Глава 8 АНОНИМНАЯ СТАЯ

Осилить массу можно только массой. Гете

Первая из трех форм сообщества, которые мы хотим сравнить, в известной мере в качестве древнего и мрачного фона, с единением, построенным на личной дружбе и любви, — это так называемая анонимная стая. Это самая частая и, несомненно, самая примитивная форма сообщества, которая обнаруживается уже у многих беспозвоночных, например у каракатиц и у насекомых. Однако это вовсе не значит, что она не встречается у высших животных; даже люди при определенных, поистине ужасных обстоятельствах могут впасть в состояние анонимной стаи, "деградировать до нее", как это происходит при панике.

Под "стаей" мы понимаем не любые случайные скопления особей одного и того же вида, которые возникают, скажем, когда много мух или коршунов собирается на падали или когда на каком-нибудь особенно благоприятном участке приливной зоны образуются сплошные скопления улиток или актиний. Понятие стаи определяется тем, что отдельные особи некоторого вида реагируют друг на друга сближением, и, значит, их удерживают вместе некоторые формы поведения, которые одна или несколько особей вызывают у других. Поэтому для образования стаи характерно, что множество особей, тесно сомкнувшись, движется в одном направлении.

Сплоченность анонимной стаи вызывает ряд вопросов, относящихся к физиологии поведения. Они касаются не только функционирования органов чувств и нервной системы, вызывающих движение в одном направлении, "положительный таксис", но прежде всего и высокой избирательности этих реакций. Когда такое стадное животное стремится любой ценой быть в непосредственной близости ко множеству себе подобных и лишь в самом крайнем случае удовлетворяется в качестве

==156

замещающих объектов животными другого вида, это требует объяснения. Такое стремление может быть врожденным, как, например, у многих уток, которые избирательно реагируют на цвет крыльев своего вида и летят следом, но оно может зависеть и от индивидуального обучения.

Мы не сможем ответить на многие "почему?", возникающие в связи со сплоченностью анонимной стаи, пока не найдем вполне удовлетворительного ответа на вопрос "зачем?" в том смысле, в каком о нем говорилось выше (с. 71—72). При постановке этого вопроса мы сталкиваемся с парадоксом: так легко оказалось найти вполне убедительный ответ на, казалось бы, бессмысленный вопрос, для чего может быть полезна "вредная" агрессия, о значении которой для сохранения вида мы уже знаем из 3-й главы; но, странным образом, очень трудно сказать, для чего нужно объединение в громадные анонимные стаи, какие бывают у рыб, птиц и многих млекопитающих. Мы слишком привыкли видеть эти сообщества; а поскольку мы сами тоже ведь социальные существа, нам слишком легко представить себе. что одинокая сельдь, одинокий скворец или бизон не могут чувствовать себя хорошо. Поэтому вопрос "зачем?" просто не приходит в голову. Однако правомерность такого вопроса сразу становится ясной, если мы присмотримся к очевидным вредным последствиям объединения в крупные стаи: большому количеству животных трудно найти корм, им невозможно спрятаться (а такую возможность естественный отбор в других случаях оценивает очень высоко), возрастает подверженность паразитам, и т. д. и т. п.

Легко предположить, что одна сельдь, плывущая в океане сама по себе, один вьюрок, самостоятельно отправляющийся осенью в странствие, один лемминг, пытающийся в одиночку найти угодья побогаче при угрозе голода, имели бы лучшие шансы на выживание. Плотные стаи, в которых держатся эти животные, прямо-таки провоцируют их эксплуатацию "соответствующими" охотниками вплоть до Германского акционерного общества рыболовства в Северном море. Мы знаем, что инстинкт, собирающий животных вместе, обладает огромной силой и что притягивающее действие, которое оказывает стая на отдельные особи и их небольшие группы, возрастает с размером стаи, причем, вероятно, в геометрической прогрессии. В результате у многих животных, как, например, у вьюрков, может возникать смертельный circalus vitiosus'*. Если из-за случайных внешних обстоятельств — например, особенно обильного урожая буковых орешков в какой-либо местности — зимнее скопление этих птиц значительно превысит обычную величину, то их лавина перерастает экологически допустимые пределы, и птицы массами гибнут от голода. Я имел возможность наблюдать такое гигантское скопление зимой 1951 года близ озера Тунерзее в Швейцарии. Под деревьями, на которых спали птицы, каждый день лежало множество трупиков; несколько выборочных вскрытий однозначно указывали на голодную смерть.

Я полагаю, что не будет порочным кругом, если из того очевидного факта, что жизнь в больших стаях сопряжена с серьезными вредными последствиями, мы сделаем вывод, что в некотором другом отношении

' »Порочный круг (лат.). — Примеч. пер

==157

такая жизнь должна иметь преимущества, которые не только уравновешивают вредные последствия, но даже перевешивают их до такой степени, что возникает селекционное давление, вырабатывающее сложные механизмы поведения для сплочения стаи.

Если стадные животные хотя бы в малейшей степени вооружены, как, скажем, галки, мелкие жвачные или мелкие обезьяны, то легко понять, что для них единство — это сила. Отражение нападения хищника или защита схваченного им члена стаи даже не обязательно должны иметь непосредственный успех, чтобы представлять ценность для сохранения вида. Если социальная защитная реакция галок и не приводит к спасению галки, попавшей в когти ястреба, а лишь докучает ястребу настолько, что он начинает охотиться на галок чуть-чуть менее охотно, чем, скажем, на сорок, — этого уже достаточно, чтобы защита товарища приобрела с точки зрения сохранения вида весьма существенную роль. То же относится к "запугиванию", с которым преследует хищников самец косули, и к яростным воплям, с какими следуют за тигром или леопардом многие обезьянки, прыгая по кронам деревьев на безопасной высоте и стараясь подействовать ему на нервы. Из таких же начал путем вполне понятных постепенных переходов развились тяжеловооруженные боевые порядки буйволов, самцов-павианов и подобных им мирных героев, перед оборонной мощью которых пасуют и самые страшные хищники.

Но какие преимущества дает тесная сплоченность стаи совершенно безоружным — сельдям и другим рыбам, плавающим косяками, мелким птичкам, полчищами совершающим свои перелеты, и множеству других? У меня есть только один предположительный ответ, и я высказываю его с сомнением, так как мне самому трудно поверить, что одна-единственная маленькая, хотя и широко распространенная слабость хищников имеет столь далеко идущие последствия в поведении животных, служащих им добычей. Эта слабость состоит в том, что очень многие, а может быть даже и все хищники, охотясь на отдельных животных, неспособны сконцентрироваться на одной цели, если в то же время в их поле зрения мельтешит множество других, равноценных. Попробуйте вытащить одну птицу из клетки, в которой их много. Даже если вам вовсе не нужна какая-то определенная птица, а просто нужно освободить клетку, вы с изумлением обнаружите, что необходимо твердо сосредоточиться на какой-то определенной, чтобы вообще поймать хоть одну. Кроме того, вы поймете, как немыслимо трудно сохранять эту нацеленность на определенный объект и не позволять себе отвлекаться на другие, которые кажутся более доступными. Другую птицу, которая, казалось бы, лезет под руку, почти никогда схватить не удается, потому что вы не следили за ее движениями в предыдущие секунды и поэтому не можете предвидеть, что она сделает в следующий момент. Сверх того, как это ни поразительно, вы часто будете делать хватательные движения в направлении, промежуточном между двумя одинаково привлекательными целями.

Очевидно, в точности то же самое происходит с хищниками, когда им одновременно предлагается много целей. На золотых рыбках экспериментально установлено, что они. парадоксальным образом, хвата-

==158

ют меньше водяных блох, если их предлагается слишком много сразу. Точно так же ведут себя ракеты с автоматическим радарным наведением на самолет: они летят по равнодействующей между двумя целями, если те расположены близко друг к другу и симметрично относительно траектории. Хищная рыба, подобно ракете, лишена способности проигнорировать одну цель, чтобы сосредоточиться на другой. Так что причина, по которой сельди стягиваются в плотные косяки, вполне вероятно, та же, по которой проносящиеся над нами реактивные истребители летят плотно сомкнутым строем, что отнюдь не безопасно даже при самом высоком уровне мастерства пилотов.

Каким бы натянутым ни показалось это объяснение широко распространенного явления человеку, далекому от этих проблем, в пользу его правильности имеются веские аргументы. Насколько я знаю, нет ни одного вида, живущего в тесном стайном объединении, у которого отдельные животные в стае, будучи взволнованы, то есть заподозрив присутствие хищного врага, не стремились бы стянуться плотнее. Как раз у самых маленьких и самых беззащитных животных это заметно наиболее отчетливо; более того, у многих рыб это делают только мальки, а взрослые — уже не) Некоторые рыбы в случае опасности собираются в такую плотную массу, что она выглядит как одна громадная рыба; а поскольку многие довольно глупые хищники, например барракуда, очень боятся подавиться, напав на слишком крупную добычу, это может играть своеобразную защитную роль.

Еще один очень сильный довод в пользу правильности моего объяснения вытекает из того, что, очевидно, ни один крупный профессиональный охотник никогда не нападает на жертву внутри плотного стада. Не только крупные хищные млекопитающие, такие, как лев и тигр, принимают в расчет обороноспособность их добычи, прежде чем прыгнуть на буйвола в стаде; более мелкие охотники на беззащитную дичь тоже почти всегда стараются отбить от стаи кого-то одного, прежде чем соберутся всерьез на него напасть. У сапсана и чеглока есть даже особая форма движения, которая служит исключительно этой цели и никакой другой. У. Биб наблюдал то же самое у рыб в открытом море. Он видел, как крупная макрель следует за косяком маленьких рыб-ежей и терпеливо ждет, пока какая-нибудь рыбка отделится наконец от плотного строя, чтобы самой схватить какую-то мелкую добычу. Такая попытка неизменно заканчивалась гибелью маленькой рыбки в желудке большой.

Перелетные стаи скворцов, очевидно, используют затруднения хищника с выбором цели для того. чтобы специальной отрицательной дрессировкой внушать ему дополнительное отвращение к охоте на скворцов. Когда стая этих птиц замечает в воздухе ястреба-перепелятника или чеглока, то она стягивается настолько плотно, что, кажется, будто птицы уже не в состоянии работать крыльями. Однако таким строем скворцы не улетают от хищника, а спешат ему навстречу и в конце концов окружают его со всех сторон, как амеба обтекает питательную частицу, впуская ее внутрь себя в маленьком пустом объеме, в "вакуоли". Некоторые наблюдатели утверждали, что в результате такого

==159

маневра у хищной птицы убирается воздух из-под крыльев, так что она не может больше лететь и тем более нападать. Это, конечно, нелепость, но такое переживание наверняка бывает для хищника достаточно мучительным, чтобы произвести упомянутую отрицательную дрессировку, так что это поведение имеет видосохраняющую ценность.

Многие социологи полагают, что изначальной формой социальной сплоченности является семья, а уже из нее в процессе эволюции развились все разнообразные формы сообществ, какие мы встречаем у высших животных. Это, может быть, верно для некоторых общественных насекомых*, а возможно, и для некоторых млекопитающих, включая приматов и человека, но такое утверждение нельзя обобщать. Самая первая форма "сообщества" в самом широком смысле слова — это анонимное скопление, типичный пример которого дают рыбы в Мировом Океане. Внутри такого скопления нет ничего похожего на структуру, никаких вожаков и никаких ведомых, лишь громадная масса одинаковых элементов. Разумеется, они взаимно влияют друг на друга; разумеется, существуют какие-то простейшие формы "взаимопонимания" между особями, составляющими скопление. Когда одна из них замечает опасность и спасается бегством, все остальные, кто может заметить его страх, заражаются этим настроением. Насколько широко распространится такая паника в крупном косяке, окажется ли она в состоянии побудить весь косяк к повороту и бегству — это чисто количественный вопрос; ответ зависит от того, сколько особей испугалось и обратилось в бегство и насколько интенсивной была их реакция. Так же может прореагировать весь косяк и на привлекающий стимул, вызывающий поворот в его сторону, "положительный таксис", даже если его заметила лишь одна особь. Ее решительное движение наверняка увлечет в том же направлении и других рыб, и опять-таки лишь вопрос количества, позволит ли вся стая себя увлечь.

Чисто количественное, в определенном смысле очень демократическое проявление такой "передачи настроений" приводит к тому, что решение дается рыбьей стае тем труднее, чем больше в ней особей и чем сильнее у них стадный инстинкт. Рыба, которая по какой бы то ни было причине поплыла в определенном направлении, вскоре волей-неволей выплывает из стаи и попадает при этом под влияние всех тех стимулов, которые побуждают ее вернуться. Чем больше рыб выплывает в одном и том же направлении, какие бы внешние стимулы ни побуждали каждую из них, тем скорее они увлекут всю стаю; чем больше стая, и вместе с тем ее обратное влияние, тем меньшее расстояние проплывают его предприимчивые члены, прежде чем повернут обратно и вернутся в стаю, словно притянутые магнитом. Поэтому большая стая мелких и плотно сбившихся рыбок являет жалкий образец нерешительности. То и дело предприимчивые особи образуют маленький поток, который вытягивается из стаи, как ложноножка у амебы. Чем длиннее становятся эти псевдоподии, тем они делаются тоньше и тем сильнее, очевидно, становится напряжение вдоль них; по большей части эта вылазка заканчивается стремительным бегством в глубь стаи. Когда видишь это — поневоле начинаешь нервничать, сомневаться в демократии и находить достоинства в политике правых.

К оглавлению

==160

Но такие сомнения не очень основательны, как доказывает простой, но очень важный для социологии опыт, который провел однажды на речных гольянах Эрих фон Гольст. Он удалил у одной-единственной рыбы этого вида передний мозг, отвечающий, по крайней мере у этих рыб, за все реакции стайного объединения. Гольян без переднего мозга выглядит, ест и плавает, как нормальный; единственный отличающий его признак в поведении состоит в том, что ему безразлично, если никто из товарищей не следует за ним, когда он выплывает из стаи. Таким образом, у него отсутствует нерешительная "оглядка" нормальной рыбы, которая, даже если очень интенсивно плывет в каком-либо направлении, уже с самых первых движений обращает внимание на товарищей по стае: плывут ли за ней и сколько их, плывущих следом. Гольяну без переднего мозга это было совершенно безразлично; если он видел корм или по какой-то другой причине хотел куда-то, он решительно плыл туда — и, представьте себе, вся стая плыла следом. Оперированное животное именно из-за своего дефекта стало несомненным лидером.

Внутривидовая агрессия, разделяющая и отдаляющая друг от друга животных одного вида, по своему действию противоположна стадному инстинкту, так что, само собой разумеется, сильная агрессивность и теснейшая сплоченность стаи несовместимы. Однако менее крайние проявления обоих механизмов поведения отнюдь не исключают друг друга. У многих видов, образующих большие скопления, отдельные особи все же никогда не переступают определенного предела: между каждыми двумя животными всегда сохраняется какое-то постоянное пространство. Хорошим примером тому служат скворцы, которые рассаживаются на телеграфном проводе с правильными промежутками, словно жемчужины в ожерелье. Расстояние между двумя скворцами в точности соответствует их возможности достать друг друга клювом. Непосредственно после приземления скворцы размещаются случайным образом; но те, которые оказались слишком близко друг к другу, тотчас затевают драку, и она продолжается до тех пор, пока повсюду не установится "предписанный" интервал, — индивидуальная дистанция, как его удачно назвал Гедигер. Пространство, радиус которого определен индивидуальной дистанцией, можно рассматривать как своего рода маленькую транспортабельную территорию, потому что механизмы поведения, обеспечивающие поддержание этого пространства, в принципе ничем не отличаются от описанных выше механизмов, определяющих разграничение владений. Бывают и настоящие территории, например, у олушей, гнездящихся колониями, которые возникают в точности так же, как распределяются сидячие места у скворцов: крошечное владение пары олушей имеет как раз такие размеры, что две соседние птицы, находясь каждая в центре своего "участка", то есть сидя на гнезде, только-только не достают друг друга кончиками клювов, если обе вытянут шеи насколько могут.

Итак, стайное объединение и внутривидовая агрессия не полностью исключают друг друга, но мы упомянули об этом лишь для полноты общей картины. Вообще же для стайных животных типично отсутствие какой бы то ни было агрессивности, а вместе с тем и отсутствие

6 К. Лоренц

==161

какой-либо индивидуальной дистанции. Сельдевые и карповые стайные рыбы не только при беспокойстве, но и в покое держатся так плотно, что касаются друг друга; и у многих рыб, которые во время нереста становятся территориальными и крайне агрессивными, всякая агрессивность исчезает, как только эти животные по окончании периода размножения снова собираются в стаи, как многие пихлиды, колюшки и другие. В большинстве случаев неагрессивное стайное состояние рыб внешне проявляется в их особой окраске. У очень многих видов птиц тоже господствует обычай на время, не связанное с заботой о потомстве, вновь собираться в большие анонимные стаи, как это бывает у аистов, цапель, ласточек и очень многих других певчих птиц, у которых супруги осенью и зимой не сохраняют никаких связей.

Лишь у немногих видов птиц и в больших перелетных стаях супружеские пары — соответственно родители и дети — держатся вместе, как у лебедей, диких гусей и журавлей. Понятно, что громадное количество птиц и теснота в большинстве крупных птичьих стай затрудняют сохранение связей между отдельными особями, но большинство этих животных и не придает этому никакого значения. Дело именно в том, что форма такого объединения совершенно анонимна; каждому отдельному существу общество каждого собрата по виду так же мило, как и любого другого. Идея личной дружбы, которая так прекрасно выражена в народной песне, — "У меня был друг-товарищ, лучше в мире не сыскать"*, — абсолютно неприложима к такому стадному существу; каждый товарищ так же хорош, как и любой другой; хотя ты не найдешь никого лучше, но и никого хуже тоже не найдешь, так что нет никакого смысла цепляться за какого-то определенного члена стаи как за своего друга и товарища.

Связь, соединяющая такую анонимную стаю, имеет совершенно иной характер, нежели личная дружба, придающая прочность и устойчивость нашему собственному сообществу. Однако можно было бы предположить, что личная дружба и любовь вполне могли бы развиться в недрах такого мирного объединения; эта мысль кажется особенно заманчивой, поскольку анонимная стая, безусловно, появилась в процессе эволюции гораздо раньше личной связи. Поэтому, чтобы избежать недоразумений, я хочу сразу сказать о том, что будет главной темой 11-й главы: образование анонимной стаи и личная дружба исключают друг друга, потому что последняя замечательным образом всегда связана с агрессивным поведением. Мы не знаем ни одного живого существа, которое способно к личной дружбе и при этом лишено агрессивности. Особенно впечатляющей является эта связь у тех животных, которые становятся агрессивными лишь в период размножения, а в остальное время лишены агрессивности и образуют анонимные стаи. Если у таких существ вообще возникают личные связи, с угасанием агрессивности они распадаются. Именно поэтому не сохраняются супружеские пары у аистов, зябликов, цихлид и прочих, когда они собираются в громадные анонимные стаи для осенних странствий.

==162

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46-47-48-49-50-51-52-53-54-55-56-57-58-59-