Франц Розенцвейг «Вырвать у смерти ее ядовитое жало...»

Всякое познание Вселенной имеет своим источником смерть, страх смерти. Освободить бренные существа от ужаса бренности, вырвать у смерти ее ядовитое жало, заглушить чумное дыхание царства мертвых — такова претензия философии. Все смертное живет в страхе смерти; каждое новое рождение только усиливает этот страх в качестве новой его причины, ибо новорожденные умножают число смертных. Земля непрестанно рождает из своего лона все новые и новые существа, каждое из которых обречено на смерть, каждое в страхе и трепете ожидает дня и часа своего отправления во тьму.

Но философия отвергает эти страхи. Бездна разверзается под ногами — философия возносит над бездной. Тело она приносит в жертву смерти, получая взамен свободное и бессмертное падение души. Смертный ужас не различает, где тело, а где душа, он просто вопиет: «Я! Я! Я!», отказываясь считать это «я» всего лишь голосом плоти, — но какое дело до этого философии?

==229

Пускай себе человек, как червь, прячется в расщелинах голой земли от оглушающих, ослепляющих разрывов слепой, беспощадной смерти. Пусть он с неумолимой неизбежностью вдруг осознает то, чего никогда ясно не видел прежде: что вот он умрет и его «Я» станет «Оно»; и пусть последний вопль, клокочущий в его горле, выражает протест против неумолимого, против уничтожения, которое невероятно, необъяснимо. Философия на все это отвечает отсутствующей улыбкой, указывая дрожащей за свой здешний мир твари перстом на мир иной, о котором бренное существо ничего не желает знать.

Ибо истинное стремление человека на Земле вовсе не в том, чтобы освободиться от земных оков, а в том, чтобы оставаться в этом мире, в том, чтобы — жить. Философия, заботливо предлагающая ему смерть как своего рода нишу, в качестве прекрасной возможности освободиться от жизненных ограничений, — это не философия, а насмешка. Ведь всякому ясно, что приговорен он именно к смерти, а не к самоубийству. А между тем единственный практический вывод, который человек может извлечь из философии, состоит не в том, что все обречено смерти, а в необходимости самоубийства. Жуткая способность к самоубийству отличает человека от всех известных нам и неизвестных живых существ. Она — знак выпадения человека из природного порядка вещей.

И нужно однажды пройти через внутренний опыт выпадения из всего природно-данного, чтобы в силу самой жизненной необходимости жить дальше. Раз в жизни нужно благоговейно припасть губами к драгоценной чаше, чтобы испить из нее всю ужасающую нищету, одиночество и отстраненность от остального мира, проведя долгую ночь наедине с Ничто. Не освободиться от страха смерти должен человек, а жить, оставаясь в страхе смерти.

Должен жить. То есть долженствование состоит в заполнении своего собственного желания — быть, оставаться живым; страх неотъемлем от живых существ. И покуда человек жив, страх смерти должен оставаться с ним. Философия подменяет человеческое долженствование, она морочит людям голову своими фикциями Всеобщего, уносящими далече от земли. Во всеобщем ведь и вправду никто и ничто не умирает, и бесконечность не знает конца. Только единственное бытие может умереть, и все смертное одиноко. Устранение единственного бытия из мировоззрения,

К оглавлению

==230

отстранение индивидуального ничто — вот что превращает философию в «идеализм».

Идеализм, отвергающий в единственном бытии все то, что отличает его от всеобщего, — это инструментальное орудие философии для обработки упорствующего в своем самобытии материала, обработки, в результате которой реальная жизнь должна наконец исчезнуть в тумане понятий единого и всеобщего. И коль скоро все погружено в этот туман, то смерти как бы и нет: смерть преодолевается если не в вечном боге, то хотя бы в вечной ночи ничто. Таково последнее слово философской мудрости: смерть — это ничто. В действительности, однако, это не последнее слово, а, наоборот, начало, исходный пункт философии, подтверждающий ту истину, что смерть не кажимость и не ничто, а неумолимое и неизбежное нечто. Туман, которым обволакивает его философия, не может заглушить голос этого ничто. Философия сумела погрузить нечто в ночь ничто, но не в силах лишить его ядовитого жала. Страх перед этим жалом всегда будет беспощадным разоблачением философии в ее сострадательной лжи.

Печатается по изданию : Rosennzweig F. Der Stern der Eriosung. — S. Auflage. Surkampfverlag. F.a.M... 1988. — S. 3-5.

==231

==232

Мир поднимался страшен и велик.

О. Мандельштам

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46-47-48-49-50-51-52-53-54-55-56-57-58-59-60-61-