Глава 3 ЧЕМ ХОРОШО ЗЛО

Часть силы той, что без числа Творит добро, всегда желая зла.

Гёте

Для чего вообще борются друг с другом живые существа? Борьба — вездесущий в природе процесс; способы поведения, предназначенные для борьбы, как и оружие, наступательное и оборонительное, настолько высоко развиты и настолько очевидно возникли под селекционным давлением соответствующих видосохраняющих функций, что мы, вслед за Дарвином, несомненно, должны заняться этим вопросом.

Неспециалисты, сбитые с толку сенсационными выдумками прессы и кино, представляют себе взаимоотношения "диких зверей" в "зеленом аду" джунглей как кровожадную борьбу всех против всех. Совсем еще недавно бывали фильмы, в которых можно было увидеть, например, схватку бенгальского тигра с питоном, а сразу после этого — питона с крокодилом. С чистой совестью могу заявить, что в естественных условиях такого не бывает никогда. Да и какой смысл одному из этих зверей уничтожать другого? Ни один из них жизненных интересов другого не затрагивает!

Точно так же и формулу Дарвина "борьба за существование", превратившуюся в модное выражение, которым часто злоупотребляют, непосвященные чаще всего ошибочно относят к борьбе между различными видами. На самом же деле "борьба", о которой говорил Дарвин и которая движет эволюцию, — это в первую очередь конкуренция между ближайшими родственниками. То, что заставляет вид, каков он сегодня, исчезнуть или превращает его в другой вид, — это какое-нибудь удачное "изобретение", выпавшее на долю одного или нескольких собратьев по виду в результате совершенно случайного выигрыша в вечной лотерее Изменчивости. Потомки этих счастливцев, как было уже сказано на

==78

с. 71, очень скоро вытеснят всех остальных, так что вид будет состоять только из особей, обладающих новым "изобретением".

Конечно же бывают враждебные столкновения и между разными видами. Филин по ночам убивает и пожирает даже хорошо вооруженных хищных птиц, хотя они наверняка очень энергично сопротивляются. Со своей стороны, если они встречают эту большую сову среди бела дня, то нападают на нее, преисполненные ненависти. Почти каждое хоть сколько-нибудь вооруженное животное, начиная с мелких грызунов, яростно сражается, если у него нет возможности бежать. Кроме этих трех особых случаев межвидовой борьбы существуют и другие, менее специфические. Две птицы разных видов могут подраться из-за дупла, пригодного под гнездо; любые два животных, равных по силе, могут схватиться из-за пищи, и т. д. О случаях межвидовой борьбы, иллюстрированных тремя вышеприведенными примерами, необходимо здесь кое-что сказать, чтобы подчеркнуть их своеобразие и отграничить от внутривидовой агрессии, которая собственно и является предметом нашей книги.

функция сохранения вида гораздо яснее при любых межвидовых столкновениях, нежели в случае внутривидовой борьбы. Взаимное влияние хищника и жертвы дает замечательные образцы того, как селекционное давление некоторой функции вызывает соответствующие приспособления. Быстрота преследуемых копытных вырабатывает мощную силу прыжка и страшно вооруженные лапы у крупных кошек, а те, в свою очередь, развивают у жертвы все более тонкое чутье и все более быстрый бег. Впечатляющий пример такого эволюционного соревнования между наступательным и оборонительным оружием дает хорошо прослеженная палеонтологически специализация зубов травоядных млекопитающих, которые становились все более крепкими и лучше приспособленными для жевания, и параллельное развитие пищевых растений, которые по возможности защищались от съедения отложением кремниевой кислоты и другими способами. Но такого рода "борьба" между поедающим и поедаемым никогда не приводит к полному уничтожению жертвы хищником; между ними всегда устанавливается некое равновесие, которое — если говорить о видах в целом — выгодно для обоих. Последние львы издохли бы от голода гораздо раньше, чем убили бы последнюю пару антилоп или зебр, способную к продолжению рода, так же, как — в переводе на человечески-коммерческий язык — китобойный флот обанкротился бы задолго до истребления последних китов. Кто непосредственно угрожает существованию вида — это, как уже было сказано, не "пожиратель", а конкурент, именно он и только он. Когда в давние времена в Австралии появились динго — поначалу домашние собаки, завезенные туда людьми и там одичавшие, они не истребили ни одного вида из тех, что служили им добычей, зато под корень извели крупных сумчатых хищников, которые охотились на тех же животных, что и они. Местные хищники, сумчатый волк и сумчатый дьявол, были значительно сильнее динго, но в охотничьем искусстве эти древние, сравнительно глупые и медлительные звери уступали "современным" млекопитающим. Динго настолько уменьшили поголовье добычи, что охотничьи методы их конкурентов больше "не окупались", так что теперь они обитают лишь на Тасмании, куда динго не добрались.

==79

Но также и в другом отношении столкновение между хищником и добычей не является борьбой в собственном смысле слова. Конечно, удар лапы, которым лев сбивает свою добычу, формой движения подобен тому, каким он .бьет соперника, так же, как охотничье ружье тоже похоже на армейский карабин; однако внутренние физиологические мотивы поведения охотника и бойца совершенно различны. Когда лев убивает буйвола, этот буйвол вызывает в нем не больше агрессивности, чем во мне аппетитный индюк, висящий в кладовке, на которого я смотрю с таким же удовольствием. Различие внутренних побуждений ясно видно уже по выразительным движениям. Когда собака в охотничьем азарте преследует зайца, у нее бывает точно такое же напряженно-радостное выражение лица, с каким она приветствует хозяина или предвкушает что-нибудь приятное. И по львиной морде в драматический момент перед прыжком можно вполне отчетливо видеть, как это зафиксировано на многих превосходных фотографиях, что он вовсе не зол. Рычание, прижатые уши и другие выразительные движения, связанные с боевым поведением, можно видеть у охотящихся хищников только тогда, когда они всерьез боятся своей вооруженной добычи — но и в этом случае лишь в виде намека.

Ближе к подлинной агрессии, чем нападение охотника на добычу, стоит интересный обратный процесс: "контратака" добычи против хищника. Особенно это касается стадных животных, которые всем скопом нападают на хищника, стоит лишь им его заметить; поэтому в английском языке описываемое явление называется "mobbing"*. В обиходном немецком языке соответствующего слова нет, только в старом охотничьем жаргоне есть подобное выражение: говорят, что вороны или другие птицы "hassen auf ("травят") филина, кошку или другого ночного хищника, если он попадется им на глаза при свете дня. Если сказать, что стадо коров "затравило" таксу, этим можно шокировать даже последователей святого Губерта*; однако, как мы вскоре увидим, здесь и в самом деле идет речь о совершенно аналогичных явлениях.

Нападение на хищника-пожирателя имеет очевидный смысл для сохранения вида. Даже когда нападающий мал и безоружен, он причиняет субъекту нападения весьма чувствительные неприятности. Все хищники, охотящиеся в одиночку, могут рассчитывать на успех лишь в том случае, если их нападение внезапно. Когда лисицу сопровождает по лесу кричащая сойка, когда вслед за кобчиком летит с предостерегающим щебетом стая трясогузок — охота у них бывает основательно испорчена. С помощью травли многие птицы отгоняют обнаруженную днем сову так далеко, что на следующий вечер ночной хищник охотится где-нибудь в другом месте. Особенно интересна функция травли у ряда птиц с высокоразвитой общественной организацией, таких, как галки и многие гуси. У первых важнейшее значение травли для сохранения вида состоит в том, чтобы показать неопытной молодежи, как выглядит опасный враг. Такого врожденного знания у галок нет. У птиц это уникальный случай передачи знания с помощью традиции!

Гуси благодаря строго избирательному врожденному механизму "знают", что нечто пушистое, рыже-коричневое, вытянутое в длину и крадущееся — чрезвычайно опасно. Однако и у них видосохраняющая

К оглавлению

==80

функция "моббинга" со всем его переполохом, когда отовсюду слетаются тучи гусей, имеет в основном учебную цель. Те, кто этого еще не знал, узнают: здесь лисы бывают. Когда на нашем озере лишь часть берега была защищена от хищников специальной изгородью, гуси избегали любых укрытий, под которыми могла бы спрятаться лиса, держась на расстоянии не меньше 15 метров от них; в то же время они безбоязненно заходили в чащу молодого сосняка на защищенных участках. Кроме этих дидактических целей травля хищных млекопитающих и у галок, и у гусей имеет, разумеется, и первоначальную задачу: отравлять врагу существование. Галки его бьют, настойчиво и основательно, а гуси, по-видимому, запугивают своим криком, числом и бесстрашным поведением. Крупные канадские казарки атакуют лису даже на земле пешим сомкнутым строем; и я никогда не видел, чтобы лиса попыталась при этом схватить одного из своих мучителей. С прижатыми ушами, с явным отвращением на морде, она оглядывается через плечо на трубящую стаю и медленно, "сохраняя лицо", трусит прочь.

Наиболее эффективен "моббинг", разумеется, у крупных и вооруженных травоядных, которые, если их много, "берут на прицел" даже крупных хищников. Зебры, по одному достоверному сообщению, нападают даже на леопарда, если он попадется им в открытой степи. У наших домашних коров и свиней инстинкт общего нападения на волка сидит в крови настолько прочно, что, если зайти на пастбище к большому стаду в сопровождении молодой и пугливой собаки, которая, вместо того чтобы облаять нападающих или самостоятельно удрать, ищет защиты у ног хозяина, это может оказаться весьма опасно. Мне самому с моей собакой Штази пришлось однажды прыгнуть в озеро и спасаться вплавь, когда стадо молодняка окружило нас полукольцом и, опустив рога, угрожающе двинулось вперед. А мой брат во время первой мировой войны провел в южной Венгрии прелестный вечер на иве, забравшись туда со своим шотландским терьером под мышкой: их окружило, с недвусмысленно обнаженными клыками, стадо полудиких венгерских свиней, свободно пасшихся в лесу, и круг начал сжиматься.

О таких эффективных нападениях на настоящего или мнимого хищника-пожирателя можно было бы рассказывать долго. У некоторых птиц и рыб специально для этой цели развилась яркая "апосематичес-

кая *, или предостерегающая, окраска, которую хищник может легко заметить и ассоциировать с теми неприятностями, какие он имел, встречаясь с данным видом. Ядовитые, противные на вкус или как-либо иначе защищенные животные самых различных групп поразительно часто "выбирают" для предупредительного сигнала сочетания одних и тех же цветов — красного, белого и черного. И чрезвычайно примечательны два вида. которые кроме поистине "ядовитой" агрессивности не имеют ничего общего ни друг с другом, ни с упомянутыми ядовитыми животными, а именно — утка-пеганка и рыбка суматранский усач. О пеганках давно известно, что они люто травят хищников и их яркое оперение настолько противно лисам, что они могут безнаказанно высиживать утят в лисьих норах в присутствии хозяев. Суматранских усачей я купил специально, чтобы узнать, зачем эти рыбки окрашены так ядовито; они тотчас же ответили на этот вопрос, устроив в большом общем аквари-

==81

уме такую травлю крупных пестрых окуней, что мне пришлось спасать хищных великанов от этих безобидных с виду малюток.

Как и при нападении хищника на добычу или при травле хищника его жертвами, столь же очевидна видосохраняющая функция третьего типа боевого поведения, который мы с Г. Гедигером называем критической реакцией. В английском языке выражение "сражаться, как крыса, загнанная в угол" символизирует отчаянную борьбу, в которую боец вкладывает все, потому что не может ни бежать, ни рассчитывать на пощаду. Эта самая яростная форма боевого поведения мотивируется страхом, сильнейшим стремлением к бегству, которое не может быть реализовано потому, что опасность слишком близка. Животное, можно сказать, уже не рискует повернуться к ней спиной и нападает само, с пресловутым "мужеством отчаяния". Именно это происходит, когда бегство невозможно из-за ограниченности пространства, как в случае загнанной в угол крысы, но точно так же может подействовать и необходимость защиты выводка или семьи. Нападение курицы-наседки или гусака на любой объект, оказавшийся слишком близко к птенцам, тоже следует рассматривать как критическую реакцию. При внезапном появлении опасного врага в пределах определенной критической зоны многие животные яростно набрасываются на него, хотя бежали бы с гораздо большего расстояния, если бы заметили его приближение издали. Гедигер весьма наглядно описал, как цирковые дрессировщики загоняют крупных хищных зверей в любое место на арене, ведя рискованную игру на границе между дистанцией бегства и критической дистанцией. В тысяче охотничьих рассказов можно прочесть, что крупные хищники опаснее всего в густых зарослях. Это прежде всего потому, что там дистанция бегства особенно мала; в чаще зверь чувствует себя укрытым и рассчитывает, что человек, продираясь сквозь заросли, не заметит его, даже если пройдет совсем близко. Но если при этом человек перешагнет рубеж критической дистанции данного зверя, то происходит так называемый несчастный случай на охоте — быстро и трагично.

В только что рассмотренных случаях борьбы между животными различных видов есть общая черта: здесь вполне ясно, какую пользу для сохранения вида получает или "должен" получить каждый из участников борьбы. Но и внутривидовая агрессия — агрессия в узком и собственном смысле этого слова — тоже служит сохранению вида. В отношении ее тоже можно и нужно задать дарвиновский вопрос "для чего?". Многим это покажется не столь уж очевидным; а люди, свыкшиеся с идеями классического психоанализа, могут усмотреть в таком вопросе злонамеренную попытку апологии жизнеразрушающего начала, или попросту зла. Обычному цивилизованному человеку случается увидеть подлинную агрессию лишь тогда, когда сцепятся его сограждане или его домашние животные; разумеется, он видит лишь дурные последствия таких раздоров. Здесь можно увидеть поистине устрашающий ряд постепенных переходов — от петухов, подравшихся на помойке, к грызущимся собакам, к тузящим друг друга мальчишкам, потом к парням, разбивающим о головы друг друга пивные кружки, потом к отчасти уже политически окрашенным трактирным побоищам и, наконец, войнам и атомным бомбам.

==82

У нас есть веские основания считать внутривидовую агрессию наиболее серьезной из всех опасностей, угрожающих человечеству в современных условиях культурно-исторического и технического развития. Но перспектива справиться с этой опасностью, конечно, не улучшится, если мы будем относиться к ней как к чему-то метафизическому и неотвратимому; если же попытаться проследить цепь естественных причин ее возникновения — тогда, возможно, удастся помочь делу. Всякий раз, когда человек обретал способность преднамеренно изменять какое-либо явление природы в определенном направлении, он был обязан этим своему пониманию причинно-следственных связей, определяющих это явление. Наука о нормальных жизненных процессах, выполняющих функцию сохранения вида, — так называемая физиология, — образует необходимое основание для науки о нарушениях этих процессов — патологии. Поэтому забудем на время, что в условиях цивилизации агрессивный инстинкт очень серьезно "сошел с рельсов", и постараемся по возможности беспристрастно исследовать его естественные причины. Как подлинные дарвинисты, мы по уже изложенным причинам прежде всего зададимся вопросом о видосохраняющей функции, которую выполняет борьба между собратьями по виду в естественных или, лучше сказать, в предкультурных условиях, и о селекционном давлении этой функции, благодаря которому она так сильно развилась у очень многих высших животных; ведь не одни только рыбы борются с собратьями по виду, как было описано выше, — то же происходит у огромного большинства позвоночных.

Как известно, вопрос о пользе борьбы для сохранения вида поставил уже сам Дарвин, и он же дал ясный ответ: для вида, для будущего всегда выгодно, чтобы область обитания или самку завоевал сильнейший из двух соперников. Как часто случается, эта вчерашняя истина хотя и не стала сегодня заблуждением, но оказалась лишь частным случаем; в последнее время экологи обнаружили другую функцию агрессии, еще более существенную для сохранения вида. Термин "экология" происходит от греческого oi'ko*s — дом. Это наука о многосторонних взаимосвязях организма с его естественным жизненным пространством, в котором он "у себя дома"; а в этом пространстве, разумеется, необходимо считаться и с другими животными и растениями, обитающими там же. Если специальные интересы социальной организации не требуют тесной совместной жизни, то по вполне понятным причинам наиболее благоприятным будет по возможности равномерное распределение особей вида в используемом жизненном пространстве. В терминах человеческой деловой жизни: если в какой-нибудь местности хотят обосноваться несколько врачей, или торговцев, или механиков по ремонту велосипедов, то представители любой из этих профессий поступят лучше всего, разместившись как можно дальше друг от друга.

Опасность, что в какой-то части биотопа, имеющегося в распоряжении вида, его избыточно плотное население исчерпает все ресурсы питания и будет страдать от голода, в то время как другая часть останется неиспользованной, — эта опасность проще всего устраняется тем, что животные одного и того же вида отталкиваются друг от друга. Именно в этом, вкратце, состоит важнейшая видосохраняющая функция

==83

внутривидовой агрессии. Теперь мы можем понять, почему именно оседлые коралловые рыбы так невероятно расцвечены. На Земле мало биотопов, в которых имелось бы такое количество и особенно такое разнообразие пищи, как на коралловых рифах. Здесь вид рыбы в ходе эволюционного развития может приобрести "всевозможнейшие профессии". Рыба в качестве "неквалифицированного рабочего" вполне может довольствоваться тем, что в любом случае доступно каждой "средней рыбе" — охотиться на более мелкую, не ядовитую, не защищенную панцирем, шипами или еще чем-либо живность, которая большими массами прибывает на риф из открытого моря: частью пассивно заносится ветром и волнами в качестве планктона, частью активно приплывает с "намерением" осесть на рифе, как это делают миллионы и миллионы свободно плавающих личинок всех обитающих на рифе организмов.

С другой стороны, некоторые виды рыб специализируются на поедании организмов, живущих на самом рифе. Но такие организмы всегда как-то защищены, и потому рыбе необходимо найти способ борьбы с их оборонительными приспособлениями. Сами кораллы кормят целый ряд видов рыб, и притом очень по-разному. Остроносые рыбы-"бабочки", или щетинозубы, по большей части паразитируют на кораллах и других стрекающих животных. Они постоянно обследуют коралловые кусты в поисках мелкой живности, попавшей в щупальца коралловых полипов. Обнаружив что-либо съедобное, они создают взмахами грудных плавников струю воды, направленную на добычу настолько точно, что в этом месте между кораллами образуется "пробор": струя расталкивает их в стороны и сжимает вместе с обжигающими щупальцами, так что рыба может схватить добычу, почти не обжигая себе рыльце. Все-таки слегка ее обжигает: видно, как рыба "чихает" — слегка дергает носом, — но кажется, что это раздражение ей даже приятно, вроде перца. Во всяком случае, такие рыбы, как мои красавицы-"бабочки", желтые и коричневые, явно предпочитают ту же добычу, скажем, рыбку, когда она уже попалась в щупальца, а не свободно плавает в воде. Другие родственные виды выработали у себя более сильный иммунитет к стрекательному яду и съедают добычу вместе с поймавшим ее коралловым полипом. Третьи вообще не обращают внимания на стрекательные клетки кишечнополостных и поедают коралловых полипов, гидрополипов и даже крупных, очень жгучих актиний, как корова траву. Рыбы-попугаи вдобавок к иммунитету против яда развили у себя мощные клешнеобразные челюсти и съедают коралловые кусты буквально целиком. Если нырнуть вблизи от пасущейся стаи этих великолепно расцвеченных рыб, то слышишь треск и скрежет, как будто работает маленькая камнедробилка, и это вполне соответствует действительности. Испражняясь, рыба-попугай оставляет за собой облачко белого песка, оседающее на дно, и когда видишь это — с изумлением понимаешь, что весь снежно-белый коралловый песок, покрывающий каждую прогалину в коралловом лесу, несомненно проделал путь через рыб-попугаев.

Другие рыбы, скалозубы, к которым принадлежат забавные рыбы-шары, кузовки и рыбы-ежи, приспособились разгрызать моллюсков в твердых раковинах, ракообразных и морских ежей. Такие рыбы, как

==84

императорские ангелы, — специалисты по молниеносному обдиранию перистых корон, которые выдвигают из своих твердых известковых трубок некоторые трубчатые черви. Короны втягиваются настолько быстро, что этой быстротой защищены от нападения других, не столь проворных врагов. Но императорские ангелы умеют подкрадываться сбоку и хватать голову червя боковым рывком, настолько мгновенным, что быстрота реакции червя оказывается недостаточной. И если в аквариуме они нападают на другую добычу, не умеющую быстро прятаться, то все равно не могут схватить ее каким-либо другим движением, кроме описанного.

Риф предоставляет и много других возможностей для "профессиональной специализации" рыб. Там есть рыбы, очищающие других рыб от паразитов. Самые свирепые хищные рыбы их не трогают, даже если они забираются к тем в пасть или в жабры, чтобы выполнить там свою благотворную работу. Что еще невероятнее, есть такие, которые паразитируют на крупных рыбах, выедая у них кусочки кожи; а среди них — что самое поразительное — есть такие, которые цветом, формой и повадкой выдают себя за только что упомянутых чистильщиков и подкрадываются к своим жертвам с помощью этой маскировки. Кто все народы сосчитает, кто имена их назовет?

Для нашего исследования существенно, что все или почти все эти возможности специального приспособления — так называемые "экологические ниши" — часто имеются в одном и том же кубометре океанской воды. Каждой отдельной особи, какова бы ни была ее специализация, при огромном обилии пищи на рифе нужно для пропитания лишь несколько квадратных метров площади дна. И в этом небольшом ареале могут и "хотят" сосуществовать столько рыб, сколько в нем экологических ниш — а это очень много, как знает каждый, кто с изумлением наблюдал толчею над рифом. Но каждая из этих рыб чрезвычайно заинтересована в том, чтобы на ее маленьком участке не поселилась другая рыба ее же вида. Специалисты других "профессий" мешают ее процветанию так же мало, как в вышеприведенном примере наличие в деревне врача влияет на доходы живущего там велосипедного механика.

В биотопах, заселенных не так густо, где такое же пространство предоставляет возможность для жизни лишь трем-четырем видам, оседлая рыба или птица может "позволить себе" держать от себя подальше любых животных других видов, которые, собственно говоря, ей не мешают. Если бы того же захотела оседлая рыба на коралловом рифе, она бы извелась, но все равно не смогла бы очистить свою территорию от тучи неконкурентов различных профессий. Экологические интересы всех оседлых видов выигрывают, если каждый из них производит пространственное распределение своих особей отдельно, без оглядки на другие виды. Описанные в первой главе яркие "плакатные" расцветки и вызываемые ими избирательные боевые реакции приводят к тому, что каждая рыба каждого вида выдерживает определенную дистанцию лишь по отношению к своим сородичам, которые являются ее конкурентами, так как им нужна та же самая пища. В этом и состоит совсем простой ответ на часто и много обсуждавшийся вопрос о функции расцветки коралловых рыб.

==85

Как уже сказано, обозначающее вид пение играет у певчих птиц ту же роль, что оптическая сигнализация у только что описанных рыб. Несомненно, что другие птицы, еще не имеющие собственного участка, по этому пению узнают: в этом месте заявил свои территориальные притязания самец такого-то рода и племени. Быть может, важно еще и то, что у многих видов по пению можно очень точно определить, насколько силен поющий, а возможно, и его возраст — иными словами, насколько он опасен для слушающего его пришельца. У многих птиц, акустически маркирующих свои владения, обращают на себя внимание значительные индивидуальные различия издаваемых ими звуков. Многие исследователи считают, что у таких видов может иметь значение персональная визитная карточка: если Гейнрот переводит крик петуха словами: "Здесь петух", то Боймер, наилучший знаток кур, слышит в этом крике гораздо более точное сообщение: "Здесь петух Балтазар!"

Млекопитающие по большей части "думают носом"; нет ничего удивительного в том, что у них важнейшую роль играет маркировка своих владений запахом. Для этого были выработаны самые разнообразные способы, для этого развились самые разнообразные пахучие железы, возникли удивительнейшие ритуалы выделения мочи и кала, из которых каждому известно задирание лапы у собак. Некоторые знатоки млекопитающих утверждают, что эти пахучие отметки не имеют ничего общего с заявкой на территорию, поскольку такие отметки известны и у общественных животных, не занимающих собственных территорий, и у животных, кочующих на большие расстояния; однако эти возражения справедливы лишь отчасти. Во-первых, доказано, что собаки — и, безусловно, другие животные, живущие стаями, — узнают друг друга по запаху меток индивидуально, так что члены стаи тотчас же обнаружат, если чужак осмелится задрать лапу в их охотничьих владениях. А во-вторых, как доказали Лейхаузен и Вольф, существует весьма интересная возможность размещения животных определенного вида по имеющемуся биотопу — с таким же успехом — с помощью не пространственного, а временного плана. Они обнаружили на примере бродячих кошек, живущих на открытой местности, что несколько особей могут использовать один и тот же охотничий участок без каких-либо столкновений, причем охота регулируется строгим расписанием, точь-в-точь как пользование общей прачечной у домохозяек нашего зеевизенского института. Дополнительной гарантией против нежелательных встреч являются пахучие метки, которые эти животные — кошки, а не домохозяйки — оставляют обычно через правильные промежутки времени, где бы они ни были. Эти метки действуют, как блок-сигнал на железной дороге, который аналогичным образом служит для того, чтобы предотвратить столкновение поездов: кошка, обнаружившая на своей охотничьей тропе сигнал другой кошки, может очень точно определить время подачи этого сигнала; если он свежий, то она останавливается или сворачивает в сторону, если же ему уже несколько часов — спокойно продолжает свой путь.

У тех животных, чья территория определяется не таким временным способом, а более простым пространственным, тоже не следует представлять себе участок как землевладение, точно очерченное географичес-

==86

кими границами и как бы внесенное в земельный кадастр. Напротив, он определяется лишь тем обстоятельством, что готовность данного животного к борьбе бывает наивысшей в наиболее знакомом ему месте, а именно в центре его участка. Иными словами, пороговое значение вызывающего агрессивную реакцию раздражения ниже всего там, где животное "чувствует себя увереннее всего", т. е. где его агрессия меньше всего подавлена стремлением к бегству. С удалением от этой "штаб-квартиры" боеготовность убывает по мере того, как обстановка становится все более чужой и внушающей страх. Кривая этого убывания имеет поэтому разную крутизну в разных направлениях; у рыб центр области обитания почти всегда находится на дне, и их агрессивность особенно резко убывает по вертикали — очевидно, потому, что наибольшие опасности грозят рыбе именно сверху.

Таким образом, территория, которая, как кажется, принадлежит животному, — это лишь функция различий степени его агрессивности в разных местах, обусловленных локальными факторами, подавляющими эту агрессивность. С приближением к центру области обитания агрессивность возрастает в геометрической прогрессии. Это возрастание настолько велико, что компенсирует все различия в величине и силе, какие могут встретиться у взрослых половозрелых особей одного и того же вида. Поэтому если у территориальных животных — скажем, у горихвосток, перед домом или у колюшек в аквариуме — известны центральные точки участков двух подравшихся владельцев участков, то, исходя из места их схватки, можно наверняка предсказать ее исход: ceteris paribus'* победит тот, кто в данный момент находится ближе к своему дому.

Когда же побежденный обращается в бегство, инерция реакций обоих животных приводит к явлению, происходящему во всех саморегулирующихся системах с торможением, а именно к колебаниям. У преследуемого по мере приближения к его штаб-квартире вновь появляется мужество, а преследователь, проникнув на вражескую территорию, свое мужество теряет. В конце концов беглец вдруг поворачивается и столь же внезапно, сколь энергично нападает на недавнего победителя, которого теперь, как можно было предвидеть, бьет и прогоняет. Все это повторяется еще несколько раз, пока в конце концов колебания не затухнут и бойцы не остановятся у вполне определенной точки равновесия, где они лишь угрожают друг другу, но не нападают.

Таким образом, эта точка, "граница" их участков, вовсе не отмечена на земле, а определяется исключительно равновесием сил, и при малейшем нарушении этого равновесия может переместиться ближе к штаб-квартире ослабевшего, пусть даже это произошло только из-за того, что одна из рыб наелась досыта и потому обленилась. Эти колебания границ можно проиллюстрировать старым протоколом наблюдений за поведением двух пар одного из видов цихлид. Из четырех рыб этого вида, помещенных в большой аквариум, сильнейший самец "А" тотчас же занял левый задний нижний угол и начал безжалостно гонять трех остальных по всему водоему; другими словами, он сразу же

' *При прочих равных условиях (.шт.). — Примеч. пер.

==87

заявил претензию на весь аквариум как на "свой" участок. Через несколько дней самец "В" освоил крошечное местечко у самой поверхности воды, расположенное в правом переднем верхнем углу аквариума, и здесь стал храбро-отражать нападения первого самца. Обосноваться у поверхности — отчаянный поступок для рыбы: она мирится с опасностью, чтобы взять верх над более сильным собратом по виду, который в таком месте по описанным выше причинам нападает менее решительно. Страх злого соседа перед поверхностью становится союзником обладателя такого участка.

В течение ближайших дней пространство, защищаемое самцом "В", росло на глазах, и главное — все больше и больше распространялось книзу, пока наконец он не переместил свой опорный пункт в правый передний нижний угол аквариума, отвоевав себе таким образом полноценную штаб-квартиру. Теперь у него были равные шансы с "А", и он быстро оттеснил того настолько, что аквариум оказался разделен между ними примерно пополам. Когда они угрожающе противостояли друг другу, непрерывно патрулируя вдоль границы, это была красивая картина. Но однажды утром граница вновь резко переместилась вправо, на бывшую территорию "В", который отстаивал теперь лишь несколько квадратных дециметров своего дна. Я тотчас же понял, что произошло: "А" образовал пару с самкой, а поскольку у всех крупных пестрых окуней задача защиты территории разделяется обоими супругами поровну, то "В" был вынужден противостоять удвоенному давлению, что соответственно сузило его участок. Уже на следующий день рыбы снова угрожающе стояли друг против друга на середине водоема, но теперь их было четыре: "В" тоже приобрел супругу, так что было восстановлено равновесие сил по отношению к семье "А". Через неделю я обнаружил, что граница переместилась далеко влево, в глубь территории "А"; причина состояла в том, что супружеская чета "А" только что отнерестилась и один из супругов был постоянно занят охраной икры и заботой о ней, так что охране границы мог посвятить себя только один. Когда вскоре после того отнерестилась и пара "В", немедленно восстановилось и прежнее равномерное распределение пространства. Джулиан Хаксли однажды очень красиво представил это поведение физической моделью, сравнив территории с воздушными шарами, заключенными в замкнутый объем и плотно прилегающими друг к другу, так что изменение внутреннего давления в одном из них увеличивает или уменьшает размеры всех остальных.

Этот совсем простой физиологический механизм борьбы за территорию прямо-таки идеально решает задачу "справедливого", т. е. наиболее выгодного для всего вида в его совокупности, распределения особей по ареалу, в котором данный вид может жить. При этом и более слабые могут прокормиться и дать потомство, хотя и в более скромном пространстве. Это особенно важно для таких животных, которые, как многие рыбы и пресмыкающиеся, достигают половой зрелости рано, задолго до приобретения своих окончательных размеров. Каково мирное достижение "злого начала"!

Тот же эффект у многих животных достигается и без агрессивного поведения. Теоретически достаточно того, что животные какого-либо

==88

вида друг друга "не выносят" и, соответственно, избегают. До некоторой степени уже кошачьи пахучие метки (с. 86) представляют собой такой случай, хотя за ними и прячется молчаливая угроза настоящей агрессии. Однако есть позвоночные, совершенно лишенные внутривидовой агрессии и тем не менее строго избегающие собратьев по виду. Многие лягушки, особенно древесные, определенно склонны к одиночеству — кроме периодов размножения — и, как можно заметить, распределяются по доступному им жизненному пространству очень равномерно. Как недавно установили американские исследователи, это достигается очень просто: каждая лягушка убегает от кваканья своих сородичей. Правда, эти результаты не объясняют, каким образом достигается распределение по территории самок, которые у большинства лягушек немы.

Мы можем считать достоверным, что равномерное распределение в пространстве животных одного и того же вида является важнейшей функцией внутривидовой агрессии. Но это отнюдь не единственная ее функция! Уже Чарлз Дарвин верно заметил, что половой отбор — выбор наилучших, наиболее сильных животных для продолжения рода — в значительной степени определяется борьбой соперничающих животных, особенно самцов. Сила отца, естественно, обеспечивает потомству непосредственные преимущества у тех видов, где отец принимает активное участие в заботе о детях и прежде всего в их защите. Тесная связь между заботой самцов о потомстве и их поединками наиболее отчетливо проявляется у тех животных, которые не "территориальны" в вышеописанном смысле слова, а ведут более или менее кочевой образ жизни, как, например, крупные копытные, наземные обезьяны и многие другие. У этих животных внутривидовая агрессия не играет существенной роли в распределении пространства, в "spacing out"'*; достаточно вспомнить о таких видах, как бизоны, антилопы, лошади и т. п., которые собираются в огромные сообщества и которым разделение участков и борьба за территорию совершенно чужды, потому что корма у них вполне достаточно. Тем не менее самцы этих животных яростно и драматически сражаются друг с другом, и нет никаких сомнений как в том, что отбор, вытекающий из этой борьбы, приводит к появлению особенно крупных и хорошо вооруженных защитников семьи и стада, — как и обратно, в том, что именно видосохраняющая функция защиты стада привела к возникновению такого отбора в жестоких поединках. Таким образом и появляются столь внушительные бойцы, как быки бизонов или самцы крупных павианов, которые при каждой опасности для сообщества воздвигают вокруг более слабых членов стада стену мужественной круговой обороны.

В связи с поединками нужно упомянуть об одном факте, который каждому небиологу кажется поразительным, даже парадоксальным, и который чрезвычайно важен для дальнейшего содержания нашей книги: чисто внутривидовой отбор может привести к возникновению форм и способов поведения, не только совершенно бесполезных для приспособления к среде, но и прямо вредных для сохранения вида.

' »Рассредоточение (англ.). — Примеч. пер.

==89

Именно поэтому я так подчеркивал в предыдущем абзаце, что защита семьи, т. е. некоторая форма столкновения с вневидовым окружением, привела к появлению поединка, а уже поединок отобрал обороноспособных самцов. Если отбор направляется в определенную сторону лишь половым соперничеством, безотносительно к направленной вовне видосохраняющей функции, то при известных обстоятельствах это может привести к появлению причудливых образований, которые для вида как такового совершенно бесполезны. Оленьи рога, например, развились исключительно для поединков; безрогий олень не имеет ни малейших шансов произвести потомство. Ни для чего другого эти рога, как известно, не годны. От хищников олени-самцы тоже защищаются только передними копытами, а не рогами. Что расширенные глазничные отростки на рогах северного оленя служат для разгребания снега, оказалось сказкой. Они, скорее, нужны для защиты глаз при одном совершенно определенном ритуализованном движении, когда самец ожесточенно бьет рогами по низким кустам.

В точности к тем же последствиям, что и поединок соперников, часто приводит половой отбор, направляемый самкой. Если мы обнаруживаем у самцов преувеличенное развитие пестрых перьев, причудливых форм и т. п., то можно сразу же заподозрить, что самцы уже не сражаются, а последнее слово в супружеском выборе принадлежит самке и у кандидата в супруги нет ни малейшей возможности "обжаловать приговор". В качестве примера можно привести райскую птицу, турухтана, утку-мандаринку и фазана-аргуса. Самка аргуса реагирует на большие маховые перья петуха, украшенные великолепным узором из глазчатых пятен, которые он, токуя, разворачивает перед ее глазами. Они настолько велики, что петух уже почти не может летать, но чем они больше, тем сильнее возбуждается курица. Число потомков, которые появляются у петуха за определенный срок, находится в прямой зависимости от длины этих перьев. Хотя в других отношениях их чрезмерное развитие может оказаться для него вредным, — например, хищник съест его гораздо раньше, чем соперника, у которого органы токования не так чудовищно гипертрофированы, — однако потомства этот петух оставит столько же, а то и больше; и таким образом поддерживается предрасположенность к росту огромных маховых перьев, полностью вопреки интересам сохранения вида. Можно представить себе, что самка аргуса реагировала бы на маленькие красные пятнышки на маховых перьях самца, которые исчезают из виду, когда крылья сложены, и не мешают ни полету, ни маскировке. Но так или иначе, эволюция фазана-аргуса зашла в тупик, состоящий в том, что самцы соперничают друг с другом в отношении величины маховых перьев. Иными словами, животные этого вида никогда не найдут разумного решения и не "договорятся" отказаться впредь от этой бессмыслицы.

Здесь мы впервые сталкиваемся с эволюционным процессом, который на первый взгляд кажется странным, а если вдуматься — прямо-таки жутким. Легко понять, что метод слепых проб и ошибок, которым пользуются Великие Конструкторы, неизбежно приводит порой к появлению не самых целесообразных конструкций. Вполне естественно, что и в животном, и в растительном мире наряду с целесообраз-

К оглавлению

==90

ным существует также и все не настолько нецелесообразное, чтобы отбор его полностью искоренил. Однако в данном случае мы обнаруживаем нечто совсем иное. Отбор, этот суровый страж целесообразности, не просто "смотрит сквозь пальцы" и пропускает второсортную конструкцию: нет, он сам, заблудившись, заходит здесь в гибельный тупик. Это всегда происходит в тех случаях, когда отбор направляется одной лишь конкуренцией собратьев по виду, безотносительно к вневидовому окружению.

Мой учитель Оскар Гейнрот часто шутил: "Крылья фазана-аргуса и темп работы людей западной цивилизации — самые глупые продукты внутривидового отбора". И в самом деле, спешка, которой охвачено индустриализованное и коммерциализованное человечество, являет собой прекрасный пример нецелесообразного развития, происходящего исключительно вследствие конкуренции между собратьями по виду. Нынешние люди заболевают болезнями бизнесменов — гипертонией, сморщенностью почек, язвами желудка, мучительными неврозами, они впадают в варварство, потому что у них нет больше времени на культурные интересы. И все это без всякой необходимости: ведь они вполне могли бы договориться работать впредь поспокойнее — то есть теоретически могли бы, ибо на практике это им, очевидно, не легче, чем петухам-аргусам договориться об уменьшении длины маховых перьев.

Легко понять, по каким причинам человек особенно подвержен вредным воздействиям внутривидового отбора. Он подчинил себе все враждебные силы внешнего мира, как ни одно живое существо до него. Истребив медведей и волков, он и в самом деле стал своим собственным врагом, как говорит латинская пословица: Homo homini lupus'*. Современные американские социологи отчетливо осознали это в своей области. Ване Паккард в своей книге "The Hidden Persuaders" ^2 * впечатляюще описывает, в какое почти безнадежное положение может зайти коммерческая конкуренция. При ее чтении легко подумать, что внутривидовой отбор является "корнем всякого зла" в более прямом смысле, чем агрессия в любом ее проявлении.

Причина, по которой здесь, в главе о видосохраняющей функции агрессии, я так подробно говорю об опасностях внутривидового отбора, состоит в следующем: именно агрессивное поведение в большей степени, чем другие свойства и функции, способно ввиду своих пагубных результатов перерасти в нелепый гротеск. В дальнейших главах мы увидим, к каким последствиям это привело у некоторых животных, например у египетских гусей или у крыс. Но прежде всего более чем вероятно, что пагубная избыточная агрессивность, которая сегодня, как злое наследство, сидит в крови у нас, людей, является результатом внутривидового отбора, влиявшего на наших предков десятки тысяч лет на протяжении всего палеолита. Едва лишь люди продвинулись настолько, что, будучи вооружены, одеты и социально организованы, смогли в какой-то степени преодолеть внешние опасности — голод, холод, диких зверей, так что эти опасности утратили роль существенных селекционных факторов, как

' «Человек человеку волк (лат.). — Примеч. пер. ^2 »"Тайные преследователи" (англ.). — Примеч. пер

==91

тотчас же в игру вступил пагубный внутривидовой отбор. Отныне движущим фактором отбора стала война, которую вели друг с другом враждующие соседние группы людей*; а война должна была до крайности развить все так называемые "воинские доблести". К сожалению, они еще и сегодня многим кажутся весьма заманчивым идеалом; к этому мы вернемся в последней главе книги.

Возвращаясь к теме о значении поединка для сохранения вида, мы утверждаем, что он служит полезному отбору лишь там, где бойцы проверяются не только внутривидовыми дуэльными правилами, но и схватками с врагом, внешним по отношению к виду. Важнейшая функция поединка состоит в выборе боевого защитника семьи, что предполагает еще одну функцию внутривидовой агрессии — охрану потомства. Эта функция настолько очевидна, что говорить о ней просто нет нужды. Но чтобы устранить любые сомнения, достаточно сослаться на тот факт, что у многих животных, у которых лишь один пол заботится о потомстве, по-настоящему агрессивны по отношению к собратьям по виду представители именно этого пола, или по меньшей мере их агрессивность несравненно сильнее. У колюшки это самцы, у многих мелких цихлид — самки. У кур и уток только самки заботятся о потомстве, и они гораздо неуживчивее самцов, если, конечно, не иметь в виду поединки. Нечто подобное должно быть и у человека.

Было бы неправильно думать, что три уже упомянутые в этой главе функции агрессивного поведения — распределение особей данного вида по его жизненному пространству, отбор в поединках и защита потомства — являются единственно важными для сохранения вида. Мы еще увидим в дальнейшем, какую незаменимую роль играет агрессия в большом концерте инстинктов; как она бывает мотором и "мотивацией", причем и в таких формах поведения, которые внешне не имеют ничего общего с агрессией и даже кажутся ее прямой противоположностью. То, что как раз самые интимные личные связи, какие вообще бывают между живыми существами, в полной мере насыщены агрессией, — это факт, о котором не знаешь, что сказать: парадокс это или банальность. Однако нам придется поговорить еще о многом другом, прежде чем мы доберемся в нашей естественной истории агрессии до этой центральной проблемы. Важную функцию, выполняемую агрессией в демократическом взаимодействии инстинктов внутри организма, нелегко понять и еще труднее описать.

Но что можно описать уже здесь — это роль агрессии в системе более высокого уровня, которая, несмотря на это, более доступна для понимания, а именно в сообществе социальных животных, состоящем из многих особей. Принципом организации, без которого, по-видимому, не может развиться упорядоченная совместная жизнь высших животных, является так называемый ранговый порядок.

Он состоит попросту в том, что каждый из совместно живущих индивидов знает, кто сильнее его и кто слабее, так что каждый может без борьбы отступить перед более сильным и может ожидать, что более слабый, в свою очередь, отступит перед ним, когда бы они ни попались друг другу на пути. Шьельдеруп-Эббе был первым, кто исследовал явление рангового порядка на домашних курах и предложил термин

==92

"порядок клевания", по-английски "pecking order", который до сих пор сохраняется в специальной литературе, особенно английской. Мне всегда бывает как-то забавно, когда говорят о "порядке клевания" у крупных позвоночных, которые вовсе не клюют друг друга, а кусают или бьют рогами. Широкая распространенность рангового порядка, как уже указывалось, убедительно свидетельствует о его важной видосохраняющей функции, так что мы должны задаться вопросом, в чем же эта функция

состоит.

Естественно, сразу же напрашивается ответ, что это позволяет избежать борьбы между членами сообщества, на что можно возразить следующим вопросом: чем же это лучше торможения агрессивности по отношению к членам сообщества? И снова можно дать ответ, даже не один, а несколько. Во-первых, — нам придется очень подробно об этом говорить в одной из следующих глав (гл. 11, "Союз") — вполне может случиться, что сообществу (скажем, волчьей стае или стаду обезьян) крайне необходима агрессивность по отношению к другим сообществам того же вида, так что борьба должна быть исключена лишь внутри группы. А во-вторых, напряженные отношения, которые возникают внутри сообщества благодаря инстинкту агрессии и вырабатываемому им ранговому порядку, могут придавать сообществу во многих отношениях полезную структуру и прочность. У галок, да и у многих других птиц с высоким уровнем общественной организации, ранговый порядок непосредственно приводит к защите слабых. Так как каждый индивид постоянно стремится повысить свой ранг, то между непосредственно выше- и нижестоящими всегда возникает особенно сильная напряженность и даже враждебность; и обратно, эта враждебность тем меньше, чем дальше друг от друга ранги двух животных. А поскольку галки высокого ранга, особенно самцы, непременно вмешиваются в любую ссору между двумя нижестоящими, эти ступенчатые различия в социальной напряженности имеют благоприятное следствие: галка высокого ранга всегда вступает в борьбу на стороне слабейшего, словно по рыцарскому принципу "Место сильного — на стороне слабого!".

Уже у галок с агрессивно завоеванным ранговым положением связана и другая форма "авторитета": с выразительными движениями индивида высокого ранга, особенно старого самца, члены колонии считаются значительно больше, чем с движениями молодой птицы низкого ранга. Если, например, молодая галка напугана чем-то малозначительным, то остальные птицы, особенно старшие, почти не обращают внимания на проявления ее страха. Если же подобную тревогу выражает старый самец — все галки, какие могут это заметить, поспешно взлетают, обращаясь в бегство. Примечательно, что у галок нет врожденного знания их хищных врагов, каждая особь учится их узнавать по поведению более опытных старших птиц; поэтому должно быть очень существенно, чтобы "мнению" более старых и опытных птиц высокого ранга придавался, как только что описано, больший "вес".

Вообще, чем выше развит вид животных, тем большее значение приобретают индивидуальный опыт и обучение, в то время как врожденное поведение хотя и не теряет своей важности, но сводится к более простым элементам. С общим прогрессом эволюции все более возраста-

==93

ет роль опыта старых животных; можно даже сказать, что именно вследствие этого совместная социальная жизнь у наиболее умных млекопитающих приобретает новую функцию в сохранении вида, делая возможной передачу индивидуально приобретенной информации с помощью традиции. Естественно, столь же справедливо и обратное утверждение: совместная социальная жизнь, несомненно, производит селекционное давление в направлении лучшего развития способности к обучению, поскольку эта способность у общественных животных идет на пользу не только отдельной особи, но и сообществу в целом. Тем самым и долгая жизнь, значительно превышающая период способности к размножению, приобретает ценность для сохранения вида. Как это описали Фрейзер Дарлинг и Маргарет Альтман, у многих оленей предводительницей стада бывает дама преклонного возраста, которой материнские обязанности давно уже не мешают выполнять ее общественный долг.

Таким образом — при прочих равных условиях — возраст животного находится, как правило, в прямой связи с тем положением, которое оно занимает в ранговом порядке своего сообщества. И поэтому вполне целесообразно, что "конструкция" поведения полагается на это правило: члены сообщества, которые не могут вычитать возраст своего вожака в его свидетельстве о рождении, соразмеряют степень своего доверия к нему с его рангом. Сотрудники Йеркса давно уже сделали чрезвычайно интересное, поистине поразительное наблюдение: шимпанзе, которые известны своей способностью обучаться путем прямого подражания, принципиально подражают только собратьям более высокого ранга. Из группы этих обезьян забрали одну, низкого ранга, и научили ее доставать бананы из специально сконструированной кормушки с помощью весьма сложных манипуляций. Когда эту обезьяну вместе с ее кормушкой вернули в группу, то собратья более высокого ранга пытались отнимать у нее заработанные бананы, но никому из них не пришло в голову посмотреть, как работает презираемый собрат, и чему-то у него поучиться. Затем таким же образом работе с этой кормушкой научили шимпанзе наивысшего ранга. Когда его вернули в группу, остальные наблюдали за ним с живейшим интересом и мгновенно переняли у него новый навык.

С. Л. Уошбэрн и Эрвэн Де Вор, наблюдая павианов на свободе, установили, что стадо управляется не одним вожаком, а "коллегией" нескольких престарелых самцов, которые поддерживают свое превосходство над более молодыми и гораздо более сильными членами стада тем, что всегда держатся вместе — а вместе они сильнее любого молодого самца. В наблюдавшемся случае один из трех сенаторов был почти беззубым старцем, и двое других тоже давно уже были не в цвете лет. Когда однажды стаду грозила опасность забрести в безлесном месте в лапы — или, лучше сказать, в пасть — ко льву, то стадо остановилось, и молодые сильные самцы образовали оборонительное кольцо вокруг более слабых животных. Но старец b одиночку вышел из круга, осторожно выполнил опасную задачу — установить местонахождение льва, так, чтобы тот его не заметил, — затем вернулся к стаду и отвел его дальним кружным путем, в обход льва. к безопасному ночлегу на деревьях. Все

==94

следовали за ним в слепом повиновении, никто не усомнился в его

авторитете.

Теперь оглянемся на все, что мы узнали в этой главе из объективных наблюдений за животными о пользе внутривидовой агрессии для сохранения вида. Жизненное пространство распределяется между животными одного вида таким образом, что по возможности каждый находит себе пропитание. На благо потомству выбираются лучшие отцы и лучшие матери. Дети находятся под защитой. Сообщество организовано так, что несколько мудрых самцов — "сенат" — обладают достаточным авторитетом, чтобы решения, необходимые сообществу, не только принимались, но и выполнялись. Мы ни разу не обнаружили, чтобы целью агрессии было уничтожение собрата по виду, хотя, конечно, в ходе поединка может произойти несчастный случай, когда рог попадает в глаз или клык в сонную артерию; а в неестественных условиях, не предусмотренных "конструкцией" эволюции, например в неволе, агрессивное поведение может привести к губительным последствиям.

Попробуем вглядеться в наше собственное нутро и уяснить себе — без гордыни, но и не считая себя заранее злыми грешниками, — что бы мы хотели сделать со своим ближним, вызывающим у нас наивысшую степень агрессивности. Надеюсь, я не изображаю себя лучше, чем я есть, утверждая, что моя окончательная цель, удовлетворяющая инстинктивное побуждение, не состоит в убийстве моего врага. Конечно, я с наслаждением надавал бы ему самых звонких пощечин или, может быть, даже слегка хрустящих ударов в челюсть, но ни в коем случае не хотел бы вспороть ему живот или пристрелить его. И желаемая окончательная ситуация состоит отнюдь не в том, чтобы противник лежал передо мною мертвым. О нет! Он должен быть чувствительно побит и смиренно признать мое физическое, а если он павиан, то и духовное превосходство. А поскольку я в принципе мог бы избить лишь такого типа, которому подобное обращение пошло бы только на пользу, то я выношу не слишком суровый приговор соответствующим инстинктам. Конечно, надо признать, что желание избить легко может привести и к смертельному удару, например, если в руке случайно окажется

оружие.

Если оценить все это, вместе взятое, то внутривидовая агрессия вовсе не покажется нам ни дьяволом, ни уничтожающим началом, ни даже "частью силы той, что без числа творит добро, всегда желая зла": она вполне однозначно окажется частью организации всех живых существ, сохраняющей их систему функционирования и самую их жизнь. Как и все на свете, она может допустить ошибку и при этом уничтожить жизнь. Но в великом становлении органического мира эта сила предназначена к добру. И притом мы еще не приняли в расчет, — мы узнаем об этом лишь в 11-й главе, — что оба Великих Конструктора, Изменчивость и Отбор, которые растят все живое, избрали именно грубую ветвь внутривидовой агрессии, чтобы вырастить на ней цветы личной дружбы и любви.

==95

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46-47-48-49-50-51-52-53-54-55-56-57-58-59-