1. БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ

Самой важной своей проблемы наука еще не обнаружила. Эрвин Шредингер

1. История до Фрейда

"Главным вкладом Фрейда в науку, – пишет Эрнест Джонс, – считается его концепция о бессознательном", однако тут же замечает, что сам Фрейд на праздновании своего семидесятилетия сказал: "Поэты и философы открыли подсознание задолго до меня. Я лишь нашел научный метод изучения бессознательного".

Задолго до Фрейда любознательные умы пытались исследовать ту область разума за пределами нашего сознания, которая, презрев всякие претензии резона и морали, остается главной движущей силой деятельности человека. В XIX веке ряд мыслителей в своих философских, а зачастую и поэтических изысканиях приблизились к открытию бессознательного. Артур Шопенгауэр разработал философскую систему, провозглашающую главенство воли и инстинктов над мыслью и разумом. Он искал высший источник разума и находил, что этот источник – воля, считая ее стержнем, основанием всего живого. Он построил концепцию воли в природе, поскольку человек, по его мнению, лишь одно из ее проявлений, для которого интеллект есть не что иное, как второстепенное, подчиненное проявление и бледное отражение. Понятие воли он использовал весьма широко, включая сюда и инстинкты, и влечения, и либидо. По его мнению, воля имеет по большей части бессознательный характер, а сознание и разум есть не более чем инструмент воли. В основе его пессимизма лежало осознание того, что претензия разума на первородство есть всего лишь иллюзия. В своем очерке "Трансцендентные соображения по поводу видимого рисунка судьбы индивида" он утверждает: "Точно так же, как во сне именно наша воля подсознательно определяет нашу объективную судьбу, ибо все, что в ней содержится, проистекает изнутри нас, и как каждый из нас является тайным режиссером собственных сновидений, так и в реальности существует единственная сущность – наша собственная воля, – которая определяет нашу судьбу. Мы сами как бы вызываем те события, которые происходят с нами". Весь комплекс его размышлений, включая и сексуальные воззрения, есть не что иное, как философское предвосхищение психоаналитических концепций.

Правда, ярче всех других философов XIX века обратил внимание европейской науки на психические силы, лежащие за пределами сознания и разума, именно Ницше. Томас Манн считал его величайшим в истории человеческого мышления психологом и исследователем морали. Современники поражались полемическому характеру трудов Ницше и его яростным нападкам на существовавшие тогда идеологию, общественный порядок, официальную религию и общепринятую мораль. Ницше стремился раскрыть для всех ту мысль, что человек – существо заблуждающееся и постоянно стремящееся обмануть окружающих его людей. При всем том, что человек открывает для внешнего мира, всегда остается вопрос: что еще остается скрытым? От чего он старается отвлечь наше внимание? Какие предубеждения, предрассудки старается скрыть? Насколько искусно и тонко это делается? Насколько глубоко он обманывает себя в этом случае? Ницше неистощим в своих попытках показать, насколько любое чувство, мнение, отношение, поведение или добродетель имеют в основании самообман или неосознанную ложь. "Всякий человек далек от своей сущности, бессознательное есть неотъемлемая часть индивида, сознание же – это не более чем зашифрованная формула бессознательного, более или менее надуманный комментарий к неосознанному, вероятно, непознаваемому, но ощущаемому тексту".

Ницше понимал бессознательное как область неясных, смешанных мыслей, чувств и инстинктов и в то же время как область воспроизведения прошлых стадий существования как индивида, так и вида. Неясность, затуманенность, беспорядок и бессвязность наших сновидений напоминают состояние человеческого разума на самых ранних стадиях его становления. Таким образом, он заложил в психоаналитической теории основу исторического подхода, при котором придается большое значение прошлым событиям, а в поисках причин расстройств и неврозов, испытываемых взрослыми людьми, принято обращаться к раннему детству. Более того, он разделял особый интерес Фрейда к ранним периодам существования человечества. Сновидения также напоминали Ницше о коллективных галлюцинациях, свойственных целым сообществам доисторического человека. "Так, во сне и в сновидениях мы вновь повторяем урок, усвоенный древ- ним человечеством. Сновидения есть воспроизведение фрагментов нашего собственного прошлого и прошлого всего человечества. То же относится и к взрывам неконтролируемых страстей и к психическим заболеваниям".

Под именем запрещения Ницше описывает то, что сегодня известно как вытеснение. Он применяет это понятие к ощущению и памяти: "Забывание не есть лишь сила инерции... напротив, это активная и, в самом строгом смысле, положительная способность к запрещению. "Я сделал это", – говорит моя память. "Я не мог этого сделать", – противоречит гордость, своей непреклонностью заставляя память уступить".* Ницше интуитивно пришел к озарению, ставшему ядром психоанализа, к которому сам Фрейд подходит постепенно и с трудом в ходе работы с пациентами. Понятие вытеснения дает нам возможность проанализировать, как важные в эмоциональном плане переживания, по той или иной причине непереносимые для сознания, отбрасываются в глубину подсознания, продолжая оказывать влияние на психику и проявляясь в искаженных и часто невразумительных формах, внешне лишенных всякого смысла. Невротические симптомы, сновидения, странные фантазии, навязчивые идеи или поведение – вот некоторые из путей, которыми подсознание пытается выразить себя, обходя, так сказать, цензуру сознания, цензуру Эго. Эти проявления бессознательного не ограничиваются невротическими симптомами, их можно проследить в широком спектре переживаний, общих для всего человечества.

* Фридрих Ницше. Утренняя заря.

Мориц Бенедикт, еще один из влиятельных предшественников психоанализа, говорил о важности тайных переживаний, дрем наяву, фантазий, подавленных желаний и амбиций, о важности сексуального элемента в жизни обычного человека, а также в возникновении случаев истерии и других неврозов. Он также описал случаи, когда ему удавалось достичь великолепных психотерапевтических результатов в лечении больных путем избавления их от патогенных секретов. В 1868 году он опубликовал четыре истории болезни – случаи мужской истерии, корни которой он видел в плохом обращении с пациентами в детстве, – и провозгласил необходимость психотерапии. Он описал то, что называл второй жизнью, отмечая существование и важность такой тайной жизни для многих и многих людей, и патогенную роль этих тайн, почти всегда содержащих некий аспект сексуальной жизни пациентов.*

* Зигмунд Фрейд. Введение в психоанализ.

Нелишне будет отметить здесь, что уже в XVIII веке философ Лейбниц утверждал, что важная часть психической жизни человека скрыта от его сознательного разума, и предложил первую теорию бессознательного. Он указал на слабые ощущения, относя к ним те, которые находятся ниже порога сознательных ощущений, несмотря на то что играют важную роль в нашей психической жизни. Это понятие слабых ощущений от Лейбница перенял Дж.Ф. Гербарт. Он понимал порог как некую поверхность, на которой бесконечно меняющиеся ощущения и представления постоянно борются друг с другом. Более сильные толкают слабые за порог, подавленные представления и ощущения стремятся вырваться на поверхность и часто поэтому отождествляют себя с другими представлениями. Находясь ниже порога, неясные представления образуют некий хор, сопровождающий драму, разыгрывающуюся на поверхности сознания. Гербарт выработал математические формулы взаимодействия сил между ощущениями. Несмотря на то что его теория бессознательного в большой степени умозрительна, она оказала заметное влияние на германскую психологию XIX века, создав интеллектуальный климат, который, без сомнения, стимулировал исследования Фрейда и дал ему возможность упорно двигаться вперед в своей научной деятельности.

Здесь нет необходимости вдаваться далее в историю рассуждений и исследований по поводу бессознательного, но стоит напомнить себе, что Фрейд не просто изобрел это понятие, как, похоже, полагают многие из современных философов и психологов. Он сумел перевести самые субъективные и личные из всех человеческих переживаний в область научного исследования. Это само по себе может считаться наиболее выдающимся из достижений Фрейда. И это можно назвать революцией Фрейда в науке.

2. Психоанализ как наука о внутренней сущности

Хорошо известно, что Фрейд получил прекрасное образование в области физиологии и анатомии нервной системы и считался блестящим неврологом. Вероятно, не столь хорошо известно, какое глубокое влияние оказало на него классическое образование, как восхищался он трудами великих писателей и гуманистов, отождествляя себя с ними. В его кабинете висели портреты его научных кумиров и учителей – Брюкке и Шарко, и рядом – портрет Монтеня, великого гуманиста. Его любовь к научным исследованиям никогда не подавляла в нем интереса к субъективному опыту, переживаниям людей. В самом деле, его всегда интересовала проблема взаимоотношений между субъективным опытом и объективными явлениями, между психикой и физиологией нервной системы как двумя аспектами одного и того же феномена; он никогда не утверждал, что предметом исключительного внимания психолога должен быть лишь один из них.

В своей последней работе, написанной в Лондоне незадолго до кончины, он отмечал: "Мы знаем две стороны того, что мы называем душой (или психикой): во-первых, ее телесный орган и место действия – мозг (или нервную систему) и, во- вторых, наши сознательные действия, являющиеся непосредственными характеристиками, которые нельзя объяснить описательным способом".*

* Зигмунд Фрейд. Введение в психоанализ.

Фрейд не только объединил два аспекта разума – его физические и психические проявления – в своих собственных исследованиях, но свел воедино два основных направления европейской научной мысли, создав на их основе единую концепцию. Ему удалось преодолеть видимые противоречия, которые разводили теоретические исследования по двум противоборствующим лагерям: интроспективной традиции гуманистов, берущей начало из Ренессанса – от Пико делла Мирандолы к Монтеню и великим поэтам – Шекспиру, Гёте и Шиллеру, и чисто научной традиции, которую представляли среди других Гальтон и Вундт, Гельмгольц, Павлов и Брюкке.

Разумеется, в процессе развития то одна, то другая сторона имела тенденцию доминировать. Однако и в выборе медицины как профессии, и в решении целиком посвятить себя естественным наукам Фрейд явно испытал влияние гётевского "Очерка о природе".

В школьные годы Фрейд зачитывался "Метаморфозами" Овидия, с их поэтическим изложением греческих мифов. Саллюстом, "Речами" Цицерона, "Эклогами" и "Энеидой" Вергилия, поэмами Горация и "Историей" Тацита. Греческая литература – "Анабасис" и "Киропедия" Ксенофонта – познакомила Фрейда с историей борьбы греков против Персии, дала возможность поразмышлять о характере Кира, об образовании, которое тот получил. У Геродота он прочел о смерти Дария, о вторжении Ксеркса в Грецию, о битве при Фермопилах; кроме того, он изучал "Речи" Демосфена, "Аякса" и "Антигону" Софокла, "Илиаду" и "Одиссею" Гомера, "Апологию" и "Критона" Платонаю.*

* См.: Джон И. Гидо и Г.Х. Поллок. Фрейд: слияние науки и гуманизма.

Библиотека Фрейда в Лондоне свидетельствует о его глубоком увлечении историей, археологией, классическим древним искусством и литературой. Он обладал обширной коллекцией археологических древностей, подписывался на журналы по археологии и даже гордился, что прочел больше книг по археологии, нежели по психологии. Нет ничего удивительного в том, что основатель учения о психоанализе пытается заглянуть в глубь исчезнувшей цивилизации: археология и психоанализ имеют много общего между собой, и там и тут – попытки заглянуть в прошлое и понять его посредством изучения сохранившихся остатков (С.С. Бернфельд, 1951). Его любовь к литературе ушедших времен, так же как и наследию различных древних культур, давала возможность подтвердить универсальную природу психоаналитических находок. В течение всей жизни его поддерживала уверенность, что открытия, сделанные в специфических условиях клинических наблюдений, имеют общий характер, а предвестников этих открытий можно найти и в древних культурах, и в трудах великих писателей западной цивилизации. Частые ссылки Фрейда на классические мифы, употребление греческих имен и названий – Эдип, Электра, Танатос, Нарцисс – при обозначении психологических понятий говорят не только о прекрасном знании древней литературы, но и о его стремлении придать более широкое значение своим клиническим находкам.

Через свой интерес к литературе и драме, и в особенности к произведениям Гёте, Фрейд познакомился с романтизмом с его особой тягой к иррациональному и бессознательному. Однако его стремлению к тому, чтобы ограничить рассуждения и сосредоточиться на строгом наблюдении, помогло то высокое внимание к науке, которое было характерно для второй половины XIX века и которое показало ему путь, наиболее приближавший его к осуществлению своих замыслов и стремлений. Фрейд пишет: "Меня очень заинтересовали теории Дарвина, в то время весьма знаменитые, заинтересовали тем, что они давали надежду чрезвычайного прогресса в нашем понимании мира; а решение изучать медицину пришло ко мне после лекции профессора Карла Брюля, на которой я впервые услышал изумительный "Очерк о Природе" Гёте. «Природа! – воскликнул Гёте. – Она окружает нас, обнимает нас. Невозможно отделиться от нее так же, как углубиться в нее. Не спрашивая и не предупреждая нас, она вовлекает нас в хоровод своего танца и влечет за собой до тех пор, пока мы не выпадаем в изнеможении из ее объятий... У нее своя цель, она постоянно продолжает свой род... Она скрывает в себе всеохватное стремление, не ведомое никому... Она вобрала меня в себя. Она так же и отбросит меня от себя, я отдаю себя в ее власть. Пусть она командует мной. Ей никогда не надоест ее труд. И не мне судить о ней. Нет, что правда, что ложь – она определит сама. Все добро и все зло – в ней одной»" (1780).

Можно рассматривать гётевский очерк как романтическую картину, где природа нарисована как прекрасная, щедрая мать, дающая своим любимым детям привилегию узнать ее секреты. Интересно заметить, что многих ученых побудила к исследованию Природы именно эта "святая искра любопытства", по определению Эйнштейна, несмотря на то что первый романтический импульс они трансформировали в строгое научное исследование. Так, Брюкке и Дюбуа-Реймон, выдающиеся представители механистической школы в биологии, в юности принесли "торжественную клятву", обещая изучать природу и материю как нечто способное вызвать чувства, как притягательные, так и отталкивающие, отразив таким образом романтическую природу своих последующих научных теорий.

В XIX веке вера в научное знание как главный источник понимания мира и разрешения всех невзгод мира – вера, которую Фрейд сохранил до конца своей жизни, – стала вытеснять надежды, возлагавшиеся прежде попеременно то на религию, то на политические акции или философию. "В юности я испытывал непреодолимое стремление понять хотя бы часть мировых загадок, окружавших нас, а может быть, и внести свой вклад в их решение. Вышло так, что самым реальным путем достижения этих целей оказалась медицина".

Изучая медицину, он обнаружил, что его стремление решить некоторые загадки мироздания вплотную связано с загадкой живых существ. Его потянуло к биологии, через нее – к зоологии и изучению нервной системы и, наконец, к тому, что стало его судьбой, главной целью его исследований, – изучению разума. Интерес к биологии обнаружился у него на третьем году студенчества; десять часов в неделю он посвящал чистой зоологии, помимо обычного курса анатомии и физиологии, но продолжал также слушать лекции по философии профессора Брентано. В конце семестра он впервые занялся собственным научным исследованием. Ему была поручена курсовая работа по изучению строения половой системы угря. Проблема эта занимала ученых со времен Аристотеля, ибо до тех пор никому не удавалось наблюдать личинку угря по причине удивительной миграции взрослых особей во время брачного периода. Хотя работа удовлетворила его профессора, сам Фрейд не был доволен результатом своих исследований. Но несмотря на собственное недовольство первым научным трудом, он был принят в члены Института физиологии, имевшего к тому времени серьезный научный авторитет среди зарубежных ученых. Директор института профессор Брюкке поручил Фрейду заниматься гистологией нервных клеток. Ему удалось доказать, что клетки нервной системы низших животных имеют нечто общее с клетками нервной системы высших животных и что бытовавшее в то время резкое их разделение не имеет под собой основания. По словам Эрнеста Джонса, работа, написанная Фрейдом по этому вопросу, была значительно выше уровнем, нежели работа начинающего ученого. Любой зоолог мог бы гордиться таким открытием.

В своем следующем исследовании он занялся микроскопическим изучением ткани нервных клеток и вновь сделал важное открытие по поводу соотношения между структурой и функцией нервных клеток, предвосхитив будущее открытие нейронной теории. Многие из биографов Фрейда отмечали, что, не будь он столь осторожен в подаче своих открытий в области неврологических исследований, мировая слава пришла бы к нему уже в молодости.

Он проработал в институте Брюкке с 1876 по 1882 год и все ожидал своего назначения ассистентом, как только этот пост освободится. Но, помимо психиатрии, непосредственно медицина его мало интересовала. Он сам говорит, что был очень нерадив в изучении собственно медицинских предметов и получил медицинский диплом лишь в 1881 году, в возрасте 25 лет. Он постоянно упоминал в своих мемуарах, что гораздо сильнее его интересовала научная работа, нежели медицинская практика. По- видимому, самым сильным стремлением его было найти что-то новое и продвинуть таким образом наше общее знание. Однако в 1882 году, когда ему было 26 лет, его педагог посоветовал оставить теоретические занятия в связи с тяжелым финансовым положением Фрейда. Покинув лабораторию физиологии, Фрейд занял место младшего ординатора в клинике, работая сразу в нескольких отделениях. "И все-таки я остался верен тому направлению работы, с которого начинал. Брюкке предложил мне заняться изучением спинного мозга представителей одного из низших классов рыб; теперь же я переключился на центральную нервную систему человека. И тот факт, что для начала я выбрал исследование продолговатого мозга, лишний раз доказывает преемственность моих исследований".

В это время Фрейд начал активно работать в Институте анатомии мозга, и профессор Мейнерт был настолько восхищен его результатами, что предложил ему полностью посвятить себя исследованиям и взял на себя его педагогическую нагрузку. Несмотря на то что Фрейд все больше углублялся в изучение нервных болезней, он нашел, что анатомия мозга не дает ответов на многие вопросы в этой области и мало помогает в практической работе с пациентами. В то время в Вене было мало специалистов в этой области медицины и, следовательно, недостаточно возможностей для изучения ее. Мейнерт был блестящим специалистом в области анатомии мозга, но плохо ориентировался в психиатрии. Он считал все психозы результатом заболевания передних отделов мозга (хотя анатомическая патология их была еще неизвестна), а кататонию – последствием менингита основания мозга. Психиатрия в то время была, по выражению Зильбоорга, "анатомо- физиологической церебральной мифологией".* Вдалеке, правда, уже сверкало имя Шарко, великого французского невролога, и Фрейд решил найти возможность поехать в Париж, чтобы учиться у него. Он задумал вначале получить место лектора по нервным болезням в Венском университете, поскольку это дало бы ему возможность поехать в Париж. Пока же он продолжал трудиться младшим ординатором и изучать неврологию, а также опубликовал несколько работ с клиническими наблюдениями по органическим расстройствам нервной системы. Эти работы принесли ему известность как неврологу, и в 1885 году он был назначен приват-доцентом невропатологии – весьма престижный пост, давший ему возможность читать лекции по нервным болезням. Вскоре после этого ему предоставили стипендию для учебы за границей – в основном благодаря "горячему" ходатайству Брюкке, – и осенью того же года он уже смог уехать в Париж. В тот период его интерес был все еще направлен в сторону анатомии мозга, и одной из главных целей поездки к Шарко было побольше узнать о неврологии. Но в глубине души таилось что-то еще, что он надеялся постичь с помощью знаменитого французского профессора.

* Г. Зильбоорг. Фундаментальная психиатрическая ориентация Фрейда.

Несмотря на то что Фрейд высоко ценил клинический опыт и любил заниматься клиническими наблюдениями в области неврологии и физиологии и уже достиг серьезного признания как исследователь, с теоретической точки зрения эти исследования его не вполне удовлетворяли. Нейрофизиологические изыскания не давали ответов на то, что интересовало его больше всего, – психологические мотивации человеческого поведения и его нарушений. И хотя он часто и подолгу занимался исключительно клиническими наблюдениями, как гуманист он не переставал задаваться вопросами о взаимоотношениях между психическими процессами и физиологическими проявлениями. Этот его интерес получил особенно сильный толчок в связи с одним событием, происшедшим в 1882 году, когда он еще работал в лаборатории Брюкке: это было в тот день, когда Брейер рассказал ему историю болезни Анны О., которую он лечил почти два года. Подробности этого случая поразили воображение Фрейда, в особенности та деталь, что истерические симптомы, наблюдавшиеся у Анны О., исчезли навсегда после того, как под гипнозом раскрылись обстоятельства, послужившие их источником, и напряжение было снято.

Метод Брейера, в то время считавшийся весьма необычным, дал ему возможность проникнуть в этиологию истерических симптомов и понять их значение: они раскрывали душевные процессы, забытые идеи и воспоминания, которые оказались напрямую связаны с физиологическими нарушениями у пациентки. Несомненно, рассказ Брейера о своем опыте в случае с Анной О. стал решающим фактором в том, что Фрейд хотя и не сразу, а через несколько лет обратился к проблеме психоневрозов.

Так случилось, что его поездка к Шарко вновь вынесла эти проблемы на первый план и стала главным толчком к переходу от нейрофизиологических исследований к психопатологии. Как заметил Эрнест Джонс: "Определенно, интерес Фрейда к истерии, а затем к психопатологии вообще подогрело его общение с Шарко, проторившее путь к возобновлению наблюдений, начатых Брейером, и в конечном итоге к развитию психоанализа". Но самое сильное влияние на Фрейда оказало знакомство с гипнозом в клинике Шарко. Спустя много лет он писал, что тем, кто не верил в существование бессознательного, он всегда советовал приглядеться к поразительным процессам, происходящим под воздействием гипноза. Нет сомнений, что именно феномен гипнотического внушения заставил его признать власть бессознательных мыслей над органическими и психологическими функциями организма.

Шарко, будучи специалистом по органическим заболеваниям нервной системы, чрезвычайно заинтересовался пациентами, страдающими истерией. До того как он начал исследовать эти симптомы, медики считали, что истерия не заслуживает их внимания, и пациенты с таким диагнозом зачастую рассматривались как симулянты, если не хуже.* Шарко был самым блестящим наблюдателем и классификатором во всей истории психиатрии и неврологии. Его потрясающая способность связывать внешне совершенно разрозненные симптомы в общий синдром позволила ему объединить различные компоненты истерик в единый синдром. Фрейд заметил: "Мне кажется, что мышление его устроено таким образом, что он не может успокоиться до тех пор, пока не определит до конца и не классифицирует то или иное явление". Но, добавляет Фрейд: "И при этом он будет спать спокойно, не найдя приемлемого объяснения данного явления". Шарко признавал, что истерия – это психическое заболевание, но – осознавая, что болезнь связана с рядом душевных и эмоциональных факторов, – тем не менее упорно придерживался концепции врожденной невропатии. Это колебание, шатание между душевными и физическими определениями сочеталось у него с подобным же колебанием между признанием сексуального фактора и попытками доказать, что невроз не обязательно связан с половой системой, как предполагалось раньше. Несмотря на то что в большинстве случаев он признавал связь между истерическим неврозом и сексуальностью, ему не удалось сделать следующий шаг, а именно теоретически обосновать связь болезни с сексуальными влечениями, хотя в своих клинических наблюдениях и описании историй болезни он принимал это как данность.

* См.: У А. Стюарт. Психоанализ: первое десятилетие.

Основной вклад Шарко в изучение истерии помимо детального описания проявлений этой болезни состоит в том, что он продемонстрировал возможность вызывать истерические симптомы при помощи гипнотического внушения и, более того, возможность – также при помощи гипноза – снимать как истинные, так и искусственно внушенные симптомы.

Фрейд вспоминает, что его особенно поразил тот факт, что Шарко при помощи гипнотического внушения мог вызывать паралич и контрактуры и что все проявления этих внушенных заболеваний в малейших деталях совпадали с непроизвольными приступами.

Несмотря на то что Шарко в исследовании истерии придерживался физико-неврологического подхода, как клиницист он выступал в роли психотерапевта. Он пользовался методом гипноза, внушения, побуждения, методом перенесения, то есть часто использовал влияние собственной харизматической личности на пациента. То есть, как мы отметили, он прекрасно осознавал психологические факторы, описывал их в историях болезни, и Фрейд опирался на его опыт, когда начал развивать собственные теории. Таким образом, визит в Париж существенно помог Фрейду в том, чтобы разорвать смирительную рубашку нейрофизиологического подхода к психиатрии – те путы, которые в его время отождествлялись с серьезной наукой и которые уже в наше время вновь претендуют на главенство в "практической психиатрии". Шарко не столько как невролог, но скорее как психотерапевт помог Фрейду разобраться в факторах, вызывающих невротические заболевания. Фрейд писал: "Господин Шарко первым научил нас обращаться к психологии, для того чтобы объяснять явления истерических неврозов".

Независимо от теоретических взглядов Шарко на нейрофизиологическую предрасположенность в случаях истерик и несмотря на то, что он не мог систематизировать или осмыслить и объяснить фактор эмоциональных травм, тем не менее он с поразительной проницательностью понял их важность для истерии. К 1885 году он был, похоже, уверен в том, что истерия требует психотерапевтического лечения: "Мы имеем здесь случай физического недуга; но только путем психиатрического лечения мы можем надеяться избавиться от него".

Множество сходных моментов между гипнотическим внушением Шарко и методами лечения Брейером Анны О. побудило Фрейда к тому, чтобы рассказать об этом случае Шарко, но, к его большому разочарованию, на Шарко открытие Брейера впечатления не произвело.

Осенью 1886 года Фрейд вернулся в Вену и начал работать как специалист по нервным болезням. Он вновь обратился к наблюдениям Брейера и расспросил его подробнее об истории болезни Анны О. Пациентка – молодая девушка, одаренная и весьма образованная, – заболела в период, когда ей пришлось ухаживать за больным отцом, к которому она относилась с особой нежностью и любовью. К тому времени, когда Брейер стал лечить ее, картина болезни представляла собой пеструю смесь симптомов, от паралича и контрактур до различной степени торможения и потери ориентации. Случайное наблюдение подсказало ему, что пациентке можно облегчить состояние помутнения сознания, если побудить ее выразить словами те маниакальные фантазии, которыми она в тот момент была поглощена. Поняв это, Брейер выработал новую методику лечения. Он погружал больную в состояние глубокого гипноза и заставлял ее рассказывать, что ее угнетает. Сняв таким образом приступы депрессии, он вновь использовал этот метод уже для того, чтобы снять симптомы торможения и физических расстройств. В состоянии бодрствования девушка, как и другие пациенты, не могла рассказать, каким образом возникли симптомы ее болезни, ибо не находила никакой связи с реальными событиями своей жизни. В состоянии же гипноза она немедленно восстанавливала недостающую связь. Когда пациентка вспоминала некоторые ситуации, высоко заряженные в эмоциональном смысле, то, выражая свободно эти эмоции, она освобождалась от напряжения и симптом исчезал безвозвратно. Таким способом ценой долгих и упорных усилий Брейеру удалось снять все симптомы болезни. Фрейду тут же пришло на ум, нельзя ли перенести метод, использованный однократно, на все подобные случаи. Открытие Брейера показалось Фрейду столь фундаментальным, что он был уверен, методика должна сработать в любом случае истерии. Но, как он заметил, "ответ на этот вопрос может дать только практика". Он начал пользоваться методом Брейера, общаясь со своими пациентами. После многолетних наблюдений, показавших, что метод неизбежно работает в любом случае истерии, поддающемся гипнотическому лечению, набрав достаточно материала в виде конкретных историй болезни, аналогичных первому случаю, Фрейд предложил Брейеру опубликовать совместную работу по данной теме. В 1893 году они опубликовали статью "О психическом механизме истерических явлений", за которой в 1895 году последовала книга "Исследования истерии". Брейер назвал свой метод методом "катарсиса"" терапевтическую цель данного метода он видел в том, чтобы направить закрепленный аффект, выражающийся в одном из симптомов, в нормальное русло, дав таким образом возможность пациенту избавиться от него. Эта совместная книга подчеркивала важность эмоциональной сферы и необходимость отличать психические процессы бессознательного характера от процессов сознательных; в книге впервые вводилось понятие динамического фактора, который предполагает, что симптом возникает в результате сдерживания аффекта, и экономического фактора, рассматривающего тот же самый симптом как продукт или эквивалент некоего количества энергии, которая должна была высвободиться иным способом.

Брейер признавал присутствие сексуального фактора в истерии, однако был чрезвычайно нерешителен в том, чтобы обосновать это теоретически. И тем не менее Брейер, видимо, был уверен в сексуальной этиологии нервных расстройств; в некоторых своих работах он как бы между прочим признает это как нечто само собой разумеющееся. Так, в своей части "Исследований истерии" он пишет: "Сексуальный инстинкт есть, без сомнения, наиболее мощный источник постоянных взрывов возбуждения и, как следствие, неврозов". И все-таки он все более неохотно следовал за Фрейдом в его исследованиях сексуальной жизни пациентов и тех далеко идущих выводах, которые Фрейд начал делать на основании своих наблюдений. Многие пытались найти причину, почему Брейер был столь нерешителен в том, чтобы признать наличие сексуального фактора в случаях истерии, но, каковы бы ни были причины, нерешительность эту разделяли в то время многие неврологи и психологи, будучи не в силах преодолеть глубоко укоренившиеся табу, наложенные на сексуальную сферу цивилизацией.

Набирая опыт, Фрейд убедился, что в основе явления невроза лежит не просто любое эмоциональное возбуждение, но, как правило, связанное с сексуальной сферой – будь это текущий конфликт сексуального характера или результат более ранних сексуальных переживаний. Он вспоминал "Я не был подготовлен к такому выводу, вовсе не предвосхищал его, ибо начал свои наблюдения над невротиками совершенно беспристрастно".

Под влиянием этих неожиданных открытий Фрейд сделал весьма решительный шаг. Он вышел за пределы одного заболевания – истерии – и начал изучать сексуальную жизнь так называемых неврастеников, многочисленных пациентов, приходивших к нему на прием.

Убедившись в том, что сексуальный фактор значительно ускоряет развитие симптомов истерии и неврастении, он попытался разобраться в том, что за механизм управляет подавлением сексуальных воспоминаний, их трансформацией и в конечном счете превращением в болезненный симптом. Хотя в процессе лечения весьма существенно помогал гипноз, расширяя рамки сознания пациента и помогая вспомнить то, что было скрыто от него в состоянии бодрствования, тем не менее Фрейд нашел, что эта методика ограничена тем, что различные пациенты поддаются ей очень неодинаково. Фрейд поехал в Нанси к Бернхейму с тем, чтобы узнать больше об этой методике и усовершенствовать ее, и там он стал свидетелем эксперимента, сыгравшего очень важную роль в объяснении проблемы забывания, прояснении того, как и почему удается пациентам забыть некоторые из самых сильных эмоциональных переживаний. Когда один из пациентов Бернхейма проснулся после состояния сомнамбулизма, он как будто потерял всякое понятие о том, что с ним происходило в то время, когда он спал. Бернхейм утверждал, что на самом деле память об этом присутствовала у пациента все время; если он, положив свою ладонь на лоб пациента, настаивал на том, чтобы пациент вспомнил, говоря, что ему следует выразить это словами, то забытое действительно возвращалось, сначала нерешительно и слабо, а затем лавинообразно и совершенно четко.

Фрейд решил действовать точно так же со своими пациентами, побуждая их вспомнить все, что с ними было во время гипноза. Он заметил, что пациенты должны фактически "знать" все то, что до сих пор являлось им только в состоянии гипноза, и провел аналогию между событиями, забываемыми после пробуждения от гипноза, и забытыми событиями, играющими важную роль в истерии. Он предположил, что, подбадривая и побуждая пациента к воспоминанию, помогая ему касанием своей руки, он сможет вытащить на поверхность сознания забытые факты или связи. Благодаря тому озарению, которое помогает гению перешагнуть границы упорных, трудных экспериментов, доступных обычному таланту, он сравнил те события, которые кажутся забытыми после пробуждения от гипноза, с травматическими событиями невротиков, либо полностью забываемыми, либо вытесненными за пределы сознания. Итак, он отбросил гипноз как таковой, оставив от него только просьбу к пациенту лечь на кушетку. Доктор при этом стоял сзади так, что он видел пациента, но тот не видел его. Интересно отметить, как ликовал Фрейд, избавившись таким образом от ограниченности гипноза.

Ожидания Фрейда сбылись, однако вместе с новой методикой пришли и новые проблемы в процессе катарсиса. Его новая методика позволила значительно расширить поле наблюдения за функциями человеческой психики. И все-таки он не переставал задаваться вопросом, каким же образом пациенты, забыв такие важные факты из своей внутренней жизни или внешние события, тем не менее вспоминали их при применении определенной методики. Исчерпывающий ответ на этот вопрос дали дальнейшие наблюдения. Все, что забывалось, носило непременно болезненный характер: это были либо пугающие события, либо факты, очень неприятные или постыдные с точки зрения личности индивида. Для того чтобы вывести эти события на уровень сознания, врачу приходилось преодолевать сопротивление со стороны пациента. Обобщив свои наблюдения, Фрейд получил теорию вытеснения.

В случаях невроза инстинкт, побуждение или волнующая ситуация вытесняются из сознания путем двигательной разрядки, однако импульс сохраняет всю полноту энергии. Ученый назвал этот процесс вытеснением. Он заметил: "Это было нечто новое, до сих пор никто не знал ничего подобного о психике человека". Совершенно очевидно, что это был элементарный защитный механизм, подобный попытке убежать от чего-то. Подавленный и неосознаваемый импульс был в состоянии найти выход и удовлетворение окольными путями, сводя на нет саму цель вытеснения. В случае конвер-сивной истерии окольный путь приводил к нервным ресурсам организма, подавленный импульс пробивал себе выход в том или ином слабом месте и объявлял о себе симптомами. Симптомы, таким образом, являлись результатом некоего компромисса, ибо как суррогат удовлетворения импульса имели искаженную форму, делающую их неузнаваемыми и в этом виде приемлемыми для Эго.

Теория вытеснения стала краеугольным камнем для понимания невроза с точки зрения психоанализа. В связи с этим приходилось пересмотреть и задачи терапии. Целью терапии теперь была не "абреакция", то есть разрядка аффекта, сбившегося с пути, но раскрытие подавленных импульсов и замещение их сознательным суждением, которое могло привести либо к принятию, либо к отвержению того, что прежде психика была не в состоянии признать. Другими словами, некоторые воспоминания и импульсы, существование которых Эго отказывалось признать, нужно было принять и понять, таким образом освободившись от них. Этот новый метод Фрейд не стал называть катарсисом, решив использовать термин психоанализ.

Изучение фактора вытеснения и других явлений требовало от теории психоанализа твердого признания понятия бессознательного. Фрейд пришел к заключению, что все, относящееся к психике, в первую очередь неосознанно; дальнейшее – "сознательное" – качество может присутствовать, а может и отсутствовать. Разумеется, эта идея тут же подверглась яростным нападкам философов, для которых понятия "сознание" и "разум" (психика) были идентичны и которые не могли представить себе такое явление, как "бессознательный разум". Фрейд не позволил себе поддаться этим наскокам, которые он назвал философской идиосинкразией. Тщательное изучение материала различных патологий, о которых философы и не подозревали, не оставляло ему никакой альтернативы. Кто бы ни стал утверждать, что скрытые процессы, обнаруженные в ходе психоанализа, принадлежат некоему другому сознанию, неизбежно пришел бы к концепции о сознании, неизвестном самому индивиду, то есть "бессознательном сознании", что вряд ли можно предпочесть понятию "бессознательного разума".

Исследования Фрейда в области скрытых причин неврозов все чаще приводили его к выявлению конфликтов между сексуальными импульсами индивида и его сопротивлением сексуальному инстинкту. В поисках патогенных ситуаций, в которых проявлялось подавление сексуальности, в результате рождались симптомы, замещавшие подавленные импульсы, Фрейд все дальше углублялся в юные годы жизни пациентов и в конце концов остановился на самых ранних стадиях детства. Впечатления этого периода жизни, хотя и были по большей части скрыты в глубинах памяти, оставляли неизгладимый след в психике пациента и, в частности, закладывали основу любого нервного расстройства, случавшегося в более позднем возрасте.

Много лет спустя Фенихель заметил: "Чем тщательнее изучаешь психогенезис системы, тем определеннее ассоциации пациента уводят в глубь прошлых лет его жизни и в конечном итоге к самому раннему детству". Однако, поскольку эти ранние переживания детства почти всегда связаны с сексуальными возбуждениями и противодействием им, Фрейд столкнулся с проблемой младенческой сексуальности, вновь абсолютно новым понятием, вступающим в противоречие с самым сильным из людских предрассудков. Не многие из открытий психоаналитической теории столкнулись с таким всеобщим противодействием и вызвали столь сильный взрыв негодования, как утверждение, что сексуальная функция рождается на самой ранней стадии жизни и обнаруживает свое присутствие весьма недвусмысленно даже в детстве. И тем не менее именно это открытие психоанализа легче всего продемонстрировать, и весьма ярко. Фрейд, однако, пришел к выводу, что невротические симптомы отнюдь не всегда связаны с реально происшедшими событиями, которые вспоминает пациент, но и с фантазиями, которые выражают желания и влечения, и что в том, что касается неврозов, психическая реальность и фантазии играют более значимую роль, нежели материальные события.

Во время лечения по его тогдашней методике большинство пациентов воспроизводили сцены из собственного детства, где они подвергались сексуальному насилию со стороны кого-либо из взрослых. У пациенток в роли насильника почти всегда выступал отец. "Я верил этим историям, – вспоминает Фрейд, – и заключил соответственно, что нашел корни последующего невроза именно в переживаниях сексуального насилия в детские годы. Когда же впоследствии я вынужден был признать, что эти акты насилия не имели места в реальности и были лишь фантазиями моих пациентов, я был совершенно ошарашен". Однако тот период, что последовал за первоначальным шоком от собственного легковерия и, соответственно, ложных теоретических посылок, оказался неожиданно самым плодотворным временем в развитии его науки, ибо он впервые фактически столкнулся с Эдиповым комплексом, который впоследствии сыграл столь существенную роль, но который Фрейд на первом этапе не распознал под личиной фантазий. Когда же ошибка прояснилась, перед ученым открылся путь к изучению детской сексуальности.

Анализ детских воспоминаний его пациентов показал, что сексуальность отнюдь не ограничивается рамками половой системы, что дети вовсе не лишены сексуальности, как предполагалось раньше; напротив, они обладают широким спектром сексуальных влечений и в разные периоды развития те или иные влечения преобладают над другими. Фрейд нашел, что сексуальная функция существует уже на ранней стадии развития индивида, однако она связана с множеством других жизненно важных функций и не проявляется самостоятельно до определенного, более позднего, возраста; ей приходится пройти долгий и сложный процесс развития прежде, чем стать тем, что мы знаем как нормальную половую сексуальную жизнь взрослого человека. Фрейд определил, что сексуальность – это не инстинкт, проявляющийся в какой-либо строго определенной форме, а скорее вид энергии, способный преобразовываться многократно в течение жизни индивида, и, более того, он сделал вывод, что подобные трансформации происходили с достаточной регулярностью у всех индивидов, с которыми ему приходилось сталкиваться в своей практике.

Именно эта регулярность эволюционных трансформаций побудила Фрейда сформулировать закон сексуального развития, который с того времени многократно подтверждался в процессе психоанализа детей и взрослых. Фрейд, однако, нашел, что процесс сексуального развития может быть и нарушен, заблокирован на каком-либо этапе и индивид будет страдать от фиксации на какой-то одной сексуальной идее.

Самой примечательной чертой сексуальной жизни человека является то, что она развивается двумя волнами с интервалом между ними. Первое осознание генитальной сексуальности приходит к ребенку на четвертом-пятом году жизни. Однако это раннее развитие пресекается в зародыше прежде, чем успевает достичь физиологического завершения: сексуальные влечения к родителю противоположного пола подавляются и наступает латентный период, длящийся до срока полового созревания, пубертата. Именно в этот период происходит формирование личности в области морали и совести. Из всех живых существ на земле лишь человек обнаруживает это двойное начало в сексуальном развитии, и, вероятно, оно и является определяющим фактором в предрасположенности человека к неврозам. В период полового созревания возрождаются влечения и взаимоотношения ранних лет ребенка, а вместе с ними и эмоциональные связи его Эдипова комплекса. Сексуальная жизнь индивида в этот период – это борьба между импульсами и влечениями ранних лет и их сдерживанием и подавлением в латентный период.

В своих многочисленных дополнениях к книге "Три статьи по теории полового влечения" Фрейд все больше настаивал на том, что необходимо отделить понятие сексуальности от слишком тесной связи с половыми органами и рассматривать ее как более широкое понятие энергии, целью и результатом действия которой является чувство удовольствия и лишь второстепенной целью – задача воспроизводства. Одним из самых выдающихся достижений Фрейда было открытие, что сексуальная энергия, или либидо, присутствует во всех процессах организма и отнюдь не ограничивается гениталиями, что все важнейшие физические процессы имеют сексуальную подоплеку и что сексуальные расстройства могут стать причиной нарушения физических функций организма. Рассматривая эту проблему с точки зрения психоанализа, считал Фрейд, можно найти объяснение даже самым странным и экстравагантным извращениям, трактуя их как проявления младенческих форм сексуальности, к которым регрессировало либидо. Цель этих проявлений та же, что и в младенчестве, то есть в начале развития либидо, а именно получение удовольствия.

Неожиданные открытия Фрейда о детской сексуальности были сделаны первоначально через психоанализ взрослых пациентов. Однако позднее он смог получить достоверное и детальное подтверждение этому, наблюдая непосредственно за детьми. "Право, убедиться в регулярной сексуальной энергии детей настолько легко и просто, что поистине удивительно, как же человечеству удалось пройти мимо этого факта и так долго верить в отсутствие сексуальности у детей". Это удивительное обстоятельство, должно быть, связано с неким пробелом в памяти, куда большинство взрослых старается спрятать собственное младенчество.

Итак, основными составляющими теоретической структуры психоанализа стали теории сопротивления и регрессии, теория бессознательного, этиологической значимости сексуальной жизни и важности младенческих переживаний. Сама же техника психоанализа постепенно менялась и получила свое высшее развитие в методике свободных ассоциаций, став в конечном итоге основным методом психоаналитического лечения. Вместо того чтобы заставлять пациента отвечать на какие-либо конкретные вопросы или говорить на заданную тему, Фрейд предлагал теперь говорить все, что придет пациенту в голову, не давая его мыслям никакого конкретного направления. Важно было, чтобы пациент непременно буквально выражал любую мысль, приходившую в голову, не давая себе критически осмысливать сказанное, чтобы не отбросить какую-либо из мыслей как неважную или не имеющую смысла. Этот способ был назван основным правилом психоанализа. Он позволял изучать процессы сопротивления, или цензуры и перенесения, играющие важную роль в сновидениях.

С помощью метода свободных ассоциаций и связанного с ним искусства толкования психоанализ смог показать, что в сновидениях есть определенный смысл, который можно разгадать. Сновидения по структуре схожи с невротическим симптомом: они являются компромиссом между стремлением подавленного импульса к выходу и сопротивлением самоцензуры Эго. Поскольку симптомы и сновидения имеют общие корни, они одинаково непонятны и равным образом требуют толкования. Толкование сновидений стало, таким образом, важным аспектом психоаналитической терапии, поскольку было ясно, что сновидения открывают путь к забытым детским переживаниям и что этот путь позволяет по большей части избавиться от младенческой амнезии.

Психоанализ пользуется не только методом толкования сновидений, но исследует также многочисленные оговорки и ошибки, которые делают люди, – так называемые симптоматические действия. В своей книге "Психология обыденной жизни" Фрейд указал, что эти явления отнюдь не случайны, что они имеют смысл, поддающийся толкованию, поэтому вполне справедливо сделать на этой основе вывод о присутствии торможения или подавленных импульсов и влечений. Первоначально психоанализ был связан лишь с лечением патологических явлений, однако когда дело дошло до сновидений, то здесь приходилось говорить не о патологических симптомах, но о явлениях нормальной душевной жизни любого здорового человека. Если сновидения по структуре схожи с симптомами, если их толкование требует тех же исходных посылок – подавления импульсов, замещения, перенесения, компромиссов, разделения сознательного и бессознательного на разные психические системы, – то психоанализ перестает быть лишь вспомогательной наукой в области психопатологии; скорее он становится фундаментом для новой глубокой науки о душе и разуме, необходимой для понимания нормальных явлений. Постулаты и открытия этой науки могли быть отнесены и к другим явлениям душевной жизни: открывался широкий путь для универсальных исследований.

3. Был ли Фрейд прав?

Во многом благодаря новаторским изысканиям Фрейда ныне повсеместно признается, что психика человека имеет такие области, о существовании которых мы не подозреваем, но которые тем не менее оказывают влияние на наше поведение и мысли и, более того, способны стать причиной не только психологических, но и физических расстройств. Общепризнано, что забытые переживания и травмы, неосознанные влечения, страхи или отвращение влияют на нашу психику, и многие психоаналитические термины, такие, как вытеснение, запрещение и фрустрация, комплекс вины, Супер-Эго, Эдипов комплекс, сублимация, идентификация, сексуальный символизм, стали практически общеупотребительными словами.

Без сомнения, психоанализ оказал глубочайшее влияние на современное искусство, литературу и антропологию. Шёнберг, Малер, Андре Бретон, Поль Клее, Пикассо, а в литературе – Томас Манн, Джеймс Джойс, Франц Кафка, Вирджиния Вульф, Эрнест Хемингуэй, Стефан Цвейг, Герман Гессе и многие другие лелеяли надежду, что эта новая наука проложит путь к новому гуманизму, к человеческим отношениям иного качества – более свободным и терпимым, нежели те, что свойственны нашему невротическому миру, одержимому страхом и ненавистью. Томас Манн выразил это так: "Можете назвать это утопией, если угодно, но мне не кажется невероятной мысль, что разрешение наших великих страхов, нашей всеобщей ненависти, перестройка их отношения к миру нашего бессознательного может в один прекрасный день стать великим целителем, возвысившись от помощи отдельному человеку к новому, мудрому и свободному человечеству".

Но нынче, спустя около полувека после смерти Фрейда, неизбежно возникают новые вопросы о некоторых аспектах психоаналитического лечения и его методики. Самый очевидный вопрос, задаваемый постоянно и часто в критическом тоне, – это вопрос о том, насколько открытия Фрейда, сделанные в ходе наблюдений за невротиками, применимы к нормальным, здоровым людям, то есть открыл ли он универсальные законы, регулирующие психические процессы человеческого организма, или эти законы применимы только к невротикам; далее, не характерны ли те расстройства, что он наблюдал и лечил, только для людей, живущих в определенной социокультурной среде, а именно представителей среднего и высшего классов, задавленных репрессивными моральными правилами буржуазной культуры конца XIX и начала XX века. Можно ли на основе психоанализа утверждать, что и в наше время, когда сексуальные табу уже не столь прочны, как в викторианскую эпоху, люди подвержены тем же психологическим травмам и что теоретические выводы Фрейда столь же пригодны для понимания психологических процессов и расстройств, характерных для конца нынешнего столетия?

Нет сомнений, что культурная среда нашего времени претерпела значительные изменения. Сексуальные табу, тиранически отягощавшие людей, существенно ослабли, кстати, в значительной степени благодаря именно новаторской работе Фрейда. Нынче, напротив, подчеркивается необходимость сексуального удовлетворения, а викторианский пуританизм и ханжество стали предметом всеобщих насмешек. Даже так называемые сексуальные извращения, на которые в прошлом веке смотрели с ужасом как на источник стыда и позора для того, кто имел несчастье испытывать подобные влечения, сегодня не производят уже такого шокирующего впечатления. Детей с раннего возраста просвещают в вопросах секса, гомосексуализма и лесбиянства, и горе тем, кто сохранил предубеждение против таких форм любви и высказывает свое отвращение к ним. Сексуальность во всех ее проявлениях считается столь же нормальной, как существование мужского и женского пола, как равенство всех классов, рас, религий и культур; точно так же, как с различной степенью страстности клеймится стремление к превосходству одних над другими. В демонологии конца XX века сексуальные, расовые и религиозные предрассудки считаются смертным грехом. Можно было бы сказать, что мы достигли поистине психологической утопии и что битва Фрейда, Райха и всей армии психоаналитиков, либертарианцев и гуманистов в полном смысле слова выиграна.

Однако же, даже беглого взгляда на поведенческие расстройства, случаи наркомании, насилия, хулиганства и психопатической агрессии, захлестнувшие город, равно как и на столь же многочисленные случаи психозов и неврозов, требующих профессионального лечения, достаточно, чтобы понять, что сексуальное раскрепощение, происшедшее в последние десятилетия, отнюдь не оправдало надежд, которые питали первооткрыватели. Пожалуй, эти движения за сексуальное раскрепощение можно было бы рассматривать как некую идеологическую позицию, часто служащую политическим интересам, весьма мало связанным с глубокими и неизменными пластами нашей психической структуры. Похоже, что старые табу, торможения и комплексы по сути своей остались неизменными. Просто проявления наших психических конфликтов переместились из одной плоскости в другую. Стремление к сексуальному удовлетворению, в прошлые времена по большей части блокированное из-за моральных требований христианской патриархальной культуры и находившее выход через широкий диапазон невротических симптомов, нынче легче находит разрядку, и сексуальные влечения больше не играют преимущественной роли в образовании неврозов. (Даже при том, что сексуальные табу и конфликты ни в коей мере не нашли своего полного решения в наш век вседозволенности.) Но здесь существует определенный парадокс: если новая вседозволенность, без сомнения, в большой мере освободила сексуальность от старых запретов в среде подростков и взрослых, то детская сексуальность все еще находится в плену неразберихи, тревог и табу. Интимная, инстинктивная, эротическая связь между матерью и младенцем во многих отношениях претерпела глубокие нарушения. Всевозможные научные брошюры и учебники, которые современные матери считают необходимым изучать, свидетельствуют скорее о растущей неуверенности матерей, нежели об ощущении спокойствия и уверенности. В то же время мы наблюдаем глубокие изменения в природе Супер-Эго как на индивидуальном уровне, так и на уровне общественной культуры. Немало книг написано по поводу "общества без отца" или "угасания образа отца", равно как о "личностном кризисе", в особенности в среде молодежи. Роль той культуры, которая создает модель, помогающую молодежи формировать свою личность, резко изменилась, сместившись от авторитарной и репрессивной к пустой и бессмысленной в своей вседозволенности. Из-за собственной неуверенности отцы не в состоянии передать своим детям нормы и принципы, необходимые для формирования собственного Эго, с безразличием и беззаботностью откликаясь на их потребности.

В такой ситуации люди ощущают себя в отрыве от окружающего мира, где их истинные потребности не признаются. И они пытаются выразить себя в формах агрессивных или садистских либо через искусство, литературу, технологию, через сугубо трезвое, безличностное, лишенное чувств преклонение перед научным фактом, а также через политику или бизнес. Конкуренция и самоутверждение – главная движущая сила в стремлении восстановить утерянное чувство личных связей. Все большее число людей утрачивают способность удовлетворить собственные нарциссические потребности, и именно с этими формами невроза, где чувства изоляции и отчуждения достигают различной степени безумия, больше всего сталкиваются психотерапевты в наше время.

Примечательно, что преобладающее чувство утраты способности удовлетворить нарциссические потребности оказало заметное влияние и на современные психоаналитические теории, и даже на другие терапевтические школы. Их внимание, переключившись с изучения либидо, сконцентрировалось на необходимости и важности взаимных связей. Чувство изолированности, характерное для современного индивида, в большей степени, нежели сексуальная репрессия, побудило психологов (возможно, неосознанно) подчеркнуть важность удовлетворения нарциссических потребностей, обратить больше внимания на функции Эго и на особенности личности индивида. Среди родоначальников этого движения наиболее крупные фигуры – это Альфред Адлер, Х.С. Салливан, Хайнц Хартманн, Эрих Фромм, Карен Хорни, Карл Роджерс, а из более близких по времени к нам – У.Р. Фэрберн и Гарри Гантрип. Важный вклад в это движение, известное под разными названиями – психология Эго, теория межличностных отношений, взаимодействие с объектом, – внесла и Анна Фрейд. Современная теория психоанализа особое внимание уделяет проблеме Я и делает особый упор на субъективных процессах как главном поле применения психотерапии. Приверженцы этой теории в той или иной мере гордятся тем, что осовременили и усовершенствовали выводы Фрейда, и, как пишет Гантрип, "ссылки на Фрейда в области психоанализа сегодня подобны ссылкам на Ньютона в физике".

4. Как мы понимаем термин "либидо"?

Сначала мы должны сказать несколько слов о самой теории либидо, ибо это основополагающий момент в теории психоанализа и, по всей вероятности, чаще всего понимаемый превратно. Когда мы употребляем термин "сексуальность", или "либидо", мы подразумеваем влечение индивида к особе противоположного пола, и в частности влечение половое, естественно возникающее между людьми и толкающее их друг к другу, часто вопреки самым сильным препятствиям и трудностям. Может подразумеваться и влечение к человеку того же пола. Этот термин употребляется по отношению к людям подросткового возраста или взрослым, подавившим в себе ранние проявления сексуальности, сосредоточенной в то время не столько на гениталиях, сколько на более широком поле физических потребностей, таких, как оральные ощущения, эротические ощущения от прикосновений, потребность ласки и защиты, наконец, анальные и мочеиспускательные функции.

Психоанализ показывает, что действия губ и рта, функции мускулатуры, ощущения кожного покрова, мочеиспускательные и анальные функции, даже процесс мышления, смотрения, слушания, касания, ощущения вкуса – все заключает в себе эротический компонент, и сексуальность, связанная с гениталиями, есть лишь один из многих компонентов либидо, хотя и один из самых важных. Таким образом, мы можем определить либидо как некую энергию, или побуждение, пронизывающее живой организм и ищущее выхода, разрядки через целый ряд физических и органических функций. В процессе развития индивида эти функции могут по очереди выходить на первый план. О том, что различные области сексуального влечения не исчезают в период господства генитальной сексуальности, говорит тот факт, что в нормальном процессе любовных игр первые эротические действия – поцелуи, ласки, взгляды, поглаживания – играют очень важную роль, а собственно половой акт есть кульминация сексуальных потребностей индивида. Каждый завершенный половой акт зрелого взрослого есть фактически краткое повторение его сексуального развития.

Надо сказать, однако, что, столь широко трактуя понятие либидо, Фрейд создал великую путаницу не только для себя, но и для своих последователей, и дебаты о точном определении либидо по сей день занимают психоаналитиков и их оппонентов. Разумеется, Фрейд был решительно против того, чтобы свести сексуальное влечение к некоему неопределенному метафизическому понятию; это, конечно, сделало бы его более приемлемым для репрессивных предрассудков, господствующих в нашем цивилизованном обществе, но одновременно и принизило бы значение его открытия относительно роли сексуальности в происхождении неврозов, равно как и в жизни обыкновенных, нормальных людей. Все его споры с Адлером, Юнгом и более поздними ревизионистскими школами в основном вращались вокруг этой проблемы.

В своих первых попытках дать определение понятия "инстинкт" и описать его функции в психической жизни человека Фрейд был в плену популярной тогда идеи о том, что жизнь любого живого организма, человека в том числе, определяется наличием двух основных инстинктов, а именно инстинкта самосохранения и инстинкта продолжения рода, то есть сохранения данного вида, и что инстинкты эти проявляются в двух сильнейших потребностях – чувствах голода и любви. Являя собой фундаментальный дуализм и зачастую находясь во взаимном противоречии, эти две потребности тем не менее существуют независимо друг от друга. В тот период Фрейд думал, что любая попытка найти некий общий источник этих двух инстинктов обречена на неудачу. И соответственно, предложил концепцию Эго-инстинктов как противопоставление сексуальным инстинктам. Под первыми он подразумевал все, что связано с самосохранением, защитой и развитием индивида, ко вторым относил все содержание сексуальной жизни – как взрослой, так и младенческой и извращенной. Его исследования в области неврозов привели Фрейда к мысли о том, что Эго есть репрессивная, сдерживающая сила, а сексуальный инстинкт – сила подавленная, ограниченная, часто имеющая выход только лишь через посредство невротических симптомов. Поскольку при анализе своих пациентов он выявил, что источником большинства невротических расстройств служило подавленное сексуальное влечение, он сумел обосновать природу неосознанной сексуальности человека и разработать свою теорию либидо. Исследуя сексуальность, Фрейд постепенно понял, что сексуальный инстинкт служит не только цели воспроизводства и продолжения рода, но также и цели утверждения и сохранения самого индивида. Таким образом, энергия либидо направлена и в сторону нарциссических функций Эго, и в сторону генитальной сексуальности и, более того, участвует во всех главных физических функциях организма. Без понимания этих глубинных связей, утверждает Фрейд, совершенно невозможно разобраться в фантазиях или стремлениях человека, основанных на часто неосознаваемых эротических влечениях, и понять язык симптомов. "Таким образом, – продолжает он, – когда мы начинаем более детально изучать Эго, мы приходим к пониманию идеи нарциссизма, и тогда контраст между Эго- инстинктами и сексуальными инстинктами практически теряет силу".

Такой вывод, однако, поставил Фрейда перед дилеммой: если две силы – Эго-инстинкты и сексуальные инстинкты – практически не отличаются друг от друга, если нет необходимости делать разграничение между ними, напрашивается мысль, что можно заменить их определение единым понятием психической энергии. Но как только мы приравниваем либидо к общей психической энергии, скажем "elan vital" – жизненной силе – и т.п., мы вступаем в область значений, неподвластных конкретному научному определению, против чего, как мы уже упоминали, Фрейд восставал категорически, И тем не менее Фрейду пришлось признать наличие некоего универсального, биологического влечения, присущего всем живым организмам. Этому влечению он дал имя Эрос.

Но тут встала другая проблема: какую же роль отдать в этом случае инстинкту агрессии, без сомнения играющему важную роль в жизни любого организма – как животного, так и человеческого? Если рассматривать Эрос как жизнеутверждающий инстинкт или побуждение, то инстинкт агрессии неизбежно предстает как его мощный противник, вносящий в психический и биологический мир ненависть и разрушение. Поскольку невозможно отрицать реальное существование агрессии, Фрейд нашел очень простое решение: он вновь вводит понятие дуализма, которое ранее применялось им в отношении сексуального инстинкта и инстинкта самосохранения, то есть энергии Эго и сексуальной энергии, и создает величественную теорию вечного конфликта между Эросом и Танатосом, инстинктом самосохранения и инстинктом смерти. Но, несмотря на то что он говорит об этих двух силах как о вечных антагонистах, я покажу, что этот антагонизм, абсолютно реальный в психологической и политической жизни человека, не носит фундаментального характера, ибо агрессия сама по себе есть проявление Эроса. Существует ряд условий, при которых Эрос – жизненная сила – должен преодолевать барьеры, возникающие на его пути и несущие угрозу его самосохранению или даже самому его существованию. Без сомнения, агрессивность во многих случаях можно рассматривать как защитный механизм Эроса, она находит свое выражение в труде, в творчестве и служит защите самой жизни в битве за выживание. И в этом направлении, как мы увидим, она отлична от импульса разрушения. Однако и здесь мы вновь видим парадокс, ибо разрушительный импульс сам по себе может быть источником удовлетворения, выражаясь в садизме, удовольствии от причинения вреда или смерти, отказе от всякой экспансивности и веселья; но даже в этом мы находим слияние либидо и импульса разрушения, и, конечно, само по себе странно, что чувственное удовлетворение может при некоторых условиях быть достигнуто через проявление импульса разрушения и даже самоуничтожения.

Как врач я поставил перед собой задачу выяснить, каким образом эротический импульс может обратиться против себя, как подавленное либидо может пробудить импульс разрушения, каким образом импульс роста и развития живого может превращаться в противоположный импульс отказа от жизни. И действительно, наблюдая эти превращения, можно видеть рождение невротических или психотических симптомов, понять, каким путем нацию вдруг охватывает ярость и ненависть, стремление убивать и разрушать, как люди могут уничтожать все, что они сами создали. Ибо нет сомнения, что самоубийственные стремления всегда играли и продолжают играть важную роль в человеческой истории, равно как и в жизни индивидов.

Если мы отказываемся принять упрощенческое объяснение Фрейда в отношении этих трагических парадоксов, свойственных человечеству с незапамятных времен, как неизбежный дуализм между Эросом и Танатосом, то мы будем вынуждены вновь пуститься на поиски причин и корней с еще большей тщательностью и усердием. Но именно так и происходит научный прогресс.

Психоаналитический метод, его постоянное развитие и совершенствование дают нам возможность проникнуть в тайный мир разума, мир более богатый и волнующий, чем его может описать самый талантливый драматург.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12