Скотт Даулинг

доктор медицины, обучающий аналитик и супервизор

в Кливлендском психоаналитическом институте,

редактор книжных серий "Мастерские Американской психоаналитической

ассоциации" и "Психоаналитическое изучение ребенка",

преподаватель программы по психоаналитической психотерапии, реализуемой

АПА в Институте практической психологии и психоанализа

в Москве, а также в Санкт-Петербурге.

БЕССОЗНАТЕЛЬНАЯ ФАНТАЗИЯ - это кладовая смысла ПСИХИКИ. Когда мы открываем ранее неосознаваемый смысл в симптомах, чертах характера, установках эго, аффективных проявлениях и паттернах речи и действия, мы начинаем очерчивать бессознательную фантазию. Как только мы выходим за пределы поверхностных манифестаций в нашей клинической работе, фантазии становятся центральными клиническими единицами психоаналитического исследования.

В попытке приблизиться к пониманию истоков и развивающихся особенностей фантазии полезно не упускать из виду взаимосвязь между фантазией и теми прогрессивными изменениями в организации психической жизни, которые происходят в ходе развития. Можно выделить следующие сменяющиеся уровни психической организации (взятые из психологии Пиаже и психоанализа) :

1. Сложная, согласованная инстинктивная организация, существующая с рождения и продолжающая действовать на протяжении первых месяцев жизни, то есть в период стадии биологического единства. "Инстинктивный" относится здесь к биологическому, а не к психоаналитическому использованию данного термина: к "врожденной предрасположенности ... проявляющейся в действиях, которые кажутся рациональными, хотя совершаются без сознательного плана или целенаправленной адаптации средств к целям" (ОЕД).

2. Сенсорно-моторная организация психической жизни, которая начинается вскоре после рождения, возникает из инстинктивной организации новорожденного и достигает своего пика в 15-18 месяцев. Она включает интенциональность, отношения средств и целей и формирование аффективного объекта, всё это без подлинно репрезентативного мышления. Сенсорно-моторный процесс мышления, подобно всем ранним организациям, продолжает действовать недоминирующим образом на протяжении всей жизни.

3. Ранний этап образования понятий, начинающейся в 15-18 месяцев и продолжающийся до 30-36 месяцев. Эта психическая организация включает в себя слабо дифференцированные понятия и образы, многие из которых определяются через связь с теми или иными аспектами влечений.

4. Период переходных понятий - от 30-36 месяцев до 5-7 лет. Понятия определяются всё более четким образом, но они все еще крайне уязвимы к регрессивной расплывчатости вследствие их связанности с аспектами влечений.

5. Период относительной стабильности понятий, за исключением тех, которые остаются соединенными с теми или иными аспектами влечений, такими как зачатие, рождение, возмездие и смерть. От 5-7 лет до юношеского возраста.

6. Начало способности контролируемого, логически последовательного проникновения в превратности фантазии и связанных с влечениями аспектов, а также рассудочного (propositional) мышления в целом. Юность и взрослая жизнь.

С началом образования понятий создаются фантазии, как сознательные, так и бессознательные. Фантазии являются компромиссными образованиями, которые служат цели ассимиляции аффективно нагруженных, не интегрированных психологических проблем. Фантазии организуют эти проблемы в достаточно связную, аффективно переносимую организацию смысла. Формирование фантазии зависит от мыслительной способности к образованию понятий, которая развивается постепенно после первых 15-18 месяцев жизни. Далее я буду обсуждать два других типа психического содержания, часто ошибочно принимаемых за фантазию, которые возникают до начала формирования фантазии.

Психологические проблемы, которые стимулируют формирование фантазии, могут быть разделены на две тесно связанные друг с другом группы. В первую группу входят проблемы, которые связаны с выражением влечения на различных уровнях развития - проблемы физической и эмоциональной стимуляции и близости на оральном, анальном, фаллическом и генитальном уровнях, вместе со связанными с ними чувствами любопытства по поводу зачатия, рождения, соревнования, возмездия и смерти. Примеры таких явно выраженных, обусловленных влечениями фантазий включают повсеместно распространенные фантазии орального и анального зачатия и рождения и эдиповы победы и утраты, как эротические, так и агрессивные. Во вторую группу входят проблемы, которые возникают в результате переживаний беспомощности перед лицом заброшенности, утраты, сепарации, кастрации или вины. Фантазии всемогущества и контроля - широко распространенные усилия ассимилировать эти проблемы беспомощности. Многие бессознательные фантазии порождаются обеими группами проблем: сексуальными и агрессивными тревогами, которые связаны с переживаниями беспомощности.

Человеческие условия жизни, как физические, так и культурные, обеспечивают наличие универсальных тем во многих бессознательных фантазиях. Мы даем названия этим универсальным темам - семейный роман, эдипова тема, тема всемогущества, тема оральной зависимости, тема мазохизма и т.д. Все же точная форма и содержание фантазийной жизни каждого индивида неизменно характеризуются уникальными характерными чертами, во многом подобными вариациям в форме и внешнем виде частей человеческого тела.

Фантазия раннего детства с вербальными репрезентациями, то есть сознательная фантазия, часто вовлекает ребенка в конфликт, как внешний (с его родителями), так и интрапсихический (между несовместимыми желаниями), и поэтому может быть подвержена защитному искажению. Таков источник ядерных бессознательных фантазий, темы которых впоследствии тщательно разрабатываются в широкое разнообразие форм, придающих особый акцент выражению влечения, защитной реакции или требованиям совести. С другой стороны, первичные фантазии, тенденции влечений, которые никогда не были сознательными, могут быть заново сформулированы в форме фантазии, но никогда ранее не воспринимались в этой форме и никогда не воскрешаются как сознательные воспоминания. Например, оральные каннибальские наклонности могут быть описаны в форме фантазии, хотя они полностью недоступны для вербальной памяти.

Конструирование фантазий - часть более общей конструирующей функции эго, которая, в свою очередь, является выражением организующей функции эго. Я предпочитаю говорить о конструировании, чтобы подчеркнуть часто цитируемое наблюдение, сделанное Арлоу2) (1969а). Он описывает конструирование психического содержания из (1) сенсорной информации на входе и (2) психологического фона антиципации, потребности, желания и защиты. Эго конструирует единое впечатление из этих двух наборов ингредиентов. Результатом такой конструирующей деятельности будет психическое содержание, обладающее смыслом. Позвольте мне проиллюстрировать эту идею на примере простого психического содержания - восприятия. Событие, которое мы называем "восприятием", такое как узнавание объекта как листа или карандаша, его цвета - как красного или синего, звук "да" или "нет", требует как физической сенсорной информации на входе, так и активной психической конструкции, интерпретации сенсорных данных психологическим внутренним миром. Формирование фантазии, хотя это и более сложное явление, следует сходному процессу конструирования. Внешние события и давление влечения становятся психологическим опытом лишь после прохождения через фильтр прежнего опыта. Результат каждого акта конструирования, какой бы ни был его уровень сложности, сам становится частью психологического образования смысла, с которым соединяются последующие сенсорные данные или проявления влечений, для порождения новых, более сложных конструкций.

Наша клиническая работа со взрослыми людьми направлена на оживление смыслов детства, на восстановление через воскресшее воспоминание или реконструкцию бессознательной фантазии. Мы стремимся к тому, чтобы наши пациенты достигли эмоционального и интеллектуального осознания и сбалансированной точки зрения, относительно их бессознательных фантазий - источника симптоматических и защитных характерологических искажений их жизней. Эти фантазии составляют контекст психологического смысла, который входит в любой последующий опыт.

Что определяет содержание фантазий? Что определяет их вариации? Можем ли мы проследить их в обратном направлении во времени к их более ранним формам - можем ли мы достичь какого-либо понимания генезиса функции фантазирования? Попытку ответить на эти вопросы я начну с обсуждения примеров фантазии из взрослой жизни, из юности, из имеющего огромное значения для фантазийной жизни эдипова периода и его последствий в латентный период. Затем я перейду к исследованию происхождения и конструкции эдиповых фантазий, затрагивая те результаты развития, которые они выражают. Я буду обсуждать довербальную сенсорно-моторную поведенческую память и ее выражение в последующей жизни. В заключение, я коснусь проблемы фантазии на первом году жизни. Интерес к этой теме возрос вследствие результатов исследований младенческого возраста.

Взрослая женщина обратилась за аналитическим лечением из-за тяжелых фобических симптомов, самоповреждающего поведения и унижающего ее отношения и эмоционального отчуждения от своего мужа и детей. Мы достигли артикуляции и понимания ряда взаимосвязанных бессознательных фантазий, по-видимому, и послуживших источником ее симптомов. Ее фобические тревоги соотносились с деталями этих фантазий и предположительно проистекали из общего источника; они были сосредоточены вокруг инцестуозных, мазохистских и садистских желаний и страхов. Например, она страшилась, что будет разорвана на мелкие куски в огненном взрыве, если станет путешествовать - смещение с желаемого и вызывающего страх инцестуозного, внутреннего оргазмического взрыва. После того как были распутаны смещения, сгущения и другие искажения, было обнаружено, что ее фантазии соответствуют ее детскому опыту, то есть продуктам внутренней и внешней реальности в период ее детства. Будучи ребенком, она ежедневно подвергалась мастурбации другими людьми под предлогом очищения гениталий. Это продолжалось с того времени, как она научилась ходить, до юношеского возраста. Ее фобические тревоги содержали и графически выражали ее фантазию непрерывного инцестуозного удовлетворения и ее запреты со стороны супер-эго. Экстернализация ее тревог также служила защитному требованию, чтобы она полностью отреклась от своей фантазийной жизни инцестуозного возбуждения. Ее средства достижения этого влекли за собой преувеличение реального аспекта первичной сцены с ее соблазнителями: "Это не мое возбуждение, а его ответственно за всё это и должно контролироваться". Благодаря приписыванию возбуждения только другим, могло поддерживаться вытеснение ее собственного возбуждения.

Ее приниженное положение и эмоциональное отчуждение от собственной семьи были попытками защитить тех, кого она любила; через разделение ее неадекватности и оборонительной позиции (характерологические черты, которые защищали пациентку от беды, делая ее неинтересной для тех, кто мог нанести ей вред) любимые ею люди были защищены от экстернализованной опасности, которая всегда таила угрозу погубить ее и их. Озадачивающим и наиболее сложным аспектом ее симптомов было то, что в отличие от многих фобических пациентов, она отстаивала объективную обоснованность, реальность своих фобических тревог, хотя и признавала те жесткие ограничения, которые они на нее налагали по сравнению с ее друзьями и знакомыми людьми. Такая защитная "реальность" была выражением бессознательного настаивания на "реальности" инфантильных, травматически возбуждающих переживаний, из которых произошли ее последующие симптомы. Она защищалась в том отношении, что "реальность" внешних событий использовалась для избегания осознания ее собственных состояний сексуального возбуждения и гнева. Значение "реальности" в качестве защиты серьезно препятствовало достижению ею более объективного понимания своей ранней жизни и текущих симптомов.

Вы отметите в этом довольно прозаическом утверждении по поводу симптомов пациентки, что я мог бы легко заменить "импульс влечения" на "бессознательную фантазию". Я не делаю этого, но обращаю внимание на тот факт, что импульсы влечения не имеют места как отдельные психологические сущности. Так же, как Винникот мог сказать, что "не существует такой вещи, как ребенок," таким образом указывая на постоянную необходимость единства ребенок-мать, так и мы можем сказать, что "нет такой вещи, как импульс влечения," указывая на функциональную необходимость субъекта и объекта данного импульса. Утверждение, которое включает в себя субъект, импульс влечения и объект, например: "Я хочу сделать это для него или для нее", - является скелетом фантазии, которая может быть развита различными способами, но также может быть ничем большим, чем простым желанием, утверждением, содержащим субъект, глагол и объект. Бессознательная фантазия - или сознательная фантазия по данному поводу - это всегда сценарий, включающий в себя лица, действия и чувства и являющийся переживаемым психическим целым, из которого мы успешно, хотя и искажая, отсекаем импульсы влечений, объектные репрезентации или аффекты, когда говорим о них как об отдельных явлениях. Полезность деконструкции фантазии на ее компоненты лежит в возможности тщательного исследования трансформационных превратностей каждого компонента. Это, в свою очередь, может быть полезным в построении теории. Однако существует опасность предоставления независимого статуса клинически несуществующим и бессмысленным фрагментам интрапсихической жизни, импульсам без объектов или объектным репрезентациям без референтов во времени, пространстве и эмоциональной валентности. Важно иметь в виду, что бессознательные и сознательные фантазии следуют принципу множественной функции (Waelder, 1930); они являются компромиссными образованиями, которые обслуживают требования противоборствующих психических сил. Различные формы одной и той же фантазии могут выделять нужды или требования влечений, защиты, супер-эго или реальности.

Теперь мы совершим громадный прыжок назад ко времени ранней юности и мастурбационной фантазии подростка. Его первые эпизоды эякуляции имели место в летнем лагере в возрасте двенадцати лет. Пытаясь повторить это переживание, он руками стимулировал свой пенис, используя слюну в качестве смазки. Он фантазировал, что вводится в секс "более опытной женщиной," которая показывает ему, куда вводить пенис. Делая попытки, он ошибочно входил в "мочеиспускательный канал." Его возбуждение нарастало, но инструктирующая его женщина указывала на ошибку; после чего он входил в более обширное, более возбуждающее "отверстие для малыша." Представляя возбуждение более взрослой женщины, он достигал оргазма.

Эта фантазия, которая содержит характеристики как сознательных, прямых, доэдиповых фантазий маленького ребенка, так и более сдержанных генитальных фантазий более старшего ребенка и взрослого мужчины, является для нас записью того, что позднее стало вытесненной фантазией. Во время латентного периода и ранее его связанное с матерью возбуждение фокусировалось на звуках ее мочеиспускания и на воображаемых действиях в ванной комнате его родителей. Использование им слюны в качестве смазки проистекало от попытки его сверстника осуществить с ним фелляцию и от воспоминаний "мокрых поцелуев" его тети. Это была сознательная попытка воспроизвести ощущения, связанные с этими переживаниями. В возбуждающее, однако опасное "отверстие для малыша" можно было войти лишь после возбуждения меньшего, менее возбуждающего и менее опасного "мочеиспускательного отверстия." Ассоциации в связи с этими мыслями включали воспоминания о чарующей его поглощенности водными звуками шумного плескания его матери, звуками, которые смешивались со звуками мочеиспускания и звуками, связанными с использованием клизмы. Мы можем с большой долей уверенности предположить, что у него произошло смешение бессознательных фантазий о взаимном возбуждении при акте мочеиспускания, дефекации и других действиях в ванной комнате с его матерью, а также с бессознательной фантазией о генитальном слиянии с ней.

Под влиянием давления влечения этот молодой человек воскресил эдиповы и доэдиповы фантазии об активном и пассивном возбуждении, инкорпорируя их в свою сознательную мастурбационную фантазию. В последующие годы обучающая его более взрослая женщина была заменена в фантазии более молодыми, однако явно фаллическими женщинами. Коренная бессознательная фантазия оставалась эдиповой фантазией сексуального единения со своей матерью.

Осознание значения эдипова периода - краеугольный камень психоанализа. Его значимость основывается не только на содержании обычно вовлеченных тем, но также на другом факте: формирование фантазии становится более сложным во время эдипова периода и после вступления в латентный период (Shapiro & Perry, 1976), на этот процесс влияют превратности психологического конфликта в такой степени, которая не достигалась ранее. Мы можем лучше понять это, кратко вернувшись к рассмотрению "выдумывающих" (make-believe) и "притворяющихся" (pretending) доэдиповых детей. Мы видим беззастенчивые разыгрывания родительских ролей, разыгрывания желанных разрешений конфликта с другими и отмену переживаний беспомощности, которые выражаются с такой прямотой, которую мы находим очаровательной. В своем "притворстве" доэдипов и маленький эдипов ребенок не проводит такого же резкого отличия между "выдуманными" и "реальными" аспектами своей жизни, как это делает большинство взрослых. Его способность к проведению такого различения неустойчива, и он часто смешивает два этих аспекта в единую реальность. Следует напомнить - и ему, и нам - что он "притворяется". Хотя игра фантазии обусловлена внутренними проблемами, а не непосредственными требованиями взрослой реальности, активная и сознательная фантазийная жизнь маленького ребенка не обрекает его на изолированный, воображаемый мир, как это может быть у взрослого человека. "Притворство", его могущественные мотивации и яркая образность, смягчаемые принципом реальности, побуждают ребенка к сбалансированному пониманию и приспособлению к его материальному и психологическому окружению.

Это сравнительно беззастенчивая фантазийная жизнь доэдипова ребенка и в особенности ребенка на ранней эдиповой фазе может быть реорганизована в более скрытых формах или подвергнута вытеснению. Будучи вытесненными, эдиповы фантазии продолжают существование в качестве могущественных, бессознательных источников обоих исходных предпосылок. Мы используем их, когда интерпретируем жизненные события и те мотивации, которые руководят действиями людей.

История случая Ганса, описанная Фрейдом (Freud, 1909), содержит различные примеры расплывчатости фантазийного/реалистичного мышления, которое я описываю. Возьмем, например, фантазию Ганса о жирафе. Он сказал: "Ночью в комнате был один большой жираф и другой измятый жираф; и большой поднял крик, потому что я отнял у него измятого. Потом он перестал кричать; а потом я сел на измятого жирафа". Эта фантазия является изложением поведения Ганса ранним утром, описанного его отцом. "Ганс приходит утром к нам, и моя жена не может удержаться, чтобы не взять его на несколько минут к себе в кровать. Тут я обыкновенно начинаю ее убеждать не делать этого; а она с раздражением мне отвечает, что это бессмысленно, что одна минута не может иметь последствий... После этого Ганс остается с ней на короткое время". Для Ганса большой жираф - папа и папин пенис - не являются ни точным эквивалентом друг друга (то есть, разделяющих одни и те же границы понятий), ни символическим выражением друг друга (то есть, одно понятие служит выражением другого). Они занимают срединное положение недифференцированной эквивалентности, срединное положение неопределенных и изменяющихся понятийных границ. Измятый жираф - мама и материнские гениталии - также не являются точным эквивалентом друг другу, и ни один из них не изображает символическим образом другого. Они являются "одним и тем же", однако с менее точным определением "одинаковости", чем это понятие используется взрослым. Кроме того, символы "отца" затемняются символами "матери". Между всеми ними наблюдается частичное совпадение: гениталии матери, гениталии отца, измятый жираф, большой жираф, опавший пенис и эрегированный пенис.

Проведенное Пиаже (Piaget, 1946) исследование детского фантазирования определило такое неясное, слабо дифференцированное понятийное мышление как норму у доэдивых детей и детей в ранний эдипов период, в особенности когда они имеют дело с аффективно нагруженными проблемами. Одним из признаков такого допонятийного способа мышления является то, что требуется лишь малое усилие и одни лишь простейшие интерпретации, чтобы Ганс признал связь своего фантазийного "символа" с его "символизируемым смыслом". Цена, которую приходится платить за такую легкость узнавания, состоит в том, что для маленького ребенка ни символ (например, измятый жираф), ни то, что он символически выражает (например, гениталии матери), не несет ясный смысл, понятийную понятность и устойчивость, как это имеет место у взрослого человека. В виду когнитивной незрелости ребенка они остаются расплывчатыми.

Сообщение Борнштейна (Bornstein, 1935) о девочке Лизе, 2,5 лет от роду, дает еще одну иллюстрацию детского мышления с неясной эквивалентностью предпонятий. У Лизы были страхи, и она не могла заснуть ночью, если не находилась в сидячем положении. Такое поведение представляло собой тревожное усилие обеспечить контроль над своим кишечником, чтобы ослабить ее страх потери матери. В процессе анализа Лизы стало очевидно, как из ее поведения, так и из ее высказываний, что "отрезание", "улетание" (как когда ее волосы рассыпались от ветерка, поднятого веером) и исчезновение пищи при откусывании или еде не полностью дифференцировались от агрессивно воображаемого исчезновения ее матери. В одном месте, после обсуждения отказа Лизы есть, Борнштейн высказывает предположение, что беспокойства Лизы при виде пениса ее дедушки, лобковых волос матери, а также в конфликтах приучения к горшку "все еще были не дифференцированы и сгущены таким образом, что `пища` представляла собой не только молоко, пенис и волосы, но также стул, который, при раннем обучении ребенка чистоте, был украден матерью".

Такой способ не вполне символического допонятийного мышления присущ маленькому ребенку. Большинство взрослых (и многие аналитики) плохо понимают его особые и поразительные особенности. Такое осознание бесценно для понимания регрессии, как в сновидениях или в некоторых формах отыгрывания (acting out), а также для понимания формирования фантазии.

Ежедневные проблемы межличностных ролей и психосексуального и агрессивного развития, которые выражаются в допонятийных терминах во время доэдиповой и ранней эдиповой жизни, достигают нового и более сложного интернализованного статуса во время более позднего эдипова периода. При завершении эдиповой фазы эти проблемы при благоприятных обстоятельствах разрешаются либо вытесняются. Если они вытеснены, они достигают статуса бессознательной фантазии. Начиная с этого времени и далее их появление будет происходить в форме сознательной фантазии: защитно искаженных вариаций первоначальной, теперь бессознательной фантазии.

В эссе "Бессознательное" Фрейд (Freud, 1915) поднял щекотливую тему бессознательного содержания, организованного согласно вторичному, а не первичному процессу. Он разрешил данную проблему восемь лет спустя в "Эго и ид" (Freud, 1923), когда разъединил качество осознаваемости от способа организации психических содержаний. Он понял, что психическое содержание, организованное в соответствии с первичным или вторичным процессом, может иметь место как в ид, так и в эго и что оба они могут быть выражены в вербальной форме. Если мы определяем первичный процесс с точки зрения развития, как это иногда делал Фрейд (Freud, 1900), то есть, если мы определяем его как форму мышления, используемую маленькими, начинающими ходить детьми, такими как Лиза, тогда мы можем увидеть, что первичный процесс сам является довольно сложным способом мышления с присущим ему особым синтаксисом, характеризуемым процессами смещения, сгущения, и символизма его понятийных и вербальных образов.

Структурная теория с ее переоценкой места сознания в психической жизни помогла нашему пониманию первичного процесса мышления в сознательной жизни; она также способствовала нашему пониманию мыслей вторичного процесса в бессознательной жизни. Структурная теория также открыла дверь возможности существования форм психической организации, иных чем первичный и вторичный процесс. Я обращаю внимание на свидетельства существования двух таких организаций в ранней жизни.

Существует форма мышления или памяти, которая начинается на первом году жизни до вербальных или образных представлений, и все мы продолжаем ее использовать и после этих первых лет жизни и даже во взрослом возрасте. Она лучше всего известна как сенсорно-моторная (Piaget, 1946), или поведенческая память. Ee сенсорные манифестации хорошо нам известны по феномену Исаковера (Isakower, 1938). Поведенческое разыгрывание во время анализов невротических пациентов (McLaughlin, 1987) может задействовать поведенческую память. Аналитики описывали случаи поведенческой памяти у пациентов, которые прошли через переживания крайней беспомощности - психологическую травму - в период довербального развития (Anthi, 1983; Dowling, 1982). Остаток такого переживания виден в явном, однако бессознательном, воспроизведении некоторого аспекта такого переживания в последующем поведении пациента. Тепп (Терр, 1988) в своих исследованиях документально подтвержденной психологической травмы у маленьких детей привела убедительные свидетельства феноменов поведенческой памяти у довербальных детей, опрошенных спустя годы после такого события. В игре многие из этих детей, которые были слишком малы, чтобы выразить словами какой-либо аспект первоначального переживания, и во время проводимого ею обследования были неспособны выразить словами воспоминание данного переживания беспомощности, но показывали явное повторение некоторых аспектов такого переживания в своих действиях. В 15-19 месяцев эти дети стали участниками порнографических фильмов, в которых они подверглись сексуальному злоупотреблению. По-видимому, они не видели этих фильмов и никто не обсуждал их с ними. Годы спустя после данного события они разыгрывали сцены с куклами или с собственными телами, которые повторяли последовательность сцен из этих порнографических фильмов.

Энгель и др. (Engel at. al., 1985) документально засвидетельствовали наличие поведенческой памяти в фильмах о Монике и ее детях. Мать кормила Монику из гастростомической трубки, не держа Монику в положении, как при обычном кормлении. Годы спустя, Моника спонтанно и упорно кормила своих детей из бутылочки, держа их в таком же неудобном положении; ее дети, которых также кормил отец в нормальном положении, кормили своих кукол обоими способами. Большинство аналитиков признают повсеместность этих явлений, однако не находят им какого-либо места в нашей текущей психоаналитической теории. Энгель и Райхсман (Engel & Reichsman, 1987) расширили обсуждение этих феноменов; они продемонстрировали, что ранние переживания могут быть детерминантами действий или установок, которые сопровождаются телесным чувством "их естественности".

Поведенческая память, которая может повторять события первого года жизни, рассматривалась как знак того, что ребенок сформировал фантазии о тех переживаниях, из которых проистекает поведенческая память. Некоторые аналитики реконструируют содержание этих предполагаемых фантазий на основе поведенческих знаков. Хотя реконструкция, основанная на поведенческих ключах, может быть точным описанием события, поведенческие знаки не служат подтверждением теории о том, что довербальные младенцы ведут активную фантазийную жизнь или что они обладают репрезентативными воспоминаниями, которые соответствуют этим поведенческим ключам. То, что мы имеем в виду под фантазийной жизнью, включает в себя поддающиеся манипуляции, то есть обратимые репрезентации лиц и событий либо в воображении, либо в вербальной форме. Фантазии и репрезентативные воспоминания, подобно видеомагнитофонным записям, могут быть "прокручены назад" и заново изучены, повторно проиграны и изменены. Поведенческая память у маленького ребенка не обладает такими репрезентативными референтами и не обратима; она является необратимой сенсорно-моторной памятью, в терминах Пиаже. Ее единственный способ выражения - поведенческое повторение или физические ощущения. Я считаю, что эти поведенческие воспоминания играют огромную роль в детерминации повторяющегося поведения, включая отыгрывание и поведенческие темы в жизни многих, если не всех, взрослых людей.

Пока не решен вопрос о том, является ли терапевтически полезной вербальная реконструкция поведенческих воспоминаний, хотя он и оживленно дискутируется. По моему мнению, такая реконструкция полезна, хотя и не в том самом смысле, в котором может быть полезна интерпретация бессознательной фантазии. Вербальное описание и реконструкция источника фиксированных паттернов поведения могут содействовать вниманию, контролю и сознательно направленной модификации поведения со стороны эго. Интерпретация бессознательной фантазии может привести в результате к глубокому пониманию и разрешению скрывающихся за ней конфликтов. В обоих случаях вербальное вмешательство содействует терапевтической цели расширения области эго.

Мы отличаем эти автоматические поведенческие явления от бессознательных фантазий, которые являются продуктами активного психологического конструирования. Поведенческая память должна также быть отделена от рано развившихся умений у очень маленьких младенцев. Эти умения, в особенности те из них, которые явно требуют дифференциации Я и объекта, приводятся в поддержку представления об инфантильной фантазийной жизни (Stern, 1986). Я считаю, что эти открытия можно объяснить иным образом. В поддержку моей позиции позвольте мне описать два набора наблюдений маленьких младенцев в первые недели и месяцы жизни. Первое наблюдение, по-видимому, говорит в пользу того, что младенцы различают Я и объект. Установлено, что недельные младенцы воспроизводят ротовые движения взрослого человека после их визуального наблюдения (R.Zazzo, in Tanner & Inhelder, 1956; Meltzoff & Moore, 1977). Это происходит при первой попытке, без процесса постепенного научения. Если мы станем подходить к такой "имитации" как к эквиваленту взрослой имитации, тогда нам придется сказать, что младенцы без прошлого опыта понимают, что часть тела другого человека такая же самая, как и часть их собственного тела, которую они никогда не видели и не ощупывали руками. Нет каких-либо средств, с помощью которых они могли бы приобрести психологическое представление о собственных ртах и ртах других людей, по крайней мере в том смысле, в котором обычно используется термин "психологическая репрезентация". То, что они могут различать движения этой загадочным образом известной им части тела другого человека и могут сами точно воспроизводить эти движения, говорит в пользу того, что уровень когнитивного функционирования новорожденных намного более продвинут, чем мы это себе обычно представляем. Раз уж имеет место явное различение Я и объекта и очевидно действуют сложные психические процессы, не может ли фантазийная жизнь быть возможной и даже вероятной?

Сходный набор наблюдений говорит в пользу другого подхода, который находится в согласии с другими данными об отсутствии психологической дифференциации Я и другого в период раннего младенчества. Среди врожденных, временных способностей новорожденного находится способность, известная как интермодальное восприятие (intermodal perception). Мелтзофф и Бортон (Meltzoff & Borton, 1979) описали следующий экспериментальный пример: младенцам предоставляется возможность сосать или гладкую пустышку, или пустышку с пупырышками на ее поверхности; младенцам не предоставляют возможности видеть пустышку. Пустышку отнимают, а затем им визуально показывают обе пустышки, одну гладкую, другую с пупырышками. Младенцы с пристально глядят на одну из пустышек, отдавая предпочтение той, которую они ранее сосали. То, что на опыте познается в одном способе восприятия, интраоральном прикосновении, предпочтительно выбирается через другой способ восприятия - зрение, - отсюда и термин "интермодальное восприятие". Эта врожденная способность теряется после нескольких недель жизни. Месяцы спустя, приобретается координация глаз-рука, также отражающая координацию визуального и тактильного восприятия посредством психологического процесса, описанного Хоффером (Hoffer, 1949). Применительно к "имитативным" действиям новорожденного, интермодальное восприятие может способствовать визуальному узнаванию младенцем рта другого человека на основании не визуального сенсорного опыта собственного рта. Отметим также, что младенец также имеет врожденную способность активно повторять то, что он наблюдал пассивно; он двигает своим ртом, так как ранее наблюдал, как взрослый двигает своим ртом.

Новая, объяснительная концепция, к которой я хочу привлечь ваше внимание, - это концепция организации психологических предшественников новорожденных, "аппаратов эго" (Hartmann, 1958), которые являются врожденными и дают возможность автоматических реакций значительной сложности, таких как "имитация" новорожденных. Хартманн признавал врожденные свойства, которые он приписывал примитивному или недифференцированному эго. Хартманн не представлял себе громадную сложность и приспособленность врожденных свойств, дающих младенцу возможность содействовать реакциям ухаживающего за ним лица (Klaus & Kennell, 1982). Этология определенно высказывается в поддержку такого предположения - новорожденные других видов млекопитающих проявляют схожую сложность поведения, которую мы регулярно приписываем действию инстинкта в более привычном биологическом смысле. Мы были слепы к сложности этих врожденных способностей по причине отсутствия явно выраженной двигательной компетентности и поз у человеческого новорожденного. В действительности список компетентностей новорожденных, и сенсорно-моторного, и когнитивного функционирования, даже еще длиннее и более впечатляющий (Lichtenberg, 1983). Однако, я предпочитаю тщательно избегать ошибочного принятия их за более зрелые и специфически психологические компететности, основанные на мотивированных влечениями взаимодействиях с окружающими людьми и предметами, которые нам знакомы из психологического функционирования более взрослых младенцев и детей того периода, когда они начинают ходить. Разумно предположить, что эти ранние способности, большинство из которых как автоматические механизмы вскоре утрачиваются, служили эволюционной цели, гарантируя способствующие выживанию умения и отклик осуществляющего уход лица, а также обеспечивая поддержку последующего приобретения сходных способностей благодаря психологическому развитию. Моя позиция заключается в том, что влечения, в психоаналитическом смысле, являются толчком для этих поведенческих актов, а также для всей неонатальной и инфантильной активности.

Может показаться, что я увел вас далеко в сторону от темы бессознательной фантазии. Позвольте мне кратко суммировать мои аргументы. Я начал с описания бессознательной фантазии как сформированного повествования (narration), которое достигает предсознательного или сознательного статуса, когда ослабевает сопротивление. Такие сформированные бессознательные фантазии когда-то были сознательными, но теперь, вследствие вытеснения, удерживаются вне сферы сознания. Как подчеркивал Арлоу, эти бессознательные фантазии являются постоянно активными в детерминации смысла, действия, восприятия и аффективного тона. Для хорошо организованных сознательных фантазий, которые появляются позднее в эдипов период, мы обнаруживаем неясно выраженное, недифференцированное допонятийное мышление ранней эдиповой и доэдиповой жизни. Приобретение языка в 12-18 месяцев сделало эти предпонятия возможными. Я также обсудил другую группу феноменов, которая может быть эффективной в детерминации действия и сенсорного восприятия, хотя они могут никогда не достигать вербального осознания. Это сенсорно-моторные, или поведенческие воспоминания, которые возникают главным образом из довербального восприятия и сохраняют свое влияние на всем протяжении детства и во взрослой жизни.

Я предпринял это краткое описание наблюдений младенцев для достижения двух целей: во-первых, чтобы подчеркнуть сложность врожденной инстинктивной жизни маленького младенца, которая лежит в основании более позднего формирования фантазии, и, во-вторых, для оспаривания взглядов тех исследователей, которые расширяют действие организованной фантазии на первый год жизни младенца. Недавние дискуссии относительно новых открытий при наблюдении за поведением младенцев привели к воскрешению кляйнианского предположения, что сложная фантазийная жизнь, с отделением Я и объекта, имеет место уже в раннем младенчестве (Stern, 1986). Те открытия, на которых основывается данное предположение, могут быть объяснены другим образом, хотя и требующим нового предположения о ранней организации сложных, утонченно настроенных инстинктивных компетентностей, эквивалентных сложным инстинктивным проявлениям наших млекопитающих предков.

Перевод В. Старовойтова

Литература

Anti, P.R. 1983 Reconstruction of preverbal experiences J. Amer. Psychanal. Assn. 31 33-58

Arlow, J.A. 1969a Unconscious fantasy and disturbances of conscious experience Psychoanal. G. 38 1-27

Arlow, J.A. 1969b Fantasy, memory, and reality testing Psychoanal Q. 38 28-51

Bornstein, В. 1935 Phobia in a two-and-a-half-year-old child Psychoanal. Q. 4 93-119

Dowling, S. 1982 Dreams and dreaming in relation to trauma in childhood Int. J. Psychoanal. 63 157-166

Engel, G.; Reichsman, F.; Harway, V. & Hess, D. 1985 Monica: infant-feeding behavior of a mother gastric fistula-fed as an infant: a 30-year longitudinal study of enduring effects In Parental Influences in Health and Disease ed. E. J. Anthony & G. H. Pollock. Boston: Little, Brown, pp. 29-89

Freud, S. 1900 The interpretation of dreams S. E. 4 & 5

Freud, S. 1909 A phobia in a five-year-old boy S. E. 10

Freud, S. 1915 The unconscious S. E. 14 FREUD, S. 1923 The ego and the id S. E. 19

Hartmann, H. 1958 Ego Psychology and the Problem of Adaptation New York: Int. Univ. Press.

Hoffer, W. 1949 Mouth, hand, and ego integration Psychoanal. Study Child 3/4 49-56 Isakower, 0. 1938 Pathopsychology of phenomena associated with falling asleep Int. J. Psychoanal. 19

331-345

Klaus, M. & Kennell, J. 1982 Parent-Infant Bonding St. Louis: C. V. Mosby. Lichtenberg, J. 1983 Psychoanalysis and infant research Hillsdale, N.J.: Analytic Press.

Mclaughlin, J. 1987 The play of transference: enactment in the analytic situation J. Amer. Psychoanal. Assn. 35 557-582

Meltzoff, A. N. & Boeton, R. W. 1979 Intermodal matching by human neonates Nature 282 403-404

Meltzoff, A. N. & Moore, M. K. 1977 Imitation of facial and manual gestures by human neonates Science 198 75-78

Piaget, J. 1946 Play, Dreams and Imitation in Childhood New York: Norton, 1962 Shapiro, T. & Perry, R. 1976 Latency revisited: the age 7 plus or minus 1 Psychoanal. Study Child 31 79-106

Stern, D. 1986 The Interpersonal World of the Infant New York: Basic Books.

Tainer, J. M. & Inhelder, В., Eds. 1956 A Consideration of the Biological, Psychological, and Cultural Approaches to the Understanding of Human Development and Behavior. Discussions on Child Development Vol. 1 New York: Int. Univ. Press.

Terr, L. 1988 What happens to early memories of trauma? A study of twenty children under age five at the time of documented traumatic events.J. Acad. Child Adol. Psychiat. 27 96-104 Walder, R. 1930 The principle of multiple function: observations on overdetermination In Psychoanalysis: Observation, Theory, Application ed. S. A. Gunman. New York: Int. Univ. Press, 1976 pp. 68-83

Примечания

1) Перевод выполнен по: Fantasy formation: a child analyst's perspective. Journal of American Psychoanalytic Association., 38: 93-111. 1990

2) Статьи Арлоу о бессознательной фантазии (1964а, 1964b), лежащие в основе всей текущей дискуссии по этой теме, дают обильное выражение повсеместности и силы бессознательной фантазии. Арлоу считает бессознательную фантазию предпосылкой любого психического функционирования - симптома, характера, сновидения, метафоры и др