4. АНАЛЬНОЕ ЛИБИДО И ПРОЕКЦИЯ

1. Волшебное Я

Поскольку у человека реакции и ориентации не определяются только лишь инстинктами, задача идентификации, осознания себя как личности приобретает особое значение. Можно фактически говорить о психобиологическом вакууме, который необходимо заполнить, чему и служит постоянный поиск собственной индивидуальности.*

* См.: Дж. Франкл. Социальная история бессознательного. Опен Гейт Пресс, 1989.

В период господства орального либидо идентификация происходит при помощи интроекции первичного объекта, когда младенец отождествляет себя с тем, что он поглощает; во время нарциссической фазы его либидо концентрируется на собственном теле, то есть его представление о себе определяется ощущением собственной периферии. В период анальной фазы он отождествляет себя с тем, что он испускает из себя, то есть, проецируя себя вовне, он ощущает себя объектом и затем идентифицируется с тем объектом, который только что произвел.

Существует в основном два типа проекции: один можно было бы назвать первичной проекцией, или проекцией самоутверждения, другой тип – это проекция расщепления. В первом случае ребенок идентифицируется с продуктом собственного тела, в то время как в другом этой идентификации не происходит. Он отделяет себя от продукта своего тела, и этот внешний объект представляется ему совершенно независимым от него, не имеющим с ним ничего общего.

В то время как импульсы оральной фазы сосредоточены на потреблении и поглощении внешних объектов, основные импульсы анальной фазы сосредоточены на том, что выделяется изнутри. Когда существенная часть либидо перемещается на анальные функции, младенец начинает осознавать собственное чувство удовольствия, связанное с дефекацией, начинает испытывать глубокий интерес к анальному содержимому. Объект, который исходит из него и который он наблюдает, чрезвычайно занимает и завораживает его. Он чувствует, что это часть его самого, извергнутая во внешний мир из какой-то скрытой части его тела, до сих пор ему неизвестной. Этот объект кажется ему драгоценным и совсем живым, он его притягивает.

Мне приходилось неоднократно наблюдать, как во время регрессии к состоянию младенчества пациенты вновь испытывали детский интерес к фекалиям, описывая их как нечто драгоценное, блестящее, мерцающее и волнующее. Интересно отметить, насколько горд бывает ребенок, наблюдая это волшебное вещество, которое только что вышло из него. Он пытается потрогать его, почувствовать, понюхать свое драгоценное сокровище, поиграть с ним, взять его в рот и в конце концов размазать по телу, чтобы ощутить контакт с тем, что было только что у него внутри. Младенцу любопытно обнаружить себя в своих фекалиях, он будет пытаться вылепить из них подобие себя – человека – как первичное изображение человеческой индивидуальности. (Платон был, пожалуй, более проницателен, чем мы думаем, когда считал живот вместилищем души, ибо вполне обоснованно полагать, что мы суть то, что есть внутри нас, – с чем мы, поглощая, отождествляем себя.) Если между младенцем и матерью установились отношения любви и доверия, ребенок как бы приносит продукт своего тела в дар матери как самую интимную и драгоценную часть себя. Большинство матерей инстинктивно хвалят ребенка, выражая удовольствие и радуясь подарку. Либидо, вначале воплощенное в молоке, которое дитя получало от матери, теперь воплощается и материализуется, так сказать, в фекалиях, и младенец утверждает свою личность, отдавая их в дар матери и получая от нее отклик в виде удовлетворения, – ведь он ждет, что она будет рада его подарку.

Надо ли говорить, однако, что в процессе анальной проекции происходит множество различных расстройств и нарушений. Мы можем разделить эти расстройства на три категории. 1. Неизбежные и характерные для всего человеческого рода, а во многих отношениях имеющие решающее значение для эволюции человека. 2. Расстройства, вызванные нарушениями и депривацией орального или нарциссического либидо и перенесенные на стадию анальной проекции. 3. Расстройства, связанные с материнской тревогой или испугом по поводу анальной деятельности младенца. Такая реакция тревоги может быть результатом собственных комплексов и подавленных импульсов матери из-за определенных табу, которым она подчинялась и которые выражаются затем в целом ряде невротических реакций и воспроизводятся впоследствии в ее младенце.

Нет никакого сомнения, что табу на контакт с фекалиями характерны для всего человеческого рода; в отличие от древних предков человека – приматов, которые являются вегетарианцами и часто трогают свои фекалии и берут их в рот – точно так же, как пытается сделать это младенец, – у человека как плотоядного существа фекалии ядовиты и опасны для здоровья. Любопытство и тяга младенца к собственному анальному содержимому, желание потрогать его и попробовать на вкус вызывают обычно у родителей резко отрицательную реакцию вплоть до угрозы наказания. В результате волнующие и приятные анальные ощущения превращаются у ребенка в тревожные и пугающие – хороший продукт, воплощение нарциссического Эго, превращается в скверный и неприятный, и очарование преображается в отвращение. Фекалии младенца, питающегося исключительно материнским молоком, редко вызывают отрицательную реакцию у матери. Только тогда, когда ребенок начинает есть твердую пищу, включая мясо, его фекалии становятся неприятными.

Всеобщее табу и последующая трансформация хорошего анального продукта в скверный и угрожающий объект не устраняют, однако, либидозного интереса к анальному содержимому, не меняют его направление, перенося интерес на какой-либо естественный объект, чаще всего это бывает земля, то есть почва. Ребенок инстинктивно проявляет интерес к земле, к почве и открывает в ней качества либидо, которые он первоначально находил в фекалиях. Он играет с землей или с грязью, пытается лепить ее и на этот раз, вероятно, с большим успехом сооружает человечка – материальное изображение собственной души. Однако анальное табу все еще продолжает действовать, побуждая ребенка к необходимости различать приемлемые и неприемлемые объекты. Ференци отмечает, что интерес ребенка к его анальному содержимому впервые нарушается из-за неприятного, отвратительного запаха фекалий. Правда, нет никаких свидетельств тому, что ребенок сам по себе считает этот запах неприятным. Напротив, многое говорит за то, что этот запах кажется ему прекрасным и даже в дальнейшей жизни это ощущение не исчезает, но переносится на другие запахи, сколько-нибудь напоминающие его. Дети продолжают проявлять склонность к запахам некоторых веществ с характерным душком, таким, как, например, омертвелая кожа между пальцами ног, выделения из носа, ушная сера или грязь под ногтями, и многие дети не ограничиваются тем, чтобы нюхать или трогать эти вещества, но и берут их в рот. Хорошо известно, с каким вожделением дети мнут и нюхают замазку. Дети очень любят запах конюшни и вообще сельские запахи, аромат свежей земли, и совсем не случайно до нас дошло поверье, что такие места и запахи приносят здоровье и даже излечивают некоторые болезни. Ференци утверждает, что один из путей сублимации берет начало из анального эротизма и продолжается в наслаждении ароматами различных духов; таким образом заканчивается процесс реактивного образования – представление через противоположное. Отвращение преобразуется в утонченность, и люди, у которых такого рода сублимация происходит особенно мощно, становятся эстетами, и нет ни малейшего сомнения в том, что основным источником эстетики является подавленный анальный эротизм. Эстетические интересы, рождающиеся из удовольствия от игры с землей, глиной, удовольствия от их запахов, имеют, без сомнения, большое значение в развитии скульптуры и живописи.

Тактильные свойства фекалий, такие, как влажность, клейкость, вначале переносятся на грязь, глину и замазку, и первое время эти свойства не вызывают у ребенка отвращения. Со временем, когда развивается понятие о чистоте и укрепляются некоторые табу, грязь становится тоже неприемлемой. К веществам, способным оставить пятна на теле или одежде (клейкие, влажные или цветные), развивается отношение неприязни, ребенок старается избегать их как грязных вещей. Символ грязного должен вновь деформироваться, так сказать, обезводиться: ребенок начинает играть с песком, который чище и суше, чем земля. Инстинктивное удовольствие, которое получают дети от совместных игр в песке, поддерживается взрослыми, которых устраивает, что дети часами возятся в песке, и они дают этому разумное обоснование, объявляя такие игры здоровыми и полезными.

Тем не менее песок, как и замазка, есть не более чем фекальный символ – как бы дезодорированная и обезвоженная грязь. Но именно в этот период развития происходит "возвращение к подавленному". Детям доставляет огромное удовольствие бесконечно наполнять песочные лунки водой и таким образом приближать материал, с которым они играют, к первичному влажному состоянию. Мальчики нередко пользуются для такого увлажнения собственной мочой, как бы подчеркивая таким образом близкую связь этих двух веществ.

Хорошо известно, какое наслаждение получают дети, вылепляя всевозможные формы из земли, песка и других материалов; это занятие играет важнейшую роль в формировании собственного нарциссического образа. Однако с развитием двигательной активности и усилением анальной регрессии нарциссическое воспроизведение собственного образа уступает место активности, связанной с имитацией реальных объектов. Символические изображения (очень часто схожие с тем, что мы называем абстрактным искусством) сменяются подражательными образами, и дети строят замки, горы и долины, изображают машины, лепят всевозможные пирожные, булочки и тому подобное. Интересно заметить, что, построив на берегу замок, дети с замиранием сердца наблюдают, как прилив постепенно слизывает их реалистическое произведение, вновь превращая его в мокрую грязь, напоминающую тот самый материал, который и был с самого начала побуждением к этой игре. Детское возбуждение в этом случае представляет собой возрождение вытесненной первичной субстанции: примитивное побуждение одерживает верх над сублимированной активностью, Ид (Оно) срывает внешний лоск Эго.

По мере того как развивается понятие о чистоте, песок также становится для ребенка неприемлемым, и начинается "детский каменный век": развивается новая, более высокая стадия замещения, когда ребенок начинает собирать камешки и гальку. Прежние свойства – цвет, влажность и мягкость – уступают противоположным, теперь нужен материал, для которого характерны твердость, отсутствие запаха и сухость.

Камешки, таким образом, "чистые объекты", их удобно собирать в кучки, символизирующие фекальную массу, что доставляет ребенку большое удовольствие. И как прежде ребенок ощущал, что его внутренняя сущность выражена в его фекалиях, так и камешки, которые он собирает и складывает в кучки, олицетворяют для него волшебную сущность собственной личности, отраженную в реальности. Более того, камешки невозможно разрушить, так что они вскоре становятся символом постоянства и бессмертия. В каменных монументах время останавливается, душа, выраженная в камне, бессмертна; рождение и смерть, пропасть между поколениями – все стирают эти символы вечности, и вскоре они становятся отражением души не только того, кто их создал, но и тех прежних душ, которые камень сделал неподвластными времени, бессмертными. Время стирается, прошлое становится настоящим, вечность кажется реальной. Поклоняющийся камню находится в ладу со своей душой и с душами предков, при таком культе члены группы ощущают себя единой общностью, владеют общим наследием – они открывают для себя эту коллективную сущность и неизбежно должны образовать сообщество. Каменные пирамиды всевозможных размеров и видов – от каменных курганов, во множестве разбросанных по всей Европе и Ближнему Востоку со времен неолита, до величественных египетских пирамид – являлись центрами общего культа и утверждения коллективной сущности. Гигантские построения Древнего Египта, требовавшие пожизненного труда десятков тысяч рабочих и искуснейшей техники, разработанной древними архитекторами, представляют собой первые проявления крупномасштабной индустрии, или "сверхмашины", как определил Льюис Мамфорд. Они также олицетворяют извечное стремление человека к бессмертию души, как собственной, так и коллективной, совокупной. Дух предков продолжает жить не только в образах предсознательного разума, но и в местах общего поклонения, которые с незапамятных времен притягивали людей друг к другу, давая им возможность прикоснуться к бессмертию.

Каменные круги и мегалиты Средней Англии были предметом поклонения из-за той психической силы, которая, по мнению верующих, была заключена в них. Они были не просто астрономическими обсерваториями, но прежде всего вместилищем таинственных сил, исходящих от скрытых в них душ. "Ты есть Петр ("петрос" – "камень" по-гречески), и на этом камне построю я свою церковь"" и духовное воплощение Христа должно было основываться на символе вечности. Тот, что раскрывает душу, скрытую в камне, есть первый волшебник, чародей, создатель идолов, строитель алтаря, храма, церкви.

На более поздней стадии развития чародей-жрец выступает как пророк-законодатель, которому в словах, начертанных на каменных табличках, открываются мысли древнего бога, его воля и его значение. Закон, высеченный на камне, – это истинный и вечный смысл воли Божьей. Так же и тот, кто открывает книгу (более поздний символ каменных табличек) и знакомит людей с ее содержанием, истолковывает ее, становится проводником божественной мысли – мудрецом, учителем или же алхимиком, знающим формулы, скрытые в древних книгах, и способным превратить недвижный камень в живое золото. Писания пророков, будь то Исайя или Маркс, надежно хранятся в древних книгах, которые несут в себе силу все тех же магических каменных табличек.

Несмотря на то что мысли или законы, высеченные на каменных табличках и записанные в книгах, относятся к наиболее зрелым достижениям человеческого интеллекта, они имеют тенденцию регрессировать до уровня идолопоклонства. Мысли живого мудреца или пророка окаменело застывают и признаются вечными истинами, как бы принимая власть в силу древних каменных идолов. Игра ума, интеллектуальные изыскания и идеи могут подвергаться влиянию регрессивных сил, которые вновь и вновь превращают их в предмет поклонения древним авторитетам, святым и непреложным истинам. Это постоянное наступление регрессивных сил на силы прогресса хорошо известно, и лучшие умы человечества приходили в отчаяние из- за тщетности попыток просветить человечество.

Но не только тайны души и вечного духа предков запечатлены в камне и приписываются ему, в нем присутствует и идея прекрасного. Поиски бессмертия юности, неподвластной разрушительному действию времени, нашли свое ярчайшее отражение и в поэзии и скульптуре.

Победа вечности над мимолетностью времени, упоение красотой старинной греческой вазы – можно ли выразить это прекраснее, нежели выразил Ките в своей поэме, которая сама по себе является вечным памятником интеллекту?

Напев звучащий услаждает ухо, Но сладостней неслышимая трель. Играй, но не для чувственного слуха, – Душе играй, беззвучная свирель. Любовник дерзкий, ради поцелуя, Ты, юноша, в тени густого древа, Не сможешь песни оборвать своей. Но, о блаженстве близком не тоскуя, Живи: не знает увяданья дева, Не осыпается листва с ветвей!

Как счастливы деревья (в их природе – Не разлучаться никогда с весной!) И счастлив молодой творец мелодий, Что обладают вечной новизной. Блаженный мир любви непреходящей, – Любви счастливой, с трепетным объятьем И вечно молодым своим теплом! Не страсти человеческой, дарящей Лишь скорбью расставанья, сердца сжатьем, Челом горячим, пересохшим ртом.

Аттическая форма! Безупречность Мужей из мрамора, и дев, и трав, Чуть-чуть примятых, и листвы дубрав. Ты молча дразнишь мысль мою, как вечность! И пастораль холодная! Со света Нас поколенья сгонят, суета Придет иная с ними; ты ж, нисколько Не потускнев, скажи им: "Красота – есть правда, правда – красота. Вы это Знать на земле обязаны, – и только!"

Ода греческой вазе

А Йетс, обращаясь к образам Византии, заставляет вспомнить о вечном проявлении человеческой страсти.

Старик в своем нелепом прозябанье Схож с пугалом вороньим у ворот. Пока душа, прикрыта смертной рванью, Не вострепещет и не воспоет – О чем? Нет знанья выше созерцанья Искусства нескудеющих высот...

О мудрецы, явившиеся мне, Как в золотой мозаике настенной, В пылающей кругами вышине, Вы, помнящие музыку Вселенной! Спалите сердце мне в своем огне, Исхитьте из дрожащей твари тленной Усталый дух: да будет он храним В той вечности, которую творим.

Развоплотясь, я оживу едва ли В телесной форме, кроме, может быть, Подобной той, что в кованом металле Сумел искусный эллин воплотить, Сплетя узоры скани и эмали – Дабы владыку сонного будить И с древа золотого петь живущим О прошлом, настоящем и грядущем.

Можно также восхищаться нетленными образами первобытных рисунков пещеры Ласко, где древний человек двадцать веков назад отпраздновал свою удачу на охоте и запечатлел навечно свою радость по этому поводу для потомков. Ибо только лишь через художественное воплощение может человек сохранить свой успех и свою самобытность на вечные времена. Началом было воображение, перенесенное на камень, волшебство, таинство, вдохновлявшее на подвиг. Камень ли, высеченный или разрисованный, стены ли пещеры, раскрашенные древним человеком, или холст, расписанный современным художником, – для человека все это есть олицетворение его сущности и его желаний. Это компенсация за экзистенциальную неустойчивость человека, проистекающую от его неадекватных инстинктов или, вернее, инстинктов, на которые наложили бесчисленные возможности мозга по выбору и отбору. Четкость инстинкта, утраченная человеком в результате развития коры головного мозга, как бы восполняется этими символическими изображениями, от примитивного человека из грязи до высочайших творений религиозного и светского искусства.

Но здесь мы забегаем вперед: вернее, мы движемся от прошлого к будущему, от младенчества к зрелости, от проявления расстройств к нормальным проявлениям, без должного внимания к отдельным стадиям этой эволюции. И вот тут-то одним из удовольствий психоаналитического мышления как раз и является возможность перебросить мост через время и отыскать, в чем единство прошлого и настоящего, примитивного и утонченного, как они сосуществуют и взаимодействуют.

Прежде чем ребенок научается лепить или строить что-то из камешков, он начинает проявлять интерес к камням, они ему просто нравятся, а позднее он начинает собирать блестящие предметы. Стекляшки, разноцветная галька, бусы, фруктовые косточки и зернышки, а особенно алмазы и бриллианты, золото и серебро – все это привлекает его не только как предмет чистого собирания, но и как мера ценности. Ибо, хотя древний человек, по всей вероятности, рисовал и лепил с незапамятных времен, он также преследовал и более "земную" цель собирания "ценных объектов".

Задача собрать, пересчитать, сравнить, обмерить и взвесить такие предметы поглощает все внимание ребенка, как и первобытного человека, да и не только первобытного. Помимо представления о воплощении души человека в материальных объектах и поклонения этим объектам как символам человеческой красоты и бессмертия, здесь проявляется и стремление к обладанию этими драгоценными объектами, стремление собирать их, пересчитывать, обмениваться ими, повышать ценность собранного богатства.

Пиаже заметил, что на этой стадии эволюции познавательных способностей ребенка, в возрасте примерно от полутора до двух с половиной лет, в символике функций происходит фундаментальная трансформация.* На самом раннем уровне, который он называет сенсорно-двигательным уровнем, игры младенца не более чем упражнения, затем они превращаются в символическую игру, игру воображения: в игре дети начинают представлять что-либо через посредство чего-то иного. Это называется символизацией мыслительных образов при помощи различных объектов или подражательного поведения. На этой стадии, характеризующейся приобретением различных навыков, появляются понятия логических категорий и логических связей, количества, конкретных понятий о времени и пространстве. Простейшие операции начинают связываться с классификацией объектов по принципу сходства и различия. Эта деятельность включает так называемую сериализацию, то есть подбор предметов по размеру или весу. Такие действия можно отнести к категории, называемой "квалификацией".

* См.: Жан Пиаже. Этапы интеллектуального развития ребенка. Бюллетень клиники Меннингера, 1962.

Было бы, однако, невозможно собирать драгоценные предметы и обмениваться ими, классифицировать их и сортировать по определенным свойствам без умения считать и логически рассуждать. Запрещение, табу на контакт и игры с анальным содержимым не только приводят к интернализации и рождению примитивного Супер-Эго, но развивают у ребенка способность к абстрактной игре по правилам, которая позволяет ему активно переиграть родительские табу и наделить ими объекты окружения. Он преодолевает свое беспокойство, разрабатывая собственные правила игры, собственные заповеди, определяющие, что приемлемо, а что нет и как определенные объекты соотносятся с другими. Эти правила игры не только полностью захватывают воображение ребенка, часто приобретая характер разной степени одержимости, но и развивают у него процесс логического мышления, а также вырабатывают количественные понятия. Ребенок постоянно занят определением предметов, разделением их на категории, и постепенно ценность отдельных объектов перерастает в абстрактное и независимое понятие о ценности вообще. В его логических играх предметы, ничего не стоящие сами по себе, представляют определенные ценности постольку, поскольку они выступают как символы его логических упражнений.

Игры по правилам, в которые играют и дети и взрослые и которых существует неисчислимое множество – здесь и карты, и шахматы, и домино, и даже спортивные состязания, – это постоянный вызов человеку, его умственным и физическим способностям и возможность преодолевать те самые правила, которые он сам себе навязал; в основе этого лежит эмоциональное стремление упорядочить сложный и запутанный окружающий мир, определить, что приемлемо или неприемлемо, хорошо или плохо, правильно или неправильно. Это же стремление заставляет человека определить сравнительные характеристики, соотношения и взаимоотношения вещей, их сходство и различие, а понятие унификации, или специфичности, уже подводит к логическим операциям. В основании логики лежат способность к разграничению А и не-А и те критерии, которые позволяют нам понять, чем А отличается от не-А. Подобные разграничения касаются не только предметов и объектов, но также понятий и логических категорий, при помощи которых мы судим о предметах и действиях, оцениваем понятия о предметах и действиях. Так формируются правила когнитивного распознавания, развиваясь в конечном итоге в критерии истинного и ложного.

Только достигнув столь высокой степени проекции и абстракции, мы подходим к понятию количества и способности считать, когда, применяя правила логики к числам, производим математические действия. И лишь постольку, поскольку мы способны считать и совершать математические действия, мы можем складывать или делить, можем манипулировать предметами и объектами в больших объемах и в конечном итоге способны достичь активного познания окружающей действительности и доминировать над нею.

Только когда в определенной культуре устанавливается согласованное понятие о числах и о ценности материальных объектов, человек может научиться собирать и оценивать объекты и предметы, продавать и покупать, вкладывать средства и получать прибыль. Эта способность отнюдь не есть капитализм, напротив, капитализм есть выражение и развитие этой способности, ее продукт, а не причина. Капитализм лишь подчеркивает эту способность, предоставляя усиленную мотивацию для ее проявления и главенства над всеми другими соображениями. В частности, он трансформирует акт производства продукта и его значение как проявление души производителя в товар, предмет потребления, накопления, купли или продажи.

2. Золото, деньги и фекалии

И все-таки по-прежнему связь между золотом, деньгами и фекалиями продолжает существовать на бессознательном уровне, в сновидениях индивидов и в фольклорной культуре народов, и неоднозначность и двусмысленность этих образов очевидна. Золото – чистый материал – делает людей богатыми и уважаемыми, и, следовательно, богатые чисты, но, с другой стороны, золото, которым обладают богатые, символизирует грязь и непристойность. Несмотря на сложные перенесения анального либидо, магия золота, главного из всех фекальных символов, сохраняет свою универсальную притягательность и вместе с тем свою двусмысленность. На уровне сознания оно остается фундаментом экономики и финансов как мера монетарной стоимости, в то время как на уровне мистическом или религиозном или же в среде леворадикальных политиков оно символизирует лишь грязь и порок.

В психоаналитических и антропологических исследованиях достаточно широко представлены различные соотношения между деньгами и фекалиями, они же присутствуют и в мифах и сказках различных культур и, наконец, в сновидениях. В 1908 году Фрейд писал: "Известно, что золото, которым дьявол награждает своих любимцев, после его исчезновения превращается в экскременты, а дьявол, без сомнения, есть не что иное, как персонификация вытесненной бессознательной инстинктивной сущности". Противопоставление между хорошим и плохим либидо, между хорошим и плохим Я со всей очевидностью проявляется в отношении людей к фекалиям, так же как и к их сублимированной форме – деньгам. В отождествлении денег и фекалий – весьма распространенном – мы можем наблюдать это противопоставление в действии. В популярных толкованиях сновидений фекалии всегда олицетворяют богатство, и во всех языках существуют метафоры, подразумевающие это тождество: экскременты – деньги, грязь – сокровище. Например, у него денег, что грязи, а о человеке в трудном финансовом положении скажут между собой, что он "в дерьме". Сотрудников германского Федерального банка называют "Dukaten-Scheisser", то есть "гадящие золотом", а про того, кто не знает, как выкрутиться из долгов, говорят, что он "в дерьме по уши". Богатого скупца назовут грязным, о богатых говорится "грязные" или "вонючие" богачи, в Германии существует выражение: он "настолько богат, что смердит". "У императора Тиберия была навязчивая идея – страх, что он сделан из фекалий и все вокруг это знают. В связи с этим он запретил римлянам входить в общественные туалеты с монетами или другими предметами с его изображением на них. Перед тем как оправиться, римляне должны были убрать от себя все портреты императора. Наиболее убедительное доказательство отождествления денег и фекалий, а также противопоставления с его помощью добра и зла открывается при анализе невротиков и психотиков. В маниакальном состоянии они часто собирают испражнения и вполне серьезно предлагают их в качестве платежного средства, в то время как в период депрессии целые пачки денег могут быть приняты за экскременты и брошены в туалет".*

* Эрнест Борнеманн. Психоанализ денег. Юрайзен Букс, 1976.

Довольно часто анальные невротики реагируют на беспорядок в комнате или в шкафу так, будто это кишечник, наполненный фекалиями, и им доставляет удовольствие ждать, пока этот беспорядок накапливается и накапливается до той поры, когда у них появится желание разом освободиться от него, то есть прибраться, как если бы они освободили наконец свой кишечник от долгого запора, но иногда они могут чувствовать себя подавленными этим наступающим беспорядком и впадают в депрессию из-за невозможности расчистить его.

Трансформации анального либидо и в особенности проективные анальные процессы играют важную роль в зарождении цивилизаций и служат ключевым фактором в процессе социализации. Именно через посредство анального либидо ребенок проецирует свою внутреннюю сущность вовне, индивид становится общественным существом, поскольку его продукт становится объектом, которым можно поделиться с другими. Этот объект представляет интерес для самого ребенка и для тех людей, которые его окружают, и, поскольку они вместе участвуют в игровых и трудовых действиях, они становятся сообществом.

Для того чтобы понять психологические проблемы, с которыми сталкивается анальное либидо, мы прежде всего должны рассмотреть тесное взаимодействие между процессом интернализации и проекцией. Если материнская грудь предоставляла – проецировала – удовлетворительные либидозные ощущения, то ребенок поглощал их, происходила интроекция, эти ощущения становились частью личности младенца и рождали в нем хорошее самоощущение. Проективные же анальные процессы представляют собой выход этого прекрасного самоощущения во внешний мир, и младенец как бы делает подарок матери, а затем и всему миру в знак признательности за ее прекрасное либидо. И правда, мы могли бы сказать, что, подарив матери свои прекрасные фекалии, младенец выражает свою признательность за то хорошее либидо, которое она проецировала на него. Это действительно выражение благодарности, нечто, чем младенец может поделиться с матерью. Хорошее либидо, которое прежде воплощалось в молоке, нынче воплощается – материализуется – в фекалиях. Ощущение либидо, которое младенец впервые испытывает в процессе поглощения, вновь переживается, на этот раз в процессе отдачи, отправления. Мы называем это удовлетворительной самоутверждающей формой анальной проекции. На любовь младенец отвечает любовью, удовольствием – на удовольствие, тогда проекция и отправление будут ощущаться как творческий акт, доставляющий радость, которой можно поделиться с другими.

3. Синдром анального удержания

Если у младенца развился и закрепился навык сдавливания соска губами и ртом и выдавливания молока, перенесенный затем в нарциссическую фазу его развития, эта тенденция будет перенесена и на анальное содержание. Напряжение мускулатуры губ и челюстей распространится в этот период и на сфинктер, анальную мышцу. Спазм этой мускулатуры станет определяющим в анальной деятельности и распространится на весь живот.

То плохое либидо, которое младенец поглощал вместе с молоком до сих пор, проявится теперь в анальной проекции. Он будет стараться задерживать фекалии, чтобы не отдать матери свое сокровище, когда она того ожидает, и может применять самые разные механизмы анального удержания. Ребенок может упрямиться, сопротивляться и все делать назло. Он будет удерживать свой продукт точно так же, как мать, по его мнению, удерживала от него свой. Если мать не отдавала младенцу то, чего он желал, он так же поступит в ответ. Такие дети могут часами сидеть на горшке, освобождаясь тогда, когда этого меньше всего ждут. Такая форма упрямства доставляет наслаждение по типу замещения, ибо, не отдавая фекалии, младенец испытывает удовольствие от задержки либидо, а освобождаясь в неурочный момент, он уверен, что мать не сможет испортить или отнять у него драгоценность. Собственно, пачкаясь в фекалиях, ребенок сохраняет контакт с ними.

Мучительное удовольствие от того, чтобы не сдаваться, сдержаться, ни за что не делать того, что должно, крепко держать в себе свое напряжение и переживания, будто это ценности, с которыми невозможно расстаться, – все это есть продолжение напряженных губ младенца и челюстей, хватающихся за материнскую грудь, их трансформация в маниакальное удержание анального либидо, проявляющееся в напряженных мускулах сфинктера, ягодиц и стенок желудка. Таким образом младенец ощущает дополнительную уверенность, что, пока он держится, он существует, но, как только он освободится от содержимого, он исчезнет, растворясь во враждебном окружающем мире.

Установка на удержание проявляется и в отношении анального содержимого. Освобождаясь от фекалий, младенец старается сохранить их и с большой тревогой реагирует на их исчезновение. Во взрослом состоянии такой индивид часто испытывает беспокойное состояние при смыве туалета: он как бы ощущает некое опустошение, когда часть его исчезает в пустоту. Это свойство отчетливо выражается в стремлении к приобретательству, накоплению, навязчивой экономии и часто к упорной погоне за материальным благополучием и богатством. Личная ценность таких индивидов выражается для них в том, чем они обладают, эти вещи становятся проявлением их сущности: "Я есть то, чем я владею". Концепция Фромма о "моде на вещизм" находит здесь свое фундаментальное подтверждение. В основе этой навязчивой склонности к приобретению вещей лежит тревожное чувство, что все это может вдруг исчезнуть, что окружение, совершенно безразличное или даже враждебное по отношению к индивиду, таит для него угрозу утраты личности, а может быть, и жизни. (Разумеется, следует принять во внимание тот факт, что эти тревожные состояния с их навязчивым стремлением к накоплению и умножению богатства могут возникать у людей, окруженных чуждым или враждебным им миром, таких, как пионеры – открыватели новых континентов или иммигранты в стране чужой культуры. В этих случаях мы можем говорить о нарциссической неустойчивости, которую приходится поддерживать с помощью накопления собственности.)

Анальная напряженность может привести к анальной агрессивности подобно тому, как оральная напряженность часто приводит к агрессивным, каннибалистским оральным импульсам. В таком случае фекалии будут ощущаться как средство причинить боль матери, а также наказать и расстроить окружающих. Упрямство и сопротивление можно назвать пассивным наказанием в отместку матери за ее отношение. Активное наказание – это желание замарать мать фекалиями и дать ей почувствовать те же страдания, что младенец чувствовал по ее вине, – ощущение, что он плохой, что его презирают. Подобные импульсы рождают дух противоречия и неповиновения, стремление раздражать и злить окружающих своим вызывающим поведением. Индивид, чувствовавший себя отвергнутым в оральной и нарциссической стадии, будет агрессивно использовать свои анальные функции, загрязняя окружающую его среду и "очерняя" людей. Такой человек имеет тенденцию превратиться в "навозника", то есть всегда будет выискивать людские недостатки, с удовольствием унижать других, пятнать их репутацию. Людей такого рода Ницше назвал "мастерами вины", поскольку они получают наслаждение, очерняя другого человека, заставляя его почувствовать себя ненужным и презираемым, подобно тому как сами они чувствовали себя в младенчестве.

Анальные импульсы вызывающего и агрессивного характера играют большую роль не только в жизни отдельных индивидов, но и в субкультурах, для которых характерны отношения непокорности, мятежности. Для класса или этнической группы людей, переживших нарциссическую травму, поражение или оскорбление своего достоинства или убежденных в этом благодаря политической пропаганде со стороны тех, кто заинтересован в создании оппозиции существующему строю, часто характерно состояние анального сопротивления. Люди будут засорять, разрушать враждебное им окружение, либо в буквальном смысле разбрасывая грязь вокруг и специально не убирая ее, либо через вызывающее поведение и нарочито грязный, оскорбительный язык. Поистине, во времена политических и социальных кризисов можно говорить о распространении анально-агрессивной субкультуры.

4. Чистые и нечистые

Как уже упоминалось, забавы с фекалиями или их поедание являются для человека универсальным табу, поэтому вполне разумно то, что мать не разрешает подобных действий ребенку; однако в какой форме будет сделан такой запрет, в большой мере зависит от ряда обычаев данной культуры и в особенности от собственных эмоциональных ощущений матери, от ее комплексов. Родители, испытавшие на себе анальное беспокойство или тревожность, перенесут свое беспокойство и защитные реакции на анальные функции ребенка, чаще всего в форме отвращения. Однако младенец очень чувствителен к такой реакции, и выражение раздражения или отвращения заставит его ощущать, что он произвел нечто очень плохое и поэтому сам он плох и неприемлем для окружающих. Отвращение – это один из наиболее сильных сигналов, передаваемых от человека к человеку, и чувство крайнего отвращения и неприязни отражается на лице соответствующим выражением. И если ребенок чувствует родительское отвращение к содержимому, которое он выдал, он, как правило, будет ощущать себя таким же отвратительным, грязным и неприемлемым. Он постарается отделить от себя этот неприятный объект, как бы не имея с ним ничего общего. В этом случае последний предстанет как Эго- изгой, угрожающее чудовище. Продукт отделится от того, кто его произвел, и будет вести собственную независимую жизнь. Подобный процесс лежит в основе развития паранойи, различных фобий и беспредметных страхов.

Помимо такого отделения собственного продукта от себя происходит также разрыв между гранями собственного образа, самопредставления – разделение этого образца на грязную и чистую сущность. Грязная сущность, движимая анальными импульсами, отделяется и проецируется вовне, она видится в "нечистых" людях – низших классах, например. Чистота становится синонимом чистоты помыслов, непорочности, в то время как грязь, неопрятность становится символом всего низменного, отвратительного, подлого. Грязные люди, таким образом, представляют подавленные анальные фантазии чистых людей и рассматриваются не только как нецивилизованные, неприличные и низкие, но и как постоянная угроза высшему, чистому обществу. Детям постоянно указывают на грязных как на ужасный пример того, что может с ними случиться, если они не будут вести себя примерно и сохранять чистоту. Такими символами анальности – примерами всего грязного и неприемлемого – предстают то низшие классы, то цыгане, евреи, негры или иностранцы.

Ритуалы чистоты входят важным компонентом в любую культуру, чистота ассоциируется с благочестием, с высоким положением, с возможностью быть принятым в определенный круг. Противопоставление чистого и нечистого, высокого и низменного, мирского и духовного, плебейского и аристократического – характерная и важная часть структуры любого общества. Так, развивается целая иерархия, отражающая духовное неравенство между чистыми и нечистыми, при котором приземленному, трудящемуся в поте лица рабочему классу противостоит чистая аристократия, вовсе не замаранная трудом. Правящий класс, таким образом, олицетворяет все чистое – чистых людей, которые часто моются, не едят пищу, которая считается нечистой, носят хорошую, чистую одежду, одним словом, людей, которым нет необходимости пачкать себя тяжким трудом. Как отметил Ницше, "иерархическая система опирается на противопоставление чистого и нечистого, высокого и низкого"" она отражает конфликты анального либидо и попытки общества разрешить эти конфликты.

Попробуем рассмотреть несколько клинических случаев анального конфликта, и в частности процесс защитной проекции – проекции расщепления, – и то, каким образом он развивается у индивида.

В период лечения пациента, страдавшего параличом нижней части позвоночника, а также паническим страхом перед змеями – змеефобией, – мы обнаружили, что змеи для него олицетворяли фекалии, как бы совершавшие змеевидные движения. Ритмические движения, подобные змеиным, представляли движения его тела во время дефекации. Либидозные ощущения, возникавшие во время этого процесса, пришлось подавлять в связи с тем, что они внезапно пробудили сильнейшее беспокойство у его матери. Она проявляла подчеркнутое внимание к анальным ощущениям и действиям ребенка и регулярно вытирала его сама до четырех лет. Когда муж сделал ей резкое замечание по этому поводу, она внезапно прекратила это делать. Ребенок же воспринял прекращение привычных действий, ставших центром его либидозных ощущений и удовольствия, как знак того, что его отвергли. Эротические движения его анального либидо были блокированы и, как бы отколовшись от Эго, выразились символически в образе змеи, которая и стала олицетворять подавленное либидо. Таким образом, весь процесс стал источником тревоги, даже страха, заставив его прибегнуть к навязчивым приемам избегания, чтобы подавить анальные ощущения. Одним из его защитных механизмов стала манера втягивать и напрягать нижнюю часть спины с тем, чтобы нейтрализовать анальные ощущения, и с годами это привело к деформации позвоночного столба.

Когда после курса лечения он смог вновь ощутить и произвести ритмические движения, сопровождавшие процесс дефекации в младенческом возрасте, он как бы вспомнил то чувство удовольствия, которое он испытывал в детстве, и постепенно преодолел свой страх перед змеями, его позвоночник вновь обрел движение, а его деформация выправилась. Пациент смог принять это либидо как часть собственной сущности, отчего оно перестало быть источником тревоги.

Интересно заметить, что все ощущения, которые представлялись пациенту нечистыми, проецировались на внешний объект, на отколотое представление его о самом себе – в форме змеи, таким образом, его внутренняя сознательная сущность представлялась ему чистой и незапятнанной. В самом деле, этот конкретный пациент, испытывающий ужас перед своим альтер-Эго, ведет весьма аристократический образ жизни. Он необычайно тщательно следит за своей одеждой и внешностью, во всем проявляет тонкий, изысканный вкус. Он справился со своими анальными импульсами и фантазиями тем, что отделил их от себя, перенеся на некий символ, в данном случае воплощенный в образе змеи. Но поскольку он не сумел подавить или сублимировать эти импульсы – частично оттого, что они полностью противоречили его Эго-идеалу, частично же потому, что они вобрали в себя слишком большую часть его либидо, – то они оставались постоянной угрозой для его психики.

В процессе расщепления младенец не в состоянии признать собственный продукт – его проекцию – как проявление собственной сущности; этот продукт оторван от нее и представляется совершенно отдельным, независимым от нее объектом. Неприемлемая для Эго часть либидо подавляется, отщепляется от него и проецируется вовне; внешний образ олицетворяет все ощущения и влечения, которые Эго Не позволяет себе принять. Но как подавление не устраняет существования эмоциональных процессов, а лишь заталкивает их вглубь, ниже порога сознания, так и в процессе проекции расщепления либидозные ощущения и влечения не исчезают, а лишь перемещаются вовне, воплощаясь во внешних объектах. Однако, поскольку эти объекты олицетворяют запрещенные импульсы и влечения, они представляют собой постоянную угрозу для Эго. Отколотая часть сущности, воспринимаемая в виде внешнего объекта, внешней силы, становится вечным и опасным "другим", как будто эта отколотая часть нашей собственной сущности гневается на нас за то, что ее не принимают, отвергают, и постоянно готова нас атаковать. Можно сказать, что наше собственное Эго ненавидит ту часть нашей сущности, что мы откололи от себя, а эта отщепленная и отвергнутая часть в свою очередь ненавидит Эго, отвергнувшее ее. Таким образом, внешний мир населяется какими-то опасными образами, призраками и монстрами, живыми, пульсирующими существами, которые мы не можем воспринять как что-то свое и поэтому воспринимаем как опасность извне.

Например, у ребенка, подавившего стремление играть с фекалиями или грязью и желание лепить из этого материала человечков, может развиваться тревога по поводу того, что он сам превратится в объект, которым могут манипулировать какие- то внешние чудовища. У индивидов, которые (а) проявляли сильное стремление играть с фекалиями или похожим материалом и что-то лепить из него и (б) подавили в себе эти влечения и перенесли их на внешние объекты, часто развиваются галлюцинации, что ими управляет, манипулирует некая внешняя сила. В этом случае подавленное влечение избирает Эго своим объектом.

Этот процесс можно проиллюстрировать следующим примером. Молодой человек 24 лет страдал галлюцинациями, ему казалось, что кто-то из его знакомых, а иногда и его родители контролируют его действия на расстоянии и манипулируют им по своему желанию, например превращают его в лабораторного кролика или экспериментируют с его сексуальными реакциями, представляя ему женщин, которые специально возбуждают его и таким образом заставляют испытывать сильнейшее смущение. Он чувствовал, что его разум не подконтролен ему, что он зависит от этих экспериментаторов и что они ни на минуту не оставляют его в покое. Эти галлюцинации вызывали в нем сильнейшую тревогу и гнев, но он чувствовал, что бессилен противостоять им.

В детстве этот пациент обнаружил очень сильное влечение к игре с фекалиями, а позднее с их заменителями – глиной, песком и механическими игрушками. Его родители в детстве сами сильнейшим образом подавили в себе анальные влечения, в особенности стремление играть с глиной и вообще грязью, но они, к счастью для себя, сумели сублимировать эти влечения в некую снобистскую погоню за интеллектуально-академической карьерой, однако же, чувствуя тревогу и беспокойство по поводу подобных же влечений своего ребенка, выразили весьма пренебрежительное отношение к ним. Вскоре ребенок стал бояться играть с игрушками и предметами, держать их в руках и даже дотрагиваться до них и стал чрезвычайно неуклюжим. Властное табу повлияло на развитие двигательных умений, они так и остались недоразвитыми, к тому же дезориентированными, так как ребенок отвергал всякие предметы, символизировавшие его анальные влечения. Он постоянно ронял предметы, хаотично разбрасывал их. Однако в его воображении существовали какие- то личности, обладающие всеми умениями, недоступными ему, и манипулирующие им самим как предметом. Хотя своей неуклюжестью он в точности следует требованиям наложенного табу – то есть роняет и бросает предметы, с которыми ему не позволено играть, – неутоленные желания проецируются на других людей, которые имеют возможность делать это и играют с ним как с объектом. Но поскольку запрет на удовлетворение желания вызывает протест и гнев его Эго, этот гнев также проецируется на других, и ему представляется, что они манипулируют им агрессивно и разрушительно.

На уровне личности эти процессы могут вызвать паранойю различного характера и степени интенсивности, с наличием всевозможных образов преследователей – от демонов или божеств до машин, лучей или голосов, которые угрожают психотику и манипулируют им; если же говорить не о личности, а о культуре, то те "другие" представляются как враги народа, расы или религии, намеренные разрушить или погубить отечество.

5. Одержимость и ритуал

Существует еще один способ, каким ребенок пытается справиться с беспокойством по поводу анального либидо: это способ навязчивого "сведения на нет". Вместо того чтобы отделить от Эго неприемлемые анальные влечения и ощущения и представить их в виде отвратительных и опасных внешних явлений или объектов, он пытается свести их на нет, исключить их при помощи навязчивых действий и ритуалов.

Мы уже упоминали некоторые психические процессы, совершенно естественно возникающие в анально-проективный период развития ребенка, такие, как соблюдение порядка, расщепление, отделение. Эти процессы представляют собой сублимированное выражение контрольных и операционных побуждений, они облегчают развитие умений в обращении с материалами и предметами, понимание правил игры, взаимоотношений между вещами и явлениями. Они же дают основу для взаимообмена и торговли, равно как и для логических понятий, определяющих взаимоотношения идей. Вся эта деятельность есть не что иное, как приемлемый вид разрядки для анального либидо, дающий толчок к развитию как индивидуального разума, так и культуры в целом. Но если анальное либидо слишком жестко ограждено от всякого выражения и поэтому неспособно к замещению и сублимации, тогда оно будет все сильнее давить на Эго, наполняя его все большей тревогой, и в конце концов Эго попытается полностью отрицать наличие импульса. Анальный импульс станет в этом случае угрозой, и Эго придется нейтрализовать энергию этого импульса с помощью активного отрицания. Например, влечению к игре с грязными предметами будет противопоставлено навязчивое стремление очистить, отмыть руки или любую другую часть тела, дотронувшуюся до грязного предмета или материала. Такое отрицание имеет форму активного ритуала, имеющего целью преодолеть ту тревогу, которая иначе становится невыносимой. Каждый импульс, представляющийся непреодолимой угрозой для Эго или искушением, следует непременно отразить с помощью определенных ритуалов или уничтожить. Однако, поскольку отторгнутый анальный импульс продолжает предъявлять свои требования, эти ритуалы становятся навязчивыми, то есть возникает порочный круг. Вместо того чтобы дать выход энергии, они пытаются ее блокировать, а блокированная энергия все равно будет искать выход для разрядки, вновь и вновь вызывая дополнительную тревогу. Навязчивые ритуалы, таким образом, являют собой вид защитного механизма, абсолютно безуспешного и поэтому нескончаемого.

Если ребенок, столкнувшийся с подобным непреодолимым табу, должен попытаться самостоятельно справиться со своей тревогой при помощи навязчивых ритуалов, то есть как бы сам себе жрец и священник, совершающий церемониал очищения, то общество привлекает профессионалов, способных совершать обряды, направленные на то, чтобы умиротворить коллективную тревогу или противостоять ей. Обряды священнослужителей есть те же навязчивые ритуалы, только институционализированные. Фрейд нашел, что существует теснейшая связь между заверениями набожных людей в том, что в душе они жалкие грешники, и маниакальным чувством вины, характерным для невротика, а религиозные обряды (молитвы, песнопения, взывание ко Всевышнему, ритуальные акты и др.) весьма близко напоминают навязчивые действия страдающих манией индивидов.

Анализ навязчивых действий показывает, что индивиды, страдающие подобными неврозами, ощущают сильное чувство вины, в основе которого лежат анальные тревоги и конфликты. Они вызывают состояние тревожного ожидания, предчувствия какого- то несчастья, беды. Когда навязчивое состояние впервые проявляется, пациент осознает, что он должен справиться с ним как физически, так и психологически, сделать так, чтобы беды или несчастья не произошло. И таким образом, определенный ритуал поведения формируется как защитный механизм.

Можно рассматривать навязчивые действия как игру, направленную на отрицание игры, или, более точно, игру, выражающую демонстративное отрицание анальных влечений. Трансформируя влечение, доставляющее удовольствие, в акт выполнения долга, человек освобождается от чувства вины, а чувство тревоги и беспокойства снимается с помощью демонстративного отрицания желаний. Таким путем создается странная ситуация, при которой тяжелая патология, а именно маниакальный невроз, превращается в некий культурный атрибут, норму поведения, господствующую в обществе на протяжении веков. Можно сказать, что культура сама по себе является сценой, на которой разыгрывается навязчивый ритуал, где священнослужители играют роль Эго, пытающегося очиститься от искуса анальных влечений с помощью ритуального отрицания, а члены данного общества – статисты в этой ритуальной игре, повторяющие церемониалы, разыгрываемые священником; они одновременно и хор и зрители: победа их Эго над Ид зависит от того, насколько успешно священник способен подавить искусы инстинкта, провести акт очищения и духовного отрицания, то есть добиться некой коллективной победы табу. (В светском, не-церковном обществе роль священника принадлежит либо фюреру, либо президенту, председателю.)

Иерархическая система в обществе, как уже было отмечено, строится на противопоставлении чистых и нечистых, высших и низших, аристократов и плебеев. Все лидеры и правящие классы присваивают себе ореол чистоты и благородства, отражающийся в их великолепных одеждах и ароматах, сверкающих драгоценностях, кроме того, они заботятся о том, чтобы идеологи или священники сохраняли и поддерживали в умах народа этот образ чистоты и благородства.

К тому же священник совершает обряд всеобщего омовения с тем, чтобы избавить людей от грязи, приставшей к их телам, и изгнать грязные мысли, засоряющие их разум и души. Для этого в церкви у входа ставят сосуды со святой водой, совершаются ритуалы омовения в священных реках, новообращенных окунают в озера или обрызгивают их святой водой. По обычаю древних иудеев каждый человек должен был омыться в священной купели миквах, прежде чем войти в храм; нынче же требование омовения в этой ритуальной купели относится только к женщинам. (Мне говорили, однако, что среди самых правоверных евреев обычай, как и раньше, касается и мужчин и женщин.) Трудно перечислить все множество очистительных обрядов, бытующих среди различных культур и религий, да и многие из них уже детально описаны антропологами, а навязчивые синдромы невротиков также широко описаны в психоаналитической литературе.

И в наше время продолжают существовать многочисленные символические обряды очищения и крещения. В современных теократиях, как, например, при коммунистической диктатуре в Советской России, каждый гражданин должен был читать Карла Маркса, и, только изучив священные тексты марксизма- ленинизма, он мог считаться чистым от скверны буржуазных или религиозных предрассудков. Ритуальные заучивания таких текстов в образовательных системах этих стран – от начальной школы до университетов – мало чем отличаются от заклинаний свя-шенника, которые прихожане обязаны повторять за ним во время службы. Нам всем приходится произносить различные магические фразы или лозунги, заучивать их наизусть, чтобы считаться полноправными членами своего общества, быть признанными то ли священником, то ли королем, то ли лидером партии. Ритуальные заклинания есть не что иное, как навязчивое отрицание, защитное действие от грязных и злых влечений с помощью магических слов и их бесконечного повторения.

Конечно, можно возразить, что обряды очищения побуждают людей следовать определенным правилам гигиены, способствуют здоровому образу жизни и повышают эстетический уровень и благосостояние; более того, можно вспомнить, что повторение определенных фраз известно как проверенный способ обучения детей, поскольку он помогает им затвердить необходимый объем знаний, даже житейской мудрости, что при других условиях могло бы быть им недоступно. Однако при всем том, что требование придерживаться определенных правил гигиены можно считать абсолютно рациональным, соответствующим известному запрету на контакт с анальным содержимым и грязью, несущими инфекцию, тем не менее навязчивая озабоченность этими правилами отнюдь не всегда способствует чистоте. Между навязчивым действием и обычным стремлением к чистоте существует фундаментальная разница, так же как и между навязчивым повторением фраз-заклинаний и нормальным выражением интеллекта. Первые имеют характер замкнутого круга, в то время как последние открыты для развития и совершенствования. В первом случае нет возможности для развития рационального мышления и даже само стремление к очищению блокируется навязчивой обрядовостью, что вполне ярко демонстрируется загрязненным состоянием священных рек. То есть навязчивые обряды способствуют отнюдь не чистоте, мудрости или справедливости, но всего лишь чувству защищенности, превращая ритуал в самоцель. Ритуалы очищения имеют столь же отдаленное отношение к собственно чистоте, как и повторение определенных лозунгов – к поискам истины.

Однако, хотя проекция, расщепление и навязчивые действия возникают в период развития анального либидо, они не ограничиваются только этой областью, но со временем распространяются на другие части либидо. Закрепившись однажды в психическом аппарате в виде определенного навыка поведения, они применяются и в других либидозных областях и, в частности, играют очень большую роль в генитальной сексуальности. Например, если агрессивные оральные фантазии закрепляются накрепко и их приходится подавлять, впоследствии они выразятся в отношении к матери, которая будет представляться агрессивным объектом. И те каннибалистские импульсы, что были направлены на материнскую грудь, теперь проецируются на нее, то есть у ребенка возникают фантазии, будто теперь грудь старается атаковать его и укусить. Ребенок, в младенчестве стремившийся укусить грудь, теперь может представлять ее в виде острого клюва или дракона, который способен сделать с ним все то, что ему самому грезилось в младенчестве. И точно так же, как в оральной фазе рот младенца был готов укусить грудь, с развитием генитальной фазы роль агрессивного рта проецируется на вагину, которая как бы стремится атаковать и укусить пенис. В мечтах мальчика о женской сексуальности возникает образ vagina dentata – зубастой вагины – в виде страшного краба или бабы-яги, и в его генитальных влечениях начинают преобладать садистские или мазохистские мотивы.

В случаях с девочками ситуация отличается не слишком сильно: если агрессивные оральные влечения остаются яркими и сильными, ее генитальные импульсы также будут агрессивными, в фантазиях появится тот же образ зубастой вагины, стремящейся захватить, укусить и кастрировать мужчину. Ее неосознанное представление о себе примет форму некоего монстра, краба или паука, она будет страдать от сильнейшей тревоги – страха, что она опасна для мужчин, ненавистна, ужасна. Ее собственные агрессивные оральные импульсы будут перенесены на вагину, а пенис, напротив, заместит образ материнской груди в качестве объекта ее агрессивно-садистских стремлений. Но поскольку ее сознательное Эго не может согласиться с такими образами, она перенесет их на мужчин, представляя их самих разрушителями и агрессорами. И хотя такие женщины часто возмущаются "садистской природой мужской сексуальности", тем не менее единственной возможностью сексуального удовлетворения для них являются пред-сознательные фантазии о насилии и унижении.

Таким образом, процессы проекции вызывают широкий спектр фантазий и патологий, простирающийся от анально-эротических и агрессивно-оральных до генитальных влечений. Подобные фантазии, все так же неприемлемые для сознательного Эго, отщепляются от него и проецируются во внешний мир, где существуют отдельно в виде враждебных, угрожающих сил, как постоянный источник тревоги и страхов. Таким образом, садистские импульсы, проецируемые во внешний мир, превращают Эго в жертву собственных фантазий.

Эго пользуется процессом проекции для того, чтобы вывести вовне свои внутренние ощущения и – если они неприемлемы для него – как бы освободиться от яда, скапливающегося в психике. Чтобы защитить себя, то есть очистить свою нарциссическую сущность от этих болезненных накоплений, Эго отбрасывает их от себя и взваливает их на внешний мир. Мир таким образом превращается в навозную кучу из тех фантазий и влечений, которые Эго не приемлет и отвергает.

6. Другое аспекты младенческого либидо

В беседе об основных стадиях развития первичного, предгенитального либидо главное внимание мы уделили оральной, нарциссической и анальной фазам. Но хотя эти фазы и считаются наиболее важными – поскольку они закладывают фундамент человеческой психики, а именно процессы интроекции, идентификации, нарциссического самосознания и проекции, – следует тем не менее помнить, что либидо участвует практически во всех органических процессах, имеющих значение для сохранения и развития индивида, усиливая их и отражаясь в самых разнообразных символических образах. К примеру, мочеиспускание является не просто биологическим или механическим действием, но также сопровождается достаточно сильными либидозными ощущениями. Оно играет значительную роль в компенсаторных действиях ребенка, в особенности как защитный механизм против одиночества и нарциссической депривации. Младенцы часто мочатся при недостатке орального удовлетворения, как бы компенсируя недостаток потока молока потоком мочи, которая зачастую заменяет также и недостаток телесной ласки и тепла, если младенец чувствует себя обделенным ими. В последнем случае это является компенсацией сенсорной депривации у тех младенцев, которых часто и надолго оставляют одних. Позднее наслаждение чувством освобождения, когда поток мочи ломает преграды контроля и изоляции, начинает связываться с генитальным наслаждением, с чувством пассивного плавания по волнам удовольствия, которое с развитием генитальной фазы начинает ассоциироваться с оргазмом.

У женщин в особенности сексуальный импульс высвобождения часто ассоциируется с либидо уретры, частично, конечно, по анатомическому признаку – поскольку мочеиспускательный канал расположен в непосредственной близости от вагины и клитора. Так же близко связаны мочеиспускание и плач как способ освобождения от напряжения и способ привлечь внимание. Однако самым важным аспектом уретрального наслаждения является символизация чувства влажности как спасения от страха остаться без той живительной влаги, которая в оральной стадии воспринимается как главный источник тревоги, а в период нарциссической фазы – как чувство изоляции и одиночества. Кстати, символ сухости в образе пустыни играет основную роль в образной структуре всех культур. Однако же, разнообразие способов ощутить уретральное наслаждение, как и способов компенсации, равно как и само чувство освобождения, вызывает у родителей особенно сильное недовольство и таким образом становится для ребенка источником чувства стыда. Действительно, чувство стыда очень тесно связано с уретральным эротизмом и всеохватывающим желанием быть мокрым, что впоследствии начинает осознаваться как постыдная слабость.

Фенихель и Карл Абрахам описывали честолюбие как борьбу против этого чувства стыда. Но с другой стороны, уретральное либидо как форма проекции может быть сублимировано и способно выразиться символически в образе сверкающих фонтанов или водопадов. Завороженное внимание детей к текущей воде или лодочкам, плывущим по речкам или ручейкам, есть не что иное, как всеобщее выражение уретрального либидо. При исполнении или прослушивании музыкальных произведений вновь как бы воспроизводятся ритмические ощущения мочеиспускания, формируя самое, пожалуй, основное из всех эстетических восприятий. Но и здесь опять же, как и во всех других либидозных фазах, в зависимости от того, направлены ли ощущения вовнутрь или проецируются вовне, мы заметим преобладание при встрече с гармонией либо любви и приязни, либо агрессии, напряжения или освобождения от него, выражение сильного и мощного выброса энергии или ощущение слияния со всеобщим потоком и ритмом жизни. Диалектику противоположных чувств – агрессии и напряжения, с одной стороны, и освобождения от напряжения, безбрежного ощущения единства со всем миром – с другой, лучше всего осознал и выразил Бетховен, а брызги фонтанов и сверкание хрустальных струй мы чаще всего ассоциируем с Моцартом.

Увы, лишился я всего, Богатый – обеднел я вмиг, Близ двери сердца моего Еще недавно бил родник Твоей любви. Свежа, чиста, Вода сама лилась в уста.

Как счастлив был в ту пору я! Играя в пламени луча, Кипела, искрилась струя Животворящего ключа. Но вот беда – ручей иссох, Теперь на дне его лишь мох.

Вордсворт

Мы уже говорили о важности мускульного эротизма, либидозного ощущения кожи и чувства прикосновения. Психоаналитики наблюдали также процесс скопофилии, то есть наслаждения от рассматривания. Скопофилия является основным компонентом в детском сексуальном любопытстве. Желание наблюдать что-либо, вызывающее эротические ощущения, может быть частью общего желания все знать и выражается в постоянном и бесконечном "почему". Удовольствие от наблюдения может сублимироваться в желание заняться исследованиями, наукой, если только это желание наблюдать не разобьется о сильный запрет, что превратит его в источник сильнейшего смущения и стыда.

Особенно сильны запреты в тех случаях, когда желание рассматривать касается сексуальных сцен или тайных частей тела, в особенности гениталий представителя противоположного пола. Это относится не только к желанию рассматривать, но и к желанию показывать собственное тело и гениталии, ибо либидозное возбуждение от рассматривания и демонстрирования этих частей тела близко связаны. Происхождение некоторых зрительных патологий, например близорукости, можно проследить с первой фазы полового созревания, когда в возрасте четырех- пяти лет впервые пробуждаются сексуальные влечения и особенно сильно – желание рассматривать, что может вызвать чувство стыда и торможение зрительных рефлексов. Когда глаза, которым хочется все рассмотреть, становятся источником тревоги и беспокойства, им хочется как бы спрятаться, глазные яблоки напрягаются и втягиваются. Необходимость притвориться, что "я не смотрю", может превратиться в физиологический рефлекс и зафиксироваться.

Противоположность скопофилии – эксгибиционизм. Корни эксгибиционизма лежат в желании рассматривать себя или дать себя рассматривать, и в этом смысле он крепко связан с нарциссическими влечениями. Фиксация на эксгибиционизме есть компенсаторный механизм против страха быть непризнанным, а иногда и против страха, что ребенку будет отказано в праве быть видимым. Иногда эксгибиционизм становится сверхкомпенсацией против нарциссических тревог и страха кастрации и используется как некий магический ритуал, способный привлечь внимание людей или повлиять на их мысли и души. Подобные эксгибиционистские влечения часто наблюдаются у пациентов с маниакально-депрессивным психозом, когда, пребывая в активной маниакальной фазе, они появляются обнаженными на улице или в других людных местах, как будто бы желая сообщить нечто важное и показать собственное могущество.

Зачастую, напротив, подобные синдромы приводят к желанию спрятаться, к секретности и неспособности довести до конца какое-либо дело или достичь поставленной цели. Эксгибиционизм может также выражаться на анальном уровне, когда демонстрация ягодиц может означать компенсацию 1) неприятия анального либидо, если ребенку внушили, что оно грязное и постыдное. Демонстрация ягодиц может выражать желание оскорбить того, кто это видит, проецировать грязь на него и таким образом, так сказать, очистить себя, как бы утершись лицом смотрящего и таким образом дав ему почувствовать себя самого грязным.* Это может означать также компенсацию 2) ощущения генитальной кастрации, особенно среди женщин, у которых в детстве стремление ощутить себя мальчиками породило фантазии, что у них есть пенис, которым они могут похвастаться, как часто это делают мальчики. Но поскольку пенис существовал лишь в воображении, они ощущали, что предмет этот неприемлем, запретен, и фантазия перемещалась на более реальную часть тела, ягодицы. В этом случае ягодицы чрезвычайно либидизируются и становятся центром внимания и гордости с желанием демонстрировать их. Для женщин, у которых развивается подобная форма компенсации за их воображаемую кастрацию, демонстрация ягодиц становится очень важной сексуальной фантазией, которую обычно приходится подавлять, что в свою очередь вызывает в них чувство постоянной неполноценности и социальной униженности. Их личность и взаимоотношения с близкими бесконечно терзает борьба между гордостью и стыдом, между надменностью и униженностью. Кроме того, поскольку у многих подобных индивидов развиваются высокие эстетические запросы и навязчивый перфекционизм, их постоянно мучают сомнения относительно собственной способности соответствовать этим запросам. Они всегда нерешительны, никогда не уверены в том, правильный ли сделали выбор. Их жизнь протекает под постоянным чувством самоуничижения, что весьма часто приводит к аффективному торможению и импульсам самоуничтожения.

* См. главу о современном искусстве в моей книге "Социальная история бессознательного" (Опен Гейт Пресс, 1989).

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12