5. ЦЕЛОСТНЫЙ ПОДХОД К ТВОРЧЕСТВУ

Интересно сравнить нынешнюю ситуацию в изучении креативности с той, которая имела место двадцать- двадцать пять лет назад.

Прежде всего я хочу сказать, что объем исследовательской работы и накопленных данных намного превзошел все, на что можно было рассчитывать тогда. Во-вторых, у меня сложилось впечатление, что по сравнению с накопленным массивом методов, остроумных приемов тестирования и просто с количеством собранной информации теория в этой области особенно не продвинулась. Я хотел бы поднять теоретические вопросы, связанные с тем, что беспокоит меня в представлениях, имеющихся в этой области и в вытекающих из них негативных последствиях.

Пожалуй, главное, о чем мне хотелось бы сказать, – это впечатление, что идеи и исследования в области креативности слишком атомарны и ситуативны и отнюдь не такие целостные, организмические, системные, какими они могли бы и должны были бы быть. Конечно, я не хотел бы проводить здесь грубых разделений или противопоставлений. Я не испытываю пиетета в отношении целостности или антагонизма к расчленению либо атомарности. Вопрос для меня заключается в том, как лучше их объединить, вместо того чтобы делать между ними выбор. Один из способов избежать такого выбора – воспользоваться давно известным (идущим от Пирсона) различением общего фактора (G от слова general) и специфических или специальных факторов (S), имея в виду, что оно относится не только к интеллекту, но и к креативности.

Когда я читаю литературу по креативности, мне кажется весьма знаменательным, что связь этой проблемы с психиатрическим или психологическим здоровьем есть столь решающей, столь глубокой, столь важной и столь очевидной – и тем не менее, не используется в качестве основы для теоретических построений. Например, исследования в области психотерапии, с одной стороны, и креативности, с другой, слабо связаны между собой. Однако основания для такой связи существуют, что убедительно, как мне кажется, продемонстрировал мой аспирант Ричард Крейг (Craig, 1966). На нас произвела большое впечатление таблица в книге Э.Торранса "Руководство творческим талантом" (Torrance, 1962), где он свел вместе и подытожил данные по всем характеристикам личности, для которых была обнаружена корреляция с креативностью. Он нашел не менее тридцати из них достаточно валидными. Р.Крейг выписал эти характеристики в столбец, а в соседний столбец – список характеристик, использованных мною (Maslow, 1954) для описания самоактуализирующихся людей. (Этот список во многом совпадает со списками, которые использовались другими авторами для описания моделей психологического здоровья, например, "полноценно функционирующей личности" К.Роджерса, "индивидуализированной личности" К.Юнга, "самостоятельной личности" Э.Фромма и т.д.)

У Р.Крейга совпадение оказалось почти полным. В списке из тридцати или сорока характеристик оказалось две или три, которые не использовались при описании психологически здоровых людей, были в этом отношении нейтральными. Не было ни единой характеристики, не согласующейся с этим описанием. И было около сорока (может быть, тридцать семь или тридцать восемь), входивших в синдром психологического здоровья или самоактуализации.

Я ссылаюсь на эту статью как на хороший исходный пункт для обсуждения, потому что глубоко (и давно) убежден в том, что проблема креативности – это проблема творческой личности (а не творческих продуктов, творческого поведения и т.п.). Творческий человек – это особый тип человека, а не обычный человек, приобретший новые дополнительные возможности, некое новое умение вроде умения кататься на коньках, овладевший чем-то, что осталось внешним по отношению к его базовой природе.

Если вы согласны с тем, что личность, творческая личность, составляет сущность рассматриваемой проблемы, то сталкиваетесь с общей проблемой преобразования человеческой природы, преобразования характера, полноценного развития личности в целом. Это, в свою очередь, неизбежно вовлекает нас в обсуждение вопросов мировоззрения, жизненной философии, образа жизни, этического кодекса, ценностей общества и т.д. Такой подход резко и недвусмысленно контрастирует с ситуативными, каузальными, замкнутыми, атомистическими подходами в теории, исследованиях и обучении. Подобные подходы часто проявляются в таких, например, вопросах: "В чем причина творчества?", "Что самое важное из того, что мы можем сделать?", "Следует ли включить в учебный план курс творчества на три зачетных единицы?". Я не удивлюсь, если кто-нибудь спросит: "Где локализовано творчество?" или попытается вживить электроды, чтобы с их помощью включать или выключать его. Консультируя лиц, занимающихся исследованиями и разработками в промышленности, я почувствовал, что они тоже ищут какую-то тайную кнопку, на которую можно было бы нажимать, как при включении и выключении света.

Между тем, как я полагаю, могут существовать сотни и даже тысячи детерминант креативности. Все, что помогает личности двигаться в направлении большего психологического здоровья или более полной человечности, ведет к изменениям личности в целом. Эта более человечная, более здоровая личность будет обнаруживать десятки, сотни и миллионы отличий в поведении, переживании, восприятии, общении, обучении, труде и т.д., причем все это будет более "творческим". Она станет просто другой личностью, которая будет иначе вести себя во всех отношениях. И тогда вместо единственной тайной кнопки, или секретного приема, или курса на три зачетных единицы, которые предположительно обеспечат большую креативность ad hoc, в данной ситуации, возникнет целостная, организмическая точка зрения, которая порождает иной вопрос: "Почему бы не сделать так, чтобы каждый курс помогал развитию креативности?". Очевидно, этот подход к воспитанию личности будет способствовать становлению лучшего типа личности, поможет личности стать больше, выше, мудрее, восприимчивее – и, вероятно, креативнее применительно ко всем сторонам жизни.

Приведу один пример. Мой коллега, Дик Джоунс, написал докторскую диссертацию, которая представляется мне очень важной с философской точки зрения, хоть она и не привлекла достаточного внимания. Проведя со старшеклассниками своего рода курс групповой психотерапии, Д.Джоунс обнаружил, что к концу года у них резко снизились расовые и этнические предрассудки – несмотря на то, что в течение всего года он специально избегал даже упоминания соответствующих слов. Предрассудок не создается нажатием кнопки. Никто не учит людей предрассудкам и не может напрямую научить людей "быть без предрассудков". Мы пытались делать это, но без большого успеха. Однако отсутствие предрассудков достигается как эпифеномен, как побочный продукт просто благодаря тому, что человек становится лучше, будь то под влиянием психотерапии либо других воздействий, улучшающих его личность.

Уже около двадцати пяти лет назад мой стиль изучения креативности существенно отличался от классического научного (атомистического) метода. Мне пришлось разработать технику целостного интервью. То есть, я старался узнать каждого человека возможно более глубоко и полно в его уникальности и индивидуальности – до такой степени, чтобы я ощутил, что понимаю его в целом как личность. Я старался получить весьма полные и целостные описания людей и их жизненных путей, не задаваясь наперед частными проблемами или вопросами, то есть не абстрагируя какою-то одну сторону личности. Иными словами, я действовал идиографически.

Но после этого можно уже действовать номотетически, задавать конкретные вопросы, осуществлять простую статистическую обработку, приходить к общим заключениям. Можно рассматривать каждого человека как бесконечность, но и бесконечности можно складывать, вычислять проценты и т.п., подобно тому, как возможны манипуляции с трансфинитными числами.

При глубоком и индивидуальном изучении некоторой выборки становятся возможными некоторые операции, невозможные в типичных классических экспериментах. У меня была выборка около 120 человек, с каждым из которых я провел очень много времени, стараясь лучше узнать его. После этого я мог задавать вопрос и, обращаясь к собранным данным, отвечать на него, причем я мог бы это делать, даже если бы все 120 человек к тому времени умерли. Такой подход противостоит эксперименту, осуществляемому ad hoc для решения одной проблемы; в нем подвергается изменению одна переменная, а относительно прочих предполагается, что они "остаются постоянными". (Мы, конечно, хорошо знаем, что есть тысячи переменных, предположительно контролируемых в классической экспериментальной парадигме, но на деле очень далеких от постоянства).

Если мне будет позволено высказаться резко, я выражу твердое убеждение в том, что причинно-следственный способ мышления, который работает достаточно хорошо применительно к неживому миру, и которым мы научились более или менее успешно пользоваться для решения человеческих проблем, ныне мертв в качестве общей философии науки. Его не следует более использовать, поскольку он приучает нас к ситуативно-конкретному мышлению. Согласно ему одна причина производит одно определенное следствие, а один фактор порождает другой фактор, вместо того чтобы сохранять нашу чувствительность к системным и организмическим изменениям того типа, который я попытался описать. В последнем случае предполагается, что любой одиночный стимул способен изменить весь организм, и затем измененный организм производит поведение, изменившееся по отношению ко всем сторонам жизни. (Это справедливо также для социальных организаций, больших и малых.)

Если, например, задуматься о физическом здоровье и задать вопрос: "Что делать, чтобы зубы были здоровее?", или "Что делать, чтобы ноги были здоровее?", или такие же вопросы в отношении почек, глаз, волос и т.д., то любой врач скажет вам, что важнее всего позаботиться об общем, системном здоровье. Это значит: надо постараться улучшить общий фактор (G). Если вы можете улучшить свою диету, образ жизни и т.д. и т.п., то эти процедуры разом улучшат ваши зубы, и почки, и волосы, и печень, и кишечник, и все прочее, то есть улучшится система в целом. Подобным же образом общая креативность, понимаемая в целостном смысле, есть порождением всей усовершенствованной системы. Любые факторы, способствующие большей креативности личности, делают человека также лучшим отцом или лучшим учителем, лучшим гражданином или лучшим танцором – по меньшей мере, в той степени, в какой укрепляется фактор G. К этому, конечно, затем добавляются специфические факторы, отличающие хорошего отца от хорошего танцора или хорошего композитора.

Ч.Глок и Р.Старк написали весьма неплохую книгу по социологии религии (Glock, Stark, 1965). Я бы рекомендовал ее как умную и компетентную картину атомистического, ситуативного мышления. Приверженцы такого ситуативного, стимул-реактивного, причинно-следственного мышления (точнее, мышления, связывающего одну причину с одним следствием), входя в новую область, действуют так же, как эти авторы. Конечно, прежде всего они считают необходимым дать определение религии и стараются сделать это определение возможно более чистым и четким. Затем они продолжают изолировать свой объект, отсекать его от всего прочего. Они связаны аристотелевой логикой, резко противопоставляющей А и не-А. Здесь А – это все А и ничто, кроме А. Это чистое А, так же как все прочее – это чистое не-А, и потому А и не-А не перекрываются и не сливаются. Известная издавна возможность (воспринимаемая очень серьезно всеми глубоко религиозными людьми), состоящая в том, что религиозные установки могут быть составной частью или характеристикой практически любого поведения (по сути, всего поведения), теряется уже на первой странице книги. Благодаря этому авторы попадают в абсолютный и полный хаос – самый прекрасный хаос, какой я когда-либо видел. Они оказываются в тупике, в котором религиозное поведение отделено от всякого другого поведения. На протяжении всей книги они занимаются только внешним поведением. Их интересует, посещают люди церковь или не посещают, хранят или не хранят иконы, отвешивают ли поклоны и в каких именно случаях. И при этом полностью вне рассмотрения остаются религиозные люди, которые могут не иметь ничего общего с религиозными учреждениями, сверхъестественным или идолопоклонством. Это хороший пример атомистического мышления, но я мог бы привести массу других. Можно мыслить атомистически в любой сфере жизни.

Можно подойти таким же образом и к креативности. Можно считать, что креативное поведение осуществляется в определенном помещении, например, в классе, и в определенное время, например, по четвергам. Что именно креативность и ничто иное происходит в этом месте в это время и никогда не бывает в другом месте и в другое время. И что только определенные занятия связаны с креативностью, например, живопись, музыкальная композиция, литература, но не работа повара, или таксиста, или водопроводчика. Но я вновь поднимаю вопрос о креативности как одной из сторон практически любого поведения, перцептивного или эмоционального, волевого, когнитивного или экспрессивного. Думаю, что при таком подходе появляется возможность задать много интересных вопросов, которые не пришли бы в голову при дихотомическом подходе.

Это несколько напоминает различие способов, которыми можно научиться хорошо танцевать. Большинство людей в нашем ситуативном обществе направятся в танцевальную школу, где вам покажут, как сделать шаг левой ногой, а затем три шага правой, и мало-помалу вы овладеете множеством внешних, произвольных движений. Но, я думаю, мы все согласимся (и я могу даже сказать, что мы это знаем), что среди тысяч эффектов успешной психотерапии вполне может быть способность хорошо танцевать – благодаря более свободному отношению к танцам, большей элегантности, меньшей скованности, заторможенности, застенчивости и т.д. Точно так же я полагаю (и мой опыт это подтверждает), что психотерапия, если она хороша (а мы все знаем, что есть много плохой психотерапии) и успешна, может рассматриваться как развитие креативности, даже если психотерапевт специально не стремится к этому и не произносит этого слова.

Можно упомянуть диссертацию на близкую тему, выполненную одной из наших аспиранток (Tanzer, 1967), которая выявила весьма неожиданные вещи. Она начала исследование пиковых переживаний при естественных родах, экстаза материнства и тому подобного. Но тема неожиданно изменилась, потому что автор обнаружила, что, когда роды представляют собой хорошее или даже грандиозное переживание, происходит масса всевозможных других чудесных изменений. Их можно сравнить отчасти с переживанием религиозного обращения, или с эффектом величайшего просветления, или с переживанием большого успеха, которые радикально меняют образ себя и, соответственно, все поведение женщины.

Я отметил бы также плодотворность этого общего подхода применительно к обсуждению проблем "психологического климата". Так, изучение организационной деятельности компании Nonlinear Systems ("Нелинейные системы") показало, что хорошие результаты там были обусловлены именно климатом, творческой атмосферой (см. Maslow, 1965). При этом я не мог выделить какую-либо одну главную причину, противопоставив ее другим. Присутствовала общая свобода, разлитая в атмосфере, целостная, глобальная, а не что-то частное, отдельное, что делается по вторникам. Наилучший климат для стимулирования креативности достигался бы в Утопии, или Эвпсихии2, как я предпочитаю называть ее, – обществе, специально спроектированном для содействия самоосуществлению и психическому здоровью всех людей. Это мое общее утверждение, соответствующее фактору G. На этом фоне мы можем затем работать над частной "фигурой" над частными ситуативными задачами, над специфическими (S) факторами, которые делают одного хорошим плотником, а другого – хорошим математиком. Но без общего благоприятного социального фона, в плохом обществе (в общесистемном смысле этого слова) креативность менее вероятна, менее возможна.

Думаю, здесь также поможет параллель с психотерапией. Мы многому можем научиться у людей, чьи исследования и размышления относятся к этой сфере, В частности, мы должны обратиться к занимающей их проблеме самобытности, реального Я, роли психотерапии и воспитания, проблемы помощи людям в их продвижении к самобытности. С другой стороны, мы имеем модель некоего реального Я (по крайней мере некоторых его характеристик – конституциональных, темпераментальных, "инстинктоидных"), обусловленных в определенной степени биологически. Мы образуем биологический вид, отличающийся от других видов. Если это так, если вы принимаете это вместо модели tabula rasa, рассматривающей личность как глину, которой может быть произвольно придана любая заданная форма, – то вы должны также принять модель психотерапии как раскрытия, высвобождения, а не лепки и формирования. Базовые модели образования и воспитания, порождаемые этими двумя различными концепциями природы человека, будут различаться.

Но не выступает ли креативность частью общечеловеческого наследия? Очень часто она оказывается потерянной, скрытой, искаженной или подавленной, и возникает задача раскрытия того, с чем, в принципе, рождаются все дети. Я полагаю, мы затрагиваем здесь очень глубокую и очень общую философскую проблему.

В заключение хотелось бы коснуться одного вопроса, относящегося к категории S, а не G. Я хотел бы спросить: когда мы не желаем креативности? Иногда она может быть страшной помехой, опасной вещью. Я убедился в этом, когда "творческая" лаборантка привела однажды в негодность данные, которые я собирал более года. Она поступила "по-творчески" и переделала весь массив данных, даже не сообщив мне об этом. Данные были приведены в негодность, результаты годичной работы – испорчены, утрачены. Как правило, мы хотим, чтобы поезда приходили вовремя, и обычно предпочитаем, чтобы зубные врачи не действовали творчески. Один мой друг пару лет назад перенесший операцию, вспоминает, что испытывал тревогу и страх, пока не встретился со своим хирургом. К счастью, тот оказался исключительно точным и аккуратным человеком с тонкими усиками, где каждый волосок был на своем месте, – человеком правильным, сдержанным и трезвым. У моего друга вырвался вздох облегчения: это был не "творческий" человек. Это был человек, склонный делать нормальные, рутинные, скучные операции, без каких-либо фокусов, новаций или экспериментов, без какой-нибудь новой техники швов или чего-либо в этом роде. Не только в обществе с его разделением труда от нас требуется, чтобы мы были способны исполнять приказы, осуществлять программы, чтобы мы были предсказуемы. Кроме этого, для каждого из нас важно (не только как для лиц, занимающихся творческой деятельностью, но и как для исследователей креативности) расстаться с тенденцией обожествления одной стороны творческого процесса – энтузиазма, инсайта, озарения, момента среди ночи, когда к вам приходит вдохновение, – и недооценки, скажем, двух лет тяжелого, в поте лица, труда, необходимого, чтобы извлечь что-то полезное из яркой идеи.

В действительности на яркие идеи уходит малая доля нашего времени. Его основная часть тратится на тяжелую работу. Складывается впечатление, что наши студенты не знают этого.

Может быть, здесь в чем-то и моя вина, потому что мои студенты часто отождествляют себя со мной, а я писал о пиковых переживаниях, вдохновении и т.п. И вот студентам кажется, что это единственный способ жизни. Жизнь без ежедневных или ежечасных пиковых переживаний для них не жизнь, и они не могут заниматься скучной работой.

Бывает, студент говорит мне: "Нет, я не хочу этого делать, потому что это не доставляет мне удовольствия". Тогда у меня кровь приливает к лицу, и я гневно приказываю ему сделать то, что требуется, под угрозой отказа от дальнейшей работы с ним. Он тогда считает, что я изменяю своим собственным принципам. Я думаю, что мы, ученые, занимающиеся проблемами творчества, чтобы формировать более взвешенное представление о креативности, должны нести ответственность за впечатление, производимое нами на других людей. А это впечатление, похоже, таково, будто креативность якобы сводится к озарениям. Тот факт, что по-настоящему творческие люди – хорошие труженики, часто упускают из виду.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33