Глава 2 ПРОДОЛЖЕНИЕ В ЛАБОРАТОРИИ

Что не у вас в руках, нельзя добыть, Что вам не взвесить, то не может быть, Что не считали, в дело не идет, И что вы не чеканили — не в счет.

Гёте

В предыдущей главе я допустил поэтическую вольность. Я умолчал о том, что по аквариумным наблюдениям уже знал, как ожесточенно борются с себе подобными яркие коралловые рыбы, и что у меня уже сложилось предварительное мнение о биологическом значении этой борьбы. Во Флориду я поехал, чтобы проверить эти гипотезы. Если бы факты им противоречили, я был бы готов сразу же выбросить их за борт. Или, лучше сказать, выплюнуть их в море через дыхательную трубку: ведь трудно что-нибудь выбросить за борт, когда плаваешь под водой. Вообще нет лучшей утренней гимнастики для исследователя, чем каждое утро перед завтраком расправляться с какой-нибудь своей любимой гипотезой. Это сохраняет молодость.

Когда я, за несколько лет до того, начал изучать в аквариуме красочных рыб с коралловых рифов, меня привлекало, наряду с эстетической радостью от их чарующей красоты, мое "чутье" на интересные биологические проблемы. Прежде всего напрашивался вопрос: зачем же все-таки эти рыбы так ярки?

Когда биолог ставит вопрос в такой форме — "зачем?" — он вовсе не стремится постичь глубочайший смысл мироздания вообще и рассматриваемого явления в частности; постановка вопроса гораздо скромнее: он хотел бы узнать нечто совсем простое, что в принципе всегда поддается исследованию. С тех пор как, благодаря Чарлзу Дарвину, мы знаем об историческом становлении органического мира и даже кое-что о его причинах, вопрос "зачем?" означает для нас нечто вполне определенное. А именно: мы знаем, что причиной изменения формы органа является его функция. Лучшее — всегда враг хорошего. Если незначительное, само по себе случайное наследственное изменение делает какой-либо орган хоть немного лучше и эффективнее, то носитель этого признака и его потомки составляют своим не столь одаренным собратьям по виду такую конкуренцию, которой те выдержать не могут. Раньше или позже они исчезают с лица Земли. Этот вездесущий процесс называется естественным отбором. Отбор — это один из двух великих конструкторов эволюции; второй, предоставляющий материал для от-

==71

бора, — это изменчивость, или мутация, необходимость которой Дарвин с гениальной прозорливостью постулировал в то время, когда ее существование еще не было доказано.

Все великое множество сложных и целесообразных конструкций животных и растений всевозможнейших видов обязано своим возникновением терпеливой работе Изменчивости и Отбора в течение многих миллионов лет. В этом мы убеждены теперь больше, чем был убежден сам Дарвин, и, как мы вскоре увидим, с большим основанием. Некоторых может разочаровать, что все многообразие форм жизни, чья гармоническая соразмерность вызывает наше благоговение, а красота восхищает эстетическое чувство, появилось таким прозаическим и, главное, причинно-обусловленным путем. Но естествоиспытатель не устает восхищаться именно тем, что Природа создает все свои высокие творения, никогда не нарушая собственных законов.

На наш вопрос "зачем?" можно получить разумный ответ лишь в том случае, если оба великих конструктора работали вместе, как мы упомянули выше. Он равнозначен вопросу о функции, служащей сохранению вида. Когда на вопрос: "Зачем кошкам острые кривые когти?" мы отвечаем: "Чтобы ловить мышей", это вовсе не говорит о нашей приверженности к метафизической телеологии, а означает лишь то, что ловля мышей является специальной функцией, важность которой для сохранения вида выработала у всех кошек именно такую форму когтей. Тот же вопрос не получает разумного ответа, когда изменчивость, действуя сама по себе, приводит к чисто случайным результатам. Если, например, у кур или у других одомашненных животных, которых защищает человек, исключая естественный отбор по окраске, можно встретить всевозможные пестрые и пятнистые расцветки, то бессмысленно спрашивать, для чего эти животные окрашены именно так, а не иначе. Но если мы встречаем в природе высокоспециализированные правильные образования, крайне маловероятные как раз из-за их соразмерности, — как, например, сложная структура птичьего пера или какого-нибудь инстинктивного способа поведения, — случайность их возникновения можно исключить. Здесь мы должны задаться вопросом, какое селекционное давление привело к появлению этих образований, иными словами

— для чего они нужны. Задавая этот вопрос, мы вправе надеяться на разумный ответ, потому что уже получали такие ответы довольно часто, а при достаточном усердии вопрошавших почти всегда. И тут ничего не меняют те немногие исключения, когда исследования не дали — или пока еще не дали — ответа на этот важнейший из всех биологических вопросов. Зачем, например, нужна моллюскам изумительная форма и расцветка раковин? Ведь их собратья по виду все равно не смогли бы их увидеть своими слабыми глазами, даже если бы они не были спрятаны, как часто бывает, складками мантии, да еще и укрыты темнотой морских глубин.

Кричаще яркие краски коралловых рыб требуют объяснения. Какая видосохраняющая функция вызвала их появление?

Я купил самых ярких рыбок, каких только мог найти, а для сравнения — нескольких менее ярких видов, в том числе и простой маскировочной окраски. Тут я сделал неожиданное открытие: у подавляющего

==72

большинства действительно ярких коралловых рыб — "плакатной", или "флаговой", расцветки — совершенно невозможно держать в небольшом аквариуме больше одной особи каждого вида. Стоило поместить в аквариум несколько рыбок одного вида, как вскоре, после яростных баталий, в живых оставалась лишь самая сильная. Потом во Флориде на меня произвело сильнейшее впечатление повторение в открытом море той же картины, какая регулярно наблюдалась в моем аквариуме после завершения смертельной борьбы: одна рыба некоторого вида мирно уживается с рыбами других видов, столь же ярких, но других расцветок, причем из каждого другого вида тоже присутствует только одна. У небольшого мола, неподалеку от моей квартиры, милейшим образом уживались один "красавец Грегори", один маленький черный "ангел" и одна "глазчатая бабочка". Мирная совместная жизнь двух особей одного вида плакатной расцветки возможна лишь у тех рыб, которые живут в устойчивом браке, как многие птицы. Такие супружеские пары я наблюдал в естественных условиях у синих "ангелов" и у "красавцев", а в аквариуме — у коричневых и у бело-желтых "бабочек". Супруги в таких парах поистине неразлучны, причем интересно, что по отношению к другим собратьям по виду они проявляют еще большую враждебность, чем одинокие рыбы их вида. Почему это так, мы выясним позже.

В открытом море принцип "два сапога — не пара" осуществляется бескровно: побежденный бежит с территории победителя, а тот вскоре прекращает преследование. Но в аквариуме, где бежать некуда, победитель часто сразу же добивает побежденного. По меньшей мере он занимает весь бассейн как собственное владение и в дальнейшем настолько изводит остальных постоянными нападениями, что те растут гораздо медленнее, и его преимущество становится все значительнее — вплоть до трагического исхода.

Чтобы наблюдать нормальное взаимное поведение владельцев охотничьих участков, нужно иметь достаточно большой бассейн, где могли бы уместиться территории хотя бы двух особей изучаемого вида. Поэтому мы построили аквариум длиной 2,5 метра, который вмещал больше двух тонн воды и давал маленьким рыбкам, живущим вблизи от берега, место для нескольких территорий. Молодь у плакатно окрашенных видов почти всегда еще ярче, еще привязаннее к месту обитания и еще яростнее взрослых рыб, так что на этих миниатюрных рыбках можно хорошо наблюдать изучаемые явления в сравнительно малом пространстве.

Итак, в этот аквариум были запущены рыбки длиной от двух до четырех сантиметров следующих видов: 7 разных видов рыб-"бабочек", 2 вида рыб-"ангелов", 8 видов семейства Pomacentridae, к которому принадлежат "звездное небо" и "красавец Грегори", 2 вида спинорогов, 3 вида губанов, 1 вид рыбы-"доктора" и несколько других, не ярких и не агрессивных видов, таких, как "кузовки", "шары" и т. п. Таким образом, в аквариуме оказалось примерно 25 видов плакатно окрашенных рыб, в среднем по 4 каждого вида, — из некоторых видов больше, из других всего по одной, — а всего больше 100 особей. Рыбки сохранились наилучшим образом, почти без потерь, прижились, воспрянули духом и, в полном соответствии с программой, начали драться.

==73

И тогда представилась замечательная возможность кое-что подсчитать. Если представителю "точного" естествознания удается что-нибудь подсчитать или измерить, он всегда испытывает радость, которую непосвященному подчас трудно понять. "Разве в том лишь величие природы, что она вам дозволяет считать?" — так спрашивает Фридрих Шиллер ученого, озабоченного измерениями. Я должен признаться поэту, что сам я знал бы о сущности внутривидовой агрессии почти столько же, если бы и не производил подсчетов. Но мое высказывание о том, что я знаю, было бы гораздо менее доказательным, если бы мне пришлось облечь его в одни лишь слова: "Яркие коралловые рыбы кусают почти исключительно собратьев по виду". Как раз укусы мы и подсчитали — и получили следующий результат: для каждой рыбки, живущей в аквариуме, вероятность случайно напасть на одну из трех своих собратьев по виду среди 96 других рыбок равна 3:96. Однако количество укусов, нанесенных собратьям по виду, относится к количеству межвидовых укусов примерно как 85:15. И даже это малое последнее число (15) не отражает подлинной картины, так как почти все соответствующие нападения — на счету Pomacentridae, которые почти постоянно сидят в своих норках, почти невидимые снаружи, и яростно атакуют каждую рыбу, вторгающуюся в их убежище. В свободной воде и они игнорируют любую рыбу другого вида. Если исключить эту группу из описанного опыта — что мы, кстати, и сделали, — то получаются еще более впечатляющие цифры.

Другая часть нападений на рыб чужого вида приходилась на долю тех немногих, которые не имели собратьев по виду во всем аквариуме и потому были вынуждены вымещать свою здоровую злость на других объектах. Однако выбор этих объектов столь же убедительно подтверждал правильность моих предположений, как и точные цифры. Например, там была одна-единственная удивительно красивая рыба-"бабочка" неизвестного нам вида, которая и по форме, и по рисунку настолько точно занимала среднее положение между бело-желтым и бело-черным видами, что мы сразу же окрестили ее бело-черно-желтой. И она, очевидно, полностью разделяла наше мнение о ее систематическом положении, так как делила свои атаки почти поровну между представителями этих видов. Мы ни разу не видели, чтобы она укусила рыбу какого-нибудь третьего вида. Пожалуй, еще интереснее вел себя синий спинорог — тоже единственный у нас, — который по-латыни называется Odonus niger, "черная зубастая рыба". Зоолог, давший такое название, видел, надо полагать, лишь ее обесцвеченный труп в формалине, потому что живая она не черная, а ярко-синяя, с нежными оттенками фиолетового и розового, особенно по краям плавников. Когда у фирмы "Андреас Вернер" появилась партия этих рыбок, я с самого начала купил только одну; битвы, которые они затевали уже в бассейне магазина, позволяли предвидеть, что мой большой аквариум окажется слишком мал для двух примерно шестисантиметровых молодцов этой породы. За неимением собратьев по виду мой синий спинорог первое время вел себя довольно мирно, хотя и раздал несколько укусов, многозначительным образом разделив их между представителями двух совершенно разных видов. Во-первых, он преследовал так называемых "синих дьяволов", близких

==74

родственников "красавца Грегори", похожих на него великолепной синей окраской, а во-вторых, обеих рыб другого вида спинорогов, так называемых "рыб Пикассо". Как видно из любительского названия этой рыбки, она расцвечена чрезвычайно ярко и причудливо, так что в этом смысле не имеет ничего общего с синим спинорогом, хотя весьма похожа на него по форме. Когда через несколько месяцев сильнейшая из двух "Пикассо" отправила слабейшую в рыбий "мир иной" — в формалин, между оставшейся и синим спинорогом возникло острое соперничество, причем агрессивность последнего по отношению к "Пикассо" несомненно усиливалась и тем обстоятельством, что за это время "синие дьяволы" успели сменить ярко-синюю юношескую окраску на взрослую сизую и поэтому раздражали его меньше. И в конце концов наш синий этого "Пикассо" погубил. Я мог бы привести еще много примеров, когда из нескольких рыб, взятых для описанного выше эксперимента, в живых оставалась только одна — как это было с королевской рыбой. В тех случаях, когда при образовании пары две рыбьих души соединялись в одну, в живых оставалась одна пара, как у коричневых и бело-желтых "бабочек". Известно великое множество случаев, когда животные, — не только рыбы, — которым за неимением собратьев по виду приходилось переносить свою агрессивность на другие объекты, выбирали при этом наиболее близких родственников или виды, похожие хотя бы по окраске.

Таким образом, эти наблюдения в аквариуме и их подытоживание бесспорно подтверждают правило, установленное и моими наблюдениями в море: по отношению к собратьям по виду рыбы гораздо агрессивнее, чем по отношению к рыбам других видов.

Однако, как видно уже из поведения различных рыб на свободе, описанного в первой главе, есть и значительное число видов, далеко не столь агрессивных, как коралловые рыбы, которых я изучал в своем эксперименте. Стоит представить себе разных рыб, неуживчивых и более или менее уживчивых, как сразу же напрашивается мысль о тесной взаимосвязи между их окраской, агрессивностью и оседлостью. Среди рыб, которых я наблюдал в естественных условиях, крайняя воинственность, сочетающаяся с оседлостью и направленная против собратьев по виду, встречается исключительно у тех форм, у которых яркая окраска, наложенная крупными плакатными пятнами, оповещает об их видовой принадлежности уже на значительном расстоянии. Как уже было сказано, именно эта чрезвычайно характерная окраска и возбудила мое любопытство, натолкнув на мысль о существовании некоей проблемы. Пресноводные рыбы тоже бывают очень красивыми и очень яркими, в этом отношении многие из них ничуть не уступают морским, так что различие здесь не в красоте, а в чем-то другом.

У большинства ярких пресноводных рыб особая прелесть их сказочной расцветки состоит в ее непостоянстве. Пестрые окуни (Buntbarsche), чья великолепная окраска определила их немецкое название, лабиринтовые рыбы, многие из которых еще превосходят красочностью этих окуней, красно-зелено-голубая колюшка и радужный горчак наших вод, как и великое множество других рыб, известных нам по домашним аквариумам, — все они расцвечивают свои наряды лишь тогда, когда распаляются любовью или духом борьбы. У многих из них окраску

==75

можно использовать как индикатор настроения и в каждый данный момент определять, в какой мере в них спорят за главенство агрессивность, сексуальное возбуждение и стремление к бегству. Как исчезает радуга, едва лишь облако закроет солнце, так гаснет все великолепие этих рыб, едва спадет возбуждение, бывшее его причиной, либо уступит место другому чувству, особенно страху, который тотчас облекает рыбу в неприметный маскировочный цвет. Иными словами, у всех этих рыб окраска является средством выражения и появляется лишь тогда, когда она нужна. Соответственно у них у всех мальки, а часто и самки, окрашены в маскировочные цвета.

Иначе у агрессивных коралловых рыб. Их великолепное одеяние настолько постоянно, будто нарисовано на теле. И дело не в том, что они не способны к изменению цвета; почти все они доказывают такую способность, когда, отходя ко сну, надевают ночную рубашку, расцветка которой самым разительным образом отличается от дневной. Но в течение дня, пока рыбы бодрствуют и активны, они любой ценой сохраняют свои яркие плакатные цвета. Побежденный, который старается уйти от преследователя отчаянными зигзагами, расцвечен точно так же, как торжествующий победитель. Они спускают опознавательные флаги своего вида не чаще, чем английские военные корабли в морских романах Форстера. Даже в транспортном контейнере, где, право же, приходится несладко, даже погибая от болезней, они демонстрируют неизменное красочное великолепие; и даже после смерти оно долго еще сохраняется, хотя в конце концов угасает.

Кроме того, у всех типичных плакатно окрашенных коралловых рыб не только оба пола имеют одинаковую расцветку, но и совсем крошечные детеныши несут на себе кричаще яркие краски, причем — что поразительно — очень часто совсем иные и еще более яркие, чем у взрослых рыб. И что уж совсем невероятно — у некоторых форм яркими бывают только дети. Например, упомянутые выше "самоцвет" (с. 69) и "синий дьявол" (с. 74) с наступлением половой зрелости превращаются в тусклых сизо-серых рыб с бледно-желтым хвостовым плавником.

Распределением красок, наталкивающим на сравнение с плакатом (крупные, контрастные пятна), коралловые рыбы отличаются не только от большинства пресноводных, но и вообще от большинства менее агрессивных и менее оседлых рыб. У этих нас восхищают тонкость цветовой гаммы, изящные нюансы мягких пастельных тонов, прямо-таки "любовная" проработка деталей. Если смотреть на моих любимых красноротиков издали, то видишь просто зеленовато-серебристую, совсем неприметную рыбку, и лишь разглядывая их вблизи — благодаря бесстрашию этих любопытных созданий это легко и в естественных условиях, — можно заметить золотистые и небесно-голубые иероглифы, извилистой вязью покрывающие всю рыбу, словно изысканная парча. Без сомнения, этот рисунок тоже является сигналом, позволяющим узнавать свой вид, но он предназначен для того, чтобы его могли видеть вблизи сородичи, плывущие рядом. Точно так же, вне всяких сомнений, плакатные краски территориально агрессивных коралловых рыб приспособлены для того. чтобы их можно было заметить и узнать на возможно

==76

большем расстоянии. Что узнавание своего вида вызывает у этих животных яростную агрессивность — это мы уже хорошо знаем.

Многие люди, в том числе и те, кто в остальном проявляет понимание природы, считают странным и совершенно излишним, когда мы, биологи, по поводу каждого яркого пятна, которое видим на каком-нибудь животном, тотчас задаемся вопросом — какую видосохраняющую функцию могло бы выполнять это пятно и какой естественный отбор мог бы привести к его появлению. Более того, мы знаем из опыта, что очень многие ставят нам это в вину как проявление грубого материализма, слепого по отношению к ценностям и потому достойного всяческого осуждения. Однако оправдан каждый вопрос, на который есть разумный ответ, а ценность и красота любого явления природы никоим образом не страдают, если нам удается понять, почему оно происходит именно так, а не иначе. Радуга не стала менее прекрасной от того, что мы узнали законы преломления света, благодаря которым она возникает. Восхитительная красота и правильность рисунков, расцветок и движений наших рыб могут вызвать у нас лишь еще большее восхищение, когда мы узнаём, что они существенно важны для сохранения вида украшенных ими живых существ. И как раз о великолепной боевой раскраске коралловых рыб мы знаем уже вполне определенно, какую особую роль она выполняет: она вызывает у собрата по виду — и только у него — яростный порыв к защите своего участка, если он находится на собственной территории, и устрашающе предупреждает его о боевой готовности хозяина, если он вторгся в чужие владения. В обеих функциях это как две капли воды похоже на другое воодушевляюще прекрасное явление природы — на пение птиц, на песню соловья, красота которой "поэта к творчеству влечет", как хорошо сказал Рингельнац, Как расцветка коралловой рыбы, так и песня соловья служат для того, чтобы издали оповестить собратьев по виду — ибо обращены только к ним, — что здешний участок уже нашел себе постоянного и воинственного

хозяина.

Если проверять эту теорию, сравнивая боевое поведение плакатно расцвеченных и неярких рыб, находящихся в близком родстве и обитающих в одном и том же жизненном пространстве, то теория подтверждается полностью, и особенно впечатляют те случаи, когда яркий и тусклый виды принадлежат к одному роду. Так, например, есть принадлежащая к семейству Pomacentridae рыба простой поперечно-полосатой окраски, которую американцы называют "обер-фельдфебель"

— Sergeant major; это мирная рыба, держащаяся стаями. Ее собрат по роду, клыкастый абудефдуф — роскошная бархатно-черная рыба с ярко-голубым полосчатым узором на голове и передней части тела и с желтым, цвета серы, поперечным поясом посреди туловища, — напротив, едва ли не самый свирепый из всех свирепых территориальных видов, с какими я познакомился за время изучения коралловых рыб. Наш большой аквариум оказался слишком мал для двух крошечных мальков этого вида, длиной едва по 2,5 см. Один из них занял весь аквариум, другой влачил жалкое существование в левом верхнем переднем углу, за струёй пузырьков от аэратора, скрывавшей его от глаз враждебного собрата. Другой хороший пример дает сравнение рыб-"бабочек". Един-

==77

ственный среди них уживчивый вид, какой я знаю, в то же время имеет и единственную в своем роде расцветку, состоящую из деталей настолько мелких, что характерный рисунок можно различить лишь на очень малом расстоянии.

Но наиболее примечательным является тот факт, что коралловые рыбы, которые в молодости расцвечены плакатно, а в зрелом возрасте тускло, демонстрируют такую же корреляцию между окраской и агрессивностью: в молодости они яростно защищают свою территорию, но с возрастом становятся несравненно более уживчивыми. Многие из них производят даже впечатление, что им необходимо снять боевую раскраску, чтобы вообще допустить мирное сближение разных полов. Это, несомненно, верно для одного из родов семейства Pomacentridae — пестрых рыбок, часто резкой черно-белой расцветки, — размножение которых в аквариуме я наблюдал несколько раз; для этой цели они меняют свою контрастную окраску на одноцветную тускло-серую, но тотчас же после нереста вновь поднимают свои боевые знамена.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46-47-48-49-50-51-52-53-54-55-56-57-58-59-