ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ АВТОНОМИЯ МОТИВОВ

Gordon W. Allport. The functional autonomy of motives.

Перевод с англ. М. Фаликман.

Статья впервые опубликована в юбилейном выпуске Американского

Психологического Журнала (American Journal of Psychology. 1937. Vol.50.

P.141—156).

В течение 50 лет этот журнал служил в равной степени богатым хранилищем исследований и необыкновенно чувствительным документом психологического духа времени. Сложно переоценить историческое значение обеих функций. А поскольку нет причин сомневаться в том, что Американский Психологический Журнал сохранит свою лидирующую позицию в будущем, было бы интересно узнать, какие интересующие психологию направления его страницы будут отражать в грядущей половине века. Какими проблемами будут прежде всего обеспокоены психологи? Какие открытия они сделают? Какие типы научных формулировок предпочтут?

Чтобы точно предсказать хотя бы одно из этих, направлений не нужно быть ясновидящим. Повсеместно мы наблюдаем подъем интереса к проблемам личности. Всего несколько лет назад ими интересовалась разве что сравнительно изолированная область клинической психологии; теперь же не менее глубоко заинтересованы теоретическая и экспериментальная психология. Традиционный портрет «обобщенной человеческой психики», как никогда ранее, подвергается проверке тем жизненным многообразием, на основе которого он создается. При сравнении с отдельными носителями психики обнаружено, что ему недостает самосознания, органичного характера, взаимопроникновения частей — всего того, что существенно для личности. Если только я не делаю грандиозной ошибки, грядущая половина века станет свидетелем множества попыток заместить абстрактно данное (психику-вообще) конкретным (психикой-в-частности), даже под угрозой революционных разрушений понятийного аппарата психологии как науки.

Некоторые из наиболее известных определений психологии, сформулированных за прошедшие пятьдесят лет, послужили явному признанию индивидуальности психики, то есть ее зависимости от субъекта. Но эти определения до сих пор заметно не повлияли на абстрагирующую тенденцию психологических исследований — даже на самих авторов этих исследований. Примерами служат Вундт, Джеймс и Титченер. Первый писал: «Она [психология] изучает общее содержание опыта в отношении к субъекту». Второй: «Психология — наука о конечных индивидуальных сознаниях», а третий: «Психология — изучение субъективного опыта в его зависимости от определенного человека». Ни один из этих авторов не разрабатывал представлений о психической жизни в соответствии с собственным определением. В оформлении этих определений ими вело как будто бы некое смутное ощущение специфики психического; они знали, что психика (как психологически данное) существует только в конечных и личных формах. Однако их исторические позиции — дух того времени, в котором они работали — не дали им последовать собственным определениям до конца. Если бы хоть один из них сделал это, у психологии личности были бы ранние и знаменитые крестные отцы.

В рамках того, что я считаю направлением эволюции психологии будущего, я рискну представить статью, посвященную, как мне кажется, одному из вопросов, отделяющих исследования психики-вообще от исследований психики-в-частности. Мотивация — это особая тема, но использованный мною принцип проникает во все щели и закоулки развивающейся науки о личности [2] .

ДВА ВИДА ДИНАМИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Любой тип психологии, имеющей дело с мотивами и, следовательно, пытающейся ответить на вопрос, почему люди ведут себя таким-то образом, называется динамической психологией. Но по самой своей природе она не может быть просто описательной психологией, довольствующейся изображением «что» и «как» человеческого поведения. Дерзость динамической психологии в поисках причин ярко контрастирует с робкой, «более научной» позицией, которая стремится не к чему иному, как к выявлению математической функции отношения между некоторым искусственно простым стимулом и столь же искусственной и простой реакцией. Если психология личности должна быть чем-то большим, чем вопросом коэффициента корреляции, она должна быть также динамической психологией и стремиться прежде всего к прочной и адекватной теории, выявляющей природу индивидуальных особенностей человека (dispositions).

Принимаемый почти повсеместно тип динамической психологии, хотя и приемлемый с точки зрения абстрактных мотивов человеческой психики, не может обеспечить достаточно прочного фундамента, который выдержал бы вес единственной полноценной личности. Причина заключается в том, что господствующие динамические доктрины связывают любой сформированный мотив личности с лежащими в его основе первичными инстинктами, желаниями или потребностями, общими для всех людей. Так, преданность концертного исполнителя своей музыке иногда «объясняется» его инстинктом самоутверждения или потребностью в ощущениях, либо рассматривается как симптом подавленной энергии либидо. Гормическая психология Макдауголла, к примеру, в явном виде постулирует, что перводвигателями могут быть только инстинкты или наклонности. Будучи весьма растяжимы (как с рецептивной, так и с исполнительной стороны), они, однако, крайне малочисленны, общи для всех людей и заданы от рождения. Полный энтузиазма коллекционер старинных вещей черпает свой энтузиазм из родительского инстинкта; то же самое характерно и для доброго старого филантропа, и для матери семейства. Неважно, сколь разными могут казаться интересы этих троих: они черпают энергию из одного и того же источника. Основной принцип заключается в том, что очень незначительного числа базовых мотивов достаточно для объяснения бесконечного разнообразия человеческих интересов. Психоаналитики придерживаются той же сверхупрощенной теории. Число человеческих интересов, которые они рассматривают как множество разветвлений энергии одного базового сексуального инстинкта, бессчетно.

Авторы, принадлежащие к этому типу динамической психологии, обеспокоены только психикой-вообще. Они стремятся к классификации общих и базовых мотивов, через которые можно было бы объяснить как нормальное, так и невротическое поведение в любом индивидуальном случае. (Это верно, несмотря на то, что они могут рассматривать собственный список как лишь эвристический или даже как вымышленный.) Однако план в действительности не работает. Сам факт того, что эти списки составлены столь по-разному, предполагает — и это довольно-таки очевидно наивному наблюдателю — что мотивы у разных людей почти бесконечно варьируют, причем не только по форме, но и по существу. Ни четыре желания, ни восемь пристрастий, ни любое их возможное сочетание, даже с расширениями и вариациями, не представляются достаточными для объяснения бесконечного разнообразия целей, к достижению которых стремится множество смертных .

Второй тип динамической психологии, который я буду защищать здесь, рассматривает мотивы взрослого человека как бесконечно разнообразные и самоподдерживающиеся функциональные системы. Они вырастают из предшествующих систем, но функционально независимы от них. Здесь происходит то же, что и с развивающимся ребенком: ребенок постепенно отказывается от зависимости от своих родителей, проявляет собственную волю, становится самостоятельным, действует по собственному усмотрению и живет дольше родителей — то же верно и для мотивов. Каждый мотив имеет вполне определенное происхождение, лежащее, возможно, в инстинктах либо, что более вероятно, в органических потребностных состояниях младенчества. С хронологической точки зрения, можно выявить эти первоисточники всех целей взрослого человека в младенчестве, но когда человек взрослеет, связь рвется. Если и остаются какие-то узы, то разве что исторические, но не функциональные.

Подобная теория явным образом противостоит психоанализу и любому другому генетическому объяснению, которое приписывает негибкость исходным целям и жизненным побуждениям. (Фрейд утверждает, что структура Оно никогда не изменяется!) Эта теория не признает, что энергия взрослой личности по природе своей инфантильна или архаична. Мотивация всегда современна. Жизнь современных Афин продолжает жизнь древнего города, но ни в каком смысле не зависит от ее прежнего «хода». Жизнь дерева продолжает жизнь семечка, но семечко более не питает и не поддерживает целое выросшее дерево. Более ранние цели приводят к более поздним, но человек отказывается от них в пользу последних.

Уильяму Джеймсу принадлежит занятная доктрина, которая до сих пор вызывает невероятное удивление — доктрина временности (преходящести) инстинктов. Согласно этой теории — не такой уж и старомодной, как о ней иногда думают — всякий инстинкт появляется только один раз за всю жизнь, после чего сразу же исчезает, превращаясь в привычку. Если инстинкты и существуют, то нет никаких сомнений в их судьбе: ни один инстинкт не может сохранить в неприкосновенности свою побудительную силу после того, как он абсорбирован и переработан под влиянием обучения. Таково рассуждение Джеймса, и такова логика функциональной автономии. Психология личности должна быть психологией постинстинктивного поведения.

Вудвортс говорил о преобразовании «механизмов» в «драйвы» [1]. Механизм Вудвортс определяет как любую линию поведения, которая осуществляет приспособление. Драйв — любой нервный процесс, запускающий механизмы, особенно связанные с завершенными реакциями. В процессе научения должны были развиться многие подготовительные механизмы, чтобы произошло полное достижение исходной цели. Такие механизмы — фактическая причина активности каждого последующего механизма, обслуживающего драйв на каждой очередной стадии их последовательности. Исходно все механизмы были чисто инструментальными и выступали только в качестве связей в длинной цепи процессов, участвующих в достижении инстинктивной цели. Со временем, в ходе развития, в процессе интеграции и совершенствования, многие из этих механизмов стали активироваться напрямую, устанавливая состояние желания или напряжения для видов деятельности или объектов, более не связанных с исходным импульсом. Виды деятельности и объекты, которые ранее вступали в игру только в качестве средств на пути к цели, теперь сами становятся целями.

Хотя выбор Вудвортсом квази-неврологической терминологии нельзя признать особенно удачным, его доктрина, или любая другая подобная доктрина, необходима для рассмотрения бесконечного числа фактических мотивов, возможных в жизни человека, и их отрыва от рудиментарных желаний раннего детства. Дальнейшее обсуждение действия этого принципа и критика позиции Вудвортса будут более уместны после обзора свидетельств в пользу данного принципа.

СВИДЕТЕЛЬСТВА В ПОЛЬЗУ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ АВТОНОМИИ

Мы начнем с позиций здравого смысла. Бывший моряк страстно стремится к морю, музыкант жаждет вернуться к своему инструменту после вынужденного перерыва, горожанин тоскует по своим родным холмам, а скряга продолжает собирать бесполезный хлам. Так вот, моряк, возможно, впервые обрел любовь к морю случайно, пытаясь заработать на жизнь. Море было просто условным стимулом, связанным с удовлетворением его «страсти к насыщению». Но теперь бывший моряк — возможно, успешный банкир. Исходный мотив разрушен; однако же, жажда моря не ослабевает и даже возрастает по интенсивности, все более удаляясь от «питательного сегмента». Музыкант, когда-то стремился к освоению инструмента, будучи задет за живое или унижен критикой за плохое исполнение. Но сейчас он уже счастливо вышел из поля действия этих насмешек и оценок; компенсировать больше ничего не нужно; теперь он любит свой инструмент больше всего на свете. Возможно, нынешний городской житель как-то раз действительно связал холмы, окружающие его гору, с пищевым или эротическим удовлетворением, но то же самое удовлетворение он получает теперь в родном городе, а не в горах; откуда же тогда вся его жажда гор? Скряга, вероятно, обрел свою привычку к бережливости в условиях крайней нужды, а может быть, его бережливость была симптомом сексуального извращения (как заявил бы Фрейд). Однако скупость остается и даже усиливается с годами, даже после того, как нужда либо причина невроза устранены.

Хороший пример функциональной автономии — мастерство. Квалифицированный мастер чувствует, что он вынужден делать работу как следует, хотя его финансовая стабильность и внешнее признание уже обеспечены. Вообще говоря, в дни повсеместной халтуры его стандарты качества могут привести к тому, что он окажется в экономически невыгодном положении. Однако даже в этом случае он не сможет халтурить. Мастерство — не инстинкт, но его власть над человеком может оказаться чрезвычайно сильной. Вот почему Веблен [3] ошибочно принял мастерство за инстинкт. Бизнесмен, давно уже достигший экономической стабильности, доводит себя работой до полусмерти, а иногда и до нищеты, ради осуществления своих планов. То, что некогда было инструментальной техникой, становится мотивом мастерства.

Ни необходимость, ни разум не могут сделать человека постоянно удовлетворенным на необитаемом острове или на изолированной ферме после того, как он приспособился к активной и энергичной городской жизни. Обретенные привычки представляются достаточными для того, чтобы побуждать человека к бешеным жизненным темпам, даже если разум и здоровье требуют более простой жизни.

Литературные занятия, развитие хорошего вкуса в одежде, использование косметики, приобретение автомобиля, прогулки в городском парке или зимние каникулы в Майами — все это может служить, допустим, сексуальным интересам. Но любой из этих инструментальных видов деятельности может стать самостоятельным интересом, удерживаемым в течение всей жизни, еще долго после того, как эротический мотив был отправлен в сундук с нафталином. Люди часто обнаруживают потерю преданности своим исходным целям по причине намеренного предпочтения способов их достижения.

В качестве итоговой иллюстрации можно привести материнское чувство. Многие молодые матери неохотно заводят детей, страшась мыслями о предстоящей тяжелой и нудной работе по их воспитанию. Поначалу они могут быть совершенно безразличны к собственным детям и даже ненавидеть их; похоже, что «родительский инстинкт» у них совершенно отсутствует. Единственным мотивом, заставляющим такую мать не бросать заботу о ребенке, может стать страх перед законом, перед тем, что будут говорить критически настроенные соседи, привычка выполнять хорошо любую работу или, возможно, смутная надежда на то, что ребенок обеспечит ей спокойную старость. Однако, сколь пошлыми ни были бы эти мотивы, они достаточны для того, чтобы заставить ее работать, пока через практику рвения ее тяжкое бремя не станет радостью. С ростом любви к ребенку прежние практические мотивы забываются. В более поздние годы любой из этих исходных мотивов может перестать быть действенным. Ребенок может вырасти неудачным, иметь преступные наклонности, быть позором для нее, он может быть далек от того, чтобы стать опорой для нее в преклонные годы, может продолжать вытягивать из нее ресурсы и жизненные соки; соседи могут критиковать ее за то, что она слишком балует своего ребенка; суд может снять с нее ответственность в случае его преступных действий... Конечно же, она не чувствует гордости за такого ребенка; тем не менее, она привязана к нему. Устойчивость материнского чувства в таких обстоятельствах вошла в пословицу.

Подобные примеры из повседневного опыта можно приумножать до бесконечности. Опыт, однако, оказывается значительно более выпуклым, когда подтверждается экспериментальными и клиническими исследованиями. В каждом из нижеследующих примеров некая новая функция появляется из предшествующих функций как самостоятельно структурированная единица. Активность этих новых единиц не зависит от продолжения активности тех единиц, из которых они возникли.

(1) Круговая реакция. Каждому доводилось наблюдать практически бесконечное повторение детьми определенных действий. Добродушный родитель, поднимающий ложку, которую ребенок снова и снова бросает на пол, устает от этого занятия гораздо быстрее, чем его чадо. Такое повторяемое поведение, которое проявляется также в ранней вокализации (лепете) и в других ранних формах игры, обычно приписывается механизму круговой реакции [2]. Это элементарный пример функциональной автономии, поскольку любая ситуация, где завершение действия обеспечивает адекватную стимуляцию для повторения того же самого действия, не требует никакого отслеживания предшествующих мотивов; действие поддерживает себя само до тех пор, пока не будет заторможено новой активностью или утомлением.

(2) Мотивационная персеверация. Множество экспериментов демонстрирует, что незавершенные действия создают напряжение, которое заставляет человека продолжать работать до тех пор, пока они не выполнены до конца. Не нужно предполагать здесь самоутверждение, соревнование либо любую другую базовую потребность. Осуществление действия само по себе стало квазипотребностью с собственной динамической силой. Показано, например, что прерванные действия запоминаются лучше, чем завершенные [3], что человек, остановленный при выполнении задачи, стремится к ней вернуться, даже если ему препятствуют в этом [4], что даже банальные задачи, принятые по случаю, могут обладать почти что навязчивым характером до тех пор, пока их выполнение не завершено [5].

Мотивационная персеверация такого порядка сильнее, если за периодом работы следует незаполненный временной интервал: это показывает, что мотив, будучи предоставлен сам себе, без тормозящего влияния других видов активности, становится сильнее. Это утверждение доказывается экспериментами Кендига и Смита [6]. Последний продемонстрировал, что условная реакция страха гасится лучше всего, если процесс размыкания условной связи начинается немедленно. После двадцатичетырехчасовой задержки страх становится фиксированным, и искоренить его очень трудно. Отсюда логичный совет водителям или пилотам, попавшим в аварию: начать водить немедленно, чтобы преодолеть связанный с аварией шок, пока страх не зафиксировался в виде постоянной фобии. Похоже, что, согласно этому правилу, любой эмоциональный шок, не будучи специально заторможен и при наличии времени для фиксации, с большой вероятностью обретет навязчивый и автономный характер.

(3) Условные рефлексы, не требующие подкрепления. Простой условный рефлекс с легкостью угасает, если условный стимул не будет время от времени подкрепляться безусловным стимулом. У собаки перестает выделяться слюна на звонок, если хотя бы иногда звонок не сопровождается чем-нибудь съедобным. Но в человеческой жизни есть множество примеров, когда единственная ассоциация, никогда более не подкрепленная, образует динамическую систему, действующую на протяжении всей жизни. Опыт, связанный единожды с тяжелой утратой, несчастным случаем или военным сражением, может стать центральным звеном постоянной фобии или комплекса с рецидивами исходного шока.

(4) Корреляты в поведении животных. Вообще говоря, валидность того или иного принципа в психологии человека не может зависеть от наличия или отсутствия сходных фактов в жизни животных. Тем не менее, было бы интересно найти функциональную автономию у них. Например, крысы, которые сначала заучивают определенную привычку только под действием некоего потребностного состояния — такого, как голод — затем, после научения, часто начинают выполнять привычное действие, даже будучи накормлены до пресыщения [7].

Другой эксперимент показывает, что крысы, наученные перемещаться по долгому и трудному пути, в течение некоторого времени продолжают использовать этот путь, даже когда открыт короткий и легкий путь к цели и даже после того, как этот более легкий путь заучивается [8]. У крыс, как и у человека, старые и бесполезные привычки имеют собственную силу и права.

Олсон изучал устойчивость искусственно усвоенной двигательной привычки у крыс. Уши животного намазывались коллодием, который вызывал устраняющие и очищающие движения. Четыре дня спустя процедура повторялась. С этого времени животные производили значимо большее число очищающих движений, чем контрольные животные. Через месяц после начала эксперимента, когда на ушах животных не оставалось ни малейшего следа клея, что было проверено под микроскопом, число соответствующих движений было все еще очень велико. Осталась ли эта заученная привычка навсегда, не говорится [9].

(5) Ритм. Крыса, активность которой явным образом определена привычным ритмом подачи пищи (достигает пика непосредственно перед кормежкой и среднего уровня между двумя такими периодами), даже в режиме вынужденного голодания будет демонстрировать аналогичную периодическую активность. Приобретенный ритм остается в силе вне зависимости от исходной периодической стимуляции пищей [10].

Даже моллюск, привычка которого зарываться в песок и выбираться назад зависит от приливов и отливов, будучи перенесен с побережья в лабораторию, продолжает в течение нескольких дней существовать в том же ритме без приливов и отливов. Точно так же некоторые виды животных, для которых характерны поведенческие ночные ритмы, способствующие избеганию врагов, добыче пище или предотвращению чрезмерного испарения с поверхности тела, могут сохранять эти ритмы в лаборатории с постоянным освещением, влажностью и температурой [11].

Подобные примеры, когда привычный ритм обретает динамический характер, есть и в жизни человека. Больные, страдающие неврозом навязчивых состояний, впадают в состояние фуги [4] или устраивают дебош определенно не под влиянием специфической стимуляции, а потому, что «пришло время». Алкоголик, находящийся в заключении и месяцами лишенный своего алкоголя, описывает жестокость повторяющейся жажды (очевидно приобретенной) следующим образом:

Эти приступы желания случаются через регулярные промежутки времени, каждые три недели, и длятся несколько дней. Это не капризы и не повод для насмешек. Если их не утолить спиртным, они превращаются в проклятье физической и душевной боли. У меня изо рта течет слюна, кажется, что желудок и кишки сжимаются, я становлюсь раздражительным, меня мутит и трясет нервная дрожь [12].

В таких состояниях наркотической зависимости, равно как и в состоянии голода, вожделения или утомления, определенно присутствует физическое побуждение, но ритмы побуждения частично приобретены и всегда усилены психическими привычками, ассоциированными с ними. Например, прием пищи согласно нашему цивилизованному образу жизни происходит всякий раз не потому, что физически голод наступает обычно трижды в день, но в соответствии с привычными ритмами ожидания. Привычка курить — значительно большее, чем просто потребность в наркотическом эффекте табака; это также и потребность в определенном моторном ритуале и переключении.

(6) Неврозы. Откуда берутся приобретенные тики, заикание, сексуальные извращения, фобии и тревожность, столь неподатливые и столь часто неизлечимые? Даже психоанализ, с его глубинным зондированием, редко преуспевает в полном излечении подобных случаев, даже если пациент чувствует, что освободился или, по крайней мере, примирился со своими проблемами в результате лечения. Причина, скорее всего, в том, что эти феномены, именуемые обычно «симптомами», в действительности представляют собой нечто большее. Они вступают в права как независимые мотивационные системы. Простое выявление их корней не изменяет их независимой активности.

(7) Отношение между способностями и интересом. Психометрические исследования показали, что способности и интерес всегда связаны прямо пропорционально, и иногда связь особенно ярко выражена. Человеку нравится делать то, что у него хорошо получается. Обнаруживается вновь и вновь, что умение, освоенное по той или иной внешней причине, превращается в интерес и становится самодвижущим, даже если исходная причина исчезает. Студент, избравший в колледже ту или иную дисциплину потому, что это ему было рекомендовано, либо доставляло удовольствие его родителям, либо даже занятия приходились на удобные часы, часто заканчивает тем, что оказывается полностью, возможно на всю жизнь, поглощен самим предметом. Без него нет в жизни счастья. Исходные мотивы полностью утеряны. То, что было средством, ведущим к цели, становится собственно целью.

Рассмотрим еще случай гения. Здесь мастерство обретает власть над человеком. Никакая примитивная мотивация не нужна для объяснения постоянной, все поглощающей деятельности. Это — альфа и омега жизни выдающейся личности. Невозможно представить себе, чтобы забота о здоровье, хлебе насущном, сне или семье была для Пастера источником его преданности работе. На долгое время он совершенно забывал о них, теряя голову в белой горячке исследовательской работы, которой он когда-то овладевал и к которой затем обрел непреодолимый и всепоглощающий интерес.

(8) Приобретенные побуждения в противопоставлении инстинктам. Всякий раз, когда посредством строгого анализа можно продемонстрировать, что некий мнимый инстинкт на самом деле не врожден, а приобретен, эта демонстрация выступает как свидетельство в пользу функциональной автономии. Не вызывает сомнения, что материнское поведение, стадное чувство, любопытство, мастерство и т.д. имеют стойкость и непреодолимую силу, присущие инстинктам. Если это не инстинкты, то они должны быть автономными образованиями со столь же динамическим характером, какой приписывается инстинктам. Нет необходимости излагать здесь все аргументы в поддержку рассмотрения таких мнимых инстинктов как приобретенных побуждений.

(9) Динамический характер личных ценностей. Как только система интересов сформирована, она не только создает некоторое напряженное состояние, которое легко актуализируется и приводит к внешне наблюдаемому поведению, удовлетворяющему интерес. Она действует также как неявный посредник, который определяет избирательность восприятия и поведения. Возьмем людей с явно выраженным эстетическим интересом. Эксперименты с использованием теста словесных ассоциаций показали, что такие люди отвечают быстрее на стимулы-слова, связанные с их интересами, чем на нейтральные слова [13]. Сходным образом, просматривая газету, они заметят и запоминают больше статей, связанных с искусством; они также в значительно больше интересуются одеждой, чем не-эстеты, а когда их просят оценить достоинства других людей, они высоко ставят эстетические качества. В двух словах, наличие твердо установившегося интереса оказывает направленное и определяющее влияние на поведение — ровно так, как ожидалось бы от любой динамической системы. Количество свидетельств может быть приумножено за счет других интересов, помимо эстетического [14].

КРИТИКА ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ АВТОНОМИИ [5]

Можно ожидать возражений принципу автономии с двух сторон. Бихевиористы снова предпочтут понятие органического побуждения (драйва) с его разнообразными возможностями обусловливания любыми стимулами, а интенционалисты (purposivists) не захотят принять плюрализм этого принципа, который, казалось бы, в значительной степени отдает мотивы на откуп научению.

Бихевиорист вполне удовлетворяется мотивацией в терминах органического побуждения и обусловливания, поскольку верит, что имеет заслуживающую доверия опору в физиологической структуре. (И чем ближе бихевиорист подходит к физиологической структуре, тем более он счастлив.) Однако истинное положение дел заключается в том, что нейрофизиология органического побуждения и обусловливания развита не лучше, чем нейрофизиология того типа сложных автономных единиц мотивации, который описан здесь.

Гормический психолог … не примет автономности новых мотивационных систем. Если механизмы могут превратиться в драйвы, спросит он, почему привычки и навыки, будучи развиты до совершенства, не обретают постоянно возрастающей побудительной силы [15]? Нельзя сказать, что механизмы прогулок, разговоров и одевания оснащены собственной мотивационной силой. Человек гуляет, разговаривает или одевается, чтобы удовлетворить мотив, абсолютно внешний по отношению к этим заученным навыкам [6] .

Эта критика достаточно убедительна для того, чтобы поставить под вопрос принцип в той форме, как он был выдвинут Вудвортсом, а именно: «механизмы могут стать драйвами». Однако это не вполне адекватная формулировка.

Если мы еще приблизимся к проблеме, то окажется, что побуждающую силу обретают не доведенные до совершенства талант или автоматическая привычка, а несовершенный талант или привычка на стадии становления. Ребенок, который только учится говорить, ходить или одеваться, действительно вовлечен в эти виды деятельности, скорее всего, ради них самих — точно так же, как взрослый, который имеет дело с незавершенной задачей. Он помнит о ней, возвращается к ней и испытывает чувство фрустрации, будучи лишен возможности ее завершить. Мотивы всегда представляют собой вид стремления к своего рода завершенности; это неразрешенные состояния напряжения, требующие «замыкания» текущей активностью. Активный мотив угасает, когда его цель достигнута, либо, если речь идет о двигательном навыке, когда последний, наконец, автоматизируется. Новичок в автовождении имеет бесспорный импульс к усовершенствованию своего навыка. Однако, будучи освоен, этот навык переходит на уровень инструментальной готовности и активируется только для обслуживания какого-нибудь другого актуального (неудовлетворенного) мотива.

Так вот, в случае постоянных интересов личности все происходит точно так же. Человек, мотив которого состоит в том, чтобы чему-то научиться или усовершенствовать свое мастерство, никогда не будет удовлетворен тем, чего он достиг. Его задачи никогда не оказываются решенными до конца, а навык никогда не представляется совершенным. Устойчивые интересы — бесконечные источники неудовлетворенности, и именно из своей незавершенности они черпают последующий импульс к действию. Искусство, наука, религия, любовь никогда не доводятся до «совершенства». Двигательные навыки, напротив, часто достигают совершенства, и за пределами этой стадии они редко сохраняют собственную побудительную силу. Таким образом, в качестве драйвов могут выступать только становящиеся (то есть находящиеся в процессе совершенствования) механизмы. С этой поправкой позиция Вудвортса оказывается скорректированной и может противостоять возражению Макдауголла [7] .

СЛЕДСТВИЯ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ АВТОНОМИИ

Принцип функциональной автономии объясняет — в отличие от того, что доступно любому другому принципу динамической психологии — конкретные импульсы, лежащие в основе индивидуального поведения. Таким образом, это первый шаг в формировании основы для более реалистичного изучения уникальных и индивидуальных форм личности. «Но каким образом, — могут воскликнуть традиционалисты, — каким образом мы вообще можем создать науку об уникальных явлениях? Наука должна обобщать». Конечно же, должна, но было бы явной ошибкой допустить, что общий мотивационный принцип должен предполагать постулирование абстрактных или общих мотивов. Те, кто стал бы возражать, забывают о том, что общий закон может быть законом, указывающим, откуда происходит уникальность. Принцип функциональной автономии является достаточно общим для того, чтобы удовлетворять потребностям науки, но достаточно частным, чтобы объяснять уникальность индивидуального поведения. Его характерные преимущества могут быть суммированы следующим образом:

(1) Он проясняет путь к динамической психологии личностных черт, отношений, интересов и чувств, которые теперь могут быть рассмотрены как конечные и истинные предрасположенности зрелой личности.

(2) Он избегает абсурдности рассмотрения жизненной энергии в настоящем как состоящей из ранних архаичных форм (инстинктов, доминантных рефлексов или вечно неизменного Оно). Научение привносит в жизнь новые системы интересов точно так же, как новые способности и навыки. На любой стадии развития эти интересы самостоятельно актуальны; они - то что побуждает сейчас.

(3) Он свергает с престола стимул. Мотив более не рассматривается как механический рефлекс, полностью зависящий от капризов появления условных стимулов. В очень точном смысле слова функциональная структура предрасположенности избирает стимулы, на которые индивид будет реагировать, если некий стимул вообще необходимы для ее активации.

(4) Он с легкостью признает законность других принципов роста. Функциональная автономия отдает должное продуктам дифференциации, интеграции, созревания, упражнения, имитации, внушения, обусловливания, травмы и всех прочих процессов развития и допускает, в отличие от каждого из них, рассмотренных по отдельности, сохранение этих продуктов в значимых мотивационных структурах.

(5) Он рассматривает под должным углом зрения проблемы происхождения поведения, устраняя фетиш генетического метода. Он отнюдь не предполагает, что исторический подход к поведению не важен для полного понимания личности. Но там, где задействованы мотивы, более значим динамический анализ. Поскольку мотивы всегда действуют в настоящем, они должны изучаться в их нынешней структуре. Возможно, в неспособности к подобному подходу и кроется главная причина столь большого числа неудач психоанализа, равно как и всех прочих терапевтических схем, которые полагаются единственно на глубинные мотивы раннего детства.

(6) Он объясняет силу маний, фобий и разнообразных видов навязчивого и неадаптивного поведения. Можно было бы ожидать, что человек откажется от таких неэффективных способов приспособления к окружающей среде, как только они обнаружат свою несостоятельность. И интуиция, и закон эффекта должны были бы устранить их — тем не менее, слишком часто они обретают подавляющую власть над человеком.

(7) Наконец, мы можем адекватно объяснить социализированное и цивилизованное поведение. Обсуждаемый принцип предполагает, что в ошибочное bellumomniumcontraomnes [8] следует внести поправку. Входя в жизнь и будучи абсолютно эгоистичным существом, ребенок действительно оставался бы совершенным волчонком или поросенком в течение всей своей жизни, если бы не происходила истинная трансформация мотивов. А поскольку мотивы всецело изменчивы, догма Эгоизма оказывается незрелой и поверхностной философией поведения, а то и вовсе бесполезной.

(8) Он объясняет также, почему человек часто становится тем, чем он изначально только прикидывался: улыбающаяся профессиональная официантка, которая нежно полюбила свою некогда докучливую роль и теперь будет несчастлива, если лишится ее; человек, который так долго симулировал чувства уверенности в себе и оптимизма, что теперь всегда готов преодолевать трудности; заключенный, который начинает любить свои оковы. Такие Персоны, как заметил Юнг, часто превращаются в истинное Я. Маска становится Анимой [9] .

(9) Объяснена сила, которая движет гением. Одаренные люди настойчиво стремятся к упражнении своего таланта, даже если впереди их не ожидают никакие другие награды. В меньшей степени такую же автономность демонстрируют различные хобби, художественные и интеллектуальные интересы любого человека.

(10) Итак, принцип функциональной автономии — декларация независимости для психологии личности. Будучи сам по себе общим законом, он в то же самое время позволяет рассматривать не абстрактную мотивацию обезличенной психики-вообще, но конкретные, жизнеспособные мотивы психики-в-частности всех и каждого.

Литература

1. Woodworth R. S., Dynamic Psychology, 1918.

2. Holt E. B., Animal Drive and the Learning Process, 1931, главы VII and VIII.

3. Zeigarnik B., Uber das Behalten von erledigten und unerledigten Handlungen, Psychol. Forsch., 9, 1927, 1—86.

4. Ovsiankina M., Die Wiederaufnahme unterbrochener Handlungen, ibid., 11, 1928, 302—379.

5. Kendig I., Studies in perseveration, J. Psychol., 3, 1936, 223—264.

6. Smith C. E.. Change in the apparent resistance of the skin as a function of certain physiological and psychological factors. A thesis deposited in the Harvard College Library, 1934.

7. Dodgson J. D., Relative values of reward and punishment in habit formation, Psychobiol., 1, 1917, 231—276.

8. Gilhousen H. C., Fixation of excess distance patterns in the white rat, J. Comp. Psychol., 16, 1933, 1—23.

9. Olson W. C., The Measurement of Nervous Habits in Normal Children, 1929, 62—65.

10. Richter C. P., A behavioristic study of the activity of the rat, Comp. Psychol. Monog., 1, 1922, No.2, 1—55.

11. Crawford S. C., The habits and characteristics of nocturnal animals, Quart. Rev. Biol., 9, 1934, 201—214.

12. Inmate Ward Eight, Beyond the Door of Delusion, 1932, 281.

13. Cantril H., General and specific attitudes, Psychol. Monog., 42, 1932, (no. 192), 1—109.

14. Cantril H. and Allport G. W., Recent applications of the study of values, J. Abnorm. & Soc. Psychol., 28, 1933, 259—273.

15. McDougall W., Motives in the light of recent discussion, Mind, 29, 1920, с.277—293.

[2] Нижеследующее частично извлечено из главы 7 моей готовящейся к выходу книги “Personality: APsychologicalInterpretation” (1937). — Прим. авт.

[3] Веблен Торстен Бунде (1857—1929) — американский экономист и социолог, известен своими историческими исследованиями экономической структуры общества. Среди основных работ — книга «Инстинкт мастерства» (1914). — Прим пер.

[4] Фуговое состояние — состояние помраченного сознания, когда больные, отрешенные от окружающего, стремительно бросаются бежать (См. справочник по психиатрии под ред. А.В. Снежневского. М., 1985).

[5] Мы опускаем здесь детали полемики автора со сторонниками бихевиоризма и гормической психологии и оставляем только ответ на наиболее очевидный из встающих вопросов. — Прим. ред.

[6] Хотя данное возражение в большинстве случаев верно, это все же не всегда так, поскольку в некоторых случаях любовь к прогулкам, беседам ради бесед, нарядам, играм и т.д. выступает как самоподдерживающаяся мотивационная система. — Прим. авт.

[7] С этой теорией хорошо согласуются работы К. Левина и его сотрудников по изучению природы «квазипотребностей». Безотлагательность этих потребностей максимальна непосредственно перед достижением цели, после чего мотив совершенно угасает. — Прим. авт.

[8] Война всех против всех (понятие философии Томаса Гоббса). — Прим. ред.

[9] Архетипы коллективного бессознательного в индивидуальной психологии К.-Г. Юнга. Персона (Маска) — то, каким человек представляет себя миру, совокупность социальных ролей, «фасад», за которым скрывается индивидуальность человека. Анима — «душа» в широком смысле слова, источник творчества, архетип фигуры женского пола, ориентированный первоначально на внутренние процессы, как Персона — на внешние. — Прим. ред.