Общая психопатология

Карл Ясперс

(а) Идея эйдоса

Все моменты несходства между людьми имеют свое биологическое основание. Люди различаются по признакам пола, расы и конституции. Имея в виду эти, относящиеся к человечеству в целом, факты, мы задаемся следующим вопросом: действительно ли многообразие индивидуальных различий является всего лишь следствием столь же великого многообразия по-разному распределяемых индивидуальных причин (иными словами, не являются ли отдельные люди всего лишь разнообразными скоплениями случайным образом соединяющихся элементов)? Не вернее ли было бы утверждать, что существует ограниченное количество целостностей, в рамках которых все многообразные вариации необходимым образом координируются и выступают в качестве взаимосвязанных составных частей некоторых объемлющих конфигураций «человеческого»? Принцип таких целостностей стал бы уже не просто одним из многих причинных факторов, а существенным свойством человеческой природы как таковой. Правда, индивидуальные факторы могут воздействовать на любые функции, на любые виды переживаний и поведения; но они, тем не менее, остаются всего лишь соположенными индивидуальными факторами. Можно говорить о методологически субъективной идее целостности, которой мы руководствуемся, когда, исходя из концепции объективно данного эйдоса, постигаем соматопсихическое единство как структурное целое, отражающее само существо человеческого, — целое, в рамках которого все индивидуальные факторы удерживаются вместе, упорядочиваются и модифицируются. Биология личности хотела бы видеть эту целостность человека укорененной в витальной почве, где существует лишь очень небольшое число способных варьировать фундаментальных конфигураций.

Эта альтернатива — человек как случайное скопление индивидуальных факторов или как целое, наделенное собственной исконной спецификой, — на самом деле не является альтернативой в истинном смысле. Скорее следовало бы говорить о двух гетерогенных плоскостях исследования; на одной из них исследование осуществляется на основе рационального и в конечном счете непременно механического способа мышления, тогда как на другой преобладает интуитивное, руководствующееся идеями понимание конфигураций (гештальтов). Но научная реализация идейно обоснованного взгляда на целостность находится в прямой зависимости от рационального анализа элементов. Отсюда — постоянное движение нашего познания в пространстве между двумя полюсами; мы должны всячески остерегаться ненужного крена в ту или иную сторону. С нашей стороны было бы ошибочно полагать, будто аналитическое разложение целого на элементы способно исчерпать объект; но столь же неверным было бы предположение, что умозрительно представляемое целое — это фактор, который, как таковой, можно познать и которым можно овладеть.

Отсюда следует вопрос: является ли целостность чем-то таким, что может быть представлено в виде конечного ряда целостностей низших порядков? Ответ: такая целостность существует как идея, но не как конечный ряд реальных целостностей, о которых нам известно, что они являются таковыми.

Следующий вопрос: не являются ли основы этих целостностей всего лишь частными данными, возведенными в абсолют просто потому, что с их помощью удается относительно удачно сообщить определенную форму многообразным психосоматическим явлениям, — или они, в противоположность частным данным, представляют собой действительные исконные основы, никоим образом не сводимые к индивидуальным факторам? Ответ: первое мы обнаруживаем в тех случаях, когда прибегаем к анализу причин; ведь всякий раз, когда выявляется некая причинно-следственная связь (например, связь между половыми гормонами и определенными физиологическими и морфологическими эффектами), анализ перестает относиться к целостности как таковой. Что касается второго, то это как раз то, что всегда ждет нас у последних пределов анализа причин.

У пределов анализа причин мы оказываемся лицом к лицу с основами целостностей — основами, выведенными из определенных идей и посему недоступными наглядной демонстрации. В предшествующих разделах этой книги все явления, которые в принципе могут быть продемонстрированы непосредственно, рассматривались в своих фундаментальных формах. Теперь же мы будем говорить о том, что мы ищем при поддержке идей и постигаем опосредованно, через сопоставление частностей и приведение их в единство.

Природа вещей такова, что целое может быть обнаружено только через частности. Оно ускользает от анализа причин; оно остается руководящей идеей и никогда не становится объектом, доступным познанию.

Поэтому все, о чем говорится в настоящей главе, нам уже известно (или могло бы быть известно), — но только как множество частностей, обнаруженных благодаря использованию определенных методов. Новое заключается в следовании идеям как своего рода виртуальным точкам. Следуя идеям, мы не только начинаем яснее видеть взаимосвязи между частностями; мы также по-новому ставим вопросы и обнаруживаем ранее не замеченные частности, которые, как таковые, могли бы быть установлены с помощью уже описанных методов.

Предмет поисков, которые мы предпринимаем, руководствуясь идеей целостности, нам хотелось бы назвать эйдосом человека.

(б) Пол, конституция, раса

Существует определенная базовая структура, общая для всех представителей человеческого рода независимо от того, является ли человек мужчиной или женщиной, монголоидом или представителем белой расы, низкорослым и полным или высоким и худым. Но в одном человеке не может присутствовать больше одного из числа перечисленных здесь признаков. Человек может быть либо одним, либо другим. Кроме того, он может представлять собой промежуточный тип, гибрид или то, что принято называть переходной формой. Будучи укоренено в витальной судьбе личности, это качество «промежуточности», «гибридности» или «переходности» может представлять собой нечто низшее, вырожденное и упадочное или, наоборот, нечто ценное, сообщающее жизни более широкий масштаб, гармонию, приносящее с собой новое развитие. Соответственно, человек либо заслуживает звания бастарда, гермафродита, ничтожества, либо должен проявить себя как полноценный представитель рода человеческого, обладающий повышенными возможностями.

Рассматривая существенные различия между людьми в целом, «человеческое» в его фундаментальном разрезе, мы неизбежно вновь и вновь исходим из частностей: пола, конституции (телосложения) и расы, то есть группы, являющейся результатом многовекового развития. Поначалу может показаться, что, продвигаясь по этому пути, мы все равно не способны постичь ничего, кроме частностей в их неповторимости; о постижении же биологической целостности «человеческого» не может быть и речи. Кажется, что пол — это не более чем обладание определенными органами и проистекающие отсюда следствия; что телосложение — это всего лишь нечто, поверхностно детерминированное некоторыми причинными факторами; что раса — это факт изменчивости под воздействием некоторых внешних обстоятельств, процесс селекции, который может быть взят под контроль и даже повернут вспять. Но стоит только сформулировать эти мысли, как их бессодержательность станет совершенно очевидной. Исследуя одни только частности, мы так никогда и не поймем, что различие между полами указывает на нечто существенно большее, нежели различие между отдельными органами; что телосложение — это не просто что-то случайное и чисто внешнее; что раса — это особый способ существования. Но все это отчетливо просматривается в целостности «человеческого», когда мы раскрываем ее для себя через частности, — пусть даже задача эта в принципе невыполнима в полном объеме.

Пол — это фундаментальная полярность всего живого, укорененная в самых глубинах жизни. Конституция — это экстериоризация того или иного типа «человеческого» в соответствии с некоторыми общими тенденциями, определяющими человеческую природу. Раса — это исторически данный итог селекции; в каждый отдельно взятый момент беспрерывной, но очень медленно протекающей трансформации потока жизни она выступает как выражение образа бытия, сообщающего «человеческому» определенную индивидуальность и вписывающего его в живой исторический контекст.

Сложности, связанные с прояснением фундаментальных качеств биологической целостности, одинаковы независимо от того, идет ли речь о поле, конституции или расе. Единственное различие состоит в следующем: практически все представители человеческого рода (за исключением крайне немногочисленных гермафродитов) принадлежат к одному из двух полов, значительное большинство людей выказывает явные признаки принадлежности к одной из трех крупных расовых групп — белой, черной или желтой (при том, что уже существует — даже без всякой гибридизации — множество промежуточных типов); что касается конституции, то здесь ситуация выглядит иначе, ибо большинство людей не может быть однозначно отнесено к тому или иному ясно очерченному конституциональному типу. Но мера «классифицируемости» индивида не имеет сколько-нибудь решающего значения для постижения его фундаментальных, сущностных качеств. Наше понимание пола, конституции и расы остается в равной мере неполным.

Рассматривая биологию личности в терминах единства сфер соматического и психического и пытаясь проследить это единство с точки зрения пола, конституции и расы, мы обнаруживаем тесную связь между всеми этими тремя факторами в том, что касается типологии их проявлений. Можно утверждать, что пол и конституция — это общечеловеческие универсалии. Все, что относится к ним, встречается у всех рас; то, что специфично для расы, не обязательно должно быть специфично для конституции; любая конституция должна обнаруживаться у обоих полов. Трудности возникают всякий раз, когда мы пытаемся абсолютизировать наши разграничения: ведь у каждого данного индивида пол, конституция и расовая принадлежность составляют неразрывное биологическое единство. Будучи факторами, рассматриваемыми с различных точек зрения, они должны различаться самым отчетливым образом; но когда дело доходит до конкретного представления сущностно важных признаков, мы нередко обнаруживаем, что эти три фактора словно «вливаются» друг в друга. Основные внешние признаки принадлежности к тому или иному полу — это в то же время признаки принадлежности к определенной конституции (например, особи женского пола выказывают близость к пикническому типу). Представляется, что основные конституциональные признаки согласуются с основными расовыми признаками (лептосоматический тип и «нордическая» раса). Как пол, так и раса выступают в качестве «модусов» конституции. Это не мешает нам в интересах наглядного представления биологической целостности различать в его рамках несколько целостностей более низкого порядка и обнаруживать в них определенное место для каждого конкретного индивида. Психопатический характер, неврозы и психозы связаны с этими тремя фундаментальными модусами «человеческого». Поэтому наше изложение должно быть всякий раз нацелено на проблему этой связи: пол и психоз; конституция и психоз; раса и психоз.

(в) Методы эйдологии

Методы эйдологии обусловливаются тем, что ее объект представляет собой не какую-то частность, а идею. Следовательно, методы должны носить непрямой, опосредованный характер. Бесчисленные, относящиеся к частностям данные должны быть собраны воедино и подчинены идее, согласно которой все они представляют собой проявления некоей объединяющей целостности. Чтобы подступиться к этой целостности, мы должны вначале установить типологию, а затем указать на корреляции, существующие между теми данными, которые относятся к частностям.

1. Говоря об эйдологии, мы имеем в виду реальные единства (Enti-tдten); но наши исследовательские возможности ограничиваются их типологической дифференциацией. Принцип, на основании которого строится типология, — это не действительное наличное бытие какой-либо целостности, а некая попытка, в связи с которой мы должны задаться вопросом о том, насколько наши умозрительные построения согласуются с реальностью. В эйдологии мы мыслим реальные единства как некие целостности в составе соматопсихического единства высшего порядка; но непосредственная демонстрация этих реальных единств выходит за пределы наших возможностей. Эйдология использует типологию в целях опосредованного подхода к подразумеваемым единствам. Иначе говоря, все типологии суть умозрительные построения — тогда как эйдология нацелена на сущностные точки самой действительности. Используя многочисленные и разнообразные, постоянно пересматриваемые типологии, открывающие ряд изменчивых перспектив, эйдология пытается приблизить нас к человеческой природе во всех ее аспектах, к эмпирически постигаемым первичным силам (Urmдchten) человеческой жизни — силам, которые интегрируют все явления и, таким образом, связывают их в комплексные целостности. Тип — это непременно относительная целостность, сформированная на основе некоторого конкретного принципа специально ради того, чтобы охватить взглядом некоторую конкретную область. Эйдос же стремится стать самой целостностью.

Напомним об исключительном, если не сказать бесконечном, многообразии возможных типологий. Логически нет ничего невозможного в типологиях, построенных на основе пар противоположностей, или групп по три, или нескольких измерений, а также на основе всех этих комбинаций. Мы можем говорить о формах жизни, различающихся в материальном смысле; так, мы конструируем типологии культуральных установок (таковы активная, созерцательная, интеллектуальная, эстетическая, экономическая, политическая, метафизическая, религиозная и др. установки), или фундаментальных установок по отношению к миру и трансцендентности (в философской типологии), или профессии, окружающей среды и т. д. В каждом из этих случаев мы конструируем нечто исторически сложившееся, некий продукт духовной деятельности, взятый во всей его сложности. Что касается постижения первичных форм, то оно предполагает обращение к внеисторичным, чисто биологическим основаниям человеческого, безотносительно к каким бы то ни было содержательным аспектам. Нужно ограничить взгляд формой и функцией, тем, что может быть извлечено из телосложения и других соматических особенностей, тестов ка работоспособность, характеристик болезней и всех прочих объективных, доступных исследованию моментов. Сюда мы относим типы, выявленные в ходе характерологических исследований (см. выше, §3 главы 8).

Существует множество различных типологий. Почти каждая из них приносит определенную пользу по меньшей мере тем, кто работает с ней и привык к ней. Борьба между типологиями вызвана различиями не столько в разумных убеждениях (которые сами по себе могли бы привести к плодотворной дискуссии), сколько в том, к чему успели привыкнуть тс или иные исследовательские школы и группировки. Важно, чтобы исследователь был полновластным хозяином типологии, не слишком легко поддавался воздействиям со стороны и помнил, что типология — это лишь вспомогательное средство, которое не должно приниматься за окончательную научную классификацию «человеческого».

Перед лицом бесконечного многообразия возможных типологий мы нуждаемся в том, чтобы удерживать их под методологическим контролем, постоянно имея в виду единство индивида и единство «человеческого». В любом отдельно взятом человеке возможны любые типы; каждый человек в потенции представляет собой всеобъемлющую целостность, в рамках которой отдельные акценты смещены в ту или иную сторону по сравнению с другими целостностями аналогичного рода. Изначально заложенные возможности исчезают в течение жизни, по мере своей реализации или благодаря тем ограничениям, которые изначально накладываются на них конституцией. Поэтому мы с таким же успехом можем утверждать, что никто не есть все.

Одни типологии оказывают на нас более сильное впечатление, чем другие, и причин этому несколько. Во-первых, схемы конкретных типов запечатлеваются в нас постольку, поскольку они подтверждают данные нашего непосредственного опыта и тем самым убеждают нас в своей объективной истинности. Во-вторых, на нас производят впечатление те типы, которые, будучи сведены в абстрактную схему, согласуются с нашим стремлением к упорядочению, классификации и обзору, ибо наглядно и систематически демонстрируют взаимную связь между всеми уже известными нам конкретными картинами. Наконец, в-третьих — и это особенно важно, — пристрастие к типологиям обусловлено нашим интересом к формам проявления «человеческого», укоренившимися в нас воззрениями на человеческую природу, нашей способностью видеть «человеческое» в широком контексте и охватывать его с должной полнотой.

2. Типология наглядно демонстрирует нашему разуму ту необходимую взаимную связь, которая существует между самыми различными явлениями; но типология имеет дело с идеальными формами, к которым реальность лишь приближается в большей или меньшей степени. Пользуясь методами выявления корреляций, мы стремимся эмпирически установить реальную меру взаимосвязанности отдельных явлений: измеряя и подсчитывая, мы стремимся выяснить, насколько часто эти явления выступают совместно. Коэффициент корреляции принимается за единицу, если различные явления коррелируют в ста процентах случаев; если совпадения носят случайный характер, коэффициент принимается за 0. Соответственно, мера корреляции выражается цифрами от 0 до 1.

Подсчитанные таким образом корреляции могут быть психологически понятными; таковы, например, корреляции между характерологическими признаками. Но они могут указывать и на недоступную пониманию связь между гетерогенными явлениями. Так, удалось обнаружить ряд корреляций между характерологическими признаками', соответствующая статистика была выведена на основании подсчетов частоты совпадений различных признаков. Это объективное исследование являет собой абсолютную противоположность субъективному методу понимания. Что мы можем из него извлечь? Во-первых, благодаря ему мы узнаем, насколько часто в действительности коррелируют признаки, находящиеся между собой в психологически понятной связи; во-вторых, мы узнаем реальную меру корреляции признаков, между которыми понятная взаимосвязь не обнаруживается. Решение вопроса о том, что именно представляет собой «признак», целиком и полностью зависит от предварительной работы, осуществленной согласно принципам понимающей психологии. Поэтому корреляция может быть подсчитана только на основе этой психо погни. Во всех осуществленных до сих пор исследованиях лица, заполняющие анкеты, отбирались исходя из принципов понимающей психологии. Общий опыт последней в данной области небогат и развивается не слишком активно. Но процедура подсчета корреляций может быть использована (и, действительно, широко используется) в применении к тестам на умственное развитие: с ее помощью выясняется, какие проявления умственных способностей принадлежат друг другу или независимы друг от друга. Она также широко используется в исследованиях по генетике, равно как и при выявлении объективных показателей, отражающих взаимосвязи при различных конституциях.

Недостаток процедуры проявляется тогда, когда она используется в течение длительного времени. Корреляции, обнаруженные первыми, обычно производят большое впечатление, поскольку выглядят как реальные, долгожданные доказательства; но впечатление это быстро тает по мере того, как неограниченность возможных корреляций становится все более и более очевидной. Тогда мы понимаем, что всякая мало-мальски расплывчатая корреляция не имеет особого познавательного значения. Корреляции как таковые совершенно бессодержательны, если они

побуждают нас задаться вопросом о тех причинах, которым они обязаны своим возникновением. Интересны только такие корреляции, в связи с которыми возникает возможность ответить на вопрос об их глубинной основе.

Типологии могут убеждать нас своей наглядностью; с другой стороны, они разочаровывают, если не выказывают связи с действительностью. Корреляции (при условии, что результаты подсчетов толкуются однозначно) убеждают нас как явные, наглядные доказательства, но часто разочаровывают бессодержательностью выводов.

Корреляции могут быть абсолютными или почти абсолютными (с коэффициентом, равным или очень близким единице). Понятно, что такие корреляции имеют большое значение. С другой стороны, корреляции могут быть относительными (с коэффициентом между 0 и 1). Возникает вопрос о том, значат ли они что бы то ни было, и если да, то что именно. Они могут выражать какую-то отдаленную связь, пока еще не выявленную другими методами, — например, связь, осуществляемую через эндокринную систему. Поскольку статистические корреляции между тестами по отдельным признакам представляют собой не более чем данные частного характера, они не указывают на какую-либо необходимую, сущностную связь. Кроме того, поскольку их коэффициент обычно невысок, они сплошь и рядом «расплываются» — тем более что данные, относящиеся к отдельным индивидам, обычно неравноценны как по своему смыслу, так и по значимости.

(г) Сбор фактических данных

Для эйдологии имеют значение любые попытки сбора и сопоставления фактических данных, варьирующих от одного индивида к другому.

Элементарные основные признаки, характеризующие разновидности «человеческого», выявляются благодаря комбинированному применению тестов на осуществление способностей согласно методам экспериментальной психологии. Уже Крепелин называл признаки, устанавливаемые исходя из его «кривых работы» (то есть такие признаки, как утомляемость, способность к восстановлению сил, способность действовать по собственному побуждению и др.), «фундаментальными качествами личности» («Grundeigenschaften der Persцnlichkeit»). Цель таких тестов состоит в выявлении формальных (то есть не содержательных) характеристик психических функций (таких, как скорость, связность, способность к концентрации внимания и т. д.), в оценке способности обращать внимание на несколько предметов одновременно, в выявлении типа апперцепции (то есть того, направлено ли восприятие объекта в основном на целое или на частности), в оценке таких моментов, как подверженность субъекта геометрически-оптическим иллюзиям, интенсивность субъективных цветовых контрастов, способность выделять отдельные фигуры из контекста целостного изображения, апперцепция при тахистоскопическом чтении (соответствующий тест определяет, что именно важнее в процессе чтения — отдельные буквы или целостный образ слова), предпочтение, оказываемое в процессе восприятия формам или цветам, эйдетическая способность и прочее.

Во всех этих случаях мы получаем в наше распоряжение количественные данные и имеем возможность сравнивать их друг с другом и с данными, которые до нас были получены другими исследователями. Среди множества данных нам важно обнаружить нечто, составляющее целостный контекст, «корневые формы человеческого» («Wurzelformen des Menschseins»), «радикалы личности» («Persцnlichkeitsradikale») (Кречмер). Мы хотим выявить фундаментальные качества, биологические по своей природе и поэтому остающиеся неизменными на протяжении тысячелетий, внеисторические, всепроникающие, присутствующие в любом переживании, акте поведения и творчества, но лишенные какой бы то ни было содержательной специфики. В связи с исследованиями подобного рода вновь и вновь возникает один и тот же фундаментальный вопрос: действительно ли мы сталкиваемся с какими-то реальными качествами, или мы всего лишь вращаемся среди бесконечных поверхностных моментов, относящихся, возможно, к области физиологического «инструментария» человека, но ни в коей мере не к «человеческому» как таковому.

§1. Пол

Биологическое и психологическое введение.

(а) Пол как первичный феномен. Может показаться, что половой диморфизм — это универсальное свойство живого. На низших ступенях жизни существуют виды, не выказывающие полового диморфизма; но даже у таких видов по мере смены поколений обнаруживаются случаи слияния клеток, подобные позднейшему слиянию яйцеклетки и семени. Следовательно, качеством универсальности обладает только полярность как таковая. У некоторых низших форм живого половые клетки могут функционировать то как мужские, то как женские; иначе говоря, они характеризуются биполярностью. Но еще никто не доказал, что воспроизводство половым путем само по себе необходимо для поддержания жизни. Наблюдения за дегенерацией одноклеточных организмов (когда через ряд поколений, размножающихся простым делением, смешение клеток прекращается) и их расцветом, наступающим сразу вслед за возобновлением копуляции, никак не согласуются с фактами, выявленными при исследовании некоторых растений, когда размножение может бесконечно долго осуществляться неполовым путем и при этом не приводить к дегенерации. Способ размножения, который не основан на половом диморфизме и, значит, не сопровождается никаким трансформирующим движением, приводит лишь к однообразию форм, массовому воспроизводству совершенно одинаковых конфигураций, нивелировке жизненных проявлений, обеднению фантазии. Представляется, что пол — это источник творчества, а половое размножение есть своего рода уловка природы, благодаря которой ей удается создавать многообразие форм и, через реализацию все новых и новых возможностей, проявлять свою фантазию. Подобный взгляд помогает нам осознать, что все, связанное с полом, чревато не только неповторимыми возможностями, но и особого рода опасностями. Гибридизация ведет не только к созданию новых форм живого, но и к вырождению. Смешение может носить не только продуктивный, но и разрушительный характер. Половой фактор вносит в человеческую жизнь момент беспокойства; он может стать источником как высочайших взлетов, так и глубочайшего упадка. Благодаря ему в экзистенции человека развивается не только элемент верности, но и элемент измены. Период полового созревания — это как раз то время, в котором кроются истоки многих болезней. Отсюда ведет свое начало гениальность, но отсюда же может начаться и шизофрения. Любые явления, связанные с полом, могут быть связаны и с развитием душевных расстройств.

Универсализм половых отношений проявляется и во многом другом. Разнообразие конкретных проявлений — в особенности у растений — поистине удивительно. Половые органы — лишь один из частных случаев действия полового фактора; технические способы, которыми осуществляется половое размножение у разных форм живого, отличаются крайним многообразием, но в конечном счете всегда сводятся к конъюгации яйцеклетки и семени. Это биологическое многообразие половых органов позволяет нам рассмотреть человеческую сексуальность в более ясной, хотя и непрямой, перспективе. Самый важный момент заключается в следующем: любое живое существо исконно заключает в себе потенциал обоих полов.

Первичные половые признаки (то, что однозначно отличает мальчика от девочки еще до того, как у них начинают функционировать половые железы) необходимо отличать от половых признаков вторичного характера, возникающих как результат функционирования половых желез и появляющихся только в период полового созревания. Следовательно, морфология и физиология половых желез не исчерпывает того, что имеет отношение к полу. Психология полового влечения и его последствий также не исчерпывает психологии жизни, поляризованной по половому признаку.

Нельзя сказать, что именно представляет собой сексуальность. Кажется, что жизнь и сексуальность принадлежат друг другу. Пол можно наблюдать в его проявлениях, последствиях и моментах частичной реализации; но его глубинная сущность необъяснима. Никакие толкования в духе «метафизики сексуальности» не могут считаться научными.

(б) Биологические факторы полового диморфизма. В наборе хромосом имеется пара половых хромосом. У особей женского пола это хромосомы XX, у особей мужского пола — XY. Каждая яйцеклетка несет в себе одну Х-хромосому; что касается сперматозоидов, то одна их половина содержит Х-хромосому, тогда как другая — Y-хромосому. Сочетание яйцеклетки со сперматозоидом, несущим Х-хромосому, приводит к зачатию девочки, а со сперматозоидом, несущим Y-хромосому, — мальчика. У особей мужского пола все клетки содержат пару хромосом XY, а у особей женского пола — пару XX. Иначе говоря, особь мужского пола в каждой своей клетке имеет хромосому, отсутствующую у особи женского пола. Таким образом, различие между полами обнаруживается не только на уровне половых желез, половых органов и вторичных половых признаков, но и в одном — пусть крохотном — универсальном факторе.

С другой стороны, первичная предрасположенность индивидов обоего пола включает весь набор возможностей биологического вида, который расщепляется по двум полам уже в процессе роста и развития организма. Особям обоего пола свойственна предрасположенность как к мужским, так и к женским половым органам и половым железам. Та или иная из этих возможностей окончательно определяется только в процессе развития зародыша; соответственно, вторая возможность дегенерирует, сохраняясь только в виде минимальных остаточных признаков. В крайне редких случаях этого не происходит, и в результате развивается настоящий гермафродит (организм, обладающий как мужскими, так и женскими половыми органами). Развитию некоторых насекомых свойственна следующая особенность: после первоначально правильного развития, начиная с какого-то момента, у зародыша самки могут развиться мужские половые органы; последние, таким образом, оказываются внутри тела, исконно принадлежащего организму женского пола.

Итак, понимание природы сексуальности сталкивается с немалыми трудностями. Иногда кажется, что половой диморфизм представляет собой нечто абсолютно фундаментальное; в других случаях фактор пола оставляет впечатление частичного отклонения, происшедшего в рамках такой целостности, которая, по существу, превыше всякой сексуальности. Осторожность не позволяет нам считать загадку пола понятой до конца; но мы знаем, что половые признаки в телосложении, функциях и инстинктивных влечениях регулируются по меньшей мере тремя взаимозависимыми факторами, которые никоим образом не могут быть сведены к общему знаменателю. Речь идет, во-первых, о наборе хромосом в клетках, во-вторых, о гормонах половых желез в сочетании с гормонами передней доли гипофиза и коры надпочечников (Штайнах [Steinach] путем удаления и трансплантации половых желез превращал детенышей-самцов морской свинки в самок и наоборот; при этом наряду с изменением формы и силы мышц наблюдалось развитие пугливости у феминизированных самцов и воинственности — у маскулинизированных самок) и, наконец, в-третьих, об импульсах, сообщаемых центральной нервной системой и передаваемых через средний мозг (в частности, через опухоли, которые на этом участке могут привести к преждевременному наступлению половой зрелости), и о далеко идущих воздействиях событий психической жизни на половое влечение и его формирование.

Половое развитие проходит через ряд стадий, каждая из которых представляет собой целую эпоху в жизни индивида. Самая главная из них — стадия полового созревания. Гормоны половых желез — это метаболические агенты, определяющие характер формирования вторичных половых признаков (у особей мужского пола это специфически мужское телосложение, развитые внешние гениталии, волосы на лобке и подбородке, ломка голоса). У особей женского пола гипофиз продуцирует гормон, стимулирующий секрецию половых гормонов половыми железами. Удаление гипофиза у животного приводит к тому, что половая зрелость не наступает. Нам неизвестно, почему данная стадия развития наступает именно в данный момент; нам неизвестно также, в какой части организма она «запускается» в первую очередь (по всей видимости, средний мозг занимает в этом процессе одно из первых мест). Это загадка «внутренних часов, которые заботятся о правильном течении времени».

Вторая важнейшая стадия — климакс у женщин: регрессия половых желез и прекращение половой активности. Первопричина этого должна локализоваться в яичнике. Тело в целом переживает глубокую трансформацию. Ввиду нехватки гормонов яичника наступает расстройство гипофиза. Бурные нарушения в сфере внутренней секреции (которые в этом возрасте часто становятся причиной заболеваний) постепенно успокаиваются и переходят в состояние новой упорядоченности. У мужчин ситуация выглядит иначе. Либидо и потенция сохраняются вплоть до конца жизни; они уменьшаются, но не исчезают. То, что мужчинами переживается как вазомоторные нарушения, сердечные боли, перемены настроения и упадок жизненных сил (ошибочно называемый «мужским климаксом»), есть не что иное, как начало старения.

(в) Соматические и психологические различия между полами. Пол — это наиболее отчетливо и определенно выраженный тип телосложения и конституции. Он описывался как в соматических, так и в психологических терминах. Пол оказывает неограниченное воздействие на психику; но человек всегда больше того пола, к которому он принадлежит. Человек, существующий как некая целостность, облечен в оболочку одного из двух альтернативных полов; но в своей сущности он не полностью совпадает с этим полом. Поэтому мы постоянно колеблемся между недооценкой и переоценкой значимости пола.

В общих чертах душевная природа мужчины и женщины достаточно хорошо известна; известны описания «настоящего» мужчины и «настоящей» женщины. В конечном счете все эти описания представляют собой эротически детерминированные идеализированные образы. С другой стороны, мужское и женское начала часто рассматриваются как противоположные полюса «человеческого»; соответственно, каждая отдельно взятая человеческая особь рассматривается как сочетание мужских и женских качеств. Например, лицо, наделенное женскими половыми органами, может обладать «мужской» натурой или сочетать в себе чисто мужские и чисто женские душевные качества. Такое сочетание может порождать либо пугающее внутреннее расщепление личности, либо гармоничный синтез, благодаря которому личности удается в полной мере проявить свою человеческую природу.

В противовес интерпретациям подобного рода (которые рискуют быстро выродиться в догмы), а также художественному видению форм, были осуществлены попытки эмпирической дефиниции различий между полами при помощи объективных наблюдений и подсчетов. На первый взгляд может показаться, что решение такой задачи — в отличие от задачи установления конституциональных типов — не связано с особыми трудностями: ведь почти все индивиды благодаря наличию у них половых органов соответствующего типа однозначно относятся к мужскому или женскому полу. И все же исследования в данном направлении развиваются неудовлетворительно, поскольку «мужественность» и «женственность» представляют собой лишь идеальные типы, подверженные исторической изменчивости и не предоставляющие в распоряжение статистики никаких усредненных вариантов. Что касается психики, то мы не можем указать на какие-либо абсолютные разграничения, применимые к любым индивидам, равно как и на различия качественного характера; мы можем говорить только о количественных различиях, подсказываемых каждому в соответствии с его повседневным жизненным опытом. Статистика не добавляет к этому почти ничего нового; но она может обеспечить нас определенным набором представлений. Психопатологу важно иметь в виду более выраженную эмоциональность женщин, их более глубокую способность к переживанию.

Различия между полами, укорененные в конституции, мы, конечно же, не должны смешивать с теми различиями, которые зависят от исторически обусловленного социального неравенства мужчин и женщин.

Как ни странно, научно удовлетворительной дифференциации полов все еще не существует. Идеальные образы «мужественности» и «женственности» в их эротическом аспекте изменчивы как индивидуально, так и исторически. Пытаясь осмыслить их с научной точки зрения, мы сталкиваемся с великим множеством контрастных различий и противоречий, охватывающих все возможные полярности психики. В итоге вырисовывается следующее видение проблемы: психическая поляризация полов не столько осуществляется между индивидами (в каждом из которых присутствует только один полюс, тогда как другой исключается), сколько выступает в форме внутренне контрастного целого внутри одного индивида. При односторонней реализации одного из двух полюсов другой полюс, конечно, отодвигается в тень; но напряжение жизни зависит от сохранения полярности, без которой живое, будучи сведено к односторонности и однообразию, нивелируется, утрачивает широту и объемность. Жизнь достигает вершины, когда полярность внутри индивида сохраняется в полной мере, когда между двумя противоположностями осуществляется беспрерывное движение.

(г) Половое влечение. В определенном смысле либидо — это влечение к физическому наслаждению и состояние удовольствия, связанное с прикосновением к поверхности кожи; как таковое, оно присуще человеку от рождения до смерти. Что касается полового влечения в специальном смысле, то оно вызывается гормонами половых желез. Соответственно, характер полового влечения до наступления половой зрелости (когда половые железы еще не развиты) радикально отличается от того, что имеет место после достижения железами полного развития. Хотя у ребенка бывают состояния либидо с соответствующими фантазиями, они отличаются неполнотой и качественной «инакостью». Но, будучи однажды испытано, половое влечение, судя по всему, способно сохраняться и тогда, когда половые железы уже перестали функционировать. У многих лиц, подвергшихся кастрации в относительно позднем возрасте, половое влечение и способность к совершению полового акта сохраняются — при том, что эти лица ощущают собственную «холодность». Нинон де Ланкло будто бы сохраняла эротическую активность до семидесяти лет. Хотя половое влечение обусловлено в основном половыми гормонами, оно имеет и иные, дополнительные источники и отличается весьма сложной структурой. Либидо может возникнуть и без участия гормонов, благодаря стимулу, исходящему из центральной и вегетативной нервной системы, из сферы психического. Но в норме именно это циклическое движение гормонов — воздействующее на центральную и вегетативную нервные системы, которые, в свою очередь, воздействуют на половые железы и, в особенности, на психику, — будучи однажды начато, стимулирует само себя. Состояние либидо — это специфическое состояние возбуждения, охватывающее все тело и изменяющее его витальное самоощущение.

Направленность влечения кардинально отличается от либидо, которое, по существу, всегда неизменно. Влечение направляется определенными представлениями и опытом. Направленность влечения и типология воздействующих на него стимулов (эрогенных зон на поверхности кожи, чувственных стимулов зрительного, слухового, обонятельного характера) варьируют от одного индивида к другому. Вариации зависят от разного рода случайных переживаний, от фиксации прежнего опыта, ассоциаций, привычек. Они зависят также от типа вытеснения (Verdrдngung), имевшего место под внешним давлением или под воздействием внутренней моральной цензуры. Своими корням они, по-видимому, уходят в целостность соматического и психического характера индивида.

Фундаментальный феномен «человеческого» состоит в том, что, в отличие от животных, мы не наделены не знающей тормозов, чисто инстинктивной сексуальностью, проявляющейся только в краткие периоды течки. Постоянно присущая нам способность к половому возбуждению упорядочивается, тормозится или даже насильственно подавляется. У первобытных и цивилизованных народов это проявляется по-разному, но присутствует неизменно. Везде мы обнаруживаем радикальное несоответствие между биологическим импульсом и требованиями общества, нравственности, религии. И это несоответствие не может быть преодолено. Стоит его, так сказать, «отодвинуть в сторону», как оно непременно возникает в какой-то новой форме.

Что касается простой, беспримесной реализации сексуальности, то в связи с ней человек поставлен в непреодолимые рамки собственной соматопсихической целостности. Единство соматического и психического, будучи при других обстоятельствах проблемой, занимающей человека исключительно в спекулятивном аспекте, становится теперь его судьбой, которая владеет им и которой он, в свою очередь, владеет сам. Соматопсихическое единство превращается для него в нечто более значимое и решающее, нежели соматическая болезнь, способная изменить это единство. Нить, ведущая от витальной сексуальности через культивированный эротизм к настоящей любви, проходит через множество ловушек, смысл которых характеризуется постоянной изменчивостью. Многократно утверждалось, что сексуальность оказывает универсальное воздействие на тело и душу человека, что сексуальностью характеризуется вся психическая жизнь человека, вплоть до своих последних истоков. Любые представления, мысли, направленные импульсы, любые переживания могут окрашиваться в эротические тона. Но это происходит не пассивно. То, что придает событиям психической жизни эту универсальную в своем роде окраску, представляет собой часть личности, формируемую под воздействием отнюдь не сексуальных источников. Отсюда — постоянная, непреодолимая дисгармония (пусть время от времени, под влиянием возбуждения или опьянения, ненадолго исчезающая); отсюда же — бесконечные отклонения, аномалии, болезни, равно как и отношение к любой форме изоляции (сексуальной или обусловленной идейными мотивами) как ошибке, за которую приходится расплачиваться тяжелой ценой страданий, заблуждений, неутоленных желаний и разочарований.

Инстинктивное влечение не может быть одинаковым у представителей обоего пола. Поскольку соматическая сфера в целом выказывает половой диморфизм, сексуально-эротические переживания мужчины отличаются от аналогичных переживаний женщины.

(д) История изучения сексуальности и ее аномалий. По существу, медицинская сексология появилась только во второй половине XIX века. Вслед за спорадическими первоначальными замечаниями появились всесторонние наблюдения и подробные описания, принадлежащие перу таких исследователей, как Крафт-Эбинг (Krafft-Ebing), Хэвелок Эллис (Havelock Ellis), Молль (Moll), Фюр-брингер (Fьrbringer), Левенфельд (Lцwenfeld), Блох (Bloch), Гиршфельд (Hirschfeld), Роледер (Rohleder) и другие; к этому следует добавить работы по этнологии (Краус [Kraus] и другие) и, наконец, труды психоаналитиков. Уже в наше время биологические исследования, посвященные соматическим аспектам пола, привели к поистине исключительным результатам (работы по генетике, гормональной регуляции). Благодаря этим исследованиям в нашем распоряжении оказалось огромное количество материала и ряд обобщающих концепций сексуальности любых живых организмов, сексуальности человека, половой любви.

Во всех этих разнонаправленных исследовательских усилиях содержится нечто, явно выходящее за рамки чистой науки. Об этом свидетельствует широкая популярность медицинской литературы по вопросам сексуальности; очевидно, что проблема в целом возбуждает самый широкий интерес. Свойственный христианскому Западу обскурантизм в вопросах пола вызвал неумеренный рост любопытства, когда вера пришла в упадок, — при том, что многие условности, восходящие ко времени расцвета веры, все еще сохраняют свое значение. Подобного рода любопытство характерно для литературы XIX века. Умонастроениям этого века присуща также страсть к разоблачению тайн. То же характерно и для психоанализа, совершившего своего рода кульбит в сторону оторванной от действительности игры воображения. Это исследовательское направление само стало исторически существенным фактором, влияющим на модус реализации половой жизни. В неразрывной связи с соответствующей литературой, — которая в целом характеризуется богатством и разнообразием, но не сводится к общему знаменателю и в больших количествах скорее неприятна и неудобоварима, — находятся всякого рода уловки и затеи, новые способы удовлетворения, высвобождения и модификации влечений, основанные на точках зрения не столько научных, сколько принадлежащих второразрядной психологии. Современной науке все еще не удалось извлечь из всего этого сколько-нибудь реальные результаты.

Все психические аномалии и заболевания, связанные с полом, должны рассматриваться с нескольких принципиально различных точек зрения.

(а) Различия в частоте психических заболеваний у мужчин и женщин

Многолетние статистические исследования, осуществленные Крепелином на материале больных его клиники, позволили ему обнаружить некоторые небезынтересные количественные соотношения. Представим их в обобщенном виде. Среди заболевших в возрасте 20—25 лет преобладали женщины (60 % против 40 % мужчин); среди заболевших в возрасте 30—40 лет преобладали мужчины (60 % против 40 % женщин); среди пятидесятилетних и старше представители обоего пола распределялись приблизительно поровну, тогда как среди тех, кто заболел в более преклонном возрасте, женщин опять оказалось больше (согласно Крепелину, это объясняется их более высокой продолжительностью жизни). Пациенты с алкоголизмом, прогрессивным параличом и эпилепсией — преимущественно мужчины, тогда как пациенты с маниакально-депрессивным психозом — преимущественно женщины; но мания более обычна у мужчин, тогда как депрессия — у женщин. Что касается шизофрении, то оба пола, судя по всему, подвержены ей в одинаковой степени. Крепелин обращает внимание на то, что в женских отделениях состояния возбуждения встречаются существенно чаще и бывают выражены сильнее (оценка осуществляется исходя из количества израсходованного скополамина, из количества времени, потраченного на прием успокоительных ванн); кроме того, женщины чаще отказываются от пищи, и поэтому их чаще приходится принудительно кормить.

Среди женщин относительно низок процент самоубийств и уголовных преступлений. Для них более обычны истерические состояния, реактивные и нервные проявления.

(б) Фазы сексуального развития и воспроизводство

Наступление половой зрелости однозначно определяется развитием половых желез и его следствиями. Именно этот переворот в соматопсихической жизни часто совпадает с началом душевной болезни. Преждевременное половое созревание (pubertas praecox) представляет собой расстройство особого рода. Раннее созревание может быть обусловлено конституцией. Определенное воздействие могут оказывать расовая принадлежность, климат, конституциональная предрасположенность. В подобных случаях следует говорить не столько о болезни, сколько о таком развитии, которое, будучи в целом нормальным, происходит в необычное время. Совершенно иначе следует оценивать такое преждевременное созревание, которое обусловлено слишком ранним началом секреции соответствующих гормонов. Следует различать pubertas praecox гормонального типа (обусловленную опухолью половых желез или надпочечников) и pubertas praecox, имеющую свой источник в центральной нервной системе (обусловленную опухолью гипофиза или опухолью мозга). При pubertas praecox болезненное состояние характеризуется отсутствием соответствия между физической половой зрелостью и степенью психического развития.

Климакс сопровождается атрофией яичников и, следовательно, кладет конец способности к деторождению. Прекращение секреции яичников приводит к преходящему, но бурному нарушению эндокринного обмена. Оно оказывает обратное воздействие на гипофиз и эндокринную систему в целом, что, в свою очередь, влияет на функцию вегетативной нервной системы. Поэтому в климактерическом возрасте у женщин часто наблюдаются расстройства функций вегетативной нервной системы (вазомоторные нарушения, волнообразное самочувствие, изменения кровяного давления и т. п.). Иногда появляются мужеподобные признаки: голос становится ниже, на щеках и верхней губе начинается интенсивный рост волос. В этот период нередко начинаются психозы, вызванные, по существу, отнюдь не климаксом как таковым. Психопатические проявления усиливаются. После окончания периода климакса психические явления улучшаются.

Опасности, связанные с климаксом, принято сильно преувеличивать. Способность к деторождению утрачивается, менструации прекращаются, но само по себе это не означает утраты всех эротических возможностей. Климакс — не катастрофа для женщины; в этот период ее природа выходит навстречу новым возможностям для развития. Климакс — «отнюдь не биологическая трагедия для женщины» (Kehrer). Потрясения, связанные с климаксом, в значительной мере бывают обусловлены установкой по отношению к естественным событиям и подверженностью общепринятым предрассудкам.

В отличие от половой жизни мужчины, половая жизнь женщины предъявляет ей определенные требования на протяжении всего репродуктивного периода. При многих психических заболеваниях и психопатических состояниях менструальный период сопровождается явным обострением симптомов; иногда же болезнь бывает связана исключительно с менструациями. Менструация даже в норме может предваряться резким ухудшением настроения, повышенной раздражительностью, паранойяльными тенденциями. Такие невротические изменения обычно кратковременны и исчезают с началом менструации. События, связанные с воспроизводством (беременность, роды, лактация), изменяют весь организм, что также может сопровождаться психическими расстройствами. У женщин с соответствующей предрасположенностью такие события часто оказываются причиной или катализатором настоящих психозов. Согласно Крепелину, психозы, так или иначе связанные с воспроизводством, составляют свыше 14 % всех психических расстройств у женщин; из этого числа 3 % непосредственно связаны с беременностью, 8,5 % — с родами, 4,9 % — с лактацией. Известны случаи аментивных психозов, фаз маниакально-депрессивного психоза и даже шизофренических процессов, начало которых связано с моментом родов. Реальную причину всех этих расстройств следует искать в предрасположенности; роды имеют значение только как фактор, провоцирующий болезнь. Между «обычными» психическими аномалиями беременности (такими, как сверхчувствительность к запахам, непреодолимые желания, тошнота, антипатии, изменчивость настроений) и психозами, связанными с беременностью, нет переходных форм. Речь должна идти о явлениях совершенно разного порядка; у беременных женщин, страдающих психозами, воздействие беременности на психоз не выявляется, хотя вызываемые беременностью аномалии у них те же, что и у здоровых женщин.

(в) Расстройства полового влечения

Число различных по направленности и форме половых аномалий практически бесконечно, что само по себе свидетельствует о важности полового влечения и об изобретательности человека. Ни одна из этих аномалий не имеет своего источника в половых железах; все они обусловлены процессами формирования структуры влечения под влиянием других, главным образом психических связей. В качестве доказательства можно привести тот факт, что кастрация никогда не приводит к изменению извращенной направленности влечения; она лишь уменьшает интенсивность либидо. Вследствие этого снижения интенсивности извращение может утратить присущие ему качества агрессивности и неуправляемости; но само оно, как таковое, остается незатронутым (Вольф [Wolf]). Из множества различных направлений, которые может принять половое влечение, рассмотрим несколько наиболее важных.

1. Мастурбация (онанизм). Мастурбацию следует признать нормальным явлением (Форель), в особенности у юношей, испытывающих сильное половое влечение и не имеющих возможности удовлетворить его естественным путем. Утверждение, будто мастурбация приводит к заболеваниям, совершенно ошибочно. Неумеренная мастурбация, не будучи причиной болезни, может быть симптомом (например, гебефрении). Значение мастурбации нужно искать в области психологии понятных взаимосвязей, в переживании собственного поражения, утраты достоинства. Она может стать исходным пунктом для развития бредовых идей отношения и идей преследования (субъекту кажется, будто окружающие знают, что он занимается мастурбацией, и поэтому презирают и дразнят его); но она не может быть причиной возникновения таких идей. 2. Извращения (перверсии). Мы говорим о фетишизме в тех случаях, когда половое возбуждение связывается с определенными неодушевленными предметами; мы говорим о садизме и мазохизме, когда сексуальное наслаждение зависит от одновременного причинения боли партнеру или от боли, причиняемой партнером; аналогичные наименования были даны многим другим половым извращениям. Согласно Фрейду, либидо может быть трансформировано в такие типы влечения и поведения, которые бесконечно далеки от полового влечения в собственном смысле. Фрейд утверждает, что между перверсией и типом поведения существует определенная связь (так, анальный эротизм связывается с педантизмом, аккуратностью, бережливостью, упорством и навязчивой чистоплотностью). Свойственный человеку образ поведения во всем бесконечном многообразии своих проявлений может рассматриваться как следствие перверсий. Возможно, так оно и есть. Но нельзя не отметить и следующее: почти всем людям (за крайне малочисленными исключениями) присуще действенное половое влечение, и расстройства этого влечения в формах разного рода отклонений и дисгармонии весьма обычны — тогда как яркие и удивительные трансформации (наподобие комплекса отцеубийства и т. п.) и связанные с ними нервные заболевания встречаются редко. Это значит, что фрейдовские описания верны в той мере, в какой они указывают на некоторые специфические модусы разработки сексуальных переживаний — модусы, присущие не сексуальности человека как таковой, а отдельным типам предрасположенности, характерологическим типам, ситуациям. Любые обобщения здесь недоказуемы.

Но перверсия как таковая представляет собой не просто нечто врожденное и неизбежное, а результат определенного опыта, привычек, страстей, свойственных данной личности. Поэтому перверсии должны анализироваться для каждого случая в отдельности. В принципе они доступны частичной коррекции. Признаком того, что перверсии связаны не только с половым влечением, но и со всей судьбой души человека, может служить то обстоятельство, что они, как отмечал фон Гебзаттель, имеют характер непреодолимой страсти, подобной алкоголизму или наркомании, и по силе своего воздействия, как правило, значительно превосходят естественное, нормальное половое влечение.

Извращенное половое влечение может иногда существовать, не оказывая воздействия на сущностные характеристики целостной личности; но именно в аномальной половой предрасположенности мы усматриваем истоки той глубинной трансформации человеческой природы, которая делает некоторых людей специфически «холодными», асексуальными или же необычно чувствительными и капризными, наделенными совершенно особым видением мира (что бывает присуще гомосексуальным личностям).

3. Гомосексуальность. Случаи гомосексуальности весьма разнообразны и никоим образом не сводимы к единому знаменателю. Существует целый ряд ступеней, от случайной гомосексуальности как способа получить «эрзац» полового удовлетворения (аналогичного мастурбации) до извращения, представляющего собой привычку, глубоко укорененную в личности. Возникает вопрос: нельзя ли говорить и о гомосексуальности совершенно иного типа, основанной не на жизненной истории личности и ее извращенных привычках, а на врожденной половой и соматической предрасположенности?

По всей видимости, должна существовать первичная сексуальность, проявляющая себя в определенной направленности влечения — то есть как мужская или женская сексуальность — независимо от того, наделена ли личность мужскими или женскими половыми железами. Направленность влечения определяется отнюдь не гормонами половых желез; последние всего лишь сообщают ему определенную эротическую окраску. Источник направленности влечения должен находиться в психике или — можно предположить и такое — в каком-либо половом факторе, занимающем определенное место в центральной нервной системе. Проблема состоит в том, можно ли эту направленность влечения рассматривать отдельно от типа половых желез. Ответ был предложен Гольдшмидтом, выдвинувшим теорию «интерсексуальности». Согласно этой теории, мужской и женский факторы наделены «валентностью» разной степени интенсивности; эта «валентность» указывает на энергию, с которой тот или иной из двух альтернативных половых факторов проявляет себя в психосексуальном развитии. При скрещивании генетических линий, наделенных факторами разной валентности, рождаются «интерсексуальные» особи. На ранних стадиях эмбрионального развития у них наступает инверсия сексуальности, обусловленная более сильной валентностью противоположного полового фактора. В итоге первоначальный женский фактор может превратиться в мужской: морфологически индивид представляет собой самца (то есть наделен мужскими половыми органами), но хромосомный набор клеток его тела специфичен для самки (такой самец, возникший в результате «превращения» самки, обозначается термином Umwandlungsmunnchen). Первоначальная «женственность» сохранилась, несмотря на то, что у особи развились мужские половые органы. Смешение мужского и женского зависит от того, когда произошла инверсия. В исключительных случаях могут развиться органы обоих полов (гермафродитизм всех степеней). Настоящая гомосексуальность, возникающая как итог событий подобного рода, — это нечто принципиально иное, нежели гормонально обусловленное изменение связанных с полом характеристик (например, вирилизм у женщин, развивающийся вследствие нарушения функций половых желез или надпочечников).

Совершенно ясно, что истоки гомосексуальности не имеют ничего общего ни с половыми железами, ни с гормональной регуляцией: ни кастрация, ни лечение гормонами противоположного пола никак не меняют гомосексуальной направленности влечения.

Теория Гольдшмидта неоспорима в применении к объекту его исследований — насекомым; но отнюдь не доказано, что она с таким же успехом применима и к людям. Тео Ланг, подвергший ее всесторонней проверке, получил результаты, которые на первый взгляд вроде бы подтверждают ее; но при более внимательном рассмотрении от этой уверенности мало что остается. Ход его мыслей таков: если верно, что часть гомосексуалистов-мужчин— это «превращенные» женщины (Umwandlungsmunnchen), можно ожидать, что в семьях с несколькими детьми отношение числа мальчиков (братьев) к числу девочек (сестер) должно быть смещено в пользу первых в еще большей степени, чем в популяции в целом (где она составляет 105:100). Гомосексуалисты противоположного типа (Umwandlungsweibchen) при рождении считаются женщинами. Таким образом, в некоторых семьях часть особей, генетически принадлежащих к женскому полу, на основании внешних признаков принимается за особей мужского пола; соответственно, число женщин, учтенных при статистических исследованиях, оказывается меньше их реального числа. Подсчет зарегистрированных гомосексуалистов в нескольких крупных городах, действительно, однозначно выявляет теоретически ожидаемый сдвиг соотношения в пользу братьев. Все это кажется блестящим подтверждением теории. Но Ланг продолжает рассуждать дальше: поскольку гомосексуальные мужчины, являющиеся «превращенными» женщинами, должны, по идее, иметь хромосомы XX, все их потомство непременно должно быть чисто женским. Но статистика, осуществленная в применении к детям женатых гомосексуалистов, разошлась с теорией: оказалось, что соотношение мальчиков и девочек не отступает от нормы, то есть имеет место примерное равенство. Понять этот результат можно только так: все женатые гомосексуалисты — это не настоящие гомосексуалисты. По идее, это должно было бы проявиться в отсутствии среди их братьев и сестер количественного сдвига в пользу первых (в отличие от того, что имеет место у настоящих гомосексуалистов); впрочем, согласно Лангу, такой сдвиг есть и среди «ненастоящих» гомосексуалистов, просто он не столь ярко выражен и в некоторых случаях «почти не отличается от нормы».

(г) Воздействие кастрации

Лишение человека способности к воспроизведению путем перерезки яйцевода или семявыводящего протока называется стерилизацией. При этом способность к совершению полового акта никак не затрагивается; других соматических или психических следствий также не бывает, поскольку внутренняя секреция половых желез остается без изменений. Кастрация же заключается в удалении самих половых желез. Хорошо изучена только кастрация мужчин. Различаются два вида кастрации: ранняя (удаление яичек до наступления половой зрелости) и поздняя (то же после наступления половой зрелости). Они приводят к совершенно разным последствиям.

Ранние кастраты. Половое созревание не наступает; нормальный процесс взросления не происходит. Голос остается высоким; волосы на лице и лобке не растут. Либидо и потенция отсутствуют. Развитие тела отклоняется от нормы; туловище и конечности становятся необычайно длинными (так называемый евнухоидный рост). Телосложение в юности стройное; в более позднем возрасте развивается полнота. Умственное развитие не страдает; но чувство собственной неполноценности отражается на характере. Считается, что кастраты недоверчивы, апатичны, трусливы и мстительны.

Поздние кастраты. Полностью пройденный цикл полового созревания не обращается вспять. Либидо остается, хотя и в ослабленной форме; потенция часто сохраняется. Психические изменения неоднозначны и во многом зависят от того, как к кастрации относится сам субъект — подвергся ли он кастрации против своей воли, в результате несчастного случая или по собственному желанию. Согласно наблюдениям Вольфа, обычны следующие изменения психики: рост раздражительности (в девятнадцати случаях против семи, когда раздражительность падала) и общее улучшение нервных состояний (впрочем, последние могут вызываться травматической кастрацией). На основании многочисленных наблюдений Вольф утверждает, что репутация кастратов как людей ленивых, апатичных, ничем не интересующихся не соответствует действительности. Физически поздние кастраты ничем не примечательны (характерный для ранних кастратов тип телосложения им не свойствен), хотя профессионал часто распознает их с первого взгляда.

§2. Конституция

(а) Конституция как понятие и как идея

В соматической патологии конституция означает целостность соматической жизни индивида или типа во всем ее своеобразии и в той мере, в какой она представляет собой нечто долговременное. Все соматические функции связаны друг с другом; идея конституции состоит в бесконечной целостности этих взаимосвязей — целостности, которая обусловливает каждую функцию в отдельности и которая, в свой черед, зависит от любой отдельно взятой функции. Видимое выражение конституции — внешний облик (habitus) индивида. Связь последнего с конституцией аналогична «связи симптомокомплекса с заболеванием» (Wunderlich). Идея конституции как особого рода целостности нерушима; завершив анализ той или иной из числа отдельных функций, мы неизбежно вновь и вновь возвращаемся к этой идее.

Психическую конституцию можно кратко охарактеризовать одной фразой: это целостность, переживаемая индивидом как нечто, неотделимое от его соматической субстанции. Представляется, что она находится в тесной связи с такими понятиями, как квант психической энергии, подверженность психических функций диссоциации, возбудимость, утомляемость, сопротивляемость, типы реакций, а также непереносимость алкоголя, идиосинкразия, соматически укорененное самосознание, основное витальное настроение и, наконец, физиогномический Habitus тела, способ движения и представления собственного «Я», скорость движений и событий внутренней жизни.

Все эти предварительные указания требуют более подробного комментария.

1. Единое целое. Понять конституцию можно только через частности. Мы можем сколько угодно думать, будто нам удалось постичь соматические или психические явления в их структурированной целостности; но это лишь одна из целостностей (ein Ganzes), а вовсе не целое как таковое (das Ganze). Кажется, что последнее отступает тем дальше, чем более настойчиво мы пытаемся его «схватить». Но именно это целое — единство, удерживающее все частности вместе и придающее им определенные колорит и значение, — и составляет идею конституции. Частичные (относительные) целостности, действительно, играют роль факторов, упорядочивающих множества отдельных функций; но они же представляют собой элементы всеобъемлющего единства — конституции. Называя конституцию «физическим состоянием, постоянно присущим данному индивиду и имеющим в своей основе совокупность его соматических и психических признаков и типологию его реакций» (Jo-hannsen), мы упускаем из виду то, что является истинной сутью этого единства. Попытаемся дать ему определение.

(аа) Единство соматического и психического. Единое не принадлежит только сфере соматического или только сфере психического. Оно проявляется в обоих этих формах; это не сома и не психея, а сама жизнь. Единое коренится в бессознательном и оттуда распространяет свое влияние на все соматические функции и психические состояния.

Но это единство никогда не существует для нас как целое. Когда соматопсихическое единство дается нам в опыте — например, когда мы, понимая, воспринимаем мимику и физиогномию другого человека, непосредственно осознаем наше собственное наличное бытие, наши влечения и проявления, ощущаем причинно-следственную природу соматопсихических круговоротов, — это всегда частное единство, принадлежащее данному, и именно данному опыту, а не высшее, всеобъемлющее единство тела и души. По мере умножения нашего знания мы переходим от неизбежного разделения на тело и душу к разделению неопределенного и не поддающегося определению соматопсихического единства на специфические, частные модусы этого единства.

За любым разделением должен следовать синтез. Но каким бы успешным ни был достигнутый нами конкретный результат, он всегда остается частностью, указывающей на нечто иное. Таким образом, конечная целостность никогда не бывает дана нам как нечто новое и постижимое, нечто осязаемое и доступное нашему обладанию.

(66) Всепроникающее, упорядочивающее, управляющее единое. То, что принимает участие в создании единства, равно как и то, что, будучи нарушено или представлено в недостаточной мере, мешает ему, имеет биологически универсальное значение. Факторы, организующие развитие клеток и порядок генов в геноме, регуляция жизни посредством нервной и эндокринной систем — все это воздействует на формирование единства соматической жизни. Если говорить о сфере психического, то единство психической жизни проистекает из осознания личностью самой себя, ее действий, ее осознаваемых и неосознаваемых целей, творимых ею новых форм.

Все эти единства, однако, не идентичны целому. То, что мы называем согласием или гармонией жизни или, напротив, дисгармонией и расстройством, возможно только благодаря существованию некоего единства высшего порядка, идущего впереди всех доступных нашему познанию частных единств и ведущего их за собой. Поле для исследований здесь всегда остается открытым. Единство как таковое непостижимо. В том пространстве, которое охватывается нашим знанием, его не существует. И когда известные нам единства, будучи обнаружены в неподходящих ситуациях, поражают нас своей «бессмысленностью» и, вместо того чтобы способствовать развитию жизни, ведут ее к гибели, сама жизнь начинает казаться неуправляемой. Невозможно представить себе, чтобы жизнь могла развиваться только благодаря случайному взаимодействию каких-то «бессмысленных» единств.

Идея конституции хорошо согласуется с этим управляющим Единым. Но она все равно остается не более чем «идеей». Проблему источника единства «Я» и его независимости мы рассмотрим в шестой части настоящей книги. Мы убедимся в том, что этот источник эмпирически непознаваем, но доступен экзистенциальному опыту. Мы убедимся также, что уже на стадиях, предшествующих достижению этого единства, выявляются такие объемлющие модусы наличного бытия и сознания, которые сами по себе не поддаются непосредственному исследованию.

Фундаментальный характер управляющей целостности на всех уровнях таков, что она может удерживать вместе полярные, противоречащие друг другу, отрицающие друг друга силы, влечения, тенденции и цели. Любое единство, которое не является творческой силой, настойчиво стремящейся к новым формам, есть мертвое, нежизнеспособное единство.

Будучи целостностью высшего порядка, конституция сама по себе не может быть причиной. Причины — это всегда частности. Но их воздействие всегда обусловливается целым. Пути, по которым развиваются жизнь и болезнь, формируются конституцией, но не конституция служит их причиной.

2. Различия между конституциями. Анализируя различные типы конституции, принято проводить некоторые универсальные разграничения.

(аа) Конституция индивида — это всегда единство исконно присущих ему и приобретенных элементов. Можно сказать, что по мере того, как жизнь обогащается событиями и переживаниями, первичная предрасположенность дает начало все новым и новым предрасположенностям. Типология реакций врожденна и раз и навсегда установлена для каждого данного индивида; но способы ее осуществления меняются под воздействием среды и внешней судьбы индивида. Если конституция — это определенная типология потенциальных реакций, а вместе с ними и способности осуществлять те или иные действия и способности к адаптации, она неизбежно меняется под влиянием поведения и поступков индивида. Следовательно, несмотря на то, что мы различаем врожденную (наследственную) и приобретенную конституции, обе они в каждый данный момент составляют единое целое. Конституция — это всегда трансформация врожденной предрасположенности, обусловленная окружающей средой и судьбой индивида и в каждый момент времени реализуемая в форме определенного целостного состояния.

(об) Конституциональные типы, во всем своем многообразии, считаются принадлежащими области нормы. Они повсюду обнаруживаются вновь и вновь и отнюдь не являются неповторимыми, «одноразовыми» вариациями человеческих типов, возможными лишь в узких пределах. Но они же считаются болезненными, когда вносят в жизнь элемент расстройства, выказывают неспособность к полноценному жизненному развитию или заключают в себе ярко выраженную предрасположенность к определенного рода заболеваниям. В этих случаях проблема конституции становится проблемой патологии, поскольку в связи с ней выдвигается понятие аномальных разновидностей «человеческого» и становится возможным исследование болезненных диспозиций.

(б) Идея конституции в ее историческом развитии

Идея четырех темпераментов, принимая многообразные формы, сохраняла свое значение тысячелетиями. Смешение соков, телосложение, habitus, черты характера, судьба, зависимость от хода планет — все это мыслилось каким-то образом взаимосвязанным. Известна классификация согласно Галену: преобладание желтой желчи (поджарое телосложение, хорошее кровообращение — холерический темперамент), преобладание черной желчи (худоба, смуглая кожа, печальный взгляд — меланхолический темперамент), преобладание крови (свежая наружность — сангвинический темперамент), преобладание слизи (бледная, обрюзгшая наружность — флегматический темперамент). Великолепные изображения всех четырех типов были созданы художниками эпохи Возрождения.

Но эти художники обладали и более ясным видением и умели различать нечто, выходящее за рамки материй, теоретически установленных древним учением о темпераментах. Подобно тому как они видели и писали конфигурации облаков задолго до появления научной типологии последних, они видели и писали эти человеческие головы и тела. Лишь в начале XIX века врачи впервые, при помощи специально разработанной терминологии, сумели научно описать то, что в прежние времена люди живейшим образом изображали или достаточно ясно выражали меткими фразами («все люди либо сапожники, либо портные» — то есть, говоря по-современному, либо пикники, либо астеники). Число выявляемых типов сплошь и рядом сводилось к трем (например, «дыхательный», «мышечный», «пищеварительный», или «мозговой», «атлетический», «полнокровный»). Практически во всех случаях мы под разными наименованиями обнаруживаем похожие пары противоположных типов (рост в высоту и рост в ширину, узкая грудь и широкая грудь, астеническое сложение и апоплексическое сложение и т. п.). Третий тип либо занимает срединное положение между двумя крайностями, либо представляет собой особую, самостоятельную форму с новыми характеристиками (таков, например, мышечный тип, определяемый не общей шириной или длиной тела, а сильно развитой мускулатурой и костями). Различные описания основываются на разных критериях — таких, как доминирование определенных систем органов (костей, мышц, органов пищеварения, головы, конечностей, грудной клетки), толщина или худоба, или особого рода распределение жира, рост в высоту или в ширину, осанка и тонус (тонический или гипотонический тип, стенический или астенический тип).

В связи со всем этим многообразием типологий выявились следующие три возможности:

1. Удалось описать и зарегистрировать множество соматических вариаций формы и функции, дисплазий и отклонений, обусловленных определенными познаваемыми причинами. Лучшее осознание этих отклонений достигалось благодаря развитию и обострению взгляда на формы, колорит, движения и видимые физиологические функции тела. Приведем несколько примеров.

Форма черепа: башнеподобная, с отсутствующим затылком, гидроцефальный тип и т. п. Форма лица: сильно развитые надбровные дуги (как у неандертальца), выдающиеся скулы, угловатый профиль, выступающая нижняя челюсть или слаборазвитая нижняя челюсть (отсутствие подбородка) и т. п. Форма уха: оттопыренные уши, слишком большие или слишком маленькие уши, аморфно толстые уши, отсутствие мочек, дарвиновские бугорки или их отсутствие и т. п. Форма носа: толстый и бесформенный, необычно острый, с глубокой впадиной у основания и т. п. Формы туловища и конечностей: кифоз и лордоз, искривленные пальцы, атрофии и огрубелости, слишком длинные руки и ноги, узловатые руки и пальцы, утолщенные суставы и т. п. Кожная ткань: дряблая и сморщенная кожа или тонкое, костлявое лицо и т. п. Вазомоторные и другие вегетативные явления: сероватый или мертвенно-бледный цвет лица, акроцианоз, «мраморная кожа», дермографизм, избыточное потоотделение и т. п. Пигментация и волосы: родимые пятна, лысина, обильный рост волос, пышные брови и т. п. К этому добавляются явления, видимые только после специального исследования: многие вариации и отклонения физиологического характера, форма ветвления капилляров, отпечатки пальцев, движение кровяных телец в капиллярах, рефлекторные аномалии, а также психофизические функции (как-то: тип последовательных образов, эйдетические способности, все доступные проверке показатели способностей).

2. Общий момент всех классификаций может быть сведен к самому абстрактному из всех возможных противопоставлений, а именно — к противопоставлению роста в высоту и роста в ширину (оппозиция «лептосома—эврисома»). Вайденрайх рассматривал обе противоположности с количественной и морфологической точки зрения как анатомические типы, как полюсы, присущие любой человеческой расе и, кроме того, животным, — «как противопоставленные друг другу формы развития в ряду форм, в остальных отношениях единообразных». Существование этой полярности убедительно показано у различных групп людей, живущих во всех концах света, — причем не просто физиогномически, а с использованием чисто рациональных, количественных методов. Понятно, что с этой ограниченной точки зрения один и тот же тип называется то «расой», то «конституцией». Основываясь на истории, автор показывает, что «когда эти два типа обнаруживаются в одной этнической группе, они непременно интерпретируются как представляющие два различных расовых элемента», один из которых более благороден, а Другой — более ординарен (именно так обстоит дело у японцев, у евреев и т. д.). Каким бы корректным этот анализ ни был, он упускает из виду богатство конкретных наблюдений, поскольку односторонне сосредоточивается на формально-количественных характеристиках и полностью исключает идею конституции.

3. Поэтому значительно более плодотворным оказался третий путь: путь описания конституционального типа совершенно независимо от какой бы то ни было предвзятой схемы, на основании одних только конкретных наблюдений, с использованием способности к непосредственному видению в интересах синтезирующего охвата и структурирования материала. Такой подход блестяще удался, например, Штиллеру. Он дал описание «астении» как целостной картины, в состав которой входят повышенная утомляемость, опущение внутренних органов, атония желудка и кишечника, запоры, физический habitus, предрасполагающий к туберкулезу. Он полагал, будто симптом, характерный для всего комплекса, ему удалось обнаружить в costa fluctuans decima (что означает подвижность не только одиннадцатого и двенадцатого, но также и десятого ребра).

Активно обсуждался также инфантильный тип, при котором развитие форм и функций соматической сферы останавливается на детском уровне (признаки: аменорея, инфантильный облик, недостаточный рост, гипоплазия половых органов); это сопровождается соответствующими явлениями в психической сфере.

Многое прояснилось после того, как Бремер открыл Status dysraphicus. Этому ученому удалось установить общий механизм развития ряда морфологических и функциональных аномалий, которые дотоле рассматривались только по отдельности: расстройство механизма эмбрионального закрытия, в особенности спинного мозга.

Spina bifida occulta, искривление и расщепление позвоночника, впалая воронкообразная грудь, косолапость, искривленные пальцы, слишком длинные конечности с чрезвычайно широким размахом рук, аномалии молочных желез, акроцианоз, расстройства чувствительности и рефлексов, недержание мочи в подростковом возрасте, сирингомиелия. Этот конституциональный тип выделен на основе прочной взаимосвязи всех перечисленных признаков (иногда выступающих не в полном составе). Отталкиваясь от них и используя их в качестве ориентиров, мы обычно обнаруживаем кое-что еще (в частности, развитые заболевания соответствующего невропатического круга) как у данного индивида, так и у других членов его семьи. Status dysraphicus был принят медиками сразу и безоговорочно; к тому же он отнюдь не притязал на установление человеческой конституции во всей ее полноте. Будучи частным случаем конституции (Марциус [Martius]), он охватывает определенную группу признаков физического состояния, описываемую в терминах определенного события, имевшего место в процессе эмбрионального развития. Например, если воронкообразная грудь прежде считалась изолированной аномалией, то ныне она может служить свидетельством того, как «вроде бы непонятный отдельный симптом благодаря всеобъемлющему анализу, осуществленному с учетом истории развития индивида и его наследственности, может быть введен в ясный биологический контекст» (Curtius).

Наконец, большой прогресс был достигнут в изучении внутренней секреции и ее воздействия на множество событий соматической и психической жизни. Но если морфологически видимый habitus может быть однозначно объяснен аномалиями внутренней секреции, это значит, что нам уже нет смысла говорить о конституции, содержащей в своих недоступных пониманию основах всю бесконечную целостность сомато-психической жизни. К аномалиям, обусловленным расстройствами внутренней секреции, относятся, в частности, акромегалия (гипофиз), микседема (щитовидная железа), евнухоидизм (половые железы).

Все эти исследования представляют частный интерес. Кречмер был первым психиатром, прочувствовавшим проблему во всей ее масштабности и глубине и, таким образом, придавшим исследованиям импульс, который не утратил своей действенности вплоть до сего дня. Проявив независимость и смелость, он воскресил старое учение о темпераментах во всем его объеме, сообщил ему современную форму и наглядно показал его превосходство над значительно более ограниченными теориями недавнего прошлого. С точки зрения основ психопатологии важно понять позитивную значимость, смысл и пределы его исследований, равно как и, возможно, его ошибки.

(в) Личность и психоз

Кречмеровская концепция предполагает постановку еще одного принципиально важного вопроса — о связи между типом личности и типом психоза. В прежние времена предполагалось (Хайнрот [Heinroth], Иделер), что психозы, так сказать, вырастают из личности вследствие совершенных ею грехов или неумеренных страстей. Позднее, во времена господства анатомических понятий, проблема связи между личностью и психозом исчезла из поля зрения исследователей; лишь к началу нашего столетия она снова сделалась предметом оживленного обсуждения.

В целях лучшей ориентации нам следует прежде всего обратиться к некоторым очевидным моментам. То обстоятельство, что психозы у людей разнообразны и могут проявляться в атипичных формах, с полным основанием относится на счет индивидуальной предрасположенности', существование последней постулируется, но сама она, как таковая, не может быть показана. Внепсихическая предрасположенность может и не иметь ничего общего с тем, что мы называем «личностью». Далее, кажется очевидным, что содержательный аспект любого психоза зависит от содержания прежнего жизненного опыта; например, «профессиональные» делирии у сапожника и трактирщика совершенно различны. Далее, нам известно, что все психозы различаются согласно степени дифференциации психической жизни, уровню умственного развития, принадлежности к тому или иному культурному слою, обстоятельствам личной жизни. То же отмечается и при самых тяжелых органических психозах, например при прогрессивном параличе (Мопассан, Ницше). Наконец, любая болезнь — в том числе и психическая — перерабатывается заболевшей личностью; установка личности по отношению к болезни должна быть понята исходя из черт ее характера. Здесь мы не будем говорить обо всех этих материях; мы займемся лишь вопросом о том, существуют ли связи между определенными типами личности и столь же определенными психозами.

Эта проблема все еще толкуется неоднозначно. Всякая личность с течением времени меняется. Мы различаем изменения следующих четырех типов:

1. Всякая личность в течение жизни проходит через различные периоды, выказывая качества, характерные для каждого из этих периодов. Мы рассматриваем все эти вариации личности как явления, обусловленные возрастом, и говорим в связи с ними о «росте личности».

2. На этой основе имеют место изменения иного рода. Часто глубинная трансформация личности наступает под влиянием окружающей среды, судьбы и особого рода переживаний; при этом возраст играет разве что роль предпосылки. Такие изменения, проистекающие из переживаний и специфических взаимодействий, обозначаются как «развитие личности». В данной связи можно указать на горечь, обусловленную зависимым положением личности, отупение, вызванное постоянной тяжелой физической работой или роком, который тяжелым камнем висит на душе.

3. От возрастных фаз не зависят также флюктуации форм проявления личности, которые выглядят как спонтанные (эндогенные) фазы. Темперамент время от времени беспричинно меняется; внезапно обнаруживается полная потеря умственных способностей или, наоборот, способности становятся необычайно высокими; выявляется тенденция к истерическим проявлениям. Эти весьма многообразные и преходящие фазы чаще выступают как изменения на уровне отдельных психических явлений, но нередко представляют собой изменения личности в целом.

4. От изменений всех этих типов следует отличать такие изменения личности, которые возникают в результате процесса, в определенный момент времени, и сохраняются навсегда.

Моменты «развития личности» и преходящие «фазы» могут настолько резко бросаться в глаза своей необычностью, что мы рассматриваем их как нечто болезненное (в смысле болезненного развития личности) или как психозы.

Соответственно, вопрос о связи между личностью и психозом распадается на три отдельных вопроса:

1. Связь исходной (первоначальной) личности и ее болезненного развития. Ревнивец может развиться в человека с бредоподобной идеей ревности, лицо, особо чувствительное к ущемлению своих прав, — в патологического сутягу, подозрительный человек — в человека, одержимого бредоподобной идеей преследования. По определению, развитие личности должно понятным образом выводиться из прежней, исходной личности. Можно сказать, что болезненное развитие представляет собой нечто вроде «гипертрофии характера». Существует связь между «сверхчувствительным» (сенситивным) характерологическим типом и параноидной трансформацией переживаний. Сексуальный «промах» под влиянием стыда и раскаяния трансформируется в страх перед разоблачением и позором, в бред слежки и в конечном счете в настоящий бред преследования. Сексуальная слабость и недостаточный контакт с окружением трансформируются в бредовое представление о вредоносном воздействии на сексуальность и бред преследования. Сексуальные лишения трансформируются в бред, при котором субъект видит себя предметом любви и брачных домогательств. Но несмотря на всю понятность связей, специфика происшедшей трансформации, — которая наступает лишь у очень немногих представителей каждого данного характерологического типа, — остается непонятной.

2. Связь личности и фазы. Фазы бывают различны: от легких, но частых «намеков» до развитых психозов маниакального, депрессивного и других типов. Связь личности с определенного рода фазой всесторонне рассматривается Райсом. Он установил, что простые, периодические и настоящие циркулярные формы аффективных психозов, психогенно окрашенные расстройства настроения, картины типа меланхолии и заторможенные депрессии (gehemmte Depressionen) выглядят одинаково у лиц, представляющих совершенно различные типы аффективной предрасположенности (то есть предрасположенности к определенному настроению). В то же время он обнаружил, что у лиц, изначально предрасположенных к веселью, преобладают маниакальные аффективные состояния, тогда как у лиц, изначально предрасположенных к грустному настроению, преобладают тоскливые аффективные состояния. Кроме того, он обнаружил, что у лиц с сильно подчеркнутой изначальной аффективной предрасположенностью склонность к однородным психозам выражена особенно отчетливо. С другой стороны, циркулярные аффективные расстройства совершенно не зависят от преобладающего настроения и темперамента и выглядят как нечто явно чужеродное по отношению к ним.

3. Связь личности и процесса. Третий вопрос заключается в следующем: существует ли взаимосвязь между исходной личностной предрасположенностью и процессом, и если да, то насколько она прочна. Долгое время считалось, что будущие больные шизофренией — это чаще всего замкнутые, неприспособленные, одинокие натуры; они чувствительны к любым воздействиям со стороны окружающей действительности, эгоцентричны (но не обязательно эгоистичны), застенчивы, неуравновешенны, склонны к самоистязанию, недоверчивы, заносчивы, неуверенны в себе, часто выказывают склонность к неумеренным восторгам и метафизике. Большой интерес представляет следующее наблюдение: в семьях, где кто-то страдает процессом, у здоровых членов обнаруживаются характерологические признаки, живо напоминающие шизофрению (позднее Кречмер назвал таких личностей шизотимиками или — если они похожи на настоящих психотиков — шизоидами).

Основываясь на анамнезах, Кюнкель показал, что у будущих больных шизофренией в детстве часто наблюдались необычные характерологические признаки. Следуя за Крепелином, он составил следующую классификацию: (1) спокойные, застенчивые, сдержанные дети, живущие для себя (аутистический тип); (2) раздражительные, чувствительные, легко возбудимые, нервные и упрямые Дети (раздражительный тип); (3) ленивые, избегающие всякой работы, бездеятельные дети (асоциальный тип); (4) покорные, незлобивые, добросовестные,

трудолюбивые, не склонные к капризам «образцовые дети» (педантический тип). Не приходится отрицать, что какая-то связь, действительно, существует; но непозволительно приписывать какому-то конкретному типу личности ту совершенно особого рода случайность, каковой является заболевание шизофренией. Что касается связи между известными мозговыми процессами (такими, как прогрессивный паралич и др.) и исходной личностью (которую мы не должны смешивать с конституцией), то ее, судя по всему, вообще не существует.

Помимо вопроса о связи между личностью и психозом, следовало бы задаться и вопросом о связи между характерологическими типами и отдельными психическими аномалиями — такими, как навязчивые представления, фобии, обманы восприятия и т. п. Согласно Фридману (Friedmann), навязчивые представления особенно часто наблюдаются у слабовольных и критичных людей. Согласно Жане, существует тесная связь между психастенической личностью и всеми теми симптомами, которые он относит на счет психастении. Считается само собой разумеющимся, что истерический механизм у истерической личности вызывает явления соматического (стигматы) и психического (сумеречные состояния и т. п.) порядка.

(г) Кречмеровское учение о конституции

Все это было учтено Кречмером в его новой концепции. Вначале я изложу его теорию без всякой критики.

Взяв за основу два главных психоза — шизофрению и маниакально-депрессивный психоз, — Кречмер выявил их связь с типами телосложения. У больных шизофренией преобладает лептосоматическое, тогда как у больных маниакально-депрессивным психозом — пикническое телосложение. Что касается третьего из числа главных психозов — эпилепсии, — то среди его носителей, согласно Кречмеру, много лиц атлетического телосложения. Связь выражается в статистических корреляциях. Правда, цифры, полученные в разных регионах страны и в разных странах, варьируют в весьма широких пределах. Мауц (Mauz), основываясь на множестве источников, вывел средние значения и представил следующие данные, всесторонне подтверждающие, по его мнению, тезис Кречмера:

Пикнический тип, %

Лептосоматический тип, %

Атлетический тип, %

Диспластический тип, %

Без характеристик, %

Эпилепсия

5,5

25,1

28,9

29,5

11,0

Шизофрения

13,7

50,3

16,9

10,5

8,6

МДП

64,6

19,2

6,7

1,1

8,4

С типами телосложения связываются характерологические типы: шизотимный, циклотимный и «вязкий» темпераменты. Кречмер дал их поистине яркое и незабываемое описание. Физиогномический взгляд выявляет принадлежность этих характерологических типов определенным типам телосложения. Затем Кречмер попытался показать статистическую корреляцию между характерологией и телосложением — подобно тому как это было сделано им в применении к психозам. Основные признаки двух главных характеров были сведены им в следующую таблицу:

Циклотимики

Шизотимики

Психэстезия и настроение

Диатетическая пропорция между приподнятым (веселым) и подавленным (печальным)

Психэстетическая пропорция между гиперестетическим (чувствительным) и анестетическим (холодным)

Психический темперамент

Плавная кривая темперамента между подвижным и медлительным

Скачкообразная кривая темперамента между порывистым и «вязким», перемежающиеся образы мышления и чувствования

Подвижность психики

Адекватная реакция на стимулы: ровность, естественность, гибкость

Реакция на стимулы часто неадекватна: сдержанность, неровность, заторможенность, ригидность

Подходящий тип телосложения

Пикнический

Лептосоматический, атлетический, диспластический и смешанные варианты

Затем он исследовал эти два типа телосложения с применением психологических тестов по выявлению особенностей, связанных с темпом, способом восприятия (выяснялось, нацелено ли восприятие в основном на целое или в основном на частности), персеверацией, моторикой, ловкостью, эмоциональной чувствительностью и т. д. Он вновь обнаружил статистические корреляции, весьма удачно совпавшие с описаниями живых характеров, дополняющие эти описания и поддающиеся интерпретации в их свете. Следующая таблица воспроизводит некоторые из этих статистически выявленных различений:

Лептосоматический тип

Пикнический тип

Обостренная чувствительность к формам

Обостренная чувствительность к цвету

Сильно выраженная склонность к персеверации

Слабо выраженная склонность к персеверации

Ассоциации часто носят опосредованный, скачкообразный характер. Эмоционально обедненные ассоциации

Эмоционально окрашенные ассоциации; более подробные и объективные описания

Преобладают интенсивность, абстрактность, аналитическая жесткость мышления; склонность к отдельным неожиданным, странным скачкам мысли

Преобладают экстенсивность, предметность мышления, склонность к синтезу, отзывчивость и гибкость

Склонность к субъективизму

Склонность к объективизму

Эмоциональная сдержанность

Эмоциональная открытость

Относительно высокий личный темп

Относительно низкий личный темп (удары палочкой по металлической пластине в наиболее удобном темпе)

Лептосоматический тип

Пикнический тип

Отклонение от темпа дается с трудом

Отклонение от темпа дается без труда

Мелкие движения осуществляются обдуманно

Тесты на движение осуществляются беззаботно, необдуманно

Движения лишены гибкости, неуверенны, часто нецелесообразны

Гибкие, хорошо скоординированные, гармоничные движения

Осторожность, осмотрительность, повышенное психическое напряжение

Далее, были экспериментально установлены корреляции между типом телосложения и физиологическими функциями, реакцией на фармакологические препараты.

Были выявлены также корреляции между телосложением и соматической предрасположенностью к болезням; так, лептосоматическое телосложение предрасполагает к туберкулезу, тогда как пикническое — к артриту и диабету.

Наконец, все здание теории венчает взаимная связь всех этих данных в контексте генетики (типичные проявления у близких родственников совпадают). Психоз, личность больного и индивидуальность каждого из его родственников имеют общую основу. «Все словно отлито из цельного куска однородного материала. Нечто катастрофически прорывается в спазмодических кризах и внезапных скачках настроения наших кататонических больных — как бред преследования, как абсурдные системы, как безнадежные шперрунги, как неподвижная оцепенелость, как враждебный аутизм, негативизм и мутизм; но что бы это ни было, оно распознается как своего рода Spiritus familiaris, проявляющийся в самых разнообразных обличьях, в здоровых и психопатических вариантах. Этот „семейный дух» пропитывает целые роды педантов и солидных, совестливых скупердяев или идущих по жизни извилистыми путями людей с переменчивым настроением, изобретателей, первооткрывателей и чувствительных аутсайдеров с их тревогами и недоверием, с их тихой замкнутостью и ворчливой мизантропией. Оставив психическую среду шизофренических семей и вступив в мир циркулярного психоза, мы чувствуем себя так, словно покинули холодный погреб и оказались на открытой местности, освещенной жарким солнцем. Семьи, где есть больные циркулярным психозом, отличаются всеобщим добродушием, теплотой, жизнерадостным нравом, искренней, общительной и естественной человечностью, иногда живой, веселой, остроумной и деятельной, иногда же — сдержанной, деликатной и спокойной; это напоминает нам, с одной стороны, гипоманиакальный полюс и, с другой стороны, депрессивный полюс психоза циркулярного типа, к которому непосредственно ведет ряд промежуточных форм».

Полноценного понимания мы достигнем только при условии, что будем иметь в виду всю совокупность отношений личности и психоза к телосложению, психическим функциям и соматическим функциям. Мы никогда «не сможем дать эндогенным психозам биологически справедливую оценку, рассматривая их как изолированные, втиснутые в узкие

рамки клинической систематики нозологические единицы, взятые вне зависимости от их естественного генетического контекста».

Следующая схема представляет целостный контекст; линиями отмечены пути многосторонних взаимосвязей:

Так перед Кречмером открывается картина обширного, неделимого единства.

Все явления из области психопатологии берутся одно за другим и помещаются в контекст целого. Даже относительная целостность личности, доступная пониманию только в терминах психологии, составляет элемент этой всеобъемлющей живой целостности. Взгляд занят поиском биологических закономерностей, какого-то центрального фактора, первоисточника, исходя из которого можно было бы сконструировать концепцию, объединяющую соматическое и психическое, здоровое и больное, — концепцию по-настоящему единой и всеобъемлющей конституции человека, которая обнаруживает себя даже в самых малозаметных чертах характера, равно как и во всех соматических функциях. Постулируется идея целостности конституции и ее вариаций в фундаментальных формах проявления «человеческого». Поэтому в центре внимания остается телосложение. Последнее — объективный элемент, в котором связывается и с которым соотносится все остальное. Такое представление соответствует исходному положению научной антропологии, согласно которому конституция человека обнаруживает себя в его телосложении.

Это единство — то есть, с нашей точки зрения, идея конституции — гипотетически мыслилось Кречмером как нечто постижимое в своей конкретности. Так, согласно Кречмеру, характер и психоз имеют между собой нечто общее, нечто сходное по существу и различающееся лишь по степени своего проявления; например, психотический негативизм имеет нечто общее с упрямством как чертой характера. Психоз не выпадает из контекста жизни как нечто абсолютно новое; «в соответствии с нашими воззрениями на конституцию, психозы — это лишь отдельные узловые точки, рассеянные в разветвленной сети нормальных соматических и характерологических связей, составляющих конституцию». Существуют «какие угодно нюансы и переходные формы, связывающие между собой больное и здоровое».

В качестве чего-то единого мыслится и генотип наследственной предрасположенности. Телосложение, характер, психоз, предрасположенность к соматическим заболеваниям — это «всего лишь частичные фенотипические проявления целостной наследственной субстанции». Надо думать, что существует «единый генотип, лежащий в основе» целостной разветвленной структуры явлений.

Ныне единство этой картины не может быть продемонстрировано непосредственно и сколько-нибудь глубоко. К тому же так называемые классические случаи встречаются редко. Поэтому Кречмер использует эту чисто умозрительную картину целостности ради того, чтобы с ее помощью очертить причины, лежащие в основе возникновения корреляций, в ряду которых отклоняющиеся случаи составляют большинство. Эти первопричины кроются в сочетаниях генетической субстанции и последствиях смешения:

1. Смешение. При пикническом телосложении «варианты могут проявлять себя как элементы, формально принадлежащие астеническому или атлетическому типам». Смешение типов обозначается термином «конституциональный сплав» («konstitutionelle Legierung»). Понятие «сплав» прилагается «как к психическому типу индивида, так и к совокупности его наследственных предрасположенностей (Anlagen), то есть к его конституции». «Отдаленные родственники большинства больных шизофренией и маниакально-депрессивным психозом представляют собой смешение обоих личностных типов; но соответствующий тип, как правило, явно преобладает даже у самых отдаленных родственников». Поскольку смешение имеет место практически повсеместно, мы нередко замечаем, что основные признаки у родственников больных выступают в более отчетливой форме, чем у самих больных. «Сплав» как в отдельной личности, так и в семье может представлять собой смешение признаков пикнического и лептосоматического телосложения в сочетании со смешением циклотимных и шизотимных черт характера или наоборот; соответственно, в соматической сфере проявляется один, тогда как в психической сфере — совсем другой тип конституции (например, при пикническом телосложении имеет место шизофренический процесс). «Сплавы» такого рода Кречмер обозначает термином перекрещивание (Uberkreuzung).

2. Модусы реализации генотипа. Интенсивность и направленность проявлений характеризуются изменчивостью. Телосложение, характер или психоз «вовсе не обязательно в полной мере отражают тот генотип, который лежит в их основе». Можно представить себе, что «одна часть укорененной в генотипе предрасположенности (Anlage) более энергично дает о себе знать в фенотипических признаках телосложения, тогда как другая преобладает в фенотипе личности или психоза… Один и тот же биологический агент, проявляющий себя, скажем, в форме длинного и острого носа у брата, в остальных отношениях выказывающего пикнические черты, может фенотипически отчетливо и недвусмысленно выразиться у сестры в форме астенического общего телосложения… При наличии смешения на уровне генотипа в один период жизни индивида может преобладать одна конституция, тогда как в другой — совсем другая». Такое изменение фенотипа Кречмер называет «сменой доминанты» («Dominanzwechsel»). Таким образом, он допускает возможность превращения одного типа в противоположный у одного и того же индивида.

(д) Критика кречмеровского исследования конституций

Почти 20 лет назад, вскоре после публикации книги Кречмера, я поместил свои критические замечания о ней в одном из ранних изданий настоящей работы. Приведу их с некоторыми сокращениями, перестановками и уточнениями, но практически без изменений.

Цель Кречмера — основываясь на подсчете корреляций, выявить закономерные связи между эмпирически установленными комплексными типами телосложения и столь же комплексными психическими типами.

Как он выявляет эти типы? Речь идет не об «идеальных типах», а об эмпирических типах, позволяющих установить средние значения. Кречмер осуществляет свои подсчеты на материале большого числа астеников, пикников и т. д., принимая во внимание все измеримые и видимые признаки. Из всего этого он выводит типичную усредненную картину. Но как он выбирает те случаи, из которых выводится это среднее? По его словам, случаи берутся там, где множество черт морфологического сходства удается проследить у большого числа индивидов. Следовательно, он исходит из определенного интуитивного представления о типах. Он сам свидетельствует об этом, говоря, что его описания типов основываются не столько на числе усредненных случаев, сколько на «по-настоящему красивых случаях», и что натолкнуться на «классический случай» — это «почти счастье». Далее, он свидетельствует о том же, когда пишет: «Конечно, все зависит от тренированности нашего взгляда, который должен сочетать поистине художественное видение с надежностью… Собрание отдельных измерений, без руководящей идеи, без интуитивного представления об общей структуре, ни к чему не приведет. Измерительные приборы ничего не видят. Сами по себе они никогда не дадут нам искомой картины биологической типологии». Или: «Та или иная морфологическая подробность важна только в рамках масштабной общей картины телосложения, способной стать источником типологических обобщений».

Что же подсчитывает Кречмер? Прежде всего он берет измерения и пропорции тела и строит таблицы средних величин. Мы знаем, что отбор случаев, подлежащих измерению и сопоставлению, обусловливается исходным субъективным (интуитивным) представлением о типе. Имея в своем распоряжении один и тот же набор случаев, двое независимых наблюдателей выберут не одних и тех же индивидов, результаты осуществленных ими подсчетов (например, подсчета общего числа пикников) будут разными и т. д. По Кречмеру, «классификация пограничных случаев никогда не будет точной». Далее, он никогда не пытается сравнивать полученные цифры по всем направлениям, а просто предъявляет таблицы, которые в дальнейшем, по ходу его работы, не играют никакой роли. Читатель, желающий сравнивать самостоятельно, не извлечет из этих таблиц ничего существенного. Кроме того, Кречмер не просто описывает «красивые случаи», но еще и добавляет к ним свои «усредненные» данные; в связи с этим возникает возможность отнести к каждому данному типу большее число случаев, и изначально ясное интуитивное представление Кречмера о единстве формы в итоге размывается. Кречмер подсчитывает корреляции между телосложением, характером и психозом. Понимая шизофрению и циркулярное расстройство в относительно узком смысле, мы, скорее всего, сможем диагностировать их однозначно; но при более широком взгляде диагностические точки зрения могут существенным образом различаться. Когда же Кречмер включает в поле своего зрения такие в высшей степени проблематичные категории, как «шизоидные неврастеники, психопаты, дегенеративные личности», о сколько-нибудь надежных числовых данных говорить уже не приходится.

Итак, Кречмер подсчитывает только яркие, выделяющиеся на общем фоне целостности, типы телосложения, характерологические типы, типы психозов, — но отнюдь не простые, изолированные признаки, которые могут быть одинаково идентифицированы и подсчитаны кем угодно. Но статистика имеет смысл и к чему-то обязывает только при условии, что различные наблюдатели на одном и том же материале приходят к одним и тем же цифрам. В остальных случаях статистика может представить только видимость доказательств и всецело зависит от интуиции (что должно быть изначально заявлено). Желая что-то подсчитать, мы нуждаемся не только в доступных идентификации и подсчету признаках — то есть в таких признаках, которые отчетливо определены или точно градуированы и, соответственно, могут быть однозначно выражены в цифрах, — но и в контроле. В этом отношении показательна работа Берингера и Дюзера, имеющая отношение к сходной группе проблем. Эти авторы подсчитывают диспластические признаки у больных шизофренией (их данные неоспоримы, но не слишком содержательны). Сопоставление этой статьи с работой Кречмера весьма поучительно. Последний обладает высокоразвитой интуицией; но он, так сказать, «прячет» ее за ложными научными притязаниями и некритическим использованием точных научных методов. Что касается Берингера и Дюзера, то у них мы обнаруживаем точный и критически выверенный исследовательский подход, но не обнаруживаем никакой интуиции. Великий ум, подобный Кречмеру, мог бы возразить, что проверка и контроль важнее разговоров. Мы, в свою очередь, могли бы согласиться и отметить, что кречмеровские типы благодаря их конкретной убедительности и живости будут распознаваться и впредь; но, несмотря на это, мы не стали бы оценивать их статистически, поскольку чисто методологические соображения изначально указали бы нам на неокончательный, ни к чему не обязывающий характер полученных цифр.

Тем не менее кречмеровские цифры, будучи обусловлены субъективно, отнюдь не произвольны. Действительность преподносит нам случаи, которые, можно сказать, объективно подтверждают его интуицию и могут быть подсчитаны («красивые случаи»); но существуют и другие случаи, отнюдь не соответствующие интуиции даже самых благожелательных единомышленников, равно как и великое множество промежуточных случаев. Кречмер признает существование этих случаев и предлагает дальнейшую интерпретацию, в связи с которой заимствует понятия генетики (такие, как перекрещивание, смена доминанты) и использует идею сплава различных типов в одном человеке. Благодаря этому маневру стало возможно так или иначе интерпретировать любой случай. Этой форме теории Кречмера не может противоречить ни один реальный случай. Следовательно, теория в принципе недоказуема. Есть нечто внешне правдоподобное в этом сочетании биологии наследственности, теории телосложения, психопатологии и характерологии — при том, что оно не имеет твердой, безусловной эмпирической основы и постоянно допускает использование будто бы естественнонаучной терминологии в целях интерпретации картины, нарисованной интуицией, — интерпретации, которая, по существу, никого ни к чему не обязывает.

Прекрасные, в своем роде художественно совершенные описания Кречмера не вызывали бы никаких возражений, если бы не их будто бы естественнонаучная внешняя «точность», которая порождает немалую путаницу. Артистизм и цифры, соединяясь, «размывают» друг друга. Художественное мастерство вызывает живейший интерес, и ученый читатель, чья критическая способность развита в недостаточной степени, «убаюкивается» кажущейся точностью, которая на самом деле есть лишь внешняя оболочка. В качестве задачи декларирован синтез методов, позволяющий распознать новую, реально существующую целостность; но на самом деле мы имеем дело не с синтезом, а со смешением методов. В связи с книгой Кречмера не приходится говорить об истинно естественнонаучном духе, который прежде всего заключается в умении критически дифференцировать и соблюдать точность даже в побочных ответвлениях.

Теорию в целом я считаю неприемлемой (хотя источник, из которого она проистекает, не лишен смысла); она кажется мне наивным предвосхищением научного знания о последних, глубинных факторах жизни, на основе которых каждый отдельный человек может быть отнесен к той или иной «рубрике» и вдобавок классифицирован в качестве ясного, однозначно оцениваемого случая. Я считаю, что положительное значение кречмеровской попытки — если не считать создания типологии характеров и физиогномики — состоит в установлении пикнического типа телосложения (два остальных типа были известны и до Кречмера, хотя он описал их намного подробнее). Пикнический тип — новость, обладающая наглядной убедительностью и подтверждаемая опытом.

В этих моих замечаниях есть следующая ошибка: я недооценил плодотворность первоначальной попытки и значение идеи конституции, когда она по-настоящему серьезно прилагается ко всем соматопсихическим явлениям и ко всей совокупности причинных и понятных взаимосвязей. В то время рассматриваемая теория казалась мне прежде всего ценным вкладом в физиогномику; что касается всего остального, то я лишь испытывал определенный энтузиазм. Правда, я считаю свои замечания правильными по сей день; но они кажутся мне недостаточными и не вполне согласующимися по своему тону с тем, что действительно удалось совершить Кречмеру. Моя ошибка заключалась еще и в том, что я не смог предугадать, насколько влиятельной станет эта теория в скором будущем.

Причины этого влияния, пожалуй, можно понять: ведь для нашего времени характерна массовая потребность в конкретных методах, дающих возможность работать по принципу подражания и аналогии, не продуцируя оригинальных идей. Кроме того, повсюду наблюдается стремление сочетать высокий масштаб претензий с ложной точностью, что будто бы должно способствовать быстрейшему и наиболее удобному постижению истины. Я имел в виду все это, когда выступал в поддержку тщательного психологического анализа и эмпирической определенности как противовесов «беспочвенным разговорам о возможностях». Я вспоминал старых натурфилософов, которые считали, что они могут познать «суть» вещей, и которым Кеплер говорил в ответ на упрек, будто все его знание касается только поверхности, но не глубинной сущности вещей: «Вы говорите, что я ловлю действительность за хвост, — но зато я держу ее в руках. Вы же напрасно пытаетесь ухватить ее за голову: это всего лишь сон и так и останется сном». Даже в век науки иллюзия — особенно если она облачена в научные одежды — может вызвать широчайший интерес, прежде всего среди неспециалистов.

Но решающий момент заключался в том неприкрытом энтузиазме, который был проявлен по отношению к идее возрождения древнейшего, глубоко укорененного воззрения на «человеческое» как итог множественности темпераментов. Это уже, по существу, не иллюзия. Ныне мне хотелось бы понять эту идею, критически разобрать ее влияние, утвердить ее позитивный смысл. Следовательно, мне нужно осуществить критический анализ идеи и одновременно прийти к ее позитивному усвоению. С течением времени я действительно нашел подтверждение своим ранним критическим замечаниям; но плодотворность предпринятого здесь исследования убедила меня в том, что ныне я могу со всей отчетливостью утверждать вещи, поначалу бывшие для меня не вполне ясными. Правда, я не считаю свою методологическую критику ошибочной; но нет ничего невозможного в том, чтобы убедить меня в истинности основной идеи — идеи, которую я, во всяком случае, понимаю только в той мере, в какой понимаю смысл ошибок и проясняю для себя связанные с теорией фундаментальные недоразумения. Тем самым я одновременно пытаюсь понять еще один удивительный феномен: почему исследователи, использующие свои методы убежденно и с бесконечным усердием, могут в то же время делать критические замечания, едва ли не уничтожающие смысл всей их деятельности?

Итак, обобщим нашу критику еще раз, а затем дополним ее.

1. Критика цифр. Прежние возражения остаются в силе. Целостные картины, столь проницательно «схваченные» Кречмером, — это либо физиогномические конфигурации (гештальты), удерживаемые в единстве благодаря умению уловить их истинную суть, либо морфологические конфигурации, удерживаемые в единстве благодаря чувству биологической формы. Как в том, так и в другом случае сама специфика объекта — то есть текучее многообразие форм «человеческого», малочисленность типологически «чистых» форм, признаки «смешанности» или «переходности», свойственные большинству конкретных индивидов, — делает любые подсчеты невозможными. Не существует твердой основы, которая позволила бы отождествить доступные измерению единицы для каждого случая или перевести их в количественные термины согласно тому, насколько сильно они выражены. Статистической обработке подлежат только данные по отчетливо выраженным признакам, тождественность которых признается разными исследователями, использующими одни и те же методы. Плавно переходящие друг в друга типы телосложения не принадлежат к данным такого рода; в еще большей степени это относится к характерологическим типам. Диагностируемые большие психозы, пусть в относительно узких пределах, лучше подходят для статистических целей. Тем не менее остается следующий методологический дефект: нет сколько-нибудь однозначного критерия, которому подчинялся бы отбор подлежащих статистической обработке случаев. Соответственно, разные исследователи будут отбирать случаи по-разному.

Тем не менее как в Германии, так и в других странах было осуществлено множество исследований, основанных на необычайно тщательных и подробных подсчетах. Подтверждения и опровержения следовали одно за другим, но подтверждающих результатов оказалось больше. Если бы все решалось только этими результатами, кречмеровские категории можно было бы признать полностью доказанными. Но убедительностью обладают прежде всего критические работы — особенно если они осуществлены с максимальным вниманием к подробностям и сочетают в себе ясное осознание методологии с точностью процедуры.

Что касается подтверждающих исследований, то они значительно отличаются друг от друга. И. Ланге отмечает: «Что кажется особенно удивительным, так это огромные различия в полученных процентных соотношениях… Несоответствий настолько много, что их едва ли можно объяснить случайностью. Следовало бы скорее заключить, что сам материал исследований несовместим со статистическим подходом».

Столкнувшись со столь значительными отклонениями, исследователи были вынуждены начать все сначала; но их предпосылки не изменились. Указывая на ограниченные возможности измерительных приборов, Кречмер требовал тренировки взгляда. Но как раз здесь кроется источник неразрешимого противоречия. Либо натренированный, опытный наблюдатель, основываясь на общем впечатлении, должен отнести конкретный случай к тому или иному типу телосложения (соответственно, призыв тренировать наблюдательность сведется, по существу, к требованию некритически принять процедуру учителя за доказательство истинности его теоретических предпосылок, а антропологические измерения будут неизбежно низведены до положения чего-то почти ненужного, своего рода естественнонаучного антуража) — либо он должен полагаться на измерения и классифицировать случаи согласно заданным, однозначным антропологическим показателям, то есть избранным взаимосвязям между различными измерениями (и тогда — поскольку все, что не может быть измерено, утратит для него всякое значение — он перестанет видеть какую бы то ни было типологию телосложения и окажется в плену бесконечной массы цифр и абстрактных, бессильных корреляций, среди которых ему никогда не найти ни объемлющих единств, ни относительных целостностей).

Но способы работы учителя неоднозначны; они не передаются одинаково всем ученикам, да и у самого учителя они с течением времени меняются. Колле описывает поразительные случаи произвольного толкования отдельных случаев.

Итак, единообразный статистический анализ типов телосложения в применении к большим группам лиц невозможен. В этой связи Ланг отмечает: «Колле убедительно показал произвольность большинства этих выкладок; и нам трудно понять, почему он то и дело вновь и вновь возвращается к антропологическому направлению». Причина состоит в том, что, как удалось продемонстрировать Колле, произвольно далеко не все. Из антропологических методов, даже если они не вполне точны, действительно удается извлечь некоторые статистические соотношения. Сравнивая между собой не поддающиеся точному определению группы, мы действительно выявляем некоторые различия, истинность которых либо признается всеми, либо, по меньшей мере, может быть предметом дискуссии. Если мы возьмем более или менее четко очерченные группы — например, классический маниакально-депрессивный психоз и тяжелую шизофрению, — мы увидим, что процент лиц с пикническим типом телосложения значительно выше среди больных маниакально-депрессивным психозом, чем среди больных шизофренией или психически здоровых людей. Далее, мы убедимся в том, что процент лиц с лептосоматическим типом телосложения среди больных шизофренией выше, чем среди больных маниакально-депрессивным психозом, но примерно такой же, что и среди здоровых людей. Когда сравнения осуществляются одним и тем же наблюдателем, абсолютная статистика не может претендовать на какую бы то ни было значимость; но относительная статистика вполне заслуживает доверия, и общая картина будет согласовываться с ней, если только исследователь подойдет к своей задаче без предвзятости. Так, Груле убедительно показывает, что кречмеровские больные шизофренией — это тип, извлеченный из популяции в целом, а вовсе не из какой-то соматически особой группы. С другой стороны, он показывает, что среди больных маниакально-депрессивным психозом пикники действительно составляют значительное большинство; данное обстоятельство побуждает нас задуматься над утверждением Криша (Krisch), согласно которому для маниакально-депрессивного психоза пикнический habitus значит то же, что астенический тип — для туберкулеза.

Подсчеты, по-видимому, имеет смысл продолжать при условии, что материалом для них будут служить не больные шизофренией вообще, а отдельные группы больных, выбранные на основании некоторых отчетливых признаков. Мауц осуществил это в интересной работе, результаты которой свидетельствуют о том, что среди молодых больных тяжелой гебефренией с быстро прогрессирующей деменцией лептосоматики весьма многочисленны, тогда как пикники практически отсутствуют; соответственно, принадлежность телосложения больного к пикническому типу улучшает его прогноз. Эти и другие полученные Мауцем результаты, напоминающие читателю-психиатру об аналогичных случаях из его собственной практики, хорошо обоснованы статистически; поэтому зыбкая основа его данных (ясно, что она и не могла быть иной) не мешает им казаться вполне достоверными. По возможности тщательная, аккуратно выполненная проверка его положений, как кажется, до сих пор никем не была осуществлена.

Все эти результаты заслуживают положительной оценки; но, несмотря на них, картина, отражающая применение статистических методов к телосложению и психозам (а в еще большей мере — к телосложению и характерологии), в целом выглядит не лучшим образом. Некритическое начало сменилось экспериментальными процедурами в духе высокоразвитого критического подхода; но отсутствие точности на уровне базовых данных не может быть нейтрализовано точностью этой «надстройки». Так или иначе, замечание Макса Шмидта (Schmidt) о типах все еще не устарело: «Кажется, что они пользуются все более и более широким признанием — при том, что их значение спорно».

Используя кречмеровскую теорию конституции для своих практических целей, мы получаем и другие цифры, основанные на точных и однозначных исходных данных (в той мере, в какой о данных такого рода вообще можно говорить в применении к экспериментальной психологии). Положение с этими цифрами складывается такое же, что и с простыми измерениями телосложения. Мы можем сколько угодно множить корреляции, которые сами по себе не образуют никакой картины и, будучи практически всегда очень слабыми, не производят на нас особого впечатления. Отобранные данные могут быть должным образом осмыслены только при такой интерпретации, которая постоянно обращается к картине личности и сохраняет гибкость и способность к развитию. Это относится в особенности к всесторонним наблюдениям экспериментатора над конкретными случаями из собственной практики. Такие наблюдения значительно более плодотворны, чем подсчеты данных для остальной трети случаев; и именно они прежде всего делают экспериментальную процедуру интересной для того, кто ее применяет.

2. Интерпретации перед лицом не согласующихся друг с другом моментов (недоказуемые или неопровержимые истолкования). Исключения из теоретически предсказуемых картин и чисел в действительности превалируют над «правильными» случаями. Для их интерпретации используются гипотезы, выведенные из понятий генетики — таких, как гибридизация («бастардизация», «сплав»), смена доминанты, «перекрещивание».

Исключения — это, по существу, многочисленные переходные случаи, которые невозможно должным образом упорядочить; таковы, например, картины шизофренических психозов при пикническом телосложении, картины маниакально-депрессивного психоза при астеническом телосложении и т. д. (во всех подобных ситуациях предполагается реальное существование элементов, которые мыслятся как «смешавшиеся» друг с другом). Далее, мы должны признать, что «существуют индивиды, в детстве имевшие лептосоматический habitus, но ближе к пятидесяти годам выглядящие как типичные пикники» (Мах Schmidt).

Объяснение в терминах «сплавов», «перекрещивания», «смены доминанты» в данном контексте есть не что иное, как чисто умозрительная спекуляция. Такие понятия реальны там, где они могут быть прослежены экспериментально (например, в биологической генетике). Далее, в целях интерпретации привлекается действие других, дополнительных — тормозящих или стимулирующих — генов, а также влияние экзогенных факторов на формирование индивида. Возражение здесь отнюдь не направлено против какой-либо частной возможности. По существу, возможно все. Возражение состоит в том, что, поскольку мы можем привлечь для объяснения столь многочисленные понятия, само объяснение сводится к абсурду. Когда мы можем доказать что угодно, нас никто не уличит в ошибке; но в действительности мы, пользуясь все время одними и теми же понятиями, не выходим за пределы порочного круга.

3. Недостаточная четкость понятий и методов. Теория Кречмера выказывает действенную тенденцию к созданию пластичных и убедительных структур в рамках картины целого; но наряду с этим постоянно обнаруживается склонность к логической неоднозначности и к неопределенным, приблизительным идеям. Так, Кречмер любит говорить о «сродстве» (Affinitдt) в тех случаях, когда по существу речь должна идти лишь о корреляции; соответственно, благодаря выбору слов впечатление какой-то внутренней связи невольно возникает даже там, где на самом деле имеются лишь внешние, поверхностные отношения. Правда, Кречмер заявляет, что под «сродством» он имеет в виду сравнительно большую частоту корреляций и что он пока не может сказать ничего определенного о внутренней обусловленности этих корреляций (он утверждает, что пикническое телосложение имеет «сродство» с маниакально-депрессивным психозом, но не с шизофренией). Так или иначе, не приходится сомневаться в том, что работа Кречмера, как целое, направлена на выявление внутренних связей и что непреодолимая привлекательность его теории обусловлена впечатлением осмысленного, значащего единства психоза и телосложения. Но в ней постоянно смешиваются пары совершенно различных вещей, как-то: субъективная физиогномическая наглядность — с измеримыми данными, которые, будучи объективны, в целом не обладают наглядностью; исчисление отдельных признаков и пропорций, тождественность которых устанавливается однозначно,— с исчислением единств, тождественность которых установить невозможно; «корреляция» — со «сродством» или с тем, что является основой корреляции; психическое — с соматическим; неточное наблюдение — с точной разработкой; свободный исследовательский взгляд — с насильственной схематической классификацией; очевидность физиогномической или морфологической классификации — с очевидностью научного измерения; телосложение как выражение целостности живого существа — с телосложением как следствием определенных эндокринных воздействий или расстройств; однозначное наблюдение — с неоднозначным истолкованием; реальный опыт — с не поддающимися проверке возможностями.

Следовательно, применяя данную теорию, мы придем не к синтетическому постижению целостности, а лишь к смешению методов и понятий. Несмотря на кажущуюся ясность выдвинутых идей и истинную ясность того, что было увидено, основа теории остается непреодолимо расплывчатой. Теория исходит из фундаментального заблуждения, которое в течение тысячелетий то и дело проявлялось в философии, а здесь обнаружилось в сфере психопатологии.

4. Фундаментальное заблуждение: превращение идей в единства (гипостазирование идей). Всякое известное и доступное познанию бытие обладает определенной формой, определенной постижимой предметностью. Идеи же восходят к целостности, проявляющей себя в частностях, но не становящейся объектом ни как мыслимое фундаментальное событие, ни как обозримая картина. Типы, картины, теоретические системы используются только как схемы идей, дабы осветить пути познания частностей; но они не означают познания как такового. Объективируя эти схемы, картины и теории и сообщая им предметное бытие, мы «гипостазируем» идею. В итоге идеи — эти моменты прорыва знания в открытость неведомого — превращаются в нечто сугубо приземленное; на нашу долю остается лишь ложное знание, которому суждено рано или поздно обнаружить свою беспредметность.

Поэтому Курт Шнайдер совершенно прав, утверждая, что кречмеровские типы — это вовсе не реалии, обнаруженные в итоге научного исследования, а кречмеровское учение о конституции едва ли может обеспечить основу для обобщающего учения о личности и психопатии. Прав и Макс Шмидт, когда он говорит, что типы хороши в качестве рабочих понятий и иллюстраций — даже несмотря на то, что ни один из них не является обоснованным синтезом.

Когда я трансформирую идею в гипостазированное бытие, я становлюсь жертвой естественной, настойчиво заявляющей о себе видимости, которая, однако, доступна моему пониманию; поэтому я не должен позволять ей ввести меня в обман (Кант) — даже если она упорствует, подобно последовательному образу в моем глазу. Позволив ей обмануть меня, я рискую потерять идею, а вместо нее обрести «вещь», которую, как мне кажется, мне удалось познать. Я начинаю трактовать содержание идеи как объект разума, мыслить ее расчлененной на сочетающиеся, смешивающиеся, перекрещивающиеся элементы, все больше и больше уподоблять ее механизму, — и все же правда идеи может продолжать двигать мной, поскольку правда эта убеждает меня в том, что я вовсе не гоняюсь за иллюзией. Самое главное — преодолеть этот момент недопонимания. Только тогда мы обезопасим от обоснованной критики не только то, что мы видим, но и то, как мы это формулируем, не только наши интуиции, но и методы исследования, которые руководствуются нашими интуициями. Никакой неумный подражатель не сможет запустить в действие механизм ложного знания, дабы с его помощью поскорее и с наименьшими усилиями разложить по полочкам всех людей. Кроме того, мы сможем отвести предрассудок, согласно которому конституции как таковой не существует, а есть лишь специфически обусловленное воздействие эндокринных желез на тело в целом: на самом деле конституция существует не как объективный факт, а как необходимая идея. Наблюдения над «человеческим», осуществленные без этой идеи, непременно будут бедными и ограниченными.

Некогда Шиллер, соглашаясь с Гете, пытался объяснить смысл понятия «первичное растение» («прарастение», Urpfianze) в следующих словах: «Это всего лишь идея; но она верна». Гете на это ответил, что он счастлив видеть идею, которая есть реальность. По существу, слова «всего лишь» имеют смысл только тогда, когда в качестве противовеса идее мы выдвигаем конечную, конкретную реальность умопостигаемых объектов нашего непосредственного исследования. Но идея — это реальность, которая ведет нас, хотя мы ею и не обладаем; это реальность, являющаяся нам в конкретных картинах, привлекающая нас к себе в теоретических положениях и схемах, сообщающая связность и смысл всему, что мы знаем.

5. Фундаментальное видение некоторых моментов. Осознав, что нам удалось укрепиться в наших воззрениях на целое, мы стремимся либо увидеть целое (как единство во всем) в постоянном внутреннем движении и переходах, либо свести его к схеме. Среди многообразных формулировок кречмеровской теории первый тип видения обнаруживается в тезисе о переходе от личности к психозу, тогда как второй — в тенденции делить всех людей на два или три типа. Нельзя сказать, чтобы кречмеровская идея сама по себе предполагала именно этот дуализм типов видения. Но таков результат образа мышления, который обусловливается однажды осуществленным гипостазированием идеи.

(ad) Личность и психоз. Судя по некоторым наблюдениям над преморбидным характером больных шизофренией, аномальная характерология часто обнаруживается еще до начала шизофренического процесса. Но в то время, когда природа этой связи была все еще сомнительной и вопрос ставился главным образом о ее фактическом масштабе, Кречмеру удалось выявить не только саму эту неопределенную связь, но и переход: он усмотрел в психозе преувеличенное развитие особенностей, изначально присущих конституции данной личности, то есть нечто значительно большее, чем предрасположенность определенных типов личности к определенным психозам.

Кречмер сумел весьма выразительно продемонстрировать скрытое сходство между разнородными явлениями. Следует со всей ясностью представить использованные им методы. Приведем пример. Об общем фундаментальном признаке, объединяющем физиологические свойства, темпераменты, черты характера и психотические явления, он говорит в терминах сравнений. Но стоит нам отвлечься от привлекательной наглядности, присущей всем его аналогиям, как мы обнаружим, что он не дает ответа на вопрос о реальной природе отмеченных им и различных по смыслу тождеств. Обсуждая «вязкий» темперамент в его отношении к атлетическому типу телосложения и эпилепсии, Кречмер пишет: «Эта вязкость происходящих в психике процессов вновь и вновь обнаруживается в явлениях иного рода: в спокойных, размеренных движениях, немногословной речи, ограниченном воображении, инертности и внимательности, а также в уравновешенности эмоциональной жизни, вялости и бедности чувств, недостатке гибкости, умеренной интеллектуальной и социальной активности, постоянстве и ответственности социального поведения. Вязкость, вялость, инертность потока — это основной признак всех лиц с атлетическим телосложением». Очевидно, что это наглядное в своем роде сравнение с «инертным потоком» непременно будет применяться к множеству совершенно разнородных фактов — таких, как замедленность движений и постоянство характера; сравнение может показаться достаточно метким, но смысл его для обоих случаев совершенно различен. Это не тот способ, с помощью которого можно выразить эмпирическое знание о фундаментальных свойствах человеческого.

Иногда кажется, что Кречмер теряет ощущение той пропасти, которая разделяет личность и психотический процесс. Если последний мыслится только как кульминация развития личности в узловой точке генетических связей — значит, мы снова поддаемся воздействию самых что ни на есть расплывчатых представлений. Получается, что нам необходимо ввести ряд переходных форм, ведущих от средних шизотимиков к шизоидным психопатам и, далее, к больным шизофренией. Курт Шнайдер, возражая против такого размывания границ переходными формами, заявляет: «Основываясь на повседневном клиническом опыте, мы должны признать, что подобного рода переходы не имеют места — хотя по аналогии с некоторыми соматическими болезнями они не должны рассматриваться как нечто невозможное a priori. Сомнительные случаи (когда неясно, имеем ли мы дело с аномальной личностью или шизофреническим процессом) чрезвычайно редки; впрочем, такие случаи с течением времени разрешаются в ту или иную сторону. Если между шизоидной личностью и психозом действительно есть какая-то связь, она, вне всякого сомнения, представляет собой не переход, а своего рода скачок — наподобие скачка от хронического алкоголизма к de-lirium tremens. Скачок от личности к шизофреническому психозу имеет решающее значение; то же можно сказать и о скачке от личности к маниакально-депрессивному психозу. Если какая-то связь существует, то это отнюдь не та связь, которая имеет место между относительно легкой и относительно тяжелой формами».

Способ мышления, направленный на постижение единства психологических событий через наглядные аналогии и, значит, на отождествление аналогий с действительностью, проявился у Ф. Минковской (F. Minkowska, loc. cit.) в ее методически последовательном структурном анализе эпилептоидной конституции. Под «структурой» она понимает «формирующий принцип (Gestaltungsprinzip), который, в противоположность всем формам живого бытия, представляет собой нечто первичное и выражает себя одинаково в биологической сфере, в сфере характерологии, в сфере духовной и творческой». Предполагается, что фундаментальный признак «вязкой» конституции — замедление, остановка (стасис) и агглютинация (замедлено даже капиллярное кровообращение, что оказывает свое воздействие на цвет кожи); из застоя ведут свое происхождение и моторные припадки. Та же полярность обнаруживает себя и в личности: с одной стороны, в виде вязкого замедления, сосредоточенной и торпидной аффективности и, с другой стороны, в виде взрывчатой и бурной реакции. Если говорить о характере (который у здоровых членов семьи тот же, что и у больных эпилепсией), то фундаментальный признак «инертного потока» выражается в стремлении этих людей держаться привычной колеи; они привязаны к родному очагу, культивируют традиции и семейные узы, работают на совесть, выглядят и ведут себя всегда одинаково, живут сосредоточенной аффективной жизнью, не способны порвать со своим приватным мирком. При наступлении болезни медленный, вялый индивид становится возбужденным; застой, в отсутствие естественной разрядки или разрешения конфликтов достигший своего пика, приводит к внезапному помрачению сознания, к беспредметному страху и сумеречным состояниям с переживанием стихийных сил, религиозных видений, предчувствия конца мира. Эпилептический психоз — это относительно серьезная степень развития «инертного потока» как феномена, поляризованного между застоем и внезапной разрядкой. Та же полярность проявляет себя в падении (Absturz) и подъеме (Erhebung). При моторном припадке тело падает и наступает моторная разрядка; в состоянии абсанса, в сумеречных состояниях, при психозе имеют место духовное «падение» — потеря сознания — и «подъем», ведущий в религиозный и космический бред. Эта полярность творчески отобразила самое себя в последней картине Ван Гога («Вороны над полем пшеницы»): поле хочет взлететь, катастрофа неизбежна.

В таких воззрениях я не вижу особой биологической или психологической новизны. С моей точки зрения, это всего лишь игра, где признаки сходства между различными фактами произвольно — в меру того, насколько ловко их удается выразить в словах, — представляются как нечто идентичное. Это внешнее правдоподобие живого и непосредственного видения, связанное с соблазнительным ощущением близости к глубинным основам жизни, вводит нас в обман. Оно ни в коей мере не снижает значимости генеалогических описаний.

Проблема связи между характерологическим типом (типом личности) и психотическим процессом необычайно сложна. Обратим внимание всего лишь на два аспекта:

1. Факт существования связи между исходным типом личности и позднейшим психозом не доказан. Независимо от того, насколько часто мы встречаем аномальные характеры у будущих больных шизофренией и сходные характеры у их родственников, мы не имеем реальных оснований утверждать, что какой-либо аномальный тип личности сам по себе предрасполагает к шизофрении или означает риск заболеть ею. Отнюдь не малочисленны случаи, когда процесс затрагивает характеры, изначально вполне здоровые.

2. При генеалогических исследованиях, направленных на поиск связи между характером и психозом, часто приходится сталкиваться с аргументацией по принципу порочного круга: тип обозначается как шизоидный, когда обнаруживается в семьях с шизофреническими психозами, но тот же самый тип не рассматривается как шизоидный, если в семье не было никаких психозов. Люксенбургер утверждает: «Если рассматривать бесчувственного психопата как отдельного индивида, в отрыве от его семейного окружения, он будет представлять для нас крайний, низший случай личности с бедными чувствами. Но если я обнаруживаю, что его отец — шизофреник, ничто не мешает мне считать этого психопата носителем шизофренической предрасположенности и, соответственно, называть его „шизоидным психопатом»». Таким образом, одно и то же считается то крайней разновидностью «человеческого», то проявлением наследственной субстанции психоза. Правда, Люксенбургер полагает, что «аффективная холодность у больных шизофренией — это нечто, по существу совершенно иное, нежели бесчувственность психопатов или бедность чувств у относительно здоровой личности». Судя по всему, лишь генеалогическое исследование способно установить, с чем именно мы имеем дело в каждом отдельном случае. Но, согласно Люксенбургеру, «нельзя ставить на одну доску сосредоточенность психопата на самом себе или, тем более, сдержанность нордического человека с аутизмом больного шизофренией». Шизофрения — это «не вариант личностных качеств, а симптом болезни».

(66) Две или три разновидности человека. Поначалу казалось, что кречмеровское учение предполагает существование всего лишь двух или трех конституций и что исходное намерение состояло в распределении всех людей по этим двум или трем разновидностям. Но такого намерения на самом деле не было. Кречмер мыслит в терминах того, что он наблюдает. Он видит типы и описывает их. В принципе он ничего не имеет против новых типов. Он мог бы выразиться примерно так: если вы думаете, что существуют какие-то другие типы, опишите и покажите мне их! Едва ли он стал бы возражать против новых форм. По существу, он исходит не из какой-либо схемы или системы, а из своего умения видеть морфологию и физиогномику. И все же впоследствии схема сложилась, так сказать, сама собой и вошла в обиход во всем мире на правах универсальной классификации всех разновидностей человека.

(е) Влияние Конрада на обновление психиатрического учения о конституции

Кречмеровский подход доказал свою плодотворность хотя бы в том отношении, что благодаря ему удалось развить новую теорию, призванную переработать прежнюю и заменить ее. Учение о конституции вступило в новую фазу благодаря примечательному труду Клауса Конрада. Правда, труд этот богат не столько новыми результатами, сколько новыми интерпретациями; но именно это очень важно для той проблематичной области, где речь идет о постижении целостностей. Задача состояла в открытии новых путей и обнаружении новых пространств на основе руководствующегося идеями видения целого. Наша критика Кречмера применима к учению Конрада постольку, поскольку последний отталкивается от теории Кречмера и подтверждающих ее фактических данных. Тем не менее Конрад не только модифицирует Кречмера, но и разрабатывает радикально новую форму теории. Теория Кречмера в целом оказалась несостоятельна; но его конкретные данные и формулировки сохраняют свое значение, свою наглядность и неповторимую ценность. Прежде всего Конрад критикует статистику типов; далее, следуя принципу противопоставления полярностей, он разрабатывает новую схему типов; наконец, он гипотетически реконструирует процессы развития и тем самым сообщает своей схеме новое, особенное значение. Подозреваю, что все его генетические гипотезы ложны; но это не мешает им представлять живейший интерес в качестве новой «схемы идеи». Возникают некоторые существенные вопросы, на которые все еще невозможно дать обоснованные, доступные проверке ответы. Вкратце изложим теорию Конрада.

1. Критическое обсуждение статистики типов. Соглашаясь с моей критикой, Конрад высказывает убежденность в том, что статистическая обработка типологических проблем — это всегда «палка о двух концах». «Однажды определив тип как классифицируемое понятие, мы, естественно, не должны пытаться проверить его статистическими методами. В области типологии средние величины не обладают доказательной ценностью; они могут что-то значить разве что в качестве иллюстраций». Это заявление еще раз указывает на то, что за исходный пункт принимается не количественное измерение, а видимая форма; доказательства на основе цифр невозможны.

Впрочем, Конрад вообще не обращает внимания на средние величины как таковые. Что касается типов, то для него важны граничные (маргинальные) значения, в промежутке между которыми располагается каждый из типов; но и граничные значения, как количественные абсолюты, также не слишком существенны, поскольку тип обретает смысл только в отношении к противоположному типу. Таким образом, тип постижим только исходя из некоторых относительно маргинальных численных значений.

Область каждого отдельного конституционального типа располагается между внешним и внутренним граничными значениями, то есть между чисто идеальной типологической конструкцией и средней величиной. Идеальную конфигурацию (внешнее граничное значение) можно усмотреть в отдельно взятом классическом случае; количественное среднее (или внутреннее граничное значение) выводится «из средних показателей, подсчитанных в применении к по возможности обширной группе» (но в данной связи напоминает о себе старый вопрос: как именно мы определяем принадлежность того или иного случая к соответствующей группе?). Конрад не считает границы абсолютно неподвижными; «тип — это не что-то определенное раз и навсегда, и поэтому не существует методов, с помощью которых можно было бы выявить фиксированные границы. Речь идет о том, чтобы пусть произвольным, но методически корректным способом установить нечто вроде разделительной линии» (с этим можно согласиться, но ведь произвольные методы изначально предполагают какой-то неопровержимый критерий классификации отдельных случаев; каким бы произвольным ни был этот критерий сам по себе, на практике он должен функционировать совершенно одинаково у всех применяющих его исследователей).

Приведенное выше суждение Конрада, согласно которому статистика типов телосложения ничего не доказывает и имеет только иллюстративное значение, неизбежно распространяется (или, по меньшей мере, должно распространяться) на любую статистику корреляций между исчисленными типами. Следовательно, любая такая статистика должна оцениваться в меру своей непосредственной, конкретной убедительности. Абстрактные цифры, процентные соотношения, корреляции сами по себе безразличны; они чего-то стоят только тогда, когда обладают конкретной доказательной силой. По существу, всякая статистика в данной области не есть настоящая статистика.

2. Новое распределение типов по полярностям. Для Конрада совершенно ясно, что любые типы относительны, частичны и преходящи. Поэтому он выступает как достаточно непредвзятый наблюдатель всего богатства человеческих гештальтов. Не существует такой схемы типов, которая, исходя из одной-единственной точки зрения, включала бы в себя все гигантское множество разновидностей телосложения или хотя бы упорядочивала его согласно двум или трем типичным формам.

Для Конрада это было бы тем более невозможно, поскольку наиболее выразительные формы — это не типы сами по себе, а подвижные формы, которые должны быть поняты с точки зрения основных полярных принципов роста. Структура типологической схемы Конрада, по идее, определяется не какими-либо существующими идеальными формами, а лежащими в их основе принципами. Лептосоматическое и пикническое телосложения обрисовываются согласно принципу внутренне поляризованного роста. В случае атлетического телосложения действует иной принцип. «На основании других принципов роста могут быть установлены и другие типы».

Различные уже выделенные типы — включая диспластический — были расположены Кречмером в единый ряд. Дабы исправить это неудовлетворительное положение дел, Конрад разрабатывает определенную иерархию. Типы дифференцируются согласно лежащему в их основе принципу роста; неукоснительно соблюдается требование, согласно которому сравнивать можно только то, что доступно сравнению. В итоге Конрад выявляет три основные группы типов телосложений. Общее для этих групп — то, что все они представляют собой тенденции роста, более или менее проявляющие себя на уровне телосложения в целом или каким-то образом воздействующие на него. «Эти тенденции проявляются во всем, вплоть до формы кончика носа или мизинца». Другой общий фактор заключается в том, что каждая из тенденций порождает специфические явления на уровне психической жизни и характерологии личности. Все принципы роста проявляются в виде полярностей; между полюсами располагаются ряды вариантов. В качестве трех основных групп типов телосложения выделяются следующие:

(аа) Лептосоматический (лептоморфный) и пикнический типы телосложения: тенденция к росту тела в длину за счет широкого обхвата или в ширину за счет длины; к этой же группе относится и метроморфное телосложение: пропорциональный рост, который не может рассматриваться ни как середина, ни как норма.

(66) Гипопластический и гиперпластический (или астенический и атлетический) типы телосложения: тенденции роста, приводящие к недостаточному или избыточному развитию тканей, мышц и костей. Гипопластический (астенический) тип: тонкий острый нос, гипопластические скуловые дуги, отступающий подбородок (что приводит к укорочению средней и нижней части лица), узкие плечи, небольшие руки и ноги, тонкая кожа, редкие волосы. Гиперпластический (атлетический) тип: широкий, крупный нос, сильно выраженные скуловые дуги, выступающий подбородок (и, соответственно, удлиненная средняя и нижняя часть лица), широкие плечи, крупные руки и ноги, грубая кожа, обильные волосы. К этой же группе относится и метропластический тип телосложения: пропорциональный рост между отмеченными двумя полюсами.

(ее) Диспластические формы роста с эндокринной этиологией (избыточная полнота или худоба, евнухоидный рост, акромегалоидная конституция и т. п.) и дефектные структуры, дисморфические тенденции роста (status dysraphicus и т. д.).

Так же, как и в схеме Кречмера, у Конрада классификация типов телосложения связывается с богатым подбором экспериментально установленных физиологических и психологических реакций, равно как и характерологических описаний.

С помощью этой классификации удалось, во-первых, выделить (в третью группу) все патологические формы роста, которые суть не что иное, как болезни, происходящие от известных причин. Говорить о них как о признаках той или иной конституции, по существу, не приходится. Во-вторых, удалось разделить то, что прежде ошибочно смешивалось: например, лептосоматическая форма роста, противопоставленная пикнической как еще одна сильная форма роста, теперь выступает отдельно от астенической формы роста, которая, как слабая форма, противопоставлена атлетической. Гипопластическая форма, как таковая, уже не отождествляется с лептоморфной, но может дополнять последнюю. Гипопластический лептоморфик до сих пор назывался астеником; на самом же деле в данное понятие входит определенная тенденция роста —

гипопластическая, — которая отнюдь не находится в непосредственной связи с лептоморфией.

Три перечисленные группы относятся к трем различным измерениям; каждый отдельно взятый индивид располагается, во-первых, в лептосоматически-пикническом измерении, затем в астенически-атлетическом измерении, и вдобавок он может страдать одной из болезненных форм роста, обнаруживаемых в третьей группе.

Конрад сравнивает эти три группы между собой и на этом основании характеризует их смысл. В полярности лептосоматического и пикнического типов он усматривает связь взаимоисключающих начал: в случаях, представляющих крайние варианты, типичные признаки не обнаруживаются вместе, так как, будучи взаимно противоположны, они «гасят» друг друга. С другой стороны, в рамках астенически-атлетической полярности типичные признаки могут выступать вместе: в одном и том же индивиде могут проявиться импульсы, исходящие из обеих форм роста.

Полярность лептосоматического и пикнического типов, даже в своих крайних разновидностях, остается внутри нормальных пределов — тогда как астенически-атлетическая полярность в своих крайних проявлениях вступает в область болезненного: на одном полюсе это патологическая слабость, а на другом — акромегалия.

Наконец, полярность лептосоматического и пикнического типов пропитывает собой всю человеческую природу, вплоть до уровня физиологических и психологических реакций. В случае же астенически-атлетической полярности «говорить о столь глубоком проникновении не приходится». Дифференцирующий принцип проявляется «только в некоторых устойчивых сочетаниях (констелляциях) признаков, которые почти не влияют на конституцию как целое. Дифференциация не заходит сколько-нибудь глубоко также и в сфере психического. Вряд ли можно говорить о такой дифференциации, которая воздействовала бы на личность в ее самых глубинных основах».

Данная классификация представляется в основном простой и ясной. Конечно, кроме типов третьей группы, в ней нет ничего такого, что получило бы конкретное, концептуально ясное определение и, с точки зрения причинно-следственных связей, не оставляло бы места для неоднозначных толкований. Далее, «переход» от крайних вариантов второй группы к болезненным формам (астении как конституциональной болезни Штиллера [Stiller] и акромегалии как одной из болезней эндокринной системы) остается спорным и внушает известные сомнения относительно данной полярности в целом. Наконец, сводя всю первую группу к универсальной и бесспорной полярности, Конрад поступает подобно Вайденрайху (Weidenreich) и в итоге теряет из виду богатую физиогномическую детализацию и специфику конституциональных признаков (недаром Конрад утверждает, будто лептоморфия — это уже не конституциональный тип, а всего лишь тенденция роста).

Но классификационная схема — это лишь первый шаг. Мы еще не дошли до концептуального ядра теории Конрада, в свете которого его схема обретает свой смысл и может быть подтверждена или поставлена под вопрос.

3. Обоснование схемы с помощью гипотезы развития. Типы телосложения выражают тенденции роста. Эти тенденции следует дифференцировать. Во-первых, их следует различать согласно тому, насколько глубоко они воздействуют на жизнь в целом. Конрад называет лептоморфно-пикническую полярность первичной, а астенически-атлетическую полярность — вторичной разновидностью «человеческого». Это означает, что позиция, занимаемая индивидом в пространстве первой из этих двух полярностей, определяется на более ранней стадии зародышевого развития и поэтому оказывает более глубокое воздействие; что касается позиции, занимаемой индивидом в пространстве второй полярности, то она определяется позднее и воздействует не столь глубоко.

Во-вторых, тенденции роста дифференцируются согласно их полярности в каждый данный момент времени. Они поляризуются благодаря цели развития, которая пребывает на различном расстоянии от них. Именно здесь кроется решающий фактор.

Голландский анатом Больк объяснял некоторые типы зооморфных уродств плода как развитие, которое зашло слишком далеко. Животные — крайняя, ведущая в тупик форма развития. В противоположность им, нормальный человек, в целом, остается на том уровне формирования структуры организма, который ближе всего к строению зародыша. Поэтому зародыши человека и обезьяны значительно больше похожи друг на друга, чем взрослые особи — при том, что между взрослым человеком и зародышем обезьяны значительно больше сходства, чем между последним и взрослой обезьяной. Больк выражает этот феномен одной фразой: человек подобен обезьяне, застрявшей на эмбриональной стадии.

Данная теория основывается на идее, согласно которой предполагаемые тенденции роста определяются через свою нацеленность на специализацию или, напротив, на сохранение гибкости и богатства возможностей. То же можно выразить иначе: рост либо стремится достичь крайности, либо удерживается в рамках всеобъемлющей и уравновешенной соразмерности. Эта основная идея, использованная Конрадом, представляет собой оригинальную трактовку типологии телосложения и конституции. Цель развития локализована между крайностями — ростом в длину и в ширину, астеническим и атлетическим строением; и уже на стадии формирования первичных предрасположенностей она находится на разном расстоянии от этих крайностей (то есть либо в непосредственной близости к той или иной из крайностей, либо в одной из бесчисленных возможных промежуточных точек). Но, в отличие от случая с обнаруженными Больком уродствами плода, в связи с типами конституции речь должна идти не о нормальной «остановке» или аномальном «неумеренном развитии», а о нормальных целях, многообразно распределенных в пространстве между заданными полярностями.

Как и телосложение, сопутствующие характерологические признаки следует относить к ранней стадии развития (здесь усматривается аналогия с мнением, согласно которому женская природа относится к более ранней стадии развития, чем мужская, и близка к природе ребенка). Так Конрад вырабатывает свой взгляд на великую психофизическую целостность, на структурное единство тела и души, генетически полностью сформированное уже на ранней стадии зародышевого развития благодаря ряду прерывистых процессов или скачков.

Нормально варьирующие тенденции роста характеризуются Конрадом в терминах различных «темпераментов развития». Именно «темперамент развития», который бывает либо консервативным (сохраняющим), либо пропульсивным (продвигающим), играет решающую роль в достижении конституционально заданной цели развития. Пикник сохраняет сходство с ранней стадией развития, близкую связь с детством; лептосоматик стремится к более поздней стадии развития и уходит дальше от детства. То, что проявляется в пропорциях тела, параллельно (хотя и по-иному) проявляется и в душевных качествах личности. Пикник должен быть циклотимиком, ибо как пикническое телосложение, так и циклотимный темперамент — черты ранней стадии развития. «Пикническое телосложение и циклотимная структура характера — это не что иное, как соответствующие друг другу точки в морфологическом процессе онтогенетического формирования пропорций и психологическом процессе онтогенетического формирования личности». Оба полярных типа конституции — это именно разные (консервативный или пропульсивный) модусы развития, определяющие онтогенетические изменения формы, функции и структуры. «Телосложение и характер должны соответствовать друг другу, потому что они представляют собой итог одного и того же развития».

Конрад рассматривает все конституциональные типы под углом зрения полярности консервативной и пропульсивной тенденций, применимой в особенности к соматическим явлениям. Соответственно, конституциональные типы, обусловленные воздействиями со стороны эндокринной системы, рассматриваются как результат реакции тканей на тормозящее (консервативное) или ускоряющее (пропульсивное) влияние гормонов. Далее, в связи с проблемой предрасположенности к тем или иным соматическим заболеваниям всякий конституциональный тип рассматривается как «особо благоприятная или неблагоприятная генотипическая среда для действующего болезнетворного фактора». Основное правило гласит: «Заболевания диатетического типа (то есть аномально обостренные реакции) чаще встречаются на консервативном полюсе, тогда как заболевания системного типа (то есть всякого рода прогрессирующие разрушительные процессы) — на пропульсивном полюсе».

Теория развития Конрада венчается следующей идеей. На вопрос о том, какой именно из двух «темпераментов» — консервативный или пропульсивный — предоставляет лучшие шансы для развития, Конрад отвечает: «Ни тот, ни другой». «Ликноморфно-циклотимный вариант конституции представляет собой неспециализированную «юношескую стадию» как результат развития консервативного типа; он не развивается дальше ввиду отсутствия соответствующего темперамента развития. С другой стороны, лептоморфно-шизотимный вариант — это пропульсивная, высокоспециализированная форма, соответствующая „взрослой» стадии, при которой специализация достигается слишком рано и которая, будучи преждевременно „зафиксирована», утрачивает потенциал для дальнейшего развития. И только метроморфно-синтимные формы — то есть формы, локализованные между полюсами, — осуществив первые два больших шага в процессе развития (в возрасте 6—8 лет и в период полового созревания, что соответствует двум первым крупным преобразованиям организма), достигают стадии второй уравновешенности и способны пройти еще дальше по пути развития». Специально о телосложении сказано: «Между двумя крайностями имеется только метроморфный тип, который, преодолевая этап второго преобразования (а именно — этап полового созревания), достигает второй стадии уравновешенности, а вместе с ней — той соразмерности пропорций, той идеально сбалансированной структуры тела, которая представляет собой греческий идеал красоты».

При подходе, берущем за основу развитие организма, развивается биологическое видение человеческих возможностей, которое уводит нас к самым дальним границам жизни. Это не конкретное физиогномическое и характерологическое видение Кречмера, а биологическое и спекулятивное видение, систематически и теоретически оперирующее уже обнаруженными фактами и объединяющее их в неопровержимую в своем роде целостность. Спекулятивные выкладки восхищают ясностью и изяществом. Читая книгу, мы все время хотим верить в ее абсолютное соответствие истине. Но мы не должны обманываться. Во-первых, фактический материал, на основе которого осуществляется интерпретация, сам по себе отнюдь не так надежен и бесспорен, как могло бы показаться на первый взгляд. При первом знакомстве с ним мы — даже несмотря на ряд специально оговоренных ограничений — находимся под непосредственным впечатлением от того, как выразительно он представлен; но обрисованная Конрадом биологически восхитительная картина на поверку оказывается тем менее похожей на правду, чем внимательнее мы присматриваемся к деталям и к целому. Во-вторых, мы имеем дело не с какими-то новыми и убедительными данными, а с гипотетической интерпретацией, для поддержки которой привлечены самые современные биологические воззрения. Эта интерпретация есть не что иное, как новая «схематизация» (в кантовском смысле) идеи конституции. Против отнесения конрадовской схемы к области реального научного знания можно выдвинуть следующие аргументы.

(аа) Под развитием должно пониматься либо обширное, не имеющее определенных границ пространство возможностей, либо ограниченное развитие, то есть некая завершенная целостность, в определенные моменты времени проходящая через определенные стадии. Говоря о стадиях, мы уже неявно предполагаем определенный тип развития. Если же мы станем подразделять этот тип развития дальше, каждая из выявленных разновидностей будет представлять собой самостоятельное единство, трудно объяснимое в терминах какой бы то ни было «стадии». Кроме того, цель развития не может считаться стадией развития, и развитие в целом не может считаться одной из своих стадий. Остановка в развитии (которая может быть распознана как фиксация на определенной стадии) — это патология. Конституциональный тип должен быть не остановкой в развитии, а достижением полноты развития. Тип, достигший полноты, характеризуется целью развития, которая «соответствует» определенной стадии этого развития; но «соответствие» на самом деле представляет собой лишь слабую аналогию. Женский пол — это отнюдь не остановленное развитие; да и к ребенку женщина отнюдь не ближе, чем мужчина, — даже несмотря на то, что некоторые ее морфологические признаки, как кажется, «соответствуют» отдельным признакам и свойствам ребенка (но такого ребенка, который — если принять, что он мальчик, — похож скорее на взрослую женщину). Мы можем сравнивать женщину с ребенком, типы мужчин — с типами женщин, конституции — с полами или со стадиями развития в детстве; но в каждом из этих случаев мы не должны забывать, что имеем дело всего лишь со сравнениями, что доступное сравнению не следует превращать в тождественное, что соответствие не следует путать с полным совпадением. Сравнения влекут за собой не новое знание о причинах явлений, а возможность нового взгляда, проистекающую из взаимодействия вещей, различных по своей сущности. В разбираемом случае сравнения отнюдь не обогащают наше генетическое знание; они дают лишь пластичную картину целостностей, окончательное и полное постижение которых нам недоступно.

(66) Различение консервативного и пропульсивного «темпераментов развития» несет в себе момент неоднозначности. Предполагается, что это крайности, между которыми лежит зона средних, умеренных случаев; это отклонения, между которыми располагается все, что обладает полнотой, завершенностью, что чревато будущим, — тогда как сами они лишены какого бы то ни было потенциала.

Под влиянием Болька и в согласии с некоторыми воззрениями современной биологии (Даке [Dacque]) многие ученые рассматривают жизнь сквозь призму уникальности человека как такого биологического вида, который в полной мере сохранил способность развиваться до конца жизни, — тогда как животные «зафиксировались» в устойчивых, недоступных дальнейшей трансформации специфических структурах. В природе человека жизнь постоянно присутствует во всей своей целостности, ибо в основе своей человек есть нечто уравновешенное, гибкое, восприимчивое и способное вместить в себя все что угодно. Он — самое древнее и одновременно самое юное из всех живых существ. Этот взгляд на жизнь, столь живо напоминающий романтическую философию природы — философию, которая была отнюдь не научным знанием, а смутным видением, выражавшим ощущение какой-то непостижимой тайны, — был перенесен Конрадом в область исследования конституции человека. Разные конституции он рассматривает как фиксации отклонений в сторону того или иного начала — лептосоматического и пикнического, астенического и атлетического, — тогда как путь творящей жизни лежит посредине. Для Конрада сохранение относительно ранней стадии как чего-то окончательного — это не сохранение возможностей для дальнейшего развития, а преждевременный отказ от них. Достижение относительно поздней стадии рассматривается не как осуществление, а как фиксация момента созревания типа. На это мы можем возразить, что промежуточная — то есть метроморфная и метропластическая — позиция представляет собой отнюдь не сохранение возможностей: ведь факт «промежуточности» сам по себе не дает оснований видеть в соответствующей форме жизни нечто потенциально богатое или творящее. Нет никаких оснований считать, что соматически и психологически «средние» формы более полноценны и жизнеспособны, чем все остальные. Впрочем, воззрения Конрада черпают свой смысл из совершенно иного источника, а именно — из опыта духовного и душевного развития через противопоставления, через сотворение нового на основе противоположностей, через сопряжение антиномий, то есть, коротко говоря, через диалектику духа.

Оппозиция консервативного и пропульсивного темпераментов развития предполагает множество разнообразных значений, так или иначе присутствующих в различных контекстах.

1. Если мера развития берется как некая совершенно неопределенная целостность, о которой мы ничего не знаем, но в которой смутно ощущаем способность к бесконечному осуществлению, — значит, пропульсивный фактор чреват безграничным будущим.

2. Если мера развития берется как некая вполне определенная целостность, известная нам во всех своих формах и на всех стадиях роста, — значит, пропульсивный фактор есть крайность, достигшая своего предела и устремленная к старости и смерти. Процесс старения затрагивает не только отдельных индивидов, но и сменяющие друг друга поколения.

3. Если мера развития берется как некая вполне определенная целостность и рассматривается в своей непосредственно данной во времени форме, как жизнь, ведущая к другим, беспрерывно меняющимся целостностям, — значит, пропульсивный и консервативный факторы становятся силами, «работающими» на фиксацию. Что касается промежуточного фактора, то он оказывается не просто какой-то средней величиной, а жизнью, постоянно сохраняющей свою соразмерность и защищающей себя от крайностей; эта жизнь удерживает внутри себя всякого рода возможности и, следовательно, по мере смены поколений накапливает творческий потенциал для будущего.

У Конрада преобладает третье значение. Впрочем, время от времени он выказывает интерес и к двум другим значениям.

Итак, неустанное влечение к развитию (пропульсивный темперамент) может означать: (1) путь к дальнейшей дифференциации и старению индивида как представителя лептосоматического или атлетического типа; (2) то же в применении к процессу смены поколений («филетическое» старение): путь, ведущий к возникновению сверхдифференцированных, специализированных и в конечном счете нежизнеспособных форм; (3) сохранение возможностей и творческое развитие в индивиде новых структур (несмотря на старение); (4) то же применительно к смене поколений (без старения). Прямая противоположность этому — выбор более ранней стадии в качестве конечной цели (что соответствует пикническому и астеническому типам): консервативный темперамент развития, при котором потенциал для будущего развития не сохраняется, а вместо этого имеет место самоограничение, не сопровождающееся старением и поэтому не теряющее устойчивости по мере смены поколений. Но для Конрада истинные шансы для жизни кроются в таких тенденциях развития, которые проистекают из сохранения возможностей и формирования соразмерного «среднего».

Хотя система воззрений Конрада сочетается с интеллектуальным подходом, обладающим непосредственной убеждающей силой (диалектическое сопряжение противоположностей, отказ от «спокойного» самоограничения, смелое приятие бесконечности), это не должно вводить нас в заблуждение относительно степени ясности философской установки автора. Не следует питать иллюзий и по поводу того, что с помощью использованных Конрадом масштабных и неоднозначных понятий процесс добывания новых и надежных научных данных может быть существенно облегчен. В конечном счете, в рассматриваемой книге некоторые фундаментальные истины о духовном и душевном прилагаются к сферам морфологии, соматических исследований, исследований в области конституции. Хотя в качестве теоретической схемы система взглядов Конрада оставляет впечатление чего-то достаточно приблизительного, как идея она полна смысла и, следовательно, перспективна. Но, будучи направлена против догматизма любого рода, сама она приносит с собой опасность новой догмы — догмы неопределенности, источник которой кроется в гипостазировании идеи. Неопределенность, из которой Конрад постоянно извлекает свои вполне определенные обобщающие суждения, ошибочно принимается за отсутствие какой бы то ни было догмы.

4. Сведение фактора, детерминирующего конституцию, к единственному гену. Макс Шмидт отмечает, что «ни один из этих типов не поддается хоть сколько-нибудь правдоподобному сведению к какой-либо одной простой биологической функции или к какому-либо простому биологическому принципу». На это Конрад возражает: «Вопрос о том, пойдет ли развитие по пропульсивному или консервативному пути, решается одним-единственным генетическим фактором». Конечно, такие идеи носят чисто гипотетический характер и не поддаются научной проверке; с другой стороны, благодаря такому использованию понятий биологической генетики мы получаем в свое распоряжение весьма впечатляющий набор возможностей. Сознавая возникающие в связи с этим трудности, Конрад задается вопросом: действительно ли объяснение в терминах генетики следует признать безнадежным делом, принимая во внимание астрономическое число тех генов, которые, как предполагается, должны определять конституциональный тип?

Ответ на этот вопрос исходит из представления о полярности конституциональных типов, что связывается с принятым в генетике представлением о парах признаков. Специалисту по генетике нечего делать с изолированными признаками или группами изолированных признаков. Его интересует либо альтернатива наличия/отсутствия того или иного признака, либо биполярный вариационный ряд, который можно объяснить через способность гена порождать множественные аллели. Альтернатива наличия/отсутствия признака или биполярность признака — это не просто методологические требования: ведь «парность» составляет объективное и неотъемлемое свойство наследственной структуры организма. У любого организма — два, а не три родителя; и хромосомы также распределены попарно. Конституциональные типы, согласно классификации Конрада, поляризованы и поэтому приспособлены к исследованию с генетической точки зрения. Единственный искомый ген должен обладать силой, достаточной для того, чтобы определить место индивида в пространстве между поляризованными конституциональными типами.

И все же конституциональный тип, несомненно, должен определяться очень большим количеством генов. Конрад задается следующим вопросом: «Как и почему все эти гены столь явно предпочитают объединиться в один геном? Во всей генетике не найти другого примера, чтобы столь обширное число генов обнаруживало такое сродство в рамках одного генома» (впрочем, на это можно возразить, что такое сродство отнюдь не приходится считать установленным фактом; речь должна идти скорее о множестве корреляций, к тому же не особенно сильно выраженных).

Попарное объединение факторов наследственности (соединение генов в одной и той же хромосоме) едва ли может быть основой для объединения множества признаков в рамках единого конституционального типа: ведь крайне маловероятно, чтобы конституциональный тип мог связываться с одной-единственной хромосомой. Более того, при попарном объединении факторы «могут сколько угодно разделяться — в отличие от того, с чем мы, как кажется, имеем дело в случае устойчивых объединений (констелляций)» (впрочем, во всех случаях, когда коэффициент корреляции меньше единицы, опыт показывает нечто совершенно противоположное). Следовательно, объединяющий принцип должен носить какой-то иной характер. Речь должна идти об одном-единственном гене, который благодаря принимаемому на онтогенетически ранней стадии «решению» определяет действенность всех остальных генов. Это не какой-то один ген среди многих других генов, а «вождь» всей совокупности генов, ответственный за темперамент развития. «Предположение о едином действенном принципе, лежащем в основе формирования типов», приводит к гипотезе о существовании одного детерминирующего гена.

Конрад сравнивает совокупность признаков, свойственных конституциональному типу, с цветным рисунком на теле гусеницы или на крыльях бабочки. Основу формирования типов он сравнивает с генами, которые, как было обнаружено, детерминируют пути развития этих рисунков. Но это всего лишь сравнение, ибо смысловая разница между распределением пигментов — пусть даже осуществляемым весьма многообразными путями— и распределением характерологических признаков — даже если ограничить их множество одними только пропорциями тела — слишком фундаментальна, чтобы можно было проводить между ними какие бы то ни было аналогии. Все многообразие человеческих типов не может быть выстроено в ряд, подобный линиям на поверхности тела гусеницы. Вместо постоянно варьирующих рисунков нам демонстрируется бесконечное множество перекрещивающихся, более или менее явно выраженных корреляций между признаками и формами. В самом начале Конрад говорит, что типичные формы человеческой конституции существуют только как граничные и идеальные случаи, обусловленные точкой зрения исследователя. Фактическое, реально наблюдаемое многообразие ни в коей мере не охватывается ни этой точкой зрения, ни даже полярностью консервативного и пропульсивного темпераментов развития. Последняя также представляет собой не факт действительности, а лишь частный случай сравнения и интерпретации.

Конрадовское построение в целом следует признать неприемлемым. Эта система поддерживающих друг друга гипотез не основывается на сколько-нибудь прочном фундаменте опыта и не ведет к какому бы то ни было новому опыту. Вполне вероятно, что со временем все это построение исчезнет, не оставив следа — даже несмотря на всю свою интеллектуальную насыщенность.

(ж) Позитивная ценность учений о конституции

1. Учения о конституции относятся к крупным направлениям психопатологической науки, ценность которых выходит далеко за рамки последней. С одной стороны, значимость этих направлений подтверждается бесчисленным множеством трудов; с другой стороны, связанные с ними вопросы никак не разрешаются, и всякое движение в их рамках в конечном счете выказывает тенденцию к бесплодному повторению уже известного. Они перестают вызывать к себе какой бы то ни было интерес, но по истечении какого-то срока возрождаются вновь, поскольку проблема, которую они несут в себе, вечна. Перед нами возникает вопрос: где во всех этих усилиях кроется зерно истины! Точно установленные результаты не приводят к стабильному научному прогрессу; и в связи с этим возникает другой вопрос: где начинается ошибка! Обобщим наш ответ еще раз.

(аа) Идея конституции как целостности телесного и душевного состояния верна. Гипостазирование идеи, возведение ее в ранг доступного познанию объекта ложно. Поэтому всякое научное познание, следуя за этой идеей, становится конечным знанием об определенном объекте, но не знанием целого как такового. Полноценное осуществление идеи невозможно; но идея ставит перед нами задачу. Следовательно, всякая отчетливо определенная целостность есть на самом деле не целое как таковое, а лишь одна из многих относительных целостностей, нечто частное, отдельно взятый фактор. Целое постоянно удаляется от нас по мере развития наших познаний, которым оно же само и управляет. Если мы назовем его целостностью индивидуальной конституции, это не будет ошибкой; но благодаря введению этого понятия все остальные доступные определению целостности станут для нас постижимы лишь в негативных терминах, как нечто предварительное.

Познанное — это всегда лишь частность по сравнению с целым; частность не есть целое. Поэтому все теории конституции ложны, если они претендуют на постижение человеческой жизни как таковой и основываются на уверенности в том, что прямое (диагностическое) применение теории позволит познать отдельного человека вплоть до самых глубинных его основ.

(бб) Пытаясь отделить истину от заблуждения, мы приходим к следующему: морфологическое восприятие и способность чувствовать физиогномию — то есть способность, позволяющая в морфологическом обнаружить психическое, — истинны; гипостазирование наблюдаемого (то есть возведение его в ранг чего-то измеримого и предметного) и смешение объекта созерцания с объектом подсчетов (превращение их во взаимозаменяемые и взаимозависимые объекты) — ложны.

Отдельные видимые формы, равно как и выходящие за пределы нашего поля зрения морфологические и физиогномические категории — истинны; обобщающие законы и «валентности», призванные служить основанием для систематизации отдельных случаев на правах целостностей, — ложны.

Описания классических случаев истинны, поскольку определенным образом ориентируют нашу наблюдательность; но схемы, предназначенные для систематизации всех наблюдаемых фактов согласно заданной типологии, — ложны.

2. На путях идеи обнаруживаются некоторые явления и факты. Поскольку в связи с ними возникают конкретные проблемы, они ориентируют нас в сторону постоянно удаляющегося целого. В качестве догадок и прозрений, относящихся к частностям, они расширяют пределы нашего знания. Все, что в эйдологии есть истинного, раскрывается на путях развития идеи. Что же удалось обнаружить на путях развития идеи конституции? У нас появились определенные ориентиры, нам удалось нащупать определенные подходы, наше внимание сосредоточилось на универсальных диалектических отношениях.

Итак, благодаря биометрическим методам мы получаем не одни только цифры и корреляции. Эти методы способствуют установлению ясности во всех тех областях, где в принципе могли бы быть выявлены биометрические вариации. Более того, благодаря применению этих методов мы обретаем определенный наглядный, конкретный опыт (хотя всякий раз существует опасность того, что этот опыт вновь будет растерян, поскольку растворится в чисто статистических результатах).

Идея целостности обогащает нас методом описания того, что наиболее существенно с точки зрения телосложения и характерологии человека, равно как и с точки зрения феноменологических различий между людьми. Конечно, отдельные, частные методы сохраняют свое значение — например, в области физиогномики и мимики, психологии понятных связей и т. п.; но именно благодаря идее целого все эти частные методы получают импульс для развития, наполняются новым значением, обнаруживают свою взаимосвязанность. Так намечаются пути, продвигаясь по которым, мы сможем прийти к определенным точкам зрения на глубинные различия. Мы учимся замечать самое существенное, и благодаря этому многообразие жизни предстает перед нами в обозримом, оформленном виде.

Мы улавливаем целостности, которые сразу же превращаются в частности. Соответственно, определенная конституция перестает быть конституцией как таковой и становится одним из частных факторов в составе всеобъемлющей соматопсихической целостности.

Мы ищем систематичность в универсальных связях. Сосредоточив взгляд на целом, мы убеждаемся, что количество возможных взаимосвязей поистине беспредельно. Мы сводим воедино телосложение и характер, биологию наследственности, эндокринологию, психозы, неврозы; и все это открывает перед нами широчайшие горизонты, внутри которых мы обнаруживаем частичные корреляции и, таким образом, выявляем некоторые относительные аспекты на пути к целому. Возможно, все пребывает в связи со всем.

3. Продвигаясь по направлению к целому, мы обогащаем свой интеллектуальный багаж понятиями и воззрениями, которые можно охарактеризовать как вопросы, не имеющие ответов. Они раскрывают перед нами новые возможности, но не приносят с собой определенного знания. Наш разум открыт для истинной целостности в ее конкретной форме как для опыта, который неустанно продвигается в глубь вещей — как если бы мы действительно могли «схватить» целое, ускользающее от наших усилий, но никогда не противодействующее нашим попыткам проникнуть дальше и глубже.

Наша фундаментальная установка состоит в следующем: отдельный человек, взятый как целое, не может быть без остатка отнесен к какой бы то ни было из числа категорий бытия; любая классификация «человеческого» возможна только согласно тем или иным частным аспектам или явлениям. Людей классифицировать невозможно; каждый человек изначально представляет собой неограниченное множество возможностей — при том, что эмпирическая реализация этих возможностей ограничена наследственностью и условиями среды.

§3. Раса

Биологическое введение. Под «расой» мы понимаем не витальность или жизненную силу, а определенную биологическую разновидность, проявляющую себя в морфологии и физиогномии, в специфике соматических функций и в типологии психической жизни. Следовательно, говоря о расе, мы имеем в виду не «витальную» расу (именно такому представлению соответствует прилагательное «расовый», когда оно употребляется в оценочном значении), а расу в морфологическом смысле или в смысле определенной человеческой разновидности.

Расы дифференцируются в результате многовековой самопроизвольной селекции. Раса придает природе человека некоторые специфические признаки, которые легко выявляются и распознаются при сопоставлении наиболее отчетливо различающихся рас — белой, монголоидной (желтой), черной.

Если расы удается различить в пределах смешанной популяции — ас исторической точки зрения всякая популяция есть смешанная популяция, — значит, некогда, до смешения, они существовали сами по себе. Типологические различия не поддаются однозначной оценке, если нет доказательств в пользу того, что типы — это именно расы в указанном здесь смысле. Типы могут быть расами, ретроспективно установленными без сколько-нибудь убедительных оснований; они могут быть локальными вариантами, развившимися внутри данной популяции, но так и не выделившимися в отдельную расу; наконец, они могут представлять собой конституциональные типы.

Теоретически различие между расой и конституцией определяется без труда; но на практике расу и конституцию далеко не всегда удается дифференцировать со всей отчетливостью. Расы — это формы «человеческого», исторически сложившиеся на основе отдельных мутаций и вариаций. Конституции — это вариации, которые пронизывают все расы без исключения и при этом не носят исторического характера, ибо возникают вновь и вновь в типичных формах.

Методологическое введение. Существует определенная методологическая связь между интуитивным различением расовых типов внутри смешанной популяции и восприятием конституциональных типов. Но если чистые случаи конституциональных типов идеальны и эмпирически почти не обнаруживаются, некоторые расы, в общем, вполне удается различить. На этой основе становятся возможны исследования в области расовой психологии. Правда, сопоставляя встречающиеся психические расстройства, мы сравниваем не столько чистые расы, сколько географически отделенные друг от друга популяции. Сравнения могут осуществляться также между двумя относительно редко скрещивающимися популяциями одного и того же региона (например, между евреями и окружающими их народами). Расовая принадлежность большинства людей определяется без особого труда; поэтому термином «раса», в принципе, можно обозначать различающиеся между собой группы населения.

Первый вопрос заключается в следующем: каков тот общечеловеческий фактор, который предшествует всем расовым различиям и, следовательно, пронизывает все существующие расы? Наблюдения показывают, что все органические мозговые болезни — например, прогрессивный паралич — носят универсальный характер; шизофрения, эпилепсия и маниакально-депрессивный психоз также встречаются повсюду. Мы не знаем, следует ли в данной связи говорить о наследственной предрасположенности, присущей человеку как таковому, или о мутациях, проявления которых распространились столь же широко. Нам не дано ответить также на вопрос о том, действительно ли психические заболевания появились вследствие происшедшей в определенный исторический момент мутации, а затем распространились согласно общим законам генетики.

Второй вопрос: можно ли говорить о том, что проявления одного и того же заболевания варьируют от одной расы к другой! Ответ на этот вопрос не выходит за рамки очевидного: в условиях богатой культурной жизни обнаруживается богатое содержание, находящееся в зависимости от соответствующей культурной традиции, — если, к примеру, китаец слышит голоса птиц и духов и одержим драконами, то европеец испытывает электрические или телепатические влияния.

Третий вопрос: существует ли разница в распространенности болезней вообще и в распространенности отдельных болезней среди представителей различных рас? Ввиду отсутствия удовлетворительной статистики ответ может быть дан только на уровне приблизительных впечатлений или на основе методологически ненадежных подсчетов.

Можно упомянуть отдельные специальные исследования. Сравнивая между собой популяции в различных регионах земного шара, мы не имеем возможности отделить значение физической среды и социально-культурных связей от всего того, что определяется расовой предрасположенностью. Психозы и аномальные состояния известны во множестве описаний (правда, обычно кратких и не очень ясных), ведущих свое происхождение со всех концов света. Обычно описываются разного рода курьезы и случайности. Так, Крепелин отмечает, что у малайцев острова Ява при dementia praecox очень редко встречаются такие феномены, как депрессия на начальной стадии болезни, слуховые галлюцинации и бредовые идеи; с другой стороны, часто наблюдается простейшая форма помешательства, следующая за кратковременным периодом возбуждения. При маниакально-депрессивном психозе он наблюдал только мании, но не депрессии. Другие авторы отмечают у индонезийцев так называемый амок — внезапные, смертельно опасные приступы ярости.

Что касается различий между популяциями европейцев, то здесь впечатления несколько более ясны. Так, считается, что швабам свойственна склонность к конституциональным расстройствам; утверждается также, что у германцев склонность к меланхолии выражена сильнее, чем у славян или романских народов. Частота самоубийств выказывает явные статистические различия. У датчан (а в Германии — у саксонцев) склонность к самоубийству выражена более отчетливо, чем у славян и романских народов. Согласно Кречмеру, у жителей Гессена, в отличие от швабов, настоящее маниакальное расстройство не встречается; это соответствует малой распространенности гипоманиакального темперамента среди психически здоровых жителей Гессена.

Излюбленная тема исследований по расовой психиатрии — сравнение психозов у евреев с психозами у окружающих их народов. По данным Зихеля, среди евреев относительно мало больных эпилепсией и алкоголизмом, но зато весьма высок процент лиц, страдающих маниакально-депрессивным психозом (в лечебных учреждениях число евреев с маниакально-депрессивным психозом в четыре раза выше числа неевреев с той же болезнью), истерией и психопатиями. В связи с психозами у евреев тот же автор подчеркивает высокую частоту «атипичных» случаев, способных навести на ошибочную мысль о неблагоприятном прогнозе для вполне излечимого маниакально-депрессивного расстройства. Эти данные были подтверждены рядом других исследователей и, в частности, И. Ланге, в работе которого мы находим особенно выразительное и хорошо документированное описание маниакально-депрессивного заболевания у евреев.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24