Теперь мы попытаемся подкрепить наше сообщение избранными описаниями шизофрении, данными одной пациенткой-американкой на стадии выздоровления. Об этом случае сообщают два американских автора, Хейвард и Тейлор, а психотерапией с пациенткой занимался один из них. Они пишут: "Джоан -двадцатишестилетняя белая женщина. Болезнь у нее впервые проявилась в начале 1947 года, когда ей было семнадцать. В течение двух последующих лет ее лечили в четырех частных больницах с помощью психотерапевтического режима, сопровождавшегося в делом тридцатью четырьмя электрошоками и шестьюдесятью инсули-новыми курсами. Пациентка пятьдесят раз впадала в состояние комы. "Серьезного улучшения" не отмечалось, и пациентка была в конце концов послана к одному из авторов (М. Л. X.), поскольку казалась безнадежно больной.

В начале лечения автором Джоан была безучастной, ушедшей в себя, замкнутой и подозрительной. Активны были зрительные и слуховые галлюцинации. Она не включилась ни в какую больничную деятельность и зачастую находилась в таком оцепенении, что было трудно добиться от нее хоть какой-то реакции. Если говорилось о необходимости лечения, она яростно сопротивлялась или сердито требовала, чтобы ее оставили в покое. Было совершено три попытки самоубийства -она порезала себя куском разбитого стекла и приняла чрезмерную дозу успокоительного. Временами она становилась столь неистово воинственной, что ее приходилось помещать в отделение для буйнопомешанных". Я выбрал этот материал по множеству причин. Описание психоза у этой девушки, по-видимому, дает потрясающее подтверждение представленным здесь взглядам. Подтверждение усиливается тем фактом, что настоящая книга была написана до публикации американских материалов. Американские авторы пользуются классической психоаналитической терминологией (это, супер-эго и ид), которая, по моим ощущениям, накладывает совсем необязательные ограничения на понимание материала; описание же самой пациентки, по-видимому, является во многом ее собственным взглядом на себя и не было навязано или предложено ей авторами. Поэтому в данном случае возможные ошибки при представлении материала от одного из моих собственных пациентов, заключающиеся в том, что пациент просто повторяет, как попугай, мои собственные теории, исключены.

И наконец, данная пациентка представила такой ясный и проницательный отчет о себе на "обычном" языке, какого я не припомню. Надеюсь, он покажет, что, если мы посмотрим на экстраординарное поведение психотика с его собственной точки зрения, многое из этого поведения станет понятным. Во-первых, мне бы хотелось кратко подытожить идеи, которые я изложил. Отрыв "я" от тела есть нечто, что мучительно переносится и что страдающий отчаянно стремится исправить с чьей-нибудь помощью, но он к тому же используется в качестве основного средства защиты. Фактически это определяет существенную дилемму. Такое "я" желает быть соединенным с телом и укорененным в нем, однако постоянно боится поместиться в теле из-за страха стать подверженным нападениям и опасностям, которых оно не может избежать. Однако "я" обнаруживает, что, хотя оно находится вне тела, оно не может удержать преимущества, на которые бы могло надеяться при таком положении. Мы уже упоминали то, что происходит:

1. Его ориентация -примитивная оральная, обусловленная дилеммой удержания своей жизненности и страха что-нибудь "принять". Оно становится иссушенным жаждой и заброшенным.

2. Оно становится полным ненависти ко всему, что находится там. Единственный способ разрушения и неразрушения существующего может ощущаться как разрушение самого себя.

3. Преднамеренно может быть предпринята попытка убить "я". Она отчасти оборонительная ("Если я мертв, меня нельзя убить"); а отчасти это попытка ослабить сокрушающее чувство вины, которое угнетает индивидуума (нет ощущения права быть живым).

4. Внутреннее "я" само становится расколотым и теряет свои собственные индивидуальность и целостность.

5. Оно теряет собственную реальность и прямой доступ к реальности вне себя.

6а. Безопасное местопребывание "я" становится тюрьмой. Его предполагаемое убежище становится адом.

66. Ему не свойственна даже безопасность одиночной камеры. Его собственный анклав становится камерой пыток. Внутреннее "я" преследуется внутри этой камеры расколотыми конкретизированными частями его самого или собственными фантомами, которые стали неуправляемыми.

Непостижимая речь шизофреника и его действия становятся частично понятными, если мы вспомним, что в его бытии существует основополагающий раскоп, перенесенный из шизоидного состояния. Бытие индивидуума расщепляется надвое, производя развоплощенное "я" и тело, являющееся вещью, на которое взирает "я", рассматривая его временами так, будто это лишь еще одна вещь в мире. Все тело, а также множество "ментальных" процессов отделяются от "я", которое продолжает действовать в очень ограниченном анклаве (фантазирование и наблюдение) или казаться вообще прекратившим функционировать (то есть быть мертвым, убитым, украденным). Такое описание, конечно же, весьма схематично и имеет недостатки любого предварительного сверхупрощения.

Мы уже обрисовали несколько вариантов, при которых такому расколу не удается поддержать здоровое переживание, и он становится ядром психоза. У многих шизофреников расщепление "я"-тело остается основным. Однако, когда все разлетается в стороны от "центра", ни переживания "я", ни переживания тела не могут сохранить индивидуальность, целостность, связность или жизненность, а индивидуум становится низвергнутым в условия, конечный итог которых, как мы полагали, лучше всего можно описать как состояние "хаотичного небытия"*. В своей конечной форме подобное полное разъединение есть гипотетическое состояние, у которого нет вербальных эквивалентов. Однако мы чувствуем оправданным постулирование такого гипотетического условия. В своей самой предельной форме оно, вероятно, несовместимо с жизнью. Совершенно разложившийся, хронический кататоник-гебефреник предположительно является личностью, в которой этот процесс продолжался до самой предельной степени, из тех, кто остался биологически жизнеспособным. Одним из величайших барьеров на пути познания шизофреника является его абсолютная непостижимость: странности, причуды, темноты во всем, что мы можем из него

воспринять. Тому есть множество причин. Даже когда пациент старается поведать нам -насколько он понимает ясность и откровенность -природу своих тревог и переживаний, структурированных радикально отличающимся от нашего способом, содержание речи с необходимостью трудно проследить. Более того, формальные элементы речи сами по себе упорядочены необычным образом, и эти формальные особенности, видимо, являются, по крайней мере в некоторой степени, отражением в языке альтернативного порядка его переживания -с трещинами там, где мы воспринимаем связность как саму собой разумеющуюся, и слиянием (путаницей) элементов, которые мы держим порознь.

* Самое лучшее описание любого подобного условия, которое я смог найти в литературе,- это "Пророческие книги" Вильяма Блейка. В греческих описаниях ада и у Данте тени или призраки, хотя и отчужденные от жизни, по-прежнему сохраняют свою внутреннюю связность. У Блейка же это не так. Образы его "Книг" подвергаются разделению в самих себе. Эти книги требуют длительного изучения, не для того чтобы пролить свет на психопатологию Блейка, а чтобы узнать у него то, что он каким-то образом понял очень интимно, оставаясь еще здоровым.

Однако эти непреодолимые трудности практически несомненно усиливаются, по крайней мере при первых встречах с пациентом, из-за его преднамеренного использования темнот и сложностей в качестве дымовой завесы, за которой он скрывается. Это создает ироничную ситуацию, состоящую в том, что шизофреник часто играет в психотика или притворяется, что это так. В сущности, как мы уже сказали, притворство и двусмысленности в большой мере используются шизофрениками. Причина в любом отдельном случае, вероятно, состоит в том, что такие приемы могут служить одновременно более чем одной цели. Самая очевидная заключается в том, что они сохраняют тайность, частность "я" от вторжения (поглощения, разрывания). Как выразил это один пациент, "я" чувствует себя раздавленным и искаженным даже при обмене репликами в обычном разговоре. Несмотря на стремление стать любимым за свое реальное "я", шизофреник страшится любви. Любая форма понимания угрожает всей его системе защиты. Его внешнее поведение - система защиты, аналогичная бесчисленным входам в подземные туннели, один из которых, как можно вообразить, соединяется с внутренней цитаделью, но они ведут в никуда или куда угодно, но только не туда. Шизофреник не собирается раскрываться случайному осмотру и освидетельствованию любого заигрывающего с ним прохожего. Если "я" не знают, оно -в безопасности. Оно находится в безопасности от проникающих замечаний, от удушения и поглощения любовью, а также и от разрушения ненавистью. Если шизофреник -инкогнито, его телом можно управлять и манипулировать, его можно ласкать, бить и вводить в нею инъекции, но "он", сторонний наблюдатель, неприкосновенен.

В то же самое время "я" стремится быть понятым; в действительности стремится к одной цельной личности, которая смогла бы принять его полное бытие, а делая это, просто "оставить его в покое". Но необходимо действовать с величайшей осторожностью и осмотрительностью. "Не пытайтесь,- как говорит Бинсвангер,- чересчур быстро подойти чересчур близко".

Джоан говорит: "Мы, шизофреники, говорим и делаем множество ерунды, которая несущественна, а потом смешиваем со всем этим существенные вещи, чтобы увидеть, достаточно ли внимателен врач, чтобы их увидеть и почувствовать".

Вариант такого метода смешения существенных вещей со "множеством ерунды, которая несущественна", был объяснен мне одним шизофреником. Он привел фактический пример. Во время первой встречи с психиатром он почувствовал к нему сильное презрение. Он боялся раскрыть это презрение, чтобы ему не сделали лейкотомию, однако отчаянно хотел его выразить. По ходу беседы он все больше и больше ощущал притворство, поскольку лишь выставлял ложный фасад, а психиатр, похоже, воспринимал это ложное представление совершенно серьезно. Он подумал, что психиатр все больше и больше кажется дураком. Психиатр спросил, слышит ли он голос. Пациент подумал: "Что за глупый вопрос?" - поскольку он слышал голос психиатра. Поэтому он ответил, что слышит, а на последующие расспросы, что голос - мужской. Очередной вопрос был таков: "Что говорит вам голос?" На что он ответил: "Ты - дурак". Играя в сумасшедшего, он таким образом придумал, как безнаказанно сказать то, что он думал о психиатре.

Большая часть шизофрении -просто бессмыслица, отвлекающие маневры, продолжительное торможение процесса, чтобы сбить опасных людей со следа, чтобы вызвать у других скуку и ощущение тщетности. Шизофреник часто делает дурака из самого себя и из врача. Он играет в сумасшедшего, чтобы любой ценой избежать возможной ответственности хотя бы за одну понятную мысль или намерение.

Джоан приводит другие примеры:

"Пациенты смеются и встают в позу, когда видят врача насквозь; он говорит, что поможет, но на самом деле не способен это сделать. Девушка встает в позу соблазнительницы, но это к тому же попытка отвлечь врача от всех функций ее таза. Пациенты стремятся сбить с толку и отвлечь его. Они стараются угодить врачу, но к тому же смутить его, чтобы он не смог вникнуть во что-нибудь существенное. Когда обнаруживаешь людей, которые действительно помогут, их не нужно отвлекать. Можно вести себя совершенно нормально: Я могу ощутить, правда ли врач не только хочет помочь, но к тому же и способен это сделать".

Это дает потрясающее подтверждение заявлению Юнга, что шизофреник перестает быть шизофреником, когда встречает кого-то, кто, по его ощущениям, его понимает. Когда это происходит, большая часть причуд, которые принимаются за "признаки "болезни"", просто испаряется.

"Встреча с вами вызвала у меня такое же чувство, как у путешественника, заблудившегося в краю, где никто не говорит на его языке. Хуже же всего то, что путешественник даже не знает, куда ему идти. Он чувствует себя полностью потерянным, беспомощным и одиноким. Потом вдруг он встречает чужестранца, говорящего по-английски. Даже если чужестранец не знает, куда ему идти, гораздо лучше ощущать, что способен разделять эту проблему с кем-то, дать ему понять, насколько тебе скверно. Если ты не одинок, ты больше не чувствуешь себя беспомощным. Каким-то образом это придает тебе жизненные силы и желание снова бороться.

Сумасшествие напоминает один из тех кошмаров, где пытаешься позвать на помощь, а изо рта не исходит ни звука. Или, если можешь позвать, никто не слышит или не понимает. Нельзя избавиться от этого кошмара, если кто-то не услышит тебя и не поможет тебе проснуться".

Главным средством объединения пациента, позволяющим осколкам сойтись и состыковаться, является любовь врача -любовь, признающая полное бытие пациента и принимающая его без всяких оговорок.

Однако это лишь порог, а не цель взаимоотношений с врачом. Пациент остается психотиком в смысле устойчивых расщеплений в его бытии, даже если наиболее навязчивые внешние "признаки" не столь очевидны.

Мы отмечали, что "я" потеряло контакт с реальностью и не может ощущать себя реальным или живым.

Джоан дает примеры некоторых способов, которыми шизофреник пытается вызвать заверения в том, что он реален, из осознания своей видимости, а следовательно, на худой конец - своего существования. Шизофреник не может поддержать это убеждение из внутренних источников.

"Пациенты брыкаются, вопят и дерутся, когда они не уверены, что врач их видит. Самое ужасающее чувство - осознавать, что врач не может видеть реального тебя, не может попять твоих чувств и что он просто прет напролом со своими собственными идеями. Я начала ощущать, что я невидима или, возможно, вообще не существую. Мне пришлось заорать, чтобы понять, реагирует ли врач на меня или только на свои собственные идеи".

На протяжении всего своего отчета эта пациентка постоянно противопоставляет свое реальное "я" и угодливое "я", которое было ложным. Раскол между ее реальным "я" и ее телом ярко выражен в следующем отрывке: "Если бы вы действительно меня трахнули, это все бы поломало. Это убедило бы меня, что вас интересует только получение наслаждения с моим животным телом и что вас в действительности не волнует та часть, которая является личностью. Это означало бы, что вы воспользовались мной как женщиной, тогда как в действительности я ею не являюсь, и необходима огромнейшая помощь, чтоб до нее дорасти. Это означало бы, что вы можете лишь видеть мое тело и не можете видеть реальную меня, которая все еще остается маленькой девочкой. Реальная я забралась бы на крышу и наблюдала бы, как вы что-то делаете с моим телом. Вы стали бы казаться удовлетворенными, позволив реальной мне умереть. Когда вы кормите девушку, вы заставляете ее почувствовать, что нужны как ее тело, так и ее "я". Это помогает ей соединиться вместе. Когда вы ее трахаете, она может ощущать, что ее тело отделено и мертво. Люди могут трахать мертвые тела, но они никогда их не кормят".

Ее реальное "я" должно было стать отправной точкой для развития подлинного целостного статуса. Однако этого реального "я" не так легко было достигнуть из-за опасностей, угрожающих ему:

"Беседы со мной были единственным временем, когда я безопасно чувствовала себя самой собой, чтобы выговорить все свои чувства и увидеть, на что они в действительности похожи, без страха, что вы рассердитесь и бросите меня. Мне нужно было, чтобы вы являлись огромным камнем, который бы я могла толкать и толкать, а вы бы не укатились и не оставили меня. Для меня было безопасно стервозничать с нами. С любым другим я пыталась изменить себя, чтобы ему угодить".

Она стремилась угодить потому, что ощущала свое "я" столь наполненным ненавистью и разрушительным потенциалом, что ничто, входящее в пего, не может выжить:

"Ненависть должна прийти первой. Пациент ненавидит врача за вскрытие раны и ненавидит себя за то, что позволил вновь до себя дотронуться. Пациент уверен, что это просто приведет к еще большей боли. Он действительно хочет быть мертвым и спрятанным там, где ничто не сможет его коснуться и вытащить оттуда.

Врач должен быть достаточно заботлив, ухаживая за пациентом, пока тот ненавидит. Если ненавидишь, не причинишь такую боль, как если б любил, но ты все еще можешь вновь стать живым, а не просто холодным и мертвым. Люди вновь для тебя что-то значат.

Врач обязан ухаживать за пациентом, пока тот ненавидит: это единственный способ начать. Но пациента никогда не нужно заставлять чувствовать вину за ненависть. Врач должен ощущать уверенность, что он имеет право ворваться в болезнь, точно так же как пациент знает, что он имеет право входить в детскую, неважно, что будет ощущать ребенок. Врач должен знать, что он поступает правильно.

Пациент ужасно боится своих собственных проблем, поскольку они его разрушают, и чувствует ужасную вину за то, что позволил врачу вмешаться в эти проблемы. Пациент убежден, что врач тоже будет сокрушен. Со стороны врача нечестно спрашивать разрешения войти. Врач обязан врываться с боем: тогда пациенту не придется чувствовать себя виноватым. Пациент может ощущать, что сделал все возможное, чтобы оградить врача. Врач обязан сказать по-своему: "Я вхожу, неважно, что ты чувствуешь"".

И опять-таки:

"Проблема с шизофрениками заключается в том, что они никому не могут доверять. Они не могут ставить все на карту. Врач должен будет побороться, чтобы войти. неважно, как сильно возражает пациент. Чудесно быть избитым или убитым, поскольку никогда никто не поступит так с вами, если он действительно не волнуется и не может рассердиться. Человек убивает, потому что он действительно хочет, чтобы другой воскрес, а не просто лежал мертвый. Поначалу любовь невозможна, потому что она превращает тебя в беспомощного младенца. Пациент не может ощутить безопасность такого поступка, пока он не станет абсолютно уверен, что врач понимает, что необходимо, и даст это".

Страх принять что угодно или кого угодно, таким образом, распространяется как па хорошее, так и па плохое. Плохое разрушит "я", а "я" разрушит хорошее.

Поэтому "я" в то же самое время пустое и голодающее. Вся ориентация "я" находится в контексте стремления поесть, однако уничтожая пищу или будучи уничтоженным ею.

"Некоторые люди всю жизнь живут с блевотиной на губах. Можно ощутить их ужасный голод, но они отказываются, чтобы их кормили.

Адская мука видеть, как с радостью и любовью предлагается грудь, но знать, что приближение к ней заставит тебя ее ненавидеть так, как ты ненавидела мать. Это заставляет тебя чувствовать адскую вину, потому что до того, как ты сможешь любить, тебе придется стать способной ощутить также и ненависть. Врач должен показать, что он может ощущать ненависть, но может попять ее, и она ему не повредит. Слишком страшно, если болезнь причинит врачу вред.

Адское ощущение - хотеть молока так сильно, но разрываться чувством вины из-за ненависти, испытываемой в то же самое время к груди. Как следствие этого, шизофреник должен сделать одновременно три вещи. Он пытается добраться до груди, но он к тому же пытается умереть. Третья его часть пытается не умереть".

Мы вернемся к вопросам, затронутым в последнем предложении, позднее. В данный момент мы должны продолжить, остановившись на попытке "я" избежать чего угодно, входящего в него, на случай, что это ("я" и (или) объект) будет уничтожено.

Как мы сказали, "я" пытается быть вне всего сущего. Все бытие находится там, а здесь -ничего.

В конечном итоге это даже приводит к положению, когда все, чем пациент является, ощущается как "не-Я". Он отвергает все, чем является, как простое зеркало чуждой реальности. Такое полное неприятие своего бытия делает "ею", его истинное "я" стремящимся к нулю. "Он" не может быть реальным, субстанциональным; он не может иметь действительной индивидуальности или действительной личности. Поэтому, но определению, все, чем он является, проходит под взором его системы ложного "я". Это может заходить за пределы действий и слов и распространяться на мысли, идеи, даже на фантазии и воспоминания. Система ложного "я" -рассадник параноидальных страхов, поскольку ЛЕГКО проследить, что система ложного "я", которая расширилась, чтобы включить в себя все, и отрицается "я" как простое зеркало чуждой реальности (объект, вещь, машина, робот, мертвое), может рассматриваться как инородное присутствие или личность, овладевшая индивидуумом. Его "я" отказалось от участия в этом, система ложного "я" становится, по ощущениям, занятой врагом территорией, контролируемой и управляемой чуждыми, враждебными и разрушительными силами. Что касается "я", то оно существует в вакууме. Но этот вакуум оказывается заключенным в оболочку, хотя, вероятно, поначалу иногда в относительно доброкачественную и имеющую защитные свойства.

"Я чувствовала себя так, словно сижу в бутылке. Я могла чувствовать, что все находится снаружи и не может меня коснуться".

Но это превращается в кошмар. Стенки бутылки становятся тюрьмой, исключающей "я" из всего сущего, тогда как, с другой стороны, "я" преследуется, как никогда прежде, внутри стен собственной тюрьмы. Таким образом, конечный итог но крайней мере так же ужасен, как и состояние, против которого он изначально являлся средством защиты. Таким образом: Нет ни мягкости, ни нежности, ни тепла

в глубокой этой пещере. Мои ладони ощупывают ее каменные стены, и в каждой трещине лишь глубокая чернота. Порой почти что нет воздуха. Тогда ртом ловлю свежий воздух,

хотя все время дышу

этим самым пещерным воздухом. Нет ни отверстия, ни отдушины, Я -в тюрьме. Но не одна.

Так много людей толпится вокруг меня. Узкий луч света льется в пещеру из крохотной щелки между камнями. Здесь темно.

Здесь сыро, а воздух спертый. Люди здесь огромны, громадны. Эхо им вторит, когда говорят. А тени на стенах за ними следуют,

когда они движутся. Не знаю, на что я похожа,

да и как выглядят эти люди. Эти люди порой наступают

на меня по ошибке, Я думаю. Я надеюсь. Люди тяжелые.

Здесь становится все трудней и трудней. Я напугана.

Если я выйду отсюда, может стать еще ужасней. Снаружи будет еще больше людей. Они полностью меня раздавят, Ибо они, по-моему, еще тяжелее, чем здешние. Вскоре здешние люди станут наступать на меня (думаю, по ошибке) так часто, что

от меня не много останется

и я стану частью пещерной стены. Тогда я буду эхом и тенью вместе с другими здешними людьми,

ставшими эхом и тенью.

181

Я уже не очень сильна.

Я напугана.

Снаружи для меня нет ничего.

Люди ТАМ больше, и они будут заталкивать меня

обратно в пещеру. Людям снаружи я не нужна. Людям здесь я не нужна. Мне все равно.

Стены пещеры такие твердые и шершавые. Вскоре я стану их частью, тоже твердой и Неподвижной. Такой твердой.

Здешние люди наступают на меня, причиняя боль, но они не хотят наступать на меня, происходит это просто по ошибке,

Я думаю, я надеюсь.

Было б интересно увидеть, на что я похожа.

Но я никак не могу попасть в тот луч света, что проникает в пещеру, поскольку люди не дают мне пройти -по ошибке, я думаю,я надеюсь. Но было бы ужасно увидеть, на что я похожа.

Поскольку тогда я бы увидела, что похожа на других здешних людей. А я не похожа.

Я надеюсь.

Выровняйте стены этой пещеры! Выровняйте все их жестокие кромки, Что впиваются мне в члены и их режут. Впустите в пещеру свет. Вычистите ее! Выгоните эхо и тени! Заглушите ропот людей! Взорвите пещеру! Динамитом!

Нет, я не... еще нет.

Подождите, пока я в этом углу не встану.

Так, я иду.

Вот, я на тебя наступила,

и на тебя, на тебя, на тебя!!! Чувствуешь мой каблук? От пинка страдаешь? Ха! Теперь на тебя наступаю! Ты плачешь? Хорошо.

Бутылка стала пещерой с жестокими кромками, которые впиваются в ее члены и их режут, населенной преследующими тенями и эхом, которых она, в свою очередь, преследует.

Однако она по-прежнему боится оставить эту пещеру, даже со всеми сопутствующими ей ужасами, ибо только в пещере, по ее ощущениям, она может сохранить хоть какое-то чувство индивидуальности.

Вот! Вот нет никакой пещеры.

Она исчезла.

Но когда я вышла?

Не могу себя найти.

Где я?

Потерялась.

Знаю лишь, что я холодна,

еще холоднее, чем в пещере. Холодна, так холодна. А люди -они прошли по мне,

словно меня и не было среди них - по ошибке, я думаю. Я надеюсь. Да, мне нужна пещера. Там я пойму, где нахожусь. Смогу ощупывать в темноте и ощущать стены пещеры. А люди там пойдут, что я -там,

и наступят на меня по ошибке, Я думаю, я надеюсь. Но снаружи... Где я?

В конечном счете, вероятно, никогда нельзя говорить, что "я" совершенно потеряно или разрушено, даже у самого "разложившегося гебефреника", если воспользоваться соответствующим жутким термином Г. С. Салливана. Все еще есть "Я", которое не может найти "себя". "Я" не перестало существовать, но оно лишено субстанции, развоплощено, ему не хватает свойства реальности, и у него нет индивидуальности, у него нет никакого подходящего "себя". Заявление, что "Я" не хватает индивидуальности, может показаться противоречивым, но, видимо, это так. Шизофреник либо не знает, кем или чем он является, либо стал чем-то или кем-то иным, а не самим собой. Во всяком случае без такого последнего клочка или кусочка "я" психотерапия "Я" любого рода будет невозможна. По-видимому, нет достаточных оснований считать, что не существует такого последнего клочка у любого пациента, который может говорить или, на худой конец, совершать какие-то составные движения. Мы к тому же видим, в случае Джоан, что именно свою индивидуальность она наиболее отчаянно желала сохранить. Однако она ощущала, что или не может, или не должна, или не смеет быть самой собой как воплощенной личностью. Проблемы характерного для нее достижения ощущения вины, ее разъединения, природы ее системы ложного "я" и ее ненадежно установленной способности отличать свое бытие от других тесно взаимосвязаны. "Каждый должен быть способен посмотреть назад, в свои воспоминания, и удостовериться, что у него была мать, которая его любила, всего его -даже его мочу и кал. Он должен удостовериться, что мать любила его просто за него самого, а не за то, что он может сделать. Иначе он чувствует, что не имеет права существовать. Он чувствует, что никогда не должен был рождаться. Неважно, что случится с этим человеком в жизни, неважно, сколько боли он причинит, он всегда может посмотреть назад и почувствовать, что его можно любить. Он может любить самого себя, и его нельзя сломать. Если он не может опереться на это, он может быть сломан.

Ты можешь быть сломан, если ты уже расколот на части. Пока мое младенческое "я" не любили, я была расколота на части. Полюбив меня как младенца, вы сделали меня целой".

И опять-таки:

"Я постоянно просила вас выпороть меня, потому что была уверена, что вам не может нравиться мой зад, но, если бы вы выпороли меня по заднице, вы бы, на худой конец, каким-то образом восприняли ее. Потом я смогла бы принять ее и сделать частью себя. Я не стала бы бороться за то, чтоб ее отрезать".

Сумасшествие имело определенные последствия, которые не были полностью нежелательными:

"Для меня ужасно трудно прекратить бьггь шизофреничкой. Я знаю, что не хочу быть некоей Смит (ее фамилия), поскольку тогда я не что иное, как внучка старого профессора Смита. Я не могла быть уверена, что могу чувствовать себя так, словно я - ваш ребенок, и я не была уверена в себе. Я была лишь уверена в том, что я - "кататоничка, параноичка и шизофреничка". Я видела, что написано в моей карточке. Это, на худой конец, обладало вещественностью и подтверждало мою индивидуальность и пичностность. (Что привело тебя к перемене?) Когда я стала уверена, что вы позволите мне чувствовать себя вашим ребенком и что с любовью станете обо мне заботиться. Если вы смогли полюбить реальную меня, то я тоже это смогла. Я смогла позволить самой себе просто быть собой, и никакое название не нужно. Недавно я пришла посмотреть на больницу и какое-то время потерялась в ощущении прошлого. Там я могла бы остаться одна. Мир крутился снаружи, но у меня внутри был целый мир. Никто не мог добраться до него и потревожить. Какое-то время я ощущала колоссальное стремление вернуться. Там было так безопасно и спокойно. Но потом я осознала, что могу иметь любовь и веселье в реальном мире, и начала ненавидеть больницу. Я ненавидела четыре стены и ощущение запертости. Я ненавидела воспоминание о том, что никогда в действительности не была удовлетворена своими фантазиями".

Она стала не способна поддержать собственными силами самодостаточное право быть собой, быть автономной.

Она была не способна поддержать реальную автономию, поскольку могла быть лишь вещью, угождающей родителям.

"Врачи только старались сделать меня "хорошей девочкой" и наладить мои отношения с родителями. Они пытались сделать так, чтобы я подходила своим родителям. Это было безнадежно. Они не видели, что я стремлюсь к новым родителям и новой жизни. Ни один из врачей, похоже, не воспринимал меня серьезно, чтобы увидеть, насколько я больна и какие серьезные изменения мне необходимы в жизни. Никто, похоже, не осознавал, что, если я вернусь в семью, меня засосет и я потеряюсь. Это будет напоминать групповую фотографию большой семьи, снятой издалека. Вы видите, что там есть люди, но не можете быть уверены, кто есть кто. Я бы просто потерялась в группе". Однако она могла вырваться посредством пустой трансцендентности лишь в некий "мир" фантомов. Даже когда она начала "быть самой собой", она сперва могла осмелиться делать это, лишь полностью отображая реальность врача. Однако она могла это делать, поскольку, хотя его реальность (его желания для нее) по-прежнему была чужой, она не была для нее инородной: она совпадала с ее собственным аутентичным желанием быть собой.

"Я существовала лишь потому, что вы этого хотели, и я могла быть лишь тем, что вы хотели увидеть. Я чувствовала себя реальной лишь благодаря реакциям, которые могла вызывать в вас. Если бы я царапала вас, а вы бы этого не чувствовали, то я бы действительно была мертва.

Я могла быть хорошей, только если вы видели это во мне. Только тогда, когда я смотрела на себя вашими глазами, я могла видеть что-то хорошее. Иначе я видела себя лишь как умирающее с голоду, раздражающее всех отродье, которое все ненавидят, и я ненавидела себя за то, что я такая. Мне хотелось вырвать у себя желудок за то, что я так голодна".

В данной точке у нее нет подлинной автономии. Здесь можно увидеть весьма отчетливо, как у шизофреника чувство вины встает на пути к становлению самим собой. Простой акт достижения автономии и отделенности является для него актом, приписывающим ему нечто, что ему должным образом не принадлежит,- акт Прометеева высокомерия. В самом деле, мы помним, что наказание Прометея заключалось в том, что его внутренности клевал орел ("Мне хотелось вырвать у себя желудок за то, что я так голодна"), тогда как он был прикован к скале. В одной из версий мифа Прометей при этом отчасти теряет свою отдельную индивидуальность и сливается со скалой, к которой прикован. Не предпринимая попытки полного истолкования мифа, кажется, что скала и орел могут рассматриваться как два аспекта матери, к которой он прикован (скала - "гранитная грудь отчаяния") и которой он поедается (орел). Пожирающий орел и внутренности, восстанавливающиеся лишь для того, чтобы вновь быть выклеванными, вместе представляют собой кошмарную инверсию нормального цикла питания.

Для шизофреника то, что он вспоминает кого-то, кто ему нравится, равнозначно тому, что он напоминает этого человека: быть похожим на некую личность равнозначно быть таким же, как этот человек, а следовательно, потерять индивидуальность. Поэтому ненавидеть и быть ненавидимым, по ощущениям, угрожает потерей индивидуальности меньше, чем любить и быть любимым.

Мы постулировали, что основополагающий раскол в шизоидной личности представляет собой расщепление, отделяющее "я" от тела:

"я"/(тело-мир)

Подобное разделение рассекает собственное бытие индивидуума надвое таким образом, что ощущения "Я" развоп-лощается, а тело становится центром системы ложного "я".

Полнота переживания разделена по линии раскола внутри бытия индивидуума "я"/тело.

Когда это является первичным расщеплением или когда оно существует наряду с дополнительным вертикальным расколом "я"/тело/мир, тело занимает особенно двусмысленное положение.

Два основных сегмента переживания можно выразить так:

здесь там

В дальнейшем они нормальным образом видоизменяются в:

внутри (Я)

снаружи (не-Я)

Шизоидное расщепление разрушает нормальное ощущение "я", развоплощая ощущение "Я". Таким образом, заронено зерно постоянного схождения, слияния или путаницы на границе между "здесь" и "там", "внутри" и "снаружи", поскольку тело не твердо ощущается как "Я" в противоположность "не-Я". Только тогда, когда тело может быть таким образом отделено от других, все проблемы, затрагивающие связность/отделенность между отдельными целостными личностями можно начать разрабатывать обычным способом. Такому "Я" не нужно столь отчаянно оставаться закупоренным в своей защитной трансцендентности. Личность может походить на кого-то, не будучи этой другой личностью; чувства можно разделять, не смешивая и не сливая их с чувствами другого. Подобное разделение чувств может начаться лишь благодаря установлению четкого различия между "здесь-Я" и "там-не-Я". На данной стадии для шизофреника крайне важно подвергнуть проверке все тонкости и детали, лежащие на границе между "внутри" и "снаружи", и все, затрагивающее выражение и раскрытие того, что поистине принадлежит реальному "я". Таким путем "я" становится подлинно воплощенным "я".

"Первый раз, когда я заплакала, вы совершили ужасную ошибку -вытерли мне слезы платком. Вы и понятия не имели, как мне хотелось ощущать льющиеся по лицу слезы. На худой конец у меня были некоторые чувства, находившиеся снаружи. Если бы вы только смогли слизать слезы языком, я была бы совершенно счастлива. Тогда бы вы разделили мои чувства".

Джоан ссыпается множество раз на становление мертвой и желание быть мертвой. Пациент, говорит она, "действительно хочет быть мертвым и спрятанным там, где ничто не сможет его коснуться и вытащить оттуда". Мы ссылались на желание быть мертвым, на желание к небытию как, вероятно, на самое опасное желание, которое можно проследить. У шизофреника два главных мотива складываются в одну силу, действующую в направлении состояния смерти-в-жизни. Прежде всего, существует первичное чувство вины из-за неимения права на жизнь, и следовательно, в основном только на мертвую жизнь. Во-вторых, это, возможно, самая крайняя защитная позиция, которую можно принять. Человек уже не боится быть раздавленным, поглощенным и сокрушенным реальностью и жизненностью (неважно, возникают ли они в других людях, во "внутренних" чувствах или эмоциях и т. п.), поскольку он уже мертв. Будучи мертвым, человек не может умереть и не может убить. Тревоги, сопутствующие фантастическому всесилию шизофреника, подтачиваются жизнью в условиях фантастического бессилия.

Джоан, поскольку она не могла быть не кем иным, как тем, чего хотели родители, и поскольку они хотели, чтобы она была мальчиком, могла быть лишь -ничем.

"Мной необходимо было управлять и давать мне понять, чего вы от меня хотите. Тогда я была бы уверена, что буду вам нужна. Со своими родителями я не могла быть мальчиком, а они никогда не проясняли, чего еще они от меня хотят, кроме этого. Поэтому я попыталась умереть, став кататоничкой". Она излагает всю проблему очень кратко в следующем отрывке: "Когда я была кататоничкой, я пыталась стать мертвой, серой и неподвижной. Я думала, что матери это понравится. Она могла бы носить меня повсюду, будто куклу.

Я ощущала себя так, словно сижу в бутылке. Я могла чувствовать, что все находится снаружи и не может меня коснуться.

Я должна была умереть, чтобы воздержаться от умирания. Я знаю, это звучит безумно, но как-то один парень очень сильно ранил мои чувства, и мне захотелось прыгнуть на рельсы перед поездом метро. Вместо этого я стала немного кататоничкой, так что ничего не чувствовала. (Полагаю, ты должна была умереть эмоционально, а не то твои чувства тебя бы убили.) Верно. Полагаю, я скорее бы убила себя, чем причинила бы кому-нибудь боль". Существуют, конечно же, другие взгляды на приведенный выше материал и множество других его аспектов. Я преднамеренно сосредоточился в первую очередь на природе переживания Джоан ее истинною "я" и ее ложного "я" и надеялся показать, что такой взгляд, по-видимому, не искажает собственные свидетельства пациентки, да и истребует от нас отрицания "неподходящих" аспектов. В случае Джоан с нашей стороны была проведена минимальная реконструкция, поскольку она сама предоставила нам ясное заявление о феноменологии своего психоза, изложенное откровенным и простым языком. Однако, когда имеешь дело с пациентом, являюпгимся активным психотиком, приходится рисковать при переводе языка пациента на свой собственный, если не нужно делать доклад по-шизофренски. Такова наша проблема в следующем случае.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21