"Искусство любить"

5. ПРАКТИКА ЛЮБВИ Рассмотрев теоретический аспект искусства любви, мы сейчас стоим перед гораздо более трудной проблемой, проблемой практики искусства любви. Как можно научиться практике какого бы то ни было искусства, не практикуя его?

Трудность проблемы в том, что ныне большинство людей, а значит и многие читатели этой книги, ожидают, что им будут даны предписания, „как сделать это самому", в нашем случае это означает научиться любить. Боюсь, что всякий, кто приступает к этой последней главе с таким настроением, будет глубоко разочарован. Любовь это личное переживание, которое каждый может пережить только сам и для себя; в самом деле, вряд ли найдется хоть кто-то, кто не имеет или не имел этого переживания хотя бы в малой степени, по крайней мере, в детстве, юности, или в зрелом возрасте. Рассмотрение практики любви может сосредоточиться на предпосылках искусства любви и подступах к нему, и осуществлении этих предпосылок и подступов. Шаги к этой цели можно сделать только самостоятельно, а рассмотрение закончится прежде, чем будет сделан решительный шаг. Все же я полагаю, что рассмотрение подступов может помочь в достижении овладения этим искусством, по крайней мере, для тех, кто освободился от ожидания „предписаний".

Практика любого искусства имеет определенные общие требования, независимо от того, имеем ли мы дело с врачебным искусством или искусством любви. Прежде всего практика любого искусства требует дисциплины. Я никогда ни в чем не достигну хороших результатов, если не буду исполнять свое дело дисциплинированно; если я делаю что-то, только когда я „в настроении", это может быть приятным или забавным хобби, но я никогда не стану мастером в этом искусстве. Но проблема не исчерпывается дисциплиной только в практике какого-либо отдельного искусства (заниматься, скажем, определенное количество часов каждый день), но требует дисциплины всей собственной жизни. Можно подумать, что для современного человека нет ничего легче, чем научиться дисциплине.

Разве он не проводит самым дисциплинированным образом восемь часов в день на работе, которая подчинена строгому шаблону? Факт, однако, в том, что современный человек имеет чрезвычайно низкую самодисциплину за пределами рабочей сферы. Когда он не работает, ему хочется быть ленивым, ничего не делать, или, выражаясь покрасивее -„отдыхать". Само это желание безделья в значительной степени является реакцией на строгий шаблон жизни. Из-за того, что человек пребывает в напряжении восемь часов в день, используя свою энергию не для своих собственных целей, не по своему усмотрению, а в предписанном для него ритме работы, он бунтует, и его бунт принимает форму детского потворства себе. К тому же, в борьбе с авторитаризмом он становится недоверчив ко всякой дисциплине, как к принуждению посредством иррационального авторитета, так и к рациональной дисциплине, однако, жизнь становится расхлябанной, хаотичной и лишенной сосредоточенности.

Едва ли нужно доказывать, что сосредоточенность составляет необходимое условие для овладения искусством. Всякий, кто когда-либо пытался обучиться какому бы то ни было искусству, знает это. Сосредоточенность однако еще более редка в нашей культуре, чем самодисциплина. Напротив, наша культура ведет к ни с чем не сравнимой рассредоточенности и беспорядочному образу жизни. Ты делаешь много вещей сразу: читаешь, слушаешь радио, говоришь, куришь, ешь, пьешь. Ты -потребитель с открытым ртом, готовый поглощать все - картины, напитки, знания. Это отсутствие сосредоточенности очевидно, если вспомнить, как трудно нам оставаться наедине с собой. Для большинства людей невозможно сидеть спокойно, не разговаривая, не куря, не читая, не выпивая. Они становятся нервными и взвинченными и должны что-то делать со своим ртом и своими руками. (Курение это один из симптомов такого отсутствия сосредоточенности, оно занимает руку, рот, глаза и нос).

Третий фактор это терпение. Опять же всякий, кто когда-либо пытался заниматься каким-либо искусством, знает, что терпение необходимо, если вы хотите чего-то достичь. Если кто-то гонится за быстрыми результатами, он никогда не научится искусству. Однако для современного человека терпение столь же трудно достижимо, как дисциплина и сосредоточенность. Вся наша современная индустриальная система содействует прямо противоположному - поспешности. Все наши машины предназначены для быстроты: автомобиль и самолет быстро переносят нас к месту назначения - и чем быстрее, тем лучше. Машина, которая может производить то же количество за половину времени, в два раза лучше старой и более медленной машины. Конечно, для этого существуют важные экономические причины. Но как и во многих других отношениях человеческие ценности стали определяться экономическими ценностями. Что хорошо для машины, должно быть хорошо и для человека, - такова логика. Современный человек думает, что он теряет время, когда не действует быстро, однако он не знает, что делать с выигранным временем, кроме как убить его.

Последним условием обучения всякому искусству является высшая заинтересованность в обретении мастерства в этом искусстве. Если искусство не является для него предметом высшей важности, ученик никогда не обучится ему. Он останется, в лучшем случае, хорошим дилетантом, но никогда не станет мастером. Это условие столь же необхо-димо в искусстве любви, как и в любом другом искусстве. Однако по-видимому, в искусстве любви больше, чем в каком-либо другом искусстве, пропорция между мастерами и дилетантами нарушается в сторону дилетантов.

Наряду с общими условиями обучения всякому искусству следует уделить внимание еще одному пункту. Искусству начинают учиться не впрямую, а как бы исподволь. Прежде чем приступить к самому искусству, нужно научиться большому числу, казалось бы, несвязанных вещей. В столярном искусстве ученик начинает с того, что учится строгать доску; начинающий в искусстве игры на фортепьяно начинает с гамм; ученик в дзенском искусстве стрельбы из лука начинает с дыхательных упражнений. Если человек хочет стать мастером в каком-либо искусстве, ему должна быть подчинена вся его жизнь, или, по крайней мере, она должна быть связана с этим искусством. Собственная личность становится инструментом в практике искусства, инструментом, который нужно поддерживать в таком состоянии, чтобы он мог исполнять свои особые функции. В отношении искусства любви это означает, что тот, кто стремится стать мастером в этом искусстве, должен начать с практикования дисциплины, сосредоточенности, терпения во всех сферах жизни.

Как нужно практиковать дисциплину? Наши деды были, казалось бы, гораздо лучше подготовлены к ответу на этот вопрос. Они рекомендовали вставать рано утром, не предаваться ненужным излишествам, упорно трудиться. Этот тип дисциплины имеет очевидные недостатки. Она была сурова и авторитарна, сосредоточена на ценностях умеренности и бережливости, и во многих отношениях враждебна жизни.

Как реакция на этот вид дисциплины возникла все усиливающая тенденция подозрительности ко всякой дисциплине и ленивого, недисциплинированного потворства своим желаниям в остальной жизни, как противовеса и противодействия шаблону жизни, навязываемому нам в течение восьми часов рабочего времени. Вставать в определенное время, посвящать определенное количество времени в течение дня таким действиям, как размышление, чтение, слушание музыки, прогулка; не предаваться, по крайней мере сверх определенного минимума, отклоняющимся действиям вроде чтения детективов и просмотра кинофильмов не переедать и не перепивать - вот несколько ясных и простых правил. Однако сущность в том, что дисциплина не может практиковаться как какие-то извне навязанные правила. Надо, чтобы она стала выражением собственной воли человека, воспринималась как что-то приятное. Надо постепенно приучить себя к такому поведению, чтоб нехватка дисциплины сразу почувствовалась, если перестанешь ее исполнять. Один из неудачных аспектов нашей западной концепции дисциплины (как и всякой добродетели) отражает мнение, что ее практикование должно быть чем-то мучительным, и только если эта мука наличествует, то тогда „все хорошо". Восток давно осознал, что то, что хорошо для человека -для его тела и духа - должно быть приятным, хотя бы в начале и пришлось преодолеть некоторые препятствия.

Сосредоточенность еще более трудна для проектирования в нашей культуре, где все, кажется, направлено против способности сосредоточения. Самый главный шаг в обучении сосредоточенности это научиться оставаться наедине с собой, без чтения, слушания радио, курения и выпивки. Да, быть в состоянии сосредоточиться это значит быть в состоянии оставаться наедине с собой, - и эта способность является необходимым условием способности любить. Если человек привязан к другому человеку, потому что не могу стоять на собственных ногах, он или она могут быть моим спасением в жизни, но это отношение не будет отношением любви.

Парадоксально, но способность оставаться наедине с собой является условием способности любить. Каждый, кто попытался оставаться наедине с собой, убедится, как это трудно. Он почувствует беспокойство, возбужденность или даже испытает чувство сильной тревоги. Он будет склонен рационализировать свое безволие в продолжении этой попытки мыслью, что сосредоточенность не имеет ценности, что она просто глупа, отнимает слишком много времени и т. д. и т. д. Он к тому же заметит, что ему приходят в голову и овладевают им всевозможные мысли. Он словит себя на том, что думает о планах на день или о каких-то трудностях в предстоящей работе, думает, куда пойти вечером, или о каких-либо других вещах, которые приходят в голову вместо того, чтобы в ней наступила пустота. В этом может помочь выполнение нескольких упражнений.

Например, сесть в свободную позу (не слишком расслабившись и не слишком напрягаясь), закрыть глаза и попытаться увидеть перед собой белое пятно, а потом постараться удалить все рассеянные образы и мысли; попытаться следить за своим дыханием, не думать о нем и не управлять им, а следить за ним - дыша, чувствовать его; далее, попытаться почувствовать свое „я"; я - это я сам, центр своих сил, творец своего мира. Следует делать такое упражнение на сосредоточение каждое утро, по крайней мере, двадцать минут (а если возможно, то дольше) и каждый вечер перед сном1.

Кроме этих упражнений можно научиться быть сосредоточенным во всем, что бы ни делалось: в слушании музыки, в чтении книги, в разговоре с человеком, в рассматривании чего-либо. То, что делается в данный момент, должно быть единственной вещью, которой следует отдаваться целиком. Если сосредоточиться, то не имеет значения, что делать; как важные, так и неважные вещи получают новое измерение, потому что на них сосредоточено все внимание. Обучение сосредоточенности требует избегать, насколько это возможно, тривиальных разговоров, т. е. разговоров несущественных. Если два человека говорят о росте деревьев, которые они оба знают, или о вкусе хлеба, который они вместе ели, или об общем чувстве в своей работе, то такая беседа может быть уместной при условии, что они переживают то, о чем говорят, а не толкуют об этом отвлеченно; с другой стороны, беседа может касаться вопросов политики или религии, и все же быть тривиальной.

Так получается, когда два человека говорят штампами, когда они не вкладывают душу в то, о чем говорят. Я должен здесь добавить, что насколько важно избегать тривиального разговора, настолько же важно избегать дурной компании. Под дурной компанией я разумею не только людей злобных и вредных: их компании следует избегать, потому что они отравляют атмосферу и угнетают. Я имею в виду такую компанию „живых трупов", людей, чей дух мертв, хотя тело их живо; людей, чьи мысли и разговорs тривиальны; которые болтают вместо того, чтобы говорить, и которые изрекают мнения - штампы вместо того, чтобы думать самостоятельно. Однако не всегда возможно даже не обязательно избегать компании таких людей. Если реагировать не так, как они ожидают - т. е. произнося штампы и тривиальности - а прямо и по-человечески, то часто случается, что такие люди меняют свое поведение. Этому способствует их удивление перед чем-то неожиданным.

Быть сосредоточенным в отношениях с другими людьми это значит, в первую очередь, быть в состоянии слушать. Большинство людей слушают других или даже дают советы, фактически не слушая. Они не принимают слова другого человека всерьез, они не принимают всерьез и свои собственные советы. В результате, разговор утомляет их. Они подвержены иллюзии, что утомились бы еще больше, если бы слушали сосредоточенно. Но истина в противоположном. Всякая деятельность, если она осуществляется сосредоточенно, - пробуждает (хотя впоследствии и наступает естественная и полезная усталость). В то же время всякая несосредоточенная деятельность - усыпляет, хотя в конце дня она не дает уснуть.

Быть сосредоточенным это значит жить полностью в настоящем, в здесь - и - сейчас, а не думать о том, как сделать предстоящее дело, в то время, когда нужно правильно делать что-то именно сейчас. Нет необходимости говорить, что больше всего сосредоточенности должно быть у тех, кто любит друг друга. Он; должны научиться быть близкими друг другу, не разбрасываться по многим направлениям, как это обычно бывает. Начинать практиковать сосредоточенность будет трудно; будет казаться, что этой цели никогда не достичь. Едва ли надо говорить о том, что здесь необходимо терпение. Если забыть, что все требует времени, и хотеть форсировать дело, то, действительно, никогда не достичь успеха ни в обретении сосредоточенности, ни в искусстве любви. Чтобы понять, что такое терпение, надо только посмотреть, как ребенок учится ходить. Он падает, падает, и снова падает, и асе же продолжает делать попытки, совершенствуется, пока однажды не пойдет, не падая. Чего мог бы достичь взрослый человек, если бы обладал терпением ребенка и его сосредоточенностью на важных целях!

Нельзя научиться сосредоточенности, не умея чувствовать себя. Что это значит? Нужно ли все время думать о себе, „анализировать" себя? Если бы мы говорили о том, что значит чувствовать машин, это нетрудно было бы объяснить. Например, каждый, кто водит автомобиль, - чувствует его. Он замечает даже малейший, необычный стук, малейшие изменения при включении мотора. Точно также водитель чувствует изменения поверхности дороги и движение машин, едущих перед ним и после него. Однако же он не думает обо всех этих факторах; его ум находится в состоянии релаксированной бдительности, открыт всем существенным изменениям ситуации, на которой он сосредоточен, - безопасно вести автомобиль.

Если мы хотим узнать, как чувствовать другого человека, то самый лучший пример даст нам чувствительность и отзывчивость матери к своему ребенку. Она замечает любые телесные перемены, нужды, тревоги ребенка еще до того, как они будут открыто выражены. Она пробуждается от плача ребенка, тогда как другие, более громкие звуки не могли бы ее разбудить. Все это означает, что она чувствует проявленпя жизни ребенка; она не тревожна и не беспокойна, а находится в состоянии бдительного равновесия, восприимчива ко всякому малейшему сигналу, идущему от ребенка. Таким же образом можно чувствовать самого себя, Например, можно отдавать сере отчет в чувстве усталости и депрессии, но вместо того, чтобы предаваться им и поддерживать их угнетающими мыслями, которые всегда есть наготове, надо спросить себя: "В чем дело? Почему я подавлен?" То же самое надо делать, когда замечаешь, что раздражен или разозлен, или хочется пофантазировать, или иным способом убежать от себя. В каждом из этих примеров важно понять себя, а не объяснять, как попало тысячей и одним способом. Более того, надо быть открытым собственному внутреннему ГОЛОСУ; он- скажет -часто очень тихо, едва слышно - почему мы тревожны, подавлены, раздражены.

Обычный человек восприимчив к своим телесным процессам: он замечает в них перемены и даже незначительную боль; такой вил телесной восприимчивости относительно легко испытать, поскольку большинство людей имеют опыт хорошего самочувствия. Такая же восприимчивость к собственным духовным процессам намного более труднодостижима, потому что многие люди никогда не знали человека, живущего оптимально. Они принимают за норму психическую жизнь своих родителей и близких или социальной группы, в которой рождены, но пока они сами не отличаются от них, то чувствуют себя нормально и не заинтересованы в каких-либо наблюдениях. Есть много людей, которые не видели, например, любящего человека или человека честного, отважного, сосредоточенного. Вполне очевидно, что чтобы стать восприимчивым к себе, надо иметь образ полной здоровой человеческой жизни. А как достичь такого переживания, если его не было ни в детстве, ни в позднейшей жизни? Ясно, что на этот вопрос нет простого ответа, но сам вопрос указывает на один достойный критики фактор в нашей системе обучения.

Хотя мы учим знанию, мы оставляем без внимания такое обучение, которое в высшей степени важно для человеческого развития: обучение посредством простого присутствия зрелого, любящего человека, В предшествующие эпохи нашей культуры, или в Китае и Индии, наиболее высоко ценимым был человек выдающихся духовных качеств. Учитель был не только, и даже не в первую очередь, источником информации, но в его функцию входило обучение определенным человеческим установкам. В современном капиталистическом обществе - и то же "относится и к русскому коммунизму - людьми, внушающими восхищение и желание подражать, являются кто угодно, но только не носители выдающихся духовных качеств. В глазах общественности значительны те, кто дает обычному человеку чувство заместительного удовольствия. Кинозвезды, исполнители песен, обозреватели, важные деловые и правительственные фигуры - вот образцы для подражания. На эту роль их зачастую выдвигает то, что им удалось добиться известности. Все же ситуация не представляется совсем уж безнадежной. Если принять во внимание, что такой человек, как Альберт Швейцер смог стать знаменитым в Соединенных Штатах, если представить, как много есть возможностей познакомить нашу молодежь с живущими ныне и историческими личностями, жизнь которых доказывает, чего могут достичь настоящие люди, а не увеселители в широком значении этого слова, если вспомнить о великих произведениях литературы и искусства всех времен, то окажется, что есть шанс создать представление о настоящей человеческой жизни. А значит и восприимчивость к неправильной жизни. Если же нам не удастся способствовать такому представлению о зрелой жизни, тогда мы действительно станем лицом к лицу с вероятностью, что вся наша культурная традиция прервется. Эта традиция основывается на передаче прежде всего не определенных видов знания, а определенных видов человеческих черт. Если грядущие поколения никогда больше не увидят этих черт, то культура пяти тысячелетий рухнет, даже если будет дальше передано и развито ее знание.

Пока что я рассматривал необходимое для практики любого искусства. Теперь я собираюсь рассмотреть те качества, которые имеют особое значение для способности любить. В соответствии с тем, что я говорил о природе любви, главное условие в достижении любви составляет преодоление собственного нарциссизма. При нарциссистской ориентации человек воспринимает как реальность только то, что существует внутри него самого, явления же внешнего мира имеют для него реальность не сами по себе, а только с точки зрения их полезности или опасности для него.

Полюс, противоположный нарциссизму, это объективность; она представляет собой способность видеть людей и вещи как они есть, объективно, а также способность отделять эту объективную картину от картины, сформированной собственными желаниями или страхами человека. Все формы психозов показывают доходящую до крайности неспособность объективности. Для безумца единственная реальность та, которая существует внутри него, реальность его страхов и желаний. Явления внешнего мира он видит, как символы своего внутреннего мира, свое творение. Со всеми нами происходит то же самое, когда мы спим. Во сне мы творим события, ставим драмы, которые являются выражением наших желаний и страхов, а иногда и наших интуиции. Хотя мы спим, мы воспринимаем продукты наших сновидений столь же реальными, как и реальность, которую воспринимаем в состоянии бодрствования.

Безумец и фантазер полностью лишены объективного взгляда на внешний мир. Но все мы в большей или меньшей степени безумны, все мы в большей или меньшей степени имеем необъективный взгляд на мир, взгляд, искаженный нашей нарциссистской ориентацией. Привести примеры? Каждый может легко их найти, взглянув на самого себя, на своих ближних, или почитав газеты. Они разнятся лишь степенью нарцисстского искажения действительности. Например, женщина звонит врачу и говорит, что она хочет придти к нему на прием в полдень. Врач отвечает, что в полдень он не свободен, но может принять ее в следующий день. Она отвечает: „Доктор, но я живу всего в пяти минутах ходьбы от вашей клиники". Она не может понять его объяснение, что ее близкое местонахождение к клинике не сэкономит ему время. Она воспринимает ситуацию нарциссистски; поскольку она экономит время, то значит и он экономит время; единственная реальность для нее это она сама.

Менее экстремальны - или возможно только менее очевидны -искажения, которые встречаются в повседневных отношениях между людьми. Как много родителей реагирует только на то, послушен ли их ребенок, доставляет ли он им радость, является ли он их гордостью, и так далее, вместо того, чтобы воспринять или даже заинтересоваться тем, что чувствует сам ребенок? Как много мужей считают своих жен тиранками только потому, что привычка к материнской снисходительности застав-ляет их воспринимать любое требование как ограничение собственной свободы. Как много жен считают своих мужей глупыми или неумелыми только потому, что они не соответствуют фантастическому образу блестя-щего принца, созданному ими в детстве?

В присловье вошло отсутствие объективности в отношении к другим народам. Что ни день в другом народе открываются все новые черты испорченности, жестокости, в то время как свой народ олицетворяет все хорошее и благородное. Каждое действие врагов оценивается по одному критерию, каждое собственное действие - по другому. Даже хорошие поступки неприятеля считаются знаками особых дьявольских уловок, имеющих целью обмануть нас и весь мир, в то время как наши плохие поступки признаются необходимыми и оправдываются нашими благородными целями, которым они служат, В самом деле, если проследить отношения между народами, как и между индивидами, можно придти к заключению, что объективность это исключение, а большая или меньшая степень нарциссистского искажения это правило.

Способность думать объективно это разум. Эмоциональная установка, основанная на разуме, это смирение. Быть объективным, пользоваться собственным разумом возможно только при достижении установки на смирение, при избавлении от мечтаний о всезнании и всемогуществе, которые свойственны детству.

В отношении данного рассмотрения практики искусства любви это означает: любовь, будучи зависима от относительного отсутствия нарциссизма, требует развития смирения, объективности и разума. Вся жизнь должна быть посвящена этой цели. Смирение и объективность нераздельны, как и любовь. Я не могу быть по-настоящему объективным к своей семье, если не могу быть объективным к чужим людям, и наоборот. Если я хочу научиться искусству любви, я должен стремиться к объективности в любой ситуации и стать восприимчив к ситуациям, где я не объективен. Я должен стараться видеть разницу между моим образом человека и его поведения, воспринимаемыми мной нарциссистски искаженно, и реальным человеком, существующим безотносительно к моим интересам, потребностям и страхам. Достижение объективности и разума это половина пути к достижению искусства любви, и они должны быть достигнуты в отношении ко всем людям, с которыми приходится вступать в контакт. Если кто-то хочет сохранить объективность к любимому человеку и думает при этом, что без нее можно обойтись в отношениях во всем остальном мире, он вскорости убедится, что проигрывает как в первом, так и во втором случае.

Способность любви зависит от способности освободиться от нарциссизма, от привязанности к матери и клану; она зависит от нашей способности расти, развивать созидательную ориентацию в наших отношениях к миру и к самим себе. Этот процесс освобождения, рождения, пробуждения требует одного качества, являющегося необходимым условием: веры. Практика искусства любви требует практики веры.

Что такое вера? Обязательно ли это вера в бога или в религиозные учения? Должна ли вера обязательно противостоять или расходиться с разумом и рациональным мышлением? Чтобы хоть немного приблизиться к пониманию проблемы веры, нужно провести различение между рациональной и иррациональной верой. Под иррациональной верой я понимаю веру (в человека или идею), основывающуюся на подчинении иррациональному авторитету. Рациональная вера, напротив, это убежденность, которая имеет своим источником наш собственный опыт мысли и чувства. Рациональная вера это прежде всего не верование во что-то, а определенность и стойкость, которые свойственны нашим убеждениям. Вера это черта характера, пронизывающая всю личность, а не какая-то особая вера во что-то.

Рациональная вера коренится в созидательной интеллектуальной и эмоциональной деятельности. В рациональном мышлении, где как считается, вере нет места, рациональная вера является важным компонентом. Например, ученый приходит к новому открытию. Разве он ставит эксперимент за экспериментом, собирает факт за фактом, не имея идеального образа того, что он ожидает найти? Редко по-настоящему важное открытие в какой бы то ни было области делалось именно таким способом. Люди не могут придти к важным выводам и тогда, когда идут на поводу у своих фантазий. Процесс творческого мышления в любой области человеческих усилий часто начинается с того, что может быть названо „рациональным образом", который представляет собой результат серьезного предыдущего исследования, рефлективного мышления и наблюдения. Когда ученому удалось собрать достаточное количество данных или выработать какую-то математическую формулу, делающую его первоначальный образ в высокой степени вероятным, можно сказать, что он создал экспериментальную гипотезу. Тщательный анализ гипоте-зы с целью изучения ее импликаций, и сбор данных, ее подтверждающих, ведут к более адекватной гипотезе, и, наконец, возможно, ее включению в широкоохватную теорию.

История науки полна примеров веры в разум и истину. Коперник, Кеплер, Галилей и Ньютон - все они были вдохновлены нерушимой верой в разум. Из-за нее Бруно сгорел на костре, а Спиноза подвергся отлучению. Вера необходима на каждом шагу от замысла, рационального образа до формирования теории: вера в образ как рационально обоснованную цель, вера в гипотезу, как вероятное и правдоподобное предпоожение, и вера в окончательную теорию, пока наконец не будет достигнуто общее согласие в ее действенности. Эта вера имеет источник в опыте человека, в уверенности в силе собственной мысли, наблюдения и суждения. В то же время как иррациональная вера это принятие чего-то как истинного только потому, что так говорят авторитет или большинство людей, рациональная вера имеет источник в независимом убеждении, основанном на продуктивном наблюдении и мышлении человека, вопреки мнению большинства.

Мышление и суждение не составляют единственной области опыта, в которой проявляется рациональная вера. В сфере человеческих отношений вера является непременной чертой всякой серьезной дружбы или любви. „Иметь веру" в другого человека это значит быть уверенным в надежности и неизменности его фундаментных установок, самой сути его личности, его любви. Под этим я имею в виду не то, что человек не может менять своих мнений, а то, что его основные мотивации остаются одними и теми же; например, что его уважение к жизни и человеческому достоинству составляет часть его самого и не может измениться.

В этом же смысле мы верим в самих себя. Мы отдаем себе отчет в существовании собственного „я", неизменной сути нашей личности, сохраняющейся на протяжении всей нашей жизни вопреки различным обстоятельствам, и независимо от определенных изменений в мнениях и чувствах. Эта суть, составляющая реальность того, что обозначается словом „я", и составляет основу нашего убеждения в нашей аутентичности. Если мы не имеем веры в постоянство нашего „я", наше чувство аутентичности оказывается под угрозой и мы становимся зависимы от других людей, чье одобрение становится основой нашего чувства аутентичности. Только человек, который имеет веру в себя, способен верить в других, потому что он уверен, что в будущем будет таким же, каким он является и сегодня, а следовательно, он будет чувствовать и действовать так, как и теперь. Вера в себя это условие нашей способности обещать, и поскольку, как говорил Ницше, человека можно определить по его способности обещать, то вера является одним из условий человеческого существования. Что касается любви, то здесь имеет значение вера в собственную любовь, ее способность возбуждать любовь в другом чело-веке, и в ее постоянство.

Другое значение веры в человека эта вера в возможности других людей. Наиболее простая форма, в которой она существует, это вера матери в свое новорожденное дитя: что оно будет жить, расти, ходить и говорить. Однако развитие ребенка в этих отношениях происходит с такой последовательностью, что ожидания такого рода, кажется, не требует веры. Другое дело те возможности, которые могут не получить развития, это способность ребенка любить, быть счастливым, разумным, и также более специфические возможности, как художественные дарова-ния. Это семена, которые прорастают и проявляются, если есть надлежащие условия для их развития, но они могут оказаться загублены, если надлежащих условий не будет.

Одно из самых важных среди этих условий это то, чтобы человек, играющий значительную роль в жизни ребенка, верил в его возможности. Наличие такой веры кладет различие между воспитанием и манипуляцией. Воспитание тождественно помощи ребенку в реализации его возможностей. Манипуляция противоположна воспитанию, она основана на отсутствие веры в развитие возможностей и на убеждении, что ребенок будет хорошим, только если взрослые вложат в него то, что желательно, и подавят то, что представляется нежелательным. Нет необходимости верить в робота, потому что в нем нет жизни.

Вера в других достигает своей кульминации в вере в человечество. В западном мире эта вера была выражена в религиозных терминах в иудео-христианской религии, а в светском языке она находит свое сильнейшее выражение в гуманистических политических и социальных идеях последних полутораста лет. Как и вера в ребенка, эта вера основана на идее, что возможности человека позволят ему при надлежащих условиях построить социальный порядок, управляемый принципами равенства, справедливости и любви. Поскольку до сих пор человеку не удалось построить такой порядок, то убеждение, что он сможет это сделать, все еще требует веры. Но как и всякая рациональная вера, эта вера также является не благим пожеланием, а основывается на свидетельствах прошлых достижений человеческого рода и на внутреннем опыте каждого индивида, на его собственном опыте разума и любви.

В то время как иррациональная вера основывается на подчинении силе, которая воспринимается как неодолимая, всезнающая и всемогущая, и в отречении от собственной силы и могущества, рациональная вера основывается на противоположном опыте. Эта вера пребывает в нашей мысли, потому что она является результатом нашего собственного наблюдения и раздумья. Мы имеем веру в возможности других людей, в свои возможности и в человечество потому, и только в той степени, насколько мы сами испытали рост наших собственных возможностей, действенность этого роста в самих себе, могущество нашей собственной силы разума и любви. Основа рациональной веры - созидательность; жить своей верой это значит жить созидательно.

Из этого следует, что вера в силу (в смысле господства) и использование силы являются оборотной стороной веры. Вера в существующую силу тождественна неверию в развитие еще не успевших реализоваться возможностей. Она -предсказывает будущее, основываясь исключительно на проявлениях нынешнего времени, но она оказывается серьезным просчетом, глубоко иррациональным в своей неспособности учитывать человеческие возмож-ности и человеческое развитие. Не существует рациональной веры в силу. Есть подчинение ей или тем, кто ею обладает, желание ее удержать. В то время как многим сила кажется самой реальной из всех вещей, история человека доказала, что это самое ненадежное из всех человеческих достижений. Из-за того, что вера и сила взаимно исключают друг друга. Все религии и политические системы, первоначально строившиеся на рациональной вере, стали разлагаться и наконец утратили свою былую мощь, когда обратились к силе или вступили в союз с ней.

Чтобы верить, нужна отвага, способность идти на риск, готовность принять даже муки и разочарование. Кто дорожит безопасностью и спокойствием, как первостепенными условиями жизни, тот не может верить; кто ушел в глухую оборону, где средствами безопасности служат дистанция и собственность, тот сам делает себя узником. Чтобы быть любимым и любить, необходима отвага, отвага считать определенные ценности достойными высшего внимания, а также отвага ради этих ценностей ставить на карту все.

Такая отвага сильно отличается от отваги, о которой говорил известный фанфарон Муссолини, когда употребил лозунг „жить среди опасностей". Его род отваги это отвага нигилизма. Она коренится в разрушительной установке по отношению к жизни, в готовности потерять жизнь из-за неспособности любить ее. Отвага отчаяния противоположна отваге любви так же, как вера в силу противоположна вере в жизнь. Существует ли что-то, что надо практиковать, чтобы верить и быть отважным? По правде говоря, веру можно практиковать каждый момент. Веры требует воспитание ребенка; веры требует засыпание, вера требуется, чтобы начать любую работу. Но мы все привыкли иметь этот вид веры. Кто не имеет ее, тот страдает от тревоги за своего ребенка или от бессонницы, или от неспособности к любой созидательной работе, или становится подозрителен, воздерживается от тесных контактов с кем бы то ни было, или становится ипохондриком, или неспособен составлять долгосрочные планы. Придерживаться собственных суждений о человеке, даже если общественное мнение или какие-то непредвиденные факты, казалось бы, противоречат этому суждению; придерживаться собственных убеждений, даже если они непопулярны, - все это требует веры и отваги. Принимать трудности, поражения и горести жизни как испытания, из которых мы выходим более сильными, а не как несправедливую кару, которая не должна была постигнуть нас, - это тоже требует веры и отваги.

Практикование веры и отваги начинается с мелочей повседневной жизни. Первый шаг - это заметить, где и когда вера была утрачена, исследовать „объяснение, которые используются, чтобы скрыть эту утрату веры, осознать, где ты действовал трусливо, и опять же, как эта трусость объяснялась. Осознать, как каждая измена вере ослабляет тебя, а возрастающая слабость ведет к новым изменам, и так далее, по порочному кругу. Тогда человек осознает, что, хотя сознательно боялся ока-заться нелюбимым, на самом деле это был страх перед любовью, страх, обычно неосознаваемый. Любить значит довериться, отдаться полностью в надежде, что твоя любовь возбудит любовь в любимом человеке. Любовь это акт веры, и кто имеет мало веры, тот имеет и мало любви. Что можно еще сказать о практике веры? Вероятно, кто-то другой и может, и если б я был поэтом или проповедником, я тоже попытался бы. Но так как я ни поэт, ни проповедник, я не могу и пытаться более говорить о практике веры, хотя я надеюсь, что тот, кто действительно хочет, может научиться верить, как ребенок учится ходить.

Одну установку, крайне необходимую для практикования искусства любви, которая прежде упоминалась лишь мельком, нужно рассмотреть внимательнее, так как она является основной для практики любви. Это активность. Я уже говорил, что активность означает не делание чего-то, а внутреннюю деятельность, созидательное использование своих сил. Любовь это активность; если я люблю, я нахожусь в состоянии постоянного активного интереса к любимому человеку. Но не только к нему или к ней. Я не смогу активно относиться к любимому человеку, если я ленив, если я не нахожусь в состоянии постоянного осознания, бодрости, деятельности. Сон это единственная ситуация, допускающая бездеятельность; в состоянии бодрствования лености не должно быть места.

Ныне огромное число людей находится в парадоксальной ситуации - они наполовину спят, когда бодрствуют, и наполовину бодрствуют, когда спят или хотят спать. Быть полностью бодрствующим это условие того, чтобы не скучать самому и не заставлять скучать других, - и конечно же, не скучать и не быть скучным для другого - это одно из главных усло-вий любви. Быть действенным в мысли, в чувстве, активно видеть и слышать на протяжении всего дня, избегать внутренней лени, то ли в форме откладывания чего-то на потом, то ли в форме спланированного пустого времяпровождения, - это обязательное условие для практикования искусства любви. Иллюзия - считать, что можно разделить жизнь таким способом, что она будет созидательной в сфере любви, и несозидательной во всех других сферах. Созидательность не допускает такого разделения труда. Способность любить требует состояния напряжения, бодрствования, повышенной жизнеспособности, которые могут быть результатом только созидательной и активной ориентации во многих других сферах жизни. Если кто-то не созидателен в других сферах, он не созидателен и в любви.

Рассмотрение искусства любви не может ограничиться только личной сферой в достижении и развитии тех черт характера и установок, которые были описаны в этой главе. Оно неразрывно связано с социальной сферой. Если любить это значит иметь установку на любовь ко всему, если любовь это черта характера, она должна обязательно присутствовать не только в отношениях к своей семье, и друзьям, но также и к тем, с кем человек вступает в контакт на работе в делах, в своей профессиональной деятельности. Здесь нет „разделения труда" между любовью к своим и любовью к чужим. Напротив, условием существования первой является существование второй. Принять это всерьез - значит решительно изменить свои социальные отношения, отступив от общепринятых. Хотя много слов произносится о религиозном идеале любви к ближнему, в действительности наши отношения определяются в лучшем случае принципом честности. Быть честным это значит не обманывать и не хитрить в обмене товарами и услугами, а также в обмене чувствами. „Я даю тебе столько же, сколько ты даешь мне". Это преобладающая этическая максима капиталистического общества как в отношении материальных благ, так. и в отношении любви. Можно даже сказать, что развитие этики честности это специфический вклад капиталистического общества в сферу этики.

Причины этого в самой природе капиталистического общества. В докапиталистических обществах обмен благами определялся непосред-ственной силой или традицией, или личными узами любви и дружбы. При капитализме определяющим фактором является рыночный обмен. Имеем ли мы дело с товарным рынком, или рынком труда, или рынком услуг, каждый человек обменивает то, что имеет для продажи, на то, что он хочет приобрести по условиям рынка, не прибегая к силе или обману.

Этику честности легко спутать с этикой золотого правила. Максиму „делай другим то, что ты хотел бы, чтобы делали тебе" можно истолковать в смысле „будь честен в своем обмене с другими". Но в действительности она первоначально была сформулирована в более популярной библейской версии: „люби ближнего своего как самого себя". Иудейско-христианская норма братской любви на деле совершенно отличается от этики честности. Она требует любить своего ближнего, то есть чувствовать ответственность за него и единство с ним, в то время как этика честности требует не чувствовать ответственности и единства, а держаться на расстоянии и порознь; она требует уважать права своего ближнего, а не любить его. Неслучайно, золотое правило сегодня становится самой популярной религиозной максимой, поскольку ее можно истолковать в категориях этики честности, это единственная религиозная максима, которую каждый понимает и готов ее применять. Но практика любви должна начинаться с осознания между честностью и любовью.

Здесь однако возникает важный вопрос. Если вся наша социальная и экономическая организация основывается на том, что каждый ищет выгоды для себя самого, если она руководствуется принципом эгоизма, только смягченного этическим принципом честности, как можно делать бизнес, как можно действовать в рамках существующего социального уклада и в то же время любить? Разве любовь не предполагает отказа от всех светских интересов и не требует разделить участь беднейших? Радикально отвечали на этот вопрос христианские монахи и люди вроде Толстого, Альберта Швейцера и Симоны Вейл. Есть и такие2, кто считает принципиально несовместимыми любовь и нормальную светскую жизнь в нашем обществе. Они пришли к выводу, что говорить о любви сегодня это значит участвовать в общей лжи. Они заявляют, что в сегодняшнем мире могут любить только мученик или сумасшедший, а потому всякое обсуждение любви это не что иное как проповедь.

Такая очень почтенная точка зрения может легко послужить ра-ционализации цинизма. В действительности, ее безотчетно придержи-вается обычный человек, который думает: „хотел бы быть хорошим христианином - но пришлось бы умереть с голоду, если б я воспринял это серьезно". Этот „радикализм" в конечном счете ведет к моральному нигилизму. И „радикальные мыслители", и обычный человек это лишен-ные любви автоматы, и единственное различие между ними в том, что обычный человек не осознает этого, а „радикальный мыслитель" это осознает и признает „историческую необходимость" данного положения вещей.

Я убежден, что признание абсолютной несовместимости любви и „нормальной" жизни правильно только в абстрактном смысле. Принцип, лежащий в основе капиталистического общества, и принцип любви -несовместимы. Но современное общество в своем конкретном проявле-нии представляет собой сложный феномен. Продавец бесполезного товара, например, не может исполнять свою экономическую функцию, не прибегая ко лжи, а квалифицированный рабочий, химик или физик может. Подобным образом, фермер, рабочий, учитель и многие друг профессии могут пытаться любить, не прекращая своих экономических функций. Даже если признать, что принцип капитализма несовместим принципом любви, нужно признать, что „капитализм" сам по себе является сложной и постоянно изменяющейся структурой, которая все же допускает много нонконформизма и личной свободы.

Говоря это, я однако не склонен предполагать, что существующая ныне социальная система будет продолжать свое существование бесконечно, и в то же время надеяться на реализацию идеала любви к своему ближнему. Люди, способные любить, при нынешней системе по необходимости составляют исключение; любовь является по необходимости маргинальным явлением в сегодняшнем западном обществе. Не столько потому, что многие профессии не допускают отношений любви, сколько потому, что дух общества, сосредоточившего свой интерес на произ-водстве товаров и алчущего товаров, таков, что только нон-конформист может успешно защищать себя от него. Те, кто серьезно относятся к любви, как единственному разумному ответу на проблему человеческого существования, должны придти к выводу о необходимости важных и радикальных перемен в нашей социальной структуре, если любви предстоит стать общественным, а не исключительно индивидуальным и маргинальным явлением.

О направлении таких перемен в рамках этой книги можно только намекнуть. Наше общество управляется менеджерской бюрократией, профессиональными политиками; люди подвергаются массовому внушению, их цель, вернее самоцель - больше производить и больше потреблять. Все виды деятельности подчинены экономическим целям, средства становятся целями, человек является автоматом -хорошо накормленным, хорошо одетым, но без какого-либо высшего интереса к своим характерным человеческим качествам и функциям. Если человек в состоянии любить, он должен занять свое высшее положе-ние.

Экономическая машина должна служить ему, а не он ей. Он должен получить право участвовать в переживании, участвовать в работе, а не только, в лучшем случае, в прибылях. Общество должно быть организовано таким образом, чтобы социальная, любящая природа человека не отделялась от его социального существования, а воссоединилась с ним. Если правда, как я пытался показать, что любовь это единственный здравый и удовлетворительный ответ на проблему человеческого существования, то любое общество, которое исключает развитие любви, должно в конце концов погибнуть от того, что оно противоречит основным потребностям человеческой природы. На самом деле, говорить о любви - это не „проповедь" по той простой причине, что это значит говорить о высшей и истинной потребности каждого человеческого существа. То, что эта потребность скрыта, не означает, что ее не существует. Анализ природы любви раскрывает ее общее отсутствие сегодня и ведет к критике социальных условий, ответственных за это отсутствие. Вера в возможность любви как социального, а не только исключительно индивидуального явления, это разумная вера, основанная на способности понимания самой природы человека.

1 Хотя особое значение придавалось теории и практике этого вопроса в восточных, особенно в индийской, культурах, те же цели преследовались в недавнее время и на Западе. Наиболее серьезной, на мой взгляд, является школа Гиндлера, цель которой в чувствовании собственного тела. Для понимания гиндлеровского метода ср. также работы Шарлотты Сэлвер, ее лекции и курсы в Новой школе в Нью-Йорке.

2 См.Herbert Marcuse's article "The Social Implications of Psychoanalytic Revisionism" Dissent, New York. Summer. 1955.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-