Альфред Хичкок Восковые фигуры (рассказ А.М. Барриджа)

В то время как служители Музея восковых фигур Мэринера выпроваживали через застекленную дверь последних посетителей, директор, сидя за письменным столом в своем кабинете, беседовал с Раймондом Хьюсоном.

==358

Директор был довольно молодым крепким блондином среднего роста. Он умел себя подать и — не допуская при этом перехлеста — считал престижным элегантно одеваться. Чего нельзя было сказать о Раймонде Хьюсоне. Одежда его, некогда хорошего покроя, хотя он и следил за ней тщательно, начинала намекать на первые признаки жизненных неудач хозяина. Это был маленький и хрупкий мужчина с поредевшей шевелюрой. Держался он вполне уверенно, а производил впечатление человека вечно настороженного, как будто привыкшего к тому, что он получит от ворот поворот. Его внешность выдавала, кем он был на самом деле: существом скорее одаренным, чем заурядным, но из-за неуверенности в себе терпящим в жизни неудачу за неудачей.

Директор говорил: — В вашей просьбе есть что-то необычное. В общем-то мы уже три раза на этой неделе отказали подобным претендентам, молодым типам, поспорившим со своими приятелями. Разрешая людям провести ночь в нашей «Пещере убийц», мы ничего не выигрываем, зато много теряем. Если бы я позволил это кому-нибудь и этот кто-нибудь потерял бы от страха голову, в каком бы положении я оказался ? Но поскольку вы журналист, это несколько меняет дело.

Хьюсон улыбнулся: — Я полагаю, вы хотите сказать, что журналистам нечего терять: я имею в виду голову?

— Нет, нет, ну что вы, — рассмеявшись, подхватил директор. — Наоборот, в основном вас принимают за людей способных. В данном же случае мы кое-что даже выиграем: бесплатную рекламу, которая принесет выгоду!

— Вот именно, — согласился Хьюсон, — посему, я надеюсь, мы договоримся.

Директор музея, все еще смеясь, воскликнул: — О! Предвижу, что вы собираетесь мне сказать. Вы хотите, чтобы вам заплатили вдвойне, не так ли? Рассказывали, что в Музее мадам Тюссо несколько лет назад якобы заплатили сто фунтов стерлингов человеку, который провел ночь в «Комнате ужасов». Вы, конечно, не думаете, что мы делали или сделаем подобное предложение. А... как называется ваша газета, господин Хьюсон?

— На сегодня я — независимый журналист, — признался Хьюсон. — Мне платят за публикации в несколь-

==359

ких газетах. Уверен, кстати, что мне удастся без всякого труда опубликовать эту статью. Скорее всего, ее немедленно примет «Морнинг Эко», поскольку тема сенсационная: «Ночь, проведенная с убийцами Мэринера». Да не найдется ни одной газеты, которая устояла бы при подобном предложении.

Директор потер подбородок.

— Ну и как вы собираетесь преподнести это?

— Я напишу жестко, конечно, но с элементами юмора, чтобы несколько смягчить тон.

Кивнув, директор протянул журналисту футляр с сигаретами.

— Ну что ж, господин Хьюсон, — заключил он беседу, — публикуйте свою статью в «Моргинг Эко», а купюра в пять фунтов стерлингов будет вас ждать, и вы сможете получить ее, когда у вас появится такое желание. Но прежде должен вас предупредить, что испытание, которое вам предстоит, отнюдь не безобидно. Мое желание — быть в вас абсолютно уверенным, да, собственно, чтобы и вы сами в себе уверились. Я бы ни за что не осмелился на такой эксперимент. Все эти манекены я видел и одетыми, и раздетыми. Я знаю также все о способе их изготовления. Я могу прогуливаться среди них, если меня кто-нибудь сопровождает, и быть совершенно спокойным, словно манекены — это кегли, но провести здесь ночь я совершенно не в состоянии.

— Почему? — спросил Хьюсон.

— Не знаю. Не нахожу этому вразумительного объяснения. Я не верю в привидения, а уж если б и верил, то скорее ожидал бы их встретить там, где они когда-то совершили преступление, или там, где покоится их прах, а не в музее, в котором случайно собрали их восковые подобия. Но у меня не хватило бы мужества просидеть рядом с ними ночь, да еще знать, что глаза их неотрывно следят за мной. В общем-то эти манекены скопированы с жутчайших типов, самых омерзительных, каких только знало человечество, и публично я никогда не осмелился бы признаться, что приходят поглазеть на них люди, движимые не самыми благородными порывами. Сама атмосфера этого места неприятна. А если вас она волнует и вы к ней чувствительны, то я предупреждаю вас об очень дурной ночи, которую вам предстоит там провести,

К оглавлению

==360

Хьюсон знал это с той самой минуты, когда идея зародилась в его голове. Он испытывал нечто болезненное, стоило ему только подумать об этом, однако непринужденно улыбнулся директору музея. У него на руках жена и дети. А в последний месяц он пробавлялся заметками для отдела хроники и снимал проценты со своих скромных сбережений, таявших на глазах. На этот раз удача улыбалась ему, удача, которую он не смел упустить: стоимость необычной статьи в «Морнинг Эко» плюс купюра в пять фунтов стерлингов. С такими деньгами хотя бы неделю он будет чувствовать себя богатым. Или хоть две недели почувствует себя свободным от денежных затруднений. Кроме того, если вдруг репортаж окажется удачным, ему могут предложить постоянное место в газете.

— Жизнь нонконформистов и журналистов сурова, — сказал он. — Ночь в вашей «Пещере убийц» будет отнюдь не веселой, это явно не столь комфортабельное местечко, как гостиничный номер. Но не думаю, что ваши восковые персоны меня смутят.

— А вы не суеверны? Хьюсон рассмеялся: — Решительно нет.

— Но вы — человек пишущий, а значит, обладаете большим воображением.

— Заведующий отделом информации одной газеты, на которую я работал, постоянно жаловался, что как раз воображения-то мне не хватает. Голый факт мало значит в нашей профессии, газеты не любят держать своих читателей только на «хлебе и воде».

Директор улыбнулся и встал.

— Прекрасно, — сказал он. — Последние посетители, кажется, ушли. Я сейчас распоряжусь, чтобы на манекены не надевали их обычные чехлы, и предупрежу охрану, что вы пробудете здесь до утра. А потом отведу вас вниз и покажу помещение.

Он сказал несколько слов по телефону и повесил трубку.

— К сожалению, вынужден поставить вам одно условие — не курить. Сегодня после обеда в «Пещере убийц» послышался крик: «Пожар! Горим!» Не знаю, кто поднял тревогу, но она оказалась ложной. К счастью, было мало народу, иначе не миновать бы паники. А теперь отправились, если вы готовы.

==361

Хьюсон следовал за директором через несколько залов, где служащие покрывали чем-то вроде саванов королей и королев Англии, генералов и знаменитых государственных деятелей прошлых и нынешних поколений, одним словом, всех представителей человечества, репутация которых, дурная или добрая, дала им возможность на подобного рода бессмертие. Директор задержался лишь однажды, отдавая распоряжение служащему поставить кресло в «Пещере убийц».

— Боюсь, это все, что мы в состоянии для вас сделать, — сказал он Хьюсону. — Надеюсь, вы сможете немного поспать.

Он провел Хьюсона через какую-то дверцу и обогнал его на лестнице, сложенной из камня, плохо освещенной, производящей мрачное впечатление спуска в средневековую башню. В коридоре цокольного этажа уже стояли некоторые кошмарные приспособления, предваряющие «Пещеру убийц»: реликвии инквизиции, козлы из средневекового замка, орудия пыток и другие свидетельства эпохи жестокости. Коридор кончался «Пещерой убийц».

Она была неправильной формы, со сводчатым потолком, тускло освещенная матовыми шарами, скрывающими лампочки. Здесь преднамеренно подчеркивалась таинственность, вызывающая беспокойство, заставляющая говорить вполголоса. Воздух был напоен запахами часовни, но не той, где возносили молитвы Христу, а скорее той, где совершались черные мессы.

Восковые фигуры убийц располагались на маленьких пронумерованных постаментах. Знаменитости недавнего времени стояли бок о бок с криминальными «звездами» прошлого. Тертэл, убийца Вэйра, застыл неподвижно, словно окаменевший. Оцепенел и Лефроф, несчастный маленький сноб, который убивал, воображая себя вельможей. Метрах в пяти от него восседала госпожа Томпсон, сексуально озабоченная особа, которая была приговорена к смерти через повешение. Чарльз Пис, единственный в этой компании не пытавшийся даже скрыть свое истинное лицо и свою причастность к преступному миру, дышал злобой и жестокостью. Два недавних приобретения: Браун и Кеннади — высились между госпожой Дайер и Патриком Мэхоном.

Директор останавливал Хьюсона перед некоторыми именитыми личностями и произносил:

==362

— Вот Крайпен, думаю, вы узнали его. Такое ничтожное, незначительное существо, что трудно себе даже представить подобного. Казалось, он и мухи не обидит. А вот Армстронг. Вид бесхитростного славного деревенщины, не так ли? А вот старина Вакье. Его ни с кем не спутаешь из-за его бороды. Ну и, конечно, этот самый...

— Кто это? — прервал его тихим шепотом Хьюсон, показывая пальцем на следующую восковую фигуру.

— О! Я как раз добирался до него, — сказал директор, не повышая тона. — Подойдите и посмотрите на него хорошенько. Это наша знаменитость. Он — единственный из всех здешних представителей, который не был повешен.

Манекен, которым заинтересовался Хьюсон, представлял крошечного худенького человечка, ростом не выше метра пятидесяти пяти сантиметров. Усы, тоже из воска, огромные очки и пальто в виде накидки. Прямо-таки пародия на француза, каких часто можно увидеть на лондонской сцене. Хьюсон не смог бы объяснить, почему это кроткое лицо показалось ему столь отвратительным. Он отступил на шаг и, несмотря на присутствие директора, сделал над собой усилие, чтобы снова взглянуть на эту восковую личность.

— А кто он?

— Это — доктор Бурдэтт.

Хоюсон неуверенно покачал головой.

— Мне кажется, я слышал это имя, но не помню, при

каких обстоятельствах.

— Вы бы скорее вспомнили, будь вы французом, —

ответил директор. — Долгие месяцы он наводил страх на весь Париж. Днем он лечил больных, а ночью во время припадков перерезал им горло. Он убивал только из удовольствия, причем всегда одним способом: бритвой. Совершив последнее преступление, он оставил улику, которая и позволила полиции напасть на его след. Одна улика вывела на другую, и вскоре полиции стало ясно, что она обнаружила парижского Джека-Потрошителя. С такой массой неопровержимых доказательств преступника полагалось отправить либо в психушку, либо на эшафот.

Однако в тот момент наш друг повел себя более умно, чем полиция. Когда он понял, что ему расставлена ловушка, он таинственно исчез, и с тех пор все полиции мира тщательно ищут его. Должно быть, он покончил с собой,

==363

но ему удалось это сделать так, что труп не обнаружили нигде. Пара преступлений подобного рода была совершена уже после его исчезновения. Но и это не мешает считать его мертвым почти наверняка, эксперты полагают, что новые убийства — дело рук имитатора. Любопытно, не так ли, что знаменитые убийцы всегда имеют подражателей? Хьюсон содрогнулся и переступил с ноги на ногу.

— Не нравится мне этот тип, — проворчал он. — Поглядите-ка на его глаза!

— Да, данный экспонат — истинное произведение искусства. Такое впечатление, что его глаза вас пожирают. Вглядитесь! Он удивительно реалистичен, ведь Бурдэтт занимался гипнозом, он гипнотизировал свою жертву. Если бы он действовал иначе, то невольно напрашивается вопрос, как такой крошечный человек мог справиться с подобной кошмарной работенкой. На его жертвах ни разу не обнаружили следов борьбы.

— У меня впечатление, что он шевелится, — заметил Хьюсон с дрожью в голосе. Директор улыбнулся.

— А к концу ночи, боюсь, у вас будет еще больше зрительных иллюзий. Но на ключ вас здесь не закроют, вы сможете подняться этажом выше, когда почувствуете, что с вас хватит. В верхнем помещении есть сторожа. Таким образом, у вас есть компания. Не беспокойтесь, если услышите шаги. Сожалею, что не смогу прибавить света, поскольку и так зажжены все лампы. И по совершенно понятным причинам нам бы хотелось, чтобы это помещение имело возможно более мрачный вид. А теперь, я думаю, самое время вернуться в мой кабинет и выпить хорошую порцию виски, прежде чем вы приступите к своему бдению.

Ночной сторож, принесший кресло Хьюсону, был довольно забавен.

— Вам куда его поставить? — спросил он, усмехаясь. — Здесь, чтобы вы могли поболтать с Крайпером, когда устанете, ведь надоест же вам сидеть без движения? А может, тут, возле старой тетушки Дайер, которая смотрит так нежно, что трудно не ответить ей нежностью? Скажите, где?

Хьюсон улыбнулся. Болтливость этого человека развлекла его, изменила атмосферу этого места и превратила его в обычную комнату.

==364

— Я сам устроюсь. Посмотрю, где сильней сквозняк...

— А здесь его просто нет. Ну ладно, спокойной ночи, мистер. Если я вам понадоблюсь, я — наверху. Не подпускайте их к себе и не давайте им дотрагиваться до вашей шеи своими холодными и липкими руками. Довольствуйтесь взглядами на госпожу Дайер. Мне кажется, она в вас

влюбилась.

Хьюсон расхохотался и тоже пожелал сторожу спокойной ночи. Все оказалось намного проще, чем он себе представлял. Он начал двигать кресло на колесиках и поставил его в самый центр прохода, специально повернув спинкой к доктору Бурдэтту. Совершенно по непонятной причине доктор Бурдэтт нравился ему значительно меньше, чем вся остальная компания. С легким сердцем он установил кресло в самом центре, но когда где-то наверху над ним стихли шаги сторожа, он понял, что предстоящее ему испытание

не из легких, Ровный свет озарял вереницу восковых фигур, таких

же таинственных, как и живые человеческие существа. А тишина казалась нереальной, почти отвратительной, ужасающей. Чего Хьюсону не хватало, так это дыхания, шуршания одежды, того тысячи и одного оттенка шума, которые наполняют даже те мгновения, когда самая глубокая тишина обрушивается на толпу. И воздух был такой застоявшийся, словно вода на дне пруда. В комнате не чувствовалось ни малейшего дуновения, даже такого, чтобы заставить шевельнуться занавеску, вздрогнуть штору или затрепетать тень. Его собственная тень, которая вдруг мелькнула, потому что он пошевелил ногой, была единственной, напомнившей ему о движении. «Вот так должно быть на дне моря», — подумал он и задался мыслью, как бы ему включить эту фразу в свою завтрашнюю статью.

Он вел себя мужественно с манекенами. В конце концов, ведь это просто восковые болваны. И до тех пор, пока эта мысль доминировала над всем остальным, все шло нормально. Однако, какой бы ободряющей она ни была, она не надолго удерживала его от того чувства дурноты, которая появилась под пристальным взглядом доктора Бурдэтта, смотревшего — а он это точно знал! — ему в затылок. Глаза этой восковой фигуры неотступно преследовали, терзали его, и его мучило желание обернуться.

— Ну, вот, — сказал он себе, — я начинаю нервничать. Если я сейчас обернусь, чтобы посмотреть на этого выряженного типа, это значит, я позволил себе испугаться.

==365

А потом пронеслась другая мысль: — Именно потому, что ты боишься, ты не смеешь посмотреть на него.

Оба голоса, казалось, ссорились между собой втихомолку минуту-две, и наконец Хьюсон повернулся вместе с креслом. И посмотрел на то, что было у него за спиной.

Среди многочисленных манекенов, населявших комнату, одеревенелых и лишенных естества, фигура отвратительно крошечного доктора отличалась своей значительностью, может быть потому, что свет падал прямо на его лицо. Видимость мягкой кожи, которую мастеровитый творец сумел придать воску, заставила Хьюсона вздрогнуть. Глаза- его встретились на секунду с глазами доктора, на секунду, которая показалась ему вечностью, а потом ему удалось отвести взгляд.

— Но это такая же восковая имитация, похожая на остальных, — прошептал Хьюсон. — Вы все здесь восковые фигуры!

Да, это так, они были всего лишь восковыми фигурами, но восковые фигуры не двигаются. Не отметив ни малейшего движения, он все-таки подозревал, что за те несколько секунд, на которые он отвернулся, чтобы посмотреть назад, произошло легкое, едва заметное изменение в группе манекенов, расположенной перед его креслом. Например, Крайпен повернулся на один градус влево. «Или, может быть, — подумал Хьюсон, — я поставил кресло не совсем на то место». Один из двух — Филд или Грей — точно двинул руками. Хьюсон на мгновение задержал дыхание, потом глубоко вздохнул, чтобы вновь вернуть все свое мужество, как человек, который собирается поднять с пола штангу. Он еще раз вспомнил слова заведующего отделом информации и с горечью рассмеялся: — И они считают, что мне не хватало воображения!

Он вытащил из кармана блокнот и стал быстро записывать: «Мертвая тишина и тревожная неподвижность манекенов. Впечатление, будто находишься на дне моря. Гипнотизирующие глаза доктора Бурдэтта. Как только перестаешь наблюдать, кажется, что фигуры двигаются».

Он резко захлопнул блокнот и быстро взглянул направо через плечо. Никакого движения; но какое-то шестое чувство подсказало ему, что нечто задвигалось. Он бросил

==366

взгляд на Лефроя, который продолжал идиотски улыбаться, как бы говоря: «Это не я1».

Естественно, это был не он, да и никто из них: это были его собственные нервы. Но неужто речь шла о простой галлюцинации? И неужели Крайпен не сделал никакого жеста в какой-то неуловимый миг, пока его внимание отвлеклось на что-то другое? Но доверять этому маленькому человечку, Бурдэтту, было совершенно невозможно. Как только вы перестаете наблюдать за ним, он меняет положение. И остальные поступают точно так же. Он привстал с кресла. Так больше не могло продолжаться. Сейчас он уйдет отсюда. Ему уже не хотелось провести ночь с восковыми фигурами, которые, как только он отводил взгляд, начинали шевелиться.

Хьюсон опять сел. Только что он продемонстрировал свою трусость, что было полным абсурдом. Ведь это же восковые отливки, и двигаться они не могли. Именно этой мысли и надо держаться, и тогда, без сомнения, все будет отлично. Но откуда это молчаливое беспокойство вокруг него? Что-то неуловимое витало в воздухе. Что-то такое, что в общем-то и не нарушало тишины, но, с другой стороны, куда бы он ни обращал взор, оставалось вне поля его

зрения.

Снова он резко повернулся и встретил взгляд доктора Бурдэтта, мягкий и одновременно зловещий. Потом неожиданно откинул голову назад и оказался лицом к лицу с Крайпеном. А! На сей раз он почти поймал его с поличным. «Осторожно, старина Крайпен, да и все остальные тоже! Как только увижу, что кто-то из вас зашевелился, —. разрежу на тысячу кусочков. Вы меня слышите?»

В душе он понимал, что лучше бы ему отсюда убраться. Он получил достаточно подробностей, чтобы написать свою статью. Да не одну, а целых десять статей. Ну, так почему бы не уйти? А «Морнинг Эко» и не узнает, сколько он тут пробыл, а редактор вообще над ним посмеется, в том случае, конечно, если рассказ получится удачным. Да, но ночной сторож может его выдать. И директор музея, кто его знает, не посмеется ли над ним в открытую, над ним и над банкнотой в пять фунтов стерлингов, которая ему так нужна. Он спросил себя, спит ли Роза или еще не легла. Думает ли о нем? Ну и хохотать же она будет, когда он расскажет о том, что здесь навоображал...

==367

Ну все, на сей раз это уже слишком! Восковые фигуры не только двигались, но и дышали. Это нестерпимо! Но ведь кто-то действительно дышал, если только не сам Хьюсон. Он застыл, прислушиваясь, и сдерживал дыхание сколько мог, пока не прорвался глубоким вздохом. Ну конечно же это его собственное дыхание, если только... Если только здесь не догадались, что он прислушивается, и тоже не задержали дыхание. Хьюсон резко повернул голову и оглядел все вокруг. Отовсюду на него смотрели восковые лица без всякого выражения, а он-то воображал, что за какую-то долю секунды едва не пропустил движение руки или ноги, дрожь губ, помаргивание ресниц, словом, свидетельство присутствия человеческого разума. Впечатление было как от целого класса невыносимых учеников, которое только того и ждут, чтобы учитель отвернулся к доске, а они примутся двигаться и шептаться и, как только он, учитель, повернется к ним, вновь станут благоразумными и примерными.

Нет, как больше продолжаться не может. Решительно не может. Надо, чтобы его мысль ухватилась за что-нибудь постороннее, непосредственно связанное с повседневной жизнью. Ну, например, с освещением лондонских улиц. Или вот: жил-был Раймонд Хьюсон, несостоявшийся журналист, неудачник, человек, который жил, дышал, а эти болваны, стоявшие вокруг него, были всего лишь манекенами. А следовательно, они не могут ни двигаться, ни разговаривать. Ну и что из того, что они ростом с подлинных убийц? Их туловища сделаны из воска и опилок. Да и здесь-то они выставлены на потребу зрителям с извращенным вкусом. Ну слова богу — теперь лучше! Да, кстати, что это за смешная история, которую ему кто-то вчера рассказал...

Он вспомнил только часть ее, так как пристальный взгляд доктора Бурдэтта как бы бросал ему настойчивый вызов и в конечном счете заставил его обернуться.

Хьюсон полуобернулся, а потом повернулся и полностью, вместе с креслом. Теперь он был напротив человека со взглядом гипнотизера. Глаза журналиста расширились, а губы, сложившиеся сначала в гримасу ужаса, раздвинулись, как бы в желании укусить. И тогда он заговорил, и голос его разбудил зловещее эхо. _

— Ты пошевелился, дьявол тебя побери, — закричал т Хьюсон. — Да, ты пошевелился, я уверен в этом, я видел, у

368 '

==368

А потом он застыл в кресле и больше не двигался. Он смотрел прямо перед собой, словно человек, найденный замерзшим во льдах Арктики.

Жесты доктора Бурдэтта были медлительны и размеренны. Он спустился с постамента с такой же осторожностью, с какой дама сходит с подножки автобуса. Подиум, на котором стояли скульптуры, был сантиметрах в шестидесяти от пола, и поверх него тянулся огораживающий его красный бархатный шнур. Доктор Бурдэтт приподнял шнур и прошел под ним, как под аркой. Спустил ногу на пол и сел на край подиума, как раз напротив Хьюсона. А потом, сделав едва заметное движение головой, сказал на безупречном английском, в котором угадывался мягкий иностранный акцент: — Добрый вечер! До тех пор, пока я не услышал разговор между почтенным директором этого заведения и вами, я и не подозревал, что мне представится возможность обзавестись собеседником на эту ночь. Вы не можете ни двигаться, ни говорить без моего соизволения, зато вы прекрасно меня слышите. Что-то мне подсказывает, что вы. Ну, как бы это выразиться? Нервничаете. Мой дорогой сэр, я хочу, чтобы у вас не было никаких иллюзий. Я не похож ни на одно из этих презренных изваяний. Нет. Я — доктор Бурдэтт, собственной персоной.

Он остановился, откашлялся и подвигал ногами.

— Извините, но я несколько одеревенел. Позвольте кое-что объяснить. В силу обстоятельств, не нужды вам их описывать, для меня крайне желательно стало жить в Англии. Как-то вечером я находился рядом с этим зданием и вдруг наткнулся на полицейского, который рассматривал меня с явным любопытством. Думаю, он намеревался последовать за мной, а может быть, и задать мне несколько нескромных вопросов. Поэтому я смешался с толпой и вошел сюда. Заплатив еще дополнительную сумму, я получил право проникнуть в комнату, в которой мы с вами и встретились. Внезапное вдохновение открыло мне возможность избегнуть преследования. Я закричал: «Пожар!» — и, когда все эти идиоты бросились к лестнице, я снял с фигуры, изображавшей меня, пальто-накидку, набросил его на себя, спрятал свой манекен под подиум и поднялся на постамент на его место.

Признаюсь, вечер этот был для меня изнурительным, но, к счастью, смотрят на нас недолго, а посему время от

==369

времени я могу перевести дыхание и сделать незаметное движение. Один мальчуган закричал было, что видел, как я пошевельнулся. Родители пообещали ему, вернувшись домой, дать хорошую взбучку и оставить без сладкого. Я надеюсь, что обещание свое они не выполнили.

Описание моей персоны, которое сделал директор, было предвзятым, но, в целом, достаточно верным. Итак, я не умер. Но думаю, что будет лучше, если мир поверит в мою кончину. Рассказ о «мании», которой я был подвержен в течение долгих лет, был точен, но не слишком тонко объяснял ее причину. Мир делится на коллекционеров и неколлекционеров. Мы не будем сейчас заниматься неколлекционерами. Коллекционеры же собирают всякие штучкидрючки, начиная от денег и кончая пачками из-под сигарет, бабочками и спичками... Все зависит от личного вкуса. Что касается меня, то я коллекционирую человеческие глотки.

Бурдэтт прервал монолог и принялся рассматривать шею Хьюсона с интересом, смешанным с отвращением.

— Я благодарен судьбе, которая свела нас этой ночью, — продолжал он, — и мне грешно было бы жаловаться. Из соображений личной безопасности моя активность была несколько снижена в последние годы, и я рад случаю, который мне представился, чтобы удовлетворить мой довольно необычный каприз. Да, но шея у вас слишком тощая, сэр, если позволите сделать вам это субъективное замечание. Сам-то я никогда бы вас не выбрал. Я люблю людей с мясистыми шеями... С толстыми, красными шеями...

Он порылся во внутреннем кармане, вытащил какой-то предмет, который потрогал своим влажным указательным пальцем, а потом принялся спокойно перекладывать из правой руки в левую.

— Это — французская бритва, — заметил он как можно естественнее. — В Англии ими пользуются не так часто, как во Франции, но, может быть, вам такие встречались. Точат их о дерево. Обратите внимание, как остро лезвие этой бритвы. Они режут не очень глубоко, но именно так, как надо. Через мгновение вы сами сможете в этом убедиться. Сейчас я задам вам учтивый вопрос, который обычно задают все хорошо воспитанные цирюльники: эта бритва подходит вам, сэр?

Он встал. Это было незначительное, но угрожающее движение. Он подошел к Хьюсону гибкой и бесшумной походкой, будто пантера, крадущаяся в джунглях.

К оглавлению

==370

— Будьте любезны, приподнимите, пожалуйста, подбородок. Спасибо. Еще чуть-чуть. Еще немножко. Вот так! Прекрасно! Благодарю! Спасибо сэр... А... Спасибо...

В другом конце комнаты, в потолке, был большой витраж матового стекла, и днем сверху сюда проникали слабые лучи света. С восходом солнца эти лучи смешивались с рассеянным электрическим светом, и это добавляло еще больше ужаса той картине, которая открывалась взору.

Восковые фигуры по-прежнему стояли на своих местах в ожидании восхищения или хулы посетителей, робко бродящих среди них... В центральном проходе сидел Хьюсон, откинувшийся на спинку кресла. Подбородок его был приподнят, словно он собирался бриться, и, хотя на шее его не было ни одной царапины, он был холоден и мертв. Его газетное начальство было неправо, не веря в силу его воображения.

Доктор Бурдэтт спокойно высился на своем постаменте, наблюдая за умершим. Он не шевелился, поскольку был не способен сделать ни малейшего движения; в конечном счете, он был всего лишь восковой фигурой...

Печатается по изданию : The Abominable Stories. — L„ 1968.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46-47-48-49-50-51-52-53-54-55-56-57-58-59-60-61-