Об истерии

Эрнст Кречмер

В полутьме, окруженный различными фантастическими приборами, лежит старый истерик в моем врачебном кабинете на лечебном столе, это бывший вестовой с хорошими манерами и открытым честным лицом; он явился позавчера. А именно: он притащился неописуемо причудливой походкой, вися на двух костылях, дрожащий, с несгибающимися перекрещенными ногами. Он охотно хотел бы вылечиться, просил об этом и относился к этому вполне серьезно. В то время, как человек этот лежит на столе, а я беру в руку безболезненный электрод - только - что еще говорил он со мной вполне спокойно и дружелюбно - происходит что - то непонятное. На моих глазах он преображается внезапно так, как если бы в неслышно работающей машине нажали рычаг, и неожиданно заработали с грохотом вертящиеся колеса. Застывший взгляд, искаженное лицо, мускулы напряглись, как веревка; он стремится прочь, оказывает всему сопротивление, скрючился над чем - то невидимым, что у него хотят отнять. К нему обращаются дружелюбно со словами успокоения - результат таков, как - будто обращаются к шумящему мельничному колесу. И, наряду со слепым сопротивлением и натиском, начинается тотчас же новый завод: дрожание, пыхтение, подергивание, зубы стучат, волосы подымаются дыбом, пот выступает на побледневшем лице. Что еще проникает сквозь эту сумятицу, - это короткие, резкие окрики, крепкое схватывание, внезапная сильная боль. Под влиянием этих раздражений наступает в виде неожиданного толчка второе превращение. От этого получается почти физическое чувство: как - будто встал на место вывихнутый сустав. Внезапно воля действует гладко и ровно, и мышцы успокоенные следуют ее побуждениям.

Вся сцена представляет нечто до того вполне типическое для всякого, кто был раньше военным терапевтом, что даже при одном воспоминании о ней он начи- нает испытывать скуку. Каким образом могут нам наскучить настолько поразительные вещи? «Внушение» - говорит военный терапевт - «истерически - измененное состояние сознания».

И заклейменное этими двумя старыми клеймами все это отбрасывается, как что - то ненужное. Но разве, в самом деле, сделано какое - либо серьезное наблюдение или сказано что-нибудь этим туманным заключением: «измененное состояние сознания». Как - будто бы не всякое сознание изменилось бы, сузилось и затуманилось под влиянием драматических напряжений и аффектов. Конечно, ухватимся лучше за то, что сам пациент нам подставляет в каждой мышце своего тела, в каждом волокне своего напряженного лица, о чем он громко кричит нам: он не хочет. «Скверный парень!» - прибавляет тотчас же военный терапевт. Но оставим мораль в покое. А если нам всетаки хочется прилепить к нему уже принятое суждение, то вернемся сразу же к самому древнему и самому достойному: образ одержимого, в котором сидит его демон, который рвет его и дергает, бьется, вздымается и покидает его одним внезапным толчком, - этот образ самый лучший; он плод наблюдения наивными глазами, но он вполне правилен. Две воли, обитающие в одном теле, и претен- дующие обе на право распоряжения им: одна естественная, но бессильная воля, отвечающая настоящей личности одержимого и просящая терапевта о помощи в борьбе с другой волей, с „демоном», которая властвует над его телом из глубины его души. Это «комплекс», который из бессознательного распоряжается истериком, говорили мы на современном языке. Но поскольку мы под бессознательным не представляем ничего, кроме туманного поля, и под комплексом персонифицированного маленького кобольда, чинящего безобразия, мы не далеко ушли от мифологии и от облеченного в телесную оболочку демона наивных воззрений.

Для нас не остается выбора: попробуем отрешиться от морали и от теологии; но отрешимся также на какие-нибудь полчаса и от Freud'a и Janet; представим себе, будто мы никогда еще не слышали ни одной теории и ни одного слова об истерии и постараемся не представлять себе ничего, кроме самих фактов в их чистой эмпирии, ничего кроме виденного нами, слышанного и осязаемого. И если мы начнем строить так с самого низа, то мы сможем сказать следующее по поводу только - что описанного денщика.

В самом деле: у этого человека две воли. Одна - ищущая исцеления; ее намерения честны, и она существует на самом деле; но она поверхностна и бессильна. И вторая воля, противящаяся исцелению; она крайне сильна и упруга, и она властвует, как неограниченный владыка, над двигательной сферой тела. Оба эти волевые направления резко друг от друга отграничены и отделены. Возникают ограниченные во времени душевные фазы, когда в предыдущую минуту он только - что еще хотел, а в следующую он решительно не хочет. От одного к другому не перекинуто даже маленького мостика. И тот же контраст, который проявляется в последовательном чередовании сцен лечения, существует одновременно в картине симптомов до лечения. Лицо и честный тон голоса говорили языком воли, которую изобличали во лжи забавные искривления ног.

Но дело идет не только о двух различных направлениях, но и о двух различных видах воли. И в этом как раз центральное место проблемы. Тот вид воли, при помощи которого наш пациент противится своему исцелению, обнаруживает совсем иную структуру в качественно - психологическом отношении, чем тот, которым он его домогается.

Рассмотрим этого человека таким, как он пришел на лечебный пункт. Долго и с большим усердием таскался он повсюду со своим расстройством походки; и когда пришел приказ о явке для лечения, он разобрался, несомненно, во всех за и против. Он знал, что, благодаря терапевтическому успеху, он потеряет свою пенсию. Но, с другой стороны, его должна была привлекать перспектива вернуться после этого уже не калекой, но молодым, здоровым человеком с хорошим и естественным наружным видом, - вернуться к своей работе и удовольствиям. В этом соперничестве мотивов перевес оказался на стороне его здорового чувства; и вот случилось так, что он пришел - что касается поверхности его души - с твердым намерением добровольно дать себя излечить. Это намерение сказывалось в выражении его лица, в тоне его голоса; в беседе с врачом он допускал воздействие на себя и подкрепление разумными доводами и доказательствами. Одним словом, его поведение вполне отвечало нормальной целевой воле, возникшей из мотивов.

Совсем в ином роде оказался второй волевой компонент, поскольку он проявился во время сцены лечения. Эта воля производит по отношению ко всей личности впечатление инородного тела. Она слепа, без воспоминания о своем прошлом, без просвета в свое будущее; она сократилась до размера точки, уменьшилась до актуальной секунды: характер ее реакций определяется ничем иным, как впечатлением именно этой секунды, совершенно безразлично, противоречит ли она предыдущей или последующей. На нее невозможно воздействовать убеждением, упражнением или разумными доводами; они ее даже не задевают, их не слышно, они для нее пустое место. Зато воздействуют совсем другие вещи: короткая громкая команда, например, или внезапный удар, боль, следовательно, элементарные психические раздражения или агенты наполовину психические, обладающие еще сильным чувственным компонентом (напр., акустическим или болевым), и стоящие, таким образом, на границе между настойчивым телесным раздражением органов чувств и примитивным приказом.

Следовательно, в кратких словах: та первая воля возникает из мотивов, эта вторая реагирует на раздражения.

Во - вторых: та, первая воля не есть, как мы уже видели, что - либо отличное от личности; это скорее сама личность, взятая с определенной стороны; в средней величине, выведенной из ее отдельных решений, отражается общая жизненная цель, отдельное решение укладывается по направлению господствующей тенденции общего характера, из которого она и возникает, благодаря уравновешенной игре сложных смешений мотивов. А так как линия жизни взрослого и полноценного человека обладает твердым и прямым курсом, то и все его повседневные отдельные решения ложатся с небольшими лишь колебаниями вдоль этой прямой линии.

Совсем иначе выглядит тот второй способ хотеть, с которым мы познакомились во время сеанса лечения. Эта воля не шла твердым курсом к заранее намечен- ной воле. Напротив того, она поддавалась целиком то в одну, то в другую сторону в зависимости от наступающего раздражения момента. Сеансы так - называемого активного лечения истерии проходят в тяжелых случаях типически, по резко зигзагообразному курсу, в виде своеобразного метания толчками то взад, то вперед, от слепого послушания к упорному сопротивлению, от не- гативизма к автоматизму на приказ. Каждое отдельное движение истерика приходится терапевту вначале у пациента отвоевывать, пользуясь минутным успехом в борьбе между внезапным отливом и резким толчкообразным новым приливом волевой энергии.

Следовательно, если целевая воля прямолинейна 1), то этот второй волевой тип антагонистичен по своему строению. Если при целевой воле из мотивов взаимно - противоположного направления вырастает известная равнодействующая, то при этом волевом типе противоположно направленные раздражения бросают стрелку то к одному, то к другому крайнему полюсу шкалы.

Далее. Дело идет не просто о гладких отклонениях к антагонистическим полюсам; выражаются они не той мягкой закругленной линией, которая свойственна целевой воле, если там решение по необходимости переводится в другое, диаметрально - противоположное. Вместо того, этот волевой тип дает своеобразную, причудливую кривую, по которой он и может быть распознан всюду, где он обнаруживается. Дело в том, что раздражение дает здесь реакцию не только крайне одностороннюю, но с совершенно нецелесообразной тратой сил и притом такую, которая может надолго пережить самое раздражение. Если я, например, обращусь к пациенту во время лечения с каким - нибудь коротким приказом, то последний может у него вызвать чудовищный протест, дикое, длящееся минутами сопротивление, сопровождающееся напряжением всей мускулатуры тела; в силе этого сопротивления, в его большой продолжительности нет никакого соответствия со степенью полученного раздражения. Эти волевые судороги доставляют множество затруднений при лечении. Часто оказываемся мы в таком положении, когда отданное приказание мало или вовсе не трогает пациента, потому что его воля находится еще в тетанусе от предыдущего раздражения. Все это вещи, которые можно увидеть и установить чисто - эмпирическим образом на лечебном столе. Невероятная трата волевой энергии и мышечной силы приводят под конец сеанса к проливному поту и тяжелому утомлению, красноречиво говорящим об этом совсем неэкономном и необузданном способе волевой функции.

Те же судорожные явления в области воли, как при описанных негативистических реакциях, можем мы в более слабой степени наблюдать и обратно, при автоматизмах на приказ истерика. Напр., при упражнениях приказанное сгибание ноги выполняет он часто карри - катурным образом и с чрезмерным напряжением мышц; или при лечении немоты первый приказанный звук издает он сразу с судорожной вербигерацией раз двадцать подряд.

Не мешает напомнить о толчкообразном полном отливе воли, напоминающем захлопыванье и составляющем по своему внезапному непредвиденному способу обратное изображение волевой судороги. Среди продолжающегося успешного активного лечения истерик вдруг сжимается, он больше ни к чему не годен, он не в состоянии шевельнуть ни одной мышцей, все дотоле достигнутое забыто, на несколько моментов никакое приказание и никакая боль не достигают цели. Он походит на машину, которая, лишившись пара, внезапно остановилась в чистом поле.

Следовательно, при этом волевом типе, наблюдаемом в действии, обнаруживаются три главные фазы: стадия судорожная, стадия коллапса и сво- бодный интервал, из которых последний представляет собой крайне чувствительное состояние, как бы готовое каждую минуту превратиться в рабское да или в слепое нет.

Если мы подумаем о том, что в течение лечебного сеанса в каждой из этих трех стадий на пациента воздействуют волевые раздражения, то мы поймем, почему на постороннего зрителя это закономерное течение производит столь сложное, запутанное и причудливое впечатление: на одно и то же волевое раздражение с совершенно непредвиденными промежутками времени появляется в один раз (в свободном интервале) чрезмерная реакция, в другой раз (на высоте судорожного стадия и стадия коллапса) - полный отказ.

Этим мы набросали в грубых чертах характеристику волевого типа, который мы наблюдаем у наших пациентов во время сеансов активного лечения. Главные его симптомы, в противоположность целесообразной воле, следующие:

1, Преимущественная его податливость по отношению к примитивным психическим раздражениям (боль, команда).

2. Его грубо - антагонистическое устройство (негативизм - автоматизм на приказ).

3. Несоответствие между раздражением и реакцией, как в динамическом, так и в отношении временной последовательности (судорога - коллапс).

В ином месте мы уже указали на другие особенности низших волевых процессов, на склонность к ритмическим повторениям, а также к инстинктивным формам двигательной бури и рефлекса мнимой смерти.

Этот волевой тип мы называем гипобулическим, причем обоснования для этого названия мы дадим в дальнейшем.

Он ни в коем случае не связан с сеансом активного лечения, хотя, будучи резко отделен от остальной душевной жизни, он здесь и проявляется особенно чисто; он также не связан с какой - либо степенью сознания. В истерическом припадке с его импульсивными двигательными бурями пробивается он ясно и самостоятельно. Не обходится без его участия при каталепсиях гипноза, как и при внезапном неожиданном упрямстве среди бела дня на работе. Его замаскированное действие, скрытое в повседневных действиях известных тяжелых истериков, распознается нами часто по неуравновешенности их душевных реакций; коснувшись телесной области, где он утвердился, мы можем заставить его при внезапной перестановке выступить очень резко. Давление на чувствительное место, потягивание за спастическую мышцу - и тотчас же рычаг в машине с «цели» переведен на «гипобулику», и до того, видимо, спокойно протекавшая воля делается, одновременно с внезапным превращением выражения лица, упрямой, угловатой, безмерной, неподатливой. Или это аффект, который таким образом меняется? Который кричит и визжит и от боли ведет себя, как сумасшедший? Конечно, все явления можно рассматривать со стороны аффекта, можно в общих выражениях описать его - это часто случалось - как чрезмерную душевную возбудимость, без того, чтобы много было приобретено при этом для познания. Но этот аффект истерика - ведь это и есть его воля. Этот аффект заключает в себе стремление, сопротивление, защиту, тенденцию. В примитивной душевной жизни воля и аффект идентичны, каждый аффект в то же время - тенденция; каждая тенденция принимает форму выражения аффекта.

За что зацепилась и за что так упрямо держится гипобулика? Ограничимся пока ради ясности в нашем рассмотрении грубыми двигательными истериями. Мы сказали только - что: как только мы возьмемся серьезным образом за специальный двигательный комплекс, - напр., за спастически - сокращенный член, у известных типов происходит тотчас же перескакивание воли на гипобулику - без какого - либо посредства, доступного психологическому вчувствованию, но элементарно, одним толчком, с точной механической уверенностью физического эксперимента. Следовательно, в этих тяжелых случаях мышечный процесс, сделавшийся рефлекторным или полурефлекторным, обладает вполне прочной и закономерной связью с гипобулической волевой сферой. Но в этой связи с гипобуликой принимают участие не только двигательные механизмы, специально участвующие в образовании истерического синдрома, но более или менее весь рефлекторный аппарат вплоть до его отдаленнейших отпрысков.

Мы описали в первом случае, как тотчас же после гипобулической перестановки разразился настоящий ураган физических автоматизмов. И совсем бедные симптомами «стерильные» истерии с небольшим расстройством походки, напр., начинают внезапно сильнейшим образом дрожать, кричать, потеть, бледнеть и корчиться в судорогах. Каждый раз это то же самое явление: как только мы первым командным криком энергично коснемся гипобулической воли, она тотчас же разжигает элементарный бунт в телесной сфере, которая по одному движению повинуется ей вплоть до самых темных глубин. Каждый терапевт сотни раз видел этот процесс, стереотипно повторяющийся в больших группах истерий, особенно на войне, так что может предъявить претензию на твердый эмпирический закон для этих случаев.

Каждый раз, когда касаются известных истерических телесных механизмов, воля перескакивает на гипобулику или, наоборот, при первом нажатии на гипобулическую судорогу воли начинает работать весь рефлекторный мотор. Это тесное сцепление гипобулики с рефлекторным аппаратом или с совокупностью низших сензомоторных и психических автоматизмов образует центральное место проблемы истерии с ее динамической стороны; ибо законы, которые мы только что разъяснили на двигательных примерах, можно наблюдать в соответственной форме и в области чувствительных и психических механизмов истерика. Разгибаем ли мы истерический сгибательный спазм, давим ли мы на яичниковую точку или на псевдоболезненное место сустава, - всегда наталкиваемся мы на те же гипобулические оборонительные аффекты. И, наоборот, для раздраженного гипобулического демона совершенно безразлично, забурлит ли он нам навстречу один раз пароксизмом дрожания и судорог или в другой раз низшим рефлекторным процессом, сумеречным состоянием или импульсивным взрывом аффекта.

Но обратим наши взоры еще раз на другую сторону дела. Тесному зубчатому соединению гипобулической воли с рефлекторным аппаратом соответствует у таких истериков часто резкое разобщение от целевой воли. Гипобулическая воля по своему отношению к целевой воле походит здесь на мрачного двойника, который толкает перед собой своего тщедушного и бледного брата. Во всех мелочах предоставляет он ему кажущимся образом первенство и полную свободу. Но при каждом решающем явлении он отталкивает его в сторону, как тонкую ширму и одним прыжком занимает его место. Как часто заставляла нас эта игра покачать головой. Это не всегда лицемерие, если тяжелый истерик заявляет: я хочу выздороветь. Но это производит впечатление лицемерия, так как воля эта так тонка и поверхностна и позади ее постоянно маячат очертания мрачного двойника, который перетянул к себе всю силу. И только что успели мы довериться этой целесообразной воле, потому что она смотрит на нас честными глазами, и начали ее уговаривать, убеждать и воспитывать, как вдруг вместо нее перед нами стоит уже двойник, который слеп и глух и импульсивно силен; и с гримасой сокрушает он все, что построили мы при содействии целевой воли. Нам, терапевтам, болезненно часто приходилось испытывать этот зигзаг, видеть, как истерик, который днями и неделями был рассудителен, доброжелателен и покорен, вдруг перескакивает на импульсивное сопротивление и на совершенно новую двигательную фазу. И если в первую секунду доминирует целевая воля, то, может быть, в следующую будет неограниченно властвовать гипобулика; причем в то время, как целесообразная воля отражается в лице, гипобулическая господствует над ногами. Они существуют одна рядом с другой, или они сменяют друг друга, но вместе они не встречаются. У одной не достает силы, у другой - цели, пока, наконец, в лечебном сеансе мы сильными раздражениями не заставим их вновь соединиться; причем соединение это сопровождается элементарным возмущением чувств и движений.

И здесь отсутствует высшее духовное посредничество; и здесь нет перехода, доступного психологическому вчувствованию. Напротив, еще в то время, пока мы тянем и давим и подталкиваем, совершенно не зная, сколько нам еще в поте лица предстоит продолжать, - вдруг наступает толчок, нечто почти физи- ческое, и пациент желает, он желает и может желать, и каждая мышца повинуется его воле. Из двух воль произошла одна, единая воля, которая обладает и целью, и силой, и спокойное затихание вибрации дрожащих мышц напоминает последнее жужжание разогревшегося махового колеса, с которого сняли приводной ремень.

Надо это пережить и пережить неоднократно, чтобы испытать это чувство. Здесь в психофизическом аппарате пациента произошло нечто, совсем элементарное, нечто пассивное, динамическое переключение между главными элементами его выразительной сферы. Там, где гипобулика диссоциировалась от целевой воли и судорожно сцепилась с легко возбудимым рефлекторным аппаратом, там возникает истерическое состояние. А там, где после размыка- ния этого ложного контакта гипобулика снова соединяется с целевой функцией в единую общую волю, там истерия излечена.

Такой представляется нам сущность, если ее устанавливать строго эмпирическим образом. Мы отказались от всяких вспомогательных конструкций и ограничились выделением и описанием в главных контурах того, что наблюдалось нами ежедневно и закономерно на больших сериях нашего военного материала. Самое существенное заключается в том, что гипобулика признается качественно характерным волевым типом, который вмещается в пределах общей выразительной сферы между целевой волей и рефлекторным аппаратом как инстанция, способная при известных обстоятельствах к самостоятельному функционированию, и в своих связях смещающаяся то в одну, то в другую сторону.

Является ли гипобулика патологическим созданием истерии и вообще представляет ли она что-нибудь специфическое для одной истерии? Для решения этого вопроса придется нам расширить горизонты нашего исследования. Выражение «по-детски» издавна напрашивалось само собой на язык у врачей и не - врачей, когда они пытались описать волевую реакцию истерика. „Кто, исследуя истерика, не восклицал сотни раз, что передним большое дитя» - говорит Janet 2). На войне при соответственных продукциях сильных взрослых мужчин часто являлось искушение сказать „нечто животное». Kehrer 3), один из опытнейших терапевтов военной истерии, сравнивал сцену активного лечения с объезжанием лошади. Сравнение вполне уместно, - другого, лучшего не существует. Истерик перед исцелением похож на лошадь перед загородкой. Его не уговаривают, его нельзя и попросту принудить, но его «укрощают». То, что для лошадей называют «укрощением», вполне походит на обозначенное нами у истерика, как полутелесные, душевные элементарные раздражения, которые одни и доходят до его гипобулики: попеременное использование кнута и мелких двигательных уловок, зычного командного крика и смутных, тихих успокоительных звуков. И с другими отличительными признаками, характерными для истерического поведения под гнетом лечения, встречаемся мы при объезжании лошади: недоступная никакому предварительному учету антагонистика из слепого сопротивления и автоматического послушания, несоответствие между этой реакцией и раздражением и точечное сужение сознания на актуальном сценическом фрагменте. В нескольких словах: способ, которым мы воздействуем на волю тяжелых истериков, покрывается понятием «дрессировка». И те из волевых результатов, что достигаются у детей в первые годы жизни посредством болевых раздражений, жестов и слуховых сигналов, все это также дрессировка; - и лишь постепенно, когда на гипобулике начинает развиваться произвольная воля, эта дрессировка посредством чувственных сигналов переходит в управление волей посредством мотивов, которое мы называем воспитанием.

Стриндберг в своей биографии 4) описывает гипобулический волевой феномен у ребенка: «Когда (мальчика) ждало удовольствие, напр., прогулка для соби- рания ягод, он просил разрешения остаться дома. Он знал, что дома он будет очень скучать. Ему так хотелось идти со всеми, но больше всего он хотел остаться дома. Другая воля, сильнее его собственной, приказывала ему оставаться дома. Чем больше его уговаривали, тем упорнее было сопротивление. Если же затем являлся кто - нибудь и, схватив в шутку за воротник, бросал его в телегу, то он повиновался, и был рад, что он освобожден от необъяснимой воли». В этом описании обрисовывается отчетливо не только гипобулика, но также и та диссоциация, когда она становится поперек развивающейся целевой воле.

Следовательно, то, что мы нашли у истерика, как какое - то инородное тело, этот демон и двойник целевой воли, в мире животных и у маленького ребенка находим мы, как волю вообще, как нормальный для этой ступени развития и более или менее единственный способ хотеть. Гипобулический волевой тип, это онтогенетически и филогенитически низшая ступень целевой воли, и именно как низшую ступень, называем мы ее гипобулической.

В кататоническом симптомокомплексе гипобулический тип содержится в самых резких своих проявлениях. Конечно, я не хочу этим сказать: кататонический негативизм идентичен истерическому или детскому, или животному негативизму. Я говорю лишь: кататонический синдром не является продуктивным новым созданием болезни шизофрении; он не возникает наподобие причудливого разращения опухоли, появляющегося на участке тела, где раньше ничего не было и где органически ничего быть не должно. Кататония не создает гипобу- лический симптомокомплекс заново, а лишь извлекает его на поверхность. Взяв нечто такое, что у высших существ служит важной нормальной составной частью в строении психофизического выразительного аппарата, она вырывает его из его нормального сцепления, она изолирует его, смещает его в его нормальных связях, и, благодаря этому, заставляет его функционировать черезчур властно и нецелесообразно тиранническим образом. Она делает этим на свой лад нечто подобное тому, что делают описанные формы истерии. И то обстоятельство, что столь различные типы заболеваний, как военный невроз и эндогенная кататония, строятся на том же гипобулическом радикале, показывает что, гипобулика является не только важной переходной ступенью в истории развития высших живых существ, ступенью в дальнейшем исчезающей и попросту заме- щаемой целевой волей. Оно указывает на то, что гипобулика - это остающийся орган, который бывает выражен более или менее сильно, но сохраняется и в душевной жизни взрослого.

И не только, как рудиментарный атавизм, как мертвый привесок. Напротив того, мы видим, что и у здорового взрослого гипобулика, как существенная составная часть, образует вместе с целевой функцией, взаимно дополняя друг друга, общую волю. Но здесь она не диссоциирована, как при истерии и кататонии, не бросается в глаза, как крупная самостоятельная часть в общем деле; но она спаяна с целевой волей в прочную функциональную единицу. Как раз те люди, которых мы называем характерами с силой воли, качеством этим обязаны своей хорошо сохранившейся гипобулике. Управляющий толпой государственный муж или полководец нуждаются часто в способности тетанизировать свою волю; на определенной цели, которая ее раздражает, воля как бы защелкивается настолько, что она уже ничего не видит по сторонам; обстоятельства вынуждают его судорожно сжаться, и тогда он не слышит уже никаких мотивов. Где воля тетанизирована, там суждение отказывается служить, поле зрения суживается, и самые близкие цели уже не находят отклика. А перебрасывание с одной цели на другую у натур с сильной волей происходит под давлением обстоятелств не в постепенных переводах, закругленных мотивами, но в формуле того толчкообразного внезапного опроки- дывания всей машины, с которым мы познакомились на истерической гипобулике.

Наоборот, вполне объективные ровные натуры, полные целесообразности, в любую минуту доступные любому разумному и справедливому соображению, - часто не обладают сильной волей: они не вожди. Они легко теряются, подобно Гамлету, в тщательно ими наблюдаемой противоречивой игре собственных мотивов, и разрушают таким образом постоянно всякое действие в самом начале. А те мощные гипобулики, у которых воля тетанизирована, бегут всегда на опасность, не видя ничего в слепом упрямом стремлении, даже если цель их стала бессмысленной. Они могут ввергнуть в несчастье и государство, и народ, в силу того же самого механизма, как, напр., истерик, судорожно уцепившийся за ренту, уже не замечает, как из его рук уплывает господство над собственным телом, а, под конец, его социальное и моральное существование.

Переход к области анормальной образуют, однако, те гипобулические состояния, когда натуры с недостаточной силой воли, находясь в ответственных положениях, теряют способность к целевому управлению и на- чинают метаться между упрямым упорством и отчаянной неустойчивостью; или те сцены паники, когда, вследствие одного подземного толчка 5), сотни тысяч жителей большого города переводятся внезапно на животную ступень воли и начинают куда - то рваться, оказывать слепое повиновение или застывать в камень.

Итак, мы убедились в следующем. Гипобулика сама по себе у взрослого человека не есть что - либо хорошее или плохое, что - либо рудиментарное или болезненное, но это существенная нормальная составная часть воли. Она связана обычно с целевой волей в неделимую функциональную единицу и содержится в общей воле implicite, без самостоятельных очертаний. Она не растворилась, она лишь связана - это и есть существенное в положении у взрослого. И таким только образом делается возможным то обстоятельство, что тотчас же после тяжелого травматизирующего переживания гипобулика появляется на миг перед нами, как самостоятельный синдром со всей ее чистой филогенетической атавистикой; а при истерии и кататонии она выступает, как двойник рядом с целевой волей, как почти вполне автономная инстанция, освобожденная из прочной цепи психомоторной выразительной сферы. Гипобулика у взрослого, следовательно, - это связанная, но способная к самостоятельному отделению составная часть выразительной сферы. И подвергнуться диссоциации она может, как в силу эндогенных процессов, так и вследствие жизненных травм.

Мы не можем входить здесь в более детальное сравнение гипобулических волевых феноменов истерика с такими же шизофренического кататоника; точно также не созрел еще для окончательного суждения и интересный вопрос, в каком отношении, психологическом, филогенетическом и анатомическом, эти гипобулические синдромы стоят к стриарным симптомокомплексам, т. е. к тем явлениям, со стороны воли и двигательной сферы, которые появляются в связи с повреждением полосатого тела в мозгу.

Во всяком случае, мы видим уже так, без всякой связи, здесь волю, там рефлекс, здесь телесное, там психическое; но понимаем, что вся центробежная половина животных проявлений жизни связана под видом выразительной сферы с тесной непрерывностью сверху и донизу. Мы видим, что гипобулика, как промежуточное звено, необходимое для понимания целого, ведет от целевой воли вниз к низшему рефлексу 6), может быть в известном соотношении с кататоническими и стриарными синдромами. Отдельные звенья цепи работают у здорового взрослого человека настолько согласованно, что оказывается невозможным извлечь их порознь, и только болезненные процессы позволяют нам распознать филогенетическое построение.

Важно лишь помнить о следующем. Всегда, когда отказывается служить высшая инстанция в выразительной сфере, не останавливается целиком весь аппарат, но руководство берет на себя по свойственным ей примитивным законам следующая по порядку инстанция. Так, когда пострадал пирамидный путь, начинают обнаруживаться в подчиненной спинальной рефлекторной дуге ранние детские рефлексы (Babinsky), и весь низший двигательный аппарат перестраивается для сепаратной собственной жизни по весьма упрощенным механизированным законам движения. Он уже не знает тогда упорядоченных сложных двигательных актов, но выполняет лишь обе простейшие мускульные функции; сокращение (спазм) и механическое ритмическое чередование между контрактурой и расслаблением (клонус).

А что произойдет, если у человека, вследствие внезапного душевного потрясения или из-за хронического аффективного конфликта, целевая сфера сделается недостаточной. Тогда руководство переходит к гипобулике, выплывают формы реакций, свойственные раннему детству, психомоторный выразительный аппарат устанавливается на ближайшую из более глубоких дуг действия; за элементарными раздражениями следуют элементарные волевые реакции по очень упрощенным схематизированным психомоторным законам. Гипобулика начинает свою самостоятельную собственную жизнь, складывающуюся не из сложных, мотивами обусловленных сочетаний, но только из простейших примитивных формул: волевой судороги, с одной стороны, с другой, из почти клонически ритмичной антагонистической игры между судорогой и расслаблением, между негативизмом и автоматизмом на приказ. И здесь наверху так же, как там внизу, на отделенной спинномозговой дуге, нечто толкообразное, упрямое, неподдающееся учету во временном и динамическом течении, и такое же отсутствие соответствия между раздражением и реакцией.

Куда же девалась непроходимая пропасть между органическими и функциональными нервными болезнями? При подобной точке зрения напряжение сопротивляющегося истерика представляется ничем иным, как младшим братом спинального органического мышечного спазма. Эта своебразная игра эмансипированной подчиненной субстанции воспроизводит с буквальной точно- стью способ функционирования, присущий спинальной рефлекторной дуге, с той лишь оговоркой, что он перенесен на высшую дугу действия выразительной сферы. Это не просто случайная параллель, но важный нервно - биологический основной закон, который, будучи давно известен в области низшей двигательной сферы, до сих пор не дождался применения в психиатрии неврозов. Если в пределах психомоторной выразительной сферы какая - либо высшая инстанция делается недееспособной, то самостоятельность приобретает ближайшая низшая инстанция по ее собственным примитивным законам.

Для понимания динамики истерических явлений будет совершенно достаточном, если мы все инстанции выразительной сферы несколько упрощенным образом раз- делим на три главных группы: целевая инстанция, гипобулика и рефлекторный аппарат, из которых каждая, если ее рассматривать в связи с ее приводящими путями, представляет собой известную дугу действия, аналогичную спинальной рефлекторной дуге,

Произвольное усиление рефлексов будет происходит по одним и тем же законам, независимо от того, какие побуждения, высшие ли рассудочные или импульсивные гипобулические, воздействуют больше на рефлекторный аппарат или соответствующие низшие психические и нервные автоматизмы; различие только в том, что гипобулической диссоциированной импульсивной воле рефлекторный аппарат подчиняется с более элементарной непосредственностью.

Часто встречается следующая связь между выразительными инстанциями. Она настолько типична для бесчисленных поздних стадий хронической истерии, что нам нужно рассмотреть ее поподробнее. Если в результате неполного отшнурования возникла, напр., слабость проведения в пирамидном пути, то мы находим в конечном органе, напр., в движениях ноги, следующую картину: мы видим, что отдельные целевые двигательные импульсы, идущие от высших мозговых центров, осуществляются более или менее совершенно. Коорди- нированные движения ходьбы и целевые происходят частично, но не в чистом виде, а в смеси или с окраской из спастических и клонических элементов. Спастическое расстройство походки соответствует, следовательно, ин- терференции между координационными импульсами высших центров и специфическими собственными движениями эмансипированной спинномозговой рефлекторной дуги. Но бывает и иная картина. Если такой спастический больной отдыхал долгое время и захочет затем подняться, то его координационный импульс не вызывает вообще никакого координированного движения, но лишь чистый спазм или клонус. Здесь, следовательно, высший центр действует на эмансипированный спинальный центр уже вовсе не как сложный тонко дифференцированный двигательный приказ, но лишь как раздра- жение вообще, как примитивное побуждение, на которое спинальная дуга отвечает по соответственным законам теми же самыми простыми клоническими и тоническими двигательными феноменами, как это наблюдается, напр., при грубом ударе по Ахиллову сухожилию. Мы можем, следовательно, формулировать так: В пределах выразительной сферы при частично - парализованной высшей инстанции низшая отвечает на ее импульсы или явлениями интерференции, или исключительно по своим примитивным собственным законам.

В области истерии находим мы этот закон в сфере высших дуг действия полностью в отношении между гипобуликой и целевой функцией. Военный истерик, которого я знаю положительно насквозь, приходит недавно ко мне, чтобы я дал о нем заключение. У него не сгибается левая нога; цель, которую он преследует, это добиться таким образом ренты. Намерение это совершенно неприкрыто; оно и действует, как главная причина, на способность к движению левой ногой. Но каким образом действует оно? Вовсе не так, как этого нужно было бы ожидать, и как мы это действительно и наблюдаем при целесообразной умной симуляции: вовсе не тем, что разумно приноравливаются, взвешиваются и целесообразно проводятся, смотря по их действию на врача, каждое мышечное движение, каждая поза, каждый шаг, каждое слово, каждый взгляд. Достаточно бывает создать в комнате выраженную целевую ситуацию, или прикоснуться врачу к левой ноге, чтобы началось то завыванье, крик, метание и пыхтение, которое мы часто уже описывали. Весь человек сжимается на месте и телесно и психически, переходит в положение обороны, пускает в ход все свои примитивные защитные механизмы и с шипением ощетинивает он свои иглы, как раздраженное маленькое животное, у которого хотят отнять его добычу. Известная цель, известное намерение дали начало этой сцене, но как только колеса завертелись, руль отказывается служить. Следовательно, в точности наподобие спинальной рефлекторной дуги: Целевая воля действует еще лишь как неспецифическое раздражение на гипобулическую низшую инстанцию, которая работает дальше по ее собственным примитивным законам в виде чистого HR - синдрома, т. е. в виде тех непосредственных тесных слияний из гипобулических волевых проявлений с рефлекторными процессами, как мы их нередко видели в истерических картинах болезни.

Цель раздражает гипобулику, не господствуя, однако, над нею.

Гораздо чаще еще, чем эти чистые картины, мы встречаем при хронических истериях тот другой вид с интерференцией между выразительными механизмами высшей и низшей инстанции, который изучен нами на спинномозговой рефлекторной дуге. Психофизическое поведение таких пациентов состоит из стертого, неразличимого и полного противоречий смешения целевых мотивов и гипобулических механизмов. Некоторое время проводится очень осмысленно известная тенденция, - напр., получить ренту. Затем вдруг как бы сбиваются с роли; начинается бессмысленное, упрямое топтанье на одном месте или капризный скачек, и все движение происходит то в полурефлекторных, то в продуманных формах. Эта смесь из упрямства, капризности и целевого устремления является в высшей степени характерной и прекрасно - знакомой истерической картиной, которая возникает из интерференции импульсов наполовину недостаточного целевого аппарата с гипобулическими собственными движениями. Таким образом, получаются крайне ломанные непредвиденные формы волевых кривых. Для того, чтоб добиться ренты, укладываются на целые годы в постель, стремятся к известной цели; а, стремясь к ней, действуют часто тем не менее нецелесообразно; ради маленькой ренты портят себе на годы наслаждение жизнью, между тем ради большего наслаждения возникло и самое стремление. Одинаково невозможно и наслаждаться жизненными инстинктами и отрицать их.

Сегодня смертельно больная, она бьется в судорогах для того, чтоб с дьявольской планомерностью оскандалить супруга, завтра баззаботно танцует на балу, а в следующую четверть года, чтоб наказать его снова, опираясь на палку, тащится она в санаторию - таким образом скачет вверх и вниз кривая между целесообразнейшей, полной интриг, дипломатией и гипобулическими мгновенными импульсами.

Часто задавали вопрос: слабовольны ли эти истерики? При такой постановке вопроса ответа найти иногда не удастся. «Это - слабость воли» - говорит обычно врач своему пациенту с абазией, который не хочет стоять на ногах. Слабость воли - конечно, ибо, если бы он сделал над собой усилие, он встал бы на ноги. Но разве как раз в этом нежелании не скрывается сила воли, сила настолько тягучая и упрямая, что многие здоровые люди с «силой воли» не были способны на нее за всю свою жизнь. Поэтому, коротко говоря: Такие истерики страдают не слабостью воли, но слабостью цели. Слабость цели - в этом суть психики, как мы убеждаемся на большом количестве хронических истериков. Только допустив разделение обоих волевых инстанций, поймем мы ту загадку: каким образом человек высшую силу воли может затратить на достижение картины жалкого убожества и затратить, не управляя движением, но не без определенной цели. Слабость цели не есть слабость воли. Слабость цели появляется и у натур с силой воли, если они попадают, как, напр., в панике, в ситуации, до которых они психически не доросли. Встречаются жизненные травмы, напр., крупные землетрясения, когда, как это известно из наблюдений, оказываются несостоятельными высшие душевные инстанции даже самого здорового человека, где раздражения переживаний проскакивают непосредственно через целевую сферу и тетанизируют гипобулику. „Потерять голову» - говорят очень удачно об этом состоянии, в котором между остатками целевых импульсов пробиваются низшие атавистические волевые органы, и руководство переходит к чередованию из ступора и слепого стремления прочь.

Состояние целевой слабости возникает, следовательно, из простой закономерной пропорции между силой раздражения и душевными задатками: чем сильнее удар раздражения, тем меньшая слабость нужна со стороны нервного аппарата, чтобы обессилить целевую сферу. Этот способ реагирования у нормального человека дает ключ к пониманию тесного сродства, которое, в клиническом отношении истерические механизмы обнаруживают как раз к острым синдромам испуга и паники. Истерия в громадных размерах, как массовое явление, вызвана ничем иным, как несчастными случаями в производстве и психическими военными травмами. Это вытекает само собой из наших исследований. Ибо испуг вызывает двойной результат: он раздражает прежде всего в сильной степени весь рефлекторный аппарат, а затем он остро выключает целевую сферу. Благодаря этому, сделавшаяся автономной гипобулика, может тотчас же с элементарной непосредственностью связаться с рефлекторным аппаратом, а в соединении с ним, по законам произвольного усиления рефлексов, вызвать, напр., истерическое дрожание. Просыпающаяся постепенно от своего оцепенения целевая воля находит тогда уже в значи- тельной мере упрочившиеся HR группы, для разъедине - ния которых нужна известная инициатива, которой индивидуум не проявит, если он, напр., вследствие стремления к ренте в этом не заинтересован. Вместо того насту- пает тогда ранее набросанное типическое хроническое состояние, где однажды оказавшаяся несостоятельной целевая сфера производит лишь не специфическое раздражение и не господствует уже над гипобулической дугой действия. Таким образом возникают те более окоченевшие и диссоциированные от целевого аппарата HP. синдромы, которые часто являются ничем иным, как окаменелостями острого синдрома испуга, когда - то имевшего место.

По аналогии с этим чисто острым способом возникновения истерии объясняется легко и хронический вид, где в невыносимых длительных ситуациях целевые функции постепенно разъедаются до тех пор, пока их не заместит, наконец, внезапно гипобулическая инстанция. Эту форму можно часто наблюдать в военной истерии, а также в истериях брака и семьи у женщин. Но и здесь окончательный толчок для развития истерии дается обычно аффектом; или же на почве скрытой хронической целевой недостаточности она проступает лишь эпизодически в форме истерического припадка при внешних раздражающих толчках, а истерический припадок представляет собой часто вполне чистый органический HR - синдром: импульсивно инфантильные механизмы волевого и аффективного разряда, непосредственно иррадиирующие в рефлекторную сферу.

1) Прямолинейна, поскольку дело касается равнодействующей волевых решений. Задаток мотивов антагонистичен и здесь.

2) Janet. Der Geisteszustand der Hysterischen. F. Denticke, Leipzig und Wien. 1894.

3) Kehrer. Zur Frage der Behandlung der Kriegsneurosen. Zeitschr. f. d. ges. Neur. und Psych. 36, 1, 1907.

4) August Strindberg, Der Sohn einer Magd. Georg M ller. M nchen, 1912, S. 56.

5) Е. Stierlin. ber die medizinischen Folgezust nde der Kata - strophe von Courrieres. Karger. Berlin. 1909.

6) Это очень схематическое изображение. В действительности не существует ведь никакой непрерывной цепи, а сложная система из главной установки (кора головного мозга, пирамидный путь, спинной мозг) и побочных установок (ганглии ствола, напр. ).

1-2-3-4-5-6-7-8-9