ФУНКЦИИ ВОСПРИЯТИЯ. РЕТРОСПЕКТИВА «НОВОГО ВЗГЛЯДА»

Ныне общеизвестно, что, хотя так называемый «новый взгляд» на теорию восприятия и познания начал складываться задолго до 1946 г., тем не менее послевоенные годы явились периодом его наиболее интенсивного развития, особенно в исследовании проблем распознавания объектов. Наилучший способ изложения этого подхода состоит, по-видимому, в том, чтобы рассмотреть основные источники конфликтов, существовавших в психологической теории в бурные годы развития «нового взгляда» или, вернее, «новых взглядов», поскольку их в действительности было много.

Прежде всего спросим себя, в какой мере активность «нового взгляда» способствовала, а в какой препятствовала прогрессу исследования психических процессов вообще и восприятия в частности. Исторически наиболее интересной особенностью «нового взгляда» является, вероятно, то, что он отразил момент слияния нескольких течений, существовавших в психологической теории. Это было ответом на стремление, или историческую необходимость, которое было синтетическим по своему духу, быть может, даже чрезмерно. В известной мере эта тенденция к синтезу была обусловлена тем, что психология личности и социальная психология ощущали потребность признать роль перцептивных феноменов в организации действия; эта тенденция возникла уже давно, однако медленно находила

^] J.S, В г u n e г, G. S. К ] e i n. The Functions of Perceiving: New Look Betrospect. In: В. К a p ] a n, S. W a p n e r (eds.). Perspectives in Psychological Theory, International Universities Press,1960,

==115

непосредственное выражение в соответствующих исследованиях в области восприятия. Но если верно, что такие исследования начались вследствие того, что появился интерес к применению теории восприятия к изучению других проблем, возникающих в других областях психологической науки, то справедливо и то, что предшествовавшее десятилетие было также свидетелем растущего стремления к более глубокому пониманию самих перцептивных процессов, как таковых. Поэтому, хотя энтузиасты «нового взгляда» не имели иногда ясности по ряду вопросов и вносили путаницу своими недостаточно точно задуманными и несовершенными по выполнению исследованиями, тем не менее и они, возможно, все-таки внесли существенный вклад в ту совокупность идей и результатов, которая составляет область исследования восприятия. Наша цель — рассмотреть некоторые из этих результатов. Ни один из них еще не ясен до конца, но таков уж удел всякого, кто пытается писать историю современной науки.

Покажем сначала, как было возвращено к жизни и наполнено новым содержанием туманное и весьма неопределенное понятие «установка». Это понятие, как и понятия, связанные со словом «внимание», долгое время было обречено на прозябание. Причиной этого была отчасти реакция на гештальтпсихологическую теорию, а отчасти характерное для большинства американских психологов предубеждение против использования внутренних переменных. Исследователям, всерьез интересовавшимся такими случаями, когда нельзя отнести все различия в восприятии за счет раздражителей, самым важным казалось то, что восприятие имеет высоко избирательный характер. Поэтому началось изучение воздействия потребностей, интересов, прошлого опыта и т. п. на способ организации перцептивного поля. Точнее говоря, исследователи стремились понять, что человек видит, если у него есть определенная установка. Цены на тахистоскопы, по остроумному замечанию Джулиана Хохберга, начали возрастать. Но если сами феномены, изучавшиеся сторонниками «нового взгляда» — узнавание сложных конфигураций раздражителей при сравнительно короткой экспозиции и слабом освещении,—предопределяли результаты в смысле преувеличения роли различных установок в восприятии, то, с другой стороны, те же исследования часто позволяли обнаружить области, в которых факторы установки играют

==116

первостепенную роль, хотя здесь ими прежде пренебрегали. Мы не будем пытаться даже вкратце изложить различные теоретические положения, выдвинутые исследователями этого направления,—гипотетические предположения, теории, касающиеся роли регуляции или торможения и т. п., отметим только тот факт, что равновесие было восстановлено и это имело весьма серьезные последствия.

То же самое можно сказать и о работах, посвященных поведенческим детерминантам восприятия, и особенно прошлому опыту. Ибо если потребности и интересы служат для программирования избирательности организма в отношении организации и осознания воспринимаемого материала, то это тем более справедливо для прошлого опыта. Вовсе не тривиален тот факт, что скорость распознавания раздражителей можно предсказать, например, исходя из вероятности появления таких раздражителей в окружении организма. В свое время один из нас определил это как фактор, снижающий неожиданность восприятия. Но что еще поразительнее — последующие исследования показали, что ранний сенсорный опыт и сенсорная депривация оказывают глубокое влияние на структуру восприятия мира организмом, на константность восприятия, на восприятие им отношений, эквивалентности и т. п. Если исследования ранней сенсорной депривации отчасти вдохновлялись другими течениями в психологии — особенно теорией развития Хебба,— они тем не менее были связаны и с теми изменениями в понимании восприятия, которые возникли под влиянием «нового взгляда». В самом деле, другая работа показала, что прекращение бомбардировки организма информацией об окружающих событиях приводит к разрушению структур, с таким трудом созданных в ходе его прошлой истории.

Возможно, наиболее ясный урок, вытекающий отсюда в отношении прошлого опыта, состоит в том, что ни прошлый опыт, ни мотивы и установки, программирующие избирательность, не оказывают на восприятие прямого влияния, то есть не детерминируют непосредственным образом организацию восприятия или его избирательность. Их воздействие проявляется, скорее, в создании структур или правил действия, опосредствующих гораздо более тонким и косвенным способом регуляцию познавательной деятельности организма. К этому вопросу мы еще вернемся ниже.

==117

Мы коснулись его здесь только для того, чтобы подчеркнуть один из наиболее вредных аспектов ранних работ представителей «нового взгляда» — их тенденцию рассуждать о влиянии потребностей, прошлого опыта и прочего без учета всего комплекса опосредствующих механизмов, участвующих в этих процессах. И здесь, однако, происходила автокоррекция путей исследования — ибо мы видели в последние годы немало интересных экспериментальных и теоретических работ о природе опосредствующих механизмов. Позднее мы будем говорить об этом подробнее.

Благодаря тому особому вниманию к избирательности и правилам, регулирующим избирательность в осознании и организации воспринимаемого, которое характерно для исследований представителей «нового взгляда» в области восприятия, возникли интересные точки соприкосновения между этими исследованиями и некоторыми достижениями современной биологии. Наиболее замечательное из них относится к области нейрофизиологии восприятия, скорее даже нейрофизиологии ощущения. Яснее всего эта связь проявляется, вероятно, в работах знаменитого ныне симпозиума Лоренца по проблемам сознания (1954), или, точнее говоря, по функционированию восходящих и нисходящих ретикулярных систем. Два обстоятельства выяснились в докладах, сделанных на этом симпозиуме, и в последовавших за ним исследованиях. Это, во-первых, упор на программируемый характер перцептивной переработки информации и, во вторых, особое внимание к неспецифической активации, как к одному из факторов организации восприятия. Работа, проводимая в лабораториях Мэгуна ц Гранита, а также работа Галамбоса показывают, что то, что регистрируется перцептивно — даже нейрофизиологичоски,—зависит отчасти от направленности внимания организма. Любопытно, таким образом, что именно нейрофпзиолог ввел внутреннюю переменную — внимание — обратно в психологию, через черный ход физиологического исследования. И этому проникновению физиологов через черный ход традиционные исследователи восприятия сопротивлялись куда меньше, чем громкому стуку сторонников «нового взгляда» у парадного входа.

В работе нейрофнзиологов содержались, по существу, две главные идеи. Первая состоит в том, что существуют кортикофугальные импульсы, идущие от коры головного мозга через ретикулярную формацию и программирующие

==118

избирательность перцептивной информации через посредство органов сенсорной системы — действуя каждый раз через периферические элементы, такие, как соединительные волокна сетчатки или кортиев орган уха. Другая идея состоит в том, что центростремительные импульсы неспецифического типа поступают в соответствующие зоны коры головного мозга через восходящую ретикулярную систему и вызывают усиление или ослабление сенсорных сообщений. И действительно, путем электрического раздражения можно вызвать такие эффекты — вплоть до снижения сенсорных порогов в экспериментах по тахистоскопическому узнаванию, если сопровождать предъявление зрительных раздражителей электрической стимуляцией восходящей ретикулярной системы. И здесь также восходящая система и ее сигналы усиления, по-видимому, программируются в отношении избирательности в соответствии с общей активностью или деятельностью организма, которая имеет место в момент прихода специфических сигналов. Таким образом, хотя работа нейрофизиологов находится лишь в самом начале, можно думать, что предлагаемая ныне модель нервной системы, видимо, лучше согласуется с «новым взглядом», чем с более ранним представлением о системе восприятия, как о находящейся полностью во власти автохтонных факторов, запрограммированных раз и навсегда и управляющих сенсорным входом на основе некоторых фиксированных инвариантов. При более детальном разборе противоречий «нового взгляда» мы вернемся к этому моменту и рассмотрим различие, существующее между теорией, подчеркивающей роль раздражителей, и теорией, обращающей особое внимание на избирательное программирование.

Характерно, что даже столь неодобрительно встреченные экспериментальные и теоретические работы по перцептивной защите, рассматриваемой как конкретный пример противодействия или облегчения эффектов активации, приобретают теперь более общее значение в свете этих нейрофизиологических открытий. В самом деле, результаты, подобные тем, которые получены Эрнандес-Пеоном и Галамбосом, указывают на общее свойство нервной системы — программировать, говоря метафорически, подавление потенциальных раздражителей, способных помешать организму осуществить какую-то деятельность или отвлечь его от этой деятельности. Почему же в таком случае не

==119

предположить, что там, где налицо встроенная модель избегания, имеют место помехи или запрограммированное подавление?

Сказанное относительно связи с нейрофизиологией можно повторить по поводу связи с работами этологов. Настойчивые указания Тинбергена о существовании врожденных механизмов облегчения и его влиянии на избирательность восприятия свидетельствуют о том, что общая модель внутренне регулируемых программ перцептивной регистрации справедлива даже для самых простых организмов и что перцептивная система вряд ли сводится к пассивной регистрации адекватных раздражителей, как только они достигают рецептора. В действительности концепция адекватного раздражителя требует пересмотра; последний следует рассматривать не с точки зрения способности периферических органов к восприятию, а с точки зрения программируемой готовности всей воспринимающей системы.

Можно, конечно, утверждать, что этологи, нейрофизиологи и сторонники «нового взгляда» нарушили равновесие картины, сделав центральными понятиями теории восприятия понятия избирательности и программирования. Мы полагаем, что это. действительно так, и, хотя и призываем наших оппонентов к терпимости по отношению к энтузиастам, мы готовы признать вместе с тем, что существуют многие другие способы организации перцептивного ввода информации, которые в значительной степени инвариантны относительно изменения программы и которые не только играют решающую роль, но и в высшей степени заслуживают изучения.

Переходя к следующему пункту, нужно отметить, что в исследованиях «нового взгляда» постоянно углублялось понимание восприятия и оценки сенсорных свойств объектов. Ранние эксперименты Брунера и Гудмен и их разнообразные повторения не только страдали техническими недостатками, но и были связаны с концепцией, согласно которой потребности являются фактором, искажающим оценку величины, веса, яркости и т. п. Со временем стала подчеркиваться относительность шкалы оценок. Было признано, что релевантность какого-то параметра раздражителя изменяет характер шкалы оценок, устанавливаемых наблюдателем; что переоценка и недооценка — это результат относительного или сравнительного суждения, а

К оглавлению

==120

не искажение восприятия по сравнению с неким истинным уровнем. Так, Брунер и Родригес заметили, что когда испытуемые оценивали объекты, у которых было соответствие между их величиной и ценностью, то имело место не различие абсолютных субъективных оценок величины объектов, а некоторое субъективное отнесение объектов (и их величины) к шкалам, которыми они измеряются. Следующий шаг вперед в понимании проблемы сделал Тажфель, показавший, каким образом параметры ценности, навязываемые испытуемому и коррелирующие (или не коррелирующие) с изменениями оцениваемой величины, влияют на характер шкалы, вырабатываемой в ходе оценки. И наконец, Клейн и его сотрудники установили, что степень взаимодействия между величиной и коррелирующей с нею шкалой ценности зависит от общей гибкости или жесткости воспринимающего субъекта и что это качество контроля связано с некоторыми общими познавательными характеристиками испытуемого.

Наконец, следует упомянуть о том, что исследования сторонников «нового взгляда» способствовали возрождению интереса к различию, существующему между осознанием, словесным отчетом о воспринятом, с одной стороны, и безотчетной регистрацией — с другой. Нам известно по крайней мере, что входной сигнал, не приводящий к осознанию и отчету при отсутствии дополнительных факторов распознавания, может привести к правильному отчету о происходящем, если такие факторы имеют место. Теория информации и основанные на ней исследования — например, эксперименты Миллера, Хайзе и Лихтена, Брунера, Миллера и Циммермана по распознаванию слов, предъявляемых на фоне шума,— в достаточной степени прояснили этот вопрос. При числе альтернативных категорий ответа, равном N/2, слово может быть опознано правильно, а, скажем, при N альтернативах распознавание близко к случайному. Это действительно озадачивающий результат, показывающий, что в случае списка из N элементов следует с большой осторожностью судить о процессе случайного распознавания. Результаты Бриккера и Чапаниса подтверждают это; их исследование показало, что испытуемые могут использовать фрагменты воспринимаемого сообщения для сопоставления воспринятого с возможным ответом. Однако при значительном увеличении числа альтернатив такое сопоставление становится

==121

невозможным. Здесь мы подходим к вопросу о глубинных познавательных структурах и о доступности их для сравнения о доходящим до организма сигналом. Не подлежит сомнению, что такое сопоставление может произойти позднее, как показали эксперименты Пётцля и Фишера, где неосознанная часть тахистоскопически предъявляемой информации проявлялась затем в сновидениях и в воображении. Опыты Клейна и его сотрудников также говорят о том, что, если даже человек не способен узнать и осознать входной сигнал, последний может тем не менее оказывать влияние на содержание его отчета впоследствии, при восприятии им другого, надпорогового сигнала. В самом деле, работы Блекуэлла в Америке и Диксона в Англии надежно подтверждают, что осознание испытуемым раздражителя и возможность дать о нем отчет зависят от характера возможных ответов.

В этой сложной области исследования не все еще достаточно ясно, однако заслуга сторонников «нового взгляда» состоит в том, что они по крайней мере осмелились вторгнуться туда, куда ранее исследователи боялись вступить. Интересно, кстати, что некоторые из наших исследователей восприятия вступили в эту область лишь после того, как было показано, что можно сохранить добродетель, даже подвергаясь соблазнам бессознательного. Чем меньше разговоров о подсознательной рекламе и том шуме, который она вызывает, тем лучше — по крайней мере в данный момент. Нам необходимо получить еще хоть какое-нибудь доказательство этого, которое было бы в том или ином смысле решающим.

Таким образом, деятельность сторонников «нового взгляда» в целом носила характер вызова, побуждения: они создали несколько полезных моделей, положили начало ряду исследований, стоящих в некоторых отношениях на более высоком уровне, осмелились приступить к некоторым трудным проблемам. Однако подчас их исследования свидетельствовали о наивности и некомпетентности их авторов и даже вносили немалую путаницу. Их главный вклад состоял в исследовании природы избирательности, но и здесь они чрезмерно преувеличивали ее значение. Шумный и задиристый подросток, «новый взгляд» имел то достоинство, что немногое принимал на веру — но при этом он нередко действовал, не учитывая уроков, данных ему старшими и родителями.

==122

Обратимся теперь к главным областям конфликтов, которые терзали «новый взгляд» и привели его к семейной ссоре с другими исследователями восприятия. Мы остановимся на трех моментах: 1) подчеркивание запрограммированного характера избирательности и организации восприятия в противоположность указанию на его аутизм; 2) различие между восприятием в собственном смысле и познанием и, наконец, 3) сравнительная важность внутренне детерминированных избирательных программ и внешних детерминант, каковыми являются свойства самих раздражителей.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46-47-48-49-50-51-52-53-54-55-56-57-58-59-60-61-62-63-64-65-66-67-68-69-70-71-72-73-74-75-76-77-78-