Часть 2

ДРЕвние Мифы и СОВРЕМЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК

Перевод В.Зеленского

==118

Вечные символы

Древняя история человечества со всей своей многозначительной выразительностью переоткрыта сегодня в символических образах и мифах, переживших самого древнего человека. У археологов, копающихся в глубоком прошлом, нас интересуют не сами события исторического времени, но мы учимся собирать и хранить сами статуэтки и большие статуи, планы и проекты, храмы и языки, рассказывающие о древних верованиях. Другие символы нам помогают обнаружить филологи и религиозные историки, которые способны перевести эти верования в умопостигаемые современные понятия. В свою очередь последние оживают в трудах культурных антропологов. Они могут показать, что одни и те же символические образцы и формы могут быть обнаружены в ритуалах и мифах малых клановых общин все еще существующих, не меняясь столетиями, на задворках цивилизации.

Все подобные исследования сделали очень многое, чтобы исправить односторонний взгляд тех современных людей, которые полагают, что такие символы принадлежат античным людям или «отсталым» современным племенам и поэтому не имеют ничего общего со сложностями современной жизни. В Лондоне или в Нью-Йорке мы можем посчитать ритуалы плодородия неолитического человека архаическим предрассудком. Если кто-нибудь заявит, что у него было видение или же, что он слышал голоса, то к нему вовсе не отнесутся как к святому или оракулу. Скажут, что у него умственное расстройство. Мы читаем мифы о древних Греках или сказания американских индейцев, но нам и в голову не придет увидеть какую-либо связь между ними и нашим отношением к «героям» или драматическим событиям сегодняшнего дня.

И, однако же, такие связи имеются. И те символы, которые их представляют, не утратили своего релевантного значения для человечества.

Один из главных вкладов нашего времени в понимание и переоценку таких вечных символов был сделан школой Аналитической Психологии доктора Юнга. Это помогло разрушить случай-

==119

Обрядовая маска с острова Новач Ирландия (Новая Гвинея)

==120

ным образом установленное различие между первобытным человеком, для которого символы являются естественной частью повседневной жизни, и современным человеком, для которого символы, по всей видимости, вещи ничего не значащие и практического смысла не имеющие.

Как доктор Юнг ранее показал в этой книге, человеческий разум имеет свою собственную историю, и психическое удерживает в своей памяти множество следов, оставленных предшествующими стадиями его развития. Но кроме этого, сами содержания бессознательного оказывают формообразующее влияние на психику. Сознательно мы можем их игнорировать, но бессознательно мы на них реагируем, реагируем и на те символические формы — включая сновидения — в которых они себя выражают.

Индивид может чувствовать, что его сновидения спонтанны и бессвязны. Но через какой-то промежуток времени аналитик может пронаблюдать некоторую серию сновидческих образов и заметить, что они несут в себе значимый рисунок, образчик, паттерн; и усвоив это на сознательном уровне, его пациент может, в конце концов, приобрести новое отношение к жизни. Некоторые из символов в таких сновидениях проистекают из того, что д-р Юнг назвал «коллективным бессознательным», а именно той частью психического, которая удерживает и передает общее психологическое наследие человечества- Эти символы оказываются настолько древними и незнакомыми современному человеку, что он не в силах напрямую понять или усвоить их.

Вот тут-то и может помочь аналитик. Возможно, пациент должен быть освобожден от бремени или обузы символов, которые устарели, утратили свою свежесть и новизну и перестали соответствовать текущему моменту. Или же ему необходимо помочь раскрыть незыблемую ценность старого символа, который, — еще столь далекий от какого-либо увядания,— ищет возрождения в современной форме.

Но до того, как аналитик сможет эффективно исследовать значение символов у пациента, он должен сам получить достаточно широкое знание об их происхождении и значении. Важно помнить, что сходство между древними мифами и историями, случающимися в сновидениях современных пациентов, носит не случай

==121

ный и не тривиальный характер. Оно существует, потому что бессознательный разум современного человека сохраняет символопорождающую способность, которая однажды нашла свое выражение в верованиях и ритуалах первобытных людей. И эта способность все еще играет роль существенной психической важности. В гораздо большей степени, чем мы можем себе это представить, мы зависим от тех сообщений, которые доставляются нам такими символами, и под их глубоким воздействием находятся и наши установки, отношения и наше поведение.

Например, во время войны у людей обнаруживается возрастающий интерес к произведениям Гомера, Шекспира или Толстого, и мы с новым пониманием прочитываем те фрагменты из их книг, которые показывают войну в се «бессмертном» или архетипическом смысле. Эти описания вызывают у нас ответную реакцию, которая оказывается гораздо более глубокой, чем она могла бы быть у кого-то, кто никогда не знал значительного эмоционального переживания войны. Битвы на равнинах Трои совершенно не похожи на сражения Грюнвальда или Бородино, однако великие мастера слова оказались способны выйти за границы времени и места действия и выразить саму тему, которая универсальна. Мы реагируем, потому что эта тема фундаментально символична.

Еще более поразительный пример должен быть известен каждому, кто вырос в христианском обществе. На Рождество мы выражаем свое внутреннее чувство по поводу мифологического рождения полубожественного дитя, даже если мы и не верим в учение о беспорочном зачатии, рождении Христа Девой Марией или же несем в себе любой другой вид сознательной религиозной веры. Бессознательно мы погружаемся в символизм возрождения. Это остаточный след неизмеримо более древнего праздника солнцестояния, служившего утверждению надежды, что блекнущий зимний пейзаж северного полушария вновь возродится. При всей нашей умудренности мы получаем удовлетворение в этом символическом празднике, точно так же как вместе с детьми мы участвуем в пасхальном торжестве, включающем ритуал пасхальных яиц и пасхального кролика.

Но понимаем ли мы то, что делаем, понимаем ли мы связь между историей рождения, смерти и воскресения Христа и народ-

==122

ным символизмом Пасхи'? Как правило, мы даже не удосуживаемся взглянуть на эти вещи, что называется, интеллектуально.

Однако, они взаимодополняют друг друга. Распятие Христа на страстную Пятницу кажется на первый взгляд принадлежащим той же самой схеме символизма плодородия, которую мы находим в ритуалах, связанных с другими «спасителями», такими как Озирис, Таммуз, Орфей и Балдер. Они также были божественного или полубожественного происхождения, преуспевали в своем предназначении, были убиты, а затем возрождены. Фактически, они принадлежали циклическим религиям, в которых смерть и возрождение бога-короля были вечно повторяющимся мифом.

Но воскресение Христа в Пасхальное Воскресение значительно менее удовлетворительно с ритуальной точки зрения, чем это реализовано в символизме циклических религий. Христос вознесся и воссел по правую руку Бога-Отца: его воскресение свершилось раз и навсегда.

Именно эта завершенность христианского понятия воскресения и является тем, что отличает христианство от других мифов бога-короля (христианская идея Дня Страшного Суда имеет сходный «закрытый» аспект). Все свершилось лишь однажды, и сам ритуал лишь празднует уже свершенное. Но это ощущение завершенности является, возможно, одной из причин, почему ранние христиане, все еще пребывавшие под влиянием до-христианских традиций, почувствовали, насколько христианство необходимо дополнить некоторыми элементами более древнего ритуала плодородия. Им требовалось периодическое повторяющееся обещание возрождения, и это как раз то, что символизируют пасхальные яйцо и кролик.*

Я привел два совершенно разных примера, чтобы показать, как современный человек продолжает реагировать на глубокие психические воздействия подобного рода, которые сознательно он относит по разряду россказней о всяких суевериях и небылицах

Относительно завершенности воскресения Христа. Христианство является религией эсхатологической, означающей то, что существует некий конец или завершение, реализуемое s аналогии Страшного Суди. Другие религии, в которых сохранены матриархальные элементы традиционной культуры (к примеру, Орфизм), цикличны, что 'продемонстрировано Мчрче Элиадой в его работе «Миф о вечном возвращении». См. русский перевод: М.Элиаде. Космос и история. М.: Прогресс, 1987.

==123

необразованных людей. Но необходимо показать, что такого подхода явно недостаточно. Чем более внимательней всматриваешься в историю символизма и в ту роль, которую символы сыграли в жизни многих самых разных культур, тем глубже понимаешь, что существует также и ре-креативное значение в этих символах.

Некоторые символы связаны с детством и с переходом в юношество, другие — со зрелостью, а последующие — с опытом старости, когда человек готовится к своей неизбежной смерти. Д-р Юнг описал, как сны восьмилетней девочки содержали символы, которые в обычных условиях ассоциируются с пожилым возрастом. Ее сновидения представляли аспекты инициации в жизнь в той же самой архетипической форме,в какой осуществляется инициация в смерть. Поэтому подобная прогрессия символических идей может иметь место в сфере бессознательного разума современного человека аналогично тому, что происходило в ритуалах древних общин.

Эта принципиальная решающая связь между архаическими или первобытными мифами и символами, продуцируемыми бессознательным являет собой огромную практическую важность для аналитика. Она позволяет ему идентифицировать и интерпретировать эти символы в контексте, который задается как исторической перспективой, так и психологическим значением. Теперь мне хотелось бы взять некоторые из наиболее важных мифов античности и показать, как — и для какой цели — они оказываются аналогичными тому символическому материалу, с которым мы сталкиваемся в своих сновидениях.

==124

Герои и их создатели

Миф о герое является самым распространенным и лучше всего известным мифом во всем мире. Его можно обнаружить в классической мифологии Греции и Рима, в Средние века, на Дальнем Востоке, среди современных первобытных племен. Появляется он также и в наших сновидениях. Миф о герое притягателен прежде всего своим драматизмом, но несет в себе, хотя и в менее очевидном виде, но тем не менее очень важный психологический аспект.

Мифы о героях невероятно разнообразны по деталям, но чем более внимательно присматриваться к ним, тем более очевидным становится то, что структурно они очень похожи. Они имеют, так сказать, универсальную схему, даже и в тех случаях, когда сюжетно они разрабатывались группами или отдельными авторами без всяких прямых культурных контактов друг с другом,— например,африканскими племенами или северо-американскими индейцами, или греками, или инками Перу. Снова и снова можно услышать рассказ, описывающий чудесное и незаметное рождение героя, его раннее свидетельство сверхчеловеческой силы, быстрое восхождение к известности или могуществу, его победоносную битву с силами зла, впадение во грех гордости (hybris), последующее падение в результате предательства или «героическую» жертву, заканчивающиеся его смертью.

Позже я объясню более детально, почему я думаю, что эта схема имеет психологическое значение как для отдельного индивида, который старается обнаружить и утвердить свою личность, так и для всего общества, которое имеет ту же потребность в установлении своей коллективной идентичности. Но и другая важная характеристика мифа о герое дает ключ к разгадке. Во многих по-

Обнаружение героем необычайной силы уже в раннем возрасте — мотив, встречающийся в большинстве героических мифов. Внизу — младенец Геркулес, убивающий двух змей. Вверху — юный король Артур оказался единственным, кто смог вытащить меч из камня. В середине — популярный герой американского кино Дэви Кроккит, убивший медведя в возрасте всего трех лет.

==125

==126

добных историях первоначальная слабость героя уравновешена появлением сильных «покровительских» фигур — опекунов, попечителей — которые дают ему возможность исполнить сверхчеловеческие задачи, которые он не смог бы завершить, не имея подобной помощи. Среди греческих героев у Тезея был Посейдон, морской бог, как его божество; Персей имел Афину; Ахилл - Хейрона, мудрого кентавра в роли своего учителя.

Эти богоподобные фигуры являются, фактически, символическими представителями целостной психики; большая и более понимающая личность, снабжающая героя той силой, которой недостает его личностному эго. Их особая роль предполагает, что существенной функцией героического мифа является развитие эгосознания индивида — осознание им своей собственной силы и слабости — причем, таким способом, который вооружит его для осуществления трудных задач, с которыми герою предстоит столкнуться в жизни.

Как только индивид прошел инициирующее испытание и вступил в зрелую фазу жизни, миф о герое утрачивает свое предназначение (релевантность). Символическая смерть героя становится, так сказать, победой зрелости.

До сих пор я ссылался на законченный миф о герое, в котором тщательно описан полный цикл от рождения до смерти. Но весьма существенно представлять, что на каждой из стадий в этом цикле существуют особые формы истории героя, всякий раз посвящаемые какому-то рубежу, который достигнут индивидом в развитии его эго-сознания и какой-то специфической проблеме, стоящей перед ним в этот момент. Иначе говоря, образ героя раскрывается в такой манере, которая отражает каждую стадию эволюции человеческой личности.

Эта идея может быть понята гораздо легче, если я представлю ее в своего рода схематической конкретной форме. Я возьму свой пример из малоизвестного северо-американского племени индейцев Виннебаго, поскольку в их сказаниях достаточно ясно выделяются четыре стадии в эволюции героя. В этих историях (которые д-р Пол Радин опубликовал в 1948 году под названием «Героические циклы Виннебаго») можно увидеть определенную последовательность от самого примитивного до наиболее утонченного

==127

понятия героя. Эта последовательность — характерная черта и других героических циклов. Хотя, естественно, что символические фигуры в них имеют разные имена, но их роли весьма схожи, и мы поймем гораздо лучше всю картину, как только разберемся в сути данного примера.

Д-р Радин отмечает четыре отдельных цикла в эволюции мифа о герое. Он назвал их цикл Трикстера (Плута, Обманщика), цикл Кролика (Зайца), цикл Красный Рог и цикл Близнецы (Двойник). Он точно почувствовал саму психологию этой эволюции, когда сказал: «Она представляет наши усилия в деле решения проблемы вырастания, становления взрослым, поддерживаемые иллюзией вечного вымысла».

Цикл Трикстера соответствует самой ранней и в наименьшей степени развитому периоду жизни. Трикстер — это фигура, чьи физические страсти, предметы желаний определяют его поведение; собственно, его умственное развитие соответствует младенческому. Не имея никаких иных целей кроме удовлетворения своих первичных потребностей, он жесток, циничен и бесчувствен (современные истории о Кролике Брер или Рейнарде Лисе сохраняют основные элементы мифа о Трикстере). Этот персонаж, который вначале принимает форму животного, переходит от одной зловредной озорной проделки к другой. Но по мере того, как он все это проделывает, он начинает меняться. И в конце своего жульнического пути он начинает приобретать физическое сходство со взрослым человеком.

Следующая фигура — Заяц. Он, как и Трикстер (чьи животные черты зачастую представлены среди американских индейцев в образе койота), вначале появляется в виде животного. Он еще не достиг зрелого человеческого качества, но тем не менее он выступает как основатель человеческой культуры — Трансформер (Преобразователь). Виннебаго верят, что дав им их знаменитый Медицинский Ритуал, он стал их спасителем, равно как и культурным героем. Этот миф был настолько мощным, рассказывает нам д-р Радин, что члены Ритуала Пейота не хотели уступать Зайца, когда в жизнь племени стало проникать христианство. Он слился с фигурой Христа, и некоторые из соплеменников доказывали, что Христос им не нужен, поскольку у них уже есть Заяц. Эта архети-

==128

«Трикстер» — первая и во многом рудиментарная стадия в развитии героического мифа. на которой герой целиком находится во власти своих инстинктов, предельно раскован и часто ребячлив.

Слева — скандинавский бог Локи, постоянный возмутитель спокойствия (скульптура 19-го века).

Справа — то и дело создающий сумятииу герой Чарли Чаплина (в фильме 1936 года «Новые времена») — воплощенный трикстер двадцатого столетия.

==129

пическая фигура демонстрирует явное преимущество перед Трикстером: видно, что Заяц воплощает социализированное бытие, коррегируя инстинктивные и инфантильные побуждения, которые господствуют в цикле Трикстера.*

Красный Рог — третья в этой героической серии фигура — личность весьма двусмысленная. О нем известно, как о самом младшем брате из общего их числа десять. Он соответствует требованиям архетипического героя: утверждает себя в сражениях и с успехом выдерживает такие испытания, как состязание в беге. Его сверхчеловеческая мощь проявляется в умении побеждать гигантов с помощью коварства (при игре в кости) или силой (в состязании по борьбе). Есть у него и могущественный спутник в образе

• Относительно Зайца, д-р Радин замечает- «Заяц — типичный герой, каким мы знаем его повсеместно и во все времена, будь то цивилизованный мир или дописьменная цивилизация, или самые отдаленные периоды всемирной истории».

==130

гром-птицы по кличке «Приносящая бурю», сила которой всякий раз компенсирует ту слабость, которую испытывает Красный Рог. В случае Красного Рога мы достигаем мира человека, хотя и здесь, чтобы гарантировать человеческую победу над окружающими его силами зла, необходима помощь либо сверхчеловеческих сил, либо богов-«опекунов». В завершение самой истории бог-герой отделяется от Красного Рога и его сыновей, оставляя их на земле. Теперь уже от них самих исходят опасность и безопасность для человеческого счастья.

Эта основная тема — повторяющаяся и в последнем цикле, цикле Близнецов — фактически, поднимает главный жизненный вопрос: сколь долго человеческие существа могут действовать успешно без того, чтобы оказаться жертвами собственной гордости или — на мифологическом языке — своей ревности к богам?

Хотя о Близнецах и говорится, что они сыновья Солнца, по своей сути они люди; кроме того, они люди, которые в совокупно-

==131

сти составляют одну личность. Изначально единые в материнской утробе, при рождении они были насильственно разъединены. Однако, они продолжают принадлежать друг другу, и необходимо — хотя и чрезвычайно трудно — объединить их вновь. В этих двух детях мы видим две стороны человеческой природы. Одна из них, Плоть или Тело, податлива, покорна, мягка, кротка и безинициативна; другая — Пень или Кочерыжка — подвижна и мятежна, недисциплинирована и непокорна. В некоторых историях о героях-Близнецах эти установки доведены до известного совершенства: одна фигура являет интроверта, главная сила которого зиждется в силе его ума и способности к рефлексии, а другая,— экстраверта, человека действия, способного совершать великие дела.

Довольно долго оба эти героя оказываются непобедимыми: везде, где они появлялись либо раздельно, либо как двое в одном, они сметали все на своем пути. Однако, как и другие божественные воины в мифологии индейцев Навахо, они, в конце концов, устали от злоупотреблений собственными силами и могуществом. Ни в небе, ни на земле не осталось больше никаких чудищ или монстров, которых они не смогли бы одолеть, после чего их дикое ничем не оправданное поведение привело к заслуженному возмездию. Виннебаго повествуют, что, в конце концов, их не могли остановить даже сами опоры, на которых держится сама земля. Когда Близнецы убили одного из четырех животных, поддерживавших землю, то наступил момент положить конец их деяниям. И смерть была тем наказанием, которое они заслужили.

Таким образом, и в цикле Красного Рога, и у Близнецов мы встречаем тему жертвы или смерти героя, как необходимое лечение высокомерия или гордости (hubris), превзошедшей самое себя. В первобытных обществах с уровнем культуры, соответствующим циклу Красного Рога, эта тема выступает в виде опасности, которая может быть предупреждена установлением умилостивительной человеческой жертвы,— тема, сохраняющая огромную символическую важность и постоянно повторяющаяся в человеческой истории. Виннебаго, как и Ирокезы, и некоторые алгонквинские племена, вероятно, ели человеческое мясо в качестве элемента тотемического ритуала, который был нацелен на смирение их индивидуалистических и деструктивных импульсов.

==132

В европейской мифологии на примерах предательства или поражения героя тема ритуальной жертвы рассматривается более специфично, а именно, как наказание за высокомерие. Но Виннебаго, как и Навахо не идут столь далеко. Хотя Близнецы и нагрешили, за что получили наказание в виде смерти, они сами оказались настолько напуганными своим безответственным могуществом, что согласились жить в состоянии постоянного покоя: конфликтующие стороны человеческой природы вновь пришли к равновесию.

Я дал столь подробное описание четырех типов героя постольку, поскольку оно достаточно ясно демонстрирует паттерн (модель), возникающий как в исторических мифах, так и в героических сновидениях (hero-dreams) современного человека. В этом контексте рассмотрим нижеследующий сон пациента средних лет. Толкование данного сновидения показывает, как аналитический психолог может, исходя из своего знания мифологии, помочь своему пациенту найти ответ на, казалось, неразрешимую загадку. Этому человеку приснилось, что он находился в театре в роли «очень важного зрителя, чье мнение было достаточно весомо». На сцене разыгрывалось действие, в котором белая обезьяна находилась на возвышении рядом с человеком. Рассказывая свой сон, мужчина сказал: «Мой гид объяснил мне происходившее. Это тяжелое испытание молодого матроса, стоящего на сильном ветре, которого должны подвергнуть порке. Я стал возражать, что белая обезьяна вовсе никакой и не матрос, но как раз в этот момент появился молодой человек в черном. Я подумал, что он-то и должен быть настоящим героем. Тут я увидел, как другой красивый молодой человек направляется к алтарю и распластывается на нем. Какие-то люди делают отметины на его обнаженной груди, подготавливая, таким образом, к принесению его в качестве человеческой жертвы.

Затем я обнаружил, что нахожусь на возвышении вместе с другими людьми. Мы можем спуститься по маленькой лестнице, но я колеблюсь поступить так, поскольку внизу стоят два юных хулигана, и мне кажется, что они к нам пристанут. Но когда одна женщина из нашей группы воспользовалась лестницей и к ней никто не пристал, я стал понимать, что здесь безопасно и тогда все остальные последовали за женщиной».

==133

Сон подобного рода невозможно истолковать быстро и просто. Необходимо распутывать его осторожно с тем, чтобы показать не только его связь с собственной жизнью сновидца, но и более широкое символическое значение. Пациент, увидевший этот сон, был в физическом смысле зрелым человеком. Он довольно успешно строил свою карьеру и явно преуспевал в качестве мужа и отца. Однако, психологически он все еще оставался недостаточно зрелым, не завершив и юношескую стадию развития. В сновидении в представленных аспектах мифа о герое как раз и выразилась его психологическая незрелость. Сновидческие образы все еще оказывали свое действие. Они оставались привлекательными, воздействуя на его воображение, хотя весьма и подистощились в своих значениях, выражаясь языком реальной повседневной жизни.

Итак, в этом сне мы видим серию образов, представленных в театральной манере и воплощающих различные аспекты фигуры, которую сновидец наблюдает в предвкушении, что она окажется настоящим героем. Вначале это белая обезьяна, затем матрос, третьим появляется молодой человек в черном, и, наконец, «красивый молодой человек». В первой половине представления демонстрирующей тяжелое испытание матроса, сновидец видит только белую обезьяну. Внезапно появляется мужчина в черном и также внезапно исчезает,— это новый персонаж, противопоставленный белой обезьяне, на какой-то момент в спешке он и воспринимается как подлинный герой. Подобная неразбериха в сновидениях — вещь обычная. Здесь сновидец представлен достаточно ясными образами бессознательного, что вообще-то говоря, случается далеко не всегда. Он должен разобраться в смысле и значении самой последовательности противопоставлений, контрастов и парадоксов.

Существенно и то, что все фигуры появляются в контексте театрального представления, и этот контекст, по всей видимости, прямо указывает сновидцу на его собственное лечение анализом. «Гид» предположительно подразумевает психоаналитика. Однако сновидец не рассматривает себя как пациента, проходящего лечение у доктора, но как «важного зрителя, с чьим мнением считаются». Такая позиция очень удобна, с нее сновидец видит определенные фигуры, которые ассоциирует с опытом роста. Белая обезьяна, например, напоминает ему игривое и отчасти необузданное по

==134

ведение мальчиков в возрасте от семи до двенадцати. Матрос воплощает в себе риск и лихую смелость ранней юности вкупе с вытекающими отсюда последствиями: наказанием «поркой» за безответственные проделки. Сновидец не смог предложить ассоциаций молодому человеку в черном, но в «красивом молодом человеке», которого готовили для принесения в жертву, он увидел напоминание жертвенного идеализма поздней юности.

На этом этапе уже есть возможность собрать вместе исторический материал (или архетипические образы героя) и данные из личного опыта сновидца с тем, чтобы увидеть насколько они подтверждают, противоречат или оценивают друг друга.

Первый вывод заключается в том, что белая обезьяна воплощает Трикстера — или, по крайней мере, те черты личности, которые Виннебаго традиционно приписывают Трикстеру.* Но для меня обезьяна символизирует также нечто, что сновидец не пережил для себя лично и адекватно, ведь фактически, он говорит, что в сновидении он зритель. Я выяснил, что в мальчишеский период сновидец был чрезвычайно привязан к своим родителям и по природе обнаруживал склонность к самонаблюдению. В силу этих причин он никогда полностью не развил в себе свойства шумливости, естественного для позднего детства; не участвовал и в играх своих сверстников. Он не имел, как обычно выражаются, «склонности к обезьянничанью» или иначе, не стремился к переживанию в себе обезьяннего гвалта. Подобное сравнение несет в себе и ключ к разгадке: обезьяна в сновидении является, фактически, символической формой фигуры Трикстера-

Но почему Трикстер должен был появиться в виде обезьяны? И почему она должна была быть белой? Как уже упоминалось, миф Виннебаго говорит нам, что ближе к концу цикла Трикстер начинает приобретать физическое сходство с человеком. И в описываемом сновидении обезьяна настолько близка к человеческому облику, что выглядит забавной и смешной, и совершенно безопасной карикатурой на человека. Сам сновидец не может предложить никакой личной ассоциации, способной хоть как-то прояснить, по-

Юнг обсуждает Трикстера в работе «О психологии фигуры Трикстера», CW9.

f '1десь и далее CW означает ссылку на Собрание сочинений К Г.Юнга (Collected Works) с указанием номера соответствующего тома, см. с.450.

==135

чему обезьяна оказалась белой. Но основываясь на знании первобытного символизма, можно предположить, что белизна придает особое качество или свойство «Богоподобное™» этой, во всех остальных отношениях банальной, фигуре. (Альбиносы почитаются священными во многих первобытных общинах). Это вполне совпадает с полусвященной или полумагической силой Трикстера.

Таким образом, получается, что белая обезьяна символизирует для сновидца положительное качество детской игривости, которую он в свое время недостаточно усвоил и пережил, и которую теперь он призван превознести. В самом сне обезьяна помещена на возвышение, своего рода «пьедестал», на котором становится чем-то большим, нежели утраченным детским переживанием. Для взрослого человека это символ творческого экспериментирования.

Далее, наступает замешательство по поводу обезьяны. Действительно ли это она или же матрос, которого должны подвергнуть порке? Собственные ассоциации сновидца указывают на смысл подобного превращения. Но в любом случае следующая стадия в человеческом развитии есть та, в которой безответственность детства уступает периоду или этапу социализации, а это подразумевает и подчинение болезненной дисциплине. Можно было бы поэтому сказать, что матрос — это продвинутая или более развитая форма Трикстера, превратившегося в социально ответственную личность путем сурового инициирующего испытания. Опираясь на историю символизма, можно предположить, что ветер представляет естественные стихии в этом процессе, а порка являет собой порождение человеческой природы.

Уже здесь мы получаем ссылку-указание на процесс, который Виннебаго описывают в цикле Зайца: культурный герой сражается, хотя и слаб; он готов пожертвовать детством ради своего дальнейшего развития. На этой стадии сновидения пациент вынужден признать свою неудачу относительно полноты переживания одного из важных аспектов детства и ранней юности. Он упустил мир ощущений игривого ребенка, а позже — более изощренные проделки юного подростка, так что теперь он ищет какие-то способы, с помощью которых эти утраченные переживания и, соответственно, личностные качества могут быть реабилитированы.

В сновидении, затем, происходит любопытная перемена. По

==136

является молодой человек в черном, и в какой-то момент сновидец чувствует, что это и есть «настоящий герой». Собственно, это все, что мы знаем о мужчине в черном, однако мимолетное впечатление затрагивает достаточно важную тему,— тему, возникающую в сновидениях довольно часто.

Речь идет о понятии «тень», играющем в аналитической психологии жизненно важную роль. Д-р Юнг указывал, что тень, отбрасываемая сознательным разумом индивида, содержит спрятанные,подавленные и нелицеприятные аспекты личности. Но сама темнота — это не просто перевернутое сознательное эго. Точно так же, как это содержит нелицеприятные и разрушительные установки, тень тоже имеет положительные качества, нормальные влечения и творческие побуждения...Эго и тень, фактически, хотя и порознь, сложным запутанным образом связаны друг с другом,— нечто подобное мы наблюдаем в связанности друг с другом мышления и чувства. *

И, тем не менее, эго пребывает в конфликте с тенью, конфликте, который Юнг назвал однажды «битвой за освобождение». В борьбе первобытного человека за обретение сознания этот конфликт воплощен в состязании между архетипическим героем и космическими силами зла, персонифицированными в драконах и других чудовищах. В растущем сознании индивида фигура героя является символическим средством, с помощью которого проявляющееся эго преодолевает инерцию бессознательного разума и освобождает зрелого человека от подавляющего стремления вернуться в блаженное состояние младенчества, в мир, управляемый его матерью.

Обычно мифологический герой выигрывает свое сражение против чудовища. (Позже мы разберем это подробнее). Но существуют и другие мифы о герое, в которых последний уступает чудовищу. Известным примером этого является библейская история об Ионе и ките, в которой герой проглочен морским чудовищем, тащащим Иону в плавание по ночному морю с запада на восток. Последнее обстоятельство символизирует воображаемый переход солнца от заката до рассвета. Герой погружается во тьму, представ-

Конфликт эго с тенью анализируется Юнгом в его работе «Символы трансформации» CW5, Русский перевод см КГЮнг «Либидо, его метаморфозы и символы" СПб, 1994, глава «Борьба за освобождение матери», с 276-305

==137

ляющую своего рода смерть. Мне пришлось столкнуться с этой темой в сновидениях на базе собственного клинического опыта.

Сражение между героем и драконом представляет более активную форму этого мифа, и оно более ясно показывает архетипическую тематику триумфа эго над регрессивными тенденциями. Для большинства людей темная или негативная сторона их личности остается бессознательной. Герой же, напротив, должен осознавать, что тень существует и что из нее можно извлечь силу. Он должен найти общий язык с разрушительными силами, если хочет стать достаточно сильным и внушающим страх, чтобы победить дракона. То есть эго может праздновать победу лишь после того, как оно овладеет и ассимилирует саму тень.

Среди прочего нить данного разговора можно уловить в хорошо известном литературном героическом персонаже — Фаусте Гете. Принимая пари Мефистофеля, Фауст вовлекает себя во власть «теневой» фигуры, которую Гете описывает как «часть той силы, которая, желая зла, делает добро». Как и человек, сон которого обсуждался выше, Фауст потерпел неудачу, ему не удалось прожить со всей полнотой важную часть своей ранней жизни. В соответствии с этим он был нереалистической незавершенной личностью, утратившейся в бесплодных поисках метафизических целей, которые не получилось материализовать. В результате он оказался не готов принять жизненный вызов — чтобы быть одновременно и хорошим, и плохим.

Вероятно, «молодой человек в черном» во сне моего пациента как раз и относится к этому аспекту бессознательного. Подобное напоминание о теневой стороне его личности, о ее мощном потенциале и роли в подготовке героя к жизненной борьбе является существенным переходом от первоначальных этапов сновидения к теме жертвенного героя,— красивого молодого человека, который возлег на алтаре. Эта фигура воплощает в себе ту форму героизма, которая обычно ассоциируется с процессом построения эго в поздней юности. Человек выражает идеальные принципы своей жизни, ощущая при этом их силу, как в стремлении преобразовать самого себя, так и в возможности изменить свои отношения с другими людьми. Он находится в расцвете юности, привлекательный, полный энергии и идеалов. Но почему же тогда он с го

==138

товностью предлагает себя в качестве человеческой жертвы?

Предположительно, причина оказывается той же самой, что и в случае Близнецов из мифа Виннебаго, уступивших свою власть и могущество в обмен на боль разрушения. Идеализм юности, столь сильно преследующий человека, граничит со сверхсамонадеянностью: человеческое эго может быть вознесено до переживаний богоподобных установок лишь за счет собственного самообмана или свалившегося на голову несчастья. (Именно, здесь скрыт смысл истории об Икаре, юноше, вознесшемся к небесам на своих хрупких, сделанных человеческими руками крыльях. Икар слишком близко приблизился к Солнцу, что и послужило причиной его роковой гибели). Юное эго призвано всегда подвергаться риску, поскольку, если молодой человек не стремится к более высшей цели, чем та, которую он может легко и безопасно достичь, он не сможет преодолеть рубеж между юностью и зрелостью.

До сих пор я говорил о тех выводах, который мой пациент мог сделать, основываясь на личных ассоциациях в отношении собственного сна. Однако существует и архетипический уровень сновидения — тайна предлагаемой человеческой жертвы. Не случайно — поскольку это тайна — она выражена в ритуальном действии, которое, в своем символизме, уводит нас далеко назад и вглубь человеческой истории. В этом действии, где человек лежит распростертый на алтаре, мы видим упоминание и указание на действия, еще более первобытные, нежели те, что совершались на алтарном камне в храме Стоунхеджа. Там, как и во многих первобытных алтарях и кумирнях, совершался ритуал, посвященный ежегодному солнцестоянию, соединенный со смертью и воскресением мифологического героя.

Ритуал полон скорби и печали, но он также и своего рода радость, внутреннее мысленное признание, что смерть ведет также и к новой жизни. Не столь важно, выражено ли это в прозаическом эпосе индейцев Виннебаго, в оплакивании смерти Балдера в древнескандинавских сагах, в траурных поэмах Уолта Уитмена, посвященных Аврааму Линкольну, или же в сновидческом ритуале, в котором человек возвращается к своим юношеским надеждам и страхам,— все это та же самая тема: драма нового рождения через смерть.

==139

Фотомонтаж времен первой мировой войны включает в себя. плакат, призывающий встать в ряды защитников Отечества, силуэты шагающих пехотинцев и воинское кладбище. В памятниках и панихидах по солдатам, отдавшим жизнь за свою страну, часто находит отражение мотив архетипальной героической жертвы, осмысляемой под знаком цикла из «смерти и второго рождения». На одном из британских монументов памяти погибших на фронтах первой мировой войны можно прочесть следующую надпись: «Мы будем вспоминать о вас не только на заходе солнца, но и при его восходе».

Конец сновидения дает нам любопытный эпилог, в котором сновидец оказывается, наконец, вовлеченным в само действие в сновидении. Он вместе с другими находится на некоем возвышении, с которого они все должны спуститься. Сновидец не доверяет лестнице из-за возможного вмешательства хулиганов, находящихся внизу, но женщина содействует его вере в то, что он может спуститься вполне безопасно (что, в конце концов, и происходит). Из его ассоциаций обнаружилось, что весь спектакль, который он наблюдал являлся частью его анализа,— процесса внутреннего изменения, переживаемого им самим. И в этом процессе он предположительно размышлял о трудности своего возвращения обратно к повседневной реальности. Его страх перед «хулиганами», как он их сам назвал, предполагал страх, что архетип Трикстера может в коллективной форме возникнуть вновь.

==140

Спасающими элементами в сновидении являются лестница, сделанная человеческими руками, и возможно здесь являющаяся символом рационального разума, и присутствие женщины, которая вдохновляет и ободряет сновидца ею воспользоваться. Появление женщины в финальной сцене сновидения указывает на психическую потребность включить женское начало как дополнение ко всей чрезмерно мужской деятельности.

Из сказанного мной или из использования мифа Виннебаго для разъяснения вышеприведенного сна вовсе не следует делать предположения, что необходимо искать полных и,—главное,— механических параллелей между сновидением и материалом из истории мифологии. Каждый сон является событием сугубо индивидуальным, и точная форма, которую сон принимает для самого сновидца, определяется собственной ситуацией последнего. То, что хотел показать я, это манера или способ, в которой или в котором бессознательное извлекает сам архетипический материал и модифицирует свои паттерны (схемы) в соответствии с потребностями сновидца. Так что в данном сновидении нет необходимости искать прямые намеки или ссылки на то, что описывают Виннебаго в циклах Красного Рога или Близнецов; здесь мы скорее видим отсылку к самой сути этих тем — к жертвенному элементу в них.

В качестве общего правила можно сформулировать ту мысль, что потребность в символах героя возникает всякий раз тогда, когда эго нуждается в укреплении, в усилении своего статуса,— когда, так сказать, сознательный разум нуждается в помощи при решении какой-то задачи, не решаемой без помощи или без нахождения источников силы, которой располагает бессознательный разум. В обсуждаемом нами сновидении,например, не было никаких намеков или ссылок на какой-либо из многих важных аспектов мифа о типичном герое — например, его способности спасать или охранять красавицу от чудовищной опасности. (Девица в горюющем или тяжелом положении служила излюбленным мифом средневековой Европы). Это один из путей, по которым миф или сновидения соотносятся с «анимой» — женским элементом мужской психики, которую Гете назвал «Вечной Женственностью».

Природа и функция этого женского элемента будут обсуждены ниже в главе, написанной д-ром фон Франц. Но его связь с фи-

==141

Герои нередко вступают в бой с драконами, чтобы освободить «девицу, попавшую в беду» (эта девица символизирует собой аниму). На кадре из (pu.ib.ua 1916 года «Великая тайна» дракон превратился в локомотив, однако герой, как и прежде, приходит на помощь в беде.

гурой героя может быть проиллюстрирована здесь сном, увиденным другим пациентом, мужчиной зрелых лет. Он начал свое описание сна так: «Я возвратился из длительного странствия по Индии. Подготовиться к путешествию мне и моему другу помогала одна женщина. Возвратившись, я упрекнул ее за то, что она забыла снабдить нас черными дождевиками, и рассказал ей, как по причине подобного недосмотра мы вымокли под дождем до нитки».

Это вступление к сновидению, возникшему позднее, относится к тому периоду в юности этого человека, когда он предпринял «героическое» путешествие через опасную горную страну в компании с приятелем по колледжу. (Так как он никогда в Индии не был и на фоне его собственных ассоциаций с данным сновидением, я пришел к выводу, что путешествие во сне означало исследование им новой области,— не реального, так сказать, места, а области бессознательного).

В своем сновидении пациент, по всей видимости, чувствует, что женщина — предположительно персонификация его анимы — неудачно подготовила его к такой экспедиции. Отсутствие необхо

==142

димого дождевика предполагает, что он ощущает себя незащищенным в смысле состояния его разума, в котором он с неудобством для себя подвергается новым и не всегда приятным переживаниям. Он считает, что эта женщина должна была снабдить его дождевиком, точно так же как в свое время, когда он был мальчиком, мать обеспечивала его одеждой. Данный эпизод есть реминисценция ранних приключенческих блужданий, когда сновидца поддерживало убеждение, что его мать (изначальный женский образ) сможет защитить его от всех внешних опасностей- По мере того, как он становился старше, сновидец видел, что это была детская иллюзия, и теперь он относит свою неудачу не к матери, а на счет собственной анимы.

Далее, пациент переходит к следующему эпизоду сна и говорит об участии в странствии с группой людей. Он почувствовал, что устал и вернулся ко входу в ресторан, где обнаружил свой плащ вместе с дождевиком, который забыл раньше. Тут он присаживается отдохнуть и, отдыхая, замечает афишу, объявляющую, что в пьесе о Пересе участвует мальчик местной школы. Затем появляется и сам этот мальчик,— он оказывается вовсе не мальчиком, а рослым и сильным молодым человеком. На нем серая с черным шляпа, и он присаживается для разговора с другим молодым человеком, одетым в черный костюм. Сразу же после этой сцены сновидец ощущает новый прилив сил и бодрости, и находит, что способен вновь присоединиться к своим попутчикам. Теперь уже они все карабкаются на следующий холм. Там с вершины он видит внизу под ними цель их путешествия,— это весьма живописный приморский городок с гаванью. Это открытие одновременно вливает в него и новые силы.

Здесь по контрасту с беспокойным, некомфортным и одиноким странствием первого эпизода сновидения сновидец находится с группой. Контраст высвечивает перемену от первоначального паттерна изоляции и юношеского вызова к социализирующему влиянию взаимоотношений с другими людьми. Это подразумевает не только новую способность к связи с другими, но также и то, что его анима должна теперь функционировать лучше.

Сновидец устал, и сцена у ресторана отражает его потребность взглянуть на свои прежние установки в новом свете с надеж-

==143

дои обновить свои силы регрессией. Так и получается. Первое, что он видит, это афиша, представляющая героический персонаж, разыгрываемый юным героем — мальчиком из местной школы, играющим роль Персея. Затем он видит и самого героя, но уже не мальчиком, а мужчиной рядом со своим другом, который резко с ним контрастирует. Один одет в светло-серое, а другой, в черное, и оба могут быть узнаны — о чем я ранее уже говорил — как одна из версий Близнецов. Оба выступают как героические фигуры, отражающие противоположности это и альтер-эго, но появляющиеся в данном случае в гармонической и единой связи.

Ассоциации пациента подтвердили это предположение и сделали акцент на том, что фигура в сером представляет хорошо приспособленную земную установку к жизни, в то время как фигура в черном воплощает духовную жизнь, в том смысле, в каком священнослужители носят черное одеяние. То, что на них были надеты шляпы (а теперь и сновидец нашел свою собственную), указывает на достижение относительной зрелости. Такой зрелости, которой сновидцу, как личности, недоставало в ранние юношеские годы, когда «трикстеризм» все еще цепко держал его в своих «объятиях», несмотря на весь идеалистический образ самого себя, как искателя мудрости.

Его ассоциация с греческим героем Персеем вызывала любопытство и доказывала особую значимость, поскольку здесь обнаруживалась грубая неточность. Оказалось, сновидец думал, что Персей был героем, который убил Минотавра и с помощью клубка ниток, данного Ариадной вышел из Критского лабиринта. Когда он, по моей просьбе записывал для меня его имя, то сам обнаружил свою ошибку — это был Тезей, а не Персей,— и эта ошибка вдруг стала значимой,что часто случается с явлениями такого рода, поскольку обратила его внимание на то, что общего имели оба эти героя. Каждый из них должен был преодолеть свой страх перед бессознательными демоническими материнскими силами и каждый должен был освободить от этих сил одинокую юную женскую душу.

Персей должен был отрезать голову Медузы Горгоны, чей ужасающий вид и змеиные волосы превращали всех, кто посмел вглядеться в них, в камень. Затем он должен был победить дракона, сторожившего Андромеду. Тезей воплощал юный патриархаль

==144

ный дух Афин, который должен был смело противостоять ужасу Критского лабиринта с его чудовищным обитателем, Минотавром, в свою очередь символизировавшим нездоровый упадок матриархального Крита. (Во всех культурах лабиринт сохраняет значение запутывания и приведения в беспорядок мира матриархального сознания; он может быть пройден только теми, кто готов к особому посвящению в таинственный мир коллективного бессознательного). Преодолев эту опасность, Тезей спас Ариадну, девушку, оказавшуюся в беде.

Это спасение символизирует освобождение фигуры анимы из пожирающего аспекта материнского образа. Пока этого не произошло, мужчина не может достичь своей первой способности оказываться в связи с женщиной. Тот факт, что этот мужчина потерпел фиаско в деле правильного отделения анимы от матери, выявился в другом сне, в котором он столкнулся с драконом — символическим образом «пожирающего» аспекта его привязанности к своей матери. Этот дракон преследовал его, и, поскольку у сновидца не было оружия, то он испытал все ужасы такой схватки.

Знаменательно, однако, что в этом сне появилась его жена, и ее появление сделало дракона в какой-то степени менее угрожающим. Эта перемена в сновидении показала, что в своем браке сновидец был запоздало охвачен привязанностью к своей матери. Другими словами, ему предстояло найти способ к освобождению психической энергии, завязанной на отношении мать — сын, с тем, чтобы достичь более взрослого взаимоотношения с женщинами; а в более широком смысле и со всем взрослым сообществом, как целым. Битва Герой — Дракон является символическим выражением этого процесса «роста».

Но в задачу героя включена цель, выходящая за рамки биологического и супружеского (семейного) приспособления. Она включает и освобождение анимы, как такого внутреннего компонента психического, который необходим для любого подлинно творческого достижения. В данном случае необходимо угадать вероятность такого последствия или результата, поскольку в сновидении об индийском странствии об этом прямо ничего не говорится. Но я уверен, что он мог бы подтвердить мою гипотезу: его путешествие на холм и зрелище мирной гавани и приморского городка как за-

==145

ветной цели содержит в себе глубокое и богатое обещание, а именно, что он мог бы открыть свою подлинную анима-функцию. Он мог бы быть вылеченным от своего раннего чувства негодования по поводу отсутствия защиты (дождевика) от женщины во время путешествия через Индию. (В сновидениях города с выразительным смыслом часто могут оказываться символами анимы). Своим контактом с подлинным архетипом героя мужчина обеспечил себе безопасность и обрел новую кооперативную и связанную с группой установку. Естественно, что за этим последовало ощущение восстановления сил. Он вскрыл новый источник силы, каковым является архетип героя; прояснил и развил ту часть самого себя, которая символизировалась женщиной; и путем героического действия своего эго освободил себя от своей матери.

Этот и многие другие примеры мифа о герое в современных сновидениях показывают, что эго в качестве героя по большей части выступает как носитель культуры, нежели в образе эгоцентрического эксгибициониста. Даже Трикстер, несмотря на свой вводящий в заблуждение или безрезультатный способ действия, оказывается содействующим помощником в том космосе, который представлен первобытному человеку. В мифологии Навахо, в виде койота, он бросил звезды в небо, совершив акт творения, создал необходимость случайной смерти, а в мифе о непредвиденности случая помог провести людей сквозь полый тростник, дав им, тем самым, возможность проскочить из одного мира в другой, расположенный выше, где они нашли спасение от угрозы наводнения.

Здесь мы сталкиваемся с намеком на ту форму творческой эволюции, которая начинается с откровенно детоподобного досознательного или животного уровня существования. Четкое и ясное восхождение это к эффективному сознательному действию становится очевидным у «настоящего» культурного героя (culture-hero). Как и у всех прочих, детское или юношеское эго героя освобождается от давления родительских экспектаций и становится индивидуальным. Как часть подобного возрастания сознания происходит длящаяся бесконечно долго битва героя и дракона, битва, которая возобновляется вновь и вновь, освобождая энергию для осуществления множества человеческих задач, образующих культурный паттерн из первичного хаоса.

==146

Когда подобная деятельность протекает успешно, мы видим образ героя во всей его широте; он возникает в виде специфической силы эго (или, выражаясь в терминах коллективного, племенной идентичности), не имеющей дальнейшей необходимости побеждать чудовищ и гигантов. Эта сила достигла того уровня, на котором ее глубинное начало может быть персонализировано. «Женская составляющая» больше не возникает в сновидениях в виде дракона, а выступает уже как женщина; аналогичным образом, «теневая» сторона личности принимает менее угрожающую форму.

Обсуждаемое можно продемонстрировать сновидением мужчины в возрасте около пятидесяти лет. Всю свою жизнь он страдал от периодических приступов беспокойства и тревоги, связанных с боязнью неудачи (изначально вызванной сомневающейся матерью). Однако его реальные достижения, как в профессии, так и в личных отношениях, выглядели весьма выше среднего. В сновидении появился его девятилетний сын в образе молодого человека в возрасте 18 или 19 лет, одетый в светящиеся доспехи средневекового рыцаря. Молодому человеку предстояло сразиться с полчищем людей в черных одеждах, что он сам вначале и собирался сделать. Но затем он внезапно снял свой шлем и улыбнулся предводителю угрожавшей ему несметной толпы; стало ясно, что в сражение они не ввяжутся, а станут друзьями.

Сын в сновидении — это собственное юношеское эго данного мужчины, постоянно ощущавшего угрозу, которая исходила от тени в форме сомнений по поводу самого себя. Он, в некотором смысле, всю свою зрелую жизнь вел успешную кампанию против этого противника. Теперь же, отчасти путем реальной поддержки в форме созерцания своего сына, растущего вне подобных сомнений, но, главным образом, формируя подходящий образ героя наиболее близкого его собственному представлению (паттерну) о внешней среде, сновидец убеждается, что дальнейшей необходимости борьбы с тенью уже нет; он может ее принять. Это как раз то, что символизируется эпизодом улыбки и установления дружеских отношений. Сновидец больше не побуждаем к состязательной борьбе за индивидуальное превосходство, а призван культурной задачей к образованию демократического сообщества. Такой вы-

==147

вод, достигаемый в установлении полноты жизни, выводит за пределы героической задачи и ведет к собственно зрелой установке.

Подобная перемена, однако, не происходит автоматически. Она требует определенной фазы перехода, выражаемой в разнообразных формах архетипа инициации (посвящения).

==148

Архетип посвящения

В психологическом смысле образ героя не следует рассматривать как идентичный самому эго. Лучше всего его представить как символическое средство, с помощью которого эго отделяет себя от архетипов, внесенных родительскими образами из раннего детства. Д-р Юнг предположил, что любое человеческое существо изначально обладает чувством целостности, мощным и полным ощущением Самости. И уже из Самости — психической целостности — появляется индивидуализированное эго-сознание в форме подрастающего индивида.*

В течение ряда последних лет (конец 50-х годов — прим. переводчика) в работах ряда последователей Юнга началось документирование серий событий, с помощью которых на этапе перехода от младенчества к детству и далее подростковому периоду возникает индивидуальное эго. Это возникновение никак не может всецело пройти без серьезного ущерба для изначального чувства целостности. И эго должно постоянно возвращаться к восстановлению своих отношений с Самостью с тем, чтобы поддерживать состояние психического благополучия.

Мой собственный опыт показывает, что миф о герое есть первая стадия в дифференциации психического. Я предположил, что, по всей видимости, необходимо пройти через четырехчастный цикл, на котором эго ищет достижения своей относительной независимости от первоначального состояния целостности. Пока не достигнута некоторая степень или мера независимости, индивид неспособен связать себя со своим взрослым окружением. Но сам по себе миф о герое еще не гарантирует, что наступит такое освобождение. Он лишь показывает, насколько освобождение вообще возможно, в результате чего эго может достичь сознания. Еще остается проблема поддержки и развития этого сознания значимым

Изучение Юнгом инициации изложено им в работе «Аналитическая психология и мировоззрение (Weltanschauung)» CW8. Русский перепад см. сб. Аналитическая психология Прошлое и настоящее. Сост. В.В.Зеленский и А.М Руткевич. М Мартис, 1996.

==149

образом, чтобы индивид мог жить с пользой для себя и других и смог достичь необходимого ощущения само-отличия в обществе.

Древняя история и ритуалы современных первобытных общин дают нам богатый материал о мифах и ритуалах инициации, в которых молодые юноши и девушки отлучаются от своих родителей и принудительно делаются членами своего клана или племени. Но в производстве подобного разрыва с миром детства наносится ущерб изначальному родительскому архетипу, и этот ущерб должен быть по возможности максимально смягчен или нейтрализо-

Тотем первобытного племени (очень часто это — животное) символизирует собой тождество каждого члена племени с данной племенной единицей. Австралийский абориген. имитирующий в ритуальном танце своего племенного тотема — птицу эму.

==150

В Новое время многие группы используют чем-то напоминающих тотема животных в качестве своих эмблем: (вверху) геральдический лев, являющийся частью бельгийского герба, на аллегорической карте Бельгии 17-го столетия. Внизу — сокол в качеств талисмана футбольной команды американской военно-воздушной академии.

==151

ван исцеляющим процессом ассимиляции в жизнь группы. (Тождество группы и индивида зачастую символизируется тотемным животным). Таким образом, группа осуществляет требование ущербленного архетипа и становится своего рода вторым родителем, которому символически пожертвован молодой инициируемый, только-только вступающий в новую жизнь.

В этой «решительной церемонии, очень напоминающей жертвоприношение силам, которые могли бы увлечь — или удержать — молодого человека назад», как указывает д-р Юнг, мы видим, что сила изначального архетипа не может быть вечно самодовлеющей, равно как не может проявляться в виде битвы героя с драконом без калечащего чувства отчуждения от плодотворных сил бессознательного- Мы видели в мифе о Близнецах, как их гордыня, выражающая чрезмерное отделение эго от Самости, была скорректирована их страхом перед возможными последствиями, страхом, который отшвырнул их назад в гармоническое взаимоотношение эго-Самость.

В племенных сообществах такой «церемонией» является ритуал инициации (посвящения), который наиболее эффективно разрешает проблему. Этот ритуал уводит новообращаемого к глубочайшим уровням первоначальной тождественности мать-ребенок или идентичности эго-Самость, принуждая его, таким образом, пережить символическую смерть. Другими словами, его идентичность оказывается временно разорванной на части, расчлененной или растворенной в коллективном бессознательном. Из этого состояния он затем церемониально избавляется ритуалом нового рождения. Это первый акт подлинной консолидации эго с большей группой, выраженной как тотем, клан или племя (или же соединение всех трех).

Ритуал, реализуемый в племенных группах или в более сложных общественных образованиях, неизменно содержит в себе обряд смерти и возрождения, обеспечивающий новообращаемому «прохождение» из одной стадии в другую, будь это путь из раннего детства в юношество или же из ранней юности в позднюю и далее в зрелость.

Посвятительные .(инициирующие) обряды не ограничиваются, конечно, психологией юности. Каждая новая фаза развития на протяжении всей жизни индивида сопровождается повторением

==152

первоначального конфликта между требованиями Самости и претензиями эго. Фактически, наиболее остро этот конфликт может возникать на этапе перехода от ранней зрелости к среднему возрасту (между 35 и 40 годами в обществах с западной культурой). Переход от среднего возраста к пожилому также вновь создает потребность в утверждении различия между эго и всеобщим психическим (total psyche); герой получает свой последний призыв действовать в защиту эго-сознания против приближающегося распада жизни и смерти.

В эти критические периоды архетип посвящения очень сильно активизирован, обеспечивая значимый переход, который предлагает нечто более духовно удовлетворяющее, чем юношеские обряды с их сильным привкусом мирского. Архетипические паттерны инициации, в религиозном смысле известные с древнейших времен как «мистерии», вплетены в текстуру всех экклезиастических (церковных) ритуалов, требующих особого вида поклонения в момент рождения, брака или смерти.

Как в нашем исследовании мифа о герое, так и в изучении посвящения соответствующие примеры следует искать в субъективных переживаниях современных людей и, в особенности, у тех, кто прошли через анализ. Не удивительно, что именно здесь, в бессознательном того или иного человека, ищущего помощи от доктора, который специализируется на психических расстройствах, и должны появиться образы, повторяющие основные паттерны посвящения, какими мы их знаем из истории.

Возможно, наиболее общей из всех тем, обнаруженных у молодых людей, является трудное испытание или испытание их силы. Оно может оказаться идентичным отмеченным нами иллюстрациям мифа о герое в сновидениях нынешних людей, как например, матросу, вынужденному подчиниться физическому наказанию и смириться с ненастной погодой или мужчине без дождевика, ищущему доказательств своей пригодности, представленных в его странствии по Индии. Тема физического страдания, ведущего к своему логическому завершению, видна также и в первом рассмотренном нами сновидении, когда красивый молодой человек приносит себя в жертву на алтаре. Такая жертва очень напоминает приближение к инициации, хотя, собственно, факт ее реализации еще

==153

не совсем ясен. «Красивый молодой человек» предстал как завершение героического цикла, освобождающего путь к новому этапу.

Существует одно впечатляющее различие между мифом о герое и самим обрядом посвящения. Хрестоматийные героические фигуры истощают свои силы в достижении необходимой цели, и они добиваются успеха даже и в том случае, если тотчас же будут наказаны или убиты за свое высокомерие. В противоположность этому новопосвящаемый в обряд инициации призывается оставить волевое устремление и всякое иное желание и полностью подчиниться неизбежности сурового испытания. Он должен быть добровольно готов пережить это испытание без всякой надежды на успех. Фактически, он должен быть готов умереть; и хотя символически его суровое испытание может быть сравнительно легким (краткосрочное воздержание от пищи, выбивание зуба или нанесение татуировки) или мучительным (болезненная операция обрезания, нанесение насечек и разрезов на теле и другие увечья), сама цель всегда остается той же самой: создать символическое настроение смерти, из которого может возникнуть символическое настроение возрождения.

Молодому человеку 25 лет приснилось, что он взбирается на гору, на вершине которой устроено нечто вроде алтаря. Рядом с алтарем он видит саркофаг со статуей, изображающей его самого. Затем появляется священник в покрывале, который несет кусок материи с сияющим живым солнечным диском на ней. (Обсуждая позже этот сон, молодой человек сказал, что залезание на гору напомнило ему то усилие, которое он делал в своем анализе, чтобы достичь самосовершенства). К своему удивлению, он обнаружил себя мертвым и вместо чувства достигнутого результата или исполненности задачи почувствовал утрату и страх. Но затем появилось ощущение силы и омоложения, словно он искупался в теплых лучах этого солнечного диска.

Данный сон весьма кратко демонстрирует то различие, которое необходимо сделать между инициацией и мифом о герое. Само действие залезания на гору предполагает, по всей видимости, испытание силы: собственно, это и есть желание достичь эго-сознания в героической фазе юношеского развития. Пациент, очевидно, думал, что его вхождение в терапию сходно с другими испыта

==154

ниями на мужественность, а к последним он относился состязательным образом, характерным в нашем обществе для людей молодых. Но сцена у алтаря исправила это ошибочное предположение, указав ему, что его задача прежде всего подчиниться силе, гораздо более могущественной, чем он сам. Он должен был в символической форме увидеть себя как бы мертвым и погребенным (саркофаг), что само по себе есть напоминание об архетипической матери, как первоначальном вместилище всей жизни. Только таким актом подчинения он может пережить и возрождение. Укрепляющий силы ритуал приводит его снова к жизни в форме символического сына Солнца-Отца.

Здесь вновь могла бы возникнуть путаница с героическим циклом — с Близнецами, «детьми Солнца». Но в данном случае у нас нет указания на то, что инициирующая воля перехитрит самое себя. Вместо этого, переживая обряд смерти и возрождения, сновидец получил урок скромности и смирения, отметивший его переход от юности к зрелости.

Сообразно своему хронологическому возрасту он уже должен был совершить такой переход, но затянувшийся период задержки в развитии не позволял ему это сделать. Промедление довело его до невроза, из-за чего он был вынужден прибегнуть к лечению, и сновидение дало ему тот же самый мудрый совет: попасть в руки любого хорошего племенного лекаря,— он должен перестать взбираться на гору, дабы продемонстрировать свою силу и подчиниться осмысленному ритуалу посвятительного изменения, который наполнил бы его новой моральной ответственностью зрелости.

Тема подчинения как существенной установки по отношению к продвижению к успешному ритуалу инициации ясно просматривается и в случае девочек или женщин. Обряд их перехода изначально подчеркивает органически присущую им пассивность, и это подкреплено и физиологическим ограничителем их автономии: менструальным циклом. Существует предположение, что менструальный цикл действительно может быть главной частью инициации с точки зрения женщины, поскольку он имеет силу будить глубочайшее ощущение повиновения творческой жизненной силе, довлеющей над ней. Таким образом, женщина с готовностью отда-

==155

ется своей женской функции, подобно мужчине, который отдается приписанной ему роли в общественной жизни своей группы.

С другой стороны, женщина в не меньшей степени, нежели мужчина, проходит через инициирующее испытание силы, приводящее ее к окончательной жертве во имя переживания нового рождения. Эта жертва дает женщине возможность освободиться от запутанности личностных отношений и готовит ее к более сознательной роли в качестве индивида, обладающего своим собственным правом. Мужская же жертва заключается в добровольном отказе от своей священной независимости: он оказывается более сознательно связанным с женщиной-

Здесь мы приближаемся к аспекту инициации, который знакомит мужчину с женщиной, а женщину с мужчиной в том отношении, в котором возможна определенная коррекция исходной оппозиции мужское-женское. Мужское знание (Логос) сталкивается с женским связующим началом [relatedness] родственности (Эрос), и их союз представлен в виде символического ритуала священного брака, составляющего сердцевину инициации, ведущей свое начало от религиозных мистерий античности. Но для современного человека понять и усвоить это чрезвычайно трудно, и порой требуется какой-то жизненный кризис, помогающий подобному осознанию.

Некоторые пациенты рассказывали мне сновидения, в которых мотив жертвы был объединен с мотивом священного брака. Один из снов принес молодой человек, влюбившийся, но не готовый жениться из-за страха, что брак может стать своего рода тюрьмой, властвовать в которой будет фигура матери. В детстве его мать имела на него сильное влияние, аналогично вела себя и теща по отношению к своей дочери. Отсюда напрашивался вывод: а не стала бы и его жена доминировать над ним, повторяя верховодство матерей над своими детьми?

В своем сне молодой человек был вовлечен в ритуальный танец с другим мужчиной и двумя женщинами, одна из которых была его невестой. Остальные мужчина и женщина, муж и жена, выглядели старше и впечатляли сновидца постольку, поскольку, несмотря на свою близость друг к другу, имели возможность для выражения своих индивидуальных различий и не проявляли собственнических наклонностей. В таком выражении оба они вопло

==156

щали брачный союз, не понуждавший к неуместным ограничениям в развитии индивидуальности обоих партнеров. И если бы он имел возможность достичь такого состояния, то в этом случае женитьба стала бы для него приемлемой.

В ритуальном танце каждый мужчина смотрел в лицо женщине-партнеру, и все четверо находились по углам квадратной танцевальной площадки. По мере того, как они танцевали, становилось очевидным, что все действие напоминает также и танец с мечом. Теперь уже в руке у каждого танцора был маленький меч, с которым тот или та совершали замысловатые арабески, двигая руками и ногами в череде движений, символизировавших попеременно импульсы агрессии и повиновения друг другу- В заключительной сцене танца все четыре танцора должны были вонзить свои мечи в свою грудь и умереть. И только сам сновидец в последний момент отказался совершить самоубийство и остался стоять один, когда все остальные упали. Он чувствовал глубокий стыд за свою трусливую неудачу:-неспособность принести себя в жертву наряду с другими.

Этот сон привел моего пациента к размышлениям о готовности изменить свою установку в жизни. Он был эгоистичным человеком и искал иллюзорной безопасности и личной независимости, но внутренне оставался под влиянием страхов, вызванных детской подчиненностью своей матери. Ему требовался вызов его зрелости для прозрения того, что пока он не пожертвует своим детским разумом, он будет оставаться «белой пристыженной вороной». Сновидение и его смысл, открывшийся позже, рассеяли все его сомнения. Он прошел через символический обряд,благодаря которому оставил свою исключительную автономию и принял совместную жизнь в кооперативной и, отнюдь, не героической форме. Молодой человек женился и обрел соответствующее осуществление своих желаний во взаимоотношениях с женой. Брак вовсе не повредил его результативности в обществе, но, напротив, весьма ей способствовал.

Отвлекаясь от возможного невротического страха, который невидимые отцы и матери оставляют незамеченным за брачной завесой, следует отметить, что даже вполне нормальный молодой человек имеет все основания чувствовать страх по отношению к

==157

брачному обряду. В сущности, это женский обряд инициации, и в нем мужчина может и вынужден ощущать все что угодно, кроме чувства героя-завоевателя, героя-победителя. Неудивительно, что в племенных сообществах мы встречаем такие противофобические обряды, как похищение или насилие невесты. Подобные вещи позволяют мужчине оставаться верным остаткам своей героической роли в тот самый момент, когда он вынужден подчиниться своей невесте и взять на себя ответственность за брак.

Но тема брака является образом столь универсальным, что здесь мы имеем дело с гораздо более глубоким смыслом. Брак — это приемлемое, даже необходимое символическое обнаружение женского компонента в собственной психике мужчины, равно как и приобретение реальной жены. Поэтому мужчина может столкнуться с этим архетипом в любом возрасте в виде реакции на соответствующий стимул.

Но не все женщины, однако, относятся с доверием к своему женскому положению. Женщина-пациент, не получившая удовлетворения в своей профессиональной карьере, которой она была вынуждена пожертвовать ради нелегкого и короткого брака, видела сон, где она стояла на коленях напротив мужчины, тоже стоявшего на коленях. Мужчина держал кольцо и собирался надеть его на ее палец, но она протянула безымянный палец правой руки (не левой, как положено у православных) с большим напряжением,— очевидно сопротивляясь этому обряду брачного союза.

Нетрудно было указать ей на эту многозначительную погрешность. Вместо того, чтобы протянуть безымянный палец левой руки, что указывало бы на принятие сбалансированного и естественного отношения с мужским началом, она предположила — неверно — что должна целиком отдать свою сознательную самобытность и индивидуальность (то есть правую сторону) на службу мужчине. Фактически же замужество требовало от нее разделить с ним лишь подсознательное, естественную (то есть левостороннюю) часть ее самой, в которой принцип союза имел бы символическое, а не буквальное или абсолютное значение. Ее страх был страхом женщины, боящейся потерять свою индивидуальность в сильном патриархальном браке, сопротивляться которому эта женщина имела все основания.

==158

Тем не менее священный брак как архетипическая форма имеет особо важное значение для психологии женщин, поэтому они готовятся к нему во время своего девичества, переживая многие предшествующие события, носящие инициирующий характер.

==159

Красавица и зверь

В обществе европейского типа девочки разделяют интерес к мужским мифам о герое, потому что, как и мальчики, они также должны развивать надежную и прочную эго-идентичность и приобретать знание. Но существует еще и более древний слой разумной жизни, который, по всей видимости, выходит на поверхность в их чувствах с целью обратить девочек в женщин, а не в копию мужчин. Когда такое древнее содержание психического начинает заявлять о своем появлении, современная молодая девушка или женщина может его подавить, поскольку оно угрожает отрезать ее от эмансипированной дружбы и возможности десексуализированного состязания с мужчинами, что стало возможным в нынешних условиях жизни.

Это подавление может протекать столь успешно, что какое-то время девушка способна поддерживать идентификацию с мужскими интеллектуальными целями, которые она усвоила в школе или колледже. Даже когда она выходит замуж, то сохраняет некоторую иллюзию свободы, несмотря на показной акт подчинения архетипу брака с его подразумеваемым предписанием становиться матерью. И так уж получается, что сегодня мы достаточно часто наблюдаем, как этот конфликт заставляет молодую женщину, в конце концов, вновь обнаруживать свою похороненную женственность, но уже в болезненной форме.

Я наблюдал пример подобного рода у одной молодой замужней женщины, детей еще не имевшей, но которая намеревалась в дальнейшем родить одного или двух, поскольку от нее этого ожидали. В то же время ее сексуальное поведение было неудовлетворительным. Это огорчало и ее самое и ее мужа, хотя никаких объяснений этому они предложить не могли. Она закончила женский колледж с отличием и наслаждалась жизнью в интеллектуальном общении со своим мужем и другими мужчинами. Довольно долгое время все шло хорошо, хотя порой она и испытывала приступы сильного гнева, и вела беседы в агрессивной манере, что от

==160

талкивало мужчин, а ей самой доставляло невыносимое чувство неудовлетворенности.

В это время у нее случился сон, показавшийся ей столь значительным, что для его истолкования она стала искать профессионального совета. Ей снилось, что она стояла в очереди из молодых женщин, таких же по возрасту, как и она. Когда же она заглянула вперед, туда, куда двигалась очередь, то увидела, что каждой, становившейся первой в очереди, отрубали голову на гильотине. Не испытывая страха, сновидица осталась в очереди, смиренно поджидая своего часа.

Я объяснил ей значение сна: она была готова уступить привычке «жить своей головой» и была готова научиться давать свободу своему телу обнаруживать его естественную сексуальную реакцию, способствуя тем самым осуществлению его биологической роли в материнстве. Сон выразил это в необходимости осуществить решительную перемену в жизни,— пожертвовать «мужской» героической ролью.

Как и следовало ожидать, эта образованная женщина достаточно легко на интеллектуальном уровне восприняла такое истолкование; она стала пытаться изменить себя и стать более кроткой и смиренной. Эмоционально ее жизнь улучшилась, и впоследствии она стала матерью двух вполне нормальных детей По мере того, как она лучше узнавала себя, она стала понимать, что для мужчины (или для маскулинно натренированного разума у женщины) жизнь представляется чем-то вроде крепости, которую необходимо взять приступом, реализовав свою героическую волю; но для женщины ощущение правоты в жизни наилучшим образом реализуется в процессе утраты иллюзий и чувственного пробуждения.

Универсальный миф, выражающий подобный вид пробуждения, содержится в сказке «Красавица и Зверь» (на русском языке эта сказка под названием «Красотка и чудовище» помещена в приложении к сборнику сказок Шарля Перро «Сказки матушки Гусыни или Истории и сказки былых времен с поучениями», М., Правда, 1986; русский вариант — сказка «Аленький цветочек»* —

Психоана^ттическии раюор русского варианта сказки ("Аленький цветочек") см в соответсемощеи статье ЛИ Куликова Российский психоаналитический вестник, 3-4 1994, с 123-130

==161

прим- переводчика). Наиболее известная версия этой истории повествует о том, как Красавица, младшая из четырех дочерей, была любимицей у отца из-за своего бескорыстного нрава- Она просит у отца всего лишь белую розу, тогда как другие дочери требуют гораздо более дорогих подарков, и при этом осознает лишь внутреннюю искренность своего чувства. Она не подозревает, что подвергает жизнь отца опасности, а вместе с этим и свои идеальные отношения с ним. Отец похитил белую розу из роскошного сада, принадлежащего Зверю. Зверь страшно разгневан и требует, чтобы отец в течение трех месяцев пришел с повинной для понесения наказания, скорей всего, смерти.

(Позволив отцу вернуться домой и дав ему отсрочку наказания, Зверь играет явно не свойственную ему роль,— он даже предлагает послать и сундук с золотом вслед за возвращающимся домой отцом. Зверь выглядит одновременно жестоким и добрым, об этом говорит и сам отец).

Красавица настоятельно просит понести наказание вместо отца и по истечении трех месяцев отправляется к Зверю в его роскошный замок. Там ей предоставлена роскошная комната, в которой она живет без всяких хлспот и страха, исключая случайные посещения ее Зверем, появляющимся с одной постоянной просьбой: выйти за него замуж. Она всякий раз отказывает. Как-то раз, глядя в волшебное зеркал? и увидев, что ее отец лежит больной, она просит Зверя позволить ей вернуться в отчий дом ухаживать за отцом, обещая вернуться через неделю. Зверь разрешает ей отлучиться на неделю, но говорит, что умрет, если она его бросит.

Дома ее лучезарное присутствие доставляет радость отцу и зависть сестрам, замыслившим заговор с целью задержать Красавицу дольше оговоренного ее Зверем срока. В какой-то момент Красавица видит сон, в котором Зверь в отчаянии умирает. Она осознает, что перебрала отпуденное ей время и возвращается с желанием воскресить Зверя к хизни.

Она встречает совершенно забытого умирающего безобразного Зверя и начинает ухажигать за ним. Зверь рассказывает, что совершенно не мог жить без нее, но теперь он умирает счастливым, поскольку она вернулас>- Красавица осознает, что тоже не может жить без Зверя, поскочьку влюбилась в него без памяти.

==162

Она говорит ему об этом и обещает стать его женой, если только он не умрет.

В этот момент замок наполняется сиянием света и звуками музыки, а Зверь тотчас же исчезает. На его месте появляется прекрасный принц, который говорит Красавице, что он был заколдован ведьмой и превращен в Зверя. Заклятие действовало до тех пор, пока красивая девушка не полюбила Зверя за его доброту.

В этой истории, если раскрыть ее символизм, видно, что Красавицей может быть любая молодая девушка или женщина, обретшая тесную эмоциональную связь со своим отцом, благодаря своей духовной природе. Ее доброта и великодушие символизируются просьбой о белой розе, но в существенном повороте значения ее бессознательное намерение заключается в стремлении отдать себя и своего отца во власть принципа, выражающего не только великодушие и доброту, но жестокость и доброту вместе. Иначе это выглядит так, как если бы она стремилась избавиться от любви, поддерживая свою исключительную целомудренную и нереальную установку.

Научившись любить Зверя, она пробуждается к силе человеческой любви, скрытой в животной (и поэтому несовершенной), но подлинно эротической форме. Можно предположить, что это есть пробуждение ее подлинной функции связующего родственного начала, позволяющего ей принять эротический компонент первоначального желания, подавленного из-за страха инцеста. Оставив своего отца, она должна была принять, так сказать, страх инцеста, позволить себе жить с его присутствием в своей фантазии до тех пор, пока не узнала животного человека и не обнаружила свою собственную подлинную реакцию на него, как женщина.

Этим путем она избавила себя и свой образ мужского от сил подавления, осознав свою способность доверять любви, как чему-то, что объединяет дух и природу в наилучшем смысле этих слов.

Сон эмансипированной женщины-пациента представил потребность убрать этот страх инцеста, страх очень реальный в мыслях моей пациентки из-за очень близкой связи отца с ней, развившейся после смерти его жены. Во сне ее преследовал разъяренный бык. Вначале она убегала, но затем поняла, что это бесполезно. Она упала на землю, и бык оказался над ней. Оставалась, как она знала, единственная надежда — это спеть быку, и когда дрожащим

==163

голосом она начала свое пение, бык успокоился и стал лизать ее руку. Анализ сна показал, что теперь она могла учиться общению с мужчинами в более уверенной женской манере,— не только сексуально, но и эротически в более широком смысле связующего начала [relatedness] на уровне своего сознательного Я.

Но в случаях женщин постарше тема Зверя может не указывать на потребность искать ответ на фиксацию на своем отце или ослаблять сексуальный запрет, или что-либо другое, что может увидеть в этом мифе психоаналитически мыслящий рационалист. Фактически, это может быть выражением определенного вида женской инициации, например, началом менструальных циклов на этапе ранней юности, но инициация может наступить в любом возрасте, когда нарушается союз духа и телесной природы.

Одна женщина в возрасте обычных менопауз рассказала о следующем сне: Я нахожусь вместе с несколькими незнакомыми мне женщинами. Мы спускаемся по лестнице в незнакомом довольно странном доме и вдруг натыкаемся на каких-то нелепых «приматовмужчин» со злыми лицами в меховой одежде с серыми и черными кольцами, хвостатых, ужасных и злобно смотрящих на нас. Мы оказываемся полностью в их власти, но внезапно я чувствую, что единственное, позволяющее нам спастись,— это не паниковать, не бежать или бороться, а отнестись к этим существам по-человечески, попытаться помочь им осознать свою наилучшую сторону. И как только один из этих «приматов-мужчин» подходит ко мне, я приветствую его на манер танцевального партнера и начинаю с ним танцевать.

Затем меня наделяют сверхъестественной целительной силой, и тотчас же рядом оказывается какой-то мужчина, пребывающий на пороге смерти. У меня есть нечто вроде птичьего пера или птичьего клюва, через который я вдуваю воздух в его ноздри, и мужчина вновь начинает дышать.

На протяжении ряда лет своего замужества — появления и воспитания детей — эта женщина была вынуждена пренебрегать своим творческим даром писательницы, даром, который в свое время принес ей пусть небольшую, но подлинную известность. К моменту ее сна она попыталась заставить себя работать снова, од

==164

новременно безжалостно критикуя за свою неспособность стать более лучшей матерью, женой, другом. Этот сон высветил ее проблему в контексте других женщин, которые могли бы осуществить сходный переход, погружение или спуск,— что демонстрирует сон,— на более низкие уровни «странного незнакомого дома» с более высокой сознательной сферы. Это, как можно догадаться, есть вход в какой-то значимый аспект коллективного бессознательного с его требованием принять мужской принцип в виде животного-мужчины; похожую героическую клоунообразную фигуру Трикстера мы встретили в начале первобытных героических циклов.

Для сновидицы установление отношений с «приматом-мужчиной» и гуманизация его путем извлечения из него всего самого наилучшего означает, что она должна прежде всего принять некий непредсказуемый элемент своего природного творческого духа. Овладев им, она смогла бы разорвать условные путы своей жизни и научиться писать в иной манере, более присущей ей во второй половине ее жизни.

То, что этот творческий дух связан с мужским началом продемонстрировано во втором эпизоде сна, где сновидица приводит в чувство мужчину, вдувая ему в ноздри воздух с помощью какого-то приспособления наподобие птичьего клюва. Такая дыхательная (pneumatic) процедура указывает прежде всего на потребность в возрождении духа, чем на принцип эротической теплоты. Этот символизм известен во всем мире: ритуальное действие приносит творческое дыхание любому новому достижению.

Сон другой женщины подчеркивает «природный» аспект Красавицы и Зверя: Что-то наподобие большого желто-черного насекомого с вертящимися винтообразными ногами летает по комнате, возможно оно заброшено ветром сквозь окно. Затем насекомое становится подозрительным животным с полосатым — желтым и черным — телом, напоминая тигра с лапами похожими на медвежьи и в то же время почти человеческими, и с остроконечной как у волка мордой. Я знаю, что это существо может свободно бегать и вредить детям. Воскресный полдень, и я вижу маленькую девочку в белом платье, идущую по дороге в воскресную школу. Я должна вызвать полицию, чтобы ей помочь.

==165

Но затем я вижу, как это существо сделалось отчасти женщиной, а отчасти осталось животным. Оно подлизывается ко мне, ищет ласки и любви. Я чувствую, что и сама ситуация в чем-то сказочная или это сон, но я знаю, что только доброта может изменить это существо. Я пытаюсь нежно обнять его, но не могу все это вынести, и отталкиваю существо прочь. Тем не менее, у меня остается чувство, что мне следует держаться к нему поближе, попытаться привыкнуть и может быть однажды даже и поцеловать.

Здесь в отличие от предыдущей мы имеем другую ситуацию. Эта женщина слишком сильно увлеклась мужской творческой функцией в ней самой, что сделалось для нее навязчивой умственной, то есть, буквально, «возникающей из воздуха», озабоченностью. Естественно, что это стало препятствовать исполнению ее супружеской функции. (В связи со сновидением она заявила: «Когда мой муж приходит домой, моя творческая ипостась уходит в подполье, и я становлюсь сверхорганизованной домашней хозяйкой»). Ее сновидение демонстрирует это неожиданное превращение, когда ее дух оказывается женщиной, которую ей предстоит принять и культивировать в себе. На этом пути она может гармонизировать свои творческие интеллектуальные интересы с теми инстинктами и влечениями, которые позволяют ей поддерживать теплые отношения с другими людьми.

Сюда включается и новое принятие двойного принципа жизни в природе, принципа, который жестокий и добрый, или для ее случая, в особенности, безжалостно рискованный и одновременно смиренный и творчески одомашненный. Указанные противоположности вряд ли можно примирить, исключая разве что высоко апробированный психологический уровень осознания, и, конечно, они оказались бы вредными для невинного ребенка, одетого для посещения воскресной школы.

Истолкование уместное в случае этого женского сна сводится, в краткой форме, к необходимости преодоления некоторого чрезвычайно наивного образа самой себя. Сновидица должна быть готова объединить всю полярность своих чувств,— точно так же как Красавица должна была уступить свою невинность веры в отца, который не смог дать ей чистую белую розу своего чувства без того, чтобы не пробудить благодетельную ярость Зверя.

==166

Орфей и сын человека

«Красавица и Зверь» — это сказка о свойствах дикого цветка, неожиданно возникающего перед нами и создающего в нас столь естественное ощущение чуда, что мы какое-то время не замечаем его принадлежность к определенному растительному классу, роду и виду. Само зримое переживание тайны этой растительной истории дает универсальную основу не только для мифа, но и для ритуалов, в которых этот миф выражен или из которых он и происходит.

Собственно, сама ритуальная форма и миф, выражающий данный психологический опыт, представлены в греко-римской религии Диониса и его преемнике — орфической религии. Оба религиозных начала предусматривали весьма важные инициации, известные как «мистерии». Они-то и вывели на передний план символы, связанные с бого-человеком андрогинного типа, который, как предполагалось, обладал глубоким пониманием животного и растительного мира и был знатоком посвящения в их секреты.

Дионисийская религия несла в себе оргиастические обряды, включавшие потребность в посвящении животной природе, телесному естеству и переживанию полной оплодотворяющей силы Матери-Земли. Инициирующим средством этого обряда перехода в дионисийском ритуале служило вино. Предполагалось обеспечивать символическое понижение сознания, необходимое для введения новообращаемого в строго охраняемые таинства природы, сущность которых выражалась символом эротического осуществления желаний: бог Дионис соединялся с Ариадной, своей супругой, в священной брачной церемонии.

Со временем ритуалы Диониса утратили свою эмотивную религиозную силу. Появилось близкое к восточному стремление к освобождению от исключительной озабоченности чисто природными символами жизни и любви. Дионисийство непрерывно сдвигалось от духовного к физическому и обратно, возможно, оказываясь слишком сумасбродным и беспокойным для душ более аскетичес-

==167

ких. Эти последние предпочитали переживать свои религиозные чувства и экстатические состояния более скрытым образом, в форме поклонения Орфею.

Вероятно, Орфей был фигурой исторической: певцом, пророком и учителем, ставшим мучеником. Его надгробный камень сделался местом массового поклонения, всеобщей святыней. Не удивительно, что ранняя христианская церковь увидела в Орфее прототип Христа. Обе религии сулили позднему эллинистическому миру обещание будущей божественной жизни. Поскольку священнослужители были не только людьми, но и посредниками между божественным и человеческой массой тогдашней гибнущей в дни

==168

Римской империи греческой культуры, то они всячески поддерживали эту страстную надежду на спасение в будущей жизни.

Слева — Орфей, зачаровывающий зверей своим пением (римская мозаика): вверху —убийство Орфея фракийскими женщинами (изображение на греческой вазе).

Однако, не следует забывать об одном важном различии между орфической религией и религией Христа. Даже обращенные в мистическую форму, орфические мистерии сохраняли старую дионисийскую религию живой. От полубога, в котором сохранялось наиболее значимое свойство религии, укорененное в искусстве землепользования, возникал духовный толчок, энергетический стимул. Это качество вело свое начало от древней схемы, паттерна богов плодородия, приходивших только на сезон,— другими словами, от века сохранялся повторяющийся цикл рождения, роста, полноты, зрелости, обилия и разложения (гниения, смерти).

Христианство, с другой стороны, упразднило сами мистерии. Христос оказался продуктом и преобразователем патриархальной, кочевой, пастушеской религии, чьи пророки представляли своего Мессию как бытие божественного происхождения. Сын Человека, хотя и рожденный земной Девой, нес свое начало от небес, откуда

==169

он появился в акте божественного воплощения в человека. После своей смерти он возвратился вновь на небеса,— но вернулся править раз и навсегда одесную от Господа (по правую руку) вплоть до Второго Пришествия, «когда мертвые восстанут».

Конечно, аскетизм ранних христиан не сохранился. Память о циклических мистериях преследовала последователей христианства до такой степени, что Церковь, в конце концов, была вынуждена ввести в свои ритуалы ряд практик из языческого прошлого. Наиболее значимые из них можно обнаружить в древних записях о совершавшемся в Святую Субботу и Пасхальное Воскресение при праздновании воскресения Христа: обряде крещения, который средневековая церковь превратила в пригодный и весьма впечатляющий ритуал посвящения. Но в новое время этот ритуал едва не изжил себя, а в современном протестантизме и вовсе отсутствует.

Ритуал, сохранившийся значительно лучше и все еще сохраняющий смысл основной тайны посвящения для благочестивого прихожанина, это католическая практика вознесения чаши. Последняя была описана д-ром Юнгом в работе «Символизм превращения в богослужении»: «Поднятие чаши в воздух приготавливает спиритуализацию...

—вина. Это подтверждается последующим обращением—призывом к Святому Духу... Обращение помогает соединению вина со Святым Духом, поскольку Святой Дух и есть Тот, кто порождает, осуществляет и преобразует... После своего поднятия в прежние времена чаша устанавливалась справа от Владыки, чтобы соответствовать крови, истекшей с правой стороны Христа».*

Ритуал причастия повсеместно сохраняется тем же самым вне зависимости, выражен ли он выпиванием чаши Диониса или же пригублением святой христианской чаши; но уровень осознания, которым наделяется конкретный индивидуальный участник, разный. Адепт дионисийской церемонии оглядывается назад в истоки, в порождение вещей и сути всего дела: в «бурю-рождение» бога, которой, буквально, взрывной волной вырвался из сопротивляющегося лона Матери-Земли. На фресках Вилла де Мистери в

Обсуждение Юнгом католического ритуала чаши содержится в его работе «Символизм превращения в богослужении» в CW II. Русский перевод см. К.Г Юнг. Ответ Иову. М Канон, 1995, с. 235-348.

==170

Вверху — Христос в образе Доброго пастыря (мозаика 6-го столетия) Как Орфей, так и Христос находят для себя параллель в архетипе человека природы, отразившегося, например, на картине Кранахе, со сценами изображающей невинность «естественного человека» (внизу).

Помпейе совершаемый ритуал пробуждает бога в виде маски ужаса, изображенной на чаше Диониса, которую священнослужитель предлагает новопосвящаемому. Здесь же мы обнаруживаем корзи-

==171

ну для фруктов с драгоценными плодами Земли и фаллос — творящие символы божественного проявления, размножения и роста.

В противоположность такому взгляду назад с основным фокусом на вечно повторяющийся цикл рождения и смерти в природе, христианская мистерия (тайна) устремлена вперед к последней надежде новопосвящаемого на союз с трансцендентным богом. Мать Природа со всеми ее распрекрасными сезонными переменами оставлена позади, а в качестве главной фигуры христианство предлагает духовную уверенность, поскольку эта фигура есть Сын Бога на небесах-

Однако, оба эти персонажа отчасти слиты воедино в фигуре Орфея, бога, напоминающего Диониса, но смотрящего вперед, в направлении ко Христу. Психологическое ощущение этой промежуточной фигуры было описано швейцарским автором Линдой Фирц-Давид в ее интерпретации орфического ритуала, изображенного на стенах Вилла де Мистери: Орфей учил в то время, когда он пел и играл на лире, и его пение воздействовало столь сильно, что овладевало всей натурой человека. Когда он играл на своей лире и пел, вокруг слетались птицы, а рыбы собирались в свои стаи вблизи и выпрыгивали из воды. Ветер и море успокаивались, а реки начинали течь вспять, направляясь к певцу. Не было ни снега, ни града. Деревья и даже сами камни сопровождали Орфея на его пути. Тигр и лев возлежали в соседстве с овцой, а волки — рядом с оленем и косулей. Но что же это значит? А то, что через божественное проникновение в смысл природных событий... природные явления становятся гармонично упорядоченными изнутри. Все делается светлым, и все существа умиротворены, когда посредник в акте поклонения представляет свет природы. Орфей — воплощение набожности и благочестия; он символизирует религиозную установку, разрешающую все конфликты, вследствие чего вся душа открывается тому, что лежит по другую сторону всех конфликтов... И по мере того, как он это осуществляет, он — истинный Орфей, то есть, добрый пастырь, пастух, его первобытное воплощение...».

И в качестве доброго пастыря, и в виде посредника Орфей усиливает равновесие между дионисийством и христианством, поскольку и Дионис, и Христос оказываются в одинаковой роли , хо

==172

тя, как я уже говорил, по-разному ориентированной во времени и в пространстве: одна — циклическая религия подземного мира, а другая — небесная и эсхатологическая (финальная). Серии же инициирующих событий, извлеченные из контекста религиозной истории, повторяются бесконечно в сновидениях и фантазиях современных людей с постигаемой поправкой на индивидуальный смысл.

Находясь в состоянии тяжелой усталости и депрессии, одна женщина, проходившая анализ, поделилась своей фантазией: Я сижу за длинным узким столом в высокой сводчатой комнате без окон. Мое тело сгорблено и сморщено. На мне нет никакой одежды кроме куска длинной белой полотняной ткани, спускающейся с плеч до пола. Со мной произошло что-то решающее. Жизни во мне осталось немного. Перед моими глазами возникают красные кресты на золотых дисках. Я вспоминаю, что когда-то давно я дала конкретное личностное обязательство, и теперь я должна ему следовать. Я сижу уже довольно долго.

Затем я медленно открываю глаза и вижу мужчину, сидящего рядом. Он должен меня вылечить. Мужчина выглядит естественным и добрым и что-то говорит мне, хотя я его и не слышу. Кажется, что он знает обо мне все. Я осознаю, что выгляжу очень безобразно, вокруг меня уже витает запах смерти. Я думаю, что это может оттолкнуть его, и смотрю на него довольно долго. Но он не уходит. Я дышу легче.

Далее я чувствую прохладное дуновение ветра и прохладную воду, льющуюся на мое тело. Я заворачиваюсь плотнее в белую полотняную ткань вокруг себя и собираюсь заснуть. Исцеляющие руки мужчины касаются моих плеч. Смутно я припоминаю, что было время, когда на этих местах были раны, но прикосновение его рук, кажется, дает мне силу и исцеление.

Раньше эта женщина воспринимала как угрожающие свои сомнения по поводу ее изначальной религиозной принадлежности. Она воспитывалась как примерная католичка старой школы, но уже в девичестве стала отстаивать свою свободу от формальных религиозных обязательств, которым неукоснительно следовала ее семья. Однако, символические события церковного года и яркость ее представлений об их смысле остались в ней, несмотря на все

==173

перипетии психологических перемен; в ее анализе весьма полезным оказалось это работающее знание религиозного символизма.

Значимыми элементами, выделенными ею из своей фантазии, были белая ткань, которую она истолковывала, как жертвенную одежду, сводчатая комната, рассматриваемая ею в качестве гробницы, и личностное обязательство, ассоциируемое с переживанием подчиненности. Это обязательство, как она его называла, предполагало некий ритуал посвящения с рискованным спуском в склеп смерти, который символизировал тот путь, когда она оставила церковь и семью, чтобы пережить Бога своим собственным образом. Она испытала «имитацию Христа» в подлинно символическом смысле, и как и он, страдала от ран, мучивших его перед

смертью.

Жертвенная одежда символизируется намотанной вокруг тела простыней или плащаницей, в которую был завернут распятый Христос, помещенный затем в гробницу. В завершение фантазии появляется фигура мужчины-целителя, легко ассоциируемая со мной, ее аналитиком, фигура,возникающая в своей естественной роли друга полностью знающего о ее переживаниях- Он разговаривает с ней теми словами, которые она не может даже и слышать, но его руки убеждают и приносят чувство исцеления. В этой фигуре можно почувствовать прикосновение и слово доброго пастыря, Орфея или Христа, как посредника, но, конечно, и как целителя. Он стоит на стороне жизни и должен убедить ее, что она может теперь вернуться из-под сводов смерти обратно в жизнь.

Можем ли мы назвать это возрождением или воскресением? Или и тем и другим? Существенная часть ритуала происходит в конце: прохладный ветер или вода, струящаяся по телу являются изначальным актом очищения от смертного греха, сутью истинного крещения.

Эта же женщина имела и другую фантазию, в которой она чувствовала, что ее день рождения пришелся на день Христова воскресения. (Это было даже более значимо для нее, чем воспоминание о своей матери, никогда не доставлявшей ей чувства уверенности и возрождения, в которых она так нуждалась в детстве в дни своего рождения). Но это не означало, что она отождествила себя с фигурой Христа. Чего-то ей недоставало, чтобы пережить чув

==174

ство всей его мощи и славы; и по мере того, как она стремилась дотянуться до него с помощью молитвы, Христос и его крест устремлялись в небеса, оказываясь вне ее человеческой досягаемости.

В этой второй фантазии она прибегла к помощи символа возрождения в виде восходящего солнца, и тут-то и начал прорисовываться новый женский символ. Прежде всего он возник как «зародыш в наполненном водой садке». Затем она перетащила восьмилетнего малыша через водную преграду, «пройдя опасное место». После чего появилось новое видение, в котором она уже не чувствовала больше ничего угрожающего или вызывающего страх смерти. Она находилась «в лесу у небольшого источника в виде водопада... повсюду рос зеленый виноград. В руках я держала каменный кувшин, наполненный водой из источника, в котором росли зеленый мох и душистые фиалки. Я стояла под водопадом, и вода лилась по моему телу. Струи воды золотились и блестели шелковистыми нитями. Я чувствовала себя ребенком».

Ощущение переживания этих событий вполне понятно, хотя тут есть и опасность утраты некоторых внутренних значений в зашифрованном описании столь многих меняющихся образов. Кажется, что здесь мы столкнулись с процессом возрождения, в котором к жизни в образе ребенка вернулась окрещенная природой духовная самость. Между тем она сама спасла ребенка, который был, в некотором смысле, в возрасте наиболее драматического периода ее собственного детства. Она перетащила его через водную преграду, пройдя опасное место. Тем самым она обозначила свой страх парализующего ощущения вины в связи с тем, что должна отдалиться слишком далеко от общепринятой религии своей семьи. Но религиозный символизм знаменателен и тем, что его всегда недостает. Природа в этом смысле несравненно богаче; ясно, что скорей всего мы находимся в царстве пастыря Орфея, нежели вознесенного Христа.

За этой фантазией последовал сон, который привел женщину к церкви, напоминавшей церковь в городке Азизи с фресками Святого Франциска работы Джотто. Здесь она почувствовала себя как дома и лучше, чем в других церквях, возможно, потому, что святой Франциск, как и Орфей, был религиозным человеком по природе. Ее чувства по поводу перемены в религиозной принадлежно-

==175

сти, оказавшейся для нее столь болезненной, оживились, но теперь она верила, что переживет это с радостью, вдохновленная

светом природы.

Серия сновидений кончилась с момента появления отдаленного эго религии Диониса. (В каком-то смысле это служило напоминанием: даже Орфей мог иногда находиться слишком далеко от плодотворной силы животного бога в человеке). Ей снилось, что

Персидский бог Митра, приносящий в жертву быка. Это жертвоприношение (входящее также в состав диочисийских обрядов) можно рассматривать как символ победы духовной природы человека над животным началом в нем (символом животного начала часто служит бык).

==176

ее ведет за руку ребенок, у которого чудесные волосы. Счастливые, они участвуют в празднестве вместе с солнцем.лесом и всеми цветами вокруг. В руках у ребенка-девочки маленький белый цветок, который она кладет на голову черного быка. Бык тоже участвует в празднестве, он убран праздничными украшениями. Такие детали в сновидении напоминают древние ритуалы, которые праздновал Дионис, переодетый быком.

Но сон на этом не кончился. Женщина добавила: «Несколько позже бык оказался проткнутым золотой стрелой». Здесь помимо Диониса возникает ассоциация с другим дохристианским ритуалом, в котором бык играет символическую роль. Солнечный бог Митра из Персии приносит быка в жертву. Он, как и Орфей, символизирует жажду жизни духа, способного праздновать победу над первобытными страстями человека и после церемонии посвящения принести ему (человеку) мир.

Эта серия образов подтверждает предположение, высказываемое по поводу многих фантазий или сновидений подобного рода: не существует окончательного мира, точки покоя нет. В своих религиозных поисках мужчины и женщины,— в особенности те, кто живет в современных христианских обществах западного типа — все еще находятся во власти тех ранних традиций, которые изнутри побуждают их к верховенству, к власти. Это и есть конфликт языческих или христианских верований или, можно сказать, конфликт возрождения или воскресения.

Непосредственный ключ к решению такой дилеммы можно обнаружить в первой фантазии женщины-пациентки, в любопытном символическом эпизоде, искомую деталь которого можно легко и не заметить. Женщина говорит, что в своей смертной гробнице она увидела перед своими глазами красные кресты на золотых дисках. Позже в ее анализе прояснилось, что она пережила глубокую психическую перемену и вышла из этой «смерти» к новому образу жизни. Нетрудно вообразить в связи с этим, что образ, пришедший к ней в глубины ее отчаяния от жизни, мог в каком-то смысле возвестить ее будущую религиозную установку. В дальнейшем, она, фактически, доказала самой себе, что красные кресты воплощали ее преданность христианской установке, в то время как золотые диски указывали на ее близость к дохристианским ми-

==177

стериальным религиям. Ее видение подсказало ей, что необходимо примирить эти христианские и языческие элементы в новой жизни, которая ей предстоит.

И еще одно, последнее, но важное наблюдение связано с древними ритуалами в их отношении к христианству. Ритуал посвящения, составляющий часть Элевсинских мистерий (обряды поклонения богиням плодородия Деметре и Персефоне), не считался подходящим только для тех, кто искал богатой изобильной жизни; он использовался и для подготовки к смерти, в том смысле, что смерть также требует инициирующего ритуала для предстоящего перехода.

На погребальной урне, найденной в римской могиле неподалеку от Колумбария на Эсквилинском холме обнаружен четкий барельеф, изображающий сцены заключительной стадии посвящения, где новопосвящаемый допущен к присутствию и беседе с богинями. Остальная часть изображения посвящена двум подготовительным церемониям очищения: жертве «мистического поросенка» и таинственной сцене священного брака. Перечисленное относится к посвящению в смерть, но в форме, которой недостает завершающей части — оплакиванию. Здесь очевиден намек на тот элемент в более поздних мистериях — особенно в Орфизме — который делает смерть носителем обещания бессмертия. Христианство пошло даже дальше. Оно посулило нечто большее, чем бессмертие (в древнем смысле циклических мистерий это могло означать простую реинкарнацию), оно предложило веру в вечную жизнь на небесах.

В современной жизни, поэтому, мы снова видим тенденцию повторить старые схемы и образцы. Те, кто должен учиться встрече со смертью, обязаны заново выучить старое послание, говорящее нам, что смерть это тайна, к которой мы должны готовиться в духе того же самого подчинения, смирения и покорности. Этому мы уже однажды учились, когда готовились к жизни.

==178

Символы перехода

Это символы, чье влияние по своему целеназначению может варьироваться очень широко. Некоторым людям требуется возбуждение и переживание своего посвящения в неистовстве «обряда грома». Другим необходимо быть подчиняемыми, и их призывают к покорности и смирению в упорядоченном устройстве храмовой территории или священной пещеры, которые невольно приходят на ум, когда думаешь об аполлоновской религии в поздней Греции. Полное посвящение включает оба аспекта, что нетрудно заметить, когда рассматриваешь либо сам материал, извлеченный из древних текстов, либо живых субъектов. Но совершенно очевидно, что основная цель посвящения лежит в укрощении или смирении изначальной трикстероподобной дикости подростковой природы. Посвящение поэтому имеет цивилизующую или одухотворяющую направленность, несмотря на насильственный характер самих ритуалов, необходимый, чтобы запустить сам процесс в действие.

Существует, однако, и другой вид символизма, принадлежащий наиболее ранним известным священным традициям, которые также связаны с периодами перехода в жизни человека. Но эти символы не ищут связи инициации с какой-либо религиозной доктриной или групповым секулярным сознанием. Напротив, они нацелены на потребность человека к освобождению от любого состояния бытия, которое слишком незрело, слишком неподвижно или тупиково. Другими словами, они имеют отношение к освобождению человека от — или перехода от — любого ограничивающего паттерна (способа) существования по мере того, как он продвигается в направлении к более высшей или более зрелой стадии в своем развитии.

Ребенок, как я уже сказал, обладает чувством полноты, целостности, но это сохраняется лишь до момента появления его эгосознания. В случае же взрослого, ощущение полноты достигается путем союза сознания с бессознательными содержаниями разума. Из такого союза возникает и то, что Юнг назвал «трансцендентной

==179

функцией психического», с помощью которой человек может достичь своей высшей цели: полной реализации потенциала своей индивидуальной Самости.

Таким образом, называемые нами «символы перехода» есть такие символы, которые представляют стремление человека к достижению своей цели. Они обеспечивают индивида теми средствами, с помощью которых содержания его бессознательного могут проникать в сознание, но и сами по себе они также являются активными выразителями этих самых содержаний.

Символы перехода многообразны по форме. Сталкиваемся ли мы с ними на историческом фоне или же встречаем в сновидениях нынешних людей,оказывающихся в критической стадии своей жизни, мы видим их важность. На самом архаическом уровне такого символизма вновь возникает тема Трикстера. Но на этот раз он не появляется в образе необузданного сумасброда, строящего из себя героя. Он становится шаманом - лекарем — чьи магическая практика и взлеты интуиции характеризуют его первобытного мастера инициации (посвящения). Его сила кроется в предполагаемой способности покидать свое тело и летать по миру словно птица.

В данном случае птица — наиболее подходящий символ перехода. Он воплощает специфическую природу интуиции, работающей через «медиума» (посредника), то есть индивида, способного получать знание об отдаленных событиях — или фактах, о которых сознательно он ничего не знает и знать не может — входя в трансподобное состояние.

Свидетельство присутствия таких сил можно обнаружить уже в доисторическом периоде, эпохе палеолита, на что указал видный американский исследователь Джозеф Кемпбелл в комментарии к рисункам в одной из известных пещер, обнаруженных не так давно во Франции. В Ласко (название пещеры — прим. переводчика) пишет он: «существует изображение шамана, лежащего в трансе, с надетой на лицо птичьей маской, рядом изображена фигура птицы, сидящая на ветке. Сибирские шаманы до сегодняшнего дня носят подобные птичьи костюмы, и многие верят, что были зачаты своими матерями от спустившейся птицы... Далее, шаман — это не только привычный член общины, но и благословенный отпрыск тех силовых сфер, которые невидимы обычному

==180

бодрствующему сознанию и которые все мы можем узреть лишь на краткий миг, а он, мастер, в них существует и странствует».

На самом высшем уровне данного типа посвятительной деятельности, совершенно далеком от уловок всевозможных торгашей, пользуясь которыми магия и колдовство столь часто подменяют подлинное духовное прозрение, можно обнаружить индуистского мастера йоги. В своих трансовых состояниях профессионалы этого уровня выходят далеко за пределы привычных мыслительных категорий.

Одним из самых распространенных символов сновидения, демонстрирующего освобождение человека с помощью перехода, является тема единого путешествия или странствия, в каком-то смысле оказывающегося странствием духовным; здесь новопосвящаемый знакомится с природой смерти. Но это не смерть как последний приговор или иное посвятительное испытание силы,— это путешествие освобождения, отречения и искупления (примирения), направляемое и взлелеенное духом сострадания. Этот дух более часто представлен «владычицей» или «возлюбленной», нежели «мастером» посвящения, верховной женской фигурой (анимой), такой как Кван-Инь в китайском буддизме, Софией в христианско-гностическом учении или древнегреческой богиней мудрости Палладой Афиной.

Этот символизм представляет не только полет птиц или путешествие в пустынную местность, но и любое решительное перемещение служит примером освобождения. В первой половине жизни, когда человек еще привязан к родительской семье и первичной общественной группе, подобное может переживаться как посвящение, в котором следует учиться самому принимать решающие шаги в жизни. Это и есть тот самый момент, описанный Томасом Элиотом в поэтическом сборнике «Бесплодная земля», когда человек лицом к лицу встречается с

Дикой смелостью гибельного мгновения Чего не искупишь и веком благоразумия*

* Цит. по Т.С.Элиот. Бесплодная Земля. М; Прогресс, 1971. с. 62 (пер. А.Сергеева).

==181

==182

В мифах и сновидениях одинокое путешествие часто является символом освобождения, приносимого переходом. Слева — картина 15-го века, изображающая итальянского поэта Данте с книгой в руке («Божественной Комедией»), в которой рассказывается о его путешествии во сне через ад (в левой нижней части) и чистилище — на небесах. Слева внизу — гравюра с изображением странствия, совершаемого паломником в романе английского писателя Джона Беньяна «Прогресс пилигрима» (1678). (Обратите внимание, что путешествие на гравюре изображается в виде кругового движения к внутреннему центру. Книга Беньяна, как и книга Данте, представляет собой рассказ об увиденном во сне: внизу — спящий паломник).

В более поздний период жизни человеку, возможно, и нет нужды порывать все связи с символами значимого содержания. Но тем не менее, он может оказаться наполненным духом божественной неудовлетворенности, заставляющим всех свободных людей искать личной встречи с новыми открытиями или стремиться прожить свою жизнь как-то иначе. Такая перемена может стать особенно важной в период между серединой жизни и пожилым возра-

==183

стом, представляющим тот жизненный момент, когда множество людей размышляют о том, что же им делать, выйдя в отставку или отправившись на пенсию,— работать дальше или погрузиться в отдых и развлечения, остаться на домашнем диване или начать путешествовать.

Если бы их жизнь была полна приключений, опасностей или постоянных перемен, то они жаждали бы спокойной оседлой жизни и упрочения своей религиозной устремленности. Но живи они, главным образом, в рамках жестких социальных схем и обычаев, в которых они родились и были воспитаны, то здесь, естественно, можно ожидать страстной потребности в освобождающих переменах. Отчасти это могло бы осуществиться путешествиями по свету или же переездом в маленький дачный домик. Но ни одно из перечисленных внешних изменений не сработает, ежели не произойдет определенной внутренней трансформации старых ценностей в творчески переработанный,— а не механически изобретенный,новый рисунок жизни.

Многие люди, возмжно, хотят какой-то перемены в сковывающем их внутренние силы жизненном стереотипе; однако. свобода обретаемая'с помощью путешествия (на снимке — плакат, призывающий нас стать заменой «удрать к морю» вскрыться в далеких морях» ). не может заменить собой настоящему внутреннему освобождению.

==184

Как пример последнего, показателен случай с женщиной, жившей так, что и она, и ее семья, и друзья пребывали в непрерывном удовольствии от самой жизни, поскольку эта жизнь имела свои глубокие корни, культурную основу и была застрахована от всего преходящего. Женщина увидела следующий сон: Я нашла несколько странных кусков дерева естественной прекрасной формы. Кто-то заметил: «Их принес неандерталец». После чего я увидела в отдалении неандертальцев, выглядевших как темная людская масса, ни одного из них более или менее отчетливо мне разглядеть не удалось. Я подумала, что могла бы забрать отсюда с собой кусок такого дерева.

Затем нечто вроде моего путешествия продолжилось, и я заглянула вниз в чудовищную пропасть наподобие кратера потухшего вулкана. Его дно отчасти было покрыто водой, и я надеялась увидеть там и других неандертальцев. Но вместо этого увидела черных водных свиней, которые вылезали из воды, взбегали на и сбегали с черных вулканических скал.

По контрасту с семейными узами этой женщины и ее высокоорганизованному стилю жизни сон обратил ее взор к доисторическому периоду, столь отдаленному, что трудно и вообразить. Она не смогла обнаружить что-либо наподобие социальной группы среди этих древних людей, а видела их, как воплощение самого бессознательного,— коллективную «темную массу» в отдалении. Тем не менее они предстали живыми, и она могла взять с собой кусок дерева. Сон подчеркивает, что деревянные формы сделаны самой природой,а не вырезаны человеческой рукой; они отражают исконный, культурно необусловленный уровень бессознательного. Кусок дерева, отмеченный за свою «прекрасную форму» и почтенный возраст, связывает современный опыт женщины с далекими истоками человеческой жизни.

Из многих примеров мы знаем, что древнее дерево или растение символически представляет рост и развитие психической жизни (отличной от жизни инстинктивной, обычно символизируемой животными). Следовательно, в этом куске дерева женщина получила символ своей связи с самыми глубокими уровнями коллективного бессознательного.

Далее, она упоминает о своем одиноком путешествии. Эта

==185

тема, как я уже указывал, символизирует потребность в освобождении, как инициирующем переживании. Так что здесь обнаруживается еще один символ перехода.

В очередном эпизоде сновидения женщина видит огромный кратер потухшего вулкана, бывший в свое время проходом для неистового и яростного извержения огня и пепла из глубочайших слоев земли. Можно предположить, что это имеет отношение к значащему следу памяти, ведущему назад к травматическому переживанию. Сновидица связала это с ранним личным опытом, когда почувствовала разрушительную, хотя и творческую силу своих страстей до такой степени, что боялась сойти с ума. В позднем девичестве она обнаружила совершенно неожиданную потребность разорвать слишком условные социальные рамки своей семьи. Такой разрыв произошел без какого-либо серьезного страдания или горя, а в дальнейшем она оказалась в состоянии вернуться обратно в семью, чтобы обрести мир и покой. Но оставалось глубокое желание сделать более значимой разницу между ней и ее семейным прошлым, равно как и обрести свободу от своего собственного способа существования.

Вышеприведенный сон вызывает к памяти и другое, что исходило от молодого человека, имевшего совершенно иную проблему, но который — так по крайней мере казалось — нуждался в аналогичном способе внутреннего прозрения. У него тоже было сильное желание выделиться. Ему приснился вулкан, в кратере которого он увидел двух летящих в страхе птиц. Возникало ощущение, что вулкан вот-вот извергнется. Все происходило в незнакомом уединенном месте, на котором между сновидцем и вулканом пролегало водное пространство. Здесь сон представлял индивидуальное инициирующее путешествие.

Все это очень напоминает описанные случаи, происходившие в племенах обычных собирателей пищи, которые представляют, по общему мнению, группы так называемого семейного или кланового сознания (family-conscious). В таких общинах новопосвящаемый должен совершить одинокое путешествие к священному месту (в индейских культурах северной части Тихого океана таким местом может служить озеро в кратере вулкана), где, пребывая в призрачном (трансоподобном) состоянии, он встречается со своим «духом

==186

хранителем», представленным в виде животного, птицы или какого-либо иного природного объекта. Отождествляя себя с «кустарниковой душой» (bush soul), юноша становится мужчиной. Без подобного переживания или опыта он считается «обычным индейцем, никем» (определение одного целителя из племени Акумаи).

Сон молодого человека случился в самом начале его самостоятельной жизни и указывал на будущую независимость и на существование в качестве мужчины. Описанная мной женщина по своему возрасту уже приближалась к концу жизни, но образ путешествия, переживавшийся ею, был тем же самым,— казалось, она нуждается в приобретении похожей независимости. Она могла прожить остаток своих дней в гармонии с незыблемым человеческим законом, по своей древности превосходящим известные символы культуры, Но такая независимость не заканчивается состоянием йогоподобного разъединения, которое могло бы означать самоотречение от мира со всеми его несовершенствами и нечистотами. В мертвом и разрушенном ландшафте своего сновидения женщина смогла разглядеть признаки животной жизни. Это были «водные свиньи» совершенно неизвестные ей доселе в качестве вида. Поэтому они могли иметь значение особого типа животных, способных существовать в двух природных средах: в воде и на земле.

В этом заключается универсальное свойство животного как символа перехода. Существа, исходящие — в переносном смысле — из глубин древней Матери-Земли, являются символическими обитателями коллективного бессознательного. Они привносят в область сознания особое хтоническое послание, отчасти отличное от духовных устремлений, символизируемых птицами из сновидения молодого человека.

Другими трансцендентными символами глубин являются грызуны, ящерицы,змеи и иногда рыба. Они выступают как промежуточные существа, объединяющие подводную деятельность и птичий полет с посреднической земной жизнью. Дикая утка или лебедь также представляют подходящий случай. Возможно самым распространенным примером символа перехода во сне является змея, представленная в виде терапевтического символа римского бога врачевания Асклепия. В наше время она фигурирует в каче-

==187

стве знака медицинской профессии. Изначально это была неядовитая древесная змея, свернувшаяся в некое подобие спирали вокруг жезла бога-целителя и призванная воплощать своего рода посредничество между землей и небом.

До сих пор весьма важным и широкораспространенным символом хтонического перехода является мотив двух сплетенных змей. Это известные в Древней Индии змеи Нага, их также можно обнаружить в Греции в виде свившихся змей в основании стеллы (гермы), принадлежащей богу Гермесу. Древнегреческая герма представляла собой каменную колонну с бюстом бога на вершине. С одной ее стороны изображались змеи, а с другой — фаллос в «рабочем» положении. Поскольку змеи демонстрируют сексуальное единение, а «рабочий» фаллус с определенностью несет сексуальный смысл, то можно сделать определенные заключения относительно функции гермы, как символа плодородия.

Но мы ошибемся, если решим, что это имеет отношение лишь к плодородию биологическому. В другой своей роли Гермес является Трикстером, а также посланцем, вестником, богом дорог и перекрестков и к тому же проводником (psychopomp) душ в подземный мир и из подземного мира обратно. Фаллус его, тем самым, проходит из известного в неизвестный мир в поисках духовного извещения об освобождении и исцелении.

Изначально, в Египте Гермес был известен как птицеголовый бог (ибис) Тот и воспринимался, соответственно, как транцендентный принцип в форме птицы. Уже в Олимпийский период греческой мифологии Гермес вновь обрел атрибуты птичьей жизни вкупе со своей змеиной охотнической природой. Его жезл обрел крылья, поместившиеся поверх сплетенных змей, и стал каддукеем или крылатым жезлом Меркурия, а сам бог стал «летающим человеком» со своей крылатой шляпой и сандалиями. Здесь он уже полон энергии перехода: нижний исход из подземного мира змеиного сознания осуществляется через посредника земной реальности, а в конечном итоге, с помощью крылатого полета происходит переход и к сверхчеловеческой или трансличностной реальности.

В других репрезентациях такой составной символ обнаружен в виде крылатой лошади (крылатого дракона) или других существ, в большом количестве населяющих художественный мир алхимии.

==188

Греческий бог Гермес, которого называли тсихопомп» (душеводитель), был наделен функцией проводить мертвых в подземный мир. Вверху — каменная герма, которую ставили на перекрестках дорог и которая должна была символически напоминать о роли этого бога в качестве медиатора между двумя мирами . На повернутой к нам сторонне гермы изображена змея. обвившаяся вокруг жезла: этот символ был передан римскому богу Меркурию (слева — итальянская бронзовая статуэтка 16-го века), который приобрел также крылья, напоминая тем самым птицу как символ духовного перехода.

==189

Последний весьма полно проиллюстрирован в классической работе д-ра Юнга на эту тему. Имея дело с пациентами, нам пришлось столкнуться с бесчисленными превратностями жизни этих символов, что само по себе показывает, чего может достичь аналитическая терапия, когда она освобождает глубокие психические содержания, способные стать частью нашего сознательного инструментария для более эффективного понимания жизни.

Современному человеку нелегко усвоить значение символов, приходящее к нам из прошлого или возникающего в наших сновидениях. Также нелегко понять, как древний конфликт между символами сдерживания и освобождения связан с нашими собственными затруднениями. Дело,однако, облегчается, когда мы осознаем, что изменились лишь специфические формы архаических схем и стереотипов, а не их психическое значение.

Мы говорили о диких птицах как символах освобождения. На сегодня столь же уместно было бы говорить о реактивных самолетах и космических ракетах в том смысле, что они являются физическим воплощением того же самого принципа перехода, освобождая нас,— пусть и временно,— от силы гравитации. Аналогичным образом, однажды обеспечившие стабильность и защиту древние силы сдерживания, появились теперь в форме поиска современным человеком экономической безопасности и социального благополучия.

Конечно, каждый из нас может увидеть, что в жизни существует конфликт между риском и дисциплиной или добродетелью и злом, или же между свободой и безопасностью. Но это не более чем фразы, которыми мы пользуемся для описания затрудняющей нас амбивалентности, для которой мы, по всей видимости, никогда не имеем возможности найти достойный ответ.

Однако ответ имеется. Есть точка встречи между сдерживанием и освобождением, и ее можно отыскать в самих ритуалах посвящения, которые я здесь обсуждал. Они-то и могут сделать возможной эту встречу для индивидов или же целых групп людей с целью объединения противоположных сил внутри них самих и достижения равновесия в их жизни.

Но сами ритуалы не предлагают такой благоприятной возможности низменно или автоматически. Они связаны с отдельны-

==190

ми фазами в жизни индивида или группы, и такой момент может наступить только тогда, когда они поняты должным образом и переведены в новый образ жизни. Инициация, по сути, является процессом, который начинается с обряда подчинения, за которым следует период сдерживания, а уже за ним идет обряд освобождения. На этом пути каждый индивид может примирить конфликтующие элементы своей личности. Он может отыскать то равновесие, которое сделает его подлинно человечным, сделает настоящим хозяином самого себя.

==191

==192

==193

М.-Л. фон Франц

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-