Общая психопатология

Карл Ясперс

§1. Определение понятия «личность» («характер»)

В психопатологии следует использовать только однозначные, четко определенные научные понятия. Но ни одно понятие не отличается такой многозначностью, не допускает столь разнообразного употребления, как понятие личности (Persцnlichkeit), или — что в данном контексте то же самое — характера (Charakter).

(а) Что есть личность (характер)

Личность выявляется для нас в том, как человек выражает себя, как он двигается, каким образом он переживает ситуации и реагирует на них, как он любит и ревнует, каков его образ жизни, каковы его потребности, стремления и цели, каковы его идеалы и как он их формирует, какие ценности движут им, что и как он делает, осуществляет, творит. Короче говоря, личностью мы называем обладающую индивидуальным набором отличительных признаков, характерную совокупность доступных пониманию взаимосвязей в пределах отдельно взятой психической жизни.

Данное понятие нуждается в дальнейшей дифференциации.

1. Не все доступное пониманию включается в понятие «личность». Мы в общем плане, безотносительно к личности, понимаем отвлекающее воздействие внезапных чувственных впечатлений, изумление при виде чего-то нового и т. п. В понятие личности не включаются также те психические связи, которые мы рассматриваем изолированно от контекста, которые не привносят никакого смысла в общую совокупность связей, а выступают для нас в качестве разрозненных, самодовлеющих фрагментов. О таких психических событиях — даже если они нам понятны — мы говорим, что в них есть что-то внеличностное. В тех случаях, когда психическая жизнь состоит только из разрозненных фрагментов (а именно это имеет место при достигших высокой степени развития острых психозах), мы вообще не говорим о личности — при том, что на уровне фона происходящих острых событий мы часто замечаем нечто, по существу глубоко индивидуальное, проявляющееся в растерянности, во внезапных ясных суждениях.

Душа — если только мы трактуем ее в общем виде, как сознание и переживание — это не личность (характер), а универсальность всякого психического наличного бытия. Характер (личность) впервые обретает бытие через совокупность всего содержания, свойственного данному индивиду.

2. Целостность доступных пониманию взаимосвязей не всегда означает личность. Например, больной идиотией может пуститься в бегство при виде устрашающего предмета. Мы понимаем это и обрисовываем обобщенную картину понятных взаимосвязей в его психической жизни; но вряд ли мы станем трактовать его как личность. Чтобы индивида можно было считать личностью, он должен обладать чувством самодовлеющего существования, чувством собственного, неделимого «Я». Мы имеем в виду не абстрактное осознание своего «Я», одинаковым образом сопровождающее все события психической жизни, а то чувство, при котором «Я» осознает себя именно как определенное «Я» во всей полноте своей исторической идентичности. Такова суть различия между просто осознанием своего «Я» и личностным самосознанием. Личности без самосознания не существует. На низших уровнях психической жизни, там, где кончается сознающая самое себя личность, кончается и характерология. Характерология животных (отдельных видов или особей — как у шимпанзе) принадлежит к совершенно иному порядку: это основанное на аналогиях понимание различных типов и способов поведения живых существ, никаким самосознанием не обладающих.

3. Не всякая индивидуальная вариация может быть приписана личности; это относится и к индивидуальным вариациям психофизического аппарата, составляющего субстрат личности. Различные типы способностей, память, утомляемость, обучаемость и т. п. — все эти фундаментальные характеристики психофизических механизмов, одаренности и интеллекта, или, коротко говоря, рабочие инструменты личности, обусловливающие ее развитие, но не идентичные ей, ни в коем случае не должны смешиваться с самой личностью — если только мы заинтересованы в дифференциации внутри нее понятных взаимосвязей и того, что не может служить объектом понимания. Наличие тесной связи между совокупностью умственных способностей и личностью — даже если связь эта взаимна — не должно побуждать нас к их отождествлению. Умственные способности — это рабочий инструмент; мы тестируем, измеряем и оцениваем силу этого инструмента согласно достигнутым с его помощью результатам. Личность — это сознающая самое себя связь внутри «Я». Первые — это пассивный материал; вторая — деятельность, формирующая этот материал в соответствии со своими интересами, целями и потребностями. Первые в своей совокупности представляют собой предпосылку, благодаря которой личность прежде всего становится возможна; эта предпосылка позволяет личности развиваться. Вторая — сила, прежде всего запускающая инструмент в действие; без нее он способен только разрушать. Понятие деменции (Verblцdung), или слабоумия (Schwachsinn), в своем обычном употреблении относится как к разложению умственных способностей, так и к распаду личности.

Суммируя, мы можем сказать: под «личностью» подразумеваются все события и проявления психической жизни в той мере, в какой они указывают на превосходящий их индивидуальный, полностью понятный контекст, переживаемый индивидом, сознающим свою, особенную самость.

(б) Становление личности

До сих пор мы говорили о личности или характере как о чем-то равном себе и имеющемся в наличии уже в момент рождения. Начиная с рождения, личность по существу не меняется, а лишь раскрывается; осознает, но не порождает самое себя. Это, однако, только один из аспектов личности; взятый сам по себе, он лишь вводит в заблуждение. Не в меньшей мере личность — это развитие и становление; личность осуществляет себя в мире через разнообразные ситуации, через предоставляемые этими ситуациями возможности, через предъявляемые ими задачи. Личность наделена определенной исторической основой и представляет собой не просто растянутое во времени выражение некоей окончательной определенности, а сотворение человеком самого себя во времени. Понимаемая в таком аспекте, личность, поскольку ей предоставляются возможности для принятия решений, проявляет себя на протяжении всей истории жизни человека.

Итак, можно сказать, что характерология полна противоречий — так же, как и понимающая психология в целом. Утверждая качественную определенность, она действует как знание; проясняя возможности, она апеллирует к свободе.

(в) Доступная пониманию личность и непонятное

Познавая то, что может быть понято, мы в конечном счете неизбежно упираемся в то, что недоступно пониманию. Совокупность понятных взаимосвязей в каждый данный момент коренится в непонятном. Рассматриваемое с внешней точки зрения, это непонятное есть реальность окружающего мира, «подступающая» к каждому отдельному индивиду и, начиная с момента рождения, определяющая ход его жизни — определяющая тем, что она дает или отнимает, требует или позволяет. Рассматриваемое изнутри, непонятное есть, с одной стороны, биологически данная конституция (совокупность врожденных качеств, Anlage) и, с другой стороны, свобода человека как его потенциальное бытие — то, что философски обозначается как «экзистенция». Экзистенция не может служить объектом познания или научного исследования. Рассматривая человека как объект психологического и психопатологического исследования, мы лишь скользим по нему взглядом. Недоступный пониманию элемент, благодаря которому осуществляется все понятное, мы пытаемся трактовать в терминах биологии.

1. Психологически понятные взаимосвязи, инстинктивные влечения, эмоциональные движения, реакции, действия, цели и идеалы всегда мыслятся во взаимодействии с изначально заданной конституцией (Anlage), которая проявляет себя в этих актуальных, осознаваемых событиях психической жизни и во внешних формах их выражения. Эту конституцию мы также называем «личностью» — имея в виду внесознательную диспозицию, лежащую в основе совокупности понятных взаимосвязей и указывая на то обстоятельство, что, хотя конституция личности полностью понятна во всех внешних проявлениях ее связей, она остается недоступной пониманию в своем действительном целостном бытии; как таковая, конституция может быть объяснена, например, исходя из законов наследственности.

2. Лежащий в основе личности фактор, который мы называем ее свободой, представляет собой не объект, а границу, по ту сторону которой никакое исследование невозможно. Одних людей мы можем считать «личностями», тогда как других — нет; но подобного рода утверждения носят не столько эмпирически-утвердительный, сколько философски-оценочный характер. Выражаясь таким образом, мы имеем в виду кажущееся присутствие (или отсутствие) в данном человеке некоторой экзистенциально значимой истины. На философском уровне это позволяет нам прояснить его возможности; но это ничего не дает нам в плане эмпирического познания реалий его психической жизни. Исходя из идеи экзистенции, мы можем конструировать идеалы, которые сразу же отбрасываются как философски ложные. Используя понятие «личность», мы, пожалуй, имеем в виду некий идеал высшего единства индивида при максимальном богатстве и изобилии частностей; индивид приближается к этому идеальному единству непрерывно по мере того, как он адаптируется к реальным обстоятельствам своей жизни. Непротиворечивое мышление и поведение, последовательность, надежность — все это суть атрибуты идеальной личности. Соответственно, личность может оцениваться с точки зрения ее способностей к последовательному мышлению, к непротиворечивым, последовательно мотивированным волевым актам, к артистизму в формировании стиля собственной жизни; мы говорим о различных типах идеальной личности — таких, как мудрец, святой, герой и т. п. Но в данном разделе мы будем использовать понятие «личность» в совершенно ином смысле.

Не только с философской точки зрения, но и в интересах научного исследования мы должны в полной мере осознать те пределы, которые существуют для любого исследователя в области человеческого. Конечно, нам никто ничего не запрещает; мы обязаны по возможности постичь все, что может быть постигнуто, подтверждено, выдвинуто в качестве проблемы и проанализировано. Но мы неизбежно потерпим поражение и собьемся с пути, если решим, что знаем слишком много или что нашему познанию доступно все (или хотя бы все фундаментальное). Дойдя до пределов, за которыми наука уже бессильна, исследователь должен знать, что теперь он вступает в область, где ему предстоит встретиться с другим человеком не как ученому, а как сотоварищу по общей судьбе. Человек как «экзистенция» — это нечто большее, нежели совокупность психологически понятных взаимосвязей или совокупность врожденных биологических качеств (Anlage).

Все предпринятые нами до сих пор попытки определить понятие «личность» или «характер» объединены некоторыми общими признаками. Личность (характер) — это всегда нечто незавершенное и указывающее на нечто иное. Объект понимающей психологии занимает промежуточное положение между всеми видами недоступного пониманию; но он проявляется вовне лишь благодаря действенности последнего. Соответственно, личность, которую мы стремимся понять, указывает, во-первых, на то непонятное, откуда она берет свое начало, то есть на конституцию и все типы биологических данностей; во вторую же очередь она указывает на то непонятное, которому постоянно меняющаяся личность служит в качестве инструмента, одновременно выступая в качестве его проявления, а именно — на экзистенцию, этот трансцендентный источник и вечную цель человека. В личности мы не усматриваем ничего окончательного, никакого завершенного в себе бытия. В эмпирической действительности личность иногда выступает как целостное множество доступных пониманию явлений; но даже в таких случаях в человеке обязательно остается нечто, пусть эмпирически крайне маловероятное, но тем не менее возможное. В любой момент свобода может проявить себя вновь и сообщить всей совокупности связей совершенно иной смысл. Понятая личность (характер) — это не то, что человек есть на самом деле, а всего лишь некоторое эмпирическое, незавершенное явление. Истинная сущность человека — это его экзистенция перед лицом трансценденции; ни та, ни другая в принципе не могут быть доступны научному исследованию. Экзистенция не может быть постигнута как личность (характер); но она проявляет себя в личностях, которые, как таковые, всегда остаются незавершенными.

§2. Методы характерологического анализа

Испокон веков анализ личности осуществляется психологами, гуманитариями, философами и психиатрами с использованием одних и тех же или сходных методов и понятий. Все эти разнообразные опыты характерологического исследования отличаются от биографических подходов к отдельным личностям тем, что они нацелены на обнаружение типического, допускающего формулировки в общих терминах. Биограф в меру своих возможностей стремится постичь конкретную личность; характерология до известной степени способна служить ему подспорьем. Задача характерологии — понять абстрактные типы (схемы, которые в отличие от конкретной личности отчетливо просматриваются во всех своих ответвлениях) и с их помощью по возможности упорядочить и перевести в понятийную форму весь широчайший спектр человеческих характеров.

Каждая личность бесконечна как в своей реальности, так и в своих возможностях. В каждый данный момент она представляет собой процесс формирования собственного исторического содержания через судьбу, призвание, выполняемые задачи, через реальное участие в духовном наследии. Таким образом, человек в своей конкретной целостности, будучи предметом исследования наук о духе (Geisteswissenschaften), не может быть познан ими во всей полноте. Наш понятийный психологический анализ может предоставить всего лишь относительно простые средства для приблизительной ориентации. Изложим его методы.

(а) Осознание возможностей словесного описания

Язык предоставляет богатейшие возможности для характеристики человеческой природы. Согласно подсчетам Клагеса, в немецком языке есть 4000 слов, обозначающих понятия из области психического и относящихся к различным аспектам личности; он, несомненно, прав, указывая, что бесконечно тонкие нюансы всех этих разнообразных терминов теряются при их обыденном употреблении и нуждаются в осознанном оживлении. Если психолог, занимающийся анализом психических механизмов, вынужден иметь дело с крайне бедным набором терминов, то в области характерологии проблема состоит скорее в обратном — ибо из существующего многообразия чрезвычайно сложно выбрать именно те слова, которые лучше других отражают по-настоящему фундаментальные отличительные признаки личности. Никакая всеобъемлющая, общезначимая система характерологии невозможна; но в наших силах, должным образом проработав имеющиеся в нашем распоряжении анализы, освоить язык поэтов и мыслителей и тем самым достичь определенной степени психологического постижения через непосредственное понимание. Только таким путем мы сможем прийти к более или менее точной формулировке понятого, что научит нас гибкости, осторожности и непредвзятости. Мы сможем осознать, что язык, действующий, по существу, бессистемно, тем не менее проникнут неисчерпаемым богатством систематизирующих возможностей. Как правило, язык незаметно, исподволь управляет любым психиатрическим описанием — независимо от того, насколько оно содержательно, — и пронизывает своими смыслами все аспекты ценностных суждений из области социологии, морали, эстетики, а также количественные оценки осуществления способностей; он определяет пути формирования понятий из области психологии экспрессии и физиогномики. Осознание функции языка равносильно постоянному напоминанию о бесконечности человеческой природы.

Искусство характерологического описания и анализа личности не поддается методологической разработке и не может быть развито путем обучения; оно зависит от степени владения языком и, следовательно, от духовных течений, реально существующих в каждый данный момент времени. Оно меняется вместе с общей системой ценностей и мышления и, в особенности, с многообразием возможных человеческих переживаний.

(б) Характерология и понимающая психология оперируют одним и тем же понятийным аппаратом

Можно утверждать, что любая понимающая психология есть характерология (исследование личности) — в той мере, в какой она занимается только связями, понятными в терминах человека в целом, и стремится к постижению неповторимой специфики отдельно взятого индивида.

Согласно фундаментальной схеме (преобладание которой обеспечивается, так сказать, автоматически, как нечто само собой разумеющееся), в качестве основы того, что доступно пониманию, выступают определенные постоянные «свойства» («Eigenschaften»). При этом личность (характер) рассматривается как сумма этих свойств или как психологически понятные связи между ними. Свойства составляют постоянную, длящуюся во времени основу. Отдельные установки мыслятся как производные сочетаний этих свойств; сочетания же находятся в состоянии беспрерывной, изменчивой игры. Избежать подобного способа языкового выражения трудно; но, будучи принят в качестве концептуальной основы для исследования личности, он уводит на ложный путь. Он отнимает у характера всякую подвижность и, что еще хуже, не дает представления о диалектике противоположностей, свойственной всему тому, что доступно психологическому пониманию.

Предположим, что мы хотим понять целостный, внутренне завершенный характер как некоторое сочетание свойств; это означает, что мы хотим узнать, какие свойства личности следует понимать как предустановленные противоположности, какие свойства должны пониматься как связанные друг с другом или взаимоисключающие; все это обогащает нас примечательным в своем роде опытом, который неизбежно приводит нас к мысли о недостижимости поставленной цели. В любой понимающей психологии один из полюсов любой пары оппозиций понятен в той же мере, что и другой; соответственно, противоположности находятся в прямой связи друг с другом. Любое доступное пониманию проявление жизни осуществляется во взаимодействии противоположностей. Можно сказать, что предмет нашего понимания умирает в тот самый момент, когда мы односторонне фиксируем только один из его полюсов. Сила живого состоит не в ограниченной односторонности, а в объединении противоположностей, в преодолении их через интеграцию. Так, храбрость состоит в преодолении страха; если же человеку нечего бояться, он уже не может считаться храбрым.

Вследствие этого фундаментального соотношения контрастирующих полюсов все идеальные типы «свойств» и характеров стремятся к распаду на пары противоположностей. Если эмпирический характерологический анализ отдельного человека в его постоянном развитии в любой момент может служить подтверждением сказанного Гете: «Он не книга, плод умствования, а человек со всеми своими противоречиями», то теоретические построения, от которых неизбежно зависит эмпирическое исследование, не содержат ничего, кроме пар противоположностей. Это означает, что построения, о которых идет речь, суть не реальные характерологические типы, а сконструированные идеальные типы, с помощью которых мы иногда можем лучше понять отдельные связи. Они имеют отношение к точкам зрения на понимание, но не к субстанции бытия. Такие характерологические построения — если только они и вправду отражают реалии человеческого бытия — никогда не бывают завершенными. Каждая теоретическая конструкция из области характерологии — не окончательный диагноз сущности данного человека, а своего рода призыв, обращенный к каждому, кто хочет понять других и себя, по возможности внимательно отнестись к свободе потенциального «Я». Все «абсолютное» — то есть окончательно установленное — указывает на достижение нами той границы, за которой кончается наше понимание. Сущность человека в применении к его будущему в принципе не поддается надежному и окончательному определению; после того как то или иное реальное проявление этой сущности отошло в прошлое, нам остается только ретроспективно фиксировать его, отвлекаясь при этом от всякого рода случайных факторов и моментов, связанных со свободным принятием решений. Личность (характер) никогда не достигает окончательного завершения — иначе человек выродился бы в своего рода автомат, то есть в безжизненное, лишенное потенции, однобокое, неспособное к развитию существо.

Следовательно, характерологическое мышление, при посредстве выдвигаемых ad hoc предположений о «свойствах», возвращает нас к слиянию этих «свойств» в движущийся поток доступных пониманию взаимосвязей. Характерологии, однако, никогда не удастся избавиться от своего коренного недостатка, который заключается в сведении качественно определенной сущности (Sosein) человека к простому набору свойств.

(в) Типология как метод

Мыслить «свойство» как нечто устойчивое, понятное в своих проявлениях, в реакциях человека, в его экспрессивных движениях и общем характере его поведения, — это значит выработать определенный тип. Мы конструируем свойство со всеми его следствиями и, рассматривая эту структуру в целом, распознаем ее как нечто безусловно связное. Принимая одно или несколько таких свойств за основу для обобщения, относящегося к человеку в целом, и отмечая доступные пониманию связи между этим фундаментальным набором свойств и всем тем, что человек переживает и делает, мы тем самым развиваем типологию личности.

Подобного рода типология неизбежно — даже если в ее основе лежат наблюдения над реальными людьми — идеальна. Характерологические типы раскрываются в отдельных людях; мы приходим к ним не через дедукцию или абстрагирование, а через наблюдения с последующим исключением всего того, что не имеет к ним отношения. Типы возникают не как некие статистически усредненные величины, а как чистые образы («гештальты»). В реальной жизни встречаются только приближения к ним, как к классическим «граничным случаям». Правда характерологических типов заключается во внутренней связности доступного пониманию целого. Что касается их реальности, то она — если не считать сравнительно редких граничных случаев — заключается во фрагментарных проявлениях, не способных оказать всестороннее воздействие ввиду своей ограниченности факторами, с чисто типологических позиций непонятными.

Любой характерологический тип может относиться к любому человеку. С другой стороны, реальные люди выказывают различную меру адекватности различным типам. Диалектика типов предполагает, что контрастирующие между собой типы в одном и том же человеке не исключают друг друга, а прямо связаны друг с другом.

Таким образом, сам смысл понятия «тип» делает невозможной исчерпывающую характеристику человека через какой-либо отдельно взятый тип. То, что в конкретном человеке более или менее соответствует тому или иному типу, есть всего лишь один из аспектов природы этого человека, один из путей, ведущих к его истинной сущности. Попытки типологической классификации могут прояснить этот путь, но они все равно недостаточны для описания человека как такового.

Слово «тип» имеет совершенно иной смысл, когда оно обозначает не идеальный, а реальный типологический объект. В этом случае реальность типа заключается в чем-то таком, что не может быть понято, в биологическом первоисточнике, в конституции. В результате единственным основанием для установления типа становится подсчет наблюдаемых корреляций, сам же тип оказывается доступен пониманию лишь частично.

Между идеальными и реальными типами находятся основанные на экспериментальных данных характерологические описания. Они обладают определенной ценностью, хотя лежащие в их основе принципы все еще не вполне ясны.

§3. Опыты разработки фундаментальной характерологической классификации

Существует поистине бесконечное множество характерологических классификаций. Почти каждый исследователь, обращающийся к данной проблеме, полагает, будто ему удалось ухватить самую суть человеческой природы. Он выдвигает некую будто бы абсолютную схему и с самого начала стремится убедить некритически настроенного читателя в своей правоте. Но различные классификационные схемы существенным образом отличаются друг от друга в зависимости от того, каков образовательный уровень автора, насколько развито его воображение и, в особенности, насколько глубока та метафизика, с которой связываются исходные предпосылки его суждений о человеческой природе. Чтобы обрисовать весь комплекс разработанных в данной области представлений, необходимо прежде всего дать исторический обзор всего многообразия человеческих типов, в разное время выделенных исследователями в области характерологии. Во все времена в господствующие движения философской мысли вторгаются те или иные «гештальты», трактуемые как фундаментальные формы «человеческого» (des Menschseins); обычно гештальты эти представляют собой идеальные фигуры добра и зла, образцы противопоставленных друг другу идеалов. Достаточно напомнить о гигантской по объему литературе, которая воплощает соответствующий способ мышления. Ниже мы вкратце изложим то, что, как кажется, представляет всеобщий интерес.

(а) Индивидуальные, отдельно взятые формы

Прежде всего в нашем распоряжении имеется то, что составляет незыблемую основу любого характерологического исследования: живое восприятие отдельно взятых форм, незабываемо запечатленных в нашей памяти и продолжающих жить в нашем воображении. Поэтические образы, образы исторических личностей, чьи биографии нам известны, лица, встреченные нами на нашем жизненном пути, — все это необходимо постоянно иметь перед глазами. Это богатство внутреннего видения, предшествующее рождению понятий и поэтому способное сыграть исключительно плодотворную роль, есть предварительное условие любого мышления о личности; каждый специалист в области психопатологии нуждается в том, чтобы постоянно расширять и углублять свое видение.

Научное знание начинается со стремления разработать понятия, классифицировать данные, осуществить методически последовательное сопоставление идей и опыта. Классификации бывают следующих разновидностей: системы схематизированных идеальных типов; обобщающие системы характерологических структур; системы реальных типов.

(б) Идеальные типы

Типологии, представляющие собой системы идеальных типов, обрисовывают возможности личности через ряд противопоставленных друг другу категорий: склонность к самоутверждению и подчинению, к радостному и печальному настроению, экстраверсия и интроверсия и т. п. Подобного рода схематизированные противопоставления встречаются во всех без исключения типологиях личности.

Задача состоит в том, чтобы по возможности точно установить пары оппозиций, распознать и определить их смысл и строго отличать их от реалий человеческой жизни. Самое главное — не позволять отдельным парам оппозиций смешиваться друг с другом и тем самым объединяться в большую оппозицию. Чтобы быть идеальной, типология характеров должна начинаться с четкого определения и систематизации всех возможных оппозиций (это, так сказать, «математика психологически понятного»); лишь затем можно приступать к неограниченному (в плане изобилия вовлекаемого материала) эмпирическому анализу.

Для того чтобы простое схематизированное представление противоположностей сделалось относительно более гибким и тонким, доступные пониманию «свойства» должны быть выведены за пределы простой, одномерной полярности и рассмотрены с точки зрения иных измерений. В некоторых случаях оба противопоставленных элемента оппозиции рассматриваются как «позитивные» — например, бережливость и щедрость; но существуют и такие отклонения от этих полюсов, как скупость и расточительность. Далее, в некоторых системах «среднее» рассматривается как нечто, пребывающее между крайностями, умеренное, истинное и способствующее развитию жизни; и это «среднее» понимается либо недиалектически, как однозначно количественная характеристика «избегания крайностей», либо диалектически, как всеобъемлющее единство со своими внутренними напряжениями, включающее крайности на правах постоянно присутствующей возможности для отклонений в ту или иную сторону.

Ясно, что в рамках построений, основанных на трактовке типов как идеальных категорий, те типы, которые стремятся к синтетичности и широкоохватности, в принципе не поддаются точному описанию, тогда как недвусмысленно определяемые «крайние» типы описываются достаточно точно. Но подобная точность приобретается за счет того, что однозначно определяемый тип неизбежно становится типом с негативной характеристикой (Mangeltypus), а отчетливо выявляемый признак обретает устойчивую негативную значимость. То, что выступает в качестве очевидной характеристики, есть не что иное, как человеческий недостаток.

(в) Структура характера в целом

Наиболее действенный опыт систематизации характерологических структур был осуществлен Клагесом. Его характерология значительно превосходит все то, что ей предшествовало. Он различает чисто формальные признаки личности, которые он называет структурой характера, и так называемые личностные качества — влечения, устремления, интересы.

В рамках структуры личности им осуществлена следующая дифференциация.

1. Темп эмоциональной возбудимости, то есть длительность эмоциональной волны, реактивная сила. Различие по этому показателю есть различие «темпераментов»; оно колеблется между флегматическим и сангвиническим полюсами.

2. Господствующее витальное настроение (Lebensstimmung). Оно колеблется между меланхолическим («дискол», Dyskolos) и эйфорическим («эйкол», Eukolos) полюсами.

3. Формальные свойства волевых действий. Здесь в качестве полюсов выступают, соответственно, сильная и слабая воля. Сила воли, как активный фактор, проявляется в любых формах энергии и спонтанных действий, а как пассивный фактор — в упорстве, настойчивости, сопротивляемости (а также реактивно — в упрямстве и неподатливости).

Затем Клагес приступает к сопоставлению трех названных структурных форм с качествами личности, с ее, так сказать, субстанцией или сущностью. Личность (характер) в узком смысле, в сочетании с темпераментом, преобладающим настроением и формальной предрасположенностью воли, он называет системой «двигательных пружин». Это и есть личность в истинном смысле. Она включает в себя полярные элементы: инстинктам противостоит воля, осознанным задачам и целям — инстинктивно, неосознанно удовлетворяемые стремления, качествам окружающего мира, постигаемым только через чувство, — ценности, которые служат предметом познания и о которых высказываются определенные суждения. С одной стороны, имеется материал, содержание, из которого «выкована» данная личность; с другой стороны, имеется воля, которая придает элементам этого содержания форму, способствует их развитию, тормозит или подавляет его, но не способна что-либо к ним добавить. Воля, будучи так или иначе пережита, непременно предполагает момент контроля, сдержанности, сознательности и активности. Что касается инстинктивных влечений, то всем им свойствен элемент простого «попустительства», самозабвенности, бессознательности и пассивности. Где воля и стремление к сдержанности — там и разум (реализм, вкус, чувство долга, совесть), и эгоизм (чувство собственника, честолюбие, осмотрительность, хитрость). Где инстинктивная жизнь и самозабвение — там и воодушевление (стремление к знанию, правдолюбие, жажда красоты, любовь), и страсти (корыстолюбие, жажда власти, половое влечение, мстительность).

Клагесу удалось также с большим искусством построить ряд идеальных характерологических типов, выходящих за рамки этой структурной схемы. Они отличаются большей конкретностью и жизненностью, нежели чисто теоретическая структура, представляющая собой лишь рационально организованное вспомогательное средство для тех, кто стремится систематизировать. Своим многообразием идеальные типы обязаны тому обстоятельству, что человека в целом можно понять с очень многих точек зрения. Для Клагеса исходными точками служили господствующее настроение и чувствительность, темп и внутренняя напряженность психической жизни, сила воли и «двигательные пружины» инстинктов в их специфической иерархии.

Наконец, в качестве высшей исходной точки Клагес избирает способ рефлексирующего осознания человеком собственного «Я». Личности, которая развивается пассивно исходя из комплекса своих врожденных предрасположенностей противопоставлена личность, развивающаяся рефлексивно, благодаря работе над собой, внутренней активности.

Но любой характерологический анализ, независимо от его направленности, останавливается там, где человек достигает внутреннего превосходства над собой и может действительно быть самим собой. Человек, ставший материалом для самого себя, не допускающий редукции этого материала к простой совокупности данностей, не поддающийся разрушительному воздействию рефлексии, в принципе не может быть описан в терминах психологического учения о характерах.

Исследователь в области характерологии, увлекающийся распределением людей по «чистым» типам, неизбежно терпит неудачу. Во-первых, ни один тип не может исчерпать человека в целом, поскольку служит прояснению лишь одного из его аспектов. Во-вторых, любая отдельно взятая типологическая схема относительна, поскольку представляет собой не более чем одну из многих возможностей. В-третьих, характер всегда соотносится с ситуацией как часть с целым; ситуация же характеризуется бесконечным, непознаваемым богатством возможностей. Личность всегда находится в развитии, она не может быть запечатлена раз и навсегда. С научной и человеческой точки зрения живые люди не поддаются «раскладыванию по полочкам»; мы не имеем возможности однозначно оценить все «за» и «против» и на основании этого понять, что данный человек представляет собой на самом деле. Установить психопатию на основании «диагноза», исходящего только из типологии, — значит совершить насилие над реальностью, представить ее в ложном свете. Отнесение человека к какому-либо определенному классу означает категоризацию, которая при внимательном к ней отношении вызывает чувство обиды и перекрывает все пути для продолжения общения. Нам не следует забывать об этом, когда мы, чтобы лучше понять человека, пытаемся прибегнуть к концептуализации его характерологических признаков.

(г) Реальные типы

Реальные типы проистекают из ограничений, налагаемых действительностью. Классификация реальных типов пользуется идеальными концептуальными построениями из области понимающей психологии; но рано или поздно результаты эмпирического наблюдения навязывают ей единство понятного и непонятного, которое существенно запутывает дело. Недостаток сформулированных до настоящего времени реальных типов заключается в том, что сам факт их реальности вызывает сомнения. Они представляют собой компромисс между построениями понимающей психологии и теоретическими выводами из отдельных биологических наблюдений. Они удовлетворительны в тех немногих классических случаях, когда наглядно иллюстрируют «клиническую картину»; но, будучи неприменимы или неадекватны по отношению к подавляющему большинству случаев, они не обладают универсальной значимостью. Систематической классификации реальных типов, соответствующей их происхождению из непосредственно данной действительности, не существует. Реальные типы могут быть лишь перечислены. Так, Кречмер выдвинул три характерологических типа, каждый из которых колеблется между двумя противоположностями: возбудимостью и отупением (шизотимный тип), жизнерадостностью и серьезностью (циклотимный тип), взрывчатостью и флегматичностью («вязкий» тип). Категория высшего типа, в рамках которой все эти три пары противоположностей могли бы составить единство, отсутствует; в лучшем случае мы можем перечислить исходные точки зрения на то, что доступно пониманию. Существенно важно лишь то, что в основе реальных типов лежит какая-то реальность биологического порядка, которую мы с течением времени, возможно, научимся понимать (см. главу о конституции). Эта реальность совершенно отлична от явления: ведь в крайних случаях последнее может наличествовать и в отсутствие реальности — такой, какой мы ее себе представляем. Например, Люксенбургер соглашается признавать больного психопатом шизоидного типа только в тех случаях, когда имеются доказательства его кровного родства с больным шизофренией. Но существуют также случаи шизоидной психопатии, по отношению к которым соображения из области биологии наследственности неприменимы. «Если кречмеровские типы рассматривать в аспекте их биологической близости больным шизофренией, маниакально-депрессивным психозом или наследственной эпилепсией, следует признать их генотипически связанными с этими наследственными болезнями».

§4. Нормальные и аномальные личности

Вопрос о том, когда и почему личность может считаться аномальной, не имеет однозначного решения. Не следует забывать, что, говоря об «ненормальности» того или иного явления, мы, в общем случае, высказываем не объективно значимое утверждение, а субъективную оценку. Мы рассматриваем личность (характер) как совокупность доступных пониманию связей и оцениваем ее исходя из наблюдаемых проявлений. Характеры отличаются друг от друга по степени своей целостности или по тому, насколько в одном человеке уживаются не связанные между собой, разрозненные элементы психологически понятного содержания. Чем выше степень разрозненности элементов, чем менее целостна личность, тем эта личность «аномальнее». В иных случаях мы усматриваем в целостности характера гармоническую уравновешенность, единство понятного; соответственно, чем выше степень дисгармонии и неуравновешенности, тем более аномальной (неуравновешенной, франц. desequilibree) приходится признать личность. Наконец, мы обращаем внимание на противоположности и их синтез в рамках доступного пониманию живого (im verstehbar Lebendigen); соответственно, чем более односторонне проявляет себя это живое, тем более аномальным мы его находим. Все перечисленные точки зрения, однако, имеют в высшей степени обобщенный характер; придерживаясь их, мы ни у кого не сможем обнаружить полноценно выраженную норму.

Систематические принципы, обозначенные в предыдущем абзаце, призваны служить в лучшем случае вспомогательным средством, но ни в коей мере не исходной основой для фактического постижения и представления необычных личностей. В психопатологии ценные результаты достигаются благодаря способности исследователей прозревать типологию интуитивно и тем самым воссоздавать впечатляющие, незабываемые и узнаваемые картины характеров. Число таких характерологических типов потенциально бесконечно; это реальные типы, обрисовываемые с помощью ограниченного количества идеальных типов. В наших силах — перечислить и систематизировать их, а также использовать их в качестве примеров. Все это относится к области специальной психиатрии; здесь мы предполагаем дать лишь краткий обзор реальных типов.

Мы различаем две разновидности реальных типов:

1. Аномальные личности, чьи предрасположенности просто отклоняются от некоторых средних величин и, таким образом, выступают в качестве крайностей на шкале вариаций человеческой природы.

2. Личности, больные в собственном смысле слова: те, у кого изменения в конституции наступили вследствие вмешательства процесса.

I. Вариации человеческой природы

Случаи отклонений человеческой природы от средних величин, строго говоря, не могут быть отнесены к болезням. Даже самые редкостные вариации мы не считаем чем-то особенно аномальным. На практике мы чаще исследуем тех, кто попадает в орбиту внимания больниц и консультаций. Термин «психопатическая личность» мы используем в применении к таким людям, которые «страдают от собственной ненормальности или которые своей ненормальностью причиняют страдания обществу» (Kurt Schneider).

Классификация согласно фундаментальным категориям позволяет различить следующие группы вариаций.

1. Вариации фундаментальных характерологических предрасположенностей, включенных, по Клагесу, в «структуру» характера.

2. Вариации предполагаемого биологического субстрата, обозначаемого термином «психическая энергия» (seelische Kraft).

3. Вариации, индуцированные фундаментальной диалектикой всей совокупности доступного пониманию, диалектикой рефлексии (рефлексивные характеры).

(а) Вариации характерологических предрасположенностей

1. Фундаментальные предрасположенности, связанные с темпераментом. Обладатель аномально возбудимого темперамента (сангвиник) реагирует быстро и оживленно на любое воздействие; он мгновенно «воспламеняется», но его возбуждение столь же скоро угасает. Он ведет беспокойную жизнь, любит крайности. Возникает картина избыточно жизнерадостной или возбудимой, склонной к спешке, беспокойной, устремленной к крайностям души. Противоположный полюс представлен флегматическим темпераментом, обладателя которого ничто не способно вывести из состояния умиротворенного покоя. Его реакции либо вообще никак не проявляются, либо бывают очень медленными и обладают длительным последействием.

Аномально веселый человек (эйфорик) излучает безграничное счастье. Он выказывает блаженно-легкомысленное отношение ко всему, что с ним происходит, он всем доволен и ни в чем не сомневается. Счастливое настроение сопровождается явной возбужденностью, в том числе двигательной. С другой стороны, человек с аномальной склонностью к депрессии относится ко всему весьма болезненно, его настроение всегда мрачно, он во всем видит только худшее и всячески стремится не выходить из состояния покоя и неподвижности.

2. Предрасположенности, связанные с типом проявления волевых импульсов. Фундаментальные волевые проявления у различных людей варьируют в широких пределах вне зависимости от содержания. Слабовольным любое волевое усилие дается с большими трудностями. Такие люди стремятся пустить все процессы на самотек. Безвольные, то есть те, кто вообще лишен какой бы то ни было силы воли, просто-напросто отражают, как эхо, любое оказываемое на них воздействие. Они не способны к сопротивлению и послушно, не заботясь о собственной выгоде или пользе, следуют за складывающимися обстоятельствами или за другими людьми. Они могут выказывать мгновенные вспышки энергии, но никогда не концентрируются на чем-то определенном надолго (за возможным исключением случаев, когда застой в окружающей среде принуждает их к этому). Они послушны каждому новому импульсу, исходящему из беспрерывно изменяющего их самих мира. Они меняют свою окраску вместе со средой. Далее, волевые личности вносят необычайную интенсивность и исключительное упорство во все свои действия. Их деятельность развивается, сметая все преграды, отодвигая все остальное в сторону. Кажется, что они не могут пожать другому руку, не сломав ее, не могут взяться за какую бы то ни было задачу и не решить ее.

3. Предрасположенности, относящиеся к области чувств и инстинктивных влечений. Природа человека с особой отчетливостью определяется богатством или, наоборот, бедностью его влечений. Аномальные вариации, отражающиеся на качественных характеристиках личности, на всей системе ее инстинктивных и эмоциональных предрасположенностей, затрагивают природу человека глубже, чем любые вариации структуры, темперамента, воли. Расхождения между людьми с различными предрасположенностями в данной сфере особенно значительны. Из всего разнообразия явственно распознаваемых характерологических вариантов особенно часто предметом исследования служил вариант, получивший наименование moral insanity (англ.: «нравственное помешательство»; Курт Шнайдер называет таких больных «бесчувственными психопатами»). Данный термин использовался для описания личностей, которые, пройдя через ряд промежуточных стадий, в конце концов обрели явные признаки «врожденных преступников»1. Такие люди поражают нас своей странностью, кажутся совершенно исключительными по многим показателям: их деструктивные влечения не сопровождаются каким бы то ни было ощущением правильного и истинного, они не испытывают таких чувств, как любовь к родителям или друзьям, а присущая их естеству жестокость сопровождается чувствами, которые в подобном контексте представляются странными (например, любовью к цветам). Для них не существует общественно значимых импульсов, они не любят работать, безразличны к собственному будущему, равно как и к будущему других людей, и получают удовольствие от преступления как такового. Их самоуверенность, вера в свои силы остается непоколебимой при любых обстоятельствах. Они совершенно не-воспитуемы и закрыты для влияний извне.

Другой тип — фанатик, всецело посвящающий себя какой-то одной задаче и не видящий ничего, кроме нее. Мера его самоотдачи настолько высока, что ради достижения цели он готов бессознательно рисковать всем своим существованием. Суеверное преувеличение какой-либо изолированной, вырванной из контекста цели составляет особый интерес его бытия. Влекомые инстинктами, фанатики получают специфическое, смешанное со страданием удовольствие от самоотождествления с определенным, единственно значимым для них делом. Курт Шнайдер различает воинствующих (агрессивных) фанатиков и вялых фанатиков. Первые всячески утверждают свои права (в том числе и мнимые) и часто предаются сутяжничеству; вторые лелеют свои убеждения и стремятся сделать их достоянием всего мира. Все они — прирожденные сектанты и чудаки; они придерживаются эзотерических философских учений, ради которых живут, испытывая внутреннюю уверенность в себе и высокомерное презрение ко всем остальным.

(б) Вариации психической энергии (неврастения и психастения)

Принято говорить о неврастенических и психастенических симптомокомплексах. Они могут быть охарактеризованы примерно следующим образом.

1. Неврастенический симптомокомплекс} определяется как «раздражительная слабость». С одной стороны, имеет место крайняя раздражительность и чувствительность, болезненная восприимчивость, аномальная отзывчивость на любые стимулы. С другой стороны, наблюдается аномально быстрая утомляемость, за которой следует медленное восстановление сил. Субъективное чувство усталости бывает выражено очень сильно. Испытываются бесчисленные болезненные и неприятные ощущения, внутреннее опустошение, общая изнуренность и разбитость; достигнув высокой степени интенсивности, чувство усталости и слабости перерастает в длительные, устойчивые феномены. Неврастенический симптомокомплекс охватывает явления, о которых известно, что они представляют собой следствия переутомления, истощения внутренних ресурсов, слишком интенсивной работы, перенапряжения сил — причем только при условии, что эти явления дают о себе знать даже после самых слабых стимулов или усилий и устойчиво сопровождают все течение жизни индивида.

2. Что касается психастенического симптомокомплекса, то определить его нелегко. Соответствующие явления многочисленны и разнообразны; единственный объединяющий их критерий — это теоретическое понятие «недостаточности психической энергии», что тождественно пониженному уровню психической сопротивляемости переживаниям. Человек предпочитает отгородиться от общества и избегать ситуаций, в которых его аномально сильные «комплексы» могли бы лишить его присутствия духа, памяти, равновесия. Уверенность в себе покидает его. Навязчивые мысли тормозят сознание или всецело пропитывают его; человек бывает охвачен необоснованными страхами. Нерешительность, сомнения, фобии лишают его всякой способности к продуктивным действиям. Огромное количество аномальных психических и эмоциональных состояний было исследовано и проанализировано именно благодаря своего рода навязчивым самонаблюдениям. Неизбежный результат последних — склонность к ничегонеделанию, к грезам наяву; все это дополнительно усиливает симптомы. Внезапно возникают пьянящие порывы счастья при виде обожествляемого, неадекватно понятого другого человека или вполне обычного, но почему-то показавшегося великолепным пейзажа; впрочем, за такие порывы почти всегда приходится расплачиваться возобновлением тяжелых, болезненных симптомов. Душа оказывается неспособна к восстановлению связности психической жизни, к переработке и ассимиляции всего многообразия переживаний, к структурированию и сколько-нибудь последовательному развитию личности.

Изредка такие симптомокомплексы обнаруживаются при преходящих состояниях настоящей душевной опустошенности или в качестве сопутствующих явлений при болезненных процессах (заметим, что некоторые из числа описанных Жане случаев психастении выглядят как явная шизофрения). Но они до такой степени тесно связаны с психологически понятным содержанием истории жизни человека, что кажутся не столько собственно симптомокомплексами, сколько вариациями некоей исходной характерологической формы. Соответственно, они могут быть описаны как случаи недостаточности психической энергии; и действительно, они часто (хотя и не всегда) выступают в связи с той или иной соматической или физиологической недостаточностью.

Итак, можно утверждать, что любые вариации характера и темперамента могут проявляться в виде психастении. О последней можно говорить при наличии явно выраженного момента недостаточности, отсутствия энергии, неэффективности действий; влечения отличаются слабостью и вялостью, эмоции утрачивают живость, сила воли улетучивается, уровень реализации способностей во всех направлениях достигает весьма незначительных величин. Этот тип наилучшим образом описывается через аналогию с недостаточностью психической энергии. Несомненно, нечто подобное встречается при разного рода врожденных вариациях.

Существует целый ряд своеобразных явлений, которые, будучи широко распространены в умеренных формах, иногда выступают также в качестве симптомов фаз или других болезней; если они многочисленны и мучительны и к тому же связаны не с каким-либо заболеванием в собственном смысле, а скорее с чем-то лишь внешне похожим на болезнь и подчиняющим себе всю жизнь человека, мы обычно говорим о психопатических симптомах. К ним относятся навязчивые явления, носители которых обозначаются термином «ананкасты» (согласно Курту Шнайдеру, основанием для такого обозначения служит отсутствие у человека уверенности в себе); к ним же относятся явления деперсонализации, отчуждения реального мира и другие феномены, носители которых обозначаются термином «психастеники».

(в) Рефлексивные характеры

В отличие от характерологических типов, описанных выше и понятных в терминах неотъемлемо присущей им конституции, «рефлексивными» мы называем типы, своим происхождением обязанные самосознанию «Я», вниманию, обращаемому личностью на собственную природу, в сочетании с целенаправленным желанием конструировать свое бытие по тому или иному образцу. К данной группе принадлежат, в частности:

1. Истерики. В психиатрии данный термин имеет различные значения. «Истерическими» называются: а) определенные психические симптомы (истерические «стигматы»); б) преходящие аномальные психические состояния, сопровождающиеся изменениями сознания (франц.: ас-cidents mentaux, «психические происшествия»); в) личности определенного (истерического) типа. То, что все перечисленные явления обозначаются одним и тем же словом, достойно сожаления; в частности, термином «истерический тип» обычно покрывается весьма гетерогенный материал. Жане справедливо замечает: «Истерия может случиться с кем угодно — независимо от того, хорош он или плох. Не следует приписывать воздействию болезни те черты, которые так или иначе присутствуют в личности». Истерические характеры встречаются достаточно часто, но нельзя сказать, чтобы качество «истеричности» во всех случаях определялось именно истерическими механизмами в собственном смысле. Более того, характерологические типы, которые принято называть истерическими, отличаются большим разнообразием. Для более точного описания типа мы должны отталкиваться от его фундаментального признака, который состоит в следующем: вместо того чтобы принять свою изначально данную конституцию и предоставляемые жизнью возможности как должное, истерическая личность обязательно преувеличивает свое значение в собственных глазах и в глазах окружающих, а также стремится вместить в себя больше переживаний, нежели это позволительно с точки зрения ее потенциала. Место настоящего, неподдельного переживания и соответствующего ему естественного экспрессивного проявления занимает вымученное лицедейство, то есть такое переживание, которое навязывается человеком самому себе. При этом последнее не «вымучивается» осознанно; оно отражает способность настоящего истерика жить внутри своей драмы, быть всецело поглощенным именно данным моментом и с успехом производить впечатление человека, чьи переживания абсолютно искренни. Все остальные признаки понятным образом выводятся из этого основного признака. В конце концов истерическая личность утрачивает свое центральное внутреннее «ядро»; остаются одни только изменчивые «наружные» проявления. За одной драмой следует другая. Не умея найти что бы то ни было «внутри» себя, личность обращает все свои поиски вовне. Основываясь на естественных влечениях, она хочет экстраординарных переживаний; вместо того чтобы просто довериться нормальным жизненным процессам, она хочет использовать последние ради таких целей, которые делают простые влечения неопределенными или даже несуществующими. С помощью излишних и преувеличенных экспрессивных проявлений личность стремится убедить себя и других в существовании какого-то в высшей степени интенсивного переживания. Во внешней действительности ее привлекает все, что может стать источником сильных стимулов: скандалы, сплетни, выдающиеся люди, любые сильнодействующие, безмерные, крайние явления в искусстве и философии. Чтобы убедить себя и других в собственной значимости, истерические личности должны играть роль, цель которой — заинтересовать собой окружающих, пусть даже ценой своего истинного призвания или хорошей репутации. Оказавшись (пусть на короткое время) за рамками всеобщего внимания или ощутив свою непричастность к чему-то существенному, они чувствуют себя несчастными. Такие ситуации сразу же заставляют их осознать собственную пустоту. Поэтому они крайне ревниво относятся ко всем тем, кто, как им кажется, переходит границу, за которой начинается сфера их деятельности или влияния. Не сумев добиться успеха, они обращают на себя внимание тем, что заболевают, выступают в роли мучеников, страдальцев. При некоторых обстоятельствах они выказывают беспощадность к самим себе, занимаются самоистязанием; они испытывают желание заболеть — но только при условии, что им удастся пожать плоды своей болезни в виде соответствующего воздействия на других людей. Чтобы повысить меру своей значимости в реальной жизни и изыскать новые способы воздействия, они прибегают ко лжи — вначале вполне осознанной, но затем превращающейся в род бессознательной деятельности; в конечном счете у них развивается вера в собственную ложь (pseudologia phantastica). Последняя проявляется в том, что личность предается самообвинениям, обвиняет других в мнимом сексуальном насилии над собой, всячески старается убедить посторонних в своей исключительности, богатстве, высоком общественном статусе и т. п. При этом больные не только обманывают других, но и впадают в самообман. Они утрачивают осознание собственной реальности; их фантазии становятся их реальностью. Впрочем, здесь следует сделать некоторые разграничения. В одних случаях лживость сказанного совершенно не осознается: «Я и не знал, что лгу». В других случаях имеет место своего рода параллельное знание: «Я лгал, но не мог поступить иначе». По мере развития этого театрального аспекта истинные, неподдельные аффективные движения постепенно сходят на нет; личность утрачивает способность к поддержанию хоть сколько-нибудь длительных и глубоких эмоциональных связей, становится абсолютно ненадежной в общении. Единственное, для чего еще остается место, — это подражательно-театральные, рассчитанные на публику «переживания», искусство которых именно у истерических личностей достигает особенно высокой степени развития.

Для знатоков понимающей психологии в природе истерических личностей нет ничего загадочного. Уже Шефтсбьюри (Shaftesbury) говорил о своего рода «поношенном» энтузиазме (second-hand enthusiasm). У Фейербаха находим описание «сентиментального чувства, которое, так сказать, принудительно щекочет нутро человека, заставляя его ощущать как нечто истинное то. что на самом деле есть всего лишь плод воображения. Находясь в таком состоянии, человек старается обмануть себя и других, представляя в качестве истинного чувства некую уродливую гримасу; в конце концов это превращается в привычку, и тогда наиболее надежный источник истины — чувство — оказывается насквозь отравленным. Обман, ложь, фальшь, коварство и их последствия — таковы семена, дающие обильные всходы в душе, привыкшей выдавать мнимые чувства за истинные. Чувства истинные очень легко подавляются чувствами фальсифицированными; вот почему сентиментальность может так хорошо уживаться не только с явной холодностью, но и с жестокостью».

2. Ипохондрики. Если человек озабочен собственным телом, это уже следует считать отклонением от нормы. Соматическая жизнь здорового человека протекает сама по себе; он о ней не задумывается и не обращает на ее ход никакого внимания. Очень часто физическое страдание бывает обусловлено не действительной соматической болезнью, а лишь психической рефлексией. Помимо случаев, обязанных своим возникновением хрупкой соматической конституции (астении) и типичным соматическим сопровождениям событий психической жизни, нам известно

множество случаев физических страданий, проистекающих из самонаблюдения и искусственно возбуждаемого волнения и неуклонно возрастающих по мере того, как тело захватывает центральное положение в жизни индивида. Самонаблюдение, напряженное ожидание, страхи выступают в качестве факторов, нарушающих нормальное функционирование соматической сферы, порождающих болевые ощущения и бессонницу. Страх перед болезнью в сочетании с желанием заболеть заставляет человека беспрерывно рефлексировать над своей соматической сферой и превращает его сознательную жизнь в жизнь с больным телом. Не будучи болен физически, такой человек в то же время не может считаться симулянтом. Он чувствует себя по-настоящему больным; он действительно ощущает изменения в своем теле и страдает так же, как любой больной человек. Такой «мнимый страдалец» (франц.: invalide imaginaire) и вправду болен в определенном, специфическом смысле, поскольку его болезнь обусловлена особенностями его личностной природы.

3. Не уверенные в себе (по Курту Шнайдеру, которому я в данном случае следую) или сверхчувствительные (по Кречмеру) личности. Устойчиво повышенная чувствительность основывается на рефлексивном осознании собственной недостаточности. Человек, лишенный уверенности в себе (обладающий повышенной чувствительностью), испытывает потрясение от любого переживания, поскольку не подвергает его адекватной переработке и не придает ему должной формы. Собственные действия кажутся ему недостаточными. Его положение среди других людей всегда представляется ему сомнительным. Действительная или всего лишь воображаемая ошибка становится поводом для самообвинений: человек ищет корень зла в себе и не находит для себя никаких извинений. Внутренне переживая одно и то же вновь и вновь, он, вовсе не пытаясь подавить или вытеснить содержание переживаний, каждый раз предается борьбе с самим собой. Вся его жизнь — это сплошное внутреннее самоуничижение, презрение к себе, обусловленное внешними переживаниями и тем, как он их толкует. Непреодолимая потребность в каком-либо внешнем подтверждении этого опустошающего душу внутреннего самоуничижения заставляет его усматривать в поведении других людей более или менее преднамеренные оскорбительные выходки. Это стремление может перерасти в бредоподобные идеи (которые, однако, не превращаются в бред в собственном смысле). При малейших признаках пренебрежения со стороны окружающих человек испытывает неизмеримые страдания и всякий раз ищет причину внутри себя. Неуверенность в себе порождает сверхкомпенсацию чувства неполноценности. В качестве моментов, маскирующих эту внутреннюю скованность, выступают ненатуральные, вымученные, как бы «прилипшие» к человеку формы его поведения в обществе, подчеркнуто аристократические манеры, демонстративные проявления самоуверенности. Внешняя взыскательность поведения служит лишь прикрытием для внутренней робости.

II. Изменения, претерпеваемые личностью по мере развития процесса

Аномальные личностные типы, подобные только что описанным вариациям исходных конституциональных предрасположенностей, мы отличаем от больных личностей в более узком смысле — то есть от случаев, когда изменения обусловливаются процессами. То обстоятельство, что большинство душевных болезней сопровождается явными изменениями личности, позволило выдвинуть следующее утверждение: душевные болезни суть болезни личности. С другой стороны, мы можем наблюдать душевнобольных с обманами восприятия или даже настоящими бредовыми идеями, чья личность ничуть не изменена. Далее, известны случаи острых психозов, при которых психическая жизнь дробится на множество совершенно изолированных друг от друга актов, то есть никакой речи о личности быть уже не может; и тем не менее даже в таких случаях удается напасть на след естественной, первозданной, пусть временно замаскированной личности, по отношению к которой возможна эмпатия. Такая личность проявляет себя через внезапную растерянность больного, через его вопросы и суждения.

Общая черта всех процессуально обусловленных изменений личности — это ее ограничение или распад. Используемый для подобных случаев термин «деменция» («Verblцdung») обозначает расстройство умственных способностей, памяти и т. п., равно как и изменение личности.

(а) Деменция, обусловленная органическими мозговыми процессами

Представляется, что некоторые черты характера бывают обусловлены органическими мозговыми процессами. Так, при некоторых опухолях мозга развивается неумеренная игривость (Witzelsucht), при алкоголизме — «черный юмор», при эпилепсии — преувеличенная набожность, привычка беспрестанно лгать, педантичная тщательность, при рассеянном склерозе — эйфория.

Характерологические признаки подобного рода могут быть отчасти объяснены на основании того же понятийного аппарата, что и многие другие изменения личности. Процесс приводит к ликвидации приобретенного торможения', инстинктивный импульс преобразуется в действие непосредственно, то есть никакие противоположно направленные представления или устремления в игру не вступают. Будучи однажды пробуждены к жизни, представления преобразуются в действие без участия тормозящих факторов. Например, больного прогрессивным параличом можно легко заставить плакать, а непосредственно вслед за этим смеяться, пробуждая в нем друг за другом противоположные по смыслу представления (так называемая аффективная невоздержанность [Inkontinenz der Affekte]).

Распад личности заходит особенно далеко при известных органических мозговых процессах — таких, как прогрессивный паралич (а также при тяжелом атеросклерозе, хорее Хантингтона и других органических мозговых заболеваниях).

(б) Эпилептическая деменция

Личность больных эпилепсией, ставших жертвой прогрессирующего процесса, выказывает некоторые типические изменения. Замедление хода любых событий психической жизни (вплоть до уровня неврологических рефлексов) проявляется в виде неуклонного падения способности к апперцепции, чрезвычайного расширения того промежутка времени, который необходим для возникновения ответной реакции; отсюда проистекает и тенденция к своего рода «замораживанию» аффектов, к стереотипиям. Утрата спонтанности и активности сопровождается стихийным, порывистым, но бесцельным беспокойством. Эгоцентрическая сверхчувствительность и потребность в подтверждении собственной значимости ведут к росту раздражительности и взрывным реакциям. У вполне безобидных больных могут возникать внезапные, резкие моторные разряды. Описывались также случаи «прилипчивости», установки на какую-то совершенно безмерную льстивость. Нервное напряжение и бессодержательная, пустая эффективность дополняют общую картину. Скованность, лишающая все действия больных свободы, широты, гибкости, может со стороны оставлять впечатление добросовестности, приверженности традициям, солидности и т. п.

(в) «Деменция» при шизофрении

В ряду характерологических форм, развитие которых обусловлено определенного рода процессом, особого внимания заслуживают представители обширной группы больных шизофренией, к которой принадлежат многие хронические обитатели психиатрических лечебниц. Масштаб вариаций может простираться от незначительных изменений личности, лишь слегка затрудняющих ее понимание, до ее почти полного распада. Во всем этом многообразии трудно усмотреть какой-либо общий фактор. Психиатры прошлого пытались дать характеристику тому, что они называли «эмоциональной тупостью» («gemьtliche Verblцdung»). В настоящее время мы акцентируем главным образом дезинтеграцию мышления, чувства и воли, неспособность различать реальность как таковую и должным образом ее учитывать (Блейлер называет это аутистическим мышлением [autistisches Denken], то есть мышлением, направленным вовнутрь, сконцентрированным на собственных фантазиях, безотносительно к реальности). В то же время инструменты, управляющие умственной деятельностью, сохраняются без изменений. Общий фактор проще описать в субъективных терминах (то есть с точки зрения воздействия на наблюдателя), нежели на основании объективных характеристик. У всех шизофренических личностей есть нечто такое, что ставит нашу способность к пониманию в тупик: странность, чуждость, холодность, недоступность, ригидность; эти признаки очевидны даже в тех случаях, когда больные ведут себя вполне разумно, охотно вступают в диалог, выказывают даже явное желание выговориться. Нам может казаться, что мы не лишены способности к пониманию предрасположенностей, максимально далеких от наших собственных; но при непосредственном контакте с больными шизофренией мы ощущаем некую не поддающуюся описанию лакуну. Сами больные не обнаруживают ничего загадочного в том, что нам кажется совершенно непонятным. Они могут сбежать из дома по какой-либо пустячной причине, которая им самим кажется вполне ясной. Они не делают очевидных выводов из фактов и ситуаций реальной жизни; они лишены способности к адаптации и выказывают удивительные в своем роде угловатость и безразличие. Один из таких типов — гебефреническая личность, которой присущи гипертрофия и фиксация странностей подросткового возраста. Исследуя природу больных гебефренией, мы приходим к выводу о необходимости разработать более дифференцированную типологию (здесь мы не станем этим заниматься). Наименее серьезное изменение личности состоит в развитии особого рода холодности и ригидности. Больные утрачивают гибкость и подвижность, становятся значительно более спокойными, безынициативными.

Как шизофреническая личность воспринимает происходящие в ней изменения? Больные, у которых процесс не успел зайти слишком далеко, часто говорят об изменениях, претерпеваемых их природой, о «падении возбудимости», о «сужении области интересов и одновременно о значительно возросшей разговорчивости». Они замечают, что беспрестанно болтают и никак не могут остановиться, но при этом не выказывают признаков волнения. Они иногда отмечают, что глядят в одну точку без какой-либо причины, что их способность к продуктивной деятельности нарушена. Некоторые высказываются лишь в том смысле, что ощущают происшедшее в них «глубокое изменение». Они чувствуют, что уже «не так эластичны», как прежде, что их возбудимость упала. Поэт Гельдерлин выразил это знание о шизофреническом изменении собственной личности в следующих простых и трогательных словах:

Где ты? Я мало жил, но дышит хладом

Мой вечер. И в тиши, как тень,

Я здесь; и вот уже без песен

Спит сердце, трепеща, в моей груди.

На более поздней стадии развития болезни он писал:

Мирских услад и мне сполна досталось,

Но радость юных лет — о как давно! — умчалась.

Апрель, июль ушли, и их не возвратить,

И я уже ничто; и не хочу я жить.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24