Медицинская психология

Кречмер, Эрнст

Сновидением мы обозначаем душевные процессы возникновения образов во сне, т. е. в состоянии пониженного психофизического расходования энергии. Душевная жизнь, как и мускулатура, ослаблена. Во сне отсутствует концентрация течения мыслей вокруг определенных направляющих представлений, как она поддерживалась в течение всего дня в форме внимания с определенным напряжением и сознанием активности. Грезящий чувствует себя пассивным в отношении к образам, которые без принуждения и цели, свободно, неупорядоченно и, по-видимому, совершенно бессмысленно проносятся мимо. Локализуются ли они в нем самом или во внешнем мире, т. е. ощущаются ли они как субъективные представления или как объективные события, этого часто нельзя установить. Так как ворота внешних чувств во сне почти закрыты, то материал для образов сновидения черпается по большей части из энграмм, следов воспоминаний о прежних переживаниях, в особенности предыдущего дня, но перемешанных со старыми воспоминаниями, даже из раннего детства; сюда же вторгаются единичные приглушенные, подвергшиеся дальнейшей фантастической переработке новые ощущения, впечатления от телесной жизни и отрывки от слуховых впечатлений.

Каким образом мы будем исследовать психологическое построение сновидений? Надежный путь, который нам дает в руки сам опыт, заключается в том, что мы тотчас по пробуждении точно записываем, во-первых, само сновидение и, во-вторых, мысли и образы, которые всплывают в нас при переходе ото сна к полубодрствованию, в непосредственном ассоциативном вырастании своем из сновидения. Вторая группа имеет для толкования сновидений существенное значение, в некоторых случаях она дает нам в руки почти в полных размерах и как непосредственное, явное переживание различные связующие нити между мышлением в сновидении и мышлением в бодрственном состоянии. Некоторые сновидения, несомненно, настолько явственно связаны с процессами, происходившими в бодрствующем сознании грезящего, что мы можем истолковать их также с большой вероятностью, по крайней мере в их поверхностных отношениях, и без протокола о переходном состоянии полусна.

Как первый образец мы выбираем одно сновидение Бисмарка, о котором он сообщает в своих «Мыслях и воспоминаниях» в связи с письмом к императору Вильгельму:

«Сообщение Вашего величества вызвало у меня желание рассказать об одном сновидении, которое я имел весною 1863 г., в дни самых тяжелых столкновений, из которых человеческий глаз не видел никакого удобного выхода. Мне снилось, и я рассказал это тотчас же утром моей жене и другим свидетелям, что я ехал верхом по узкой тропинке в Альпах, справа пропасть, слева скалы; тропинка становилась все уже, так что лошадь отказывалась идти, а повернуть назад и слезть с лошади из-за недостатка места было невозможно. Тогда хлыстом в левой руке я ударил гладкую отвесную скалу и воззвал к Богу; хлыст был бесконечно длинный, отвесная скала обрушилась, как кулиса, и открыла широкую дорогу с видом на холмистую и лесную местность, как в Богемии, я увидел прусские войска со знаменами, и у меня еще в сновидении мелькнула мысль, каким образом об этом я мог бы быстро дать знать Вашему величеству. Этот сон исполнился, и я проснулся радостный и подкрепленный после него».

На этом особенно простом и прозрачном сновидении могут быть уже установлены различные положения. Во-первых, мы нигде в сновидении не находим абстрактных ходов мысли, но все течение сновидения имеет чувственно-образный характер. Образ наслаивается на образ, без всякой мотивировки или логической связи. Шатким оказывается не только предметный характер, но и прозрачные эмпирические возможности в пространстве и во времени. Только что это одинокий альпийский ландшафт, горная тропинка и скала, внезапно скала становится легкой кулисой, которую можно опрокинуть, и за нею появляется совершенно другая местность, оживленная войсками. Следовательно, как логически, так и предметно эти ряды образов являются асинтаксическими.

Становится ясным также и второе обстоятельство: асинтаксический ряд образов, хотя сам по себе он представляется бессмысленным, но вместе с тем имеет смысл, если понимать его символически в связи с тогдашним бодрствующим мышлением Бисмарка. Если бы мы вкратце сформулировали психическую ситуацию Бисмарка в политической борьбе в 1863 г., то она свелась бы к следующему: «Я стал совершенно одиноким на высокопоставленном, опасном посту; каждую минуту мне грозит падение, возвращение назад для меня невозможно; идти вперед против сурового, всеобщего сопротивления невозможно. Только Бог может еще совершить чудо. Только война между Пруссией и Австрией может еще помочь». Этот ход мыслей пункт за пунктом развивался в сновидении, но не в форме абстрактных выражений и логически связанных предложений, а с переводом каждой абстракции в чувственный образ. Абстракции становятся, так сказать, живыми, они вновь приобретают свой первоначальный образный смысл. «Высокопоставленный государственный человек» стоит на действительно горной высоте, настоящая пропасть приготовлена для «падения министерства». «Суровое сопротивление» представляет собой нечто суровое, что «стоит против него», именно возвышающуюся перед ним отвесную скалу. Божественное чудо становится видимым, как бы представленным на театральной сцене, «война между Пруссией и Австрией» проявляется как красочная картина ландшафта с марширующими войсками.

Ряды образов представляют, следовательно, символы, причем слово-символ следует употреблять здесь, имея в виду обратное направление внимания, чем это имеет место в отношении соответствующих картин у первобытных народов. Наглядные картины, которые мы называем символами у диких народов, направлены перспективно; они представляют собой предварительные ступени для абстрактного понятия, которого первобытный человек еще не имеет. Напротив, у культурного человека большая часть символов является ретроспективными формами развития, они представляют собой обратный перевод уже готовых, имеющихся налицо абстрактов на более наивный язык образов. В этом смысле символику сновидений можно было бы обозначить, пользуясь выражением Фрейда, как «регрессию» (Regression), как возвращение процессов возникновения образов от более высокого к более простому синтезу, от абстрактного к конкретному, от логически построенного предложения к асинтактически развертывающимся лоскуткам образов (Bildstreifen).

Так как мы уже избрали сновидение Бисмарка в качестве образца, то мы хотим на нем также показать и некоторые другие механизмы. Но так как нам здесь недостает протокола о переходном состоянии, то те явления, которые нам уже известны из бесчисленных других сновидений, как твердо установленные закономерности, благодаря исследованию сновидений с протоколом о переходном состоянии, могут быть в данном случае показаны только в форме вероятных толкований. Сцена с ударом хлыстом по отвесной скале и мгновенной божественной помощью напоминает рассказ из Ветхого завета, в котором Моисей для детей Израиля высекает воду из скалы; при ясно выраженном религиозном и исполненном веры в Библию настроении Бисмарка очень возможно, что ему иногда приходило в голову сравнение своего политического положения с положением Моисея, который своих неблагодарных соотечественников ведет через пустыню. Специальная инсценировка сновидения — альпийский и богемский ландшафты — может быть обусловлена отчасти теми местами, где Бисмарк в это лето проводил свой особенно горячо желанный отпуск. Также и образные сравнения его политической деятельности с лошадью и всадником были, как известно, любимыми оборотами бисмарковского стиля.

Таким образом, не только общая ситуация сновидения, но и любая деталь, любая черточка каждого образа без натяжки могут быть ясно и полно соотнесены с душевными переживаниями Бисмарка и именно с важнейшими из них, с теми, которые в тот момент больше всего должны были занимать его и владеть им. Здесь происходит типичное слияние образов, сгущение, при которых совершенно разнородные, но связанные с одним общим аффектом образы соединяются в единую ситуацию, ощущаемую спящим как одно целое. Образ собственной личности и ее политического положения, религиозный образ Моисея и различные сцены во время отпуска были в этом случае отдельными элементами, которые вошли в сгущение. Отыскали ли мы в данном случае во всем правильное толкование, этот вопрос мы оставляем в стороне. По крайней мере можно утверждать, что как во всей душевной жизни, так и в сновидении не может быть ничего случайного или бессмысленного, а только закономерное, определенно детерминированное вплоть до мелочей.

В самом деле, наряду с асинтаксисом (Asyntaxis) и образованием чувственных образов к важнейшим закономерностям мышления в сновидении принадлежат процессы спаивания (слияния) образов. Каждый на основании собственных сновидений в изобилии может припомнить примеры сгущения образов. Мы видим какое-нибудь лицо, которое одновременно является и А, и В, оно содержит в себе то больше черт одного, то больше черт другого, иногда этим лицом бываю я сам, иногда кто-то другой, с кем я говорю; хотя местом действия является аудитория, в которой я был вчера, но одновременно и тот ландшафт родины, где протекало мое детство. И так далее до бесконечности, причем сплавление совершенно разнородных и не похожих по форме образов напоминает нам о мышлении индейца, для которого олень, кактус и утренняя звезда одно и то же.

Я совершил экскурсию в долину Дуная по жестким каменным скалам; вечером, когда я вернулся, нелюбезная хозяйка дома, в котором я живу, «обрадовала» меня непристойными требованиями об уплате наемной платы; ночью мне пригрезилось сновидение, в котором я должен был принести своей хозяйке со скал Дуная твердые камни. Обе досадные, следовательно, связанные с одним и тем же аффектом вещи сгустились здесь в один образ, в котором камни изображали подлежащие уплате деньги, т. е. стали тожественны с ними.

Другой врач видит во сне, что он должен показать в университете одного больного с опухолью (Tumorkranken). В то время как больному вскрывают череп, внезапно оказывается, что он уже больше не он, а д-р N. Доктор в действительности имеет старый дугообразный рубец на лбу. Он-то и является связующим звеном между двумя, в других отношениях совершенно не похожими друг на друга, лицами.

Один человек рассказывал, как во сне он плавал в каком-то болотистом пруду, одновременно в собственном обличье и как угорь и лягушка. В то время, когда он был самим собой, он ощущал иногда чувство отвращения при плавании между скользкими рыбами, которое тотчас исчезало, когда он становился угрем. В другом сновидении отожествились между собою хороший кусок говядины и с удовольствием читаемая новая статья (и то и другое — впечатления предыдущего дня).

Наши примеры показывают, что спаивания образов в сновидении имеют необыкновенный, переливчатый, скоротечный характер, что единичные образы с величайшей подвижностью сходятся между собой, отделяются друг от друга и снова соединяются. Поэтому между сгущением и вытеснением в сновидении нельзя провести никакой точной границы. Из подобного конгломерата образов то многие элементы одновременно присутствуют в сознании, то только один, как представитель большей или меньшей группы. Сновидение именно очень охотно работает с покрывающими друг друга фигурами (Deckfiguren). Одному человеку снится, что он сидит в каком-то саду вместе со старыми друзьями, подобно тому, как это было в годы его студенчества. Главной фигурой, которая провозглашает тост, является студент А, которого раньше он просто не мог терпеть. В самом сновидении у него смутное чувство, что так не может быть, что здесь что-то не так. Еще во сне, но при несколько проясняющемся сознании, внезапно, с чувством живого убеждения всплывает мысль: это вовсе не А, это должен быть В; В — один из его лучших друзей, внешне имеющий некоторое сходство с А. Это типичный случай вытеснения, где спаялись между собою два образа, из которых, однако, при определенной глубине сна только один оказывается в сознании, и именно тот, который в данной сцене лишен смысла. Между тем при несколько проясняющемся сознании становится осязаемым позади этой покрывающей фигуры подлинный образ, который явно исполнен значения и имеет отношение к ситуации.

Характерно, что в сновидении подобные вытеснения, искажения сцены с помощью покрывающих фигур возникают не вполне произвольно, а, как в нашем примере, особенно легко в месте, играющем решающую роль, именно в том пункте, на котором сосредоточен аффективный акцент всей картины. Иногда искажение заключает в себе нечто почти тенденциозное. Как иной раз молодые парни, ломая стену, выламывают именно то место, которое им оказывает наибольшее сопротивление, так и образ сновидения является иногда смутным именно там, где для нас звучат наиболее сильные эмоциональные тоны, особенно амбивалентные или тягостные, которым мы в течение дня не хотим дать места в себе.

Это приводит нас к признанию той господствующей роли, которую аффективные течения играют при реализации спаивания образов в сновидении. Примером этого может служить сновидение, о котором мне давно рассказал один врач.

В последние недели ему пришлось повторно принимать участие в заседаниях, которыми с утомительной важностью и медлительностью руководит учитель N. Когда он несколько энергично попытался направить N на существенное, учитель обиделся и письменно пожаловался главному врачу. В результате нашему врачу приснилось, будто бы он сам написал учителю длинное письмо, причем в конце письма были некоторые до странности нелепые и резкие места, в которых говорилось, что он сам по обязанностям службы должен был в помещении больницы заниматься обучением молодых парочек ввиду предстоящей свадьбы и, следовательно, не имел ни одной свободной минуты, чтобы прийти на скучные заседания учителя N. Это письмо было возвращено грезящему врачу главным врачом; он увидел неприличные места, подчеркнутые красным. Фигура учителя также была видна. В полусне, при несколько проясняющемся сознании фигура учителя отчасти превратилась в фигуру лесничего М., жене которого он вчера в присутствии лесничего из-за ее бестактных речей в конце концов сказал пару резких слов, что после вызвало в нем опасения. В этом сновидении было уверенное осознание, что имеется в виду не N, а М. Оба человека по фигуре и лицу в самом деле довольно похожи, в сновидении это сходство настолько усилилось, что обе фигуры слились в одну. Где-то позади при прояснении сознания оказались еще и отзвуки воспоминаний о научных работах одного автора, который написал мало хорошего и слишком много неприличной галиматьи.

В этом сновидении мы имеем предпочтительно два образа воспоминаний: образ А (сцена заседания с учителем и последующее письмо) и образ В (обмен словами с лесничим и его ограниченной женой). Обе сцены при продолжительном действии аффекта имели один и тот же тип течения: сначала справедливая досада на потерю времени из-за ненужной болтовни, нашедшая себе выход в немногих энергичных словах, но оба раза оставившая после себя позднее чувство, что, может быть, поступок был слишком резким. Следовательно, возник аффект, который проявлялся еще и во время сновидения. Образы А и В, находящиеся под этим общим аффективным течением, легко спаиваются между собой и представляют типичное сгущение благодаря формальному сходству обоих главных лиц. Таким же образом и сновидение Бисмарка построено из аффективно окрашенных, очень важных элементов. Аналогично в вышеупомянутом сгущении (в связи с повышением наемной платы и скалами Дуная) легко распознать ту роль, которую играет общий аффект в случае как со статьей, так и с говядиной. Подобные примеры можно было бы приводить дюжинами. В сновидении с учителем N можно также увидеть и перевод в чувственно-образное. Абстрактный упрек самому себе (мое поведение в конце сцены было не совсем правильным) в сновидении предстает в виде письма с подчеркнутыми красным в конце его строками, причем мотив письма в свою очередь ассоциативно детерминирован фактически написанным, но в обратном направлении, письмом.

Кроме этих сгущений и вытеснений под влиянием аффекта, следовательно кататимического происхождения, мы находим также и другие, где спаивание образов кажется обусловленным только формальными законами ассоциации, по внешнему сходству, по совпадению во времени и т. д., причем мы, без сомнения, также и здесь не можем уверенно исключить возможность более глубокого, но только недоступного нашему анализу влияния аффекта.

Если бы мы пожелали найти наглядное подобие для душевного состояния в сновидении, то могли бы представить его как глубокую, стоячую воду между шлюзами, при закрытых шлюзах с той и другой стороны. В воде свободно носятся единичные образы, и их обломки, которые под влиянием тихих, глубоких течений аффекта в нижних слоях плавают вдоль и поперек, иной раз соединяются друг с другом и снова расходятся. В дневном мышлении шлюзы открыты, и все энергично плывет в одном направлении, в сильном, прямом течении, устремляясь к цели, заключающейся во вращении колеса.

Чтобы уяснить множественность и сложность воздействующих друг на друга элементов образов и течений аффекта в сновидении, я приведу еще одно сновидение своего академического товарища, описание которого он предоставил в мое распоряжение.

Мне снилось недавно: жена одного товарища читала лекцию и вдруг замолчала. Она объяснила, что не может сейчас продолжать дальше и не будет в состоянии сделать это и в следующий час.

В основе сновидения лежали следующие переживания: днем раньше я принимал участие в академических похоронах. Посредине города жена именно того товарища встретилась с погребальным шествием. Я почувствовал, что для нее будет тягостно пройти мимо погребальной процессии и таким образом обнаружить свое равнодушное отношение. В мысли о неприятной стороне положения лежала для меня связь с приостановкой чтения лекции в университете.

Но это был подлинно я сам, который подобным образом вдруг остановился во время чтения лекции. Я ощутил явственно в сновидении мучительное чувство недостатка свежего притока мыслей. Перед глазами ясно вставало воспоминание о неудавшейся речи, которую пришлось произнести без подготовки.

И все же это был не я, с кем случилась эта неудача в университете. Тягостное чувство приостановки было у меня, но та жена товарища дала ему выражение своими действиями. Налицо здесь было замечательное разделение личности.

В предыдущий вечер был у нас в гостях один молодой врач, который только что сдал государственный экзамен. Он радовался тому, что теперь снова может приступить к чтению Ибсена и т. д., на что ему не хватало времени при его предшествующей специальной работе, при которой мысль имела не свободный характер. При взгляде на свою собственную напряженную профессиональную работу я подумал о том, как это прискорбно быть вынужденным в такой степени пренебрегать занятиями изящной словесностью. Однако, мысленно я возразил себе: если в духовном отношении отличаешься большей подвижностью, то и при ничтожном времени, имеющемся в распоряжении, можно справиться с подобным недостатком. Этот «недостаток в духовной подвижности» был также пережитым в сновидении основанием для приостановки чтения лекции в университете.

Нельзя сказать, что жене товарища, которая в сновидении читала лекцию, недостает той «подвижности». Напротив, она — чрезвычайно живая, богатая свежими идеями женщина. Она, наверно, не почувствовала бы заминки и при усиленной специальной работе не была бы способна потерять смысл и способность к чтению лекций. Таким образом, в сновидении отрицание и утверждение поменялись местами.

Этот анализ сновидения был совершен непроизвольно в состоянии полусна, непосредственно примыкающем к сновидению. Я ощутил при этом самым приятным образом ту легкость, с которой был в состоянии проследить ассоциативные пути, по сравнению с ретроспективным анализом в бодрствующем состоянии.

Таковы записи товарища, к которым едва ли нужно что-либо прибавлять, так как они вместе с описанием самого сновидения содержат также и объяснительный протокол переходного состояния. Мы просим только читателя еще раз нарисовать самому себе запутанную игру взаимных соотношений между разнородными элементами образов и кататимическими течениями ассоциативной и аффективной связи в этом сновидении. Здесь работают все существенные механизмы сновидений: объемные сгущения, сновидения, покрывающие фигуру в мучительном главном месте, символизирование абстрактных ходов мысли с помощью чувственных образов и сильные актуальные аффективные течения, как движущая сила всего механизма образов. Из подобных сновидений мы получаем понятие о той «необыкновенно искусной ткацкой работе», которая происходит в сфере нашего мышления во время сновидения и, прибавим тотчас же, в сфере нашего мышления вообще в его самых низших элементах и в которой сотни нитей взаимно переплетаются друг с другом таким образом, что каждый отдельный пункт внутри ткани оказывается связанным не только с одной, но со многими сторонами, и что каждая часть целого не только многократно детерминирована, но, как говорит Фрейд, «передетерминирована» (uberdeterminiert)».

Следует также на примере этого сновидения присмотреться еще внимательнее к тому, как осуществляется асинтаксичность ряда образов. Во время сновидения мы видим в мышлении отсутствие аппарата логических отношений между образами, а также некоторых основных категорий, которые наше бодрствующее мышление строго принудительно направляет на определенные пути. Такое значение, к примеру, имеет логическое отношение субъект—объект. В нашем сновидении грезящий является одновременно слушателем и оратором, свидетелем и действующим лицом в тягостной сцене в университете. То, что мы одно и то же событие в одно время переживаем и как действующее лицо, и как страдательное, не осознавая противоречия, является обычным для сновидений.

С этим теснейшим образом связано то обстоятельство, что главные комплексы нашего психологического переживания — «я» и внешний мир — так распадаются и так превращаются друг в друга, что мы уже перестаем отличать их друг от друга. То, что в сновидении в какой-то момент является «я», в следующий момент и даже одновременно с первым может быть «не-я». Также и лицо, сообщившее последний пример сновидения, говорит о разделении личности, выразившемся в том, что тягостный аффект приостановки реализован был в «я», относящиеся к этой сцене жесты и слова — в «не-я», т. е. в жене товарища. Личность распадается, раскалывается, так же как и у того индейца, который приносит жертву большому пальцу на своей ноге, натирая его маслом. Части личности могут проецироваться во внешний мир, как действующие лица. В последнем сновидении жена профессора не что иное, как воплощение одной части личности самого грезящего, а именно его мучительного аффекта по поводу недостаточной его умственной подвижности.

Чаще всего подобные расщепления личности совершаются в форме идентификации, являющейся особым случаем сгущения. Под идентификацией мы понимаем частичное или полное сгущение, связанное со слиянием собственной личности с лицами или вещами внешнего мира. Грезящий может ощущать себя самого как вполне или отчасти тожественным с лицами, состоящими с ним в том или другом отношении или имеющими с ним сходство. Прежде всего это лица, аффективно связанные с ним и обладающие чертами, которые он в себе ненавидит или любит. Это происходит не так, как в бодрствующем состоянии, когда сравниваешь себя с кем-нибудь, причем в сознании ясно удерживается различие между обеими личностями, граница между ними и существование двух лиц. Но при идентификации непосредственно переживается взаимное наложение обоих образов, их единобытие (Einsein). На подобных соединениях по сходству, контрасту и общему аффекту основывается в последнем сновидении частичная идентификация грезящего с женой профессора. Общее аффективное течение обслуживает у Бисмарка частичное сплавление его собственной личности с личностью Моисея. Еще труднее понять дневным мышлением более редкие идентификации с безжизненными предметами или с животными, как в сновидении с угрями и лягушками. Идентификацию при разложении комплекса «я» психологически можно понимать по-разному, в зависимости оттого, проецируются ли части «я» во внешний мир или, наоборот, части внешнего мира помещаются в собственную личность. При сильно колеблющихся процессах сновидений это различие по большей части не может быть точно установлено, тогда как при шизофрении эти обе возможности переживаются с величайшей отчетливостью.

Наряду с разложением комплекса «я» и отношения субъект—объект также величайшую роль для асинтаксичности образов сновидений играет исчезновение категорий «пространство» и «время». Эти категории поддерживают образы нашего бодрствующего мышления в строгом порядке. Во сне, напротив, господствует безвременное мгновенное переживание, без прошлого и будущего. Самые ранние воспоминания детства вместе с вчерашними новыми переживаниями легко входят в один цельный душевный акт. Они появляются точно так, как мгновенное настоящее или желания, относящиеся к будущему, исполнение которых сновидение изображает образно. Аналогично исчезают границы пространственного порядка: разделенные пространством люди и вещи соединяются в одной сцене.

Наконец, почти так же уничтожена и категория причинности. Вместо причинной связи образов возникает чисто кататимическая. В глубоком сне мы не спрашиваем: возможно ли это, свершалось ли нечто подобное уже когда-нибудь? Соединение даже самых разнородных образов становится тотчас же возможным и сопровождается положительным суждением о его реальности, коль скоро эти образы находятся под знаком одного и того же аффекта.

Таким образом, возникают соединения, которые вполне соответствуют магическому мышлению первобытного человека. Мы ударяем, подобно Бисмарку, волшебным хлыстом, и тотчас же рушится отвесная скала и открывается вид на наши исполнившиеся желания.

Нужно основательно овладеть психологией процессов сновидения, потому что она дает нам возможность глубоко и с самых различных сторон заглянуть в функционирование наших аппаратов, порождающих образы. Прежде всего она показывает нам обусловленную процессом эволюции структуру нашей современной душевной жизни, потому что почти все основные принципы функционирования примитивной психики повторяются в сновидениях культурного человека, прежде всего асинтаксические ряды образов, спаивание образов и кататимические соединения. Бодрствующее мышление первобытного человека значительно ближе мышлению в сновидении, чем бодрствующее мышление культурного человека. Поэтому-то народы древности внимательно относились к своим сновидениям, которые считали равноценными дневному мышлению и даже выше его по своему значению. Между тем современные профаны склонны рассматривать сновидения как «накипь», как лишенные ценности отбросы нашей умственной работы, потому что ничего путного извлечь из них они не могут. Но для психологически образованного врача сновидения его пациентов составляют необходимый материал, анализируя который он может проникнуть в глубокие душевные связи нервных и психотических нарушений (иной раз и тогда, когда прямой опрос находящихся в бодрствующем состоянии пациентов не приводит ни к какому результату).

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46-47-48-49-50-51-52-53-54-55-56-57-58-59-60-61-62-63-64-65-66-67-68-69-70-71-72-73-74-75-76-77-78-79-80-81-82-83-84-85-86-87-88-89-90-91-92-93-94-95-96-97-98-99-100-101-102