Глава 11 СОЮЗ

Мой страх пропал — плечо к плечу с тобой Я брошу вызов моему столетью.

Шиллер

В трех различных типах социальной организации, которые я описал в предыдущих главах, связи между отдельными существами совершенно безличны. Индивиды почти полностью взаимозаменяемы как элементы надыиндивидуального сообщества. Первый проблеск личных отношений мы видели у владеющих участками самцов гаплохромисов из Гафзы, которые заключают с соседом пакт о ненападении и бывают агрессивны только с чужими. Однако при этом проявляется лишь пассивная терпимость по отношению к хорошо знакомому соседу. Еще не действует никакая притягательная сила, которая побуждала бы следовать за партнером, если он поплыл куда-то, или ради него оставаться на месте, если он остается, или же активно искать его, если он исчез.

Однако именно такие формы поведения, характеризующие стремлением держаться вместе, которое может быть установлено объективно, составляют ту личную связь, которая является предметом данной главы и которую я буду в дальнейшем называть союзом (Band). Охватываемое им сообщество будет называться группой. Таким образом, группа определяется тем, что она, как и анонимная стая, объединяется реакциями, которые вызывают друг у друга ее члены, но при этом, в отличие от анонимной стаи, являющейся безличным сообществом, реакции, заставляющие держаться вместе, тесно связаны с индивидуальностями членов группы.

Как и пакт о взаимной терпимости у гаплохромисов Гафзы, настоящее группообразование имеет предпосылкой способность отдельных животных избирательно реагировать на индивидуальность данного конкретного другого члена группы. У гаплохромиса, который лишь в единственном месте, на своей гнездовой ямке, по-разному реагирует на соседей и на чужих, в процесс этого специального привыкания входит целый ряд побочных обстоятельств. Неясно, как он стал бы обходиться с привычным соседом, если бы оба вдруг оказались в непривычном

==173

месте. Настоящее же группообразование характеризуется как раз своей независимостью от места. Роль, которую каждый член группы играет в жизни каждого другого, остается одной и той же в поразительном множестве самых различных внешних ситуаций; одним словом, предпосылкой всякого группообразования является личное узнавание партнеров в любых возможных обстоятельствах. Таким образом, образование группы никогда не основывается только на врожденных реакциях, как это достаточно часто бывает при образовании анонимных стай. Само собой разумеется, что знание партнеров должно быть усвоено индивидуально.

Рассматривая образ жизни животных в восходящем ряду от более простых к более сложным, мы впервые встречаем группообразование в только что определенном смысле у высших костистых рыб, а именно у иглоперых; а среди них в особенности у цихлид и других сравнительно близких к ним окуневых, таких, как рыбы-"ангелы", рыбы-"бабочки" и Pomacentridae. Эти три семейства морских рыб уже знакомы нам по первой главе, причем, что здесь весьма важно, как существа с особенно высоким уровнем внутривидовой агрессии.

Только что (с. 160—162), говоря об образовании анонимной стаи, я категорически утверждал, что эта широчайше распространенная и древнейшая форма сообщества не происходит из семьи, из единства родителей и детей, в отличие от воинственных крысиных кланов и, вероятно, также стай других млекопитающих. В несколько ином смысле эволюционной праформой личного союза и группообразования несомненно является солидарность пар, сообща заботящихся о потомстве. Из такой пары, как известно, легко возникает семья; но связь, о которой сейчас будет речь, носит гораздо более специальный характер. Для начала мне хотелось бы наглядно изобразить, как возникают эти связи у цихлид, столь достойных благодарности за преподанные нам уроки.

Когда наблюдатель, знающий животных и хорошо понимающий их выразительные движения, следит за подробно описанными на с. 132 процессами, которые приводят у цихлид к образованию разнополой пары, ему может стать не по себе от того, насколько злы по отношению друг к другу будущие супруги. То и дело они едва не набрасываются друг на друга, и каждый раз опасная вспышка агрессивности еле-еле приглушается лишь настолько, чтобы не дошло до смертоубийства. Такое опасение вовсе не основано на неправильном истолковании соответствующих выразительных движений рыб! Каждый практик, разводящий рыб, знает, насколько опасно пускать в один аквариум самца и самку цихлид и как быстро появляется труп, если не следить за парой постоянно.

В естественных условиях привыкание сильно способствует прекращению борьбы между будущими новобрачными. Условия жизни на воле воспроизводятся в аквариуме наилучшим образом, если поместить в бассейн возможно большего объема несколько мальков — вначале вполне уживчивых, — чтобы они росли вместе. Тогда образование пар происходит таким образом, что по достижении половой зрелости какая-то рыба, по большей части самец, захватывает себе участок и прогоняет из него всех остальных. Когда позднее какая-нибудь самка стано-

==174

вится готова к спариванию, она осторожно приближается к владельцу участка; он нападает на нее, поначалу вполне серьезно, а самка, поскольку она признает главенство самца, отвечает на это уже описанным на с. 132 способом — так называемым чопорным поведением, состоящим, как мы уже знаем, из элементов, возникающих частью из стремления к спариванию, частью из стремления к бегству. Если самец, несмотря на очевидное тормозящее агрессию действие этих жестов, все-таки пускается в драку, то самка может на короткое время удалиться из его владений. Однако рано или поздно она возвращается. Это повторяется в течение какого-то промежутка времени, разной продолжительности, до тех пор, пока каждый из двух привыкает к присутствию другого настолько, что неизбежно исходящие от партнера стимулы, вызывающие агрессию, в значительной степени теряют свою действенность. Как и во многих подобных случаях специального привыкания, здесь в этот процесс первоначально вовлечены все случайные побочные обстоятельства общей ситуации, к которой животное в конце концов привыкает. Изменение любого из этих обстоятельств неизбежно влечет за собой нарушение общего действия всей привычки. Особенно это относится к началу мирной совместной жизни; первоначально партнер непременно должен появляться привычным путем, с привычной стороны, освещение должно быть таким же, как всегда, и т. д. и т. п.; в противном случае каждая рыба воспринимает другую как вызывающего агрессию пришельца. На этой стадии пересадка в другой аквариум может совершенно разрушить пару. С упрочением знакомства образ партнера становится все более независимым от фона, на котором он предлагается; этот процесс вычленения существенного хорошо известен гештальтпсихологам и исследователям условных рефлексов. В конце концов связь с партнером становится настолько независимой от побочных обстоятельств, что пары можно пересаживать и даже транспортировать на значительное расстояние, и союз при этом не распадается. В крайнем случае при таких обстоятельствах старые пары "регрессируют" к ранней стадии, т. е. у них снова начинаются церемонии ухаживания и примирения, которые у супругов, долго состоящих в браке, давно

уже исчезли в повседневной рутине.

Если образование пары происходит без помех, то у самца постепенно все больше и больше выходят на передний план сексуальные формы поведения. Зачатки их могут быть примешаны уже к самым первым, вполне серьезным нападениям на самку; теперь их частота и интенсивность возрастают, но при этом не исчезают выразительные движения, свидетельствующие об агрессивном настроении. Что исчезает очень быстро — это первоначальная готовность самки к бегству и ее "покорность". Выразительные движения страха, соответственно готовности к бегству, с укреплением пары исчезают у самки все больше и больше — в очень многих случаях настолько быстро, что при первых своих наблюдениях над цихлидами я их не заметил и целый год ошибочно полагал, что у этих рыб не существует рангового порядка между супругами. Мы уже знаем, какую роль в действительности играет ранговый порядок при взаимном узнавании полов. В латентном состоянии он сохраняется и тогда, когда самка окончательно прекращает выполнение своих жестов

==175

покорности перед супругом. Лишь в редких случаях, если старая пара вдруг рассорится, самка все-таки их выполняет!

Вместе со страхом перед самцом у самки, которая поначалу была робкой и покорной, исчезает всякое торможение агрессивного поведения. Ее прежняя застенчивость внезапно пропадает, и она дерзко и заносчиво появляется посреди владений своего супруга — с расправленными плавниками, в самой импонирующей позе, в роскошном наряде, который у этих видов почти не отличается от наряда самца. Как и следовало ожидать, самец приходит в ярость, ибо ситуация, преподнесенная ему красующейся супругой, неизбежно несет в себе, как мы уже знаем из нашего анализа стимулов, ключевой раздражитель, запускающий боевое поведение. Итак, самец бросается на свою даму, тоже принимает позу угрозы развернутым боком, и какую-то долю секунды кажется, что он ее вот-вот протаранит, — и тут происходит то, что побудило меня написать эту книгу. Самец, угрожая самке, задерживается лишь на долю секунды или не задерживается вовсе: он не может ждать, он слишком возбужден, он в самом деле бросается в яростную атаку — — — — но не на свою супругу, а мимо, на волосок от нее, на какого-нибудь другого собрата по виду — в естественных условиях, как правило, против соседа по участку!

Это классический пример явления, которое мы с Тинбергеном называем переориентированным движением (англ. redirected activity). Оно определяется тем, что некоторая форма поведения, запускаемая одним объектом, ввиду того, что от этого объекта одновременно исходят и тормозящие стимулы, направляется на другой предмет, отличный от того, который запустил эту форму поведения. Так, например, человек, рассердившийся на другого, скорее ударит кулаком по столу, чем по его лицу, — именно потому, что этому препятствуют определенные запреты, а ярость требует выхода, как лава в вулкане. Большинство известных случаев переориентированного движения относится к агрессивному поведению, которое провоцируется каким-нибудь объектом, одновременно вызывающим страх. На этом специальном случае Б. Гржимек, назвавший его "реакцией велосипедиста", впервые распознал и описал принцип переориентирования. "Велосипедист" означает здесь любого, кто выгибает спину кверху и давит ногами книзу. Особенно отчетливо проявляется механизм такого поведения в тех случаях, когда животное нападает на предмет своего гнева с некоторого расстояния, затем, приблизившись, замечает, настолько тот страшен, и тогда, поскольку оно не может затормозить уже заведенный механизм нападения, изливает свою ярость на какое-нибудь безобидное существо, оказавшееся рядом.

Разумеется, существует бесчисленное множество других форм переориентированных движений; они могут возникать в результате самых различных сочетаний соперничающих побуждений. Данный конкретный случай с самцом цихлиды важен для нашей темы потому, что аналогичные явления играют решающую роль в семейной и общественной жизни очень многих высших животных и человека. Очевидно, в царстве позвоночных неоднократно и независимо делалось "изобретение", позволяющее не только подавлять агрессию, вызываемую партнером, но и использовать ее для борьбы с враждебным соседом.

==176

Отвод нежелательной агрессии, вызываемой партнером, и ее канализация в желательном направлении, на соседа по участку, которая наблюдалась и была драматично описана в случае с самцом цихлиды, конечно же, не является таким изобретением данного момента, которое животное может в критический момент сделать или не сделать. Напротив, оно давно ритуализовано и превратилось в неотъемлемый инстинктивный атрибут данного вида. Все, что мы узнали в 5-й главе о процессе ритуализации, служит прежде всего пониманию того факта, что из переориентированного действия может возникнуть жесткий ритуал, а вместе с ним и потребность, самостоятельный мотив поведения.

В далекой древности, приблизительно в конце мелового периода (миллион лет в ту или другую сторону здесь никакой роли не играет!), однажды должна была произойти в точности такая же история, как с индейскими вождями и трубкой в 5-й главе, иначе никакой ритуал не мог бы возникнуть. Ведь один из двух Великих Конструкторов эволюции — Отбор, чтобы иметь возможность вмешаться, всегда нуждается в какой-то случайно возникшей точке опоры, и ее предоставляет ему его слепой, но прилежный коллега — Изменчивость.

Подобно тому как обстоит дело со многими телесными признаками и многими инстинктивными движениями, индивидуальное развитие

— онтогенез — ритуализованной церемонии следует, в общих чертах, тому же пути, какой оно выбрало в ходе эволюционного становления. Хотя, строго говоря, в онтогенезе повторяется не ряд форм предков, а только ряд их онтогенезов, как справедливо отметил уже Карл Эрнст фон Бэр, для наших целей достаточно и упрощенного представления. Итак, ритуал, возникший из переориентации нападения, в своем первом проявлении значительно больше похож на свой неритуализованный прообраз, чем впоследствии, в своем окончательном виде. Поэтому у самца цихлиды, только вступающего в брачную жизнь, можно вполне отчетливо увидеть, особенно если интенсивность всей реакции не слишком велика, что он, собственно, весьма охотно нанес бы своей юной супруге сильный удар, но в самый последний момент какое-то побуждение иного рода мешает ему, и тогда он предпочитает разрядить свою ярость на соседа. В полностью развитой церемонии "символ" отходит от символизируемого значительно дальше и ее происхождение маскируется как "театральностью" всего действия, так и тем обстоятельством, что оно столь очевидным образом выполняется ради него самого. При этом функция и символика церемонии гораздо заметнее, нежели ее происхождение. Необходим тщательный анализ, чтобы установить, сколько в ней еще содержится от побуждений, первоначально вступивших в конфликт между собой. Когда мой друг Альфред Зейц и я четверть века назад впервые познакомились с описанным здесь ритуалом, то функции церемоний "смены" и "приветствия" у цихлид очень скоро стали нам совершенно ясны, но еще долго мы не могли распознать их эволюционного происхождения.

Что нам, правда, сразу же бросилось в глаза на первом же, в то время изученном лучше других виде африканских рыбок-самоцветов

— это большое сходство жестов угрозы и "приветствия". Мы быстро научились различать их и правильно предсказывать, приведет ли данная

==177

форма движения к схватке или к образованию пары, но, к своей досаде, долго не могли обнаружить, какие именно признаки служили нам основанием для этого. Только когда мы внимательно проанализировали постепенные переходы, посредством которых самец переходит от серьезных угроз невесте к церемонии умиротворения, нам стало ясно различие: при угрозе самец тормозит рывками, пока совсем не остановится прямо перед той, которой угрожает, особенно если он настолько возбужден, что не только импонирует развернутым боком, но и выполняет боковой удар хвостом. При церемонии умиротворения или смены он, наоборот, не только не останавливается напротив самки, но мимически подчеркнуто плывет мимо нее и при этом, проплывая мимо, адресует ей угрозу развернутым боком и удар хвостом. Направление, в котором самец предлагает свою церемонию, тоже подчеркнуто отличается от того, в каком он начал бы движение атаки. Если же перед церемонией он неподвижно стоял в воде неподалеку от супруги, то он всегда начинает решительно плыть вперед до того, как импонирует и бьет хвостом. Таким образом очень отчетливо, почти непосредственно "символизируется", что супруга как раз не является объектом его нападения, но этот объект надо искать где-то дальше, в том направлении, куда он плывет.

Так называемое изменение функции — это средство, которым часто пользуются оба Великих Конструктора, чтобы поставить на службу новым целям устаревшие в ходе эволюции формы строения. Со смелой фантазией они — возьмем лишь несколько примеров — из водопроводящей жаберной щели сделали слуховой проход, заполненный воздухом и проводящий звуковые волны; из двух костей челюстного сустава — слуховые косточки; из теменного глаза — железу внутренней секреции (шишковидную железу); из передней лапы рептилии — крыло птицы, и т. д. и т. п. Однако все эти переделки кажутся нерешительными и скромными в сравнении с гениальным фокусом: из формы поведения, которая не только первоначально мотивировалась, но и в нынешней своей форме по крайней мере отчасти мотивируется внутривидовой агрессией, простым способом ритуально зафиксированного переориентирования сделать умиротворяющее действие. Это не более и не менее чем превращение отталкивающего действия агрессии в свою противоположность: как мы видели в главе о ритуализации, обособившаяся церемония превращается в вожделенную самоцель, в потребность, как и любое другое автономное инстинктивное движение. Но именно таким образом она превращается в прочный союз,.соединяющий одного партнера с другим. Церемония умиротворения этого особого рода по самой своей сути такова, что каждый из товарищей по союзу может выполнять ее лишь с другим товарищем, а не с любым индивидуумом своего вида.

Только представьте себе, какая почти неразрешимая задача решена здесь самым простым, самым изящным и самым совершенным образом! Двух прямо-таки яростно агрессивных животных, которые своей внешностью, расцветкой и поведением неизбежно действуют друг на друга, как красная тряпка на быка (правда, только в поговорке), нужно привести к тому, чтобы они мирно ужились в самом тесном пространстве, на гнезде, т. е. в том месте, которое каждое из них считает центром своих владений и где его внутривидовая агрессивность достигает наивысшего

==178

уровня. И эта задача, сама по себе трудная, еще затрудняется тем дополнительным требованием, что внутривидовая агрессивность каждого из супругов не должна уменьшиться: мы уже знаем из 3-й главы, что за малейшее ослабление боеготовности по отношению к соседу собственного вида тотчас же приходится расплачиваться потерей территории, а значит, и источника питания для будущего потомства. При таких обстоятельствах вид "не может себе позволить" ради запрета схваток между супругами обратиться к таким церемониям умиротворения, которые, как жесты покорности или инфантильное поведение, имеют своей предпосылкой снижение агрессивности. Ритуализованное переориентирование не только избавляет от этого нежелательного последствия, но, более того, использует неизбежно исходящие от супруга ключевые раздражения, вызывающие агрессивность, чтобы натравить партнера на соседа. Этот механизм поведения я нахожу поистине гениальным и притом гораздо более благородным, чем аналогичное с обратным знаком поведение человека, который, разозлившись на милого соседа или начальника, вечером разряжает всю свойственную ему нервозность и раздражение на свою бедную жену!

Особенно удачное конструктивное решение обычно обнаруживается на великом Древе Жизни неоднократно, независимо возникая на разных его сучьях и ветвях. Крыло изобрели насекомые, рыбы, птицы и летучие мыши, обтекаемую форму — каракатицы, рыбы, ихтиозавры и киты. Поэтому нас не слишком удивляет, что предотвращающие борьбу механизмы поведения, основанные на ритуализованном переориентировании нападения, сходным образом образуются у очень многих разных животных.

Существует, например, изумительная церемония умиротворения — обычно ее называют "танцем" журавлей, — которая, с тех пор как мы научились понимать символику ее движений, прямо-таки напрашивается на перевод на человеческий язык. Птица высоко и угрожающе вытягивается перед другой и разворачивает мощные крылья, клюв нацелен на партнера, глаза устремлены прямо на него — это картина серьезной угрозы, и в самом деле до этого момента жесты умиротворения совершенно аналогичны подготовке к нападению. Но в следующий момент птица направляет эту угрожающую демонстрацию в сторону от партнера, причем выполняет разворот точно на 180 градусов, и теперь — все еще с распростертыми крыльями — подставляет партнеру свой беззащитный затылок, который, как известно, у серого журавля и у многих других видов украшен изумительно красивой рубиново-красной шапочкой. На секунду "танцующий" журавль подчеркнуто застывает в этой позе и тем самым в понятной символике выражает, что его угроза направлена не против партнера, а совсем наоборот — прочь от него, против враждебного внешнего мира; и в этом уже слышится мотив защиты друга. Затем журавль вновь поворачивается к другу и повторяет перед ним демонстрацию своего величия и мощи, потом снова отворачивается и теперь, что еще более знаменательно, делает ложный выпад против какого-нибудь замещающего объекта; лучше всего, если рядом стоит посторонний журавль, но это может быть и безобидный гусь или даже, в крайнем случае, палочка или камешек, которые тогда

==179

подхватываются клювом и три-четыре раза подбрасываются в воздух. Все это так же ясно, как человеческие слова: "Я велик и страшен, но я не против тебя, а против вот этого, вот этого, вот этого".

Быть может, менее драматической в своем языке жестов, но еще более многозначительной является церемония умиротворения у уток и гусей, которую Оскар Гейнрот назвал триумфальным криком. Важность этого ритуала для нас состоит прежде всего в том, что у разных представителей упомянутой группы птиц он достиг очень разной степени сложности и завершенности, а эта последовательность постепенных переходов дает нам хорошую картину того, как здесь, в ходе эволюции, из отводящих гнев жестов смущения образовался союз, таинственно родственный тому другому союзу, связывающему людей, который представляется нам самым прекрасным и самым прочным на нашей Земле.

В наиболее примитивной форме, какую мы видим, например, в так называемой "рэбрэб-болтовне" у кряквы, угроза очень мало отличается от "приветствия". По крайней мере мне самому незначительная разница в ориентировании рэбрэб-кряканья — при угрозе в одном случае и приветствии в другом — стала ясна лишь после того, как я научился понимать принцип переориентированной церемонии умиротворения в ходе внимательного изучения цихлид и гусей, у которых его легче распознать. Утки стоят друг против друга, с клювами, поднятыми чуть выше горизонтали, и очень быстро и взволнованно произносят двухслоговой эмоциональный звук, который у селезня обычно передают как "рэбрэб"; у утки этот звук несколько более носовой, что-то вроде "квэнг-квэнг". Однако, поскольку у этих уток не только социальное торможение атаки, но также и страх перед партнером может вызвать отклонение угрозы от направления на ее цель, часто случается, что два селезня стоят, всерьез угрожая друг другу, подняв клювы и произнося "рэбрэб", но при этом не направляют клювы прямо друг на друга. Если они все-таки это сделают, то в следующий момент начнут настоящую схватку и вцепятся друг другу в оперение на груди. Однако обычно они целятся чуть-чуть мимо, даже при самой враждебной встрече.

Если же селезень "болтает" со своей уткой и особенно если отвечает этой церемонией на натравливание своей предполагаемой невесты (с. 105), то очень отчетливо видно, как "что-то" тем сильнее отворачивает его клюв от утки, за которой он ухаживает, чем больше он возбужден в своем ухаживании. В особенно резко выраженном случае это может привести к тому, что он, не переставая "болтать", поворачивается к самке затылком. По форме это в точности соответствует церемонии умиротворения у чаек, описанной на с. 153, которая, несомненно, возникла именно так, как там изложено, а не посредством переориентирования — предостережение против опрометчивых выводов по аналогии! Из только что описанного отворачивания головы селезня в ходе дальнейшей ритуализации у очень многих уток развились свойственные им жесты поворота затылка, которые играют большую роль при ухаживании у кряквы, чирка, шилохвостки и других настоящих уток, а также у гаг. У крякв супружеская пара с особым увлечением празднует церемонию "рэбрэб-болтовни" в тех случаях, когда супруги потеряли друг друга и снова нашли после долгой разлуки. В точности то же самое

К оглавлению

==180

относится и к жестам умиротворения с импонированием развернутым боком и хвостовыми ударами, которые мы уже знаем у супругов-цихлид (с. 177—178). Именно потому, что все это так часто происходит при воссоединении разлученных перед тем партнеров, первые наблюдатели столь часто воспринимали такие действия как "приветствие".

Хотя такое толкование не является неверным для определенных, очень специализированных церемоний этого рода, большая частота и интенсивность жестов умиротворения именно в этой ситуации наверняка имеет первоначально другое объяснение: притупление всех агрессивных реакций, вызванное привыканием к партнеру, частично исчезает уже при кратком перерыве стимулирующей ситуации, породившей привычку. Очень впечатляющие примеры тому получаются, когда приходится изолировать ради какой-либо цели, хотя бы всего на один час, животное из стаи вместе выросших, очень друг к другу привыкших и потому более или менее сносно уживающихся друг с другом молодых петухов, малабарских дроздов, цихлид, бойцовых рыбок или других столь же агрессивных видов. Если после этого попытаться вернуть животное к его прежним товарищам, то агрессия начинает бурлить, как вскипает от малейшего толчка перегретая вода.

Как мы уже знаем (с. 175), действие привычки могут нарушить и другие, даже малейшие изменения общей ситуации. Моя старая пара малабарских дроздов летом 1961 года терпела своего сына из первого выводка, находившегося в клетке в той же комнате, что и их скворечник, гораздо дольше того срока, когда эти птицы обычно выгоняют повзрослевших детей из своих владений. Однако если я переставлял его клетку со стола на книжную полку, то родители начинали нападать на сына столь интенсивно, что даже забывали вылетать на волю, чтобы принести корм маленьким птенцам, появившимся к этому времени. Такое внезапное разрушение обусловленного привычкой торможения агрессии представляет собой очевидную опасность, угрожающую связям между партнерами каждый раз, когда пара разлучается даже на короткий срок. Так же очевидно, что подчеркнутая церемония умиротворения, которая каждый раз наблюдается при воссоединении пары, служит не для чего иного, как для предотвращения этой опасности. С таким предположением согласуется и то, что "приветствие" бывает тем возбужденнее и интенсивнее, чем продолжительнее была разлука.

Наш человеческий смех, вероятно, тоже в своей первоначальной форме был церемонией умиротворения или приветствия. Улыбка и смех, несомненно, соответствуют разным степеням интенсивности одной и той же формы поведения, т. е. представляют собой реакции разной степени на качественно одно и то же специфическое возбуждение. У наших ближайших родственников — шимпанзе и гориллы — нет, к сожалению, приветственной мимики, которая по форме и функции соответствовала бы смеху, но она есть у многих макак, которые в качестве жеста умиротворения скалят зубы и вперемежку с этим, чмокая губами, крутят головой из стороны в сторону, сильно прижимая уши. Примечательно, что у некоторых дальневосточных народов при приветственной улыбке делают то же самое точно таким же образом. Но самое интересное — при интенсивной улыбке там держат голову так, что лицо обращено

==181

не прямо к тому, кого приветствуют, а слегка в сторону, мимо него. С функциональной точки зрения совершенно безразлично, какая часть формы ритуала заложена в генах, а какая закреплена культурной традицией учтивости.

Во всяком случае, заманчиво считать приветственную улыбку церемонией умиротворения, возникшей, подобно триумфальному крику гусей, путем ритуализации переориентированной угрозы. При взгляде на обращенный мимо собеседника дружелюбный оскал учтивого японца появляется искушение с этим согласиться.

В пользу такого допущения говорит и то, что при аффектированном, пылком приветствии двух друзей их улыбки внезапно переходят в громкий смех, который им самим кажется странно несоответствующим их чувствам, когда при встрече после долгой разлуки он неожиданно прорывается откуда-то из вегетативных глубин. Объективный исследователь поведения просто обязан уподобить поведение таких вновь встретившихся людей гусиному триумфальному крику.

Во многих отношениях аналогичны и запускающие ситуации. Если несколько простодушных людей, например маленьких мальчиков, вместе высмеивают кого-то другого или других, не принадлежащих к их группе, то в этой реакции точно так же, как в других переориентированных жестах умиротворения, содержится изрядная доля агрессии, направленной вовне, на не принадлежащих к группе. И смех, возникающий при внезапной разрядке какой-либо конфликтной ситуации, который иначе понять очень трудно, тоже имеет аналоги в жестах умиротворения и приветствия многих животных. Собаки, гуси и, вероятно, многие другие животные разражаются бурными приветствиями, когда внезапно разряжается мучительная ситуация конфликта. Понаблюдав за собой, я могу с уверенностью утверждать, что общий смех не только действует как чрезвычайно сильное средство отвода агрессии, но и доставляет ощутимое чувство социального единения.

Исходной, а во многих случаях даже главной функцией всех только что упомянутых ритуалов может быть простое предотвращение борьбы. Однако даже на сравнительно низкой ступени развития, как показывает, например, "рэбрэб-болтовня" у кряквы, эти ритуалы уже достаточно автономны для того, чтобы превращаться в самоцель. Когда селезень кряквы, непрерывно издавая свой протяжный односложный призыв: "рэээб", ... "рээб", ... "рэээб", ищет свою подругу и когда, найдя ее наконец, впадает в подлинный экстаз "рэбрэб-болтовни", с задиранием клюва и подставлением затылка, то наблюдателю трудно удержаться от субъективизирующего толкования: что он ужасно радуется, обретя ее, и что его напряженные поиски были в значительной мере мотивированы "аппетенцией" к церемонии приветствия. При более высокоритуализованных формах собственно триумфального крика, какие мы находим у пеганок и тем более у настоящих гусей, это впечатление значительно усиливается, так что слово "приветствие" уже не хочется брать в кавычки.

Вероятно, у всех настоящих уток, а также и у пеганки, которая больше всех прочих родственных видов похожа на них в отношении триумфального крика, соответственно "рэбрэб-болтовни", эта церемо-

==182

ния имеет и вторую функцию, при которой только самец выполняет церемонию умиротворения, в то время как самка натравливает его, как описано уже на с. 101—102. Тонкий мотивационный анализ приводит к заключению, что здесь самец, направляющий свои угрожающие жесты в сторону соседнего самца своего вида, в глубине души агрессивен и по отношению к собственной самке, в то время как она действительно испытывает агрессивность по отношению к чужаку, но не к своему супругу. Этот ритуал, скомбинированный из переориентированной угрозы самца и натравливания самки, в функциональном смысле совершенно аналогичен триумфальному крику гусей, при котором каждый из партнеров угрожает мимо другого. В особенно красивую церемонию он развился, несомненно независимо, у европейской свиязи и у пеганки. Интересно, что у чилийской свиязи, напротив, возникла столь же высокоспециализированная церемония, подобная триумфальному крику, при которой переориентированную угрозу выполняют оба супруга, как у настоящих гусей и большинства крупных пеганок. Самка чилийской свиязи носит мужской роскошный наряд, с переливчато-зеленой головой и яркой красно-коричневой грудью; это единственный такой случай у настоящих уток.

У огарей, египетских гусей и многих родственных видов самка выполняет аналогичные движения натравливания, но самец чаще реагирует на это не ритуализованной угрозой мимо своей супруги, а настоящим нападением на указанного ею враждебного соседа. Только если тот побежден или, по крайней мере, схватка не закончилась сокрушительным поражением пары, начинается несмолкаемый триумфальный крик. У многих видов — оринокского гуся, андского гуся и др. — этот крик не только слагается в очень странную звуковую картину из-за разного звучания голосов самца и самки, но и превращается в забавнейшее представление из-за чрезвычайно утрированных жестов. Мой фильм о паре андских гусей, одержавшей впечатляющую победу над моим любимым другом Нико Тинбергеном, — это настоящий триумф смеха. Начинается он с того, что самка натравливает своего супруга на знаменитого этолога коротким ложным выпадом в его сторону; постепенно входя в раж, гусак наконец начинает нападать в самом деле и сразу приходит в такую ярость и так свирепо бьет ороговелым сгибом крыла, что бегство Нико в конце выглядит весьма убедительно — его ноги и предплечья, которыми он отбивался от гусака, были избиты и исклеваны в сплошной синяк. После исчезновения врага-человека начинается нескончаемая триумфальная церемония, изобилующая слишком человеческими выражениями эмоции и потому действительно очень

смешная.

Еще больше, чем у других видов пеганок, самка североафриканского египетского гуся натравливает своего самца на всех собратьев по виду, до каких только можно добраться, а если их нет, то, увы, и на птиц других видов, к великому огорчению владельцев зоопарков, которым из-за этого приходится лишать этих красавцев возможности летать и попарно изолировать их. Самка египетского гуся следит за всеми схватками своего супруга с интересом профессионального спортивного судьи, но никогда не помогает ему, как иногда делают серые гусыни

==183

и всегда — самки цихлид; более того, она всегда готова с развевающимися знаменами перейти к победителю, если ее супруг потерпит поражение.

Такое поведение должно сильно влиять на половой отбор, поскольку премия отбора назначается за максимальную боеспособность и воинственность самца. И это снова наталкивает на мысль, уже занимавшую нас в конце 3-й главы. Может быть и даже вероятно, что эта драчливость египетских гусей, которая кажется наблюдателю прямо-таки сумасшедшей, является следствием внутривидового отбора и вообще не так уж важна для сохранения вида. Такая возможность вызывает у нас известную тревогу потому, что, как мы еще увидим в дальнейшем, подобные соображения касаются и эволюционного развития инстинкта агрессии у человека.

Кстати, египетский гусь принадлежит к тем немногим видам, у которых триумфальный крик в его функции церемонии умиротворения может не сработать. Если две пары злятся друг на друга, будучи разделены прозрачной, но непреодолимой сеткой, и все больше приходят в бешенство, то не так уж редко бывает, что вдруг, как по команде, супруги каждой пары обращаются друг к другу и затевают свирепую драку между собой. Почти наверняка того же можно добиться и в том случае, если посадить к паре в вольер "мальчика для битья" того же вида, а затем, когда избиение будет в разгаре, по возможности незаметно убрать его. Тут пара сначала впадает в подлинный экстаз триумфального крика, который становится все более и более буйным, все меньше отличается от неритуализованной угрозы, — а затем любящие супруги совершенно внезапно хватают друг друга за шиворот и молотят по всем правилам, что обычно заканчивается победой самца, поскольку он заметно крупнее и сильнее самки. Но я никогда не слышал, чтобы накопление нерастраченной агрессии из-за долгого отсутствия "злого соседа" привело у них к убийству супруга, как это бывает — и описано выше — у некоторых цихлид.

Тем не менее и у египетских гусей, и у видов рода Tadorna наибольшее значение триумфальный крик имеет в функции громоотвода. Он нужен прежде всего там, где надвигается гроза, т. е. где как внутреннее состояние животных, так и внешняя стимулирующая ситуация пробуждают внутривидовую агрессию. Хотя триумфальный крик, особенно у нашей европейской пеганки, и сопровождается высокодифференцированными, балетно преувеличенными телодвижениями, он здесь не настолько свободен от первоначальных побуждений, лежащих в основе конфликта, как, скажем, уже описанное менее развитое по форме "приветствие" у многих настоящих уток. Совершенно очевидно, что у пеганок триумфальный крик все еще черпает свою энергию по большей части из первоначальных побуждений, конфликт которых некогда дал начало переориентированному действию; он всегда остается связанным как с наличием подлинной агрессивности, готовой проявиться в любой момент, так и с факторами, ей противодействующими. Соответственно, у названных видов эта церемония подвержена сильным сезонным колебаниям: в период размножения она наиболее интенсивна, в спокойные периоды ослабевает и, разумеется, полностью отсутствует у молодых птиц до наступления половой зрелости.

==184

У серых гусей, и, пожалуй, даже у всех настоящих гусей все это совершенно иначе. Прежде всего, у них триумфальный крик уже не является исключительно делом супружеской пары; он стал союзом, объединяющим не только пары, но и всю семью и даже вообще любые группы тесно сдружившихся птиц. Эта церемония стала почти или совсем независимой от половых побуждений; она выполняется на протяжении всего года и свойственна даже совсем крошечным птенцам.

Последовательность движений здесь более длинная и более сложная, чем во всех описанных до сих пор ритуалах умиротворения. В то время как у цихлид, а часто и у пеганок агрессия, которая отводится от партнера церемонией приветствия, ведет к последующему нападению на враждебного соседа, — у гусей в ритуализованной последовательности движений такое нападение предшествует сердечному приветствию.

Иными словами, типичная схема триумфального крика состоит в том, что один из партнеров — как правило, сильнейший член группы, поэтому в паре это всегда гусак, — нападает на действительного или воображаемого противника, сражается с ним, а затем, после более или менее убедительной победы, с громким приветствием возвращается к своим. От этого типичного случая, схематически изображенного Хельгой Фишер, происходит и само название триумфального крика.

Временная последовательность нападения и приветствия достаточно ритуализована для того, чтобы вся церемония в целом могла запускаться при высокой интенсивности возбуждения даже и в том случае, когда для настоящей агрессии нет никакого повода. В этом случае нападение превращается в имитацию атаки в сторону какого-нибудь стоящего поблизости безобидного гусенка или вообще проводится вхолостую, под громкие фанфары так называемого "грохота" (Rollen) — сдавленного, хриплого трубного звука, сопровождающего этот первый акт церемонии триумфального крика. Хотя при благоприятных условиях грохот может вызываться только автономными мотивами ритуала, его запуск значительно облегчается, если гусак оказывается в ситуации, действительно вызывающей его агрессивность. Как показывает детальный мотивационный анализ, грохот возникает чаще всего тогда, когда птица находится в конфликте между нападением, страхом и социальными обязательст-

==185

вами. Союз, связывающий гусака с супругой и детьми, удерживает его на месте и не позволяет бежать, даже если противник вызывает в нем не только агрессивность, но и сильное стремление к бегству. В этом случае он попадает в такое же положение, как загнанная в угол крыса, и та героическая по виду храбрость, с какой отец семейства сам бросается на превосходящего противника, — это мужество отчаяния, критическая реакция, с которой мы уже познакомились на с. 82.

Вторая фаза триумфального крика — поворот к партнеру с тихим гоготанием — по форме движения совершенно аналогична жесту угрозы и отличается от него лишь тем, что направлена чуть в сторону, что обусловлено ритуально закрепленным переориентированием. Однако эта "угроза" мимо друга при нормальных обстоятельствах содержит уже очень мало либо вовсе не содержит агрессивной мотивации, а вызывается только автономным побуждением самого ритуала, особым инстинктом, который мы вправе называть социальным.

Свободная от агрессии нежность гогочущего приветствия существенно усиливается контрастом. Гусак во время ложной атаки и грохота уже выпустил основательный заряд агрессии, и теперь, когда он внезапно отвернулся от противника и обратился к любимой семье, это сопровождается сменой настроения, которая в соответствии с хорошо известными физиологическими и психологическими закономерностями толкает маятник в сторону, противоположную агрессии. Если собственная мотивация церемонии слаба, то в приветственном гоготании может содержаться несколько большая доля агрессивного побуждения. При вполне определенных условиях, которые мы рассмотрим позже, церемония приветствия может "регрессировать", т. е. возвратиться на более раннюю стадию эволюционного развития, причем в нее может войти и подлинная агрессия.

Поскольку жесты приветствия и угрозы почти одинаковы, очень трудно заметить эту редкую и не совсем нормальную примесь побуждения к нападению в самом движении как таковом. Насколько похожи эти дружелюбные жесты, несмотря на коренное различие мотиваций, на древнюю мимику угрозы, видно из того, что их можно перепутать. Незначительное отклонение направления хорошо видно спереди, т. е. адресату выразительного движения; в профиль это отклонение совершенно незаметно, и не только наблюдателю-человеку, но и другому дикому гусю. Весной, когда семейные связи постепенно слабеют и молодые гусаки начинают искать себе невест, часто случается, что один из братьев еще связан с другим семейным триумфальным криком, но уже стремится делать брачные предложения какой-нибудь чужой юной гусыне, состоящие отнюдь не в приглашении к спариванию, а в том, что он нападает на чужих гусей, а затем спешит с приветствием к своей избраннице. Если его верный брат видит это сбоку, он, как правило, принимает сватовство за желание напасть на чужую молодую гусыню; а поскольку все самцы в группе триумфального крика мужественно стоят друг за друга в борьбе, он яростно бросается на будущую невесту своего брата и колотит ее, не испытывая к ней при этом никаких чувств, с такой интенсивностью, которая вполне соответствовала бы выразительному движению брата, если бы он не приветствовал, а угрожал. Когда самка

==186

в испуге убегает, жених оказывается в величайшем смущении. Я отнюдь не приписываю здесь гусям человеческих качеств: объективной физиологической основой любого смущения является конфликт противоречащих друг другу побуждений, а наш молодой гусак, несомненно, находится именно в таком состоянии. У молодого серого гуся чрезвычайно сильно стремление защищать избранную им самку, но столь же силен и запрет напасть на брата, который в это время еще является его сотоварищем по братскому триумфальному крику. Насколько непреодолим этот запрет, мы еще покажем в дальнейшем на впечатляющих

примерах.

Если триумфальный крик и содержит сколько-нибудь существенный заряд агрессии по отношению к партнеру, то лишь в первой, "грохочущей" фазе; в' гогочущем приветствии она уже заведомо отсутствует. Поэтому — того же мнения придерживается и Хельга Фишер — последнее уже не имеет функции умиротворения. Хотя оно "еще" в точности копирует символическую форму переориентированной угрозы, между партнерами, несомненно, не существует настолько сильной агрессивности, чтобы она нуждалась в отведении.

Лишь на одной, ясно выделяемой и быстро проходящей стадии индивидуального развития первоначальные побуждения, лежащие в основе переориентирования, отчетливо видны и в приветствии. Впрочем, индивидуальное развитие триумфального крика у серых гусей — также детально изученное Хельгой Фишер — вовсе не является репродукцией его эволюционного становления; пределы применимости правила повторения (с. 177) нельзя переоценивать. Новорожденный гусь, который еще не может ни ходить, ни стоять, ни есть, уже способен вытягивать шейку вперед, что сопровождается "гоготанием" на тончайшей фистульной ноте. Сначала это двусложный звук, в точности как "рэбрэб" или соответствующий писк утят. Уже через пару часов он превращается в многосложное "вививи", по ритму в точности соответствующее приветственному гоготанию взрослых гусей. Вытягивание шеи и звуки "ви", несомненно, являются первой ступенью, из которой при взрослении гуся развиваются как выразительное движение угрозы, так и важная вторая фаза триумфального крика. Из сравнительного исследования эволюции мы знаем, что в ее ходе приветствие, без сомнения, произошло из угрозы посредством переориентирования и ритуализации. Однако в индивидуальном развитии тот же по форме жест сначала означает приветствие. Когда гусенок только что совершил тяжелую и небезопасную работу появления на свет и лежит мокрым комочком горя, с бессильно вытянутой шейкой, у него есть одна-единственная реакция, которую можно сразу вызвать. Если наклониться над ним и издать пару звуков, приблизительно подражая голосу гусей, он с трудом поднимает качающуюся головку, вытягивает шейку и приветствует. Крошечный дикий гусь ничего другого еще не может, но уже приветствует свое социальное окружение!

Как по своему смыслу в качестве выразительного движения, так и по своему отношению к стимулирующей ситуации вытягивание шейки и шепот у серых гусят соответствуют именно приветствию, а не угрожающему жесту взрослых. Примечательно, однако, что по своей форме это

==187

движение аналогично как раз угрозе, так как характерное отклонение вытянутой шеи в сторону от партнера у совсем маленьких гусят отсутствует. Только когда им исполняется несколько недель и среди пуха видны уже настоящие перья, это изменяется. К этому времени птенцы становятся заметно агрессивнее по отношению к гусятам того же возраста из других семей: наступают на них с шипением, вытянув шею, и пытаются щипать. Но поскольку при таких потасовках детских семейных команд жесты угрозы и приветствия еще совершенно одинаковы, то понятно, что часто происходят недоразумения и кто-то из братцев и сестриц щиплет своего. В этой особой ситуации, впервые в онтогенезе, видно ритуализованное переориентирование приветственного движения: гусенок, обиженный кем-то из своих, не щиплется в ответ, а принимается интенсивно шипеть и вытягивает шею, которая совершенно отчетливо направлена мимо обидчика, причем под более тупым углом, чем впоследствии, при полностью освоенной церемонии. Тормозящее агрессию действие этого жеста необычайно отчетливо: только что нападавшие братец или сестрица тотчас же отстают и, в свою очередь, переходят к приветствию, направленному мимо. Фаза развития, за время которой триумфальный крик приобретает столь заметное умиротворяющее действие, длится всего несколько дней. Ритуализованное переориентирование вступает в игру сразу и предотвращает впредь, за редкими исключениями, любые недоразумения. Кроме того, с окончательным усвоением ритуализованной церемонии приветствие подпадает под власть автономного социального инстинкта и уже вовсе не содержит агрессии к партнеру, либо содержит ее так мало, что нет больше нужды в специальном механизме, который затормаживал бы нападение на него. В дальнейшем единственная функция триумфального крика состоит в том, чтобы служить связью, сплачивающей членов семьи.

Примечательно, что группа, объединенная триумфальным криком, является закрытой. Только что вылупившийся птенец приобретает членство в группе по праву рождения и принимается "не глядя", даже если он вовсе не гусь, а подсунутый ради эксперимента подкидыш, например мускусная утка. Уже через несколько дней родители знают своих детей; дети тоже узнают родителей и с этих пор уже не проявляют готовности к триумфальному крику с другими гусями.

Если поставить довольно жестокий эксперимент, перенеся гусенка в чужую семью, то бедный ребенок принимается в новое сообщество триумфального крика тем труднее, чем позже его вырвали из родного семейного союза. Дитя боится чужих, и чем больше оно выказывает страх, тем больше они расположены набрасываться на него.

Трогательна детская доверчивость, с которой совсем неопытный, только что вылупившийся гусенок вышептывает предложение дружбы — свой крошечный триумфальный писк — первому существу, какое

приближается к нему, "в предположении", что это должен быть один из его родителей.

Но совершенно чужому серый гусь предлагает триумфальный крик, а вместе с ним вечную любовь и дружбу, в одной-единственной жизненной ситуации: когда темпераментный юноша вдруг влюбляется в чужую девушку — без всяких кавычек! Эти первые предложения совпадают

==188

по времени с моментом, когда прошлогодние дети должны уходить от родителей, которые собираются выводить новое потомство. Семейные узы при этом по необходимости ослабляются, но никогда не рвутся

совсем.

У гусей триумфальный крик еще более связан с личным знакомством, чем у описанных выше утиных. Утки тоже "болтают" лишь с определенными, знакомыми товарищами; однако у них узы, связывающие участников этой церемонии, не так прочны, и добиться принадлежности к группе у них не так трудно, как у гусей. У тех случается, что гусю, вновь прилетевшему в колонию или купленному, — если речь идет о домашних, — требуются буквально годы, чтобы быть принятым в группу совместного триумфального крика.

Чужаку легче приобрести членство в группе триумфального крика окольным путем, если у него внезапно возникает любовь с кем-то из ее членов и они образуют семью. За исключением этих двух особых случаев

— возникновения любви и принадлежности к семье по праву рождения

— триумфальный крик тем интенсивнее, а союз, которым он связывает его участников, тем прочнее, чем дольше животные знают друг друга. При прочих равных условиях можно утверждать, что сила связи триумфального крика пропорциональна степени знакомства партнеров. Несколько утрируя, можно сказать, что связь триумфального крика возникает всегда, когда степень знакомства и доверия между двумя или несколькими гусями становится для этого достаточной.

Когда ранней весной старые гусиные пары начинают думать о высиживании птенцов, а многие молодые гуси, годовалые и двухгодовалые, — о любви, всегда остается значительное число не состоящих в браке гусей самого разного возраста, которые, как "не приглашенные на танец", эротически не заняты, и они всегда объединяются в большие или меньшие группы. Обычно мы для краткости называем эти группы бездетными (Nichtbrueter). Это выражение неточно, так как многие молодые гуси, уже образовавшие прочные пары, тоже еще не высиживают птенцов. В таких бездетных группах могут возникать по-настоящему прочные союзы триумфального крика, не имеющие ни малейшей связи с сексуальностью. Иногда, если обстоятельства принуждают каждого из двух одиноких гусей к общению с другим, может случайно возникнуть бездетное содружество самца и самки. Именно это произошло в нынешнем году, когда старая овдовевшая гусыня вернулась из нашей дочерней колонии серых гусей на озере Аммерзее и соединилась с вдовцом, жившим в Зеевизене, супруга которого скончалась незадолго перед тем по неизвестной причине. Я думал, что здесь начинается образование новой пары, но Хельга Фишер с самого начала была убеждена, что мы имеем дело всего лишь с типичным бездетным триумфальным криком, который может подчас связать и взрослого самца с такой же самкой. Ведь бывает же, вопреки распространенному мнению, также и подлинная дружба между мужчиной и женщиной, не имеющая ничего общего с влюбленностью. Впрочем, из такой дружбы легко может возникнуть любовь, и у гусей тоже. Существует трюк, давно известный тем, кто разводит диких гусей: двух гусей, которых хотят спаровать, вместе помещают в другой зоопарк или в другую компанию водоплавающих

==189

птиц. Там их обоих не любят, как "втируш", и им приходится искать общества друг друга. Таким образом можно по меньшей мере добиться возникновения бездетного триумфального крика и надеяться, что из него получится пара. Однако в моей практике было очень много случаев, когда такие вынужденные связи тотчас же разрушались при возвращении птиц в прежнее окружение.

Связи между триумфальным криком и сексуальностью, т. е. собственно инстинктом копуляции, не так легко проследить. Во всяком случае, эти связи слабы, и все непосредственно половое играет в жизни диких гусей весьма подчиненную роль. То, что объединяет пару гусей на всю жизнь, — это триумфальный крик, а не половые отношения супругов. Наличие сильной связи триумфального крика между двумя индивидами "прокладывает путь", т. е. до какой-то степени способствует появлению половой связи. Если два гуся — это могут быть и два гусака

— очень долго связаны союзом этой церемонии, то в конце концов они, как правило, пробуют совокупляться. Напротив, половые отношения, часто возникающие уже у годовалых птиц задолго до того, как они становятся способными к размножению, по-видимому, никак не благоприятствуют развитию союза триумфального крика. Если две молодые птицы многократно совокупляются, из этого нельзя делать каких-либо выводов о будущем возникновении пары.

Напротив, достаточно малейшего намека на предложение триумфального крика со стороны молодого гусака, если только он находит ответ у самки, чтобы со значительной вероятностью предсказать, что из этих двоих сложится прочная пара. Такие нежные отношения, в которых сексуальные реакции вообще не играют никакой роли, к концу лета или к началу осени кажутся уже совершенно исчезнувшими; однако, когда второй весной своей жизни молодые гуси начинают серьезное ухаживание, они поразительно часто находят свою прошлогоднюю первую любовь. Слабые и в некотором смысле односторонние отношения, существующие между триумфальным криком и копуляцией у гусей, в значительной степени аналогичны тем, какие бывают и у людей, — отношениям между влюбленностью и грубо-сексуальными реакциями. Чистейшая любовь через нежнейшую нежность ведет к физическому сближению, которое при этом отнюдь не рассматривается как нечто существенное в данной связи, в то время как те стимулирующие ситуации и партнеры, которые возбуждают сильное сексуальное влечение, далеко не всегда вызывают пылкую влюбленность. У серых гусей эти две функциональные сферы могут быть так же оторваны и независимы одна от другой, как и у людей, хотя, несомненно, "в нормальном случае", для выполнения своей задачи по сохранению вида, они должны быть связаны друг с другом и относиться к одному и тому же индивиду.

Понятие "нормального" является одним из самых трудноопределимых во всей биологии; но в то же время, к сожалению, оно столь же необходимо, как и противоположное ему понятие патологического. Мой друг Бернгард Гелльман, когда ему попадалось что-нибудь особенно причудливое или необъяснимое в строении или поведении какого-либо животного, обычно задавал наивный с виду вопрос: "Входило ли это в намерения Конструктора?" И в самом деле, единственная возможность

К оглавлению

==190

охарактеризовать "нормальную" структуру или функцию состоит в том, чтобы установить, что она должна была выработаться под селекционным давлением ее видосохраняющей функции именно в этой и ни в какой другой форме. К несчастью, это определение оставляет в стороне все то, что развилось именно так, а не иначе, по чистой случайности, но вовсе не обязательно охватывается понятием ненормального, патологического. Однако мы понимаем под "нормальным" отнюдь не среднее, полученное из всех наблюдавшихся случаев; скорее это выработанный эволюцией тип, который по понятным причинам b чистом виде осуществляется редко или никогда. Тем не менее эта чисто идеальная конструкция необходима, чтобы сравнивать с ним нарушения и отклонения. В учебнике зоологии поневоле приходится описывать в качестве представителя вида какую-то совершенную, идеальную бабочку, которая именно в этой форме не встречается нигде и никогда, потому что все экземпляры, какие можно найти в коллекциях, отличаются от нее, каждый чем-то своим, или повреждены. Точно так же мы не можем обойтись без "идеальной" конструкции нормального поведения серых гусей или какого-либо другого вида животных, такого поведения, которое осуществлялось бы, если бы не было никаких помех, и которое встречается не чаще, чем безупречный тип бабочки. Люди, одаренные хорошей способностью к восприятию образов, видят идеальный тип структуры или поведения совершенно непосредственно, то есть они в состоянии отделить сущность типичного от фона случайных мелких несовершенств. Когда мой учитель Оскар Гейнрот в своей, ставшей классической, работе о семействе утиных (1905) описал пожизненную и безусловную супружескую верность серых гусей в качестве их "нормального" поведения, он совершенно правильно абстрагировал свободный от нарушений идеальный тип, хотя он и не мог в полном объеме наблюдать его в действительности уже потому, что гуси живут иногда более полувека, а их супружеская жизнь всего на два года короче. Тем не менее его высказывание верно, и определенный им тип настолько же необходим для описания и анализа поведения, насколько бесполезна была бы средняя норма, выведенная из множества единичных случаев. Когда я недавно, уже трудясь над этой главой, прорабатывал вместе с Хельгой Фишер все ее гусиные протоколы, то, несмотря на все вышеуказанные соображения, был несколько разочарован тем, что описанный моим учителем нормальный случай абсолютной "верности до гроба" среди великого множества наших гусей оказался сравнительно редким. Возмутившись моим разочарованием, Хельга произнесла бессмертные слова: "Чего ты хочешь? Ведь гуси, в конце концов, тоже всего лишь люди!"

У диких гусей, в том числе — это доказано — и у живущих на воле, бывают очень существенные отклонения от нормы брачного и социального поведения. Одно из них, очень частое, особенно интересно потому, что у гусей оно поразительным образом способствует, а не вредит сохранению вида, хотя у людей во многих культурах сурово осуждается; я имею в виду связь между двумя самцами. Ни во внешнем облике, ни в поведении полов у гусей нет резких, качественных различий. Единственный ритуал при образовании пары — так называемый изгиб шеи, — который у разных полов существенно различен, выполняется лишь

==191

в том случае, когда будущие партнеры не были знакомы раньше и поэтому несколько побаиваются друг друга. Если этот ритуал пропущен, то не исключена возможность, что гусак обратит свое предложение триумфального крика не к самке, а к другому самцу. Это происходит особенно часто, но вовсе не исключительно, в тех случаях, когда все гуси очень близко знают друг друга из-за тесного содержания в неволе. Пока мое отделение Института физиологии поведения имени Макса Планка располагалось в Бульдерне, в Вестфалии, и нам приходилось держать всех наших водоплавающих птиц на одном, сравнительно небольшом пруду, это случалось настолько часто, что мы долгое время ошибочно считали, будто нахождение разнополых партнеров происходит у серых гусей лишь методом проб и ошибок. Лишь много позже мы обнаружили функцию церемонии изгиба шеи, в подробности которой здесь не стоит вдаваться.

Когда такой молодой гусак предлагает свой триумфальный крик другому самцу и тот соглашается, то каждый из них приобретает гораздо лучшего партнера и товарища — насколько это касается этой одной функциональной сферы, — чем мог бы найти в самке. Так как внутривидовая агрессия у гусаков гораздо сильнее, чем у гусынь, то и склонность к триумфальному крику сильнее, и соратники побуждают друг друга к отважным подвигам. Поскольку ни одна разнополая пара не в состоянии им противостоять, такая пара гусаков приобретает очень высокое, если не наивысшее положение в ранговом порядке своей колонии. Они хранят пожизненную верность друг другу, во всяком случае не в меньшей степени, чем разнополые пары. Когда мы разлучили нашу старейшую пару гусаков, Макса и Копфшлица, сослав Макса в нашу дочернюю колонию серых гусей на озере Ампер-Штаузее под Фюрстенфельдбруком, то после года траура оба они образовали пары с гусынями и успешно вырастили птенцов. Но когда мы вернули Макса на Эсс-зее, — без супруги и детей, которых не смогли поймать, — то Копфшлиц моментально бросил свою жену и детей и вернулся к нему. Супруга Копфшлица и его сыновья, по-видимому, — как ни странно, — поняли ситуацию точно и пытались прогнать Макса яростными атаками, но им это не удалось. Сегодня два гусака держатся, как повелось издавна, вместе, а покинутая супруга Копфшлица уныло ковыляет за ними следом, соблюдая определенную дистанцию.

Понятие, которое обычно связывается со словом "гомосексуальность", определено очень широко и очень плохо. "Гомосексуалист"

— это и одетый в женское платье, накрашенный юноша в притоне, и герой греческих мифов, хотя первый из них в своем поведении приближается к противоположному полу, а второй во всем, что касается его поступков, — настоящий супермен и отличается от нормального мужчины лишь выбором объектов своей половой активности. В эту последнюю категорию попадают и наши "гомосексуальные" гусаки. Заблуждение им "простительнее", чем Ахиллу и Патроклу, потому что мужской и женский пол у гусей различаются меньше, чем у людей. Кроме того, они ведут себя гораздо менее "по-скотски", чем большинство людей-гомосексуалистов, поскольку никогда не совокупляются и не производят заменяющих действий, либо делают это в крайне редких, ис-

==192

ключительных случаях. Правда, весной можно видеть, как они торжественно исполняют церемонию прелюдии к совокуплению — то красивое, грациозное погружение шеи в воду, которое видел у лебедей и прославил в стихах поэт Гёльдерлин. Когда после этого ритуала они намереваются перейти к копуляции, то, естественно, каждый пытается взобраться на другого, и ни один не думает распластаться на воде на манер самки. Дело, таким образом, заходит в тупик, и они бывают несколько рассержены друг на друга, однако затем оставляют свои попытки без особого возмущения или разочарования. Каждый из них в какой-то степени относится к другому как к своей жене, но если она несколько фригидна и не хочет отдаваться, это не наносит сколько-нибудь заметного ущерба их великой любви. В течение весны гусаки постепенно привыкают к тому, что копуляция у них не получается, и больше не пытаются совокупляться; однако интересно, что за зиму они успевают это забыть и следующей весной с новой надеждой стараются взобраться друг на друга.

Часто, хотя далеко не всегда, сексуальные побуждения таких гусаков, связанных друг с другом триумфальным криком, находят выход в другом направлении. Эти гусаки оказываются необыкновенно притягательными для одиноких самок, что объясняется, вероятно, высоким рангом, который они приобретают благодаря объединенной боевой мощи. Во всяком случае, рано или поздно находится гусыня, которая следует на почтительном расстоянии за двумя такими героями, но, как показывают детальные наблюдения и последующий ход событий, влюблена в одного из них. Поначалу такая девушка стоит или соответственно плавает рядом, как бедная отверженная, когда гусаки предпринимают свои безуспешные попытки копуляции; но рано или поздно она изобретает хитрость и быстро втискивается между двумя самцами в позе готовности в тот момент, когда ее избранник пытается взобраться на другого. При этом она всегда предлагает себя одному и тому же гусаку! Как правило, он взбирается на нее, однако тотчас же после этого с такой же регулярностью поворачивается к другу и выполняет для него заключительную церемонию спаривания: "Но думал-то я при этом о тебе!" Часто второй гусак принимает участие в этой заключительной церемонии по всем правилам. В одном из запротоколированных случаев гусыня обычно не следовала повсюду за обоими гусаками, а около полудня, когда у гусей особенно сильно половое возбуждение, ждала своего возлюбленного в определенном углу пруда; он приплывал к ней второпях, а тотчас после копуляции взлетал и летел через пруд назад к своему другу, чтобы исполнить с ним эпилог спаривания, что казалось особенно недружелюбным по отношению к даме. Впрочем, она не выглядела "оскорбленной".

Для гусака такая половая связь может постепенно превратиться в "любимую привычку", а гусыня и без того с самого начала втайне была готова добавить свой голос к его триумфальному крику. С упрочением знакомства дистанция, на которой гусыня следует за парой самцов, уменьшается; и другой, который с ней не совокупляется, тоже все больше привыкает к ней. Затем она очень постепенно, сначала робко, а потом со все возрастающей уверенностью начинает принимать участие в триумфальном крике обоих друзей, и они все больше и больше привыкают к ее

7 К Лоренц

==193

постоянному присутствию. Таким обходным путем, через долгое-долгое знакомство, самка из более или менее нежеланного "приживальщика" одного из гусаков превращается в почти полноправного члена группы триумфального крика, а через очень долгое время даже в совершенно полноправного.

Этот длительный процесс может быть иногда сокращен благодаря одному чрезвычайному событию: если гусыне, вначале не получавшей ни от кого помощи в защите гнездового участка, удается одной отвоевать место для гнезда и сесть на яйца. Тогда может случиться, что оба гусака находят ее либо во время насиживания, либо уже после появления птенцов и "принимают в семью". Строго говоря, они усыновляют выводок гусят и мирятся с тем, что у них есть мать, присоединяющая свой голос, когда они триумфально кричат со своими приемными детьми, которые в действительности являются отпрысками одного из них. Стоять на страже у гнезда и водить за собой детей — это, как писал еще Гейнрот, поистине вершины жизни гусака, очевидным образом больше нагруженные эмоциями и аффектами, нежели прелюдия к копуляции и она сама; потому здесь создается лучший мост для установления более тесного знакомства участвующих индивидов и для возникновения общего триумфального крика. И каким бы путем это ни происходило, в конце концов, т. е. через несколько лет, они всегда приходят к настоящему браку втроем, — также и в том отношении, что рано или поздно второй гусак начинает тоже совокупляться с гусыней, и все три птицы вместе исполняют церемонию спаривания. Самое замечательное в этих тройственных браках — а мы имели возможность наблюдать целый ряд таких случаев — состоит в их биологическом успехе: они постоянно держатся на самой вершине рангового порядка в своей колонии, никогда не изгоняются из своего гнездового участка и из года в год выращивают достаточно многочисленное потомство. Таким образом, "гомосексуальный" союз триумфального крика между двумя гусаками никак нельзя считать чем-то патологическим, тем более что он встречается и у гусей, живущих на свободе: Питер Скотт наблюдал у диких короткоклювых гусей в Исландии значительный процент семей, состоявших из двух самцов и одной самки. Биологическое преимущество, вытекающее из удвоения оборонной мощи отцов, было там еще более явным, чем у наших гусей, в значительной степени защищенных от хищников.

Я достаточно подробно описал, как новый член может быть принят ss закрытый круг группы триумфального крика в силу долгого знакомства. Мне осталось еще изобразить событие, при котором союз триумфального крика возникает внезапно, словно взрыв, и мгновенно связывает двух индивидов навсегда. Мы говорим в этом случае, без всяких кавычек, что они влюбились друг в друга. Английское "falling in love'"* и ненавистное мне из-за его вульгарности немецкое выражение "sich verknallen" ^2 * оба наглядно передают внезапность этого события.

' *Буквально: "падение в любовь" (англ.). — Примеч. пер. ^t *0^ knallen — "трещать, хлопать" (нем.); приблизительно соответствует русскому "втрескаться". — Примеч. пер.

==194

У самок и у очень молодых самцов изменение поведения бывает из-за некоторой "стыдливой" сдержанности не столь явным, как у взрослых гусаков, но отнюдь не менее глубоким и роковым — скорее наоборот. Зрелый же самец оповещает о своей молодой любви фанфарами и литаврами; просто невероятно, насколько может внешне измениться животное, не располагающее ни ярким брачным нарядом, как костистые рыбы, у которых он начинает сверкать при таком состоянии, ни специальной структурой оперения, как павлины и многие другие птицы, демонстрирующие его при сватовстве. Со мной случалось, что я буквально не узнавал хорошо знакомого гусака, если он "впал в любовь" вчера или сегодня. Мышечный тонус повышен, в результате возникает энергичная, напряженная осанка, изменяющая общие очертания птицы; каждое движение производится с преувеличенной затратой сил; взлет, на который в другом состоянии трудно решиться, влюбленному удается так, словно он колибри; крошечные расстояния, которые каждый разумный гусь прошел бы пешком, он пролетает, чтобы шумно, с триумфальным криком обрушиться возле своей обожаемой. Ему нравится разгонять и тормозить, как подростку на мотоцикле, и в поисках ссор, как мы уже видели, он тоже ведет себя очень похоже.

Влюбленная юная самка никогда не навязывается своему возлюбленному, никогда не бегает за ним; самое большее — она "как бы случайно" находится в тех местах, где он часто бывает. Благосклонна ли она к его сватовству, гусак узнает только по игре ее глаз: она смотрит на его импонирующие жесты не прямо, а "будто бы" куда-то в сторону. На самом деле она смотрит на него, но не поворачивает головы, чтобы не выдать направление своего взгляда, а следит за ним краем глаза, точь-в-точь как это делают дочери человеческие.

Как это, к сожалению, бывает и у людей, иногда волшебная стрела Амура попадает только в одного. Судя по нашим протоколам, это чаще случается с юношей, чем с девушкой, хотя здесь возможна ошибка из-за того, что тонкие внешние проявления женской влюбленности и у гусей труднее заметить, чем более явные проявления мужской. У самца сватовство часто бывает успешным и тогда, когда предмет его любви не отвечает ему таким же чувством, потому что ему дозволено самым настойчивым образом преследовать свою возлюбленную, отгонять с дракой всех других претендентов и безмерным упорством своего постоянного, преисполненного надежд присутствия постепенно добиться, что предмет его ухаживания привыкает к нему настолько, что вносит свой голос в его триумфальный крик. Несчастная и долго безуспешная влюбленность бывает главным образом тогда, когда ее объект уже прочно связан с кем-то другим. Гусак во всех наблюдавшихся случаях такого рода очень скоро отказывался от своих притязаний. Но об одной очень ручной гусыне, которую я сам вырастил, в протоколе значится, что она более четырех лет в неизменной любви ходила следом за счастливым в браке гусаком. Она всегда "как бы случайно" скромно присутствовала на расстоянии нескольких метров от его семьи. И она ежегодно доказывала также и свою брачную верность возлюбленному неоплодотворенной кладкой!

==195

Верность в отношении триумфального крика и сексуальная верность своеобразно коррелируются, причем по-разному у самок и у самцов. В идеальном нормальном случае, когда все ладится и не возникает никаких помех, т. е. когда пара здоровых, темпераментных серых гусей прочно влюбляется друг в друга первой своей весной, и ни один из них не теряется в пути, не попадает в зубы к лисе, не погибает от глистов, не сбивается ветром на телеграфные провода и т. д., то оба гуся скорее всего будут всю жизнь верны друг другу как в триумфальном крике, так и в половой связи. Если же судьба разрушает первый союз любви, то и гусак, и гусыня могут вступить в новый союз триумфального крика тем легче, чем раньше произошло нарушение, но примечательно, что при этом нарушается моногамность копуляции, причем у гусака сильнее, чем у гусыни. Такой самец вполне нормально празднует триумфы со своей супругой, честно стоит на страже у гнезда, защищает свою семью так же отважно, как и любой другой; короче говоря, он во всех отношениях образцовый отец семейства — только при случае совокупляется с другими гусынями. В особенности он расположен к этим отклонениям тогда, когда его самки нет поблизости, например если он находится вдали от гнезда, а она сидит на яйцах. Но если чужая самка приближается к выводку или к центру их гнездового участка, гусак очень часто нападает на нее и гонит прочь. Наблюдатели, склонные очеловечивать поведение животных, в таких случаях обвиняют гусака в стремлении сохранить свои "связи" в тайне от супруги, что, разумеется, означает чрезвычайное преувеличение его умственных способностей. В действительности возле семьи или гнезда он реагирует на чужую гусыню так же, как на любого гуся, не принадлежащего к группе, т. е. прогоняет, в то время как на нейтральной территории отсутствует реакция защиты семейства, мешающая ему видеть в ней самку. Чужая самка является лишь партнершей в половом акте; гусак не проявляет никакой склонности задерживаться возле нее, ходить с ней вместе и уж тем более защищать ее или ее гнездо. Если появляется потомство, то выращивать своих внебрачных детей ей приходится в одиночку.

Чужая самка, со своей стороны, старается осторожно и "как бы случайно" быть поближе к своему другу. Он ее не любит, но она любит его, т. е. с готовностью приняла бы предложение триумфального крика, если бы он его сделал. У самок серых гусей готовность к половому акту гораздо сильнее связана с влюбленностью, чем у самцов; иными словами, известная диссоциация между союзом любви и сексуальным влечением и у гусей легче и чаще проявляется среди мужчин, чем среди женщин. И войти в новую связь, если порвалась прежняя, гусыне тоже гораздо труднее, чем гусаку. Прежде всего это относится к ее первому вдовству. Чем чаще она становится вдовой или партнер ее покидает, тем легче ей становится найти нового, но и тем слабее бывает, как правило, новый союз. Поведение многократно вдовевшей или "разводившейся" гусыни очень сильно отклоняется от типичного. Сексуально более активная, менее заторможенная чопорностью, чем молодая самка, одинаково готовая вступить и в новый союз

==196

триумфального крика, и в новую половую связь, такая гусыня становится прототипом "femme fatale"'*. Она прямо-таки провоцирует серьезное сватовство молодого гусака, который был бы готов к пожизненному союзу, но после недолгого брака делает своего избранника несчастным, бросая его ради нового возлюбленного. История жизни и браков самой старой нашей серой гусыни Ады

— великолепный пример только что описанного; ее история закончилась поздней "grande passion" ^2 * и счастливым браком, но это довольно редкий случай. Протокол Ады читается, как захватывающий роман, но его место в другой книге.

Чем дольше прожила пара в счастливом супружестве и чем ближе подходило их бракосочетание к очерченному выше идеальному случаю, тем труднее бывает, как правило, овдовевшему супругу вступить в новый союз триумфального крика, а самке, как мы уже говорили, еще труднее, чем самцу. Гейнрот описывает случаи, когда овдовевшие гусыни до конца жизни оставались одинокими и не проявляли сексуальной активности. У гусаков мы ничего подобного не наблюдали: поздно овдовевшие сохраняли траур не больше года, а затем начинали время от времени вступать в половые связи, а это в конце концов окольным путем приводит, как мы уже видели на с. 193—194, к новому правильному союзу триумфального крика. Исключений из только что описанных правил имеется множество. Например, мы видели, как одна гусыня, долго прожившая в безукоризненном браке, тотчас же после потери супруга вступила в новый, во всех отношениях полноценный брак, и наше объяснение, что в прежнем супружестве что-то все же было, вероятно, не в порядке, слишком похоже на petitio principii ^3 *.

Подобные исключения чрезвычайно редки, так что мне, пожалуй, лучше было бы вообще о них промолчать, чтобы не нарушать правильного впечатления о прочности и постоянстве, характеризующих союз триумфального крика, причем не в идеализированном нормальном случае, а в статистическом среднем из всех наблюдавшихся случаев. Если воспользоваться каламбуром, триумфальный крик — это лейтмотив всех мотиваций, определяющих повседневную жизнь диких гусей. Он постоянно звучит едва заметной нотой в обычном голосовом контакте, — в том гоготании, которое Сельма Лагерлёф так удивительно верно перевела словами: "Я здесь, а где ты?" — несколько усиливаясь при недружелюбной встрече двух семей и полностью исчезая лишь при мирной кормежке на пастбище и в особенности при тревоге, при общем бегстве или при перелетах крупных стай на большие расстояния. Однако едва лишь проходит такое возбуждение, временно подавляющее триумфальный крик, как у гусей тотчас же вырывается, в определенной степени как явление контраста, быстрое приветственное гоготание, которое мы уже знаем как самую слабую по интенсивности степень триумфального крика. Члены группы, объединенной этим союзом, целый день и при

' ""Роковой женщины" (фр.)· — Примеч. пер.

^"Великой страстью" (фр.)· — Примеч. пер.

^3 "Предвосхищение основания (лат.) (логическая ошибка, состоящая в том, что некоторое утверждение доказывается с помощью другого утверждения, которое само еще не доказано). — Примеч. пер.

==197

каждом удобном случае, так сказать, уверяют друг друга: "Мы едины мы вместе против всех чужих!"

По другим инстинктивным действиям мы уже знаем о той замечательной спонтанности, о том исходящем изнутри производстве стимула, специфического для определенной формы поведения, которое в точности соразмерно "потреблению" соответствующего движения, т. е. этого стимула производится тем больше, чем чаще животному приходится выполнять это движение. Мыши должны грызть, куры клевать, а белки прыгать. При нормальных жизненных условиях это им необходимо, чтобы прокормиться. Но когда в условиях лабораторного плена такой нужды нет, это им так же необходимо — потому что все инстинктивные действия порождаются внутренним производством стимулов, а внешние раздражители лишь направляют запуск этих действий в конкретных условиях места и времени. Точно так же серому гусю необходимо триумфально кричать, и если отнять у него возможность удовлетворять эту потребность, то он превращается в патологическую карикатуру на самого себя. Он не может разрядить накопившееся возбуждение на какой-нибудь замещающий объект, как это делает мышь, грызущая любые предметы, или белка, стереотипно кувыркающаяся в тесной клетке, чтобы избавиться от потребности в движении. Серый гусь, не имеющий партнера, с которым можно триумфально кричать, сидит или бродит печальный и подавленный. Если Йеркс однажды так метко сказал о шимпанзе, что один шимпанзе — это вообще не шимпанзе, то к диким гусям это относится еще в гораздо большей степени, даже тогда — и особенно тогда, — когда одинокий гусь находится в густонаселенной колонии, где у него нет партнера по триумфальному крику. Если такая печальная ситуация преднамеренно создается в опыте, в котором одного-единственного гусенка выращивают, как Каспара Гаузера*, изолированно от собратьев по виду, то у этого несчастного создания наблюдается ряд характерных нарушений поведения. Они относятся и к неодушевленному, и — в еще большей степени — к одушевленному окружению и весьма многозначительно напоминают нарушения, установленные Рене Спитсом у госпитализированных детей, которые лишены достаточных социальных контактов. Такое существо не только лишено способности реагировать должным образом на стимулы, исходящие из внешней среды; оно старается по возможности уклониться от любых внешних раздражений. Поза лежа лицом к стене является при таких состояниях "патогномонической", т. е. ее одной уже достаточно для диагноза. Так же и гуси, которых психически искалечили подобным образом, садятся, уткнувшись клювом в угол комнаты, а если поместить в одну комнату двух, как мы сделали однажды, то в два угла, расположенные по диагонали. Рене Спите, которому мы показали этот эксперимент, был просто потрясен такой аналогией между поведением наших подопытных животных и тех детей, которых он изучал в сиротском приюте. В отличие от детей, искалеченный таким образом гусь поддается лечению, но полностью ли, мы еще не знаем, поскольку на восстановление требуются годы. Едва ли не более драматично, чем такая экспериментальная помеха образованию триумфального крика, действует насильственный разрыв этого союза, что в естественных усло-

==198

виях случается слишком часто. Первая реакция серого гуся на исчезновение партнера состоит в том, что он изо всех сил старается того отыскать. Он беспрерывно, буквально день и ночь, издает трехсложный дальний зов, торопливо и взволнованно обегает привычные места, в которых обычно бывал вместе с пропавшим, и все больше расширяет радиус своих поисков, облетая большие пространства с непрерывным призывным криком. С утратой партнера тотчас же пропадает всякая готовность к борьбе, осиротевший гусь вообще перестает защищаться от нападений собратьев по виду, убегает от более молодых и слабых; а поскольку о его состоянии быстро "начинаются толки" в колонии, он сразу оказывается на самой низшей ступени рангового порядка. Порог всех раздражений, вызывающих бегство, значительно понижается, птица проявляет крайнюю трусость не только по отношению к собратьям по виду, она пугается всех раздражений, исходящих от внешнего мира, гораздо больше, чем прежде. Гусь, бывший до этого ручным, может начать бояться людей, как неприрученный.

Иногда, правда, у гусей, выращенных человеком, может случиться обратное: осиротевшая птица снова привязывается к своему опекуну, на которого уже не обращала никакого внимания, пока была счастливо связана с другими гусями. Так было, например, с гусаком Копфшлицем, когда мы, как было рассказано на с. 192, отправили в ссылку его друга Макса. Дикие гуси, нормальным образом выращенные их собственными родителями, сделавшись одинокими, могут вернуться к родителям или к братьям и сестрам, с которыми они перед тем уже не поддерживали каких-либо заметных отношений, но, как показывают именно эти наблюдения, сохраняли латентную привязанность к ним. Несомненно, к этому же кругу явлений относится и тот факт, что гуси, которых мы уже взрослыми переселяли в дочерние колонии нашего гусиного поселения — на озеро Аммерзее или на пруд Амперштаувайер в Фюрстенфельдбруке, — возвращались в старую колонию на Эсс-зее, если теряли супругов или партнеров по триумфальному крику.

Все описанные выше симптомы, относящиеся к вегетативной нервной системе и к поведению, весьма сходным образом проявляются у тоскующих людей. Джон Баулби в своем исследовании грусти у маленьких детей дал столь же наглядную, сколь трогательную картину этих явлений; и просто невероятно, до каких деталей простирается здесь аналогия между человеком и птицей! В точности как человеческое лицо, особенно вблизи глаз, при длительном сохранении описанного депрессивного состояния покрывается "знаками судьбы", то же самое происходит и с лицом серого гуся. В обоих случаях ввиду длительного снижения симпатического тонуса особенно сильные изменения происходят под глазами, что придает лицу "опечаленное" выражение. Мою любимую старую серую гусыню Аду я узнаю издали среди сотен других гусей по этому скорбному выражению глаз, и я получил однажды впечатляющее подтверждение, что это не плод моей фантазии. Один очень опытный знаток животных и особенно птиц, ничего не знавший о предыстории Ады, вдруг показал на нее и сказал: "Эта гусыня, должно быть, хлебнула горя!"

==199

Из принципиальных гносеологических соображений мы считаем научно незаконными любые высказывания о субъективных переживаниях животных, за исключением одного: субъективные переживания у животных есть. Нервная система животного отличается от нашей, так же как и происходящие в ней физиологические процессы; и можно считать несомненным, что переживания, идущие параллельно с этими процессами, также качественно отличаются от наших. Но эта гносеологически чистая установка по поводу субъективных переживаний у животных, естественно, никоим образом не означает, что отрицается их существование. Мой учитель Гейнрот на упрек, будто он видит в животном бездушную машину, обычно отвечал с улыбкой: "Совсем наоборот, я считаю животных эмоциональными людьми с очень слабым интеллектом!" Мы не знаем и не можем знать, что субъективно происходит в гусе, который проявляет все объективные симптомы человеческого горя. Но мы не можем удержаться от чувства, что его страдание очень сродни нашему!

Чисто объективно все поведение, какое можно наблюдать у дикого гуся, лишенного союза триумфального крика, обнаруживает столь близкое сходство, какое можно себе представить, с поведением животных, сильно привязанных к месту обитания, когда их вырывают из привычного окружения и пересаживают в чужую обстановку. Здесь начинаются те же отчаянные поиски и так же пропадает всякая боеготовность до тех пор, пока животное не найдет свои родные места. Для сведущего человека характеристика связи серого гуся с партнером по триумфальному крику будет наглядной и меткой, если сказать, что гусь относится к нему во всех отношениях так же, как относится к центру своей территории чрезвычайно привязанное к своему участку животное, у которого эта привязанность тем сильнее, чем больше его "степень знакомства" с нею. В непосредственной близости к этому центру не только внутривидовая агрессия, но и многие другие автономные жизненные проявления соответствующего вида достигают наивысшей интенсивности. Моника Майер-Гольцапфель определила партнера по личной дружбе как "животное с притягательной силой дома" ("das Tier mit der Heimvalenz") и тем самым ввела термин, который свободен от антропоморфной субъективизации поведения животных, но при этом во всей полноте охватывает значение чувств, вызываемых настоящим другом.

Поэты и психоаналитики давно уже знают, как близко соседствуют любовь и ненависть; знают, что и у нас, людей, объект любви почти всегда "амбивалентным" образом бывает и объектом агрессии. Триумфальный крик у гусей — никакое подчеркивание этого не может быть слишком сильным — это лишь аналог, в лучшем случае лишь грубо упрощенная модель человеческой дружбы и любви; однако эта модель знаменательным образом показывает, как может возникнуть такая амбивалентность. Если даже у серых гусей также и во втором акте церемонии, при дружески приветственном повороте друг другу, при нормальных условиях уже почти нет примеси агрессии, то в целом, особенно в первой части, сопровождаемой "грохотанием", ритуал содержит полную меру автохтонной агрессии, которая направлена, хотя и лишь латентно, против возлюбленного друга и партнера. Что это именно так,

К оглавлению

==200

мы знаем не только из эволюционных соображений, приведенных в предыдущей главе, но и из наблюдения исключительных случаев, которые бросают яркий свет на взаимодействие первичной агрессии и ставших автономными мотиваций триумфального крика.

Наш самый старый белый гусь, Паульхен, на втором году жизни образовал пару с белой гусыней такого же возраста, но в то же время сохранял узы триумфального крика с другим белым гусаком, Шнееротом, который хотя и не был ему братом, но стал им в братской совместной жизни. У белых гусаков есть обыкновение, широко распространенное у настоящих и нырковых уток, но очень редкое у гусей: насиловать чужих самок, особенно тогда, когда они находятся на гнезде, насиживая яйца. И когда на следующий год супруга Паульхена построила гнездо, отложила яйца и стала их насиживать, возникла ситуация, столь же интересная, сколь ужасная: Шнеерот постоянно насиловал самку грубейшим образом, а Паульхен ничего не мог против этого предпринять! Когда Шнеерот подходил к гнезду и хватал гусыню, Паульхен с величайшей яростью бросался на развратника, но затем, добежав до него, обходил его резким зигзагом и в конце концов нападал на какой-нибудь безобидный замещающий объект, например на нашего фотографа, снимавшего эту сцену на пленку. Никогда прежде я не видел столь отчетливо эту власть переориентирования, закрепленного ритуализацией: Паульхен хотел напасть на Шнеерота, — тот, вне всяких сомнений, возбуждал его гнев, — но не мог. потому что накатанная дорога ритуализованной формы движения проносила его мимо предмета ярости так же жестко и надежно, как стрелка, установленная соответствующим образом, посылает локомотив на соседний путь.

Поведение этого белого гуся показывает совершенно определенно, что даже стимулы, однозначно запускающие агрессию, если они исходят от партнера, запускают только триумфальный крик, а не нападение. У белых гусей церемония не разделяется на два акта так отчетливо, как у серых, у которых первый акт содержит больше агрессии и направляется наружу, а второй состоит почти исключительно в социально мотивированном обращении к партнеру. Белые гуси вообще, и в особенности их триумфальный крик, вероятно, сильнее заряжены агрессивностью, чем наши дружелюбные серые. В отношении этого признака триумфальный крик белых гусей примитивнее, чем у их серых родственников. Таким образом, в описанном анормальном случае смогло возникнуть поведение, которое в механике своих побуждений полностью соответствовало исходному переориентированному нападению, нацеленному мимо партнера, какое мы уже видели на с. 176 у цихлид. Здесь хорошо применимо Фрейдово понятие регрессии.

Несколько иной процесс регрессии может внести определенные изменения и в триумфальный крик серого гуся, а именно в его вторую наименее агрессивную фазу, и в этих изменениях отчетливо проявляется изначальное участие инстинкта агрессии. Это в высшей степени драматичное событие случается лишь тогда, когда два сильных гусака вступили в союз триумфального крика, как описано на с. 192. Мы уже говорили, что даже самая боеспособная гусыня уступает в борьбе самому слабому гусаку, так что ни одна нормальная пара гусей не может

==201

выстоять против двух таких друзей, и потому они обычно стоят в ранговом порядке гусиной колонии очень высоко. С возрастом и с долгим пребыванием в высоком ранге у них растет "самоуверенность", т. е. уверенность в победе, а вместе с тем и агрессивность. Одновременно, как мы видели на с. 189, интенсивность триумфального крика растет и вместе со степенью знакомства партнеров, т. е. с продолжительностью их союза. При этих обстоятельствах вполне понятно, что церемония единства такой пары гусаков приобретает столь высокую степень интенсивности, какая у разнополой пары не достигается никогда. Уже неоднократно упоминавшихся Макса и Копфшлица, которые "женаты" теперь уже девять лет, я узнаю издали по сумасшедшей восторженности их триумфального крика.

И вот, иногда бывает, что триумфальный крик таких гусаков выходит из всяких рамок, доходит до экстаза, и тут происходит нечто весьма примечательное и жуткое. Звуки становятся все громче, сдавленнее и быстрее, шеи вытягиваются все более и более горизонтально, теряя тем самым характерное для церемонии поднятое положение, а угол, на который отклоняется переориентированное движение от направления на партнера, становится все меньше. Иными словами, ритуализованная церемония при чрезмерном нарастании ее интенсивности все более и более утрачивает те двигательные признаки, которые отличают ее от неритуализованного прототипа. Таким образом, происходит настоящая регрессия в смысле Фрейда: церемония возвращается к эволюционно более раннему, первоначальному состоянию. Впервые такую "деритуализацию" ("Entritualisierung") обнаружил Николаи на снегирях. Церемония приветствия у самок этих птиц, как и триумфальный крик у гусей, возникла посредством ритуализации из исходных угрожающих жестов. Если усилить сексуальные побуждения самки снегиря долгим одиночеством, а затем поместить ее вместе с самцом, то она преследует его жестами приветствия, которые принимают агрессивный характер тем отчетливее, чем сильнее напряжение полового инстинкта.

У пары гусаков возбуждение такой экстатической любви-ненависти может на любом уровне остановиться и вновь затихнуть; затем развивается триумфальный крик, хотя все еще крайне возбужденный, однако нормально завершающийся тихим и нежным гоготанием, даже если их жесты только что угрожающе приближались к проявлениям яростной агрессивности. Даже если видишь такое впервые, ничего не зная о только что описанных процессах, испытываешь при виде подобных проявлений чрезмерно пылкой любви какое-то неприятное чувство. Невольно приходят на ум выражения вроде "Так тебя люблю, что съел бы", и вспоминается старая мудрость, которую так часто подчеркивал Фрейд, что именно обиходная речь обладает надежным и верным чутьем к глубочайшим психологическим взаимосвязям.

Однако в единичных случаях — за десять лет наблюдений над гусями у нас в протоколах таких всего три — деритуализация, дошедшая до наивысшего экстаза, не отступает; и тогда происходит непоправимое событие, влекущее чрезвычайно тяжелые последствия для дальнейшей жизни участников: угрожающие и боевые позы обоих гусаков приобретают все более чистые формы, возбуждение доходит до точки кипения,

==202

— и прежние друзья внезапно хватают друг друга за шиворот и ороговелыми сгибами крыльев обрушивают друг на друга град ударов, звуки которых разносятся далеко. Такую смертельно серьезную схватку слышно буквально за километр. В то время как обычная драка двух гусаков, которая разгорается из-за соперничества за самку или за место для гнезда, редко длится больше нескольких секунд, а больше минуты

— никогда, в одном из трех боев между бывшими партнерами по триумфальному крику мы запротоколировали продолжительность боя в целых четверть часа после того, как мы бросились к ним издалека, встревоженные шумом сражения. Ужасающая, ожесточенная ярость таких схваток, видимо, лишь в малой степени объясняется тем обстоятельством, что противники слишком хорошо знакомы и потому испытывают друг перед другом меньше страха, чем перед чужими. Чрезвычайная ожесточенность супружеских ссор тоже черпается не только из этого источника. Я думаю, что, скорее, в каждой настоящей любви спрятан такой заряд латентной, замаскированной связью агрессии, что при разрыве этой связи возникает тот отвратительный феномен, который мы называем ненавистью. Нет любви без агрессии, но нет и ненависти без любви!

Победитель никогда не преследует побежденного, и мы ни разу не видели, чтобы между ними возникла вторая схватка. Наоборот, в дальнейшем эти гусаки намеренно избегают друг друга; когда гуси большим стадом пасутся на болотистом лугу за оградой, они всегда находятся в диаметрально противоположных точках. Если они случайно, не заметив друг друга вовремя, или благодаря нашему вмешательству, предпринятому ради эксперимента, оказываются рядом, то демонстрируют, пожалуй, самое достопримечательное поведение, какое мне приходилось видеть у животных; трудно решиться описать его, ибо это навлекает подозрение в беспредельном очеловечении: гусаки смущаются'. Они не могут видеть друг друга, не могут друг на друга смотреть. Их взгляды беспокойно блуждают вокруг, колдовски притягиваясь к объекту любви и ненависти, и отскакивают, как отдергивается палец от раскаленного металла; вдобавок они все время производят замещающие движения: оправляют оперение, трясут клювом нечто несуществующее и т. п. Просто уйти они тоже не в состоянии, ибо все, что может выглядеть бегством, запрещено древним заветом — любой ценой "сохранять лицо". Поневоле становится жалко их обоих; чувствуется, что ситуация чрезвычайно болезненная. Исследователь, занимающийся проблемами внутривидовой агрессии, много бы дал за возможность посредством точного количественного анализа мотиваций установить пропорциональные соотношения, в которых первичная агрессия и автономное, обособившееся побуждение к триумфальному крику взаимодействуют Друг с другом в различных частных случаях такой церемонии. По-видимому, мы постепенно приближаемся к решению этой задачи, но рассмотрение соответствующих исследований завело бы нас здесь слишком далеко.

Вместо этого мы хотели бы еще раз окинуть взглядом все, что узнали в этой главе об агрессии и о тех особых механизмах торможения, которые не только исключают какую бы то ни было борьбу между

==203

вполне определенными индивидами, постоянно связанными друг с другом, но и создают между ними союз того типа, с которым мы подробно познакомились на примере триумфального крика гусей. Затем мы хотим исследовать отношения между таким союзом и теми другими механизмами социальной совместной жизни, которые я описал в предыдущих главах. Когда я сейчас перечитываю ради этого соответствующие главы, меня охватывает удручающее чувство бессилия: я сознаю, как мало мне удалось воздать должное величию и значению эволюционных явлений, о которых, как я полагаю, я в самом деле знаю, как они происходили, и которые я решился описать. Можно было бы думать, что сколько-нибудь наделенный даром слова ученый, который всю свою жизнь занимался некоторым предметом, должен быть в состоянии изложить свои добытые тяжким трудом результаты таким образом, чтобы передать слушателю или читателю не только то, что он знает, но и то, что он при этом чувствует. Мне остается лишь надеяться, что чувством, которое я не сумел выразить в словах, повеет на читателя из лапидарного изложения фактов, если я воспользуюсь здесь подобающим мне средством краткого научного обзора.

Как мы знаем из 8-й главы, существуют животные, которые полностью лишены внутривидовой агрессии и всю жизнь держатся в прочно связанных стаях. Можно было бы думать, что этим созданиям предначертано развитие постоянной дружбы и братской сплоченности отдельных особей; но как раз у таких мирных стадных животных ничего подобного никогда не бывает, их сплоченность всегда совершенно анонимна. Личный союз, личную дружбу мы находим только у животных с высокоразвитой внутривидовой агрессией, причем этот союз тем прочнее, чем агрессивнее соответствующий вид. Едва ли есть рыбы агрессивнее цихлид и птицы агрессивнее гусей. Самое агрессивное из всех млекопитающих — вошедший в поговорку волк, "bestia senza pace" у Данте, — самый верный из всех друзей. Если животное в зависимости от времени года попеременно становится то территориальным и агрессивным, то неагрессивным и стадным, то любая возможная для него личная связь ограничена периодом агрессивности.

Личный союз возник в ходе великого становления, несомненно, в тот момент, когда у агрессивных животных появилась необходимость в совместной деятельности двух или более особей ради некоторой цели, служащей для сохранения вида, — вероятно, большей частью ради заботы о потомстве. Несомненно, что личный союз — любовь — во многих случаях возникал из внутривидовой агрессии; в большинстве известных случаев это происходило путем ритуализации переориентированного нападения или угрозы. Поскольку возникшие таким образом ритуалы связаны лично с партнером и поскольку в дальнейшем, превратившись в самостоятельные инстинктивные действия, они становятся потребностью, они превращают в насущную потребность и постоянное присутствие партнера, а его самого в "животное с притягательной силой дома".

Внутривидовая агрессия на миллионы лет старше личной дружбы и любви. В течение долгих эпох истории Земли несомненно появлялись чрезвычайно свирепые и агрессивные животные. Почти все рептилии,

==204

каких мы знаем сегодня, именно таковы, и трудно предположить, что в давние времена это было иначе. Однако личный союз мы знаем только у костистых рыб, у птиц и у млекопитающих, то есть у групп, ни одна из которых не известна до позднего мезозоя. Так что внутривидовой агрессии без ее противника (Gegenspieler) — любви бывает сколько угодно, но

любви без агрессии не бывает.

Механизмом поведения, который необходимо четко, как особое понятие, отделять от внутривидовой агрессии, является ненависть — уродливая младшая сестра большой любви. В отличие от обычной агрессии она направлена на индивида, в точности как и любовь, и, по-видимому, любовь является предпосылкой ее наличия: по-настоящему ненавидеть можно, наверное, лишь то, что когда-то любил и все еще любишь, хоть

и отрицаешь это.

Пожалуй, излишне указывать на аналогии между описанным выше социальным поведением некоторых животных, прежде всего диких гусей, и человека. Все прописные истины наших пословиц кажутся в той же мере подходящими и для этих птиц. Как опытные эволюционисты и добрые дарвинисты, мы можем и должны извлечь из этого важные выводы. Прежде всего мы знаем, что самыми последними общими предками птиц и млекопитающих были примитивные рептилии верхнего девона и нижнего каменноугольного периода, которые наверняка не обладали высокоразвитой общественной жизнью и вряд ли были умнее лягушек. Отсюда следует, что сходные черты социального поведения серых гусей и человека не унаследованы от общих предков; они не "гомологичны", а возникли, несомненно, посредством так называемого конвергентного приспособления. И так же несомненно, что их существование не случайно; невероятность случайного совпадения хотя и можно было бы вычислить, но только с помощью астрономических чисел.

Если в высшей степени сложные нормы поведения — как, например, влюбленность, дружба, ранговые притязания, ревность, скорбь и т. д. и т. п. — у серых гусей и у человека не только похожи, но и просто-таки совершенно одинаковы до забавных мелочей, это говорит нам с достоверностью, что каждый такой инстинкт выполняет некоторую вполне определенную роль в сохранении вида, и притом такую, которая у серых гусей и у людей почти или совершенно одинакова. Совпадения в поведении могли возникнуть только так.

Как добрые естествоиспытатели, не верящие в "безошибочные инстинкты" и прочие чудеса, мы считаем самоочевидным, что каждая такая форма поведения является функцией некоторой специальной телесной структуры, состоящей из нервной системы, органов чувств и т. д., иными словами — структуры, выработанной организмом под давлением отбора. Если мы попытаемся представить себе — например, с помощью электронной или иной мысленной модели, — какую наименьшую сложность должен иметь физиологический аппарат такого рода, чтобы произвести такую форму социального поведения, как, например, триумфальный крик, то мы с изумлением обнаружим, что такие достойные восхищения органы, как глаз или ухо, кажутся чем-то простым в сравнении с этим аппаратом. Чем сложнее и дифференцированное два органа, аналогично устроенных и выполняющих одну и ту же функцию, тем

==205

больше у нас оснований объединить их общим, функционально определенным понятием и обозначить одним и тем же названием, хотя бы их эволюционное происхождение было совершенно различно. Если, скажем, каракатицы или головоногие, с одной стороны, и позвоночные, с другой, независимо друг от друга изобрели глаза, которые построены по одному и тому же принципу линзовой камеры и в обоих случаях состоят из одних и тех же конструктивных элементов — хрусталика, радужной оболочки, стекловидного тела и сетчатки, то нет никаких разумных доводов против того, чтобы оба органа, у каракатиц и у позвоночных, называть глазами, без всяких кавычек. С таким же правом мы можем это себе позволить, говоря о формах социального поведения высших животных, которое по меньшей мере по такому же числу признаков аналогично поведению человека.

Духовно высокомерным людям сказанное в этой главе должно послужить серьезным предупреждением. У животного, даже не принадлежащего к привилегированному классу млекопитающих, исследование обнаруживает механизм поведения, который соединяет определенных индивидов на всю жизнь и превращается в сильнейший мотив, господствующий над всем поведением, пересиливающий все "животные" инстинкты — голод, сексуальность, агрессию и страх — и создающий общественный порядок в формах, характерных для данного вида. Такой союз во всем аналогичен тем достижениям, которые у нас, людей, связаны с чувствами любви и дружбы в их самой чистой и благородной форме.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46-47-48-49-50-51-52-53-54-55-56-57-58-59-