Общая психопатология

Карл Ясперс

Психическая жизнь всякого человека— это целостность, пребывающая во времени. Чтобы постичь человека, необходимо обозреть всю его жизнь от рождения до смерти. Специалисту в области соматической медицины приходится сталкиваться только с преходящей или хронической болезнью, а также с некоторыми частными аспектами наподобие пола или конституции; но он никогда не занимается личностью в целом. Что касается психиатров, то они всегда имеют дело со всей прошлой жизнью своих больных, с совокупностью их личностных и социальных связей. Всякая хорошо составленная история болезни перерастает в биографию. Психическая болезнь укоренена в жизни личности в целом; стоит выделить ее из этого общего контекста, как она станет непонятной. Описание этой целостности — жизни или биоса данной личности — мы называем биографией.

(а) Материал биографии

Сюда относятся любые факты, которые можно узнать о человеке. Не существует фактов, не принадлежащих к области биографики, не имеющих значения для того или иного момента биографии индивида или даже для всей его жизни в целом. Точные календарные даты переживаний, событий, действий — все это суть части целостной биографической картины.

(б) Постижение жизни личности на основании ее биографии

Временной аспект биографических данных — это не столько чередование сменяющих друг друга событий (количественный момент), сколько формирование пребывающего во времени гештальта из тех элементов, которые составляют жизнь (качественный момент). Мы познаем этот временной гештальт, во-первых, в последовательности биологических событий, во-вторых, в истории внутренней жизни и, наконец, в-третьих, в конкретных действиях и достижениях личности.

1. Всякому живому существу (в том числе и человеку) свойственна определенная типичная продолжительность жизни, способная варьировать в достаточно широких пределах, но имеющая конечный непреодолимый предел. Этот временной отрезок членится на типичные возрастные периоды и критические стадии. Таков временной гештальт «биологического» человека, претерпевающего изменения в ходе биологического процесса.

2. На этой основе происходит внутреннее развертывание каждой данной, единственной в своем роде жизни — тесно связанной со своим началом, с первыми переживаниями, с преобладающими элементами опыта. Из беспредельного множества возможностей, имеющихся в самом начале жизни, отдельные возможности исключаются одна за другой по мере своего осуществления — пока, наконец, сама возможность данной жизни не исчерпывается ее завершающим осуществлением. Вокруг компактного множества того, что было воплощено в действительность, лежит поле отвергнутых, упущенных, потерянных возможностей.

3. Для истории внутренней жизни индивида существенно важны действия и достижения, в которых данный индивид объективирует себя, принимая участие во всем, что имеет общезначимый характер.

Все это развитие имеет место в спокойном процессе становления, роста и взросления; но в этом же процессе происходят критические перевороты, внезапные вторжения нового, когда продвижение вперед начинает осуществляться уже не шагами, а скачками.

Биография — это всегда описание единственной и неповторимой человеческой жизни, взятой в совокупности временных связей: биологических (наследственность индивида), психологических (взаимоотношения индивида с семьей, близкими, обществом), духовных (место индивида в объективной традиции ценностей). Следовательно, биографический аспект выводит на просторы более широкого исторического подхода, при котором человек видится внутри обширного потока событий — с точки зрения онтогенетического развития (как неповторимый индивид), с точки зрения филогенетического развития (как представитель своего вида) и, наконец, с точки зрения собственной личностной истории в контексте традиций человечества в целом и той культуры, к которой данный человек относится. Мы стремимся увидеть высшее единство, внутри которого индивид пребывает и развивается, в котором он, претерпевая свое становление, принимает участие, которое он, так сказать, представляет, отражает и воспроизводит своей биографией. Но мы ничего не знаем о филогенетической истории человеческой души; нам почти ничего не известно и о первобытной душе. Единственное, чем мы располагаем — это более или менее значительный багаж знаний об истории нескольких последних тысячелетий и о нашем собственном народе, а также кое-какие сведения о развитии в детском возрасте и о наследственных связях. Крупномасштабные генетические аспекты исторической картины, исчезающей во мгле первобытного мира, равно как и заявления о том, что этот мир оказывает свое воздействие на психику современного человека, в общем смысле, конечно, верны; но, будучи взяты в любом конкретном, более или менее определенном смысле, они обладают всеми признаками фантастичности. Биографика должна ограничиваться историями жизни отдельных индивидов; из множества фактов, способных пролить свет на наследственность и традицию, она может выбирать только те, которые находятся в непосредственной связи с конкретной, отдельно взятой жизнью.

(в) Границы отдельной жизни (биоса) и ее описания

Мы стремимся обнаружить единство, завершенность и полноту осуществления в рамках отдельно взятой жизни. Но лишь немногие жизни завершаются естественным образом (большинство людей умирает преждевременно); и ни одна жизнь не осуществляется в полной мере. Многое объясняет то, каким мы видим человека в момент его смерти. С наступлением конца картина жизни данного человека трансформируется для нас в некую незыблемую целостность. В течение жизни всегда сохраняются какие-то возможности; то, что еще предстоит, чревато новыми реалиями и новыми действиями, способными придать новое значение тому, что происходило в прошлом. Смерть наносит удар понятиям, с которыми мы подходили к живому. Но если мы станем рассматривать живого человека так, словно перед нами мертвец, это будет выглядеть антигуманно и сделает взаимный контакт невозможным. Мы не должны подводить черту под человеком и вести себя так, будто хороним его заживо (аналогично, мы не должны относиться к текущему событию как к чему-то такому, что всецело относится к прошлому, дистанцироваться от жизни, как если бы вся она уже пребывала в истории, отказаться от активного соучастия ради пассивного наблюдения). Формируя для себя образ умершего, мы ощущаем, во-первых, незаконченность — особенно если речь идет о ранней смерти («непрожитая жизнь вспыхивает и сгорает…»— Майер [C. F. Meyer])— и, во-вторых, незавершенность: ни одна жизнь не реализует свои возможности в полной мере. Не существует такого человека, который мог бы стать «всем». В процессе самоосуществления человек может только делаться все меньше и меньше. «Завершенности» человек может достичь только через понимание, созерцание и любовь ко всему тому, чем он никогда не сможет стать. Таким образом, единство и целостность отдельно взятой жизни — это всегда не более чем идея.

Но совокупное содержание жизни невозможно выявить в рамках биографии. Фактическая сторона биографии бесконечна. Она включает все, что нам удалось проанализировать в форме отдельных фактов психической жизни, понятных и причинных связей. Она коренится в конституции, которая никогда не может быть постигнута до конца; она определяется случайными жизненными обстоятельствами, постоянно меняющимися ситуациями, разного рода неожиданностями и внешними событиями. Она включает в себя внутреннюю переработку, усвоение или отвержение вещей, построение или разрушение души и ее мира, подчинение ходу событий или его активное планирование, всю эту внутреннюю деятельность, диалектика которой пронизывает исторический аспект всякой человеческой жизни. Как бы активно мы ни стремились к постижению такой жизни во всей ее целостности, мы никогда не продвинемся на этом пути хоть сколько-нибудь далеко. Никакое знание о жизни не может проникнуть за пределы эмпирического и постижимого в отчетливых, ясных терминах, по ту сторону которых мы неизбежно теряемся в туманных спекуляциях. Размышляя о воззрениях философов, от Плотина до Шопенгауэра, на человеческую жизнь, Бинсвангер справедливо замечает: «Мы сталкиваемся с идеей божественного миропорядка, в котором все течение внутренней жизни человека, все жизненные функции, все, даже самые незначительные события внешней жизни каким-то образом предопределены и взаимосвязаны. На долю нашего материалистического века выпала задача рационального, научного исследования этих частных областей человеческой жизни… задача, предполагающая обостренное внимание к их методологическому смыслу, без чего невозможно понять задачу и смысл научного поиска в пределах каждой из этих областей». Иными словами, абсолютная биография означала бы картину личности, взятой в ее истинной сущности, во всей целостности охватывающего ее и движущего ею метафизического бытия. Но нашего эмпирического знания недостаточно, чтобы исчерпать бесконечное множество частных фактов каждой отдельной жизни и, таким образом, в полной мере осуществить задачу составления биографии отдельной личности с точки зрения вечности. Эмпирическая биография, сообщающая нечто о данной личности и пытающаяся, так сказать, обобщить итог ее жизни, должна удерживать человека в рамках биографических категорий частного характера, которые ни в коем случае нельзя считать исчерпывающими. Будучи сторонниками рационального познания, мы должны сохранять верность биографическим описаниям «открытого» типа, не пытающимся «охватить» и «укротить» целостность жизни и те глубины «человеческого», которые уже не доступны психологическому познанию и в которые дано заглянуть одним только поэтам и философам. Самое большее, что мы можем сделать в области биографики — это дать единственный в своем роде отчет о жизни конкретной, неповторимой личности. Что же касается непознаваемого, то его можно будет прочувствовать на основании рассказанного.

(г) Исследование, движимое идеей отдельно взятой, неповторимой жизни (биоса)

Продвигаясь по пути, ведущему к полной, абсолютной биографии единственного в своем роде индивида (напомним, что задача составления такой биографии в принципе невыполнима), мы получаем в свое распоряжение ряд специфических научных категорий — биографических категорий, которые позволяют нам охватить взглядом относительную целостность развертывающейся во времени жизни. Это средства нашей биографики; с их помощью в контексте отдельной биографии проясняются факторы общезначимого характера. Составляя научную биографию, мы делаем две вещи: во-первых, обрисовываем и описываем все то, что становится доступно для нас в процессе накопления биографических подробностей общего характера, — в результате чего биография становится изложением конкретного случая, — и, во-вторых, пытаемся постичь и прочувствовать данного индивида в его истинной сущности и внутренне принять участие в его жизни. В итоге он перестает быть всего лишь случаем и становится незаменимым образцом «человеческого» в его исторически определенной форме. Пока наш дружественно настроенный взгляд видит в нем именно это, он, безотносительно к степени своей реальной исторической значимости, остается для нас чем-то незабываемым и незаменимым. Правда, все, о чем можно помыслить, уже несет в себе некое обобщение; но, пользуясь этими нашими частными формами мышления, мы в нашем отчете о жизни другого человека выявляем нечто такое, что не поддается обобщениям и остается «просто» непреложной данностью.

Настоящая глава посвящена рассмотрению специфических форм интерпретации и классификации того биографического материала, который попадает в наше распоряжение. Формы, о которых идет речь, характеризуются двойственностью: с одной стороны, они дают нам средства для обретения некоторого общего знания, а с другой стороны — направляют наше внимание на то, что единственно и неповторимо.

§1. Методы биографики

(а) Сбор, упорядочение, представление материала

Сбор материала — это приведение в единство всех фактов жизни индивида, его собственных высказываний, сообщений и отчетов о нем, результатов тестирования его способностей, всего того, что непосредственно или опосредованно служит объективации его жизни. Все, что сообщает хоть что-нибудь о жизни индивида, может стать материалом для его биографии. Упорядочение материала может осуществляться по-разному, но все подробности должны быть представлены в отчетливой, обозримой форме. Для целей биографики важно, чтобы материал упорядочивался на хронологической основе. События, сообщения, письма и т. п. должны располагаться в хронологическом порядке, с указанием всех дат. В этом виде они составляют исходный материал для всякой дальнейшей биографической работы. Этот материал должен быть по возможности полным, без пробелов. Представление материала, следующее за всей этой предварительной технической подготовкой, составляет особую проблему. В представляемой лаконичной, прошедшей тщательный отбор, структурированной картине отдельная жизнь должна проявиться во всей своей целостности. Мы не получим никакой картины на основании одного только собрания частностей или простой аранжировки отдельных данных в хронологическом порядке.

Возникает вопрос: каким образом можно наглядно представить человека в целом и в его глубинной сущности? Живой человек в каждый данный момент времени присутствует в «сиюминутности» своего наличного бытия, но не как целое. Целое может оказаться в фокусе нашего поля зрения только в результате обобщения и представления всей жизни человека.

Итак, сбор материала и его представление исключают друг друга. Любая попытка сочетать эти два момента порождает досадную путаницу. Для каждого отдельного случая необходимы как сбор, так и представление материала: собранный, исчерпывающий материал должен быть готов для любых новых исследований на его основе, а представление этого материала, то есть его оформление, осуществленное в определенный момент времени для решения определенной задачи, должно быть готово к повторному использованию в свете новых идей — так, чтобы различные варианты представления одного и того же материала могли стимулировать и дополнять друг друга. Представление материала можно считать испорченным, если в нем нет ничего, кроме исходного «сырья»; с другой стороны, процесс сбора материала терпит ущерб, если в него вмешивается представление материала. Упорядочение фактов — если только оно не осуществляется в соответствии с некоторыми внешними точками зрения на сбор и систематизацию данных — есть уже их интерпретация и представление.

(б) Описание конкретных случаев болезней (казуистика) и биографика

Существует принципиальное смысловое различие между описанием больного как частного случая того или иного общеизвестного расстройства и описанием его же как единственного, неповторимого представителя рода человеческого. Направляя свое внимание на первый, общий аспект психического расстройства, я не испытываю необходимости в целостной биографии; мне нужны только конкретные, относящиеся к данному аспекту факты, и я, по мере возможности, пытаюсь выявить их в казуистическом описании. Когда же я сосредоточиваю свое внимание на индивиде, я пытаюсь увидеть его жизнь в целом; при этом элементы общего характера служат средством постижения и представления, но не составляют моей цели. Любовь к отдельному «случаю» побуждает меня обратить его в нечто большее. Индивид, как нечто историческое и неповторимое, вписывается в ту совокупность живых форм, которую мне довелось наблюдать и которая хранится в моей памяти. Казуистические описания (истории болезни) относятся к области общего знания, тогда как биографика всегда указывает на конкретного индивида.

В случае казуистики отбор существенно важных и достойных упоминания явлений осуществляется на основании только одной точки зрения. В случае же биографики основным фактором служит единство данного индивида как внутренне связной целостности. Именно это единство управляет отбором точек зрения, позволяющих рассмотреть целое с должной полнотой.

Индивид может что-то значить и с исторической точки зрения. Но для психопатолога, посвятившего себя исключительно казуистике, он существует вне какой бы то ни было исторической роли или объективной оценки и представляет всего лишь выражение того или иного идеального типа.

(в) Настоящее как исходный пункт

Как правило, биографический материал добывается только благодаря опросам и сбору документов. Наблюдатель может участвовать в жизни другого человека лишь на правах преходящего, временного фактора. Врач имеет своих больных перед собой, он общается с ними, помогает им и оказывает воздействие на их жизнь в течение более или менее длительных периодов времени. Жизнь больного раскрывается врачу, в меру восприимчивости последнего, как целостный фрагмент развития данного больного в данный период времени. Чем ближе врач к больному, тем полнее раскрывается перед ним соответствующее развитие, тем больше вероятность того, что он сумеет воспринять его наиболее значимые, решающие элементы. Весь промежуток времени от рождения до смерти, в других случаях явленный врачу ретроспективно и в сжатой форме или нуждающийся в умозрительной реконструкции с его стороны, может быть воспринят и пережит как настоящее во всей своей конкретности — если только врач уделит свое внимание всему тому, что уже произошло в жизни его пациента и что еще могло бы произойти. Фон Вайцзеккер считает, что в психотерапевтической деятельности опыт полной вовлеченности врача в жизнь больного возможен постольку, поскольку личность врача становится фактором развития событий, происходящих в личностном мире больного. В итоге терапевт и больной становятся актерами одного и того же спектакля; врач принимает участие в судьбе больного, вместе с ним проходит через все его кризисы, испытывая на себе всю меру их серьезности. Фон Вайцзеккер заинтересован в том, чтобы обратить такое биографическое восприятие («восприятие в терминах биографики», biographische Wahrnehmung) в основу для новых прозрений.

Типичную стилистику биографических событий он обобщает следующим образом: «Дана определенная ситуация, возникает определенная тенденция, напряжение нарастает, кризис достигает кульминации, вторгается болезнь, и вместе с этим вторжением или вслед за ним первоначальная ситуация разрешается; наступает новая ситуация, которая затем стабилизируется». Событие, драма, кризис, разрешение — все это суть для него биографические категории, вмещающие в себя «целостные события»; из них уже невозможно исключить так называемые случайные события, а соматические болезни (вплоть до тонзиллита и др.) могут при случае играть в них существенную роль. Он обнаружил, что соматические болезни «возникают в поворотные моменты биографических кризисов или находятся в неразрывной связи с самыми коварными кризисами всей жизни… что болезнь и симптом обретают значение душевных устремлений, моральных позиций и духовных сил; соответственно, в биографии видится нечто вроде общей основы для всех соматических, психических и духовных аспектов человеческой персоны». Смысл и границы своего «биографического восприятия» он определяет следующим образом: «Недопустимо прилагать категории биографического подхода без разбора ко всему, что выявляется при анамнезе или исследовании. Биографический метод — это не объяснение, а род наблюдающего восприятия. Используя его, мы не обнаруживаем никаких новых факторов или веществ наподобие излучений или витаминов. Но он оказывает преобразующее воздействие на фундаментальные категории объяснения. Включение субъективного фактора в методологию исследования — это точка, в которой возникает сдвиг фундаментальных категорий».

Вместе с тем биографическое восприятие может вводить в заблуждение. Если эмпирического материала слишком мало, такое восприятие способно порождать почти произвольные выводы. В качестве иллюстрации приведем хотя бы следующее рассуждение: «Во время эпидемии лицо, испытавшее душевное потрясение, легко заражается и может умереть — при том, что окружающих болезнь может не затронуть вовсе. Это обстоятельство известно и широко признано, особенно в связи с эпидемиями холеры: смерть Гегеля и Нибура от этой болезни была обусловлена впечатлением, произведенным на них парижской революцией 1831 года».

Хотя фон Вайцзеккер не сопровождает свою обобщенную трактовку проблемы никакими конкретными «данными» — по меньшей мере в подразумеваемом им смысле, — он все же обращает внимание на один аспект медицинской казуистики, который исследователи слишком легко забывают. Существует принципиальное различие между нашим восприятием случая как проявления чего-то общего (таков научный подход) и нашим восприятием того, что явлено нам как нечто единственное, как загадка, для разъяснения которой любые утверждения общего характера совершенно непригодны (таков подход, основанный на общности судеб, экзистенциальном и метафизическом опыте). Разница принципиальна потому, что здесь, у последних пределов научного познания, любая коммуникация может основываться только на непосредственных данностях нашего опыта: «Я могу сообщить, но не могу обобщить то, что я знаю». Согласно фон Вайцзеккеру, «наиболее важные стимулы не могут быть переведены в понятийную форму», — хотя в другом месте он же утверждает, что «понятийных определений отнюдь не следует избегать». Впрочем, такие определения едва ли вообще возможны, если понимать под ними ссылки на какое-то объективное, доступное проверке знание. Тот обобщающий элемент, на который можно было бы указать в данной связи, есть не общее, объективируемое благодаря нашему познанию, а универсалия, философски объясняющая историческое проявление абсолюта, или одна из категорий, используемых при объяснении стиля, типа и формы (здесь, впрочем, надо заметить, что только неповторимое и непредсказуемое объяснение достигает цели).

Существует также принципиальная разница между раскованностью исследователя — свободного от каких бы то ни было предвзятых схем и совершенствующего свою восприимчивость, подчиняющегося фактам и доверяющего интуиции, — и соучастием врача в судьбе пациента: ведь когда врач сам вовлекается в перипетии чужой жизни, всякого рода случайности, интуитивные догадки, безграничные возможности для интерпретации на мгновение обретают для него метафизическую неоспоримость. Он уже не смотрит на вещи глазами одного только эмпирического разума. Поэтому он может лишь рассказать о том, что обрело для него статус очевидности, сделать это наглядным и осязаемым, но не доступным объективной верификации: ведь он сам, по существу, не может знать, было ли это в действительности или нет, и не имеет средств для проверки самого себя. Сила воздействия его рассказа коренится в живости видения: «рассказывая повторно, ты говоришь уже о чем-то совсем ином».

(г) Идея единства биоса

В течение всей своей жизни человек, несомненно, остается единым целым — не только потому, что его телесная сфера при всех затрагивающих ее материальных изменениях, трансформациях формы и функций остается той же, но и благодаря осознанию собственной идентичности и памяти о своем прошлом. Говоря о единстве человеческой жизни, мы, однако, имеем в виду не эти формальные проявления единства, а скорее то единство, которое обнаруживается в связности внутреннего и внешнего опыта человека, его переживаний, действий и поведения — связности, которая объективируется в совокупности явлений, составляющих биос. Но такое единство постоянно находится под вопросом. Человек, так сказать, «распыляется», допускает отсутствие связей между происходящими с ним событиями; внешние события «наваливаются» на него как нечто чуждое; он выказывает забывчивость, он изменяет себе, он претерпевает радикальные метаморфозы. Но даже при наличии относительно связной картины биографическое исследование может лишь выделить из общего контекста то, что оно хочет представить. Оно не способно вернуть единство тому, что уже было разделено. Но единство, заключенное в живом человеке — то самое единство, вокруг которого биограф кружит со своими образами и понятиями, — представляет собой не объект, а лишь принятую «к сведению» идею. Эта идея единства сама поддается структурированию. Она необходима биографу; но он вовсе не должен постоянно размышлять о ней. Во всех своих многообразных модусах она указывает на пределы нашей способности к познанию; и в то же время она сообщает последней все новые и новые стимулы. Она держит наши глаза открытыми, чтобы мы не ограничивали себя преждевременными единствами, будто бы составляющими искомую целостность.

(д) Фундаментальные категории биографики

Идея единства биоса сама по себе объективируется только в формальных схемах (начиная со схематического представления о пребывающем во времени гештальте); но благодаря ее использованию мы открываем для себя категории, с помощью которых удается в общих терминах понять то, что методологически представляется как биографический материал (иными словами, мы открываем для себя не единство как таковое, а ряд частичных единств). Категории, о которых идет речь, распадаются на две группы, соответствующие причинным и понятным связям. К первой группе относятся биологические категории течения человеческой жизни — то есть различные возрастные периоды, типичные фазы и процессы (см. §2 настоящей главы). Ко второй группе относятся категории истории внутренней жизни человека: «первое переживание», «адаптация», «кризис», «развитие личности» и т. п. (§3 настоящей главы). Все эти категории обозначают то общее, что содержится во всякой биографии. Общее может быть предметом научного обсуждения; что касается специфического и частного, принадлежащего данному биосу, и только ему, то оно может быть лишь описано во всей своей конкретности. Биографическое исследование — это не просто приложение общих категорий к конкретному материалу; оно объединяет общее и неповторимое в единой разъясняющей среде. Общее знание, достигаемое на основе использования категорий, и составляет предмет настоящей главы.

(е) Замечание о гуманитарной биографике

Биографии, создаваемые в рамках гуманитарных наук, охватывают мир, направления духовной жизни, исторические периоды в той мере, в какой они представлены в личности и проявляют себя через нее. Они также занимаются объективными проявлениями и достижениями, делающими данную личность интересной для исследования. Авторы сплошь и рядом выказывают отсутствие интереса к психологическим реалиям, обходят их стороной, не умеют их распознать или трактуют их более или менее фантастически. Но все это не биографии в подразумеваемом здесь смысле — то есть в смысле описания единственного и неповторимого биоса отдельного человека. К биографиям в нашем смысле близки не очерки в жанре «жизнь и творчество», создаваемые без сколько-нибудь определенной цели, а скорее литературные описания, в которых действительный материал перемежается разного рода комментариями. Литературный мир интересуется биографиями лишь постольку, поскольку они включают в себя достижения творческого духа, и пренебрегает так называемыми приватными моментами. Отсюда — поразительно малое число настоящих, реалистических биографий.

И все же, с точки зрения нашего интереса к биографике, гуманитарные науки очень важны, так как именно они предоставляют в наше распоряжение обильный материал. Полноценная и правдоподобная документация сохранилась только о жизни исторических личностей. Мера обозримости их биосов несопоставима с тем, что мы можем знать о больных, правонарушителях, обычных людях. Такой человек, как Гете, безотносительно к степени своего исторического величия, представляет собой бесценный объект для биографики — ибо после него сохранилась обильная документация (произведения, письма, дневники, записи разговоров, отчеты), усилиями специалистов-филологов приведенная к упорядоченному, легко обозримому виду.

(ж) Достижения психопатологической биографики (патографии)

Итак, наиболее богатый материал для биографики обнаруживается в жизнеописаниях исторических личностей. Но старательность, с которой в настоящее время составляются истории болезни, анамнезы и катамнезы, позволяет представить биосы отдельных больных со значительной степенью наглядности и непосредственной убедительности. Задача составления таких биографических описаний отнюдь не является чем-то новым. Биографии душевнобольных писал еще Иделер. «Биографии» — это такие истории болезней, которые не столько пытаются представить отдельный феномен или отдельного индивида всего лишь как частный случай известного заболевания, сколько предназначены для наглядной демонстрации жизни человека в целом (именно в этом смысле Бюргер-Принц [Bьrger-Prinz] справедливо называет «биографией» свою патографию Лангбена [Langbehn]). В идеале психопатолог стремится к ясному, живописному и наглядному представлению жизни больного. Хорошо составленные «истории болезни» могли бы с успехом называться «портретами» индивидов, интересными не только как иллюстрации определенных типов заболеваний, но и как образы живых людей. Таким образом, нозология и биографика составляют два полюса одного единства.

Обозревая множество психиатрических биографий и историй болезни, мы можем видеть, насколько различны подходы к способу представления наблюдаемых фактов и явлений, присущие тем или иным историческим эпохам и культурам. Иногда особое внимание обращалось на сенсационных персонажей — в особенности на преступников; в других же случаях истории болезни всецело сосредоточивались на предполагаемых универсалиях и в итоге вырождались в нечто скучное и бессодержательное. Затем появилась школа Крепелина с ее описаниями течения заболеваний (исследования при этом руководствовались идеей нозологической единицы, а иногда и дружески-сочувственным отношением к отдельному случаю; процедура превратилась в метод нозологического исследования, незаметно перерастающий в настоящую биографику). В определенный период возобладала тенденция к анализу патологических явлений у знаменитых людей; сфера психопатологического исследования существенно расширилась благодаря вовлечению высокодифференцированного материала, который мог быть предоставлен только такими случаями.

И все же до последнего времени интерес к биографике значил для психиатрии не так уж много. Стимулирующий потенциал биографических исследований так и не был осознан по-настоящему. Среди историй болезни мы обнаруживаем сравнительно немного настоящих биографий. Даже психотерапевтические истории болезни, для которых идея биографики кажется чем-то само собой разумеющимся, представляются в данном отношении скорее недостаточными. Достижения предшественников не могут нас удовлетворить — даже если мы сделаем скидку на трудности, связанные с публикацией историй все еще живых людей. Мы слишком часто сталкиваемся с аморфными и бесконечными массами материала, скованного рамками предвзятых теоретических представлений. Нередки образцы анекдотических и сенсационных сообщений, а также рассказов о всякого рода терапевтических «чудесах». Настоящая биография должна дать позитивную картину целой жизни, рассмотренной со всех возможных точек зрения. Эта картина, в своем роде, должна быть единственной и репрезентативной; она должна обеспечить конкретную ориентацию благодаря тем психопатологическим догадкам и открытиям, которые нашли в ней свое отражение.

Если бы мы имели в своем распоряжении набор таких тщательно составленных биографических картин, это могло бы послужить наилучшим из всех возможных введений в психопатологию. Только биографическое представление развитых случаев способно со всей ясностью показать, что именно в общих понятиях все еще остается произвольным и недостаточно содержательным, какие моменты не выявляются при мимолетном, недостаточно тесном общении, а также в «усредненных» случаях.

(з) Искусство составления историй болезни

Истории болезни, попадающие в научные публикации, служат подтверждению некоторых общих положений. Как ни странно, их авторы обращают мало внимания на композиционный аспект изложения. Даже выдающиеся исследователи часто выказывают в этом вопросе явную неаккуратность. В данной связи уместно сделать несколько замечаний.

Важно, чтобы в распоряжение читателя была предоставлена картина, выполненная со всей тщательностью, шаг за шагом, предложение за предложением, абзац за абзацем. Отсюда вытекают следующие требования. Представляя нечто, мы должны каждый раз делать это по возможности исчерпывающе. Повторять одно и то же, пусть в других выражениях, нельзя; все, что в материале повторяется, должно быть сведено воедино. Любые перечисления должны быть сведены к минимуму (более того, собрания всякого рода данных лучше давать отдельно от изложения истории болезни в собственном смысле; простое, мнимо объективное воспроизведение заметок в больничном журнале следует считать дурным тоном). Лаконичность изложения способствует выразительности картины. Хронологические и психографические данные вполне могут обобщаться в виде таблиц. Но само изложение должно являть собой запоминающуюся, если не сказать незабываемую, картину.

Представление материала должно варьировать в зависимости от того, о чем идет речь в каждый данный момент. Сведения из области феноменологии, моменты психологически понятного развития, драматически насыщенные события, расширяющиеся круги фактов, свидетельствующих о переломе в жизни больного, демонстрация соматических данных — все это должно модифицироваться в биографических описаниях согласно тому, какова природа материала и с какой именно точки зрения он рассматривается.

Структура биографической истории болезни не должна следовать какой бы то ни было заранее заданной схеме. Скорее напротив, она должна диктоваться самим материалом. Теоретические понятия следует использовать только как средство, помогающее внятно описать наши наблюдения. Это означает, что наблюдатель должен всецело подчиниться эмпирике наблюдаемого. Благодаря нашему искусству видеть и непреложному характеру того, что мы видим, естественным образом формируется определенный порядок, и точные определения приходят сами собой. Ценность описания определяется тем, насколько тесно оно связано с действительностью; и избираемые слова должны непосредственно отражать действительность. Теоретические понятия используются для — структурирования того, что мы видим; они играют определенную роль как инструменты отбора и как способ осознания того, что именно служит предметом представления.

Частности могут быть отчетливо представлены только исходя из целого, из совокупности всех фактов. Поэтому работа осуществляется постепенно: от сбора данных, через их техническое упорядочение (в виде хронологических и психографических таблиц) — к их представлению во всех подробностях. После первой же попытки мы сможем лучше ощутить то, о чем сообщает нам наш материал. Поэтому в конце необходимо заново проверить и доработать изложение в свете того, что было забыто, обойдено вниманием, недостаточно подчеркнуто, не до конца обосновано эмпирическими данными.

§2. Биос как биологическое событие

Процесс непрерывного изменения целостного организма проявляется в виде последовательного ряда возрастов и в виде типичных рядов таких явлений, как припадки, фазы и процессы. У людей любое биологическое событие, находящее свое выражение в психике, так или иначе перерабатывается душой, модифицирует ход событий психической жизни, проявляет себя как нечто, относящееся не столько к биологии, сколько к сфере духа; оно усваивается духом, который либо способствует дальнейшему развитию оказанного им воздействия, либо тормозит это воздействие. В исследованиях человеческой души все чисто биологические моменты играют маргинальную роль; они постижимы лишь опосредованно, с помощью чего-то иного. Поэтому, обсуждая биологические события, мы всякий раз должны оглядываться на то, что не относится к биологии; аналогично, при обсуждении истории жизни индивида мы должны учитывать биологические факторы, ибо без них души как таковой не существует. В действительной жизни биологическое, душевное и духовное составляют неразрывное единство, но для науки их смысл принципиально различен. Научный подход предполагает их умозрительное разделение с последующим установлением взаимосвязей.

(а) Возрастная периодизация

О глубинном различии между событиями, происходящими в сфере живого, и событиями чисто механической природы свидетельствует то обстоятельство, что в развивающемся организме имеют место определенного рода эндогенные изменения: восходящее развитие в период роста и созревания, медленно сменяющие друг друга фазы в период зрелости, развитие вспять (инволюция) на завершающей стадии жизни. Чередующиеся периоды жизни различаются в аспекте соматических (морфологических и функциональных) характеристик, равно как и в аспекте типологии психической жизни. Поэтому любые болезни несут на себе печать того возраста, в котором они проявились. Некоторые болезни однозначно связываются с тем или иным возрастом.

1. Биологический возраст. Любой разновидности живого свойственна определенная типичная продолжительность жизни. Гигантские черепахи доживают до трехсот, слоны — до двухсот лет. Человек очень редко доживает до ста лет, в исключительных случаях — до ста восьми (Пюттер [Pьtter]). Срок жизни большинства животных короче; например, лошади живут около сорока лет. Жизнь бессмертна только благодаря способности к самовоспроизведению. Жизни любого существа неизбежно приходит конец — либо вследствие деления (если это существо одноклеточно), либо вследствие смерти. Смерть — результат односторонней дифференциации и специализации клеток многоклеточного организма. Из-за дифференциации клетки частично утрачивают способность к дальнейшему делению; что касается нервных клеток, то они утрачивают эту способность полностью. Любая неспособная к делению клетка через какое-то время гибнет. Естественный биологический процесс обеспечивает любой организм своего рода «внутренними часами», которые выполняют функцию регулятора. Эти «часы» определяют момент начала секреции половых гормонов при половом созревании, устанавливают срок «службы» неспособных к делению клеток и т. д. Процесс перехода от одной возрастной «конституции» к другой необратим. В критические моменты — в частности, в период полового созревания — имеет место своего рода «реорганизация» всего набора свойств индивида. Трудно определить, что именно в этом процессе беспрерывной трансформации остается неизменным: ведь это неизменное также, в свой черед, подвергается каким-то модификациям.

Целостную человеческую жизнь всегда было принято членить на отрезки — длиной в семь (Гиппократ), десять, восемнадцать (Эрдман [J. E. Erdmann]) лет или на отрезки какой-либо иной длительности. Но любое такое членение так или иначе учитывает три больших периода человеческой жизни: рост, созревание и инволюцию (заметим, что число периодов может быть увеличено, если принять во внимание переходы между ними и более мелкие деления). При этом реальный возраст, которому соответствует тот или иной переломный момент жизни, может колебаться в весьма широких пределах; так, менструации могут начинаться как в 10 лет, так и в 21 год (в среднем — в 14 лет), тогда как менопауза — в возрасте от 36 до 56 лет (в среднем — в 46 лет). Возрастные особенности психики часто описываются в соответствии с этим биологическим членением человеческой жизни.

Детство. Психическая жизнь ребенка характеризуется быстрым поступательным развитием, возникновением все новых и новых способностей и витальных чувств, высокой утомляемостью в сочетании со способностью быстро приходить в себя после любых расстройств, развитой способностью к обучению, открытостью посторонним влияниям, исключительной силой воображения, недостаточным развитием психических тормозов. В результате психическая жизнь ребенка оказывается чрезвычайно богата событиями; его аффекты очень сильны, а влечения — неуправляемы. Большинству детей и подростков свойственны эйдетические способности, обычно исчезающие по мере взросления.

Но самая главная особенность детского возраста — быстрый темп изменений, наступающих по мере развития. Последнее является не размеренным, монотонным процессом, а самоорганизующейся целостностью, ветвящейся и в то же время удерживающей исходное единство, расширяющейся и одновременно сосредоточивающейся. Различаются периоды интенсивного и экстенсивного соматического роста; типичные изменения структуры организма наблюдаются в возрасте 6—7, а затем и 12—15 лет. У детей эта целостность представляет собой не просто событие биологического (то есть чисто органического) роста, а психический и духовный процесс переработки и трансформации всего того, что обретается по мере умножения опыта, процесс установления дисциплинирующих обратных связей с опытом, приобретенным ранее. Различие между разработкой уже известного и внезапным обретением новой способности или нового знания, между духовной деятельностью и биологической стимуляцией этой деятельности настолько малозаметно, что в действительности мы не можем отделить одно от другого.

Половое созревание (пубертатный период). Равновесие, достигнутое к концу детства, нарушается в течение фазы полового созревания (когда развитие сексуальности выступает в качестве одного из множества факторов). Неравномерное развитие функций и направленности переживаний, хаотичный натиск нового, колебания между крайностями с явно выраженной тенденцией к преувеличениям — все это приводит к тому, что индивид перестает понимать себя, а мир становится для него проблематичным; индивид постепенно приходит к осознанию как своего «Я», так и окружающего мира. Схематически удается выделить несколько различных фаз полового созревания. Так, Шарлотта Бюлер различает «негативную» фазу (беспокойство, неудовлетворенность, раздражительность, неуклюжие движения, отвержение окружающего мира) и «подростковую» фазу (приятие жизни, жизнерадостность, надежды на будущее, обновление связей с окружающим миром, кульминационные моменты счастья — переход к взрослому состоянию). Тумлирц различает три возрастные фазы: «возраст вызова» (негативная установка по отношению ко всему на свете), «годы созревания» (приятие собственного «Я»), «годы юношества» (приятие окружающего мира). Описан ряд преходящих (кратковременных) явлений, сопровождающих процесс полового созревания: упоение различными настроениями, ложь ради защиты собственной личности и т. п.

Старость. В соматической сфере наблюдаются: обезвоживание, рост количества шлаков, рост кровяного давления, мышечная слабость, уменьшение жизненной емкости легких, плохое заживление ран, сокращение внутреннего психологического времени (один и тот же временной промежуток для ребенка богаче событиями, чем для человека пожилого возраста). Следы прожитой жизни становятся все более и более многочисленны. Обмен веществ замедляется: ведь «чем быстрее растут и гибнут частности, тем моложе целое».

Психическая жизнь в старости, в противоположность психической жизни в детстве, проходит спокойно; способности угасают, но на смену им приходит большой объем того, чем индивид устойчиво владеет. Торможения, упорядоченность жизни, умение владеть собой — все это подчиняет себе психическое наличное бытие и стабилизирует его. Вместе с тем часто имеют место такие явления, как сужение горизонтов, обеднение содержания психической жизни, ограничение сферы интересов, эгоцентрическая самоизоляция, соскальзывание в область инстинктивных потребностей повседневного существования, а также усиление признаков исходной личностной конституции (Anlage) — таких, как недоверчивость, мелочность, эгоизм, — прежде менее заметных благодаря «взлетам» молодого возраста.

Биологический возраст и способности. Методы экспериментальной психологии (психологии осуществления способностей) использовались для сравнения возможностей, присущих различным возрастным периодам. Была доказана правильность общепринятого мнения, согласно которому с возрастом уровень осуществления способностей падает; частично это удается объяснить изменением характера проявления способностей. Было обнаружено, что способность к быстрой адаптации уменьшается уже в возрасте 28 лет, память начинает ухудшаться с 30 лет, острота чувств и гибкость тела терпят упадок, начиная с 38—40 лет. Тесты, связанные с опытом повседневной или профессиональной жизни (чтение расписания поездов, составление отчетов, выполнение команд), показывают, что ухудшение начинается примерно с 50 лет и развивается очень медленно. Разница во времени между периодом биологической кульминации и максимумом проявления способностей прямо зависит от того, насколько активно духовные силы человека участвуют в его практической деятельности. Совпадение во времени имеет место только в спорте; у работников физического труда наилучшие результаты достигаются спустя 10, а у работников умственного труда — спустя 20 лет после прохождения точки биологической кульминации.

2. Биологическая связь между возрастом и психическим заболеванием. Любая болезнь претерпевает модификации в связи с возрастом больного. Некоторые болезни проявляются только в определенном биологическом возрасте. Например, среди параноиков никогда не бывает молодых людей, прогрессивный паралич возможен в любом возрасте, шизофрения у детей обнаруживается тем реже, чем меньше возраст ребенка. Наиболее разрушительные случаи шизофрении отмечаются преимущественно в юном возрасте. Возраст накладывает специфический отпечаток на любое болезненное состояние. На материале госпитализированных больных связь между возрастом и психозом может быть установлена статистически; для этого необходимо распределить по возрастам всю совокупность случаев, а также случаи, принадлежащие различным диагностическим группам, и сопоставить полученные цифры с цифрами по популяции в целом. Большинство заболеваний начинается между двадцатью и пятьюдесятью годами; после 55 лет количество пациентов, заболевших впервые, в сопоставлении с численностью популяции в целом постепенно уменьшается (Крепелин). Частота некоторых групп заболеваний резко возрастает в определенные десятилетия жизни. Объяснить все эти факты нелегко; ясно, впрочем, что существенное значение имеют не только биологические причинные факторы, но и условия жизни, социально навязываемые индивиду в том или ином возрасте.

Среди таких внешних условий — психические потрясения, испытываемые молодыми людьми, покинувшими родительский дом, насущная необходимость содержать себя, борьба за существование при отсутствии достаточных сил и возможностей в юном возрасте. Кроме того, особую роль играет повышенное напряжение всех сил и состояние перманентной возбужденности в период борьбы за свое место в жизни на третьем-четвертом десятке, пока человек не успел обеспечить себе более или менее надежное существование. В эти годы витальные силы человека достигают максимального развития. Как следствие, в эти же годы люди чаще всего заболевают сифилисом и алкоголизмом. Источниками эмоциональных потрясений и, значит, болезненных явлений становятся конфликты в супружеской жизни и в сфере любовных отношений. Годам к пятидесяти—шестидесяти значение жизненных разочарований и успехов, выпадающих на долю большинства людей, проявляется во всей полноте. Так, у несчастливых в браке женщин возраст может стать действенным источником разочарований и всякого рода нервных расстройств. С другой стороны, присущие старости спокойствие и надежность существования нередко ограничивают возможности проявления таких психических моментов, которые могли бы привести к расстройствам.

Как уже было отмечено, всякая болезнь в зависимости от возраста проявляется по-разному.

Детство. Некоторые нервные расстройства у детей могут пониматься как преувеличенные разновидности нормальных психических проявлений, присущих данному возрасту. Так, свойственная детям тенденция к «патологической лжи» на самом деле имеет своим источником необузданную детскую фантазию. Присущая детскому возрасту склонность к истерическим механизмам естественна и не дает оснований для неблагоприятного прогноза на будущую жизнь. Вероятно, личность в детстве может претерпеть фундаментальное изменение вследствие чисто соматической болезни — тогда как во взрослом состоянии такая трансформация личности наступает только как результат настоящего психотического процесса. У детей даже легкие инфекции зачастую приводят к тяжелым психическим изменениям, делириям и судорожным припадкам; но последствия эти проходят столь же легко, не оставляя никаких следов.

Половое созревание и менопауза. Две главные эпохи половой жизни — период полового созревания и менопауза — имеют немалое патогенное значение. В норме они сопровождаются значительными нарушениями физического и психического равновесия. Эндогенные психозы очень редко начинаются до начала пубертатного периода. Во время полового созревания наблюдаются смутные, неустойчивые настроения, заметные психические изменения с благоприятным прогнозом, кратковременные судорожные расстройства, в том числе и эпилептиформные; но в это же время начинаются процессы, в дальнейшем приводящие к устойчивым изменениям личности с явными признаками переходного возраста (такими, как дурашливость, склонность к розыгрышам, сентиментальная погруженность в мировые проблемы). Такие события, часто протекающие без острых, требующих госпитализации психотических явлений, рассматривались как остановка развития на пубертатной стадии. Геккер, однако, распознал в них симптомы прогрессирующего «гебефренического» процесса.

Менопауза — прекращение менструаций и инволюционное развитие гениталий у женщин — сопровождается соматическими и нервными жалобами и изменениями психической жизни, выступающими у некоторых женщин в весьма отчетливой форме. Преобладают следующие явления:

Сердцебиение, тяжесть в груди, приливы крови к голове, преходящее ощущение жара, рябь в глазах, приступы головокружения, аномальное потение, дрожь, бесчисленные неприятные ощущения; состояния беспокойства и крайней раздражительности, тревога, ощущение тяжести и оглушения, бессонница, повышенное половое влечение и связанные с этим психические расстройства («опасный возраст»); изменчивость настроений, склонность к депрессии и т. п.

Связь климакса с психозами не вызывает сомнений; но природа этой связи неясна. Термином «климактерические психозы» обозначались случаи меланхолии у женщин на шестом десятке. Нервные недомогания, на короткое время появляющиеся у мужчин того же возраста, также часто относятся на счет климакса, но для этого нет никаких оснований. Климакса у мужчин не бывает; в связи с такими жалобами речь должна идти либо о явлениях, сопровождающих старение, либо о невротических расстройствах у тех, кто не хочет стареть (и, в особенности, противится снижению потенции).

Старость. Усиление неблагоприятных признаков в старости может принимать ряд перетекающих друг в друга форм, от брюзгливого старческого деспотизма до тяжелых дефектных состояний и разрушительного старческого слабоумия (хотя в некоторых случаях возможен скачок в настоящую психическую болезнь- «процесс»).

С этой возрастной фазой явно связаны некоторые соматические изменения. Подобно всем остальным органам, мозг также претерпевает регрессивные изменения: при патологоанатомическом исследовании мозга старых людей часто приходится наблюдать атрофию клеток, пигментацию, повышение содержания кальция, жировые новообразования, некротические очаги. Но связь между разрушением психики в старости и масштабом таких морфологических изменений в мозгу все еще остается не вполне ясной. Взаимное соответствие наблюдается далеко не всегда. Ситуация в целом напоминает отношение соматических признаков вырождения к психопатической предрасположенности. Количественный рост признаков разрушения психики делает психическую аномалию более вероятной; но об однозначной причинно-следственной связи говорить все-таки не приходится. Чем серьезнее изменения, затронувшие мозг, тем выше вероятность упадка психической жизни; и вместе с тем даже у очень старых людей с серьезными сенильными изменениями в мозгу признаки психического упадка могут полностью отсутствовать.

Сенильные изменения вещества мозга следует отличать от специфических атеросклеротических изменений. Последние приводят к психическим последствиям, обычным для любых органических заболеваний мозга, при которых имеет место распространенное вторичное повреждение тканей.

Как сенильный упадок психики, так и характерные для старческого возраста атеросклеротические изменения могут наступать преждевременно. Вместо медленного развития они могут приобретать характер тяжелого болезненного процесса, результатом которого становится картина, напоминающая прогрессивный паралич. Причины такой аномальной сенильности неизвестны.

Следует различать болезни, обусловленные старостью, и болезни, имеющие место в старости. Психозов, которые действительно могут быть приписаны старению, становится все меньше и меньше. Возможно, старческое слабоумие — это единственная специфическая болезнь старческого возраста; в ее основе лежит прежде всего наследственная предрасположенность. Остальные психические заболевания, характерные для старческого возраста, — это в основном «наследственные расстройства, наделенные особой спецификой». Среди симптомов преобладают тревога, депрессия, ипохондрические состояния, беспокойство, тогда как кататония, буйство, навязчивые явления почти не встречаются. В связи с прогрессивным параличом описывались: сокращение инкубационного периода, сокращение продолжительности жизни, состояния повышенной тревоги, единообразные ипохондрические картины. При циркулярных расстройствах меланхолия встречается чаще, тогда как мания — реже.

(б) Типичные формы течения болезней

Периодические колебания общего состояния (припадки, фазы, периоды), равно как и необратимые, вторгающиеся процессы, приводящие к изменению человека в целом, проявляются на всех участках возрастной кривой.

А. Припадок (приступ), фаза, период. Течение жизни перемежается фазами, во время которых психическая жизнь претерпевает изменения. Если эти фазы выступают в явной, отчетливой форме, они обычно становятся предметом психопатологического исследования. Если они коротки (длительностью от нескольких минут до нескольких часов), мы говорим о «приступах» или «припадках»; если же они повторяются в одной и той же форме через регулярные промежутки времени, мы говорим о «периодах». Припадок, фаза и период — понятия, указывающие на нечто эндогенное; их причина, как правило, неизвестна.

О некоторых припадках и фазах принято говорить как о «спровоцированных», то есть обусловленных какими-то случайными внешними обстоятельствами (например, усталостью), — причем связь между внешним «толчком» и наступающей вслед за ним фазой непонятна психологически и не может быть объяснена в терминах наших представлений о причинности. Но между такими ситуациями и реакциями в собственном смысле существуют переходы — например, переход от чисто эндогенной депрессивной фазы, через случаи «спровоцированной» депрессии, к реактивной депрессии, вызванной тяжелыми душевными переживаниями.

Определим понятия, вынесенные в заголовок настоящей главки. Фазы — это изменения психической жизни, наступающие эндогенно или вызываемые какими-либо случайными, неадекватными стимулами. Фазы могут длиться неделями, месяцами и даже годами, но всегда заканчиваются; по истечении фазы восстанавливается предшествовавшее ей состояние. Припадки — это очень короткие фазы. Фазы периодичны, если, помимо эндогенного происхождения, они отвечают следующему условию: отдельные фазы отделены друг от друга регулярными промежутками времени и выказывают отчетливое сходство друг с другом.

Известно немало случаев, когда у одного и того же индивида бывает множество совершенно непохожих друг на друга припадков и фаз. В случаях, когда все эти припадки и фазы могут быть обоснованно приписаны некоей единой основе (то есть определенного рода предрасположенности или болезненному процессу) — основе, различные проявления которой суть всего лишь модификации, обусловленные различиями на уровне внешних, преходящих обстоятельств, — мы говорим об эквивалентах. Понятие «эквивалентности» было введено Замтом в связи с фазами и припадками при эпилепсии, а затем распространено на другие разновидности фаз и припадков — например, на расстройства настроения и расстройства, обусловленные аффективными причинами (психореактивные состояния). В качестве эквивалентов (в особенности при эпилепсии) мы можем рассматривать также такие чисто соматические припадки (petits maux, мигрени и т. п.), которые, как предполагается, служат «замещению» настоящих эпилептических припадков.

Начало и конец фазы в разных случаях могут выглядеть совершенно по-разному. Иногда фазы развиваются очень медленно; иногда самые тяжелые и острые психозы (в особенности аменции) начинаются внезапно, ночью. В некоторых случаях развитие фазы происходит постепенно и плавно; в других же случаях наблюдаются резкие колебания от полной спутанности до достаточно хорошей ремиссии с ясным сознанием и внешними признаками здоровья (так называемые lucida intervalla — светлые интервалы).

Относительно короткие фазы и припадки именуются также особыми состояниями (Ausnahmezustдnde). Имеются в виду определенного рода кратковременные изменения, происходящие в личности, чье обычное состояние (независимо от того, является ли оно нормальным или аномальным) выглядит совершенно иначе.

С точки зрения содержания припадки, фазы и периоды при различных болезненных процессах отличаются исключительным многообразием. Попытаемся дать схематический обзор этого многообразия.

I. Приступы или припадки у лиц с психопатической конституцией могут принимать вид изолированных симптомов, поражающих воображение наблюдателя; припадки каких угодно видов выступают в качестве обычных проявлений самых разных болезненных процессов.

1. У лиц с психопатической конституцией наблюдаются похожие на припадки колебания настроения (так называемые дисфорические состояния); при этом имеют место такие феномены, как изменение восприятия мира, навязчивые мысли и т. п. Наступившее изменение представляет собой своего рода «провал» в аномальное состояние; переживание этого изменения очень часто сопровождается острым чувством тревоги. В описаниях Жане такие аномальные состояния обозначаются терминами «психолептический кризис» (crise de psycholepsie) и «ментальный провал» (chute mentale). Курт Шнайдер описал кратковременные, быстро наступающие и столь же быстро проходящие трансформации настроения у «лабильных психопатов».

Изменение состояния чувства может дать толчок развитию таких явлений, как фуги, пьянство («периодическая дипсомания»), мотовство, страсть к поджогам, воровству и другим преступным действиям; именно подобные действия служат выходом для трансформированного настроения индивида. По окончании припадка индивид рассматривает свои влечения — которые еще недавно были для него непреодолимы — как нечто абсолютно чуждое. В период измененного настроения индивид всецело находится под властью страха, нигилистического чувства (когда все безразлично) или какого-то неопределенного влечения («биения в крови»). Следствия этого состояния — дезертирство, фуги, всяческого рода эксцессы.

2. Состояния типа припадков особенно обычны при эпилептических и эпилептоидных клинических картинах.

На соматическом уровне наблюдаются: «grand mal», то есть классический судорожный припадок (внезапное, неспровоцированное событие, часто сопровождающееся криком; полная потеря сознания на несколько минут; полная амнезия), «petit mal» (мгновенная судорога и «выпадение из действительности»), абсансы (от французского absence — «отсутствие»: приступ головокружения и мгновенная потеря сознания, без изменений в поведении, без падения), нарколептические состояния (неспособность говорить и осуществлять координированные движения, сопровождающаяся мгновенным изменением сознания с сохранением способностей к восприятию и апперцепции), приступы простой сонливости, многообразные соматические сенсации,

3. Примером приступов, связанных с известным органическим заболеванием, могут служить постэнцефалитные судороги взора (Blick-krumpfe).

Тело делается тяжелым, возникает ощущение вялости; взгляд постепенно застывает; больному кажется, что его движения замедлились, так же как и движения окружающих его людей. Импульсы к движению исчезают, или же начатые действия становится невозможно остановить. Больной не может удержать предметы в руках; окружающее кажется плоским, ненастоящим, чуждым. Движения людей вокруг — механические, как у марионеток; предметы готовы вот-вот упасть на голову. Контуры предметов видятся двойными и расплывчатыми или отливающими всеми цветами радуги. Кажется, что предметы приближаются, увеличиваются в размерах, несут в себе нечто зловещее. Стены комнаты сходятся; больной чувствует, что они его вот-вот раздавят, и пытается прорваться сквозь них; он бесцельно кружит по комнате и испытывает желание пробить стены головой. На него словно обрушился водопад. Больной ведет себя агрессивно по отношению к окружающим и в этом состоянии вполне способен совершить попытку самоубийства. Больной чувствует себя опустошенным и отупевшим, его охватывает чувство отсутствия мыслей — или наоборот, в его голове проносятся тысячи мыслей. Больному может казаться, что это не он сам, а кто-то другой изнутри него говорит: «Действительно ли я — то самое лицо, чье имя я ношу?» Вскоре после начала приступа вдоль позвоночника начинает словно что-то течь. Больной испытывает страх, ему кажется, что он сошел с ума.

4. Наконец, состояния, похожие на припадки, наблюдаются при шизофренических клинических картинах. Во-первых, имеют место приступы «оцепенения», неспособности осуществить какое бы то ни было движение — при том, что сознание остается сохранным (ср. главку «в» §6 главы 1 первой части). Во-вторых, наблюдаются короткие приступы, описанные Клоосом: мысли обрываются одновременно с изменением телесного чувства.

Больной внезапно падает посреди разговора; через три секунды он встает и сразу говорит: «Мой разум вдруг исчез; мысли отключились, словно электричество; моя голова сделалась совершенно пуста». Одновременно он почувствовал, что его тело стало очень легким, практически невесомым. Поэтому он, по его словам, забыл, как удержать собственный вес на ногах, позволил ногам расслабиться и в результате упал. Он не потерял сознания и помнил все во всех подробностях. Другой больной, управляя велосипедом, наехал на автомобиль; по его словам, он внезапно исчез, словно его поразила молния, и уже не мог ни мыслить, ни действовать. При этом его рассудок сохранял полную ясность. Подобного рода припадки происходят только на острых стадиях, преимущественно в их начале.

В-третьих, случаются припадки, при которых наступает внезапное изменение всего соматического и психического состояния; они длятся один или два дня и часто бредоподобно трактуются больными как результат отравления. Больные чувствуют себя при смерти, падают, лежат в постели в самом жалком состоянии, испытывают невыносимые боли, вынужденно ворочаются, терзаясь ощущением беспомощности и обливаясь потом. Некоторые больные утверждают, будто их «одурманили». В-четвертых, при хронических состояниях наблюдаются длящиеся до нескольких часов приступы, во время которых больной кричит, впадает в бешенство, наносит удары, плачет, бурно выражает свои эмоции; во время таких приступов имеют место также «сделанные» явления, «состояния буйства». В-пятых, в форме припадка нередко выражаются субъективные состояния чувств — например, чувство блаженства, когда больной словно окружен святыми или ему кажется, будто за ним стоит некто, являющийся источником неописуемого чувства счастья. Или наоборот, больной может испытывать тревогу, чувство собственной отверженности, мучительное беспокойство. В отличие от чисто психопатических состояний, при состояниях подобного рода часто приходится наблюдать самопроизвольное нарастание чувств, неспособность вынести происходящее, специфическую отчужденность. Такие приступы время от времени происходят у больных-хроников, в обычное время ведущих себя вполне упорядоченно и разумно. В-шестых, случаются краткие приступы с богатыми фантастическими переживаниями и полным отчуждением действительности — при том, что больные продолжают бодрствовать. Такого рода приступы имеют место посреди состояний, характеризующихся нормальным, разумным поведением, и Длятся обычно не больше нескольких минут. Проиллюстрируем их на нескольких примерах.

Больному, доктору Менделю (Mendel), привиделось нечто вроде сна, но он не дремал; он бодрствовал с закрытыми глазами и в полной мере сознавал положение собственного тела. Внезапно он испытал приступ головокружения и ощутил сумбур в голове; он пережил какую-то «трансформацию» и, продолжая бодрствовать, со всей живостью увидел в воображаемом пространстве, как официант принес в комнату бокал вина и как больной от него отказался. Затем наступила другая «трансформация», и в темном поле зрения он увидел череп. Он всмотрелся в него, улыбнулся и почувствовал себя более сильным. Череп лопнул; после него остался похожий на глаз последовательный образ, который быстро исчез. Потом больному показалось, что его собственная голова — это также голый череп. Он почувствовал, как исчезает скальп, как щелкают кости и зубы. Он наблюдал за всем этим без всякого страха, как за каким-то любопытным феноменом. Он только хотел узнать, что же произойдет дальше. Но все внезапно кончилось. Он открыл глаза; все стало таким, каким было перед приступом. Все состояние длилось не более тридцати секунд, и в течение всего этого времени он бодрствовал.

Один из больных Kenne (Koppe) сообщает: «Я часто вижу мужчин, днем черных, по ночам — огненных. Все это начинается само собой. Все начинается с вращения, и затем я начинаю видеть: мужчины ходят по стенам и крадутся, точно похоронная процессия; по ночам я не вижу кровати и окна; все черным-черно, а мужчины — огненные, подобно тому как небо ночью черно, а звезды — огненные. Они движутся один за другим, вытягивают лица, кивают мне, корчат издевательские гримасы, а иногда принимаются прыгать и плясать. Я также вижу змей, тонких, как соломинка, и ползущих строго по порядку, одна за другой; по ночам змеи тоже огненные. Они появляются и днем; тогда я вижу как мужчин, так и змей черными; даже когда я здесь, в палате, рядом с другими, они движутся по стене. Все это длится несколько минут, пока я, наконец, не осознаю, что я нахожусь здесь среди других больных. Когда это начинается, мой разум словно исчезает наполовину; это происходит совершенно неожиданно. Я внезапно ощущаю биение пульса в артериях рук и шеи; оно достигает кульминации, я прячусь под одеяло, но даже там я могу их видеть. Затем кровать и стулья начинают вращаться».

П. Фазы. В норме общее психическое состояние (диспозиция) незначительно колеблется, причем это происходит либо самопроизвольно, либо под воздействием переживаний или событий соматической жизни. Аналогично, внутренне присущий нам способ реагировать на происходящее может постоянно менять свою интенсивность под влиянием впечатлений и событий; кроме того, колеблется и наша способность поддаваться воздействию физических агентов — например, ядов. В одних случаях вспышка гнева доводит нас до отчаяния, тогда как в других — проходит без следа; в одних случаях алкоголь сообщает нам веселое настроение и оказывает стимулирующее действие, тогда как в других он делает нас угрюмыми и сентиментальными. В случаях, когда такие различия не обусловлены причинами физиологического порядка (так, во время физической работы алкоголь действует слабее, чем во время отдыха), их причину следует искать в колебаниях общей диспозиции психики — диспозиции, составляющей непосредственную основу нашей сознательной душевной жизни. Незначительные колебания диспозиции не являются предметом психиатрии и не подлежат лечению; но существуют переходные формы, которые ведут от них к действительно тяжелым заболеваниям, проявляющимся в виде одной или нескольких фаз и давно и широко известным, особенно в области аффективной жизни. Поскольку речь идет о фазах, окончательный прогноз всегда благоприятен. Известны случаи, когда болезнь (меланхолия) длилась до десяти лет и все же заканчивалась излечением. Правда, аффективные расстройства, маниакальные и депрессивные состояния — это наиболее удивительные из всех «фазных» болезней; но у нас нет оснований полагать, будто аффективные изменения, которые сопровождают почти все фазы, — это единственный по-настоящему существенный момент последних. Известны фазы, при которых доминируют всякого рода навязчивые явления; фазы могут заключаться и в простой ретардации (торможении) без выраженной депрессии, или в соматических жалобах без сколько-нибудь заметных изменений на уровне психики, или, наконец, в психастенически-невротических состояниях либо аффективных состояниях, которые не удается однозначно локализовать в рамках оппозиции «удовольствие—неудовольствие».

Хотя термин «циркулярное расстройство» применяется главным образом по отношению к маниакально-депрессивным психозам, фазы и периоды служат обычными формами проявления не только расстройств этого типа, но и большинства других заболеваний.

III. Периоды. Если мы будем понимать термин «периодичность» в самом узком, чисто математическом смысле, мы не сможем найти ни одного психопатологического явления, к которому его можно было бы приложить. Отдельные фазы у одного и того же индивида никогда в точности не повторяют друг друга; интервалы между фазами также никогда не бывают абсолютно равными. Грань между периодичностью и нерегулярными фазами достаточно произвольна.

Едва заметная периодичность — это та универсальная форма, в которой протекают все психические процессы. Постоянные кратковременные флюктуации внимания, которые могут быть установлены лишь экспериментальным путем, колебания работоспособности, обнаруживаемые на ежедневных кривых (например, когда кульминация работоспособности приходится на утренние и послеполуденные часы и т. п.), периодические колебания витального настроения и производительности, которые обнаруживает у себя всякий более или менее наблюдательный человек, — все это примеры периодичности нормальной психической жизни, с которой мы пока еще недостаточно знакомы. Относительно хорошо известный пример — периодичность у женщин, связанная с функционированием половых органов.

Периодичность действует — пусть иногда едва заметно — почти во всех аномальных событиях психической жизни. Приведем несколько примеров:

1. Любые психопатические аномалии — навязчивые состояния, pseu-dologia phantastica, дистимические состояния и т. д. — тяготеют к периодичности.

2. Тяжелые аффективные расстройства, часто проявляющиеся в форме нерегулярных фаз, также могут выказывать периодичность. Различаются: «folie д double forme» (франц. «помешательство, имеющее двойную форму»: мания, меланхолия; интервал; мания, меланхолия; интервал и т. д.) и «folie alternante» (франц. «перемежающееся помешательство»: мания, меланхолия; мания, меланхолия и т. д.).

3. Периодичность некоторых симптомов бывает видна и на фоне прогрессирующего болезненного процесса. Периодическое возобновление шизофренического процесса иногда приводит к ошибочному диагнозу. При конечных хронических состояниях также иногда могут наблюдаться периодические скачки возбуждения, галлюцинаторные приступы и другие аналогичные явления. Такую периодичность можно в принципе отличить от периодичности шубов, имеющих место при процессах — когда между отдельными шубами возможны ремиссии (улучшения состояния) или даже интермиссии (моменты кажущегося полного выздоровления).

Б. Процесс. То новое, что вырастает из изменения, наступившего в психической жизни, и контрастирует со всем предыдущим течением жизни, может представлять собой фазу. Но если изменение психической жизни носит устойчивый характер, мы говорим о процессе. Существует эвристический (но все еще, строго говоря, не доказанный) принцип, согласно которому преходящие фазы должны принципиально отличаться от процессов, ведущих к устойчивому изменению психической жизни. В пользу такого принципиального различения свидетельствует то обстоятельство, что во многих случаях психические изменения с шизофреническими признаками характеризуются устойчивостью. Возможно, сказанное должно быть отнесено ко всем, без исключения, случаям шизофренических изменений. Среди процессов следует различать, с одной стороны, отдельные «сдвиги» (Verschiebung), трансформации, «помешательства» (Verrьckung), приводящие к возникновению новых состояний, и, с другой стороны, неуклонную прогредиентность. Впрочем, последняя в определенный момент прекращается и переходит в конечное состояние (Endzustand).

В настоящее время мы придерживаемся схемы, согласно которой процесс отличается от излечимой фазы. Термином шубы мы обозначаем те острые события, которые приводят к устойчивым изменениям и сопровождаются бурно протекающими явлениями, а также все позднейшие события, приводящие к дальнейшему усилению изменений. В промежутке между отдельными шубами, когда устойчивое изменение выступает в качестве, так сказать, новой конституции и новой предрасположенности, фазы и реакции имеют место совершенно так же, как и у нормальных индивидов; эти фазы и реакции в принципе должны отличаться от шубов — хотя далеко не во всех случаях подобная дифференциация оказывается возможна на практике.

Понятием «процессы» охватывается весьма обширная группа психических болезней, включающая многообразные, существенно отличающиеся друг от друга формы. Процессы, обусловленные органическими мозговыми заболеваниями, протекают более или менее единообразно. К ним принадлежат известные мозговые процессы и ряд заболеваний, которые мы все еще не в состоянии выделить из группы dementia praecox. Течение этих процессов всецело определяется событиями, происходящими в мозгу. Психическое содержание характеризуется пестротой и многообразием, но имеет один общий признак, а именно — грубое разрушение психической жизни. При таких процессах возможны ремиссии, остановки, в некоторых случаях — выздоровление.

Кроме того, существует множество совершенно иных процессов. Они образуют группу, объединяемую признаком, наличие которого позволяет отличить их от всех мозговых процессов: изменение психической жизни при них не сопровождается разрушениями на соматическом уровне и обычно включает психологически понятные взаимосвязи. О причинах таких процессов ничего не известно. В случаях органических процессов мы обнаруживаем беспорядочную смесь психических явлений, которую невозможно понять психологически; здесь же число обнаруживаемых понятных связей возрастает по мере того, как мы углубляемся в анализ конкретного случая. Если органические процессы, с точки зрения своего психологического наполнения, протекают случайно и непредсказуемо, то здесь мы имеем возможность выявить психологически типичные, закономерные, последовательно связанные события. От легкого процессуального расстройства остается впечатление, будто однажды, в определенный момент жизни человека, в развитии случилось внезапное отклонение, на фоне которого жизнь продолжила идти своим нормальным, прямым путем, — тогда как при органических процессах события протекают неупорядоченно, и никакое психологически закономерное развитие в них не просматривается. Не притязая на теоретические обобщения и имея целью лишь обозначить фактическую сторону явления с учетом того, что любые подходы к нему возможны только с позиций психологии, мы, в качестве оппозиции органическим процессам, вводим термин психические процессы и используем его как граничное, а не родовое понятие. Вместо «психических процессов» мы могли бы говорить о «целостных биологических событиях», — но только при условии, что под словом «биологические» мы не станем подразумевать ничего конкретного, доступного нашему познанию. Так или иначе, слова в данном случае служат только внешнему оформлению загадки, но отнюдь не ее объяснению.

Случаи «психических процессов», в противоположность всем прочим клиническим картинам, не могут быть описаны в каких бы то ни было общих терминах. Мы можем только объединять сходные случаи в группы и конструировать типы. В большинстве случаев мы обнаруживаем заметные изменения личности и изменения психической жизни; в очень многих — но не во всех — случаях эти изменения соответствуют шизофреническому типу, описанному Блейлером. Впрочем, иногда, общаясь с больным, мы не находим в нем — даже несмотря на тщательнейшее исследование — ничего экстраординарного. Но исходя из того обстоятельства, что индивид упорно цепляется за бредовое содержание и не пытается подвергнуть его критической оценке, имея в виду, что бред играет в его жизни в высшей степени существенную роль, а также основываясь на модусе поведения больного по отношению к предшествовавшей острой фазе, мы должны сделать вывод о том, что в личности и психической жизни больного произошло какое-то изменение общего характера (как, например, в упомянутых выше случаях бреда ревности). Органические мозговые процессы, во-первых, не обязательно неизлечимы и, во-вторых, не выказывают сколько-нибудь принципиальных отличий от болезней, поддающихся излечению; что касается «психических процессов», то в применении к ним мы имеем все основания постулировать устойчивый и необратимый характер изменений. Возможно, устойчивость изменений неизбежна и укоренена в самой природе процесса — аналогично необратимости развития жизни, не позволяющей старому человеку снова сделаться молодым. То, что раз возникло в нормальном развитии жизни или в ходе аномального разрастания и отклонения, не может быть повернуто вспять. Но здесь мы теряемся в таких областях психиатрии, которые все еще практически не затронуты научной мыслью.

§3. Биос как история

Нет такого человека, который не имел бы за своей спиной прошлого. Всякая соматическая болезнь оставляет следы. Все, что происходило с психической субстанцией — то есть все то, что стало достоянием сознания, было осуществлено благодаря действиям индивида или служило объектом его мышления, — обогащает резервуар памяти и становится источником для будущего. В каждый данный момент времени мы представляем собой итог прожитой нами истории. В жизни человека не существует такого момента, когда он не имел бы хотя бы какой-нибудь предыстории. Человек никогда не есть абсолютное начало — ни объективно, биологически, то есть с точки зрения наследственных связей, ни субъективно, с точки зрения собственного сознания. Начиная с первого же сознательно осуществленного действия, он становится, так сказать, обладателем определенного прошлого. То, что было в его прошлом, действует в нем как на соматическом уровне, так и благодаря памяти; прошлое — в том числе и забытое — связывает его и ведет вперед. Пути становления человека определяются его прошлым, а также тем, как он его разрабатывает. Поэтому человек является началом, источником и одновременно итогом своего развития. Ведомый собственным прошлым, он постигает возможности своего будущего. Отдельная жизнь как нечто отстраненно-объективное — это всегда прошлое, которое можно обрисовать. Что касается отдельной жизни как реальности, то это в той же степени и будущее, которому предстоит по-новому осветить, адаптировать и истолковать прошлое.

(а) Фундаментальные категории истории жизни

Пытаясь понять историю жизни человека, мы, во-первых, видим различные по смыслу моменты развития (развитие в целом — это не только биологический процесс, но и история психической жизни; это саморефлексирующее движение, имеющее экзистенциальную основу); во-вторых, мы стремимся понять ряд специальных категорий (таких, как «первое переживание», адаптация, кризис и т. п.).

1. Моменты целостного развития. Мы различаем, во-первых, биологический процесс жизни и, во-вторых, пока еще не прогреваемую, но представленную определенным набором фактов историю психической жизни. В-третьих, мы различаем саморефлексирующее сознание, с помощью которого история жизни проливает свет на самое себя; наконец, в-четвертых, мы различаем экзистенциальную основу решения и приятия того, что предъявляется действительностью для более полного освоения. Первый из перечисленных моментов был объектом рассмотрения в предыдущем параграфе. Второй момент — это история жизни в той форме, в какой она доступна пониманию стороннего наблюдателя. Третий момент — это самоосуществление и развитие по мере прогресса понимания. Наконец, четвертый момент, будучи граничным, может только слегка затрагиваться психологическим пониманием; его невозможно познать или обосновать, его развитию невозможно содействовать по доброй воле, он не подвержен никаким целенаправленным влияниям. Единственное, что мы можем — это, руководствуясь категориями философии, вспомнить о возможной экзистенции и апеллировать к ней через озарение. Перечисленные четыре момента представляют собой, по существу, нечто единое и неразделимое, скрепленное внутренними взаимосвязями; в рамках этого единства бытие обретает разнообразные по смыслу модусы, но лишь в срединном пространстве, между биологической жизнью и экзистенцией, модусы эти оказываются доступны нашему пониманию. Но экзистенция проявляет себя в биологической жизни, а биологическая жизнь, в свою очередь, служит необходимой основой для экзистенции. Мы все время склоняемся к упрощенному и подчеркнуто объективному пониманию и объяснению того, чем именно является тот или иной человек, что он делает и знает. Дабы преодолеть эту нашу склонность, мы должны постоянно иметь в виду самые главные, фундаментальные нерешенные проблемы, а именно — проблему того, как витальное преобразуется в экзистенциальное (иными словами, как экзистенциально исконный момент, воздействуя на витальное начало, творит из него нечто совершенно иное), проблему превращения кризисов в метаморфозы внутреннего мира, проблему приумножения духовной продуктивности благодаря рефлексии над собой, проблему исторического осознания экзистенции, будущее для которого закладывается в человеческой памяти.

2. Отдельные категории развития. Рассматривая структуры, составляющие течение отдельно взятой жизни («биоса»), по отдельности, мы выявляем их значение с точки зрения всех четырех перечисленных моментов. Связи, о которых мы в свое время говорили как о понятных и причинных, вновь возвращаются к нам в форме таких структур; основываясь на них, мы формулируем несколько категорий, специфичных именно для биографики.

(аа) Сознание как средство обретения новых автоматизмов. Сознание всегда ограниченно; сосредоточивая внимание на чем-то одном, оно в каждый данный момент времени обладает относительно небольшим охватом. Но то, что происходит при участии сознания, может благодаря повторению и привычке перейти в область бессознательного и впоследствии, в ответ на подходящие стимулы, обнаруживаться автоматически, без какого бы то ни было нового усилия сознания. Все, что испытывается нами на соматическом уровне, когда мы учимся ходить, управлять велосипедом, печатать на машинке, имеет свои аналогии и на уровне событий психической жизни. Наше действительное существование зиждется на той бессознательной основе, которая представляет собой результат повседневного внутреннего руководства, дозволения, осуществления. За то, чем я являюсь в настоящий момент, я отвечаю бесчисленным множеством осознанных действий, совершенных мною на протяжении всей моей жизни, — если только действия, благодаря которым я стал тем, что я есть, были некогда осуществлены мною по собственному свободному выбору.

Сознание — это всегда расширяющийся фронт нашей жизни; но само по себе сознание занимает лишь одну из граней обширной области бессознательного. Все, что происходит на этой грани, отличается простотой и не представляет трудностей для понимания. Но, будучи с течением времени разработано и структурировано сферой бессознательного, это содержание становится бесконечно сложным. Бессознательное — это область нашего бытия и наших возможностей; оно сохраняет то, что было добыто по мере «фронтального» расширения сознания, и стимулирует то, что становится возможным на обретенной в итоге этого расширения основе. Поэтому сознание — это функция постоянного начала и одновременно функция достижения чего-то нового; это зеркало прошлых достижений и одновременно основа дальнейшего развития. Течение жизни — это переход от одного бессознательного к другому, новому бессознательному. Соответственно, излучающая свет граница сознания открывает перед человеком все новые и новые возможности. Озаряющий потенциал каждого мгновения жизни определяется насыщенностью того опыта, которым это мгновение нас обогащает, глубиной того переживания, которое мы в это мгновение испытываем.

(бб) Построение личностного мира и творчество. Человек просыпается с намерением не просто прожить день, а прожить его ради чего-то. Он хочет наполнить свою жизнь каким-либо смыслом. Поэтому мир — это не просто пассивно переживаемая им среда; мир взывает к его творческим способностям. Из того, что человеку дано, он создает свой собственный мир, а также то, что останется после него другим. Его жизнь выходит за рамки биологического существования. Он создает ценности, воздействие которых может иметь длительный характер. Повседневная, служащая удовлетворению обыденных потребностей работа человека, будучи связана с его профессией — то есть с деятельностью, осуществляемой на постоянной основе, — и руководствуясь осмысленной идеей, служит реализации его истинной природы. По мере выполнения своих функций и обязанностей человек осознает себя как творчески деятельное и ответственное в выполнении своего долга существо. Он сам определяет пути самоопределения. Присущий индивиду образ действий, его жизненная установка и самосознание зависят от того, насколько успешно он вписывает свою деятельность во всеобщую связь вещей. Он реализует себя, находясь в мире, созданном с его же участием. Единство и целостность биоса находятся в неразрывной связи с единством и целостностью такого мира.

Жизнь человека структурируется благодаря его работе, деятельности по созданию собственного мира, творчеству. Жизнь человека, вплоть до самых глубинных основ, детерминируется возможностями конструктивной деятельности в том мире, в котором этот человек растет. Широта его горизонтов, устойчивость его основ, испытываемые им потрясения — все это в целом имеет свой источник в мире, где данный индивид родился, и определяет возможную меру его самосознания и содержание его экзистенциального опыта. В этом отношении каждый из возрастов имеет свое, особое значение. В детстве закладывается основа. То, чего недоставало или что было упущено в детские годы, не может быть воссоздано. Тому, что было разрушено, не может быть возвращена целостность; обретенное содержание никогда не будет потеряно. Старость поддерживается правдой многолетнего жизненного опыта; если этот опыт был усвоен с должной серьезностью, старый человек, при всех постигших его личностный мир изменениях, сможет благодаря высокому уровню обретенного сознания сделаться внутренне неуязвимым и в то же время способным на глубокое, неведомое детскому возрасту страдание.

(ев) Внезапные, вторгающиеся изменения и адаптация. Под адаптацией мы понимаем приспособленность живого к определенной, стабильной окружающей среде. Адаптация приобретается за счет витальных жертв — как, например, в случае бескрылых форм насекомых, которые по сравнению с крылатыми насекомыми лучше приспособлены к жизни на островах, со всех сторон обдуваемых штормовыми ветрами. Адаптация определяется селекцией; процессы адаптации — это биологические процессы, которые затрагивают множество сменяющих друг друга поколений. Способность человека адаптироваться к своей физической среде определяется — как и для всех остальных форм живого — биологически. Расы, живущие в различных климатических условиях, выказывают разную способность к адаптации. Что касается человеческой способности к адаптации в духовном и психическом смысле, то она поистине безгранична. Человек преодолевает собственную биологическую ограниченность, поскольку умеет планировать и перестраивать свою жизнь.

Мир людей нестабилен. Ситуации и обстоятельства постоянно меняются. Социальное положение всякого человека неоднозначно и подвержено риску катастрофических изменений, которые могут наступить в результате внезапных, вторгающихся в жизнь происшествий. Это положение меняется под влиянием внешних событий и подлежащих выполнению задач. Чтобы поддержать и реализовать собственное наличное бытие, человек должен приспосабливаться ко всем таким изменениям.

Способность к адаптации варьирует от одного индивида к другому; если одним удается приспособиться к ситуации, ничуть не теряя внутреннего равновесия, то у других характер полностью меняется. Некоторые натуры стойко выдерживают любые бури, тогда как другие кажутся лишенными какой бы то ни было устойчивости; они лишь пассивно, словно эхо, отражают свою среду и складывающиеся ситуации. В редких случаях жизнь может оставаться прежней в рамках отчетливо определенных ситуаций, профессиональных обязанностей, задач; но большинству людей так или иначе приходится меняться. Формирование биоса определяется тем, как он адаптируется к абсолютно лабильной среде или движется через ряд сменяющих друг друга сред. Лица с одинаковыми наследственными предрасположенностями могут быть совершенно непохожи друг на друга характерологически, поскольку их формирование определялось различиями на уровне среды, традиций, образования, опыта, переживаний, достижений и жизненно важных задач. Радикальное изменение жизненной ситуации может привести к существенной трансформации характера; так, достижение самостоятельности в профессиональной жизни приводит к изменению почерка как одного из проявлений характера.

(гг) Первое переживание. Историчность жизни означает необратимость во времени того, что было пережито, сделано, усвоено. Происшедшее не может быть повернуто вспять. Жизнь осуществляется на путях, которые мы выбираем сами; в особенности же она осуществляется через повторение — будь то простая, механическая привычка или интенсификация смысла в повторяющихся событиях, обусловленная глубиной и надежностью нашего усвоения этих событий. Исторически все когда-то происходит впервые. Первое переживание неповторимо именно потому, что оно первое; оно наделено особой озаряющей силой, особым удельным весом. С каждым событием, происшедшим впервые, исчезает та или иная возможность — ибо определившаяся в итоге реальность исключает все альтернативы. Мы говорим: происшедшее однажды как бы и не происходило вовсе; тем самым мы справедливо подчеркиваем особую значимость второго раза как окончательного подтверждения. Но обесценивать то, что произошло однажды, неверно по существу. Все первые переживания имеют решающее значение. «Переживание, впервые вызвавшее тот или иной аффект, обеспечивает возможность переживать данный аффект в течение всей оставшейся жизни» (Блейлер). На этом автоматическом последействии первого переживания основывается его экзистенциальное значение; последнее растет благодаря отбору переживаний, благодаря активным действиям.

Первое переживание, как таковое, не может быть понято само по себе, вне контекста всей истории жизни индивида. Его влияние зависит прежде всего от его значения, а не от меры мгновенной интенсивности аффекта. Далее, его последствия определяются характером опыта данного индивида, тем, на каком этапе развития и роста оно имело место, а также тем, происходило ли оно в течение аномальной эндогенной фазы или в период, когда сознание было изменено. Только экзистенциально решающие первые переживания изменяют человека, а вместе с ним и его мир. Характер переживаний претерпевает метаморфозу, прошлое начинает видеться в новом свете, будущее пропитывается новой атмосферой. Переживания, затрагивающие глубины человеческого существа, имеющие чисто внешнее происхождение и действующие на душу как нечто абсолютно чуждое, называются психическими травмами.

(дд) Кризисные ситуации. Кризис в процессе развития — это момент, когда человек в целом испытывает внутренний переворот, из которого он выходит изменившимся: он либо вооружается новым решением, либо терпит поражение. История жизни не выглядит равномерным чередованием хронологических промежутков; время жизни подвергается качественному структурированию, «подгоняет» развитие переживания, доводит его до кульминации, в момент которой возникает необходимость принять решение. Противясь развитию, человек может пробовать удержаться на той вершинной точке, где нужно что-то решать, но при этом уклоняться от самого решения. В этом случае решение навязывается ему фактическим поступательным движением жизни. Всякий кризис имеет свое время. Кризис невозможно предупредить или перескочить. Как и все в жизни, он должен созреть. Он не обязательно проявляется в острой форме, как катастрофа; но для будущего принципиально важен даже тот кризис, который протекает спокойно и незаметно.

(ее) Духовное развитие. Формирование через развитие — это событие духовной жизни, во время которого человек подвергает переработке то, что он испытал и совершил. В каждый данный момент его жизнь зиждется на каком-то прошлом; прошлое формирует дальнейшую жизнь либо бессознательно, либо управляя течением событий при посредстве памяти. Каждый данный момент — итог бесчисленных отложений; последние могут представлять собой как парализующий балласт, так и источник дальнейшего подъема, пусковую пружину нового развития. Далее, внутреннее формирование — это процесс постоянного упорядочения изначально ничем не скованных реалий, процесс обретения внутренней структуры, осуществляемый благодаря приведению всего множества витальных влечений, воспоминаний, знаний и символов к определенной иерархической конфигурации.

Фундаментальная форма духовного развития состоит в поляризации противоположностей; развитие осуществляется согласно принципу диалектического развертывания, то есть через синтез противоположностей или путем выбора между ними. Диалектическое развитие усиливает человеческую природу — ведь если индивид привязан только к каким-то конечным, фиксированным целям, он тем самым ограничивает себя. Но, помимо тупика, каковым является всякая необратимая фиксация, перед индивидом может открыться путь к свободе объемлющих реализаций — путь, по которому следует идти, продвигаясь между противоположностями, в полной мере ощущая на себе их воздействие, но при этом сопрягая их друг с другом и сохраняя существующее напряжение.

Дух способен охватить все противоположности. В экзистенциальном смысле, однако, очень важно, чтобы личность сознавала, до какой степени и почему некоторые противоположности ускользают из-под интегрирующего воздействия духа, чем и как она мотивирует свой выбор между этими противоположностями, где именно ее ограниченность перестает быть просто узостью и превращается в историческую глубину экзистенции, а утрата возможностей становится условием восхождения к истинной действительности.

(б) Некоторые специальные проблемы

Из множества проблем, связанных с описанием историй жизни, мы выбираем следующие:

I. Значение младенчества и раннего детства. Психоаналитики с особым усердием изучали «доисторию» (Vorgeschichte) больных, то есть их жизнь до появления в ней осознанных воспоминаний. В основе такого повышенного интереса к младенчеству и раннему детству лежит гипотеза, согласно которой именно в это время закладываются основы дальнейшей жизни и определяется ее течение.

В применении к периоду зародышевого развития соображения подобного рода не могут быть обоснованы и, следовательно, относятся к области чистой фантазии. Нам неизвестны какие бы то ни было объективные данные или воспоминания о психической жизни человеческого зародыша. Считается, что рождение — эта соматическая катастрофа, в момент которой новорожденный внезапно начинает дышать и, следовательно, жить, должен стабилизировать свое кровообращение и выдержать болезненные воздействия новой среды, — представляет собой еще и решающее психическое переживание; его выражением служит крик, которым новорожденный отвечает на свой выход в мир. События, происходящие в момент этой катастрофы на соматическом уровне, весьма существенны; родовые травмы могут оказывать долгосрочное воздействие. Но никто не знает и не помнит о совпадающем с моментом рождения переживании, которое определило бы витальное настроение индивида и его общую установку по отношению к окружающему миру.

Иначе обстоит дело с младенчеством — при том, что эта эпоха жизни также недоступна воспоминаниям. Младенца можно наблюдать; мы имеем возможность воочию следить за выражением его лица, за его поведением и настроениями. Невозможно переоценить значение той атмосферы, которая создается близостью любящих людей. Дети, растущие в условиях даже самого лучшего воспитательного заведения, уже в возрасте четырех месяцев отстают в умственном развитии от детей, которых воспитывает — пусть без всякой рациональной, продуманной системы— их мать. Найденышам, растущим в бездушной атмосфере интернатов, свойственно несказанно печальное, отсутствующее выражение лица. Можно предполагать, что последействие этих первых месяцев распространяется на всю дальнейшую жизнь.

Первые годы жизни, судя по всему, оказывают достаточно определенное и неустранимое воздействие. Оно зависит от социальных условий и других очевидных факторов, управляющих развитием. Например, если ребенка с самого раннего возраста подвергают эксплуатации, не столько воспитывают, сколько дрессируют и, искусственно культивируя узость горизонтов, отгораживают от богатств традиционной культуры, у него впоследствии никогда не бывает стимулирующих и сдерживающих воспоминаний, которые обычно остаются с человеком на всю жизнь. Вся неосознанная «схема», формируемая в детстве и юности и предвосхищающая дальнейшую жизнь человека, может реализоваться только в условиях относительной свободы и безопасности, когда окружающая среда предоставляет все возможности для приобщения к великой культурной традиции.

Далее, следует обратиться к вопросу о значении отдельных переживаний и типов поведения в раннем возрасте. Фрейд считает особенно важными впечатления самого раннего детства (от «доисторического» периода до четвертого года жизни). Он полагает, что ранние отклонения приводят к нарушению естественного, нормального течения жизни, к его задержке или даже к невозможности нормального развития. Не существует никаких доказательств в пользу того, что это предположение верно, что психические диспозиции следует приписывать именно переживаниям самых ранних лет жизни, а не устойчивой, не поддающейся никаким изменениям конституции и генетике. Поднятая Фрейдом проблема детских воспоминаний открывает ряд перспектив; но все попытки решить ее для отдельных случаев до сих пор не были критически выверены и не отличались особой убедительностью. Индивид может ретроспективно преувеличивать значение своих прошлых переживаний, в особенности — переживаний того периода детства, который более или менее доступен его воспоминаниям. Конфликты и тяготы настоящего приводят к тому, что давно забытые и малозначительные переживания реактивируются и нагружаются серьезной аффективной значимостью; в итоге это содержание начинает переживаться как суггестивный символ тягот, испытываемых в настоящий момент. Ощущение того, что нынешние трудности необратимо детерминированы прошлым, способно отчасти облегчить положение. В терминологии фрейдовской школы эти каузально значимые моменты — то есть наполнение забытых переживаний новым аффектом и их ошибочная переоценка — обозначаются как «регрессия» (метафорически ситуация представляется так, как если бы психическая энергия возвращалась обратно в содержательные элементы ранней психической жизни). Генезис этой свойственной как врачам, так и больным умозрительной переоценки забытых психических травм был исследован Юнгом в духе понимающей психологии.

2. Отношение психической субстанции к разным возрастным фазам. Животное проходит через биологические возрастные фазы неосознанно; что касается человека, то он знает свой возраст и принимает определенную установку по отношению к нему, причем в разных случаях это может происходить совершенно по-разному. Типичной следует признать такую систему оценок, согласно которой предпочтение отдается юности как возрасту «настоящей» жизни, а пожилой возраст отвергается как эпоха упадка, — но такая оценочная шкала была действительна отнюдь не всегда. С точки зрения древних римлян по-настоящему зрелый и достойный мужчина должен был быть старше сорока. Что касается современного промышленного производства, то для него сорокалетний мужчина — это уже, так сказать, существо низшего порядка. На формирование оценок влияют разного рода модные движения — такие, например, как «Революционная юность», «Век Ребенка» и т. п. Распространенная установка выражается фразой: «Каждый хочет дожить до старости; но никто не хочет быть стариком». В противовес этому выдвигается другая максима: «Каждый возраст имеет свою ценность». Человек принимает свой возраст, со всеми его плюсами и минусами, как должное (тот, кто отрекается от своего возраста, либо несчастен, либо болен). Всякий, кто не представляет себе истинное значение своего возраста, обречен страдать. Существует принципиальное различие между человеком, который всего лишь страдает, хочет, терпит, и человеком, который овладевает материалом, воплощает его в действительность, формирует его. Источник последнего решения — экзистенция — остается вне досягаемости понимающей психологии. Но явления, которые из него следуют, в принципе доступны пониманию.

По мере старения в человеке развивается фундаментальная установка, согласно которой ничего нового в этой жизни уже случиться не может. Все существо старого человека наполнено собственной, приобретенной реальностью, которая с его точки зрения аналогична человеческой жизни как таковой; и он должен удовлетворяться только этой реальностью. Если его опыт самореализации не удался в полной мере, он может испытывать беспокойство (которое есть не что иное, как поиск чего-то иного и подлинного), либо нежелание стареть, либо разочарование, при котором он уже ничего не ждет от будущего, недоволен всем на свете, повсюду видит недостатки и провинности, терпеть не может мир и людей, не чувствует ничего, кроме горечи и уныния. Старея, человек все больше и больше страшится смерти, страшится утраты дееспособности и ее неизбежного следствия — утраты уважения со стороны окружающих; в нем нарастает ревность к тем, кто делает успехи, зависть на сексуальной почве, ипохондрия и т. д.

Мера истинной самореализации человека определяется тем, насколько полно его жизнь представлена в его памяти. Дорога к высшей точке жизни начинается в глубинах его воспоминаний. С другой стороны, жизнь распыляется на всякого рода короткоживущие воспоминания, а жизненные горизонты то и дело сужаются до недель и месяцев без прошлого и будущего. Но при достижении самореализации возрастные кризисы становятся источником укрепления человеческого духа. Душа, вопреки ходу биологических событий, обретает новую силу. Женщина «с годами становится красивей», поскольку усиливается выразительность ее души — тогда как «волшебство юности», которое, при всем своем великолепии, представляет собой всего лишь витальный факт, исчезает. Мужчина делается «мудрым»; в старости он реализуется по-новому, достигая при этом последнего предела своего существа.

История прохождения жизни через возрастные фазы уникальна для каждого индивида. Она не может быть заранее распланирована или запрограммирована; ее реализация всецело определяется возможностями, предоставляемыми экзистенцией. Эта основа недоступна психологическому или какому-либо иному научному исследованию и наблюдению; но неудачи на пути самореализации проявляются в виде бесчисленных психологических явлений, которые, выступая в виде определенного рода расстройств, обозначаются термином «неврозы».

3. Переживание человеком своего развития. Один из фундаментально важных моментов, определяющих переживание человеком собственной истории, заключается в том, насколько взвешенно ведет себя человек по отношению к своей жизни, насколько он, так сказать, готов к сотрудничеству с ней. Любое живое существо, включая человека, должно двигаться вперед, сквозь биологически необходимый ряд сменяющих друг друга возрастных фаз. В этом процессе собственно человеческий элемент заключается в духовном развитии души. Его суть можно сформулировать несколькими различными способами:

(аа) Человек должен выдержать столкновение с противоречиями; он должен «вкусить от древа познания», научиться различать добро и зло, истинное и ложное; он должен утратить свою невинность. То, что на биологическом уровне заставляет его сделаться взрослым, половозрелым существом, открывает ему путь и в эти пространства духа.

(бб) Путь развития ведет от бесконечности возможностей в начале жизни к конечной, втиснутой в узкие рамки реализации, которая сама по себе исключает какие бы то ни было возможности. Чтобы жизнь состоялась, она не должна оставаться подвешенной в пустоте бесконечных возможностей и тем самым фактически отрицать самое себя.

(ев) Развитие приносит с собой освобождение от того, что всего лишь принадлежит сфере бессознательного, от всеобъемлющего и давящего на нас фундамента нашего бытия. Это достигается благодаря озарению, благодаря разработке и преодолевающему усилию, благодаря отторжению и овладению.

Человеку присуще по-разному противодействовать своему биологически обоснованному развитию и духовно приходить к тем или иным экзистенциальным решениям. То великое решение, которое лежит в основе процесса самореализации, может проявить себя либо как спокойное развертывание, неторопливая экспансия жизни, либо как внезапно вспыхнувший кризис. Последний приносит с собой недовольство всем сущим, что проявляется как стимул к поступательному движению. При этом в глубине души могут царить покой и умиротворение, но также и определенная горечь в связи с утраченными возможностями. Переживание чистой витальности приводит к взлету, открывает пути к новым успехам в разных сферах деятельности, в области эротических и социальных отношений, в риторике, в творчестве. Но витальность приносит с собой и переживание витального движения вспять, утрат и неудач; благодаря ему становятся возможны глубокие метаморфозы личности, затрагивающие ее природу и мотивированные не витально-биологической основой, а экзистенцией.

В человеке присутствует нечто, восстающее против такого развития; и если это «нечто» займет господствующие позиции в жизни человека, оно непременно приведет к роковым последствиям. Человек противится росту, взрослению, старению, старости — ибо он стремится к незыблемости, инертности, статике, к вечному nunc stans. Человек хочет сохранить бесконечность своих возможностей и поэтому противодействует реализации, которая приводит к ограничениям. Он не хочет бросать вызов противоречиям; ему желаннее спокойное, не предъявляющее никаких вопросов единство. Он не хочет выходить из-под защитного покрова бессознательного, ему не нужны никакие озарения. Но поскольку развитие так или иначе имеет место de facto, в человеке развивается влечение к прошлому, регрессивное стремление к детству на уровне чувства, поведения, содержательных элементов, тоска по утраченному бессознательному. Человеку не хочется идти по пути индивидуализации, решать задачи, совершать активные действия, принимать решения, делать выводы; он хочет быть подобен растению или животному, или даже неорганическому миру; он хочет отдать себя на произвол, смиренно и покорно исчезнуть.

(в) Основная проблема психопатологии: развитие личности или процесс?

Исследование биологически фундаментальных событий и понятного развития жизни (биоса) достигает своей кульминации в различении двух типов биоса: целостного развития личности (то есть развития, основанного на биологически нормальном чередовании возрастных периодов и, возможно, фаз) и жизни, разделенной надвое вследствие того, что в определенный момент времени в ход событий вмешивается процесс, нарушающий течение биологической жизни и тем самым необратимо и неизлечимо трансформирующий психическую жизнь (о процессе см. выше, раздел II §4 главы 8, главку «б» §2 главы 14; о развитии личности см. §2 главы 13).

Перечислим биографические критерии, позволяющие определить процесс: появление нового фактора в момент, достаточно уверенно локализуемый в пределах короткого промежутка времени; возникновение многообразных известных симптомов; отсутствие провоцирующей причины или переживания, которое могло бы послужить достаточным объяснением происшедшего. О развитии личности мы говорим тогда, когда нам удалось понять ход происшедших событий в рамках всех, взятых в целом, биографических категорий (при этом предполагается, что в основе происшедшего лежит нормальный ход биологических процессов). Решающие факторы развития личности определяются как психологически понятные переживания, которыми личность отвечает на стимулы и происшествия, — при отсутствии каких бы то ни было известных и четко локализуемых во времени симптомокомплексов процесса.

Целостность, называемая — в противоположность процессу — развитием личности, имеет своим единственным источником специфическую предрасположенность, которая проходит сквозь ряд возрастных периодов без всяких явных эндогенных фаз и непонятных, вносящих с собой нечто новое надломов. Повторим еще раз уже сказанное.

1. Предрасположенность постоянно растет, развертывается, вбирает в себя изменения, приносимые различными возрастными периодами. Пути, по которым движется наличное бытие человека, — это необходимость, укорененная в целостном организме. В отличие от болезненного процесса, пути эти не могут быть обобщенно представлены в виде ограниченного числа определенных, различимых форм, поскольку они характеризуются поистине бесконечной вариабельностью.

2. Эта предрасположенность находится в постоянном взаимодействии со средой и обретает специфическую форму благодаря судьбе личности, причем способ реализации этой судьбы — при условии, что мы в достаточной мере знаем биографические подробности, — понятен для нас.

3. Свойство предрасположенности состоит в том, что на все переживания она реагирует более или менее одинаково; она разрабатывает переживания своим собственным, присущим только ей одной способом. Мы можем понять многие проявляющиеся на этом пути воззрения, мнения, чувства — такие, как горечь, гордость, сутяжничество, ревность.

Конечный продукт всех перечисленных здесь моментов мы называем «развитием личности». Так, у сутяг (кверулянтов) и ревнивцев мы распознаем признаки параноидного развития, которые в прежние времена нередко смешивались с внешне очень похожими на них процессами, — хотя по существу они представляют собой нечто совершенно иное. На примере гипоманиакальной личности Раис показал, как наличное бытие одного и того же человека сперва как удачливого коммерсанта, а затем как непритязательного, психотического странствующего проповедника удается понять в терминах одной только «смены фасада» — при том, что личность сама по себе остается неизменной (все происшедшие в ней метаморфозы были вызваны изменением условий среды и преждевременной утратой потенции).

Отдельные биосы чрезвычайно многообразны. Развитие может быть как необычайно ранним, так и задержанным. Возможен негативный инфантилизм — как остановка на ранней стадии развития, отсутствие созревания, противодействие какой бы то ни было реализации, как разного рода выпадения и упущения; с другой стороны, возможен позитивный инфантилизм — как сохранение ядра и потенциальных возможностей, непрекращающаяся продуктивность, пластичность и открытость психической субстанции. Многие вундеркинды впоследствии разочаровывают; многих ломает житейская борьба. Иные, приспосабливаясь, становятся посредственностями, отходят от своих истоков (в подобных случаях возникает вопрос: как отличить витальную утрату от последствий неспособности вовремя принять экзистенциальное решение? Или: как отличить то, что было обусловлено движением эндогенной «кривой жизненного процесса», от того, что было «развязано», пущено в ход благодаря историческому, свободно принятому решению?). Человек может испытать преобразование, закладывающее основу для совершенно новой жизни; изменения, затрагивающие социальное положение и общую ситуацию человека, могут до неузнаваемости изменить его характер. Под воздействием внезапных ударов судьбы с людьми могут происходить поистине катастрофические метаморфозы, — и в то же время из чего-то поначалу совершенно незначительного, вследствие почти незаметного развития, может вырасти нечто в высшей степени масштабное. Если речь идет не о процессе, а о развитии личности, последняя должна мыслиться всесторонне, как единство психологически понятных взаимосвязей и выходящих за рамки психологически понятного, но здоровых, нормальных элементов общебиологической природы.

Наконец, нам следовало бы сказать о том, что все представленные здесь понятия — это не столько продукты исследовательской мысли, сколько схематические, короткоживущие предпосылки. Некоторые реальные случаи очень трудны для интерпретации. Например, мы наблюдаем индивидов, чья биография в целом выглядит как развитие личности, но в отдельных признаках ощущаются намеки на какой-то легкий процесс, сообщающий развитию известный аномальный колорит. Случаи подобного рода — когда так до конца и не ясно, имеем ли мы дело с простым развитием изначальной предрасположенности или с процессом в собственном смысле, — отнюдь не являются чем-то исключительным.

Для дискуссий, разворачивающихся вокруг таких случаев, типично отсутствие должного внимания к самому главному, а именно — к различению болезненного процесса и развития личности. Значение категории «развитие личности» расширяется, выводится за положенные ей пределы; в нее всячески «втискиваются» моменты, имеющие отношение только к процессу.

1. Тенденция «понять» процесс. Генезис настоящего бреда понять невозможно. В терминах предрасположенности, окружающей среды, переживаний индивида мы можем понять содержательный аспект бреда; но бредовый характер переживания представляет собой нечто специфически новое, в какой-то момент времени внезапно входящее в жизнь. Паранойяльный механизм недоступен психологическому пониманию. Но момент начала паранойи далеко не всегда удается установить однозначно. Имея перед глазами случай настоящей паранойи, мы можем подозревать, что исходной личности была присуща врожденная, специфически паранойяльная предрасположенность; поначалу эта предрасположенность проявляла себя в виде параноидных черт характера, впоследствии же, на почве переживаний, она разрослась и заняла господствующее положение в жизни индивида. Независимо от того, с какими именно трудностями мы сталкиваемся в тех или иных случаях, не следует распространять наше психологическое понимание за пределы сферы действительно понятного. Правда, многие психиатры проявляют нечто вроде фундаментальной убежденности в обратном; отсюда проистекает их страсть к полемике. В связи со всеми попытками психологически «понять» шизофрению мы обнаруживаем тенденцию к отрицанию фактов, указывающих на процесс, во всей их неповторимой специфичности.

2. Тенденция трактовать процесс как невроз. Задумываясь над биографиями больных с навязчивыми неврозами (которым аналогичны неврозы на сексуальной почве), мы часто обращаем внимание на поступательное развитие, в результате которого исходные, частные по своему характеру симптомы овладевают всей жизнью личности и налагают на нее свои оковы. Явление, само по себе совершенно чуждое данной личности, овладевает ею и подчиняет ее себе. В подобных случаях мы имеем дело с прогрессирующим событием, природа которого от нас скрыта. Возможно, речь должна идти о болезни, имеющей биологическую основу, но отнюдь не о том, что мы, в противоположность «развитию личности», именуем «процессом». Процесс — это не та болезнь, при которой происходит постепенное разрастание поначалу частной симптоматики. Процесс с самого начала зарождается в ядре личности, в последних глубинах ее бытия. Процессы принципиально отличаются от неврозов. Считается, однако, что неврозы того типа, который Шульц обозначает термином «ядерные неврозы» (Kernneurosen, в противоположность «периферическим неврозам», Randneurosen), представляют собой заболевания самой личности, разрастающиеся на почве внутриличностных конфликтов и в своей значительной части психологически понятные, — хотя в целом, будучи событиями, порожденными специфической врожденной предрасположенностью, они все-таки недоступны нашему пониманию. Считается, будто процесс следует трактовать как нечто аналогичное этим «ядерным неврозам». Но и здесь имеет место принципиальное различие, пусть трудно переводимое на язык понятий и трудно постижимое в терминах отдельных критериев, но интуитивно совершенно ясное: невроз понятен в совершенно ином смысле, нежели процесс.

3. Тенденция интерпретировать процесс как экзистенциальную трансформацию. Непонятный для нас элемент процесса — это фундаментальное биологическое событие, выходящее за пределы нашей способности к психологическому пониманию, а вовсе не экзистенция, благодаря которой поддерживается и реализуется эмпирическая жизнь. Философское понятие экзистенции неприложимо к конкретным психопатологическим исследованиям. Будучи использовано в психопатологическом контексте, оно неизбежно теряет свой особый, глубинный смысл. Изменения, затрагивающие наличное бытие человека, — это отнюдь не экзистенциальные изменения. Между трансформацией, которую претерпевает человек в целом, вместе со своим личностным миром, вследствие вторгающихся в его жизнь биологических событий, и трансформацией, проистекающей из свободного экзистенциального выбора, нет родственной связи. Эти два вида трансформации находятся на разных плоскостях. Экзистенциальная трансформация не имеет никакого отношения к предмету психопатологического исследования. Вторжение процесса приводит к безумию, а не к обретению личностью экзистенциальной свободы.

Общее для рассмотренных здесь трех тенденций заключается в следующем: в ряде случаев фундаментальное биологическое событие отрицается как проблема, а фундаментальное впечатление безумия остается вне сферы исследовательского внимания. Проблема процесса ускользает либо в сферу психологически понятных связей, либо в сферу недоступного пониманию аспекта невроза, либо, наконец, в сферу философских представлений об экзистенции. Соответственно, внимание к фактам замещается попытками свести человека только к тому, что в нем есть понятного, усмотреть в нем невроз, охватить его как экзистенцию; но то, что специфично именно для процесса, всякий раз выпадает из рассмотрения. Ради того, чтобы не утратить доверия к ясности нашего эмпирического знания, мы не должны сверх меры расширять категорию развития личности и распространять ее за пределы психологически понятного. Вместо этого мы должны распознать психологически непонятное во всей его гетерогенности и «охватить» его методически, согласно тому, какие у нас могут быть основания для гипотез о его возможной природе. Процесс является не чем иным, как одним из таких недоступных пониманию элементов.

Биологический подход к отдельным случаям имеет смысл прежде всего тогда, когда однозначный выбор в пользу развития личности или процесса сделать не удается (по меньшей мере — на современном уровне знания). Изредка встречаются так называемые настоящие параноики, больные с прогредиентным навязчивым расстройством, «сумасшедшие» без каких-либо элементарных симптомов (таких, как обманы восприятия, расстройства мышления, первичные бредовые переживания, «сделанные» явления, «отнятие мыслей» и т. д.), но, возможно, со шперрунгом и негативизмом, которые не всегда удается со всей определенностью отличить от невротических явлений, обусловленных теми или иными комплексами. Если истории жизни таких больных не содержат указаний на некие переломные моменты, начиная с которых можно было бы говорить о возникновении известного синдрома, даже самые опытные специалисты ставят совершенно разные диагнозы. То, что один врач считает неврозом, ананкастическим развитием или психастенией, другой принимает за шизофрению. Психопатия или процесс, ярко аномальная личность или шизофреническое превращение человека в совершенно новое существо — эти диагнозы взаимно противоположны и несовместимы; но важно отметить, что в связи с этой несовместимостью не только обнаруживаются сложные случаи, но и ставятся под вопрос сами фундаментальные понятия — при том, что границы между ними так или иначе всегда продолжают ощущаться.

Бетцендаль1 дает выразительное описание больной, вовлекшей все свое окружение в мир своих навязчивых и бредовых идей; при этом картина ее состояния не давала возможности поставить диагноз, поскольку первичные симптомы отсутствовали. Сохранение верности детским способам противодействия всему новому — особенно в форме инфантильно-благочестивых мыслей и приверженности суеверным ритуалам — привело ее, с помощью адвокатов и врачей (которые были ее первыми учителями), к борьбе за свои права и здоровье, занявшей господствующее место в ее жизни. Она подчиняла себе людей незаметно для себя и для них: «ее супруг обманывался потому, что она в точности повторяла его же собственные рассуждения; на адвокатов большое впечатление производила ее готовность следовать принятым в их практике формальностям, а консультирующие гинекологи и специалисты по внутренним болезням смотрели на нее сквозь призму собственной специальности». Только психиатр, благодаря биографическому подходу, сумел прийти к целостной, всеобъемлющей картине; но даже он оказался не в состоянии однозначно определить, о какой именно болезни следовало бы говорить в данном случае. Неспециалисты неизменно считали эту женщину вполне здоровой, становились на ее сторону, страстно ее защищали. Бетцендаль диагностировал шизофрению (процесс).

В своей патографии Лангбена (Langbehn) Бюргер-Принц оказывает явное предпочтение развитию личности — при том, что несколькими годами ранее (в девятом томе учебника Бумке) он же описал случай Лангбена как классическую шизофрению.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24