Этнопсихология

Выход третьего издания современного учебника «Этнопсихология» — закономерен и своевременен. Не только потому, что в работе Т. Г. Стефаненко подытожены и обобщены результаты этнопсихологических исследований за сто—сто пятьдесят лет, минувшие со времени первой публикации фундаментальных трудов М. Лацаруса и Г. Штейнталя, В. Вундта, Г. Лебона, Г. Тарда, А. Фуллье и других основоположников этнопсихологии. Но и потому, что этнопсихологическая проблематика занимает особое, можно даже сказать исключительное место в судьбе социальной психологии как отрасли научного знания. И прошлое, и — уверен — будущее этой дисциплины теснейшим образом связаны с решением круга проблем этнопсихологического характера.

Известно, что истоки социально-психологического знания отчетливо обнаруживаются уже в философских трактатах древности. «Государство» Платона, «Политика» и «Риторика» Аристотеля, «Беседы и суждения» Конфуция — убедительные и не единственные свидетельства того, что история социально-психологического мышления столь же стара, как и попытки понять природу взаимоотношений человека и общества и найти способы их регуляции. Каким образом из противоречивых и изменчивых человеческих стремлений вырастают устойчивые формы социального общежития? Как в условиях стандартизирующего людей давления общества и жесткого социального контроля рождается и выживает свободная и неповторимая индивидуальность? Можно ли и как облегчить бремя извечного конфликта индивида и общества, не уничтожив первого и не взорвав второго? Лишь перечень имен мыслителей, на протяжении столетий ставивших и решавших эти центральные для социальной психологии проблемы, занял бы не одну страницу. Однако, сколь ни важен их вклад в становление социально-психологического знания, только во второй половине XIX в. оно перестает быть уделом отдельных интеллектуалов и к началу XX в. приобретает статус относительно самостоятельной и признанной науки. Почему и как это произошло?

Отдавая отчет в том, что возникновение любой науки — процесс длительный, многосложный и однозначному толкованию не поддается, рискну назвать две группы причин, взаимодействие которых обусловило утверждение социальной психологии как системы научного знания на рубеже столетий. Первая — глобальные общественно-исторические преобразования, достигшие апогея в XIX в. Драматические процессы формирования национальных государств современного типа, миграционная и социальная мобильность как следствие окончательного распада феодальных отношений, беспрецедентный рост городов, бурная индустриализация — эти и им подобные социальные события определили общественную необходимость изучения психологических факторов социальной динамики: массового сознания и поведения, механизмов консолидации и воспроизводства народов (этносов) и др. Вторая группа причин, определивших возникновение социальной психологии, связана с развитием и дифференциацией системы гуманитарного знания (достаточно вспомнить, что именно в XIX в. права «научного гражданства» получили социология, психология, этнология, языкознание и иные человековедческие дисциплины) и кризисом традиционных концепций социоисторического развития и психологических доктрин. Будучи неудовлетворены абстрактно-логическими способами реконструкции закономерностей как исторического процесса, так и душевной жизни индивида, мыслители конца прошлого столетия устами последователя Э. Дюркгейма С. Бутле постулировали необходимость «перейти от философии Я к философии Мы и построить социальную психологию, законы которой освещают биографию народов, историю человечества, как законы индивидуальной психологии освещают биографию индивидов».

Рассматривая социальную психологию как своего рода мост над пропастью, разделявший историю и индивидуальную душу, авторы того времени полагали, что развитие этой дисциплины позволит существенно продвинуться в познании как первой, так и второй. Изолированный индивид — не более чем привычная абстракция. Рассматривать его таким, как он открыт внутреннему наблюдению, т.е. вне социального контекста, — значит строить научную фикцию, так как индивидуальность — продукт истории. «Если мы хотим объяснить форму и содержание психики индивида, мы должны идти от общего: логически и хронологически общество предшествует индивиду»2. Общество не однородно, состоя в нем, человек принадлежит к различным социальным группам, каждая из которых по-своему влияет на его жизнь. Но наиболее значимой из них столетие назад почти единодушно считали народ (этнос). Не случайно первым вариантом новой — социальной! — психологии стала именно психология народов, призванная, по мысли ее основателей М. Лацаруса и Г. Штейнталя, «открыть те законы человеческого духа, которые проявляются там, где многие живут и действуют сообща, как единица»3. Хотя дух народа живет только в индивидуумах, закономерности его возникновения, расцвета и упадка могут быть познаны лишь тогда, когда главным объектом психологического изучения станет этнос как таковой.

Конечно, ученик И. Гербарта М. Лацарус и последователь В. Гумбольда Г. Штейнталь не были единственными авторами открытия большой социальной группы как особой психологической реальности. Психологическому осмыслению социальной группы способствовали труды К Д. Кавелина, П. Л. Лаврова, Н. К. Михайловского, Н. Н. Надеждина, Г. В. Плеханова, А. А. Потебни, Г. Г. Шпета и др. в России, В. Вундта, Г. Зиммеля, Ф. Тенниса в Германии, Г. Спенсера в Англии, Э. Дюркгейма, Г. Лебона, Г. Тарда и др. во Франции, Ф. Гиддингса, Ч. Кули, Э. Росса, А. Смолла, У. Томаса, Л. Уорда в США. Этнопсихологические исследования названных ученых, как и их многочисленных последователей в XX в., во многом определили, во-первых, проблемную область психологического анализа социальных групп, во-вторых, понимание их сущностных отличительных признаков.

Что стремятся понять психологи, изучая группы? Другими словами, что является основным предметом социально-психологической рефлексии при анализе групп? Исследования психологии народов — общностей настолько сложных и многоликих, что, казалось бы, о каких-либо целостных психологических феноменах здесь и речи быть не может, — позволяют сформулировать по меньшей мере пять главных проблем психологического изучения социальных групп. Первая. Как первоначально номинальная общность некогда посторонних людей превращается в реальную психологическую общность? Благодаря чему возникают и в чем состоят феномены и процессы, знаменующие рождение группы как целостного психологического образования? Как появляется и проявляется групповая сплоченность? Вторая. Каков цикл жизнедеятельности группы от момента возникновения до распада? Каковы предпосылки и механизмы ее перехода от одного качественного состояния к другому? Какие факторы определяют длительность существования группы? Третья. Какие процессы обеспечивают стабильность и эффективность функционирования группы как коллективного субъекта общей деятельности? Каковы способы стимуляции ее продуктивности? Как возникает и реализуется руководящее начало групповой активности? Как происходит функционально-ролевая дифференциация членов группы либо ее подгрупп? Влияет ли структура взаимодействия людей в группе на характер их межличностных отношений? Четвертая. Как зависит психологическая динамика группы от ее положения в обществе? В какой степени социальный статус группы предопределяет траекторию ее жизненного пути? Как связаны внутригрупповые процессы и феномены с особенностями межгрупповых отношений данной группы? Пятая. Происходит ли что-либо с человеком, когда он становится членом группы? Изменяются ли его взгляды, ценности, привычки, пристрастия? Если да, каковы механизмы воздействия группы на личность и насколько глубоки его последствия? Может ли и при каких условиях отдельная личность выступить фактором групповой динамики? Как сказываются на судьбе группы индивидуально-психологические особенности ее участников?

Многообразие социальных объединений, выступавших объектами психологического анализа на протяжении полутора столетий, равно как и серьезные трансформации, которые они претерпели за этот период, исключает однозначность ответов на поставленные вопросы. Однако направленность их решения просматривается достаточно четко: она продиктована сложившимся под влиянием этнопсихологических исследований пониманием сущности социальной группы как относительно устойчивой совокупности людей, исторически связанных общностью ценностей, целей, средств либо условий социальной жизнедеятельности. Конечно, сама по себе эта дефиниция, впрочем, как и любая другая из многих десятков существующих в социальной психологии, не позволяет полностью и всесторонне охарактеризовать психологическое своеобразие столь многопланового явления, как человеческая группа. Давно известно, что всякое явление богаче собственной сущности. Многоликость, динамичность и изменчивость реальных социальных групп не могут быть сведены к остающимся неизменными сущностным свойствам стабильности, историчности, общности жизнедеятельности группы. Однако другого пути у нас нет, ибо дать определение какого-либо объекта — это значит сформулировать критерии его отличия от других объектов, критерий же может быть только устойчивым, следовательно, сущностным отличительным признаком. Какими же качествами должна обладать некоторая совокупность людей, чтобы ее можно было отнести к разряду социальных групп?

Детальный анализ социально-психологических представлений о природе социальной группы, сложившихся в русле различных теоретических ориентации, к числу главных отличительных признаков социальной группы позволяет отнести следующие:

1) включенность человеческой общности в более широкий социальный контекст, систему общественных отношений, определяющих возможность возникновения, смысл и пределы существования группы и задающих (прямо или от противного) модели, нормы или правила межиндивидуального и коллективного поведения и межгрупповых отношений;

2) наличие у членов группы значимого основания (причины) сообща находиться в ней, отвечающего интересам всех его участников и способствующего реализации потребностей каждого;

3) сходство участи состоящих в группе людей, которые разделяют условия, события жизни и их последствия и в силу этого обладают общностью впечатлений и переживаний;

4) длительность существования, достаточная для возникновения не только специфического языка и каналов внутригрупповых коммуникаций, но и коллективных истории (традиций, воспоминаний, ритуалов) и культуры (представлений, ценностей, символов, памятников), оказывающих унифицирующее воздействие на мироощущение членов группы и тем самым сближающих их;

5) разделение и дифференциация функциональных ролей (позиций) между членами группы или ее подгруппами, обусловленные характером общих целей и задач, условий и средств их реализации, составом, уровнем квалификации и склонностями образующих группу лиц, что предполагает кооперативную взаимозависимость участников, комплементарность (взаимодополнительность) внутригрупповых отношений;

6) наличие органов (инстанций) планирования, координации, контроля групповой жизнедеятельности и индивидуального поведения, которые персонифицированы в лице одного из членов группы, наделенного особым статусом (вождя, монарха, лидера, руководителя и т.п.), представлены подгруппой, обладающей специальными полномочиями (парламент, политбюро, дирекция, ректорат и т.п.), либо распределены между членами группы и обеспечивают целенаправленность, упорядоченность и стабильность ее существования.7) осознание участниками своей принадлежности к группе, самокатегоризация в качестве ее представителей, более сходных друг с другом, чем с членами иных объединений, возникновение на этой основе чувства «Мы» («Свои») и «Они» («Чужие») с тенденцией переоценивать досто-Чинства первых и недостатки вторых, особенно в ситуации межгруппового конфликта, стимулирующего рост внутригрупповой солидарности за счет частичной деперсонификации самовосприятия членов группы, рассматривающих себя в ситуации угрозы извне как ее равнозначных защитников, а не изолированных обладателей уникальных особенностей;

8) признание данной человеческой общности как группы ее социальным окружением, обусловленное участием группы в процессе межгрупповой дифференциации, способствующей становлению и обособлению отдельных общественных объединений и позволяющей со стороны различать их в сложной структуре социального целого и идентифицировать их представителей на основе разделяемых сообществом критериев, сколь бы схематичны, ригидны и пристрастны они ни были: стереотипизированность и эмоциональность межгрупповых представлений, возможно, позволяют сомне-ваться в их истинности, но отнюдь не препятствуют эффективному опознанию и категоризации как самих групп, так и их участников.

Каким образом ограниченная в социальном пространстве совокупность людей приобретает названные признаки социальной группы? Благодаря чему исторически конкретное множество лиц становится коллективным субъектом социально-психологических феноменов? Г. М. Андреева, Л. П. Буева, А. В. Петровский, ряд других отечественных исследователей, в том числе автор этих строк, главным системообразующим и интегрирующим основанием группы считают социально обусловленную совместную деятельность. В первом приближении она может быть понята как организованная система активности взаимодействующих индивидов, направленная на целесообразное производство (воспроизводство) объектов материальной и духовной культуры, т.е. совокупности ценностей, характеризующих способ существования общества в данный исторический период. Содержание и формы групповой жизнедеятельности в конечном итоге продиктованы палитрой общественных потребностей и возможностей. Социальный контекст определяет материальные и организационные предпосылки образования группы, задает цели, средства и условия групповой активности, а во многом и состав реализующих ее индивидов.

Показательно, что содержание, способ возникновения, форма осуществления, длительность существования совместной деятельности, характер взаимосвязей ее участников являются главными основаниями классификации групп. По числу участников («размеру») различают большие и малые группы, по непосредственности взаимодействия и взаимоотношений — первичные и вторичные, по способу образования — спонтанно возникшие, неформальные (неофициальные, «естественные») и институционально созданные, формальные (официальные) группы, по длительности существования — временные и постоянные, по степени регламентации групповой жизнедеятельности — организованные и неорганизованные, по проницаемости границ — открытые и закрытые, по личностной значимости для участников — референтные группы и группы членства, по уровню развития — становящиеся (вновь созданные, «диффузные») и развитые группы (коллективы). Названные основания классификации имеют эмпирический характер и представляют собой совокупность взаимосвязанных дихотомий, точнее — псевдодихотомических делений, используемых для упорядоченного описания реальных групп, обычно противопоставляемых условным, искусственно сконструированным исследователем по определенному признаку.

Рассмотрим подробнее «большие» группы: они первые привлекли внимание исследователей, а критерии их социально-психологической дифференциации по сей день остаются наиболее дискуссионными. Наименее спорным среди этих критериев является, пожалуй, длительность существования (степень стабильности) многочисленной социальной общности. С этой точки зрения традиционно различают исторически сложившиеся, относительно устойчивые большие группы, воспроизводство которых обеспечивается системой разнообразных социальных институтов, и стихийно образующиеся временные общности, возникающие по какому-либо разовому или преходящему поводу. Для дифференциации устойчивых больших групп чаще всего используют следующие признаки: этнический, посредствам которого выделяются этносы (нации, народности); экономический, позволяющий вычленять социальные классы (страты) по наличию частной собственности, виду и величине доходов (бедные, среднеобеспеченные, богатые, высоко/низкооплачиваемые и т.п.); политический, используемый для различения членов и сторонников тех или иных партий и движений (демократы, либералы, коммунисты, фашисты и пр.); профессиональный, задающий группировки людей по виду и характеру труда, профессиональному образованию и уровню квалификации (учителя, врачи, шахтеры, актеры); религиозный, объединяющий приверженцев различных вероисповеданий; половозрастной (женщины, мужчины, дети, пожилые люди); территориальный, связанный с местами проживания (горожане, сельские жители, сибиряки, москвичи).

Говоря о признаках, позволяющих различить устойчивые большие группы, необходимо подчеркнуть, что для социально-психологического анализа важно не столько их объективное содержание (являются ли они базовыми критериями социальной стратификации, задающими статусную иерархию общества, или второстепенными, институционально нефиксированными стратификационными признаками), сколько их субъективная значимость. Наличие какого-либо общего признака, свойственного некоторому множеству лиц, автоматически не предопределяет рождение группы как психологической реальности. Фактором идентичности является не сама по себе объективная культурная отличительность этих признаков, а их восприятие, оценка в качестве таковых. Невольно вспоминается кажущаяся парадоксальной дефиниция «отцов-основателей» «психологии народов» М. Лацаруса и Г. Штейнталя, согласно которой «народ есть множество людей, которые причисляют себя к нему».

Устойчивые большие группы, выделенные на основании названных признаков, своеобразны по способам образования и жизнедеятельности, но обладают рядом сходных черт. Во-первых, хотя члены любой большой группы в определенной степени осведомлены о существовании друг друга, близкое знакомство они способны поддерживать лишь с ограниченным кругом себе подобных. С остальными их связывают символические отношения, порожденные сходством условий и образа жизни, интересов, убеждений, ценностей, переживаний и т.п. Названного сходства, несомненно, достаточно для возникновения чувства групповой солидарности при контактах с представителями собственной либо «чужой» группы (опознание футбольными болельщиками «своих» и «противников» по расцветке шарфов), но явно недостаточно для формирования целостной скоординированной групповой жизнедеятельности. Причиной реальной консолидации подобных групп может, по-видимому, выступить лишь угроза самому их существованию. В ординарных обстоятельствах такие группы общностями являются лишь в сознании их участников, что, в частности, обеспечивается деятельностью средств массовой информации.

Институциональные объединения, существующие в рамках устойчивых больших групп, — разного рода комитеты, ассоциации, советы, конгрессы и т.п., — как правило, малочисленны, разрозненны, непостоянны и никогда не охватывают всех членов группы. Являясь лишь частично организующими и связующими группу инстанциями, подобные объединения не определяют ни направленность, ни темпы групповой динамики. Впрочем, характеризуя жизнедеятельность подобных групп, уместнее, по-видимому, говорить не о целенаправленном и регламентированном развитии, а об эволюции, конечную цель которой вычленить невозможно. В самом деле, в чем состоят сколько-нибудь постоянные общие цели таких групп, как «русские», «мужчины», «горожане» или «ученые»? Относительно подобных групп легче ответить на вопрос «почему», нежели «зачем» они возникают.

Во-вторых, поскольку происхождение устойчивых больших групп уходит корнями в весьма отдаленное прошлое, а исход их жизнедеятельности, если он есть, скрывается в туманном будущем, они воспринимаются, да и являются «естественными» и «извечными». Культурно-психологическое своеобразие подобных групп слагается исторически, часто усилиями нескольких поколений, поэтому подлинная природа таких социальных Общностей может быть вскрыта только посредством историко-психологического анализа, погружающего объект изучения в реку времени. Историческая укорененность устойчивых больших групп обусловливает упорядоченность и стабильность групповых ценностей и норм поведения. Контроль за их соблюдением возложен не столько на специальные институты в лице их официальных представителей, сколько на рядовых членов группы. Агентами этнической, полоролевой, религиозной, политической социализации чаще выступают члены ближайшего социального окружения, чем сотрудники соответствующих организаций. Ритуализированные, а потому «само собой разумеющиеся» нормы коллективного поведения настолько прочны и устойчивы, что могут сохранить регуляторную функцию не только после смены человеком некой большой устойчивой группы, но и после ее исчезновения. Достаточно вспомнить личную трагедию многих представителей старшего поколения, остающихся «советскими» людьми десятилетие спустя от распада Советского Союза. В-третьих, возникновение и существование большой устойчивой группы внутренне предполагает наличие иных подобных групп, позволяющее провести процедуру межгруппового сравнения. Если в результате галактического катаклизма люди станут однополыми, они утратят возможность почувствовать себя «настоящими» мужчинами или «истинными» женщинами. Дети и старики, богатые и бедные, католики и протестанты, горожане и сельские жители являются своеобразными аКгег е§о друг друга, в сопоставлении с которым приобретает смысл само наименование данных общностей. Конечно, границы подобных конгломератов не являются абсолютно непроницаемыми: все старики некогда были детьми, можно сменить вероисповедание и даже пол.

Если в стабильной большой группе люди состоят многие годы, иногда всю жизнь, то во временной — срок их пребывания исчисляется часами или минутами. Издавна наиболее популярной в социальной психологии разновидностью временных больших общностей является толпа (масса) — недифференцированное самозарождающееся скопление незнакомых людей, вдохновленных общей идеей (убеждением, верой) и (или) общей целью (интересом, стремлением), возбуждающими сходные страсти. Психологии толп посвящено немало классических и современных работ, хотя самой известной среди них бесспорно остается опубликованная в 1895 г. «Психология масс» французского социолога-публициста Г. Лебона. Социально-психологический облик толпы, проступающий на страницах этих изданий, как правило, наделяется следующими чертами. Первая — добровольность членства, открытость границ и способность к самопроизвольному росту: толпа, некогда заметил Г. Тард, сама привлекает и порождает толпу. Процесс «толпообразования» ограничивают не так много факторов: насильственный разгон, неблагоприятная погода (зной, мороз, ливень, снегопад и т.п.), дефицит пространства, недостаток видимости и слышимости, затрудняющий соучастие в происходящем, да страх тесноты или репрессий. Вторая черта толпы — прямой физический контакт участников, провоцирующий всплеск идентификации, подражания и «психического» заражения как механизмов взаимодействия. Соприсутствие значительного количества стоящих и движущихся людей, которые видят, слышат, осязают и обоняют друг друга, сопровождается многократным взаимоотражением чувств и мыслей собравшихся, в результате чего происходит синхронизация (консолидация, выравнивание) и интенсификация (акцентуация, усиление) их эмоционального состояния и умонастроения, другими словами, рождается то, что Г. Лебон назвал «духовным единством» толпы. Третья — анонимность и равенство людей в толпе. В тесном соприкосновении с себе подобными человек теряет не только персональное пространство, но и пол, возраст, национальность, социальный статус, а вместе с ними — индивидуальность и чувство личной ответственности за собственное поведение и действия окружающих. Безответственность ведет к вседозволенности, к деструктивному или даже криминальному характеру массовых действий. «Можно ли назвать хотя бы один дом, построенный толпой?» — риторически вопрошал Г. Тард, подчеркивая не просто ее неспособность к созиданию, но разрушительную предрасположенность ко злу. Четвертая из «классических» характеристик толпы — неудержимость стремления к цели, безграничный энтузиазм, в неисчерпаемость собственных сил, иллюзия всемогущества, порожденные снижением рационально-логического мышления. Доминирование иррациональных основ поведения способствует актуализации стад-дх инстинктов и установлению господства «коллективного бессознательного». Толпа импульсивна, чувства ее экзальтированы и поляризованы: безудержная любовь или испепеляющая ненависть, «да здравствует» или «смерть» — вот ее стихия. Пятая черта толпы — наличие явного или скрыгого руководящего центра, лидеров (вожаков), отражающих, аккумулирующих и направляющих настроение и поведение массы. Взаимодействие лидеров (героев) и толпы — это, по мнению выдающегося русского социолога-народника Н. К. Михайловского, стержень психологии масс, поскольку именно герой концентрирует бродящие в толпе силы, инстинкты, чувства, умонастроения.

Таковы, вкратце, отличительные особенности толпы как наиболее заметного в общественной жизни XX в. и, соответственно, популярного в науке образца временных больших социальных групп. Впрочем, не все ученые разделяли подобную позицию. Еще на заре прошлого века Г. Тард спаривал лебоновскую дефиницию XX столетия как «эры толпы», утверждая, что этот век войдет в историю как «эра публики». Публикой тогда называли не только «сидящую толпу» театральных зрителей, но и историю газет и журналов как средств массовой информации.

Сказанного, полагаю, достаточно, чтобы заключить, что этнопсихология внесла огромный вклад в осмысление социально-психологических механизмов жизнедеятельности групп. Впрочем, знакомство с настоящим учебником — уверен — убедит читателя в том, что не меньшим эвристическим потенциалом этнопсихология обладает и в изучении других проблем социально-психологического знания: личности, общения И др. Думаю, однако, что содержание книги обладает настолько очевидной самостоятельной ценностью, что не нуждается в дополнительных ссылках на вклад в развитие родственных психологических дисциплин..

Работа Т. Г. Стефаненко представляет собой первый опыт создания ч академического по охвату материала и раскрытию проблем, понятий и учебника по этнопсихологии. В нем кратко, но емко подытожены ста лет развития этой науки. Автор так подбирает материал, чтобы сконструировать у читателя панорамное видение предмета в теоретико-методологическом и историографическом плане и познакомить его с результатами новейших сравнительно-культурных исследований. Но это не столько очерк истории и современного состояния этнопсихологии, сколько .детальный анализ эволюции ключевых для данной науки идей. Хотя автор В силу своих научных интересов тяготеет к социальной психологии, этнопсихология в ее изложении предстает междисциплинарной областью Знаний, развивающейся на стыке психологии, культурантропологии и социологии. Свежесть, новизну подхода предопределяет стержневой элемент, пронизывающий практически все изложение: анализ психологических аспектов этнической идентичности, ее влияния на развитие личности в этнокультурной среде, стабильность этнических общностей и межэтнические отношения. Именно с помощью понятия этнической идентичности автору удается достичь творческого прироста в интерпретации и осмыслении других этнопсихологических феноменов.

Работа Т. Г. Стефаненко является далеко не единственной, в рамках которой освещается этнопсихологическая проблематика. За последние годы, когда в обществе растет — отнюдь не праздный — интерес к «национальным проблемам», а этнопсихология стала изучаться в большинстве вузов, готовящих психологов, увидело свет уже несколько аналогичных учебных пособий. В Санкт-Петербурге в 1994 г. издана «Этническая психология» А. О. Бороноева и В. Н. Павленко, в 1995 г. — «Введение в этническую психологию» под ред. Ю. П. Платонова, а в 2001 г. «Этническая психология» Ю. П. Платонова. Среди работ московских авторов следует назвать «Введение в этнопсихологию» Э. А. Саракуева и В. Г. Крысько (1996), «Введение в этническую и кросс-культурную психологию» Н. М. Лебедевой (1998 и 1999), «Этнопсихология и межнациональные отношения» В. Г. Крысько (2002). Можно только приветствовать их издание, свидетельствующее о становлении российской этнопсихологии, ее утверждении как междисциплинарной области знания. Эти и другие учебные пособия различаются концептуально и по широте охвата материала, но в каждом из них читателя ждут находки и открытия. Однако большинство из них несут на себе явный отпечаток того, что система этнопсихологического знания далеко не устоялась: используемый авторами понятийный аппарат субъективен, излишней пестротой отличается изложение эмпирических данных, способы их получения часто отсутствуют, в результате целые разделы пособий оказываются посвящены описанию умозрительно выделенных этнопсихологических особенностей представителей отдельных народов.

На этом фоне работа Т. Г. Стефаненко выгодно отличается тем, что она логично структурирована, в ней развиваются классические и предлагаются новые концептуальные схемы, что, впрочем, делается не в ущерб конкретности изложения и обилию хорошо осмысленного фактического материала. Общегуманитарная эрудиция автора позволяет ей не только анализировать этнопсихологические исследования, но и использовать примеры из этнологической, языковедческой и художественной литературы, представленной в обстоятельной междисциплинарной библиографии.

Конечно, в относительно небольшом учебнике Т. Г. Стефаненко, даже в его значительно дополненном третьем издании, охвачена далеко не вся этнопсихологическая проблематика, в чем, впрочем, отдает себе отчет и автор. Нет сомнения, что с развитием российской этнопсихологии продолжится работа над созданием новых, как более фундаментальных, так и более специализированных руководств и учебников, в которой примет участие и автор данной книги.

Действительный член РАО,

доктор психологических наук,

профессор А. И. Донцов

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-