“Лекции по введению в психоанализ” — основная работа 3. Фрейда, в которой систематизированно изложена его концепция. Первая и вторая части “Лекций” были подготовлены Фрейдом как курс, зачитанный врачам, а также неспециалистам в течение двух зимних семестров 1915/16 и 1916/17 гг. Третья часть (“Продолжение лекций...”) была написана в 1933 г. Если учесть, что эти 18 лет явились периодом особенно интенсивной работы Фрейда над теорией психоанализа, то легко попять значение этой книги.
Созданное Фрейдом в более позднем периоде носило отпечаток его прогрессировавшего ухода из области психопатологии в область социологии и философии и представляет меньший интерес.
Зигмунд Фрейд родился в г. Фрейберге в Австро-Венгрии (ныне Пршибор, Чехия) 6 мая 1856 г. В 1878 г. он поступил на медицинский факультет Венского университета. Получил ученую степень в университете Вены (1881), там же работал с 1885 г. приват-доцентом, а затем (с 1902) — профессором невропатологии. С 1895 г. главной задачей Фрейда становится систематическая разработка теории психоанализа. Им публикуется цикл монографий: “Толкование сновидений” (1900) (книга, которую Фрейд в дальнейшем неизменно считал своей главной работой), “Психопатология обыденной жизни” (1904), “Остроумие и его отношение к бессознательному” (1905), “Три очерка по теории сексуальности” (1905) и некоторые другие. В годы, предшествовавшие первой мировой войне, и особенно после войны Фрейд стал все более переключаться на разработку философских и социологических аспектов созданного им концептуального подхода. К этому времени относится появление таких его работ, как “Леонардо да Винчи, этюд по теории психосексуальности” (1910), “Тотем и табу” (1913), “По ту сторону принципа удовольствия”, “Психология масс и анализ человеческого “Я”” (1921), “Я и Оно” (1923), “Цивилизация и недовольные ею” (1929) и ряд других исследований, в последнем из которых - “Моисей и единобожие” (1939) - он продолжил развитие своих культурно-исторических концепций.
После оккупации Австрии нацистами Фрейд был подвергнут преследованиям. Международный Союз психоаналитических обществ смог, однако, уплатив фашистским властям в виде выкупа значительную сумму денег, добиться выдачи Фрейду разрешения на выезд в Англию. Вскоре после переезда в Лондон Фрейд в возрасте 83 лет умер (23 сентября 1939 г.).
Чем же определяются значительность и влияние вклада Фрейда? Им были открыты проблемы, психические механизмы, феномены, факты, касающиеся того обширного пласта регуляции человеческого поведения, в котором представлена сложная и загадочная область бессознательной психики. До Фрейда в научных исследованиях поведения человека главное внимание уделялось либо физиологическим основам и факторам этого процесса, либо его зависимости от сознания. Сама психология, возникшая в качестве самостоятельной области знаний, отличной от философии и физиологии, понималась как наука о сознании, о тех явлениях внутреннего мира, которые индивидуальный субъект способен воспринять ясно и отчетливо и дать о них самоотчет.
На проблеме бессознательного в его соотношении с сознанием и сосредоточилась мысль Фрейда. В раскрытии и тщательном изучении различных аспектов этой проблемы, во введении в научный оборот различных гипотез, моделей и понятий, охватывающих огромную неизведанную область человеческой жизни, и состоит неоспоримая историческая заслуга Фрейда. В своих исследованиях Фрейд разработал ряд понятий, запечатлевших реальное своеобразие психики и потому прочно вошедших в арсенал современного научного знания о ней. К ним относятся, в частности, понятия о защитных механизмах, фрустрации, идентификации, вытеснении, фиксации, регрессии, свободных ассоциациях, роли Я.
Фрейд выдвинул на передний план жизненные вопросы, которые никогда не переставали волновать людей, о сложности внутреннего мира человека, об испытываемых им душевных конфликтах, о последствиях неудовлетворенных влечений, о противоречиях между “желаемым” и “должным”. Фрейд выдвинул в качестве центрального для всех его концепций положение о том, что наряду с сознанием имеется глубинная область неосознаваемой психической активности, не изучив которую невозможно понять природу человека. Если до Фрейда и выдвигались различные представления о том, что психика не эквивалентна сознанию, то они носили умозрительный характер, далекий от реальных процессов поведения. В тех случаях, когда исследователи, изучая эти процессы, затрагивали наряду с сознательной психикой неосознаваемую, они не выявляли ее специфику. Неосознаваемые представления, например, мыслились как идентичные тем, которые возникают в сознании, но оказываются в данный момент за его порогом. Не изучались сложные, противоречивые отношения между различными уровнями организации психики, между ее неосознаваемыми проявлениями и данными субъекту в самонаблюдении.
Ключевым для Фрейда становится представление о том, что поведением людей правят иррациональные психические силы, а не законы общественного развития, что интеллект — аппарат маскировки этих сил, а не средство активного отражения реальности, все более углубленного осмысления ее, что индивид и социальная среда находятся в состоянии извечной и тайной войны. Философская доктрина психоанализа тем самым резко деформировала его конкретно-научные факты, методы, схемы организации и регуляции психической деятельности.
Следующий этап в развитии психоанализа связан с его постепенным превращением из теории преимущественно медицинской и психологической в концепцию философскую, претендующую на ведущую роль при рассмотрении общих вопросов социологии, истории, теории искусства, литературоведения и целого ряда других областей теоретического и прикладного знания.
Из представлений о подчиненности поведения примитивным неосознаваемым влечениям и о присущем якобы человеку “инстинкте смерти” Фрейд пришел к заключению о неотвратимости войн и общественного насилия; из того, что воспитание предполагает торможение инстинктивных стремлений (трактуемое Фрейдом как патогенное “вытеснение”), был сделан вывод о разрушительном влиянии, оказываемом на психическое здоровье цивилизацией, и были высказаны глубоко пессимистические мысли по поводу возможностей и ценности дальнейшего общественного прогресса; самое возникновение человеческого общества, культуры и нравственности было объяснено не трудовой деятельностью, не отношениями, в которые люди вступают в процессе общественного производства, а все теми же эротическими и агрессивными влечениями, которые являются, по Фрейду, важными двигателями душевной жизни и современных цивилизованных людей.
Неоспоримо, что фрейдизм явился одной из первых концепций, настойчиво пытавшихся разобраться в проблеме скрытых мотивов поведения человека и в роли этого фактора в клинике. Им было привлечено внимание к сложности внутреннего мира человека, к последствиям неудовлетворенных влечений, к противоречиям между желаемым и должным. Он обратился в этой связи к жизни во всей ее реальности, к ее радостям и печалям, тревогам и стремлениям, обещая помощь в условиях душевного надлома и требуя для этого всего лишь наведения определенного “порядка” в душе. И долгое время его идеи воспринимались многими как единственно способные осветить все эти жизненные вопросы, которые никогда не переставали волновать людей. Фрейдизм шел тем самым, по крайней мере по видимости, навстречу глубоким душевным запросам многих. Следует ли удивляться, что положительный резонанс, который получили в определенных социальных кругах его идеи, оказался таким широким? И в то же время в идеях Фрейда содержались внутренние противоречия, которые очень осложнили отношение к теории психоанализа даже со стороны тех, кто выступал на ранних этапах формирования этой теории в качестве ее страстных адептов. Психоанализ и мировоззрение
Ведет ли психоанализ к какому-то определенному мировоззрению и если ведет, то к какому?
Мировоззрение — это интеллектуальная конструкция, которая единообразно решает все проблемы нашего бытия, исходя из некоего высшего предположения, в которой в соответствии с этим ни один вопрос не остается открытым, а все, что вызывает наш интерес, занимает свое определенное место. Обладание таким мировоззрением принадлежит к идеальным желаниям людей. Полагаясь на него, можно надежно чувствовать себя в жизни, знать, к чему следует стремиться.
Если это является сутью мировоззрения, то ответ в отношении психоанализа ясен. Как специальная наука, как отрасль психологии - глубинной психологии, или психологии бессознательного — он совершенно не способен выработать собственное мировоззрение, он должен заимствовать его у науки. Но научное мировоззрение уже мало попадает под это определение. Единообразие объяснения мира, правда, предполагается и им, но только как программа, выполнение которой отодвигается в будущее. В остальном же оно характеризуется негативными свойствами, ограниченностью познаваемого на данный момент и резким неприятием определенных, чуждых ему элементов. Оно утверждает, что нет никаких других источников познания метра, кроме интеллектуальной обработки тщательно проверенных наблюдений, т. е. того, что называется исследованием, и не существует никаких знаний, являющихся результатом откровения, интуиции или предвидения. Кажется, эта точка зрения была почти общепризнанной в предыдущие столетия. За нашим столетнем оставалось право высокомерно возразить, что подобное мировоззрение столь же бедно, сколь и неутешительно, что оно не учитывает притязаний человеческого духа и потребностей человеческой души.
Это возражение можно опровергнуть без особых усилий. Оно совершенно беспочвенно, поскольку дух и душа суть такие же объекты научного исследования, как и какие-либо не присущие человеку вещи. Психоанализ имеет особое право сказать здесь слово в защиту научного мировоззрения, потому что его нельзя упрекнуть в том, что он пренебрегает душевным в картине мира. Его вклад в науку как раз и состоит в распространении исследования на область души. Во всяком случае без такой психологии паука была бы весьма и весьма неполной. Но если включить в науку изучение интеллектуальных функций человека (и животных), то обнаружится, что общая установка науки останется прежней, не появится никаких новых источников знания или методов исследования. Таковыми были бы интуиция и предвидение, если бы они существовали, по их можно просто считать иллюзиями, исполнением желаний. Легко заметить также, что вышеуказанные требования к мировоззрению обоснованы лишь аффективно. Наука, признавая, что душевная жизнь человека выдвигает такие требования, готова проверять их источники, однако у нее нет ни малейшего основания считать их оправданными. Напротив, она видит себя призванной тщательно отделять от знания все, что является иллюзией, результатом такого аффективного требования.
Это ни в коем случае не означает, что эти желания следует с презрением отбрасывать в сторону или недооценивать их значимость для жизни человека. Следует проследить, как воплотились они в произведениях искусства. в религиозных и философских системах, однако нельзя не заметить, что было бы неправомерно и в высшей степени нецелесообразно допустить перенос этих притязаний в область познания. Потому что это может привести к психозам, будь то индивидуальные или массовые психозы, лишая цепной энергии те стремления, которые направлены к действительности, чтобы удовлетворить в пей, насколько это возможно, желания л потребности.
С точки зрения науки здесь необходимо начать критику и приступить к отпору. Недопустимо говорить, что наука является одной областью деятельности человеческого духа, а религия и философия - другими, по крайней море, равноценными ей областями, и что наука не может ничего сказать в этих двух областях от себя; они все имеют равные притязания па истину, и каждый человек свободен выбрать, откуда ему черпать слои убеждения и во что верить. Такое воззрение считается особенно благородным, терпимым, всеобъемлющим и свободным от мелочных предрассудков. К сожалению, они неустойчиво, оно имеет частично все недостатки абсолютно ненаучного мировоззрения и практически равнозначно ему. Получается так, что истина не может быть терпимой, она не допускает никаких компромиссов и ограничений, что исследование рассматривает все области человеческой деятельности как свою вотчину и должно быть неумолимо критичным, если другая сила хочет завладеть ее частью для себя.
Из трех сил, которые могут поспорить с наукой, только религия является серьезным врагом. Искусство почти всегда безобидно и благотворно, оно и не хочет быть ни чем иным, кроме иллюзии. Если не считать тех немногих лиц, которые, как говорится, одержимы искусством, оно не решается ни на какие вторжения в область реального. Философия не противоположна науке, она сама во многом аналогична науке, работает частично при помощи тех же методов, но отдаляется от нее, придерживаясь иллюзии, что она может дать безупречную и связную картину мира, которая, однако, распадается с каждым новым успехом нашего знания. Методически она заблуждается в том, что переоценивает познавательное значение наших логических операций, признавая и другие источники знания, такие, как интуиция. Но философия не имеет никакого непосредственного влияния на большие массы людей, она интересует лишь самую небольшую часть самого узкого верхнего слоя интеллектуалов, оставаясь для всех прочих малодоступной. Напротив, религия является невероятной силой, которая владеет самыми сильными эмоциями человека. Как известно, когда-то она охватывала все духовное в человеческой жизни, она занимала место науки, когда наука едва зарождалась, и создала мировоззрение, отличавшееся беспримерной последовательностью и законченностью, которое еще сегодня, хотя и пошатнувшееся, продолжает существовать.
Отдавая должное грандиозности религии, нужно помнить, что она стремится дать людям. Она дает им объяснение происхождения и развития мира. она обеспечивает им защиту и в конечном счете счастье среди всех превратностей жизни, и она направляет их убеждения и действия предписаниями, которые представляет всем своим авторитетом. Таким образом, она выполняет три функции. Во-первых, она удовлетворяет человеческую любознательность, делает то же самое, что пытается делать наука своими средствами, и соперничает здесь с ней. Второй своей функцией она, пожалуй, обязана большей частью своего влияния. Она умаляет страх людей перед опасностями и превратностями жизни, вселяет уверенность в добром исходе, утешает их в несчастье, и тут наука не может с ней соперничать. Правда, наука учит, как можно избежать определенных опасностей, успешно побороть некоторые страдания. Было бы несправедливо оспаривать, что она сильная помощница людям, но во многих случаях она вынуждена предоставлять человека его страданию и может посоветовать ему лишь покорность. В своей третьей функции давая предписания, провозглашая запреты и ограничения, она в наибольшей степени отдаляется от науки, поскольку наука довольствуется исследованиями и констатациями. Правда, из ее приложений выводятся правила и советы для поведения в жизни. Иногда они те же, что предлагает и религия, но только с другими обоснованиями. Соединение этих трех функций религии не вполне очевидно. Что общего между объяснением возникновения мира и строгим внушением определенных этических предписаний? Обещания защиты и счастья более тесно связаны с этическими требованиями. Они являются платой за выполнение этих заповедей. Только тот, кто им подчиняется, может рассчитывать на эти благодеяния, непослушных ждут наказания. Впрочем, и в науке есть нечто похожее. Кто не обращает внимания на се предписания, полагает она, тот вредит себе.
Странное сочетание поучения, утешения и требования в религии можно понять только в том случае, если подвергнуть ее генетическому анализу. Его можно начать с самого яркого компонента этого ансамбля - с учения о возникновении мира, ибо почему же именно космогония всегда была постоянной составной частью религиозной системы? Учений таково: мир был создан существом, подобным человеку, но превосходящим его во всех отношениях - власти, мудрости, силы страстей, т. е. неким идеализированным сверхчеловеком. Животные как создатели мира указывают на влияние тотемизма, которого мы позднее коснемся хотя бы одним замечанием. Интересно, что этот создатель мира всегда только один, даже там, где верят во многих богов. Точно так же обычно это мужчина, хотя нет недостатка и в указаниях на женские божества, и в некоторых мифологиях сотворение мира начинается как раз с того, что бог-мужчина устраняет женское божество, которое низводится до чудовища. Здесь немало интереснейших частных проблем, но мы должны спешить. Дальнейший путь легко определяется тем, что этот бог-творец прямо называется отцом. Психоанализ заключает, что это действительно отец, такой грандиозный, каким он когда-то казался маленькому ребенку. Религиозный человек представляет себе сотворение мира так же, как свое собственное возникновение. Далее легко понять, как утешительные заверения и строгие требования сочетаются с космогонией. Потому что то же самое лицо, которому ребенок обязан своим существованием, отец (хотя правильнее - состоящая из отца и матери родительская инстанция) оберегал и охранял слабого, беспомощного ребенка, предоставленного всем подстерегавшим его опасностям внешнего мира, под его защитой он чувствовал себя уверенно. И хотя, став взрослым, человек почувствовал в себе гораздо больше сил, его осознание опасностей жизни тоже возросло, и он по праву заключает, что в основе своей остался таким же беспомощным и беззащитным, как в детстве, что по отношению к миру он все еще ребенок. Так что он и теперь не хочет отказываться от защиты, которой пользовался в детстве. Но он давно уже понял, что в своей власти его отец является весьма ограниченным существом. Поэтому он обращается к образу воспоминания об отце, которого он так переоценивал в детстве, возвышая его до божества и включая в настоящее и в реальность. Аффективная сила этого образа, воспоминания и дальнейшая потребность в защите несут в себе его веру в бога.
И третий пункт религиозной программы, этическое требование, без труда вписывается в эту детскую ситуацию. На любви к богу и на сознании быть любимым зиждется уверенность, которая служит оружием против опасностей как внешнего мира, так и человеческого окружения. Наконец, в молитве верующие оказывают прямое влияние на божественную волю, приобщаясь тем самым к божественному всемогуществу.
Религиозное мировоззрение детерминировано ситуацией нашего детства. Тем более примечательно то, что, несмотря на свой инфантильный характер, оно все-таки имеет предшественника. Без сомнения, было время без религии, без богов. Оно называется анимизмом. Мир и тогда был полон человекоподобными духовными существами (мы называем их демонами), все объекты внешнего мира населялись ими или, может быть, были идентичны им, но не было никакой сверхвласти, создавшей их всех и продолжавшей ими править, к которой можно было бы обратиться за защитой и помощью. Демоны анимизма были в большинстве своем враждебно настроены к человеку, но кажется, что тогда человек больше доверял себе, чем позднее. Он, конечно, постоянно страдал от сильнейшего страха перед этими злыми духами, но он защищался от них определенными действиями, которым приписывал способность изгонять их. И в других случаях он нe был бессильным. Если он хотел дождя, то не молился богу погоды, а производил магическое действие, от которого ожидал прямого воздействия на природу, сам создавал что-то похожее на дождь. В борьбе с силами окружающего мира его первым оружием была магия, первая предшественница нашей нынешней техники. Мы предполагаем, что вера в магию берет начало в переоценке собственных интеллектуальных операций, в вере во “всемогущество мысли”, которое мы, между прочим, вновь находим у наших невротиков, страдающих навязчивыми состояниями. Мы можем себе представить, что люди того времени особенно гордились своими языковыми достижениями, с которыми должно било быть сопряжено большое облегчение мышления. Они наделяли слово волшебной силой. Эта черта была позднее заимствована религией. “И сказал Бог: да будет свет. И стал свет”. Впрочем, факт магических действий показывает, что анимистический человек не просто полагался на силу своих желаний. Он ожидал успеха от выполнения акта, которому природа должна была подражать. Если он хотел дождя, то сам лил воду, если хотел побудить землю к плодородию, то представлял на поле сцену полового сношения.
Вы знаете, с каким трудом исчезает то, что получило некогда психическое выражение. Поэтому вы не удивитесь, услышав, что многие проявления анимизма сохранились до сегодняшнего дня в большинстве своем как так называемые суеверия наряду с религией и за ней. Более того, вы вряд ли сможете отказать в правоте суждению, что наша философия сохранила существенные черты анимистического образа мышления, переоценку волшебной силы слова, вору в то, что реальные процессы в мире идут путями, которые им хочет указать наше мышление. Это, правда, скорее анимизм без магических действий. С другой стороны, мы можем ожидать, что в ту эпоху существовала уже какая-то этика, правила общения людей, но ничто не говорит за то, что они были теснее связаны с анимистической верой. Вероятно, они были непосредственным выражением соотношения сил и практических потребностей. Было бы весьма интересно узнать, что обусловило переход от анимизма к религии, но вы можете себе представить, какая тьма и поныне окутывает эти древние времена в истории развития человеческого духа. По-видимому, является фактом то, что первой формой проявления религии был удивительный тотемизм, поклонение животным, сопровождавшееся первыми этическими заповедями, табу. Это изменение является следствием переворота в отношениях человеческой семьи. Главное достижение религии по сравнению с анимизмом состоит и психическом преодолении страха перед демонами. Однако в качество пережитка доисторического времени злой дух сохранил свое место и в системе религии.
Если это было предысторией религиозного мировоззрения, то теперь давайте обратимся к тому, что произошло с тех пор и поныне происходит на наших глазах. Научный образ мышления, окрепший в наблюдениях за природными процессами, начал с течением времени рассматривать религию как дело человека, подвергая ее критической проверке. Перед этим она не могла устоять. Сначала это были сообщения о чудесах, которые вызывали удивление и недоверие, поскольку противоречили всему, чему учило трезвое наблюдение, совершенно очевидно неся на себе влияние деятельности человеческой фантазии. Затем должно было быть отвергнуто ее учение, объяснявшее существующий мир, потому что оно свидетельствовало о незнании, которое несло на себе печать древних времен и которое научились преодолевать благодаря возросшему постижению законов природы. То, что мир возник благодаря актам зачатия или сотворения, аналогично возникновению отдельного человека, показалось более самым близким к истине, само собой разумеющимся предположением, с тех нор как для мышления стало очевидным различие между живыми одушевленными существами и неживой природой, при котором стало невозможно придерживаться первоначального анимизма. Нельзя не заметить также влияния сравнительного изучения различных религиозных систем и их взаимного исключения и нетерпимости друг к другу.
Закаленный этими предварительными упражнениями, научный образ мышления приобрел наконец мужество решиться на проверку самых значительных и аффективно наиболее ценных частей религиозного мировоззрения. Всегда было очевидно, но только впоследствии решились высказать, что и религиозные постулаты, обещающие человеку защиту и счастье, если только он выполняет определенные этические требования, оказываются на поверку несостоятельными. Кажется, что на самом деле нет во вселенной силы, которая с родительской заботливостью охраняет благополучие отдельного человека во всем, что имеет к нему отношение, ведет к счастливому концу. Скорее всего, нельзя объяснять судьбы людей из гипотезы царящей в мире доброты или мировой справедливости, отчасти противоречащей ей. Землетрясения, бури, пожары не делают различия между добрым и благочестивым, с одной стороны, и злодеем или неверующим — с другой. Кроме того, там, где не имеется в виду неживая природа и судьба отдельного человека зависит от его отношений с другими людьми, не существует правила, согласно которому добродетель торжествует, а порок наказывается, и слишком часто насильник, хитрец, не считающийся ни с чем человек присваивает себе завидные блага мира, а благочестивый остается ни с чем. Темные, бесчувственные и лишенные любви силы определяют человеческую судьбу. Система наград и наказаний, которая, согласно религии, господствует в мире, как бы не существует.
Последний вклад в критику религиозного мировоззрения внес психоанализ, указав на происхождение религии из детской беспомощности и выводя ее содержание из оставшихся в зрелой жизни желаний и потребностей детства. Это отнюдь не означало опровержения религии, а было необходимым завершением ее познания и, по крайней мере, в одном пункте противоречило ей, поскольку она сама приписывает себе божественное происхождение. Правда, в этом она не так уж не права, если принять наше толкование бога.
Обобщающее суждение науки о религиозном мировоззрении, таким образом, гласит: пока отдельные религии спорят друг с другом, какая из них владеет истиной, мы полагаем, что содержанием истины религии можно вообще пренебречь. Религия является попыткой преодолеть чувственный мир, в который мы поставлены, посредством мира желаний, который мы построили в себе вследствие биологической и психологической необходимости. Но она не может этого достичь. Ее учения несут на себе отпечаток тех времен, в которые они возникали, времен детского неведения человечества. Ее утешения не заслуживают доверия. Опыт учит нас: мир - не детская комната. Этические требования, которым религия хочет придать силу, требуют совсем другою обоснования, потому что они неотделимы от человеческого общества, и опасно связывать следование им с религиозной набожностью. Если попытаться включить религию в процесс развития человечества, то она окажется не вечным достоянием, а аналогией неврозу, который каждый культурный человек должен был преодолеть на своем пути от детства к зрелости.
Борьба научного образа мышления против религиозного мировоззрения не закончилась, она продолжается на наших глазах и в настоящее время. Легко можно опровергнуть некоторые из аргументов, приводимых сторонниками религии; другие же могут оставаться не опровергнутыми.
Первое возражение, которое доводится слышать, гласит: со стороны науки просто самонадеянно делать религию предметом своего изучения, потому что она является чем-то суверенным, лежащим за пределами человеческого разума, к чему нельзя приближаться с умничающей критикой. Другими словами, наука не компетентна судить о религии. Обычно она приемлема и ценна, коль скоро ограничивается своей областью, но религия но ее область, там ей нечего искать. Если не остановиться перед этим резким отпором, а спросить далее, на чем основывается это притязание на исключительное положение среди всех дел человеческих, то получишь ответ, если вообще будешь удостоен ответа, что религию нельзя мерить человеческими мерками, потому что она божественного происхождения, дается нам через откровение духа, который человеческий дух не в силах понять. Кажется, нет ничего легче, как опровергнуть этот аргумент. Ведь ставится под сомнение существование божественного духа и его откровения, и это, конечно, по ответ, когда говорят, что об этом нельзя спрашивать, поскольку нельзя ставить под сомнение божество. Здесь то же, что порой происходит при аналитической работе. Когда обычно разумный пациент отметает какое-то предположение с особенно глупым объяснением, эта логическая слабость свидетельствует о существовании особенно сильного мотива для противоречия, который может быть только аффективного характера, связанностью чувствами.
Можно получить и другой ответ, в котором открыто признается такой мотив: религию нельзя подвергать критической проверке, потому что она есть самое значительное, самое ценное и самое возвышенное, что произвел человеческий дух, потому что она дает выражение самым глубоким чувствам, потому что она делает мир сносным, а жизнь достойной человека. На это надо отвечать, не оспаривая оценку религии, а направляя внимание на другое обстоятельство. Подчеркивают, что речь идет не о вторжении научного образа мышления в область религии, а, наоборот, о вторжении религии в сферу научного мышления. Каковы бы ни были ценность и значение религии, она не имеет права каким бы то ни было образом ограничивать мышление, а также права исключать себя из сферы приложения мышления.
Научное мышление в своей сущности не отличается от обычной мыслительной деятельности, которой все мы, верующие и неверующие, пользуемся для решения наших жизненных вопросов. Только в некоторых чертах оно организуется особо, оно интересуется также вещами, не имеющими непосредственно ощутимой пользы, всячески старается отстраниться от индивидуальных факторов и аффективных влияний, более строго проверяет надежность чувственных восприятии, основывая на них свои выводы, создает новые взгляды, которых нельзя достичь обыденными средствами, и выделяет условия этих новых знаний в намеренно варьируемых опытах. Его стремление — достичь согласованности с реальностью, т. е. с тем, что существует вне пас, независимо от нас и, как нас учит опыт, является решающим для исполнения или неисполнения наших желаний. Эту согласованность с реальным внешним миром мы называем истиной. Она остается целью научной работы, даже если мы упускаем ее практическую значимость. Итак, когда религия утверждает, что она может заменить науку, что она тоже истинна, потому что действует благотворно и возвышающе, то в действительности это вторжение, которому надо дать отпор из самых общих соображений. Это серьезное и несправедливое требование к человеку, научившемуся вести свои обычные дела по правилам опыта и с учетом реальности, которое заключается в том, что заботу именно о самых интимных своих интересах он должен передать инстанции, пользующейся как своей привилегией освобождением от предписаний рационального мышления. Что же касается защиты, которую религия обещает своим верующим, то я думаю, что никто из нас не хотел бы сесть в автомобиль, водитель которого заявляет, что он уверенно поедет по правилам уличного движения, руководствуясь лишь полетом своей фантазии. Запрет на мышление, к которому прибегает религия в целях своего самосохранения, отнюдь не безопасен ни для отдельного человека, ни для человеческого общества. Аналитический опыт научил нас, что такой запрет, даже если он первоначально и ограничивался определенной областью, имеет склонность распространяться, становясь причиной тяжелых задержек в поведении личности. Это действие можно наблюдать и на примере женщин как следствие запрета заниматься хотя бы в помыслах своей сексуальностью. О вреде религиозных задержек развития мышления свидетельствуют жизнеописания почти всех выдающихся людей прошлых времен. С другой стороны, интеллект — или назовем его привычным нам именем: разум — относится к силам, от которых скорее всего можно ожидать объединяющего влияния на людей, людей, которых так трудно соединить вместе и которыми поэтому почти невозможно управлять. Представим себе, насколько невозможным было бы человеческое общество, если бы каждый имел свою собственную таблицу умножения и свою особую систему мер и весов. Нашей лучшей надеждой на будущее является то, что интеллект — научный образ мышления, разум — со временем завоюет неограниченную власть в человеческой душевной жизни. Сущность разума является порукой тому, что тогда он обязательно отведет достойное место человеческим чувствам и тому, что ими определяется. Но общая непреложность этою господства разума окажется самой сильной объединяющей связью между людьми и проложит путь к дальнейшим объединениям. То, что противоречит такому развитию, подобно запрету на мышление со стороны религии, представляет собой опасность для будущего человечества.
Теперь можно спросить, почему религия не прекратит этот бесперспективный для нее спор, прямо заявив: “Действительно, я не могу дать вам того, что обычно называется истиной. В этом вы должны следовать науке. Но то, что даю я, несравненно прекраснее, утешительнее и возвышеннее, чем все, что вы можете получить от науки. И поэтому я говорю вам: это истинно в другом, более высоком смысле”. Ответ находится легко.
Религия не может сделать такого признания, потому что тем самым она утратила бы всякое влияние на толпу. Простой человек знает только одну истину, в простейшем смысле слова. Что такое более высокая или высшая истина, он не может себе представить. Истина кажется ему так же мало способной к градации, как и смерть, и он не может совершить скачок от прекрасного к истинному. Возможно, так же как и я, вы подумаете, что в этом он прав.
Итак, борьба не окончена. Сторонники религиозного мировоззрения действуют по старому правилу: лучшая защита - нападение. Они спрашивают: что это за наука, которая дерзает обесценить нашу религию, дарившую миллионам людей исцеление и утешение в течение долгих тысячелетий? Чего она со своей стороны уже достигла? Чего мы можем ждать от нее в дальнейшем? Дать утешение и возвышенные чувства — на это она, по собственному признанию, не способна. Откажемся от этого, хотя иго и не легкий отказ. А как обстоит дело с ее доктринами? Может ли она нам сказать, как произошел мир и какая судьба ему предстоит? Может ли она нарисовать нам хоть какую-то связную картину мира, показать, куда отнести необъяснимые феномены жизни, как могут духовные силы воздействовать на инертную материю? Если бы она это могла, мы не могли бы отказать ей в нашем уважении. Но ничего из этого, ни одной подобной проблемы она еще не решила. Она предоставляет нам обрывки предполагаемых знаний, которые не может согласовать друг с другом, собирает наблюдения за совпадениями в ходе событий, которые обозначает как “закон” и подвергает своим рискованным толкованиям. А какую малую степень достоверности имеют ее результаты! Все, чему она учит, преходяще. То, что сегодня считается высшей мудростью, завтра отбрасывается и лишь в виде предположения заменяется чем то другим. Тогда последнее заблуждение объявляется истиной. К этой-то истине мы должны принести в жертву высшее благо!
Упреки в адрес науки за то, что она еще не решила мировых загадок, несправедливо и злобно раздуты, для этих великих достижений у нее до сих пор действительно было мало времени. Наука - очень молодая, поздно развившаяся человеческая деятельность.
В упомянутой критике науки есть и известная доля преувеличения. Неправда, что она бредет вслепую от одного эксперимента к другому, заменяя одно заблуждение другим. Как правило, она работает словно художник над моделью из глины, неустанно что-то меняя, добавляя и убирая в черновом варианте, пока не достигнет удовлетворяющей его степени подобия со зримым или воображаемым объектом. Сегодня, по крайней мере, в более старых и более зрелых науках уже существует солидный фундамент, который только модифицируется и расширяется, но не упраздняется.
Я думаю, что психоанализ не способен создать свое особое мировоззрение. Ему и не нужно это, он является частью науки и может примкнуть к научному мировоззрению. Но оно едва ли заслуживает столь громкого названия, потому что на все видит, слишком несовершенно, не претендует на законченность и систематичность. Научное мышление среди людей еще очень молодо, слишком многие из великих проблем еще не может решить. Мировоззрение, основанное на науке, кроме утверждения реального внешнего мира, имеет существенные черты отрицания, ограничение истиной, отказ от иллюзий.