Общая психопатология

Карл Ясперс

Исследуя разнообразные проявления жизни и совершенствуя наш анализ, мы обнаруживаем все новые и новые частные взаимосвязи. Но жизнь как целое остается где-то по ту сторону этой совокупности безжизненных и не тождественных жизни частностей. Это в полной мере относится и к нашему познанию психической жизни. Мы анализируем отдельные связи (например, проявления способности к запоминанию, проявления работоспособности, экспрессивно значимые движения, смысл, раскрывающийся в действиях и поведении, понятные связи между переживаниями и их следствиями, соматические влияния, наследственность и т. д.); каждый частный анализ предоставляет в наше распоряжение соответствующий набор целостностей (таких, как состояние сознания, совокупная характеристика способностей и т. п.). Но сами эти частичные целостности, как компоненты высшей целостности психической жизни, остаются вне нашего рассмотрения. Мы стремимся постичь эти частичные целостности как таковые, отразить их в наших клинических анализах, использовать их в диагностических целях. Поступая таким образом, мы, однако, видим, что «целое» как таковое непостижимо, и нам в любом случае не остается ничего иного, кроме как анализировать. Как психическая жизнь в целом, так и личность в целом непознаваемы; но мы интенционально движемся по направлению к целому, пользуясь сконструированными единствами — такими, как целостный по/гок жизни (Lebenslauf), совокупность характерологических свойств человека (Artung des Menschen), нозологическая единица (Krankheitseinheit), — которые сами по себе отнюдь не тождественны целому, но являются некими частными «измерительными инструментами», итогами анализа, указывающими нам пути к возможной концепции целого, но не позволяющими овладеть им в полной мере. Вопрос о действительной сущности целого всегда остается открытым; в связи с ним постоянно присутствует идея некоей неисчерпаемой бесконечности. Мыслимое целое — это только схема некоей идеи, которой мы оперируем; но мы не принимаем схему за самое идею. Знание заходит в тупик, если оно пытается обратить целостность как таковую в совокупность элементов, составляющих единство фиксированного и доступного определению объекта.

Что касается взаимоотношения между частностями и целым, то мы сталкиваемся с двумя противостоящими друг другу и равно односторонними точками зрения. Одна из них заключается в том, что психическая жизнь состоит только из отдельных элементов, то есть изолированных фактов и частных связей; понятие целостности психической жизни не образует нового качества, а представляет собой лишь один из способов выражения связи между отдельными фактами или указание на то, что все события пронизаны каким-либо одним из элементов. Другая точка зрения сводится к признанию того, что целостность — это единственная существенная характеристика психической жизни. Согласно этой точке зрения, меняется и может стать аномальной одна только эта характеристика; что касается извлечения из целостности тех или иных элементов в виде множества изолированных фактов, то оно представляет собой чисто искусственную, умозрительную процедуру. Обе точки зрения ошибочны. Если усматривать в психической жизни одни только элементы и их взаимосвязи, вся она выродится в мозаику или калейдоскоп неживых фрагментов; нам будет недоставать интуитивного ощущения «колорита» — ощущения, обусловленного присутствием некоей целостности высокого порядка; нам будет недоставать также критической точки зрения, которая позволила бы рассмотреть и охарактеризовать каждый отдельно взятый факт в его отношении к целому. С другой стороны, гипостазируя целостность как некую фиксированную сущность и рассматривая ее как то единственное, что должно быть непосредственно понято, мы утратим всякую возможность выработать четко определенные понятия, а вместе с ней — и возможность осуществить точный анализ, требующий ясного определения элементов в терминах частных фактов и их взаимоотношений. Следовательно, наука, если она хочет быть плодотворной, должна неизменно придерживаться равновесия между элементами и целым. Конечно, наша установка по отношению к целостности интуитивна; но она может быть отчасти прояснена на основе анализа тех элементов, которые составляют эту целостность. Работа с отдельными элементами, на первый взгляд, дается без труда; но их реальное понимание возможно только тогда, когда мы рассматриваем их в связи с целым. Иногда представление о целостности оказывается доступно лишь «чувствам» наблюдателя, а элементы так и остаются непроясненными; в нашей профессиональной среде принято говорить об умении «видеть» конституцию, нозологические формы, синдромы и т. п. Тем не менее, чтобы точнее и отчетливее понять психическую реальность, мы должны то и дело обращать внимание на элементы: ведь всякое ясное понимание действительности по необходимости предполагает точное определение ее элементов. Та же проблема возникает всякий раз, когда мы сталкиваемся с отдельными целостностями: они недоступны прямому, непосредственному постижению и проясняются только по мере того, как мы их анализируем. Они проявляют присущую им природу именно в наших анализах, благодаря которым к уже имеющимся в нашем распоряжении понятиям и толкованиям фактов добавляются все новые и новые.

(а) Основная задача

Мы стремимся постичь душу во всем ее объеме, во всей ее неповторимости и на протяжении всей ее жизни. Мы хотим обрести доступ к феномену отдельно взятой, целостной жизни, к идее единственного в своем роде человеческого существа, идентичного данному эмпирическому индивиду. Все, о чем до сих пор говорилось в настоящей книге, представляет собой не более чем набор элементов, отдельных факторов, относительных, временных целостностей, имеющих конкретные, ограниченные масштабы. Теперь же мы хотим узнать, как все уже известные нам элементы и их совокупности объединяются между собой и что их удерживает друг при друге. Мы хотим узнать, что представляет собой их «центр», что их объемлет, на чем они зиждутся; что представляет собой та субстанция, по отношению к которой все известное нам на данный момент есть лишь сумма многообразных частных проявлений, локализуемых во времени и выступающих в качестве симптомов.

(б) Триединая природа основной задачи

Нам предстоит увидеть, каким образом целостность обретает свою эмпирическую форму. Целостность должна видеться и мыслиться биологически — но не в узком смысле отдельно взятого биологического исследования, а в смысле воззрения на человека как на живую целостность: воззрения, согласно которому человек, не будучи сам по себе событием чисто биологическим, тем не менее зиждется на биологическом субстрате и, по существу, обусловливается им. Человеку отпущен ограниченный срок жизни, в течение которого он проходит через биологические возрастные фазы; в своей неповторимости каждый индивид — это одна из многих вариаций человеческой природы как таковой. Человек становится жертвой болезненных процессов, в которых многообразные явления складываются в целостные биологические события. Можно утверждать, что эмпирический гештальт человека в целом наделен тремя биологическими аспектами.

Первый аспект — это целостность определенного заболевания. Состояние болезни проявляется в форме конкретных заболеваний, которым мы даем соответствующие наименования. Второй аспект — это присущая индивиду соматическая целостность: то соматопсихическое единство, в котором проявляется его «свойство» (характер, Artung) и хранятся его все еще не получившие развития возможности; процесс его формирования непременно осуществляется в особом, а в конечном счете — единственном и неповторимом направлении. В-третьих, это весь тот временной промежуток, который соответствует жизненному пути данного индивида: все, что составляет природу человека, связывается во времени, ограничивается и формируется временем. Человек проявляется по мере того, как развивается его природа.

Таким образом, первая цель исследования — обнаружение конкретного заболевания (нозологической единицы}. Картина заболевания предоставляется историей болезни; сформулированное в диагнозе заключительное нозографическое обобщение придает этой картине единство. Эта наука именуется нозологией.

Вторая цель исследования — выявление того, в чем именно состоит «свойство» данного индивида. Картина этого «свойства» должна представлять собой структурированное описание гештальта индивида во всей совокупности его соматических, психических, духовных аспектов. Эта наука именуется эйдологией.

Третья цель исследования — течение жизни во всей ее целостности. Соответствующая картина должна выглядеть как представление биографических фактов. Эта наука именуется биографикой.

Все три цели достигаются одинаковыми методами. Это: сбор фактов отдельно взятой человеческой жизни в форме так называемой психобиограммы (психографический метод), а затем — оформление полученного материала либо с точки зрения поддающейся диагнозу нозологической единицы, либо с точки зрения устойчивой совокупности свойств индивида, либо, наконец, с точки зрения последовательного развертывания жизни на протяжении многих лет. Необходимая предпосылка состоит в умении исследователя выделять из всего многообразия явлений ту или иную частичную целостность, то есть становиться на позиции нозологического, эйдологического, биографического подхода.

Эти три подхода находятся в неразрывной связи; аналогично, три соответствующие им науки суть ответвления единой научной дисциплины. Нозологическая единица, будучи тесно «привязана» к природе человека во всей ее целостности, может быть выявлена только на путях биографического и эйдологического исследования. Описание болезни включается в биографию — ибо ни один больной не может быть адекватно понят, если неизвестно, чем именно он болен. Без биографики и нозологии мы не постигнем неповторимое «свойство» человека, проявляющее себя как в целостном течении его жизни, так и в природе и течении его заболевания.

Обычно один из трех подходов оказывается на переднем плане исследовательского интереса; тогда остальные подходы отступают в тень. Во времена Крепелина господствовала нозология; благодаря влиянию Кречмера значительное развитие получил эйдологический подход, а нозология свелась к «многомерной диагностике». Пренебрежение идеями нозологических единиц и конституциональных единиц (типов) ограничило бы наш подход одной только биографикой; в этом случае схемы, соответствующие первым двум идеям, использовались бы лишь в качестве вспомогательных средств на службе последней.

(в) Что может и что не может быть достигнуто при попытке решить основную задачу

Поскольку нам действительно надлежит постичь человека в его целостности, мы должны отнестись к нему как к единственному и неповторимому индивиду. Все, что известно нам в общем, должно стать средством для познания некоей единственной в своем роде целостности. Познание отдельно взятого индивида невозможно, если мы не обладаем достаточными знаниями общего характера; но в каждом конкретном случае такое познание должно преодолевать пределы общих знаний, ибо должно служить выявлению некоей неповторимой целостности. Решить эту задачу до конца мы не в силах. Тем не менее, пытаясь обнаружить целостность как таковую, мы выявляем все новые и новые категории, которые при всей своей специфичности что-то значат и с более общей точки зрения; таким образом, поиск целостности получает все новые и новые импульсы — при том, что конечная цель все равно остается недостижимой. Итак, стоит процессу поиска целостности начаться, как он сразу же начинает оправдывать себя в формах все нового и нового частного знания. Дальше мы будем говорить именно о таком знании.

В нозологии мы не приходим к единичным, строго определенным единицам, но, движимые идеей нозологической единицы, отдаем предпочтение отдельным частным элементам и выделяем те из них, которые лучше всего подходят для наших диагностических целей. Наличие движущей идеи одновременно указывает на конкретные пробелы в искомом знании.

Также и в эйдологии человеческое «свойство» в каждом отдельном случае постигается в терминах неких четко определенных обобщенных форм, выступающих не столько как различные типологические характеристики бытия как такового, сколько как эталоны, по отношению к которым осуществляются конкретные оценки. Целостное «свойство» человека как таковое всегда ускользает от нас; но в связи с ним всегда затрагивается множество типологических моментов, с помощью которых это «свойство» удается отчасти представить в опосредованной форме.

В биографике мы пытаемся прийти к видению целого с точки зрения его изменчивости во времени, возраста, истории жизни, отдельных факторов (таких, как первое переживание, кризис и т. п.).

Впрочем, все эти три типа попыток познания целого могут быть принципиально отвергнуты. Мы можем сказать, что нозологических единиц не существует, — соответственно, мы лишь гоняемся за призраками; далее, мы можем отрицать существование фундаментального совокупного «свойства» индивида — мы слышим лишь об обобщенных типах и частных факторах, а каждое постигнутое нами «свойство» есть лишь отдельный момент целого, а не само целое; наконец, мы можем утверждать, что и целостных биографий тоже не существует, а есть лишь случайные наборы фактических данных, состав которых в каждом отдельном случае субъективен и обусловливается конкретной задачей исследования. В конечном счете, жизнь есть всего лишь беспорядочное нагромождение происшествий, а отнюдь не связное, развивающееся целое. Из такого огульного отрицания всех трех подходов следует неизбежный вывод: если мы на что-то способны, то в лучшем случае на комбинирование случайным образом подобранных биографических фактов, на произвольные разъяснения типичных человеческих возможностей, на составление так называемых многомерных диагнозов.

Но отрицание в данном вопросе оправданно только перед лицом устойчивых и упорных притязаний на познание целого. Отрицание лишается оправдания, если оно не признает путей, по которым идеи ведут к обретению нового знания, — иными словами, если оно оставляет частности в виде разрозненного множества (которое может быть приведено в порядок только средствами одномерного рассудка), но не позволяет, воспользовавшись поддержкой идеи, увидеть в частностях компоненты некоей связной картины. Во всех случаях проблема по сути своей остается неизменной: речь должна идти не об экзистенции объекта, а об истинности идеи.

(г) Энтузиазм по поводу целостности и заблуждение, которым он чреват

Истинный, неподдельный энтузиазм всегда был движущим фактором в поиске целостности. Знание стремится к последним, конечным факторам, к глубинам жизни, к постижению истоков, по отношению к которым все прочее есть всего лишь следствие. Возникает вера в возможность познания природы вещей. Этот энтузиазм оправдан в той мере, в какой он постоянно подпитывается идеями. Но стоит решить, что целое познано, как энтузиазм сразу вырождается в догматическую узость. На место идей приходит бессмысленное подчинение всего многообразия явлений двум-трем категориям — таким, как нозологическая единица, конституция и т. п.

Когда дело доходит до представления общей психопатологической картины, этот ложный энтузиазм обнаруживает тенденцию исходить из целостности как из чего-то уже познанного; он начинает с личности как соматопсихического единства, принимает важнейшие нозологические единицы как некие не требующие обоснования данности и лишь после этого адаптирует все частности к изначально постулированной обобщенной схеме. Подобное представление психопатологической картины имеет свои преимущества — такие, как широкоохватность и простота; начав с наиболее существенного и важного, мы сразу возбуждаем в других неподдельный интерес. Недостаток же состоит в том, что мы не в силах выполнить первоначальные обещания. Частности сами по себе не выводятся из целого. Нам приходится удовлетворяться громкими декларациями; в то же время фундаментальные проблемы ускользают от нас, и мы утрачиваем готовность к исследованию чего бы то ни было с непредвзятых позиций. В свое время считалось, что целое можно, так сказать, взять штурмом, овладеть им раз и навсегда; но ныне мы уже понимаем, что стоит нам обойти этап методического и критически осмысленного структурирования частностей (то есть тот этап, когда мы обращаем внимание на все, что может и должно быть «схвачено» в процессе исследования), как мы непременно упремся в тупик без надежды найти новые, обещающие выходы и обречем себя на постоянное, до бесконечности, повторение одного и того же.

(д) Познание человека как путь к открытости истинно человеческого

Итак, на путях критического познания мы то и дело приходим к выводу, что целое на самом деле не есть целое. Человек не ограничивается тем, что в нем доступно познанию. В нем всегда есть нечто сверх того, что он сам может о себе знать. Его природа, его истоки — все это пребывает за пределами познаваемого. Мы можем судить об этом по следующему обстоятельству: стоит нам решить, будто мы сумели постичь в человеке некую предполагаемую целостность, как эта целостность тут же становится жертвой дезинтеграции, обусловленной нашим критическим подходом. Ложная полнота предполагаемых целостностей не может не быть поставлена под сомнение и в итоге разрушена. В каждой из глав, посвященных обсуждению относительных (частичных) целостностей, мы так или иначе приходим к ощущению пределов этих целостностей. В конечном счете мы осознаем беспредельность человеческого и сталкиваемся с некоторыми неизбежно возникающими вопросами, ответы на которые невозможно найти на путях эмпирического исследования. В шестой части настоящей книги мы коснемся таких вопросов; их освещение входит в компетенцию философии.

Важно, что человек не ограничивается тем, что известно о нем как о биологическом организме и что служит темой настоящей части книги. Каждая из относительных целостностей, о которых говорится в этой части, совершает скачок из биологической в духовную, а в конечном счете и экзистенциальную реальность. Болезнь может быть постигнута как особый, присущий именно данной личности способ существования (именно так дело обстоит у невротиков). В конечном счете такой особый способ существования формируется экзистенцией; биологические события, модифицируясь во времени поведением человека, складываются в его биографию.

(е) Исследование, руководствующееся идеями

Великолепное соображение об идеях находим у Канта: когда я хочу постичь целое — будь то весь мир или отдельный человек, — объект ускользает от меня, ибо то, что я имею в виду, есть не нечто частное, замкнутое и конечное, а идея (то есть предмет такого исследования, которое не может иметь конца). То, что мне удается познать — это не сам мир, а лишь нечто, принадлежащее миру. Мир — это не объект, а идея. Если я по недоразумению пытаюсь судить о нем как об объекте, я оказываюсь в плену неразрешимых антиномий. Я могу расширять свое знание по всем направлениям в мире; но познать сам мир я не в силах.

Сказанное относится и к человеку. Человек так же всеобъемлющ, как и мир. Он может стать для меня объектом, но лишь определенным образом и с определенной точки зрения; он никогда не бывает явлен мне как целое. Но целостность тем не менее остается. Поиск целостности — это поиск бесконечных связей между любыми известными и познаваемыми фактами (отличительный признак трудов, в которых поиск целостности руководствуется определенной идеей, заключается в том, что им удается обратить разрозненное множество данных в связную систему и в конечном счете прийти к суждению об этом множестве в таких обобщенных терминах, как если бы оно было чем-то единым). Хотя я и не могу прямо познать целое как идею, я могу (по Канту) приблизиться к нему через «схему» идеи. Схемы — это некие модели, которые, будучи объяснены как реалии или фундаментальные теории, могут ввести в заблуждение; но в качестве методологически вспомогательных средств они уместны и могут бесконечно корректироваться и видоизменяться.

(ж) Методы типологии

Определяя познаваемые аспекты объекта, я отношу их к соответствующим родам; идеализированные объекты я распределяю по типам. Ради прояснения наших представлений совершенно необходимо соблюдать дифференциацию родов и типов. Конкретный случай болезни либо принадлежит, либо не принадлежит тому или иному роду (так, по своей родовой принадлежности болезнь может представлять собой либо паралич, либо не паралич); с другой стороны, конкретный случай болезни может лишь более или менее соответствовать тому или иному типу (например, типу истерической личности). Понятие рода — это понятие, представляющее реально существующий и отграниченный от всех прочих вариант. Что касается понятия «тип», то это фиктивное построение, в действительности имеющее зыбкие границы; оно служит для оценки отдельных случаев, но не может быть использовано с целью их классификации. Поэтому, дабы исчерпать все возможности описания того или иного случая, имеет смысл оценивать его в терминах множества типов. С другой стороны, отнесение случая к определенному роду будет, по всей вероятности, окончательным и бесповоротным. Род либо есть, либо его нет. Что касается типа, то он либо доказывает свою плодотворность для понимания отдельных случаев (предположительно, представляющих собой разновидности той сущности, которая соответствует именно данному типу), либо оказывается непригодным для этой цели. Благодаря родам мы устанавливаем реальные границы, тогда как благодаря типам мы лишь структурируем преходящее многообразие.

Как образуются типы? Мы сами создаем их в итоге мысленного созерцания, посредством которого строим связную целостность. Мы проводим грань между усредненным и идеальным типами. Усредненные типы создаются, в частности, в тех случаях, когда мы, исследуя группу людей, устанавливаем определенные измеримые свойства (такие, как рост, вес, способность примечать и запоминать, утомляемость и др.) и подсчитываем средние величины. Совокупность последних и есть усредненный тип для данной группы. Идеальные типы создаются в тех случаях, когда мы исходим из определенных предпосылок и разворачиваем все их следствия, конструируя их на основе причинности или психологического понимания; таким образом, нам удается увидеть целостность как бы «по случаю» нашего опыта, но не в качестве результата самого опыта. Чтобы установить усредненный тип, мы должны иметь в своем распоряжении значительное число случаев; в качестве повода для установления идеального типа достаточно бывает опыта общения с одним или двумя индивидами. Из природы идеальных типов следует, что они не могут иметь никакого значения для классификации реалий, но тем не менее предоставляют в наше распоряжение средства для оценки конкретных случаев. Последние доступны пониманию в той мере, в какой они соответствуют идеальному типу. Истерический характер конкретного, отдельно взятого человека не есть нечто отчетливое и «чистое». Там, где действительность перестает соответствовать идеальному типу, мы должны еще раз задаться вопросом: почему? Если же мера соответствия реальности идеальному типу оказывается высокой, это можно считать поводом для удовлетворенности; в этом случае нам остается выяснить вопрос о первопричине данной целостности. Кроме того, идеальные типы предоставляют нам возможность сообщить упорядоченность и смысл психическим состояниям и моментам психического развития in concreto — то есть не через их разрозненное перечисление, а через выявление идеальных типичных взаимосвязей в той мере, в какой они реально существуют. Лица, обладающие даром описания, отличаются от простых «регистраторов» историй болезней (которые часто похваляются своей объективностью, хотя на самом деле вся их работа ограничивается одними только сопоставлениями и перечислениями); первые, в противоположность вторым, используют идеальные типы инстинктивно, то есть вовсе не обязательно выказывают хотя бы минимальную меру объективности.

Типологии возможны везде, где ведется поиск целостностей. Существуют типы умственных способностей и слабоумия, характерологические типы, типы телосложения (они выражаются как в морфологическом, так и в физиогномическом строении), типы клинических картин болезни и т. п. Все они суть попытки схематизировать идею каждой данной целостности.

Но мы имеем в виду нечто существенно большее, нежели нескончаемое установление разнообразных типов. Ценность типов определяется их близостью к реальности. Этой реальностью должен быть человек как целостное биологическое событие. Следовательно, мы должны иметь в виду по возможности широкие биологические горизонты, включающие историю онтогенетического и филогенетического развития и наследственность. Чтобы постичь то целое, на основании которого можно было бы объяснить индивидуальные отличия, мы должны связать все со всем (устанавливая при этом количественные корреляции): соматические аспекты должны быть охвачены в их совокупном анатомо-физиологическом и морфологическом смысле, а при рассмотрении психических аспектов должны быть сведены воедино типы переживания, показатели способностей, характерологические особенности. Нельзя не отметить, что при этом существует опасность ошибочной абсолютизации той или иной частной области, в которой, возможно, будет осуществляться исследование; эта опасность обусловливается потребностью в обобщающем взгляде на целое. Но поскольку любое частное исследование, будучи приложено к реальности, неизбежно вновь выявит свою частную природу, целостность так и останется лишь идеей. Именно благодаря такой идее исследования Крепелина, Кречмера, Конрада оказались столь значимыми для нашей науки. Что касается критики, то она нужна, дабы дополнительно утвердить истинность идей перед лицом их неверного понимания.

(з) Психограмма

Универсальный технический метод постижения человека в его целостности заключается в сборе всего доступного материала и исследовании человека со всех возможных точек зрения. Наиболее поверхностная процедура — удостовериться в существовании целостности, как если бы она была простым скоплением элементов. Процесс включения все новых и новых фактов в единую, изначально упорядоченную схему называется составлением психограммы. Единственная задача этого метода — напоминать, с помощью всеохватывающей (по возможности) схемы, о необходимости для исследователя не упускать из виду что бы то ни было.

Только собрав воедино весь психографический материал, мы можем приступить к методичному и наглядному конструированию относительных целостностей, каковыми являются: биография как пластичное представление данного неповторимого индивида в контексте целостного течения его жизни; типология как ряд специфических форм (гештальтов), на основании которых постигаются эйдологически существенные показатели (пол, конституция, раса и т. п.); история болезни, представленная в унифицированной для данной болезни форме.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24