Глава 3 ТЕОРИЯ ТОЖДЕСТВА

Нет никаких оснований предполагать, что психика тождественна мозгу, поскольку мертвый или неподвижный мозг (как и мертвое или неподвижное тело) не проявляет никаких свойств, которые в принципе могли бы оправдать приписывание ему психических свойств. Очевидно, мы можем говорить о психике только тогда, когда мозг или тело функционирует характерным для него образом, согласованным со всем поведением чувствующего или обладающего интеллектом существа. Это положение сразу же выводит нас на проблему: как избежать объяснения психики, содержащего в себе круг? Благодаря тому обстоятельству, что указанная проблема касается любого психического свойства, она представляется даже более глубокой, чем так называемая проблема «других сознаний» (Уиздом [1952]). Она также наводит на мысль, что приписывание психических свойств нельзя осуществить, не учитывая концептуальных связей между различными видами психических свойств (скажем, между интенциями и мнениями или мнениями и желаниями). Однако отложим на некоторое время рассмотрение этой проблемы и вернемся к попытке трактовать психику как часть тела. В лучшем случае эта попытка может привести нас к заключению, что психические состояния (процессы или события), по существу, являются состояниями мозга или нервов (соответственно процессами или событиями). Какие же перспективы открывает такая теория для реализма? Прямой ответ должен звучать так: никаких!

Прежде всего следует установить, что мы подразумеваем, когда говорим о тождестве? Мы принимаем предпосылку, что всякий предмет тождествен самому себе, так как отрицание этой предпосылки самопротиворечиво. В этом смысле не может быть «случайных» тождеств,

==79

логически случайных тождеств, хотя могут быть тождества, которые подтверждаются только эмпирическими данными, например то, что Утренняя звезда и Вечерняя звезда—это одна и та же планета. Эта необходимость самотождественности также распространяется на все, что мы хотим рассматривать как некоторый «объект», о котором мы говорим и которому приписываем свойства. При такой манере речи используется только грамматическое отношение референции, которое, как уже отмечалось, является онтологически нейтральным. Объекты, состояния, процессы, условия, события и свойства в этом смысле могут считаться самотождественными (сущностями) ; а для всего того, что является самотождественным, выполняется принцип: то, что истинно относительно некоторого объекта под угрозой противоречия, истинно относительно именно этого объекта.

Эти замечания могут показаться достаточно тривиальными, однако на самом деле они очень существенны, поскольку наш обыденный язык попросту не позволяет говорить одно и то же и о состояниях мозга, и о состояниях психики. Пусть, к примеру, увиденный Питером сон (пребывание в состоянии сна) испугал Питера. В нашей обыденной речи мы не скажем, что наблюдавшееся у Питера состояние нервов N, предполагаемое тождественным состоянием сна, испугало его. В настоящее время в нашем языке нет такого стереотипа, который позволял бы нам приписывать такой предикат непосредственно некоторому состоянию нервов. Поэтому возможность осуществления таких приписываний зависит от оправдания некоторой достаточно развитой формы самого тезиса тождества (или соответствующего заменителя его). Допустим, нам удалось бы показать непротиворечивость расширения области приписывания такого рода предикатов. Однако и этого было бы недостаточно. Для оправдания подобного расширения необходима теория, которая дала бы нам независимые способы подтверждения параллельно выдвигаемых утверждений о психических и физических состояниях. Говоря о тождестве, часто имеют в виду следующий принцип: объекты, обозначаемые двумя разными именами, тождественны только тогда, когда (1) все, что высказывается об одном из них, можно высказать и о другом с сохранением значения истинности и (2) имеется возможность установить это отдельно — то есть эпистемически неза-

К оглавлению

==80

висимо—для каждого из этих объектов. Если мы действительно примем этот принцип, то теория тождества немедленно опровергается. Однако можно пойти и по другому пути: не связывать себя упомянутым принципом, а прямо признать, что состояние нервов тождественно рассматриваемому состоянию сна. Тогда вопрос о том, имеются ли в нашей языковой практике стереотипы, позволяющие говорить, что состояние нервов Питера (N) испугало Питера, уже не должен нас беспокоить. Высказывание: если состояние сна испугало Питера, то состояние N испугало Питера—либо становится тривиально истинным, либо его истинность признается под угрозой противоречия. Оба рассмотренных случая по существу можно объединить при помощи следующего утверждения: полноценное эмпирическое суждение о тождестве можно получить только тогда, когда либо (1) мы можем показать, что эпистемически независимые приписывания предикатов подтверждают наличие тождества, либо (2) эмпирически подтвердив факт тождества, мы без дальнейших размышлений оправдываем при его помощи построения ряда других пар предикатов и трактовку их как обозначающих одно и то же свойство.

Наши затруднения при решении вопроса об истинности или ложности теории тождества во многом связаны с неопределенностью тех предпосылок, в которых нуждается теория тождества. Она определенно не требует, по мнению ее сторонников, ни синонимии парных психических и физических предикатов, ни даже их взаимозаменимости (сохраняющей языковую связность соответствующих контекстов — Смарт [ 1962] ). Действительно, весьма сомнительно, чтобы выражение «сон» могло означать то же самое, что и какое-либо выражение, указывающее исключительно на состояние нервов. Поэтому из осмысленности утверждения «Начало состояния мозга В включало к единиц из corpus callosum ^1 » (в предположении, что состояние мозга тождественно некоторому состоянию сна) не обязательно-следует, что в равной степени осмыслена и конструкция «Начало состояния сна D включало к единиц из corpus cajjosum». Здесь скрываются глубокие проблемы, с которыми нам

Мозолистое тело (лат.), обеспечивающее связь между двумя шаоиями головного мочгя — Прпрв

полушариями головного мозга. — Перев.

==81

еще предстоит разбираться. В данный момент достаточно отметить, что обычно любая теория тождества с самого начала строится так, чтобы соответствовать упомянутым требованиям.

Тождество предмета самому себе предполагает, что истинное относительно этого предмета является истинным именно относительно него. Однако такая самотождественность не требует, чтобы все истинные утверждения, которые можно высказать о некотором предмете в одном языковом контексте, можно было бы высказать о нем в любом другом возможном языковом контексте. Это условие было слишком сильным, так как привело бы нас к отрицанию факта тождества даже в наиболее элементарных случаях. Высказывание (обычно именуемое законом Лейбница) о том, что на практике все утверждения о тождестве конструируются именно таким образом, является ложным (а этот закон—неверным). Как известно, даже в контекстах, не связанных с проблемой соотношения духовного и телесного, сообозначающие термины не всегда взаимозаменимы salve veritate. К примеру, хотя Сэмюэл Клеменс и Марк Твен— одно и то же лицо, вы, не зная этого, вполне можете считать, читая «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура», что вы читаете повесть Марка Твена, и (без всякого противоречия) не считать при этом, что вы читаете повесть Сэмюэла Клеменса. Мы, конечно, объясняем это несоответствие, не прибегая к отрицанию тождества Марка Твена и Сэмюэла Клеменса, а при помощи уточнения тех логических характеристик, определенных видом предложений и языковых выражений (в частности, выражений, включающих пропозициональные установки'), которые не позволяют явно выразить факт тождества.

Обращение к закону Лейбница в этом случае — вообще при проверке предложений естественного языка, которые еще не получили канонической формулировки с целью устранения встретившейся аномалии (предполагая в пределах данного аргумента, что это вообще возможно),—как мы уже видели, ничего не решает (Картрайт [1971]). К тому же, если данная проблема носит столь общий характер (как это, по-видимому, рацио-

' Языковые конструкции, включающие интенсиональные операторы, выражающие отношение субъекта а к высказыванию р, типа «а верит, что р», «а знает, что р», «а надеется, что р». — Перев.

==82

нально предположить), то самого по себе критерия взаимозаменимости недостаточно для оправдания теории тождества.

Конечно, в некотором отношении закон Лейбница должен быть истинным. Поскольку все существующее необходимо тождественно с самим собой, то необходимо, чтобы истинное относительно некоторого предмета было истинно именно относительно него, а то, что может быть истинно высказано об этом предмете, могло быть истинно высказано о нем (Чизом [1973]). Однако в этой формулировке закон Лейбница утверждает только то, что в принципе должен существовать некоторый способ речи, позволяющий говорить, что истинное относительно некоторой вещи истинно именно относительно нее, но не подразумевающий, что все лингвистические контексты допускают взаимозаменяемость сообозначающих терминов salve veritate. Так, относительно данного человека (назовем его Сэмюэл Клеменс или Марк Твен) истинно, что он написал повесть «Янки из Коннектикута», а также истинно, что, исходя из имеющегося у вас мнения, вы должны считать относительно этого человека, что вы читаете его повесть. Однако отсюда не следует, что если утверждения « S считает, что Марк Твен написал „Янки из Коннектикута"» и «Марк Твен = Сэмюэл Клеменс» истинны, то утверждение «S считает, что Сэмюэл Клеменс написал „Янки из Коннектикута"» также истинно. Здесь все равно остается некоторая двусмысленность относительно интенциональной и неинтенциональной интерпретации заключения, соответствующая отмеченной ранее двусмысленности слова «говорить» (Куайн [I960]). К тому же самый слабый пункт всех программ, предлагающих парафразы для контекстов мнения (особенно Куайн [I960]), заключается в том, что экстенсионально ясное определение того, о чем S имеет мнение, логически зависит от нашей способности определить референт, о котором идет речь в первоначальном интенциональном контексте, то есть в таком контексте, в котором, как утверждает Куайн, референция не является прозрачной (Марголис 1977e]). В схематическом виде: пусть 5 считает, что предположим, что нам каким-то образом дан рефе-

Судя по всему, автор предполагает, что р само включает пропозиционную установку и поэтому является референциально непрозрачным контекстом. — Перев.

==83

рент для контекста «что р», о котором 5 имеет мнение. Тогда, согласно выдвинутой гипотезе, мы все равно не сможем (экстенсионально) определить референт (назовем его R), на который направлена наша пропозициональная установка, не отрицая того референта, который уже был определен для контекста «что р». Например, предположим, что Том считает, что Цицерон осуждает Катилину. Если «Цицерон осуждает Катилину» является референциально непрозрачным контекстом, то как мы можем определить истинность предложения «Том считает относительно Цицерона и Катилины (в данном случае явно отождествленных), что предложение «первый осуждает второго» истинно»?

Очевидно, для того чтобы критерий взаимозаменимости успешно работал, необходима независимо обоснованная и адекватная теория тождества, которая устраняла бы двусмысленность при употреблении слова «говорить». Напомним, что, даже если х=у и « Fx» имеет смысл, отсюда не следует, что « Fy» также имеет смысл; к тому же из того, что «Fy» не имеет смысла, не следует, что х-

= у должно обязательно быть ложным. Рассмотрим, к примеру, (сомнительное) утверждение, согласно которому желания Смита тождественны с возбуждением нейрона N. При этом из того, что утверждение «возбуждение нейрона имело место в трех дюймах от основания черепа Смита» имеет смысл, не следует, что утверждение «желание имело место в трех дюймах от основания черепа Смита», также должно иметь смысл.

Иначе говоря, из того, что утверждения о тождестве должны удовлетворять закону Лейбница, не следует, что должен выполняться и (так называемый) Закон переноса эпитетов (Фодор [1968]). В общем плане можно сказать, что нет никакой определенности при решении вопроса о том, когда приписывания интересующих нас предикатов нарушают какое-либо правило языка, а также при решении вопроса о критерии приемлемости или неприемлемости нововведений в использовании язык» (Р. Рорти [1965]). Вместе с тем следует отметить, что случай, когда, скажем, «Fy» не имеет смысла, а «Fx» имеет смысл, не нарушает закона Лейбница, ибо в таких случаях этот закон просто неприменим. Следовательно, возможны варианты тезиса тождества более гибкие, чем те, с которыми мы встречались ранее.

Однако этот вывод может оказаться слишком по-

==84

спешным. Одно дело, когда речь идет об образцах предложений, в которых референция затемняется введением так называемых интенциональных трактовок мнений (Чизом [1957]), и совсем другое дело, когда утверждается, что свойства, считающиеся существенными и наиболее характерными для психических состояний, вообще не могут быть приписаны физическим состояниям, считающимся тождественными первым, и наоборот. Так, психические состояния обычно относят к тому виду состояний, которые люди осознают «непосредственно» (Брентано [1973]; Чизом [1966]). В таком случае из· признания тождественности состояний нервов и психических состояний следует странное заключение, согласно которому состояния нервов также должны — в интенциональном смысле—осознаваться нами. (Сформулированное возражение не обязательно является решающим.)

Следовательно, даже если мы ослабим условия тождественности ниже (предполагаемого) уровня строгости" закона Лейбница, нам придется провести еще одну разделительную линию — мы должны решить, какого рода· предикатам отводится решающая роль при проверке существования действительного тождества. Однако и· эта программа наталкивается на ряд затруднений. В частности, до сих пор не существует общепринятого соглашения о смысле слабого соответствия психических и физических предикатов, которое поддерживало бы тезис тождества. Такое соглашение представляется маловероятным, поскольку ни один из наиболее характерных способов определения психических состояний не может быть использован для определения физических состояний, а ни один из наиболее характерных способов определения физических состояний не подходит для определения психических состояний (Корнмен [1968а]). (Это, конечно, не исключает существования нейтральных определений, одновременно характеризующих оба вида состояний. Так, каждое психическое и каждое физическое· состояние имеет определенную продолжительность.)* Таким образом, наше рассуждение показывает, что теория тождества либо просто ложна, либо нуждается ва поддержке иной стратегии, не связанной непосредственно с применением закона Лейбница.

Увеличение множества пар эквивалентных предложений, соотносящих психические и физические состояния» (предикаты, приписываемые так называемым психиче-

==85

ским состояниям, при этом могут независимо, salve veritate, приписываться так называемым физическим состояниям, что служит основанием для признания тождества таких состояний), является совершенно бесперспективным. Действительно, имеющиеся в нашем распоряжении языковые средства не позволяют приписывать психическим состояниям четкую физическую локализацию (если, конечно, нам не удалось до этого независимо обосновать какую-либо форму теории тождества). В то же время обычно считается, что психические состояния в отличие от соответствующих физических состояний обладают признаком непосредственной, или интроспективной, осознаваемости. Уже этих примеров достаточно, чтобы показать, что теория тождества не выдерживает испытания по критерию взаимозаменимости.

Поэтому единственной осмысленной стратегией в деле обоснования теории тождества является, скорее, поиск теоретических оснований, позволяющих подтвердить сам факт тождества физических и психических состояний. Обращение к этой альтернативе включает построение выделенного множества соответствий и использование его при обосновании утверждений о теоретическом тождестве. Однако и эта стратегия почти ничего не дает для обоснования теории тождества. Хотя способы речи, порождаемые такой стратегией, не приводят к противоречиям, мы всегда можем сказать (сохраняя при этом всю полученную информацию), что то, что мы выдаем за тождество, на самом деле есть не что иное, как всего лишь некоторое соответствие между психиче ^0 скими и физическими состояниями (Брандт и Ким 1967]; Ким [1966]).

Однако и независимо от различия между понятиями соответствия и тождества у нас имеются достаточные основания для неприятия теории тождества. Нарушения взаимозаменимости, о которых мы уже говорили и которые еще будут отмечены, непосредственно сказываются на подтверждении любой теории, говорящей о тождестве духовного и телесного. Решающую роль в опровержении теории тождества призвано сыграть следующее соображение: при желании мы можем приписывать (интенциональное) содержание мысли некоторому конкретному состоянию нервов, а затем уже говорить о тождестве этой мысли и состояния нервов, однако мы никогда не сможем независимо обнаружить при помощи

==86

любых физических методов, что данное состояние нервов само по себе действительно имеет такое (интенциональное) содержание или может быть удовлетворительным образом поставлено в соответствие такому содержанию· (что бы это ни значило—вопреки Деннитту [1969]). Соответствующие характеристики психических состояний не выразимы на языке физических состояний, и говорить о наличии этих характеристик у физических состояний можно только при помощи некоторого «приписывания», то есть основываясь на какой-либо уже принятой теории об отношении между психическими и физическими состояниями. Но именно эту теорию нам и необходимо было обосновать.

Продолжая наше рассуждение, представим, к примеру, что Пол находится в состоянии размышления о фазане, которого он хотел бы съесть на обед. Каким образом мы сможем установить то состояние его мозга, которое соответствовало бы психическому состоянию w имело бы то же самое содержание? Таким образом, либо рассматриваемый проект обоснования теории тождества является принципиально нереализуемым, либосторонникам тезиса тождества следует показать несостоятельность нашего рассуждения. Во всей литературе· мы не найдем ясного разрешения этой дилеммы. Следуя этой дилемме, мы можем заключить, что либо теориютождества (в предварительном порядке) следует отбросить (при условии, что это не приведет к дуализму сущностей), либо теория тождества не является более убедительной, чем другие—не эквивалентные ей—теории,. и поэтому мы пока не в состоянии доказать ее правильность. (Конечно, в связи с этим возникают проблемы^ которые нуждаются в дальнейшем исследовании.)

В любых рассуждениях о тождестве психических и физических состояний встречается ряд принципиальных недостатков. Это, во-первых, отсутствие ясного представления о том, к какому роду относится тот объект,. примерами которого являются данное психическое состояние и данное физическое состояние (иначе говоря,. к какому роду принадлежит объект, примерами которого являются психическое и физическое состояния?); во-вторых, отсутствие ясного понимания того, к какому роду объектов они могут быть отнесены как представляющие одно и то же (одинаковыми состояниями чего· они являются?), и, в-третьих, тот факт, что установле-

==87

-происходит редукция личности к телу (физикализм). Первый тезис вообще не является полноценным ответом на наш вопрос, второй тезис отвечает на наш вопрос, но в его поддержку нельзя выдвинуть каких-либо убедительных аргументов.

Ни один естественный язык не дает четких критериев, позволяющих индивидуализировать и отождествлять сущности как таковые, хотя такие критерии существуют применительно к людям и личностям, то есть для обыч-

-ных видов объектов (Уиггинс [1967]; Хёрш [1977]). входная ситуация возникает и в случае, когда утверждают, что боль тождественна состоянию нервов, или, иначе говоря, что они представляют стобой одно и то же состояние. Используемый при этом родовой термин «состояние» хотя и не столь бессодержателен, как термин

-«сущность», но в равной степени лишен критериев, позволяющих индивидуализировать и отождествлять примеры. Заметим также, что точность, достижимая при индивидуализации психических событий (например, боли), значительно уступает точности, достижимой при индивидуализации физических событий (например, потери определенного количества веса).

Мы располагаем очень точными теориями, открытыми для объяснения аномальных случаев, в отношении

-которых должны выполняться эквивалентности, если

==88

требуется доказать, что индивиды, фигурирующие в двух различных референциальных контекстах, на самом делеявляются одним и тем же человеком. Но мы не располагаем никакими методами, которые бы позволяли нам, в общем случае показатель, что то, что объявляется двумя сущностями, двумя состояниями, двумя процессами^ двумя событиями, двумя условиями, двумя объектами или двумя свойствами, на самом деле является одним и тем же. Используемые при отождествлении категорий (sortais) должны быть более определенными, чем только что упомянутые, и должны быть связаны с эффективными критериями для распознания их частных случаев.

В свете сказанного становится понятным и тот факт^ что утверждения о тождестве обычно выдвигаются в связи с уже установившимися категориями (Стросон 1959]; Уиггинс [1967]). Дело в том, что установившаяся категория есть не что иное, как родовой термин, по· отношению к которому устоявшийся способ ее использования обеспечивает готовые критерии для индивидуализации и отождествления примеров. (Существование таких критериев не исключает возможность аномальных случаев или потребности в пересмотре теории, а также не отрицает возможности существования широкого круга объектов более фундаментальных, чем это допускается критериями, связанными с конкретной категорией, объединяющей субъектов таких объектов (Хёрш 1977]).) В соответствии с этим можно выделить два вида трудных случаев, каждый из которых может быть использован для защиты теории тождества. В первом случае предполагаемое тождество включает в себя сущности, соответствующие пустым или почти пустым категориям, для которых у нас нет разработанных критериев индивидуализации (например, психические и физические состояния, рассматриваемые как одно и то же состояние) ; во втором случае предполагаемое тождество включает в себя сущности, индивидуализируемые в соответствии с различными категориями (например, психические состояния, рассматриваемые как физические состояния).

Оба вида стратегии имеют много общего. Так, в рамках первого всякий раз, когда языковые ограничения, налагаемые согласно закону Лейбница, приводят к использованию предположительно различных категорий (например, психических состояний и физических состоя-

==89

ний), допускается, что отнесение их к одной и той же категории (пустой или почти пустой—например, просто состояниям) позволит обойти указанные ограничения или сделать их неопасными. В рамках второго вида стратегии предполагается, что, несмотря на такие ограничения, некоторые сущности, отнесенные к различным категориям, в действительности оказываются примерами одной из этих категорий. Первый вид стратегии (Т. Нагель [1965]) использует закон Лейбница (в уже рассмотренной нами форме). Второй вид стратегии отстаивает то, что можно назвать межкатегориальными тождествами, то есть тождествами объектов, относимых к различным категориям (Корнмен [1962]). Поэтому последний не может строиться на законе Лейбница. Для межкатегориальных тождеств закон Лейбница применим только в следующей (уже отмечавшейся нами) форме: все, что истинно относительно некоторого объекта, истинно именно относительно него (и к тому же может Сыть высказано о нем). Однако та форма закона Лейбница, согласно которой замена сообозначающих терминов должна сохранять истинность '[абсолютно] во всех или же во всех подходящих языковых контекстах, в данном случае не применима. Отстаивание межкатегориальных тождеств дело нелегкое, но нельзя сказать, что оно вовсе невозможно.

Смарт [1962] предложил в качестве примера межкатегориального тождества (не используя сам этот термин) тождество молнии и электрического разряда определенного рода. Корнмен в качестве явного примера такого тождества приводит тождество температуры газа и средней кинетической энергии молекул газа. В связи с этими примерами следует отметить, во-первых, что до сих пор никому еще не удавалось сформулировать удовлетворительную общую стратегию, позволяющую обосновывать межкатегориальные тождества, и, во-вторых, что самые убедительные из приводимых примеров (хотя и не только они—Фейгл ([1967]) включают в себя передовые физические теории о микротеоретической композиции макроскопических физических или материальных сущностей. Однако, когда мы рассматриваем психические явления и личности, мы не можем опереться на такие теории—их просто не существует. К тому же, по справедливому замечанию Корнмена, теория тождества как таковая не является материали-

К оглавлению

==90

стической теорией. По его мнению, так называемые «требования науки» (то есть теории тождества) совместимы и с «двухаспектными» и с идеалистическими теориями.

Однако решающее значение в нашей критике межкатегориального варианта теории тождества имеет следующее соображение: межкатегориальное тождество по· существу своему противоречит требованию переводимости предикатов. Это происходит потому, что, несмотря на признание (с позиции Смарта или Корнмена) психических процессов тождественными физическим, на самом деле психические свойства приписываются процессам, обычно характеризуемым как психические, но не приписываются тем же самым процессам, характеризуемым как физические, и наоборот. Корнмен, например, рассматривает утверждение о «затухающих или слабовыраженных мозговых процессах» как «категориальную ошибку»', тогда как более радикальные редукционисты (упоминаемые Шеффером i [1961]) вообще не допускают никаких межкатегориальных ограничений на приписывание предикатов. Достоинство межкатегориального подхода (взятого в его материалистической, «двухаспектной» или идеалистической форме) заключается именно в его совместимости с характерными чертами обычных рассуждений о духовном и телесном, а его недостатки (как и у ранее рассмотренных концепций) связаны с зависимостью от неформулируемого явно допущения ограничений более сильных, чем те, которые налагаются законом Лейбница. Фактически в теории Корнмена вся сила межкатегориальных тождеств обязана их видимой слабости: поскольку межкатегориальные приписывания предикатов включают в себя категориальную ошибку (Райл [1949]), эти приписывания не имеют истинностных значений, а следовательно, даже не могут привести в действие лейбницевский принцип тождества неразличимых. К сожалению, ни в одной межкатегориальной теории не указывается, действие какого принципа могло бы оправдать тезис тождества, поскольку этот тезис рассчитан на ниспровержение самой проблемы категорий.

^1 Термин Г. Райла, обозначающий «незаконный» перенос признаков той или иной лингвистической категории на иную категорию. — Ред.

==91

Существует по крайней мере еще одна фундаментальная трудность, свойственная любым теориям тождества «независимо от их формы. Корнмен указывает на нее в · контексте проведения различия между тождеством и

-психофизическим параллелизмом. Обе теории, утверждает он, в качестве необходимого условия предполагают «одно-однозначное временное соответствие». Это сразу же исключает возможность определения психических предикатов в терминах тех физических предикатов, которые удовлетворяют некоторому избранному соответствию, так как в таком случае данное соответствие должно было бы быть эмпирически обусловленным.

Далее Корнмен пытается показать, что указанное соютветстйие само по себе может быть интерпретировано совершенно по-разному—и в терминах тождества, и в терминах параллелизма (в соответствии с последним рассматриваемые явления отличны друг от друга и при- ; -чинно независимы, согласно первой концепции—все как ^; раз наоборот),—но сама проблема от этого не изменяется и имеет следующий вид: можно ли сформулировать для теории тождества—a fortiori для теории параллелизма— какое-либо устойчивое одно-однозначное соответствие? В некотором смысле это эмпирический вопрос. Тем не менее достаточно просто можно показать, что никакое удовлетворительное одно-однозначное соответствие эмпирически недостижимо и, более того, вообще невозможно. Предположим, что имеется некоторый нервный процесс и некоторый акт мышления, в предварительном порядке связанные определенным утверждением тождества. Тогда нервный процесс рассматриваемого типа может быть эмпирически поставлен в соответствие актам мышления, имеющим неопределенное разлообразие интенционального содержания, а актам мышления рассматриваемого типа может быть эмпирически поставлено в соответствие неопределенное множество .различных нервных процессов.

Имеются серьезные основания считать, что такое положение действительно имеет место, так как, с одной

-стороны, роль физиологических процессов, соотносимых с мышлением, определяется функционально (Патнэм 1967а]), а с другой стороны, возникает концептуальная необходимость в приписывании интенционального содержания данной мысли некоторому данному нервному процессу, с которым она связана (ведь такое содержание

==92

не может быть обнаружено в самом процессе). Короче говоря, вместо одно-однозначного соответствия (или одно-многозначного соответствия, которое представляет собой лишь ослабленный вариант одно-однозначного состояния) мы, по-видимому, получаем много-многозначное соответствие (вопреки Фейглу [1967]). Много-многозначное соответствие представляет собой соответствие, сформулированное при помощи неограниченного множества альтернатив, тогда как одно-многозначное (и одно-однозначное) соответствие есть соответствие, сформулированное при помощи ограниченного множества

альтернатив.

Мы еще вернемся к более полному рассмотрению приписываний интенционального содержания, однако уже теперь ясно, как утверждают Фейгл и Корнмен (а также Парфит [1971]), что если необходимым условием для такого приписывания является некоторое одно-однозначное соответствие, то это вполне может привести к крушению теории тождества. Иначе говоря, установление одно-однозначного соответствия в случае чувствующих существ и личностей было бы равносильно обнаружению конечной машинной программы для всего множества психических состояний такдх существ. Следовательно, мы не можем утверждать, что теория тождества непоследовательна в концептуальном отношении, но имеются солидные основания считать, что она неудовлетворительна для объяснения личности и весьма неправдоподобна в области объяснения психики высших животных.

Приведенные рассуждения подсказывают еще одно соображение, которое часто остается в тени. Дело в том, что предполагаемые сущности типа состояний или событий определенным образом зависят от принятия сущностей, которым, по-видимому, принадлежит более фундаментальное место в обычных рассуждениях,—сущностей типа личностей и физических тел. События происходят с некоторыми существами и физическими объектами, а состояния являются состояниями некоторых существ и физических объектов. (Здесь вполне возможно принять и более радикальную онтологию, но рассмотрение этого вопроса выходит за пределы нашего нынешнего исследования (Стросон [1959]). Очевидно, что интересующие нас утверждения о тождестве выдвигались вне всякой связи с этими онтологиями.) Конечно, верно,

==93

что некая личность не может существовать, не находясь в том или ином состоянии или вне рамок того или иногособытия, происходящего с ней. В этом смысле личность столь же зависит от событий и состояний, сколь и события и состояния зависят от личности и тела. Однако· здесь существует и некоторое различие. Вполне возможно отождествить личность, не обращаясь к какому-либо конкретному событию или состоянию, и фактически говорить уже об этой личности, что она находится в том или ином состоянии или что то или иное событие происходит с ней. Однако мы обычно не можем отождествлять события или состояния (имеются и некоторые исключения) иначе, как события или состояния той или иной личности, связанной с некоторым телом. (Здесь нам следует принять асимметрию между «категорией» и «характеристическими универсалиями» — Стросон 1959].)

К примеру, событие смерти Цезаря предполагает отождествимость Цезаря и истинность того, что он умер. Следовательно, если дано существование Цезаря (существование определенного человека) и дан предикат, который может быть истинно приписан Цезарю (то, что он умер), то мы можем при помощи чисто грамматического именования (получая при этом самые разнообразные удобства, включая и логические преимущества, связанные с употреблением многоместных предикатов) говорить о данном событии— смерти Цезаря. В дальнейшем это событие может рассматриваться (в контекстах, где это необходимо) как «неразложимая» сущность, занимающая Цезаря-и-некоторые-приписывания-ему предикатов (к рассмотрению таких сущностей мы вернемся чуть позже). Но тогда вопрос о том, можно ли сказать, что данная сущность—Цезарь— находится в некотором отношении к предполагаемой сущности—смерти-Цезаря,—будет зависеть от тех предикатов, которые приписаны Цезарю. Ведь речь идет о том, находится ли Цезарь, характеризуемый данным набором предикатов, в каком-либо отношении к предполагаемой сущности (смерти-Цезаря). Например (вопреки Дэвидсону 1970]), Цезарь не мог умереть «смертью-Цезаря», поскольку признание «смерти Цезаря» в качестве некоторой сущности зависит в свою очередь от того, истинно ли, что Цезарь умер. Любая попытка утверждать, что отношения обычного типа, свойственные независимым сущ-

==94

ностям, имеют место между некоторой вещью, с которой нечто случается, и соответствующим событием (или состоянием), всегда будет приводить к некоторым излишествам, умножать еущности, угрожать бесконечным регрессом и в конце концов уничтожить весь смысл первоначальной стратегии. Например, нам тогда бы пришлось говорить о мертвом Цезаре, умершем смертью Цезаря. Следовательно, нам следует трактовать такие сущности, как «индивиды низшего сорта» (Марголис 1973а]), рассматривая их как именные суррогаты некоторых предикатов.

Мы уделили столько внимания данному различению только потому, что оно полнее раскрывает слабость некоторых кандидатов на роль межкатегориальных тождеств. Так, если мы выдвинем утверждение о тождестве боли и некоторого состояния нервов, то мы не сможем удовлетворительно оценить значение этого утверждения, пока не определим, какие предикаты могут приписываться более фундаментальным сущностям. Видимо, не совсем корректно говорить о тождестве подчиненных элементов, хотя они в предварительном порядке и трактуются как сущности. Тогда нередко затемняется существенное различие между тем, что может являться предикатом личности и обладающего чувствами существа, и тем, что может быть предикатом просто физического тела. К примеру, если Питер испытывает боль (или мыслит), это утверждение о том, что некоторое физическое тело испытывает боль (или мыслит), вполне может считаться бессмысленным (оказаться «категориальной ошибкой»). Если же мы рассматриваем только (неразложимые далее) состояния испытывания-боли и наличия-нервного-возбуждения-такого-то-и-такого-то- вида, мы, несмотря на отмеченное потенциальное различие, вполне можем прийти к предположению, что эти состояния могут рассматриваться как тождественные. При этом упомянутая выше опасность будет только казаться устраненной или нейтрализованной. Суть же дела остается прежней — поскольку состояния или события являются «подчиненными элементами целого», об их тождестве ничего нельзя сказать до тех пор, пока не будет выяснено, что можно сказать о сущностях более фундаментальных для нашей концептуальной схемы. Короче говоря, нельзя утверждать, что психические состояния и состояния мозга являются тождественными,

==95

если прежде не было продемонстрировано, что предикаты, приписываемые чувствующим существам и физическим телам, сами по себе тождественны, а это возвращает нас к затруднениям, связанным с законом Лейбница и межкатегориальными тождествами. Иначе говоря, такие состояния могут рассматриваться как тождественные только в рамках такой теории, в которой личности и обладающие чувствами существа есть не что иное, как физические тела и их физические свойства. Эта позиция, обычно называемая физикализмом, является наиболее бескомпромиссным вариантом теории тождества. Но и она сталкивается со специфическими трудностями.

==96

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-