"Иметь или быть"

Часть II. Анализ фундаментальных различий между двумя способами существования

Глава 5. Что такое модус бытия? В нашей культуре модус обладания встречается гораздо чаще, чем модус бытия, и поэтому большинство людей о первом знают больше, чем о втором. Однако не только данный факт, но и сама природа различия между этими двумя способами существования затрудняет определение модуса бытия по сравнению с модусом обладания.

Обладание относится к вещам – они стабильны и поддаются описанию; бытие же относится к человеческому опыту, который в принципе описать невозможно. Полностью поддается описанию лишь наша persona – маска, которую носит каждый из нас, "я", которое мы представляем, – так как эта persona есть вещь. Живое же человеческое существо – это не мертвый, застывший образ и потому не может быть описано как вещь. Фактически живое человеческое существо вообще невозможно описать. Действительно, обо мне, моем характере, моей общей жизненной ориентации можно сказать многое; можно глубоко проникнуть в понимание моей психической структуры. Но ведь я, вся моя индивидуальность, все присущее мне своеобразие, которое столь же уникально, как и отпечатки моих пальцев, никогда не смогут быть полностью постигнуты даже с помощью эмпатии, поскольку двух идентичных людей не существует16.

Барьер разобщенности мы – я и другой человек – можем преодолеть лишь в процессе живой взаимосвязи, так как мы оба участвуем в круговороте жизни. Но полное отождествление друг с другом недостижимо никогда.

Даже единичный поведенческий акт нельзя описать исчерпывающим образом. Пытаясь описать улыбку Моны Лизы, можно написать целые страницы, а запечатленная на картине улыбка так и останется неуловимой, но не потому, что она так "загадочна". Загадочна улыбка каждого человека, если только это не заученная, искусственная улыбка на рекламном плакате. Невозможно точно описать выражение интереса, энтузиазма, любви к жизни, ненависти или нарциссизма, как и все многообразие выражений лица, походок, поз и интонаций, характеризующих людей.

Быть активным Предпосылками модуса бытия являются независимость, свобода и наличие критического разума. Основная характерная черта модуса бытия – это активность, но не внешняя – в смысле занятости, а внутренняя, означающая продуктивное использование своих человеческих потенций. Быть активным – значит дать проявиться своим способностям, таланту, всему богатству человеческих дарований, которыми – хотя и в разной степени – наделен каждый человек. Это значит обновляться, расти, изливать свои чувства, любить, вырваться из рамок своего изолированного "я", испытывать глубокий интерес (к окружающему миру), страстно стремиться к чему-либо, отдавать. Но ни одно из этих переживаний не может быть выражено полностью с помощью слов. Слова – это сосуды, наполненные переживаниями; они лишь обрисовывают некое переживание, но сами этим переживанием не являются. В тот момент, когда с помощью мыслей и слов я выражаю то, что испытываю, само переживание уже исчезает: оно иссушается, омертвляется, от него остается одна лишь мысль. Таким образом, описать бытие словами невозможно, к нему можно лишь приобщиться, разделив собственный опыт. В структуре обладания правят мертвые слова, в структуре бытия – живой невыразимый опыт (и, разумеется, живое и продуктивное мышление).

Вероятно, модус бытия лучше всего можно описать символически, как это предложил мне Макс Хунзигер: синий стакан мы видим синим, когда через него проходит свет, именно потому, что все другие цвета, кроме синего, он не пропускает, т. е. поглощает. Следовательно, он не задерживает синие волны не по признаку того, что сохраняет, а по признаку того, что через себя пропускает.

Новый способ существования – бытие – может возникнуть лишь тогда, когда мы начнем отказываться от обладания, т. е. небытия; это значит, что мы прекратим связывать свою безопасность и чувство идентичности с тем, что имеем, перестанем держаться за свое "я" и свою собственность. "Быть" – значит отказаться от своего эгоцентризма и себялюбия или, по выражению мистиков, стать "незаполненным" и "нищим".

Однако для большинства людей отказаться от ориентации на обладание невероятно трудно; любая такая попытка вызывает у них сильное беспокойство: им представляется, что они лишились всего, что давало им ощущение безопасности, что их, не умеющих плавать, бросили в пучину волн. Им тяжело понять, что, отбросив костыль, которым служит для них их собственность, они начнут полагаться на свои собственные силы и ходить на собственных ногах. От решительного шага их удерживает иллюзия, будто они не смогут ходить самостоятельно, будто они рухнут, если не будут опираться на вещи, которыми они владеют.

Активность и пассивность Бытие в том смысле, в каком оно описано выше, подразумевает способность быть активным; пассивность исключает бытие. Однако слова "активный" и "пассивный" чаще всего понимаются неправильно, так как их современное значение совершенно отлично от того, какое эти слова имели в период от классической древности и средневековья до эпохи Возрождения. Для того чтобы осознать содержание понятия "бытие", следует прояснить смысл таких понятий, как "активность" и "пассивность".

В современном языке под словом "активность", как правило, понимают такое поведение, которое дает определенный видимый результат благодаря расходованию энергии. Так, активными можно назвать фермеров, обрабатывающих свои земли; рабочих, трудящихся на конвейере; торговцев, рекламирующих покупателям свой товар; людей, помещающих свои или чужие деньги в различные предприятия; врачей, лечащих своих пациентов; клерков, продающих почтовые марки; чиновников, заполняющих бумаги. И хотя перечисленные и другие подобные виды деятельности могут требовать разной степени заинтересованности и усилий, с точки зрения "активности" это не имеет значения. Итак, активность – это социально признанное целенаправленное поведение, результатом которого являются соответствующие социально полезные изменения.

В современном смысле слова активность относится только к поведению, а не к личности, стоящей за этим поведением, неважно, по какой причине люди активны: это может быть некая внешняя сила, например при рабстве, или же они действуют по внутреннему побуждению, как, например, ведет себя охваченный тревогой человек. Не имеет значения и то, интересна ли этим людям их работа – как может она быть интересна для плотника или писателя, ученого или садовника – или же они совершенно безразличны к тому, что делают, и не испытывают никакого удовлетворения от своего труда, как рабочие на конвейере или почтовые служащие.

В современном понимании значения понятий активности и простой занятости идентичны. Однако между этими двумя понятиями существует фундаментальное различие, соответствующее терминам "отчужденный" и "неотчужденный" применительно к различным видам активности. При отчужденной активности я не ощущаю себя как деятельного субъекта своей активности; скорее, я воспринимаю результат своей активности как нечто такое, что находится "вне меня", выше меня, отделено от меня и противостоит мне. В случае отчужденной активности я, в сущности, не действую, действие совершается надо мной внешними или внутренними силами. Я отделился от результата своей деятельности. В области психопатологии наилучшим примером отчужденной активности может служить активность людей, страдающих навязчивыми состояниями. Внутренне побуждаемые совершать какие-то действия помимо их собственной воли, например, считать шаги, повторять определенные фразы, совершать определенные ритуалы, они могут быть чрезвычайно активными в преследовании этой цели; психоаналитические исследования убедительно показали, что этими людьми движет некая неосознаваемая ими внутренняя сила. Таким же ярким примером отчужденной активности является постгипнотическое поведение. Людям, которым во время гипнотического сеанса было предложено сделать что-то, после пробуждения будут выполнять все эти действия, не осознавая, что они делают не то, что им хочется, а то, что им ранее внушил гипнотизер.

При неотчужденной активности я ощущаю самого себя как субъекта своей деятельности. Неотчужденная активность – это процесс рождения, создания чего-либо и сохранения связи с тем, что я создаю. При этом подразумевается, что моя активность есть проявление моих потенций, что я и моя деятельность едины. Такую неотчужденную активность я называю продуктивной активностью17.

В том смысле, в котором здесь употребляется слово "продуктивная", оно относится не к способности создавать что-то новое или оригинальное, т. е. не к творческой способности, имеющейся, например, у художника или ученого. Оно относится также и не к результату человеческой активности, а к ее качеству. И картина, и научный труд могут быть совершенно непродуктивными, бесплодными; напротив, тот процесс, который происходит в людях с глубоким самосознанием, или в людях, которые действительно "видят" дерево, а не просто смотрят на него, или в тех, кто, читая стихи, испытывает те же чувства, что и выразивший их словами поэт, этот процесс, хоть в результате его ничего и не "производится", может быть очень продуктивным. Продуктивная активность – это состояние внутренней активности; она не обязывает создавать произведения искусства или научные труды или просто что-то "полезное"; это ориентация характера, которая может быть присуща всем человеческим существам, если только они не эмоционально ущербны. Продуктивные личности оживляют все, к чему они прикасаются, они реализуют собственные способности и вселяют жизнь в других людей и в вещи.

Слова "активность" и "пассивность" могут иметь два абсолютно разных значения. Отчужденная активность в смысле простой занятости фактически является "пассивностью" в смысле продуктивности, в то время как пассивность, подразумевающая незанятость, вполне может быть и неотчужденной активностью. В наши дни все это трудно понять, так как активность чаще всего представляет собой отчужденную "пассивность", продуктивная же пассивность встречается крайне редко.

Как понимали активность и пассивность великие мыслители В философской традиции доиндустриального общества понятия "активность" и "пассивность" употреблялись не в том значении, в каком они употребляются в наши дни. Да и не могли они означать тогда то же, что и сегодня, ведь отчужденность труда в те времена не достигала такого уровня, который можно было бы сравнить с современным. Этим объясняется тот факт, что такие философы, как Аристотель, даже не проводили четкого различия между "активностью" и простой "занятостью". В Афинах отчужденную работу выполняли только рабы, физическая работа из понятия "praxis" (практика), вероятно, исключалась. Этот термин относился только к тем видам деятельности, которыми подобало заниматься свободной личности, и Аристотель, в сущности, употреблял его для обозначения свободной деятельности личности [См.: Lobkowich. Theory and Practice]. Учитывая это, можно сделать вывод, что у свободных афинян вряд ли могла возникнуть проблема субъективно бессмысленной, отчужденной, чисто рутинной работы. Их свобода как раз и предполагала, что поскольку они не рабы, их активность является продуктивной и полной смысла.

Аристотель не разделял наши современные взгляды на активность и пассивность – это с очевидностью вытекает из того, что для него наивысшей формой praxis'a, т. е. занятий которые он ставил даже выше политической деятельности, является созерцательная жизнь, посвященная поискам истины. Утверждение, что созерцание – это одна из форм бездеятельности, было для него бессмысленным. Аристотель считал созерцательную жизнь деятельностью самой лучшей нашей составляющей – ума, интеллектуальной интуиции. Раб может испытывать телесные удовольствия так же, как и свободный человек. Но eudaimonia, "счастье", состоит не в удовольствиях, а в деятельностях сообразно добродетели [Аристотель. Никомахова этика, 1177а, 2 и сл. ].

Фома Аквинский, как и Аристотель, также занимал позицию, отличающуюся от современного понимания активности. И для него жизнь, посвященная внутреннему созерцанию и духовному познанию, vita contemplativa, есть наивысшая форма человеческой активности. Он признавал, что повседневная жизнь, vita activa, обычного человека также имеет ценность и ведет к блаженству (beatitudo), но при условии – и эта оговорка имеет решающее значение, – что цель, на которую направлена активность человека, есть блаженство и что этот человек способен контролировать свои страсти и свою плоть [Thomas Aquinas. Summa, 2 – 2: 182, 183; 1 – 2: 4, 6].

Если позиция Фомы Аквинского представляет собой определенный компромисс, неизвестный автор "Облака неведения", современник Мейстера Экхарта, совсем не признает ценности активной жизни; Экхарт же, наоборот, высказывается в ее пользу. Но это противоречие не имеет существенного значения, как может показаться, так как все согласны с тем, что активность "полезна и благотворна" лишь тогда, когда она выражает высшие этические и духовные потребности. Поэтому для всех этих мыслителей простая занятость, т. е. активность, не связанная с духовной жизнью, должна быть отвергнута18.

Как личность и как мыслитель Спиноза воплотил в себе дух и ценности того времени, в которое жил Экхарт, т. е. примерно за четыре века до него. Но он также весьма проницательно отметил те изменения, которые за этот период произошли в обществе и в человеке. Он был основателем современной научной психологии, одним из первооткрывателей бессознательного, и его богатая научная интуиция позволила ему дать более систематический и точный анализ различия между активностью и пассивностью, чем это смогли сделать его предшественники.

В своей книге "Этика" Спиноза проводит различие между активностью и пассивностью (действием и страданием) как между двумя основными видами деятельности ума. Первый критерий действия состоит в том, что оно вытекает из человеческой природы: "Я говорю, что мы действуем (активны), когда в нас или вне нас происходит что-нибудь такое, для чего мы являемся адекватной причиной, т.е когда из нашей природы происходит что-либо в нас или вне нас, что может быть понято ясно и отчетливо только через нее одну. Наоборот, я говорю, что мы страдаем (пассивны), если в нас происходит или из нашей природы вытекает что-либо такое, чего мы сами составляем только частную причину" ["Этика", ч. 3, опр. 2].

Приведенные рассуждения трудны для современного читателя, который привык считать, что термин "человеческая природа" не соответствует никаким очевидным эмпирическим данным. Но это было не так и для Спинозы, и для Аристотеля – как и для некоторых современных нейрофизиологов, биологов и психологов. По мнению Спинозы, человеческая природа столь же характерна для человеческих существ, как лошадиная природа – для лошадей. Более того, согласно Спинозе, добродетель или порок, успех или неудача, благоденствие или страдание, активность или пассивность зависят от того, в какой степени личности удается достичь оптимальной реализации своей человеческой природы. Наша свобода и наше счастье тем полнее, чем больше мы приближаемся к модели человеческой природы.

В модели человеческих существ, созданной Спинозой, атрибут активности неотделим от другого атрибута – разума. Поскольку мы действуем в соответствии с условиями нашего существования и осознаем эти условия как реальные и необходимые, то мы знаем правду о самих себе. "Душа наша в некоторых отношениях является активной, в других – пассивной, а именно: поскольку она имеет адекватные идеи, сна необходимо активна, поскольку же имеет идеи неадекватные, она необходимо пассивна" ["Этика", ч. 3, теор. 1].

Желания могут быть активными и пассивными (actiones и passiones). Активные связаны с условиями нашего существования (естественными, а не патологически искаженными); пассивные вызывают внутренние или внешние искаженные условия. Активные существуют постольку, поскольку мы свободны; пассивные возникают под влиянием внутренней или внешней силы. Все "активные аффекты" необходимо хороши; "страсти" же могут быть хорошими или дурными. Согласно Спинозе, активность, разум, свобода, благоденствие, радость и самосовершенствование неразрывно связаны – так же, как связаны между собой пассивность, иррациональность, зависимость, печаль, бессилие и противоречащие потребностям человеческой природы стремления ["Этика", ч. 4, теор. 40, 42, прибавл. II, III, V].

Чтобы полностью понять идеи Спинозы о страстях души и пассивности, рассмотрим последний – и более созвучный современности – вывод из его рассуждений: того, кто поддается иррациональным страстям, неизбежно ожидает психическое заболевание. Наши свобода, сила, разум, счастье, а также психическое здоровье зависят от степени нашего оптимального развития; если же нам не удается достичь этой цели, мы несвободны, слабы, недостаточно разумны и подавлены. По моему мнению, Спиноза был первым из современных мыслителей, кто постулировал, что психическое здоровье и психические заболевания являются результатом, соответственно, правильного или неправильного образа жизни.

Итак, для Спинозы психическое здоровье – это, в конечном счете, свидетельство правильного образа жизни, а психическая болезнь – симптом неумения жить в соответствии с требованиями человеческой природы. "Но если скупой ни о чем другом не думает, кроме наживы и денег, честолюбец – ни о чем, кроме славы, и т. д., то мы не признаем их безумными, хоть они обычно тягостны для нас и считаются достойными ненависти. В действительности же скупость, честолюбие, разврат и т. д. представляют собой виды сумасшествия, хотя и не причисляются к болезням" ["Этика", ч. 4, теор. 44. Курсив мой. – Э. Ф. ]. В этом утверждении, столь отличающемся от образа мыслей нашего времени, Спиноза рассматривает не соответствующие потребностям человеческой природы страсти как патологические, фактически он считает их одной из форм безумия.

Спинозовское понимание активности и пассивности представляет собой достаточно радикальную критику индустриального общества. В отличие от бытующего в современном обществе мнения, что люди, движимые жаждой денег, наживы или славы, нормальны и хорошо приспособлены к жизни, Спиноза считал таких людей крайне пассивными и, по сути, больными. Активные личности в понимании Спинозы – а сам он являл собой яркий пример такой личности – исключение; они даже считаются в некотором смысле "невротичными" – ведь они плохо приспособлены к так называемой нормальной жизни.

Маркс в своих "Экономическо-философских рукописях" писал, что "свободная сознательная деятельность" (т. е. человеческая деятельность) составляет "родовой характер человека". Труд, по Марксу, – это символ человеческой деятельности, а человеческая деятельность – это жизнь. Наоборот, капитал, с точки зрения Маркса, – это накопленное, прошлое и, в конечном счете, мертвое (Grundrisse). Чтобы полностью понять, какой эмоциональный заряд имела для Маркса борьба между трудом и капиталом, надо принять во внимание, что для него это была борьба между жизнью и смертью, борьба настоящего с прошлым, борьба людей и вещей, борьба бытия и обладания. Для Маркса вопрос стоял таким образом: "Кто должен править кем? Должно ли живое властвовать над мертвым или мертвое над живым?" Общество, в котором живое побеждает мертвое, – это, по Марксу, социалистическое общество.

Вся марксова критика капитализма и его мечта о социализме основаны на том, что капиталистическая система парализует человеческую самодеятельность и что целью человечества должно считаться его возрождение посредством восстановления активности во всех жизненных сферах.

Если не обращать внимания на формулировки, на которых сказывается влияние классиков политэкономии, то можно утверждать, что расхожее представление о Марксе как о детерминисте, превратившем людей в пассивный объект истории и лишившем их активности, противоречит его взглядам. В этом может легко убедиться каждый, прочитав его труды, а не знакомясь с ними лишь по отдельным, вырванным из контекста, высказываниям. Процитирую следующее его утверждение: "История не делает ничего, она "не обладает никаким необъятным богатством", она "не сражается ни в каких битвах"! Не "история", а именно человек, реальный живой человек – вот кто делает все это, всем обладает и за все борется. "История" не есть какая-то особая личность, которая пользуется человеком как средством для достижения своих целей. История – не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека" [Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 2, с. 102].

Пассивный характер сегодняшней активности никто из ближайших наших современников не постиг с такой проницательностью, как Альберт Швейцер: в своем исследовании упадка и вырождения цивилизации он описывает современного человека как несвободного, несовершенного, нецелеустремленного, патологически зависимого и "абсолютно пассивного".

Бытие как реальность Раскрывая в предыдущем тексте значение понятия "бытие", я противопоставлял его понятию "обладание". Еще одно не менее важное значение бытия можно обнаружить, противопоставляя его "видимости". Если я кажусь добрым, хотя моя доброта – лишь маска, прикрывающая мое стремление эксплуатировать других людей; если я представляюсь мужественным, в то время как я чрезвычайно тщеславен или, возможно, склонен к самоубийству; если я кажусь любящим свою родину человеком, а в действительности преследую свои эгоистические интересы, то видимость, т.е. мое открытое поведение, находится в резком противоречии с реальными силами, мотивирующими мои поступки. Мое поведение не соответствует моему характеру. Структура моего характера, истинная мотивация моего поведения составляют мое реальное бытие. Мое поведение частично может отражать мое бытие, но обычно оно служит своего рода маской, которую я ношу, преследуя определенные цели. В бихевиоризме такая маска рассматривается как достоверный научный факт; истинное же проникновение в сущность человека сосредоточено на его внутренней реальности, которая, как правило, неосознана и не может быть непосредственно наблюдаема. Подобное понимание бытия как "срывания масок", по выражению Экхарта, находится в центре учений Спинозы и Маркса и составляет суть фундаментального открытия Фрейда.

Понимание несоответствия между поведением и характером, между маской, которую носит человек, и реальностью, которую он скрывает,– и является главным достижением психоанализа Фрейда. Разработанный им метод (свободных ассоциаций, анализ сновидений, трансфера, сопротивлений) направлен на раскрытие инстинктивных (главным образом сексуальных) влечений, подавляемых в раннем детстве. В последующем развитии теории и практики психоанализа большее значение стали придавать скорее травмирующим событиям в области ранних межличностных отношений, чем инстинктивной жизни, однако суть осталась той же: подавляются ранние и – как я считаю – более поздние травмирующие влечения и страхи; способ избавления от симптомов и вообще от болезней заключается в раскрытии подавленного материала. Другими словами, то, что подавляется,– это иррациональные, инфантильные и индивидуальные элементы жизненного опыта.

Широко распространенное мнение о том, что суждения здравомыслящих, нормальных – т.е. социально приспособленных – людей рациональны и не нуждаются в глубоком анализе, совершенно неверно. Осознаваемые нами мотиваций, идеи и убеждения представляют собой смесь из ложной информации, предубеждений, иррациональных страстей, рационализации и предрассудков, в которой изредка попадаются жалкие частицы истины, что придает нам ложную уверенность, будто вся эта смесь реальна и истинна. В процессе мышления делается попытка навести порядок в этом сумбуре иллюзий, организовав все в соответствии с законами логики и правдоподобия. Считается, что этот уровень сознания отражает реальность; это карта, которой мы руководствуемся, планируя свою жизнь. И хоть эта карта – ложная, но сознание не подавляет ее. Подавляется знание реальности, знание того, что истинно. Итак, если мы зададим вопрос: "Что такое бессознательное?", то должны ответить: "Кроме иррациональных страстей, почти все наше знание реальности является бессознательным". В основе своей бессознательное детерминируется обществом, которое порождает иррациональные страсти и представляет своим членам различные вымыслы, делая таким способом истину пленницей мнимой рациональности.

Конечно, утверждение, что истина подавляется, основано на предпосылке, что мы знаем истину и подавляем это знание, или, другими словами, что существует "бессознательное знание". Мой опыт психоаналитика, касающийся как меня самого, так и других людей, подтверждает правильность этого. Мы постигаем реальность – мы не можем не постигать ее. Устройство наших органов чувств таково, что мы видим, слышим, обоняем и осязаем, когда вступаем в контакт с действительностью, разум же наш устроен так, чтобы постигать эту действительность, т.е. видеть вещи такими, какие они есть,– постигать истину. Я, разумеется, имею в виду не ту часть действительности, изучение и постижение которой требует применения научных инструментов и методов, а ту ее сторону, которая познается с помощью сосредоточенного, пытливого "видения", в особенности же реальность, скрытую в нас самих и в других людях. Когда мы встречаемся с опасным человеком, мы знаем, что он опасен; когда перед нами человек, которому можно полностью доверять,– мы тоже знаем это; мы знаем, когда нам лгут, когда нас эксплуатируют, дурачат или обманывают и когда нам удается перехитрить самих себя. Мы знаем почти все, что важно знать о человеческом поведении, точно так же, как наши предки обладали поразительными познаниями о движении звезд. Но они осознавали свое знание и применяли его на практике, мы же свое знание подавляем, потому что если бы оно было осознано, жизнь сделалась бы слишком трудной и, по нашему убеждению, слишком "опасной".

Нетрудно найти доказательства этого утверждения. Оно и во многих снах, где мы обнаруживаем глубокую проницательность в отношении как самих себя, так и других людей – способность, которая полностью отсутствует у нас в дневное время. (В книге "Забытый язык" я привожу примеры снопрозрений".) Другим доказательством являются частые случаи, когда какой-нибудь человек внезапно предстает перед нами в совершенно новом свете, а потом нам начинает казаться, будто мы всегда знали его таким. Еще одним доказательством может служить феномен сопротивления, когда горькая правда грозит выйти наружу в обмолвках, оговорках, в состоянии транса или в тех случаях, когда человек произносит как бы в сторону слова, противоречащие тем мнениям, которых он всегда придерживается, а потом, через минуту, казалось бы, об этих словах забывает. Действительно, большую часть нашей энергии мы расходуем на то, чтобы скрывать от самих себя известные нам вещи – значение таких подавляемых знаний трудно переоценить. В Талмуде есть легенда, в которой в поэтической форме выражается концепция подавления истины: когда рождается ребенок, ангел касается его лба, чтобы он забыл ту истину, которую знал в момент рождения. Если бы ребенок не забывал ее, его дальнейшая жизнь стала бы невыносимой.

Итак, вернемся к нашему основному тезису: бытие относится к реальной, а не к искаженной иллюзорной картине жизни. Любая попытка расширить сферу бытия означает более глубокое проникновение в реальную сущность самого себя, других и окружающего нас мира. Преодоление алчности и ненависти – главная этическая цель иудаизма и христианства – не может быть осуществлена без того фактора, который является основным в буддизме, хотя играет определенную роль и в иудаизме, и в христианстве: путь к бытию лежит через проникновение в суть вещей и познание реальности.

Стремление отдавать, делиться с другими, жертвовать собой В современном обществе укоренилось мнение, что обладание как способ существования свойственно природе человека и, следовательно, практически неискоренимо. Эта идея выражается догмой, в соответствии с которой люди по природе ленивы, пассивны, не хотят работать или делать что-либо, если их не побуждает к этому материальная заинтересованность, голод или страх перед наказанием. В этой догме мало кто сомневается, и на ней главным образом основаны наши методы воспитания и работы. В действительности же она есть не что иное, как выражение желания оправдать все наши социальные установки тем, что они якобы соответствуют потребностям природы человека. Представление о врожденных лености и эгоизме показалось бы членам многих других обществ как в прошлом, так и в настоящем столь же странным и нелепым, сколь нам кажется обратное.

Истина заключается в том, что потенциальными возможностями человеческой природы являются оба способа существования – и обладание, и бытие. Однако биологическая потребность в самосохранении приводит к тому, что принцип обладания гораздо чаще берет верх, но тем не менее эгоизм и леность – не единственные внутренне присущие людям качества.

С момента рождения человеку свойственно желание быть: реализовать свои способности, быть активным, общаться с другими людьми, вырваться из плена своего одиночества и эгоизма. Правильность этого утверждения подтверждается таким множеством примеров, что их хватило бы еще на одну книгу. В самой общей форме суть данной проблемы сформулирована Д.О. Хеббом: единственная проблема поведения состоит в том, чтобы объяснить отсутствие активности, а не активность. Приведем данные, которые подтверждают этот общий тезис19.

1. Поведение животных. Из экспериментов и непосредственных наблюдений следует, что многие виды с удовольствием выполняют трудные задания даже тогда, когда не получают за это никакого материального вознаграждения.

2. Результаты нейрофизиологических экспериментов, свидетельствующие об активности нервных клеток.

3. Поведение детей. В недавних исследованиях у младенцев была обнаружена способность и даже потребность активно реагировать на сложные стимулы. Это открытие противоречит предположению Фрейда, будто ребенок воспринимает внешние стимулы лишь как угрозу и мобилизует свою агрессивность, чтобы устранить эту угрозу.

4. Поведение в процессе обучения. Многочисленные исследования показывают, что дети и подростки ленивы в тех случаях, когда изучаемый материал преподносится им в сухой и скучной форме,– это не вызывает у них настоящего интереса; если же принуждение и скука отсутствуют и материал преподносится в живой и интересной форме, они становятся необычайно активными и инициативными.

5. Поведение в процессе работы. Как показал классический эксперимент Э.Мэйо, даже скучная сама по себе работа может стать интересной, если рабочие знают, что участвуют в эксперименте, который проводит энергичный и одаренный человек,– это пробуждает их любопытство и вызывает интерес к участию в этом эксперименте. Опыт ряда заводов в Европе и Соединенных Штатах также подтверждает это. Для предпринимателей стереотипом рабочих являются люди, вовсе не заинтересованные в том, чтобы активно участвовать в деятельности предприятия; они хотят лишь одного – повышения заработной платы, значит, участие в прибылях может быть побудительным мотивом для увеличения производительности труда, но не для более активного участия в работе предприятия. Пусть предприниматели и правы в отношении предлагаемых ими методов работы, но опыт – достаточно убедительный для большого числа предпринимателей показал, что если созданы такие условия работы, которые дают возможность рабочим проявлять активность, ответственность и осведомленность, то те, кто прежде не испытывал интереса к своей работе, в значительной степени изменяют свое отношение к ней и проявляют удивительную изобретательность, активность и воображение, получая при этом большое удовлетворение20.

6. Многочисленные данные из сферы социальной и политической жизни. Существует представление, что люди не хотят приносить жертвы,– это неверно. Так, когда Черчилль в начале второй мировой войны заявил, что ему приходится требовать от своих соотечественников крови, пота, слез, он их не пугал – он взывал к высокому чувству жертвовать собой, приносить жертвы. Реакция англичан – впрочем, такая же, как немцев и русских – на тотальные бомбардировки населенных пунктов свидетельствует, что общее страдание не сломило их дух; оно усилило их сопротивление и доказало, что неправы были те, кто считал, будто ужас бомбежек может деморализовать противника и ускорить окончание войны.

Однако весьма прискорбно, что готовность людей жертвовать собой проявляется не столько в мирной жизни, сколько во время войны и страданий; периоды мира, по-видимому, способствуют главным образом развитию эгоизма. К счастью, ситуации, когда в поведении человека выражается стремление к солидарности и самопожертвованию, возникают и в мирное время. Одним из примеров такого поведения, в котором отсутствует насилие, могут служить забастовки рабочих, особенно в период перед первой мировой войной. Рабочие боролись за повышение заработной платы, подвергаясь риску и суровым испытаниям, но в то же время они желали отстоять свое достоинство, получая удовлетворение от ощущения человеческой солидарности. Забастовка была одновременно и идейным, и экономическим явлением. И в наши дни происходят такие забастовки, в большинстве из них выдвигаются экономические требования, хотя в последнее время участились выступления рабочих с целью добиться улучшения условий труда.

У представителей таких профессий, как сиделки, медсестры, врачи, а также среди монахов и монахинь, все еще можно встретить такие качества, как потребность отдавать, делиться с другими, готовность жертвовать собой ради других. Многие из этих людей, если не большинство, лишь на словах признают помощь и самопожертвование как свое назначение; однако характер значительного числа этих специалистов соответствует тем ценностям, которые являются для них приоритетными. То, что подобные потребности присущи людям, находило подтверждение в разные исторические периоды при создании многочисленных коммун – религиозных, социалистических, гуманистических. Такое же желание отдавать себя другим проявляют доноры, добровольно (и безвозмездно) сдающие свою кровь, а также люди, которые в различных ситуациях рискуют своей жизнью ради спасения других. Стремление посвятить себя другому человеку мы находим у людей, способных по-настоящему любить. "Фальшивая любовь", т.е. взаимное удовлетворение собственнических устремлений, делающая людей еще большими эгоистами,– далеко не редкое явление в наши дни. Истинная же любовь развивает способность любить и отдавать себя другим. Тот, кто по-настоящему любит какого-то одного человека, любит весь мир21.

Как известно, для немалого числа людей, особенно молодых, атмосфера роскоши и эгоизма, царящая в их богатых семьях, зачастую становится невыносимой. Они восстают против однообразия и одиночества, на которые их обрекает подобное существование, вопреки ожиданиям родителей, считающих, что у их детей "есть все, что им хочется". В действительности же у них нет того, чего они хотят, и они стремятся обрести то, чего у них нет.

Напомню некоторые яркие примеры описанной ситуации. Так, во времена Римской империи многие сыновья и дочери богатых людей приняли религию, проповедовавшую любовь и нищету. Будда был царевичем, которому были доступны любые удовольствия, любая роскошь, какую он только мог пожелать,– однако он понял, что обладание и потребление делают человека несчастным. В более близкий к нам период (вторая половина XIX в.) народники, которые были сыновьями и дочерьми представителей привилегированных слоев русского общества, восстали против праздности и несправедливости окружавшей их действительности. Эти молодые люди оставили свои семьи и "пошли в народ" – к нищему крестьянству; живя среди бедняков, они положили начало революционной борьбе в России.

Подобные явления наблюдаются и в наши дни среди детей состоятельных родителей в США и ФРГ, которые считают свою жизнь в богатом родительском доме скучной и бессмысленной. Более того, они не могут смириться с присущим нашему миру отношением к бедным и движением к ядерной войне ради удовлетворения чьих-то эгоистических амбиций. Покидая свое окружение, они пытаются найти какой-то другой образ жизни – однако их желание остается неудовлетворенным, так как любые конструктивные попытки в этой области обречены на неудачу. Будучи вначале идеалистами и мечтателями, но не имея за плечами ни традиций, ни зрелости, ни опыта, ни политической мудрости, многие из этой молодежи становятся отчаявшимися, нарциссичными, склонными к переоценке собственных способностей и возможностей людьми и пытаются достичь невозможного с помощью силы. Они создают так называемые революционные группы и надеются спасти мир с помощью актов террора и разрушения, не сознавая, что тем самым они лишь усиливают общую тенденцию к насилию и бесчеловечности. Они уже утратили способность любить – ее заменило желание жертвовать своей жизнью. (Самопожертвование вообще нередко помогает решить все проблемы тем индивидам, которые жаждут любви, но сами лишились способности любить и считают, что самопожертвование позволит им испытать высшую степень любви.) Однако есть большое различие между такими жертвующими собой молодыми людьми и великомучениками, которые любят жизнь, хотят жить и идут на смерть лишь затем, чтобы не предать самих себя.

Современные молодые люди, склонные к самопожертвованию, являются одновременно и обвиняемыми, и обвинителями, так как их пример показывает, что в нашей социальной системе лучшие из лучших молодых людей чувствуют такое одиночество и безысходность, что в своем отчаянии видят единственный выход в фанатизме и разрушении.

Одной из самых сильных мотиваций поведения человека является присущее ему стремление к единению с другими, обусловленное спецификой существования человеческого рода. Мы, человеческие существа, утратили свое изначальное единство с природой вследствие минимальной детерминированности человеческого поведения инстинктами и максимального развития способностей разума. Чтобы не чувствовать себя чересчур изолированными, что фактически могло бы обречь нас на безумие, мы испытываем необходимость в каком-то новом единстве – со своими ближними, с природой. Эта человеческая потребность в единении с другими проявляется в различных формах: как симбиотическая связь с матерью, с каким-нибудь идолом, со своим племенем, классом, нацией или религией, своим братством или своей профессиональной организацией. Такие связи нередко перекрещиваются и зачастую принимают экстатическую форму, как, например, в некоторых религиозных сектах, в бандах линчевателей или при взрывах националистической истерии в случае войны. Так, начало первой мировой войны дало повод для возникновения одной из самых сильных экстатических форм "единения", когда люди внезапно, буквально D течение дня отказывались от своих прежних пацифистских, антимилитаристских, социалист их убеждений; ученые отказывались от выработав у них в течение жизни стремления к объективности, критическому мышлению и беспристрастности только ради того, чтобы быть вместе с великим большинством, именуемым МЫ.

Стремление к единению с другими проявляется как в низших формах поведения – актах садизма и разрушения, так и в высших – солидарности, основанной на общих идеалах или убеждениях. Оно является также главной причиной, вызывающей потребность в адаптации: даже больше, чем смерти, люди боятся быть отверженными. Решающим для любого общества является вопрос: какой вид единства и солидарности оно устанавливает и может поддерживать в условиях данной социоэкономической структуры?

Таким образом, из приведенных соображений, очевидно, можно сделать вывод о том, что людям свойственны две тенденции: одна из них – тенденция иметь (обладать) – в конечном счете черпает силу в биологическом факторе, в стремлении к самосохранению; вторая тенденция – быть, а значит, отдавать, жертвовать собой – обретает свою силу в специфических условиях человеческого существования и внутренне присущей человеку потребности в преодолении одиночества посредством единения с другими. Так как оба этих противоречивых стремления живут в каждом человеке, то от социальной структуры, ее ценностей и норм зависит, какое из них станет доминирующим. Те культуры, которые поощряют жажду наживы, а значит, модус обладания, опираются на одни потенции человека; те же, которые благоприятствуют бытию и единению,– на другие. Мы должны решить, какую из этих двух потенций мы хотим культивировать, но при этом не забывать, что наше решение в значительной степени предопределено социоэкономической структурой данного общества, побуждающей нас сделать определенный выбор.

На основании своих собственных наблюдений над групповым поведением людей, я могу предположить, что две крайние группы, соответственно, демонстрирующие глубоко укоренившиеся и почти неизменные тип обладания и бытия, составляют незначительное меньшинство; в огромном же большинстве реально присутствуют обе возможности, и от факторов окружающей среды будет зависеть, какая из них станет преобладающей.

Данное предположение противоречит следующей широко распространенной психоаналитической догме: окружающая среда вызывает существенные изменения в развитии личности в младенчестве и в раннем детстве, а в дальнейшем сформировавшийся характер практически уже не меняется под влиянием внешних событий. Эта догма получила признание потому, что основные условия, в которых проходит детство большинства людей, сохраняются и в более поздние периоды жизни, поскольку в общем социальные условия не изменяются. Однако множество примеров свидетельствуют в пользу того, что коренные изменения окружающей среды вызывают существенные изменения в поведении человека: негативные силы перестают получать поддержку, а позитивные – поддерживаются и поощряются.

Суммируя все сказанное выше, можно заключить, что в стремлении человека к самоотдаче и самопожертвованию, проявляемых столь же часто и с такой силой, нет ничего удивительного, учитывая условия существования человека. Скорее можно удивляться тому, что эта потребность с такой силой подавляется, что проявление эгоизма в индустриальном обществе (как и во многих других) становится правилом, а проявление солидарности – исключением. С другой стороны, сколь ни парадоксальным это кажется, именно этот феномен обусловлен потребностью в единении. Социальный характер, порождаемый обществом, принципами которого являются стяжательство, прибыль и собственность, ориентирован на обладание, и как только этот доминирующий тип характера утверждается в обществе, никто не хочет оставаться в стороне, т.е. быть отверженным; с целью избежать этого риска каждый старается приспособиться к большинству, хотя единственное, что у него есть общего с этим большинством,– это взаимный антагонизм.

Следствием господствующей в нашем обществе эгоистической установки является мнение наших руководителей о том, что поступки людей могут быть мотивированы лишь ожиданием материальных благ, т.е. вознаграждений и поощрений, и что призывы к солидарности и к самопожертвованию не вызовут у людей никакого отклика. Поэтому такие призывы звучат крайне редко (за исключением периодов войн), так что у нас нет возможности наблюдать их вероятные результаты.

И только совершенно иная социоэкономическая структура и радикально измененная внутренняя установка человека могли бы показать, что подкуп, посулы и подачки – не единственные (или не наилучшие) способы воздействия на людей.

16 Подобная ограниченность характерна даже для самой лучшей психологии. Подробно этот вопрос рассмотрен в моей статье "06 ограничениях и опасностях психологии" [1959], где сравниваются "негативная психология" и "негативная теология".

17 В книге "Бегство от свободы" я ввел термин "спонтанная активность", а в последующих работах используется понятие "продуктивная активность".

18 Глубже проникнуть в суть проблемы созерцательной и активной жизни можно при помощи работ В. Ланге (1969), Н. Лобковича (1967) и Д. Мита (1971).

19 Некоторые из этих данных уже рассмотрены мною в книге "Анатомия человеческой деструктивности".

20 Майкл Маккоби в своей книге "The Gamesmen: The New Corporate Leaders", которую я имел возможность прочесть еще в рукописи, упоминает некоторые последние демократические проекты участия, в особенности свои собственные исследования по "Проекту Боливара".

21 Классическая работа П.А.Кропоткина "Взаимная помощь как фактор эволюции" (1902) - один из наиболее важных трудов на эту тему, способствующий пониманию естественной для человека потребности отдавать и делиться с другими. Эти же вопросы рассматриваются в книге Ричарда Титмаса "The Gift Relationship: From Human Blood to Social Policy", в которой он повествует о проявлениях человеческой самоотверженности и подчеркивает, что наша экономическая система не дает возможности людям осуществить это свое право; а также в книге под редакцией Эдмунда С. Фелпса "Altruism, Morality and Economic Theory".

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-