Пауль Тиллих «Слово устраняет угрозу небытия...»

Любой фактор культуры, который способствует уменьшению тревоги и беспокойства, одновременно представляет источник этой тревоги. Именно поэтому, как когда-то в древности, так и сегодня, в умах людей живет одно необыкновенно сильное желание: спастись от тревоги путем бегства от культуры. Подобное стремление само по себе — заблуждение, ведь бегство от культуры — это тоже элемент культуры. Человек, по существу, ее составная часть, поскольку он формируется как человек именно благодаря развитию своей природы внутри себя и в окружающей его среде. Вот почему проблема тревоги может и должна быть решена в сфере культуры.

Основной элемент культуры — слово. Слова и предложения освобождают от данности. Разница во мнениях связывает нас и разделяет; в области знания и действия она поднимает любую конкретную ситуацию до уровня Универсального. Слово — это первый и основной элемент культуры. Но тогда возникает вопрос: каким образом слово может уменьшить тревогу? Ответ заключается в том, что

==126

оно обладает психической и интеллектуальной силой. Оно имеет власть. А тревога возникает тогда, когда этой силы недостаточно. Слово полагает конец хаосу, устраняет угрозу небытия как внутри человека, так и вне его. Силы хаоса, проявляющиеся в бесчисленных формах — от наиболее примитивных мифов до самого утонченного религиозного символизма, — суть выражения той главной тревоги, которая стала уделом человечества. Мы — существа, заключенные в определенные пределы, и эту свою ограниченность мы сознаем. Избавиться от источника тревоги невозможно, ибо он — в нас самих, в нашем существе. Но творящее слово в силах удерживать тревогу в определенных рамках. Именно это и делает саму жизнь возможной. Владеющий словом обладает властью над хаосом и, следовательно, над тревогой. Он способствует трансформации тревоги в страх, придавая ей с помощью слова определенность. Страху же можно мужественно противостоять. Его можно побороть. А тревогу — только лишь уменьшить. Причем процесс этот доводим до такой степени, когда станет возможным «перевести» тревогу в страх. Главную роль здесь играет слово, которое привносит в хаос порядок, значение, определенность, объективность.

Проделать это под силу лишь правильному, верному слову. Отсюда проистекает новая тревога — тревога, созданная словом, уменьшающим ее. Это боязнь за само правильное слово, «ortos logos». Для обозначения ситуации, при которой человек так или иначе пропускает или теряет это слово, используют греческий термин «hamartema», что означает неудачную попытку отметить или выделить что-либо. Подобный термин используется в Библии; в английском же переводе мы употребляем слово «грех». Нам известна тревога, возникающая в нас из-за боязни не найти нужного слова, из-за необходимости говорить или действовать при невозможности сделать это. Одновременно мы понимаем, что неверное слово несет нашим душам и нашему миру гибель и разрушение. В этом причина и нерешительности, и страсти к уединению и маскировке, и тяги к обычным, традиционным разговорам, и желания прибегнуть к помощи каких-то авторитетов, которые — как мы уже считаем — знают это верное слово. Именно это вызывает горячее стремление защищать «ortos logos», правоверное слово, потому что каждое отклонение от него может привести к катастрофе, торжеству хаоса, небытия и

==127

бессмысленности. До того как еретик подвергнется остракизму и будет изгнан, он станет жертвой всесильной и всепроникающей тревоги. Это справедливо не только в отношении религиозной и политической систем власти, но и для системы либерального конформизма. Поскольку эти системы претендуют на преодоление боязни, дав это правильное слово, то любое нападение на них будет означать появление новой угрозы для нашей и без того ограниченной безопасности существования. Вот почему нонконформисты, реформаторы, революционеры и еретики разного рода несут с собой симптомы крайне опасного положения, сложившегося в общепринятой системе правильных слов, то есть культурных институтов, доктрин и образов жизни. Следовательно, появление тревоги может привести к тому, что они потеряют свою опору, свою власть.

Человеку, стремящемуся встать над хаосом, правильное слово необходимо, но как только оно появляется, то внутри него зарождается некое сопротивление. То, что аналитики называют «сопротивлением», на самом деле одно из многих проявлений постоянного стремления человека отвергнуть правильное слово. Ибо, будучи принятым человеком, оно вырывает последнего из кажущейся безопасной, но в действительности чрезвычайно ненадежной позиции, занимаемой им при защите от хаоса. Многие факторы культуры черпают силу, способную приглушать тревогу, в поддержке, которую они предоставляют людям, пытающимся уклониться от правильного слова. То, что мы называем естественным, защитным неврозом индивида, в обществе уже раскрывается как сильный и действенный фактор, способствующий ослаблению тревоги. Семьи, школы, армии, нации, идеологические объединения и движения, секты и церкви могут стать своеобразными формами социальных неврозов, опирающимися в своей борьбе с тревогой пусть на небесспорные, но весьма горячо защищаемые принципы. Отвергая такие уменьшающие тревогу факторы, как современное искусство, социализм, психоанализ, радикальные религии, непривычные толкования сексуальных отношений, национальную самокритику, многие группы выказывают общую и глубокую обеспокоенность потерей четко установленных и привычных форм бытия, которые, хотя и кажутся порой неоднозначными, единственные, на наш взгляд, чье существование оправданно и возможно. Самая главная проблема при оценке

==128

любого человеческого фактора заключается вот в чем: важно то, основывается ли он на правильном слове, которое обладает в какой-либо исторический момент конкретной властью, либо он пытается сохранить то слово, которое стало (или уже было и раньше) неправильным, несправедливым, ошибочным?

Человек, приезжающий из-за границы, будет очень удивлен, если он начнет сравнивать психическое состояние в сегодняшней Европе, особенно в Англии и Германии, с аналогичной ситуацией в Соединенных Штатах. У меня, например, создалось впечатление, что здесь, в этой стране, положение гораздо хуже, чем в разрушенной Европе, в атмосфере страха и страданий. Если подобное наблюдение верно — а оно подтверждается не только статистикой, но и личными впечатлениями людей, — то его необходимо объяснить. Характеризуя период бомбардировок, сражений, вторжений, мы должны строить свое объяснение с учетом разницы между страхом и тревогой. Указанные выше явления — целиком из области страха, следовательно, им можно противостоять. Для этого достаточно иметь немного мужества. Но сильная и близкая опасность — это именно та сила, которая в состоянии уменьшить тревогу. Наступает момент, когда место невроза заступает мужество. Ведь невроз развивается только в том случае, если человек не в силах вступить в борьбу с источником опасности и угрозы небытия. Именно таково положение в рамках стабильных и, казалось бы, надежно защищенных буржуазных цивилизациях, которые в Европе стали исчезать после первой мировой войны. Силы, до этого довольно успешно боровшиеся с боязнью, неуклонно ослабевали. Вместо того чтобы сдаться, подчиниться этой тревоге, европейская мысль выработала в себе (по-разному, конечно) то мужество, о котором я уже говорил. Когда мы возвращались с фронтов Первой мировой, в нас жила отчаянная решимость построить, создать во всех областях жизни что-то новое. И именно эта воля способствовала уменьшению тревоги, несмотря на поражение, инфляцию, гражданскую войну. Тем не менее вскоре она вновь усилилась: пусть она выражалась неосознанно и неясно, но она была — фашизм стремительно набирал силу. В эпоху экономического кризиса она стала еще сильнее. Тогда этого

==129

1160

нельзя было понять, с этим нельзя было бороться. Казалось, что и мужество-то уже не нужно, поэтому что с этим просто нельзя совладать. Гитлер благодаря своему чудовищному инстинкту почувствовал сложившуюся ситуацию. На место глобального абстрактного зла он поставил группу придуманных им, но весьма конкретных виновников всех бедствий. В нее попали социалисты, коммунисты, интеллигенция, евреи, масоны, церковь и демократия. Против этих «зол» можно было сражаться, эта борьба также требовала мужества и способствовала уменьшению тревоги. Но когда после победы над внутренним врагом боязнь возродилась вновь, то началась другая война, которая превратила тревогу в действительный страх и в реальное мужество.

Сегодня, когда катастрофа уже произошла, для борьбы с тревогой используются следующие способы. Первый путь представляет из себя попытку перешагнуть через все исторические реальности и обрести покой и безопасность в лоне католической церкви либо под сенью нового (или старого) протестантизма. Сторонники второго пути предлагают сохранять абсолютное спокойствие и даже безразличие ко всевозможным превратностям судьбы, истории, природы, даже к смерти. (Мне очень часто говорили, что подобные вещи уже не могут воздействовать на человека, прошедшего не один раз все круги нашего земного ада. Подобного рода мужественный неостоицизм, если его можно так назвать, чрезвычайно широко распространен сейчас в Европе.) Ну и, наконец, есть третий способ: назад к нормальной жизни. И вот здесь с помощью западных оккупационных сил был достигнут огромный прогресс, причем настолько значительный, что у немцев из восточной зоны оккупации, настроенных откровенно антикоммунистически, появилось чувство недоверия и презрения, смешанное с горечью и завистью, в отношении западных немцев, да и вообще всех жителей Западной Европы. Они чувствуют, что обратный путь, пусть и очень подходящий и удобный с точки зрения комфорта, все равно самый короткий в битве с ужасной угрозой небытия. Они верят, что сохранение псевдобезопасности status quo приведет не к появлению созидательного мужества, но к новому витку тревоги, обманет эту самую храбрость и завершит все катастрофой. На меня произвели огромное впечатление люди, которым каждый день угрожает опасность по-

К оглавлению

==130

терять жизнь или свободу и которые, несмотря на всю их тягу к Западу, характеризуют методы, применяемые им в борьбе с тревогой, как обманчивые и крайне опасные для человечества.

Если же кто-то, обогащенный критическим опытом этих людей, стоящих между Востоком и Западом, захочет посмотреть на нашу сегодняшнюю американскую действительность, то он вряд ли найдет то самое сильное в своей власти правильное слово, которое поставит преграду на пути распространения этой нервной тревоги. Формы выражения того, что когда-то было правым, справедливым, верным словом, остались те же; вот почему ситуация сейчас не такая «пожарная», как это было в Европе начала века. Однако сила этих форм идет на убыль. Психотерапия недавно показала нам, что представляют собой боязнь и тревога, возникающие в условиях постоянного соперничества, изоляции личности, сверхмощного характера экономики, которой она подчинена. Безусловно, эти факторы вносят значительный вклад в поддержание тревоги внутри нашей культуры. Однако параллельно с этим существуют более глубокие и универсальные корни, особое, специфическое отношение к жизни, некая особая интерпретация самого человека и смысла его существования.

Вот мы и подошли к тому моменту, когда во всем своем объеме встает проблема религиозная. Избежать ее нельзя, особенно если тревога наша лежит где-то в глубине, на уровне самой высокой заботы и высшего интереса. Потому что предметом этой заботы религия считает само существование. В этом контексте последним владеет чувство чего-то неопределенного и ничем не обусловленного. Именно в этом и только в этом состоит религия. Все ее мистические и ритуальные символы, обрядовое и этническое значение — суть простые выражения этой крайней степени озабоченности. Такая не ограниченная строгими рамками «забота», которую религия и пытается проявить, имеет свои отрицательные и положительные стороны. Негативным было то, что угроза небытия реализовывались в грехе, в бессмысленности и узости; позитивным было принятие слова, обладающего ничем не ограниченной, неопределенной и самой высшей силой, предназначенной для того, чтобы сопротивляться этому небытию. Негативным ока-

==131

зывалось познание той самой ничем не устранимой тревоги, которая приводила к полному отчаянию, позитивным — познание высшего мужества, которое принимало на себя удар этой тревоги и вступало в борьбу с угрозой небытия. В природе нет таких людей, социальных групп, эпох, которым были бы абсолютно безразличны содержание и смысл собственного существования. Порой, однако, встречаются отдельные лица или даже группы людей, которые не только не выражают подобной заинтересованности, но даже и не осознают ее. Таким мне видится положение дел сегодня. Нет, мы не неверующие; никто из нас не может считаться неверующим, если мы подразумеваем под религией состояние крайней озабоченности, высшей заинтересованности. Однако в действительности получается так, что мы очень часто путаем или смешиваем то, Высшее с рядовыми — иногда действительно важными, но, в основном, малозначащими — явлениями. Мы пытаемся скрыть нашу собственную религиозную заинтересованность от самих себя и от окружающих. И именно здесь кроются причины нашей постоянно растущей тревоги.

Причины подобных ситуаций описывались неоднократно. История предоставляет нам массу примеров, свидетельствующих о выступлениях позитивного разума против религиозного слова, потерявшего к тому моменту свою целительную, врачующую силу, что, в свою очередь, способствовало погружению средних веков в трясину всеохватывающей и всепроникающей тревоги. Время господства позитивного разума, которое можно отнести в основном к XVII веку, сменила эпоха критического разума, ставшего отличительной чертой XVIII века. В обоих указанных случаях предполагалось, что именно разум сможет найти это правильное слово, чтобы затем, используя его силу, покончить со старыми страхами и сформировать новое, созидательное мужество. Человечеству удалось создать множество новых факторов культуры, способствовавших уменьшению тревоги. Все это делалось во имя разума, с целью освобождения человечества от предрассудков и суеверий, возбуждающих тревогу, — академии, научные журналы, энциклопедии, общедоступные школы, реформа образования, гуманное законодательство и институты, философское и теологическое просвещение, демократические методы управления, либерализация экономики. Скрытой пружиной этого процесса была та самая уже известная

==132

нам крайняя озабоченность, экзистенциальная страсть. Разум, во имя которого все это и было совершено, понимался как универсальная структура души и реальности, он уподоблялся божественному логосу. Бог стал разумом для теологов. А разум превратился в Бога революционеров. Смерть как угроза небытия, которого никак нельзя избежать, устраняется из повседневного опыта; даже в проповедях слово «смерть» старались не упоминать. Понятие греха оказалось под запретом — оно исчезло даже из словаря теологов. Казалось, что все традиционные источники тревоги иссякли. Человек нашел в себе мужество утвердить себя и приспособить свой мир соответственно своим целям. Но в своем стремлении достигнуть этого человек был вынужден использовать другой тип разума, не позитивный или критический, а технический. С развитием же технического разума его позитивные и критические функции начинают постепенно исчезать. В отличие от двух предыдущих периодов, разуму приходится теперь иметь дело со средствами, а не с результатами. Результаты предоставлены чувствам и историческому шансу. Разум уже не Бог, но ремесленник, собирающий факты, объясняющий события, заботящийся об орудиях труда; разум утратил свое религиозное качество, теперь он — не крайняя озабоченность. Разум потерял то слово, которое сдерживало тревогу. Именно так можно, на мой взгляд, охарактеризовать сложившуюся ситуацию.

Указанная ситуация, в свою очередь, находит свое отражение буквально во всех областях культуры. В философии это выглядит так. Позитивисты-логики, например, категорически отвергают гамлетовскую дилемму: «быть или не быть». Они говорят: «этого я не понимаю». Ответом на такую точку зрения стало появление философии, вещающей об опасности небытия чуть ли не на каждой странице своих сочинений. Я имею в виду экзистенциализм, который я бы назвал своеобразной «антологией тревоги». Величие этой философии заключается в том, с каким мужеством ее представители раскрыли начала отчаяния, лежащего в основе нашей культуры. Ограниченность этой системы заключается в том, что она останавливается на постановке вопроса. К большему она не стремится. Экзистенциалисты не думают о том, что даже постановка вопроса, сделанная тем более серьезно, с проявлением высшего интереса, сама по себе требует и наличия определенных

==133

начал ответа. Совершенно очевидно, что ни одна из этих самых ярких тенденций современной философии не в состоянии привести к уменьшению тревоги. Логический позитивизм не может этого сделать потому, что его представители пытаются любым способом избавиться от чувства тревоги, возникающего при рассмотрении наших повседневных проблем. Но этого сделать нельзя. Экзистенциализм бессилен не потому, что он, в отличие от позитивистов, довольно храбро подходит к рассмотрению этих вопросов, а потому, что он на место ответа ставит саму проблему, всячески стараясь улизнуть при этом от настоящего, реального ответа.

Итак, философия не подходит. Следовательно, таким могучим, уменьшающим тревогу фактором может, вероятно, стать теоретическая и практическая психотерапия? Действительно, она приглушает тревогу, однако делает это точно так же, как врачи — теоретики и практики, когда они сражаются с болезнью. Нас, однако, интересует больше социальная и культурная сторона вопроса, так что если мы будем рассматривать психотерапию под таким углом зрения, то увидим следующее: во-первых, она связана главным образом с отдельными личностями (либо с небольшими группами). При этом она не подвергает изменению те культурные и социальные структуры, из которых эти люди пришли и куда им предстоит вернуться. Во-вторых, она может освободить лишь от некоторых видов тревоги, однако психотерапия не может сообщить того слова, которое наделит вас силой и возможностью противостоять опасности небытия. Она может помочь вам скорректировать себя; но если то, к чему она пытается приспособить людей, и есть основной источник тревоги, то зачем, в конце концов, вся эта помощь?

Концепция приспособления, регулировки приводит нас к другому фактору, также претендующему на то, что он сможет уничтожить тревогу, — к образованию. Первоначальная идея образования заложена в слове «ducere», что значит «вести», вести из состояния бесформенности к состоянию чего-то оформленного и имеющего определенное строение. Но что это за формы, к которым пытается привести нас образование? На это есть два ответа, используемых одинаково часто; это творческая независимость и корректирование. Первое не дает абсолютно никакого внутреннего удовлетворения и приводит в конце концов к по-

==134

явлению тревоги, которая возникает в случае необходимости принять какое-либо решение при отсутствии соответствующих условий. В свою очередь, второе — принцип регулирования, приспособления — вновь возвращает нас к неясности и неопределенности нашей социальной и культурной структуры.

Сегодня становится очевидным, что ни экономические, ни политические стороны нашей культуры не обладают силой, способной уменьшить тревогу. И хотя все положительные поступки вносят в эту борьбу большой вклад, тем не менее сегодняшняя ситуация таит в себе двойную угрозу — угрозу безработицы, что означает, помимо всего прочего, отсутствие деятельности, имеющей хоть какое-то значение или смысл, и, следовательно, появление тотальной бессмысленности, и угрозу принудительного труда в системе тоталитарного государства и связанной с этим дегуманизации. Этот раскол лишает силы, способной уменьшать тревогу, даже политику, которая, будучи частью определенного порядка, обладает ею. В основе необычайной «политической» тревоги, господствующей сегодня во всем мире, лежит то, что можно назвать «вселенской шизофренией». Она — словно трещина, которая не только разделила человечество на две части, но и пролегла в душе каждой нации, каждого человека в отдельности. Ведь никто не может верить серьезно (не ломая своей психики и души) в то, что он — носитель абсолютной истины только потому, что принадлежит к одной части человечества, в то время как его соперник, находящийся на противоположной стороне, во всем не прав и о его существовании не стоит даже говорить. Вот почему мы утверждаем, что политика сегодня — это один из самых действенных элементов, способствующих появлению тревоги.

Все это получило отражение и в современном искусстве, которое, в отличие от искусства других столетий и времен, также представляет источник страха. Здесь мы тоже имеем два варианта. Те, кто отвергают современное искусство, хотя и понимают, что почти все художники, чьи имена сейчас на слуху, в своей творческой деятельности прибегают именно к модернизму, чувствуют, что на привычную и дорогую для них систему ценностей совершается дерзкое и весьма решительное нападение. В результате чего появляется ответная, также очень острая реакция. С другой стороны, люди, покоренные обаянием новых форм

==135

выражения в искусстве, вынуждены сначала бороться за то, чтобы проникнуть в его смысл и содержание. Однако успех, который их здесь ожидает, весьма сомнительного свойства. В случае удачи им откроется видение небытия, и тогда-то их души содрогнутся, как бы ни было велико эстетическое наслаждение. Кстати говоря, именно в этот момент становится очевидной внутренняя соотнесенность современного искусства, философского экзистенциализма и психологии.

В качестве последнего средства, которое может уничтожить тревогу, причем гораздо эффективнее, чем все остальные факторы, обычно приводят религию. Если мы определяем ее как состояние неопределенности или высшей обеспокоенности, то тогда религия должна стать тем местом, где получают свое полное выражение как боязнь, возникающая при угрозе небытия, так и слово, ставящее предел этой тревоге. Таков, на наш взгляд, истинный смысл религии. Но, с другой стороны, ее нельзя охарактеризовать как состояние, в котором находятся религиозные элементы различного порядка. Церковь, например, весьма активно участвует в той неясной, двусмысленной ситуации, которая сложилась в нашем обществе. Используя понятие «приспособляемость», ее представители всеми силами пытаются хоть как-то уменьшить тревогу — они помогают отдельным людям и целым общественным группам приспособиться к миру, в котором правит технический разум. В то же время они пытаются сохранить и даже воспроизвести классические символы той крайней, высшей озабоченности, заинтересованности человека — ив этом их сила. Особенно успешно противостоят тревоге такие символы, как Провидение, прощение, Вечная жизнь. Они направлены на то, чтобы заставить осознать угрозу небытия, представляемого в координатах конечности, греха и смерти. Параллельно с этим они стараются возбудить в людях то мужество, с которым можно противостоять этим опасностям. Даже самые либеральные церкви вернулись к указанным символам, поняв наконец ту реальность, которая стоит за ними. Еще до появления так называемой неортодоксальной идеологии, подъем которой начался в межвоенный период, стало очевидно, что Богу, превратившемуся в разум, все более и более уверенно противостоял Бог, попрежнему остававшийся тайной. Если же, несмотря на это, сила религиозных факторов, способная уничтожить тре-

==136

вогу, становится настолько ограниченной, что люди предпочитают посланиям церкви искусство, образование и психотерапию, то это происходит потому, что религиозные послания перестали быть «истинным словом» для большинства христиан всего мира. В такой ситуации церкви становятся источником «двойной» тревоги. Они зарождают ее в людях, находящихся вне церкви (хотя и поддерживающих с ней определенного рода контакты). В данном случае тревога выступает под видом чувства виновности, появившегося у этих людей, за то, что они стоят за пределами церкви; среди же своих адептов они выбирают тех, кто действительно заинтересован в том, чтобы это слово было найдено, произнесено и претворено в жизнь. Среди них много людей, которые искренне обеспокоены положением в мире, существующем вне церкви, их волнует его критика, от которой нельзя отмахнуться, наклеив ярлык «безбожники». Они чувствуют, что в этой критике есть доля правды, но они вынужденно подавляют это чувство, впадая таким образом в религиозный фанатизм. Это выражается, например, в иерархическом абсолютизме римской католической церкви, в фундаментализме последователей протестантизма, в экстатическом радикализме различных сект. Так что религия, как часть культуры, скорее усиливает, нежели уменьшает тревогу. Но только религия как сущность и основа основ культуры может сотворить то мужество, которое делает человека способным встретить любую живущую в нем тревогу.

Итак, все сказанное нами выше свидетельствует о том, что все элементы культуры нашего времени способствуют лишь усилению, а не ослаблению тревоги. Ни у одного из них нет того слова, которое могло бы положить конец хаосу, того правильного слова, которое властно над бытием и тревогой. Первый шаг в поисках этого слова можно будет предпринять только тогда, когда представители всех областей культуры, всех церквей, равно как и психотерапевты, педагоги, художники, ученые, государственные деятели, признают, что они вовсе не имеют той силы, на обладание которой они все претендовали, а именно силы, устраняющей угрозу хаоса и рост тревоги в нашем мире. Второй шаг можно будет сделать тогда, когда все элементы, которые стремятся победить тревогу, наконец осознают, сколько много они производят этой самой тревоги при попытке уничтожить ее. Если все это будет проделано, а

==137

«угрожающие» элементы нашей культуры будут в полной мере поняты, то до третьего шага останется совсем чутьчуть; надо будет лишь вновь открыть слово, способное покончить с хаосом и тревогой. Ибо там, где вопрос ставится с предельной откровенностью, без обиняков, внимательный наблюдатель сможет найти и ответ.

Печатается по изданию : Tillich P. Anxiety-Reducing Agencies in Our Culture //Anxiety. Ed. P.H. Hoch and J. Zubin. — N.Y„ 1950. — P. 17-26.

Итак,, все, что снижает тревогу, одновременно и множит ее. Библия постоянно говорит нам о начале и конце мира. Она рассказывает о вечности до того, как был основан мир. Она свидетельствует о времени, когда Бог положил основание Земли. Она размышляет о потрясении этих оснований и о крушении мира. Огненный хаос некогда был преобразован в плодородную почву. Из нее было рождено и вскормлено

существо, которое способно найти ключ к пониманию всего сущего. Это создание — Человек. Он подчинил основу жизни и мысли своей воле. И он возжелал разрушения. С помощью своего ума и труда он открыл и развязал стихии. Пошатнулись основания Земли.

Человеку надлежит как бы заново осознать секреты бытия. Проследуем за его мыслью, страшащей и очищающей.

==138

==139

Для мертвецов давали карнавал...

И. Бехер

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46-47-48-49-50-51-52-53-54-55-56-57-58-59-60-61-