Широко разлитые периферические изменения, охватывающие при эмоциях весь организм, распространяясь на систему мышц лица и всего тела, проявляются в так называемых выразительных движениях (мимике – выразительные движения лица; пантомимике – выразительные движения всего тела и "вокальной мимике" – выражение эмоций в интонации и тембре голоса). <...>

В повседневной жизни мы по выразительным движениям, по тончайшим изменениям в выражении лица, в интонации и т.д. чувствуем иногда малейшие сдвиги в эмоциональном состоянии, в "настроении" окружающих нас людей, особенно близких нам. Ряд американских исследователей (А.Фелеки, Г.С.Лэнгфелд, К.Лэндис, М.Шерманн) пришли к выводу, что суждения об эмоциональном состоянии на основании выражения лица оказываются по большей части сбивчивыми и ненадежными. Конечно, смех, улыбка обычно не вызывают сомнений и расхождения в суждениях; относительно легко опознается выражение презрения, но уже удивление и подозрение и даже страх и гнев, а тем паче более тонкие оттенки чувств труднее дифференцировать по выражению лица.

В специальных опытах некоторые из исследователей (К.Лэндис, М.Шерманн) в лабораторных условиях вызывали у людей различные эмоциональные состояния. Испытуемые, не будучи осведомленными об эмоциональных состояниях этих людей, должны были их определить по выражению лиц.

Иногда исследователи подменяли живое человеческое лицо фотографией, на которой либо сам исследователь (А.Фелеки), либо актер специально изображал ту или иную эмоцию (Г.С.Лэнгфелд, К.Лэндис). При этом старания исследователей были направлены на то, чтобы определить для каждой эмоции, какую в точности группу мышц лица она включает и какое в точности движение каждой из этих мышц для нее специфично. Оказалось, что в игре мышц при различных эмоциях наблюдаются значительные индивидуальные различия и для более тонких оттенков чувств трудно установить какой-либо единый набор мышц.

Результаты, к которым привели эти исследования, можно отчасти объяснить отличием тех экспериментальных условий, при которых наблюдались эмоции в лабораторных исследованиях, от реальных условий, в которых мы в жизни или даже на сцене, наблюдая игру актеров, судим об эмоциях. В частности, на фотографиях дано лишь статическое, застывшее выражение, между тем как в жизни мы наблюдаем динамику, переход от одного выражения к другому, изменение выражения, и именно в этом изменении, собственно, и заключается выражение. В одном, изолированно взятом, выражении лица, естественно, не всегда можно расчленить его общее характерологическое выражение и специальное выражение того или иного эмоционального состояния, лишь в игре этого лица, в переходе от одного выражения к другому проявляются изменяющиеся эмоциональные состояния; между тем в этих опытах одно выражение лица рассматривается вне соотношения с другими. Далее, само лицо рассматривается в отрыве от человека и вне его конкретных отношений к той ситуации, из которой возникает и к которой относится эмоция.

При такой постановке вопроса вскрываются принципиальные теоретические предпосылки этих исследований – бихевиористское представление о том, будто эмоция – это интраорганическая реакция, реакция, ограниченная поверхностью организма, хотя в действительности органические реакции – это не эмоция, а лишь компонент эмоции, конкретный смысл которого определяется из целого; значение эмоции раскрывается из отношения человека к окружающему, к другим людям. В изолированно взятом выражении лица напрасно ищут раскрытие существа эмоции; но из того, что по изолированно взятому выражению лица, без знания ситуации, не всегда удается определить эмоцию, напрасно заключают, что мы узнаем эмоцию не по выражению лица, а по ситуации, которая ее вызывает. В действительности из этого можно заключить только то, что для распознания эмоций, особенно сложных и тонких, выражение лица служит не само по себе, не изолированно, а в соотношении со всеми конкретными взаимоотношениями человека с окружающим. Выразительные движения – это выразительный "подтекст" (см. главу о речи) к некоторому тексту, который необходимо знать, чтобы правильно раскрыть смысл подтекста. <...>

Но и тут распознавать индивидуально своеобразные выразительные движения каждого человека и по ним улавливать все оттенки его чувств, правильно интерпретируя его выразительные движения, мы научаемся лишь в процессе более или менее длительного и близкого общения с ним. Поэтому также малоплодотворно (как это делает К.Дунлап и др.) в абстрактной форме ставить вопрос о том, какова относительная значимость в общем выражении лица верхней и нижней его части, в частности глаз (точнее, глазных мышц) и рта (точнее, мышц рта).

Вопрос в конечном счете упирается в общую теорию выразительных движений, неразрывно связанную с общей теорией эмоций. Лишь в свете такой теории можно осмыслить и истолковать экспериментальные факты. Для представителей традиционной психологии, интерпретирующих сознание как замкнутый внутренний мир переживаний, выразительные движения – это внешний коррелят или спутник переживания. Эта точка зрения была развита в теории выразительных движений В.Вундта. "Аффекты, – пишет он, – это та сторона душевной жизни, по отношению к которой выразительные движения и порождающие их процессы иннервации должны рассматриваться как их физические корреляты". 201 Вундт при этом исходит из того, что "с каждым изменением психических состояний одновременно связаны изменения им соответствующих (коррелятивных) физических явлений". 202 В основе этой теории выразительных движений лежит, таким образом, принцип психофизического параллелизма. Она извне соотносит движение с переживанием; называя это движение выразительным, она трактует его как сопутствующее, сопроводительное; реальная связь у выразительного движения имеется лишь с порождающими его процессами иннервации. Эта психофизиологическая точка зрения связывает выразительные движения с внутренними органическими процессами и лишь внешне соотносит их с внутренними душевными переживаниями. Точка зрения психолога-идеалиста – интероспекциониста, параллелиста – и точка зрения физиолога, который ищет конечного объяснения выразительных движений лишь во внутриорганических процессах иннервации и т.п., совпадают потому, что как одна, так и другая пытаются понять выразительные движения лишь из соотношений внутри индивида. При таких условиях движение и психическое содержание неизбежно распадаются, и выразительное движение перестает что-либо выражать; из выражения в собственном смысле слова оно превращается лишь в сопровождение, в лишенную всякого психического содержания физиологическую реакцию, сопутствующую лишенному всякой действенной связи с внешним миром внутреннему переживанию.

Для того чтобы понять выразительные движения, так же как и само переживание, надо перейти от абстрактного индивида, только переживающего, к реальному индивиду. В отличие от точки зрения имманентно-психологической (феноменологической) и физиологической, эта точка зрения – биологическая и социальная. С биологической точки зрения подходил к выразительным движениям, в частности, Ч.Дарвин. Согласно первому началу, которое Дарвин вводит для объяснения выразительных движений, они являются рудиментарными обрывками прежде целесообразных действий. Точка зрения, рассматривающая выразительное движение как начало намечающегося, но невыполненного, заторможенного действия, принимается поведенческой психологией, которая превращает, таким образом, выразительное движение в отрывок поведения, в соответствующую тому или иному поведению установку или "позу" (Дж.Уотсон). Однако если рассматривать поведение – с точки зрения бихевиориста – лишь как внешнюю реакцию организма, лишенную внутреннего содержания, то от выразительного движения, как связанного с внутренним содержанием личности, ничего не остается, так же как ничего не остается и от самого внутреннего содержания. Для того чтобы подход к выразительному движению от действия, от поведения был плодотворен, необходимо, чтобы в самом действии раскрывалось внутреннее содержание действующего лица. Нужно учесть при этом, что выразительным может быть не только движение, но и действие, не только его намечающееся начало, но и дальнейшее течение. Так же как в логическую ткань живой человеческой речи вплетаются выразительные моменты, отражающие личность говорящего, его отношение к тому, что он говорит, и к тому, к кому он обращается, так и в практический конспект человеческих действий непрерывно вплетаются такие же выразительные моменты; в том, как человек делает то или иное дело, выражается его личность, его отношение к тому, что он делает, и к другим людям. В трудовых действиях людей эти выразительные движения характеризуют стиль работы, свойственный данному человеку, его "туше" и играют определенную роль как бы настроя в организации и протекании работы.

Так же как вообще действие не исчерпывается внешней своей стороной, а имеет и свое внутреннее содержание и, выражая отношения человека к окружающему, является внешней формой существования внутреннего духовного содержания личности, так же и выразительные движения не просто лишь сопровождение эмоций, а внешняя форма их существования или проявления.

Выразительное движение (или действие) не только выражает уже сформированное переживание, но и само, включаясь, формирует его; так же как, формулируя свою мысль, мы тем самым формируем ее, мы формируем наше чувство, выражая его. Когда У.Джем c утверждал, что не страх порождает бегство, а бегство порождает панику и страх, не уныние вызывает унылую позу, а унылая поза (когда человек начинает волочить ноги, мина у него делается кислой и весь он как-то опускается) порождает у него уныние, ошибка Джемса заключалась только в том, что, переворачивая традиционную точку зрения, он также недиалектично взял лишь одну сторону. Но отмеченная им зависимость не менее реальна, чем та, которую обычно односторонне подчеркивает традиционная теория. Жизнь на каждом шагу учит тому, как, давая волю проявлениям своих чувств, мы этим их поддерживаем, как внешнее проявление чувства само воздействует на него. Таким образом, выразительное движение (или действие) и переживание взаимопроникают друг в друга, образуя подлинное единство. Объяснение выразительных движений можно дать не на основе психофизического параллелизма, а лишь на основе психофизического единства. Выразительное движение, в котором внутреннее содержание раскрывается вовне, – это не внешний лишь спутник или сопровождение, а компонент эмоций. Поэтому выразительные движения и выразительные действия создают – как это имеет место в игре актера – образ действующего лица, раскрывая его внутреннеесодержание во внешнем действии. В игре актера подлинная сущность выразительного движения и выразительного действия выступает особенно отчетливо (и здесь его и нужно бы изучать). Через выразительность своих движений и действий актер не только раскрывает чувства зрителю, через них он сам входит в чувства своего героя и, действуя на сцене, начинает жить ими и их переживать.

Как сами эмоции, или чувства, человека, так и выразительные движения, которыми они сопровождаются, согласно мысли Дарвина, являются только пережитками или рудиментами прежде целесообразных инстинктивных движений. Не подлежит сомнению, что эмоции в прошлом генетически были связаны с инстинктами, и частично происхождение выразительных движений может быть объяснено на основании дарвиновского принципа; однако это объяснение только частичное. <... >

Но существо вопроса в том, что как бы сначала ни возникли выразительные движения и какова бы ни была первоначальная функция этих движений, они во всяком случае не просто рудиментарные образования, потому что они выполняют определенную актуальную функцию, а именно функцию общения; они – средство сообщения и воздействия, они – речь, лишенная слова, но исполненная экспрессии. Эта реальная функция выразительных движений в настоящем, конечно, не менее существенна для их понимания, чем гипотетическая функция их в прошлом. Исключительно тонко дифференцированная мимика человеческого лица никогда не достигла бы современного уровня выразительности, если бы в ней лишь откладывались и запечатлевались ставшие бесцельными движения. Но менее всего можно говорить о выразительных движениях как о мертвых рудиментах, не выполняющих никакой актуальной функции. Иногда едва уловимая улыбка, на мгновение осветившая лицо человека, может стать событием, способным определить всю личную жизнь другого человека, чуть заметно сдвинутые брови могут оказаться более эффективным средством для предотвращения какого-либо чреватого последствиями поступка, чем иные пространные рассуждения и сопряженные с большой затратой сил меры воздействия.

Социальная функция, выполняемая выразительными движениями, оказывает на них определяющее влияние. Поскольку они служат средствами выражения и воздействия, они приобретают характер, необходимый для выполнения этих функций. Символическое значение, которое выразительное движение приобретает для других людей в процессе общения, начинает регулировать употребление его индивидом. Форма и употребление наших выразительных движений преобразовываются и фиксируются той общественной средой, к которой мы принадлежим, в соответствии со значением, присвоенным ею нашим выразительным движением. Общественная фиксация этих форм и их значения создает возможность чисто конвенциональных выразительных движений (конвенциональная улыбка), за которыми нет чувства, ими выражаемого. Но и подлинное выражение действительных чувств получает обычно установленную, стилизованную, как бы кодифицированную социальными обычаями форму. Нигде нельзя провести грани между тем, что в наших выразительных движениях природно и что в них социально; природное и социальное, естественное и историческое здесь, как и повсюду у человека, образуют одно неразложимое единство. Нельзя понять выразительных движений человека, если отвлечься от того, что он – общественное существо.

Чтобы до конца понять выразительные движения людей, нужно подойти к ним, исходя из того действия или воздействия, которое они оказывают на других людей. Наши выразительные движения, воспринимаясь и истолковываясь другими людьми из контекста нашего поведения, приобретают для них определенное значение. Значение, которое они приобретают для окружающих, придает им новое значение для нас самих. Первоначально рефлекторная реакция превращается в семантический акт. Мы сплошь и рядом производим то или иное выразительное движение именно потому, что, как мы знаем, оно имеет определенное значение для других. Выражение и воздействие взаимосвязаны и взаимообусловлены. Черпая свое значение из общения, они в известной степени заменяют речь. Природная основа непроизвольных рефлекторных выразительных реакций дифференцируется, преобразуется, развивается и превращается в тот исполненный тончайших нюансов язык взглядов, улыбок, игры лица, жестов, поз, движений, посредством которого и тогда, когда мы молчим, мы так много говорим друг другу. Пользуясь этим. "языком", большой артист может, не вымолвив ни одного слова, выразить больше, чем слово может вместить.

Этот язык располагает утонченнейшими средствами речи. Наши выразительные движения – это сплошь и рядом метафоры. Когда человек горделиво выпрямляется, стараясь возвыситься над остальными, либо наоборот, почтительно, униженно или подобострастно склоняется перед другими людьми и т.п., он собственной персоной изображает образ, которому придается переносное значение. Выразительное движение перестает быть просто органической реакцией; в процессе общения оно само становится действием и притом общественным действием, существеннейшим актом воздействия на людей.

Если таким образом выразительные движения, насыщаясь своеобразной семантикой, переходят в речь, лишенную слов, но исполненную экспрессии, то, с другой стороны, собственно речь человека, звуковая сторона слов сама включает в себя "мимику" – вокальную, и в значительной мере из этой мимики черпает она свою выразительность. В речи каждого человека эмоциональное возбуждение сказывается в целой гамме выразительных моментов – в интонациях, ритме, темпе, паузах, повышениях и понижениях голоса, усиливающих построений, разрывов и т.п. Вокальная мимика выражается и в так называемом вибрато – в ритмической пульсации частоты и интенсивности человеческого голоса (при пении в среднем 6-7 пульсаций в секунду). Вибрато связано с эмоциональным состоянием и оказывает эмоциональное воздействие. Волнующее действие, которое часто производит скрипка, связано, по-видимому, со значительной ролью в скрипичной игре вибрато (К.Сишор). При пении также вибрато придает голосу особую прелесть. У некоторых (по данным специальных исследований, среди взрослых примерно у 20%) встречается непроизвольное вибрато и в речи.

Зарождаясь в виде непроизвольного проявления эмоционального состояния говорящего, выразительные моменты речи перерабатываются соответственно тому воздействию, которое они оказывают на других; таким образом, они превращаются в искусно разработанные средства более или менее сознательного воздействия на людей. Так, у больших мастеров слова из непроизвольных сначала эмоционально-выразительных проявлений речи вырабатываются утонченнейшие стилистические приемы выразительности, так же как из непроизвольных выразительных движений в творчестве большого актера вырабатывается жест, которым он как бы лепит скульптурно четкий образ человека, волнуемого страстями. Так выразительное движение у человека проходит длинный путь развития, в результате которого оно оказывается преображенным; сначала очаровательное, но порой необузданное, еще дикое дитя природы превращается в прекрасное произведение искусства.

_

_

Эмоции и переживания личности

Проанализировав реальные основы и физиологические механизмы эмоций, надо особенно отметить следующее.

Эмоции, чувства человека – это более или менее сложные образования. Чувства основываются на данных органической аффективной чувствительности (преимущественно интероцептивной, отчасти проприоцептивной), но они не сводятся к ним. <...>

В отличие от восприятий, которые всегда дают образ, отображающий предмет или явление предметного мира, эмоции хотя и чувственны в своей основе, но не наглядны, они выражают не свойства объекта, а состояние субъекта, модификации внутреннего состояния индивида и его отношение к окружающему. Они обычно всплывают в сознании в связи с какими-нибудь образами, которые, будучи как бы насыщены ими, выступают в качестве их носителей.

Состояние индивида, получающее эмоциональное выражение, всегда обусловлено его взаимоотношениями с окружающим. В этих взаимоотношениях индивид в какой-то мере и пассивен, и активен; но иногда он преимущественно пассивен, иногда по преимуществу активен. В тех случаях, когда индивид играет по преимуществу пассивную, страдательную роль, его эмоции выражают состояние. Они выражают его отношение к окружающему, поскольку роль его в этих взаимоотношениях более активна и сама эмоция выражает его активную направленность. Выражая отношение человека к окружающему, эмоция делает это специфическим образом; не всякое отношение к окружающему обязательно принимает форму эмоции. То или иное отношение к окружающему может быть выражено и в абстрактных положениях мышления, в мировоззрении, в идеологии, в принципах и правилах поведения, которые человек теоретически принимает и которым он практически следует, эмоционально их не переживая. В эмоциях отношение к окружающему, так же как и выражение состояния, дано в непосредственной форме переживания.

Степень сознательности эмоционального переживания может быть при этом различной, в зависимости от того, в какой мере осознается самое отношение, которое в эмоции переживается. Это общеизвестный житейский факт, что можно испытывать, переживать – и очень интенсивно – то или иное чувство, совсем неадекватно осознавая истинную его природу. Это объясняется тем, что осознать свое чувство – значит не просто испытать его как переживание, а и соотнести его с тем предметом или лицом, которое его вызывает и на которое направляется. Основы чувства не в замкнутом внутреннем мире сознания, они в выходящих за пределы сознания отношениях личности к миру, которые могут быть осознаны с различной мерой полноты и адекватности. Поэтому возможно очень интенсивно переживаемое и все же бессознательное или, вернее, неосознанное чувство. Бессознательное, или неосознанное, чувство – это, как уже отмечалось, не чувство, не испытанное или не пережитое (что явно невозможно и бессмысленно), а чувство, которое в своем внутреннем содержании не соотнесено или неадекватно соотнесено с объективным миром. Такое неосознанное чувство – обычно молодое и неопытное – может представлять особую прелесть своей наивной непосредственностью. В своей неосознанности оно не способно ни к притворству, ни к маскировке. Такие неосознанные чувства обычно выдают сокровенные тайны личности; из них-то обычно и узнают о неосознанных самим индивидом свойствах и устремлениях его. Человек, который сам не знает о своей склонности к определенной сфере жизни (интеллектуальной или эстетической и т.п.), обнаруживает ее, а иногда прямо выдает, особенной интенсивностью эмоциональных переживаний во всем, что ее касается.

Если определять переживание, в специфическом смысле этого слова, как душевное событие в жизни личности, подчеркивая его укорененность в индивидуальной истории личности, то надо будет сказать, что если и не всякая эмоция является переживанием в специфическом смысле этого слова – неповторимым событием в духовной жизни личности, то всякое переживание, т.е. психическое явление с подчеркнуто личностным характером, обязательно включено в сферу эмоциональности.

Эмоциональная сфера в структуре личности у разных людей может иметь различный удельный вес. Он будет большим или меньшим в зависимости отчасти от темперамента человека и особенно от того, как глубоки его переживания, но во всяком случае узловые моменты в жизненном пути человека, основные события, которые превращаются для него в переживания и оказываются решающими в истории формирования личности, всегда эмоциональны. Эмоциональность, таким образом, неизбежно в той или иной мере входит с ними в построение личности. Каждая сколько-нибудь яркая личность имеет свой более или менее ярко выраженный эмоциональный строй и стиль, свою основную палитру чувств, в которых по преимуществу она воспринимает мир.

Эмоция как переживание всегда носит у человека личностный характер, особо интимно связанный с "я", близкий ему и его захватывающий, и личностное отношение всегда приобретает более или менее эмоциональный характер. Если человек принимает те или иные формы поведения, но сам при этом относится бесстрастно к тому, соблюдаются они или нет, то это означает, что он лишь внешне, формально их принял, что выраженное в них общественное отношение не стало его личным отношением. Становясь личным, общественное отношение переживается эмоционально. Совокупность человечески чувств – это, по существу, совокупность отношений человека к миру и прежде всего к другим людям в живой и непосредственной форме личного переживания.

"Ассоциативный" эксперимент

В единстве сознательной жизни личности эмоциональность образует аспект, сторону, теснейшим образом взаимосвязанную со всеми остальными. Выражая положительное или отрицательное отношение к предмету, на который оно направляется и который для него является привлекательным или отталкивающим, эмоция заключает в себе влечение, желание, стремление, направленное к предмету или от него, так же как влечение, желание, стремление всегда более или менее эмоциональны. Каждая осознанная эмоция, с другой стороны, также необходимо связана с интеллектуальными процессами – с восприятием, представлением или мыслью о предмете, на который она направляется. И обратно: каждый интеллектуальный процесс – восприятие, мышление, так же как и процессы памяти, воображения, в той или иной мере пронизан эмоциональностью.

Влияние эмоций на течение представлений обычно выступает настолько выпукло, что оно может быть использовано наряду с различными физиологическими показателями в качестве диагностического симптома эмоционального состояния. В этих целях используется "ассоциативный" эксперимент (К.Юнг, 1906), заключающийся вообще в том, что испытуемому предлагается ответить первым словом, которое у него всплывает под воздействием предъявленного слова-раздражителя.

Исследование показало, что аффективные переживания влияют, во-первых, на тип ассоциации: в тех случаях, когда исходное представление не затрагивает эмоциональных переживаний испытуемого, ассоциируются представления предметов, которые обычно встречаются вместе в повседневной жизни в силу их объективной сопринадлежности к одним и тем же типовым ситуациям (стул – стол, чернила – ручка и т.п., "объективные ассоциации" – по Юнгу). При наличии у испытуемого аффективно-эмоционального переживания ассоциация у него отклоняется от этого обычного пути и следует по другому, не обычному, не типичному, ассоциируя те представления, которые в его личном опыте в силу эмоциональных моментов случайно оказались объединенными в единый "комплекс", не будучи обычно в опыте людей сопринадлежными к одним и тем же ситуациям. Под комплексом, таким образом, разумеют (в частности, по Юнгу, вообще у психоаналитиков) совокупность представлений, объединенных аффективно-эмоциональными моментами; ассоциативную реакцию, обусловленную специфическим индивидуальным комплексом испытуемого, Юнг обозначает как простую констелляцию (разновидность "субъективных ассоциаций" – по Юнгу). Юнг говорит и о сложной констелляции. Иногда испытуемый вовсе отказывается отвечать или упорно ограничивается простым повторением слова-раздражителя или одного и того же ответного слова на самые различные слова-раздражители. Сложная констелляция свидетельствует о наличии аффективных переживаний, которые испытуемый сознательно или бессознательно не желает обнаружить.

Аффективные переживания влияют, во-вторых, на скорость ассоциативных реакций. Эмоциональный характер представления – наличие комплекса и вызываемое им торможение – вызывает задержку ассоциативной реакции. Задержка, выражающаяся в замедлении нормального для данного индивида времени ассоциативной реакции более чем в два с половиной раза, указывает, как правило, на то, что данные ассоциации затрагивают его аффективно-эмоциональную сферу. (По данным некоторых исследований, для аффективной реакции можно указать показатели и в абсолютных цифрах: о наличии аффективного момента свидетельствует всякая ассоциация, длительность которой превышает 2,6 с.)

Аффективно-эмоциональные переживания влияют, в-третьих, на общее поведение, проявляясь в замешательстве и специфических движениях – мимических, пантомимических, речевых.

Виды эмоциональных переживаний

В многообразных проявлениях эмоциональной сферы личности можно различать три основных уровня. Первый – это уровень органической аффективно-эмоциональной чувствительности. Сюда относятся элементарные так называемые физические чувствования – удовольствия, неудовольствия, связанные по преимуществу с органическими потребностями. Чувствования такого рода могут носить более или менее специализированный местный характер, выступая в качестве эмоциональной окраски или тона отдельного процесса ощущения. Они могут приобрести и более общий, разлитой характер; выражая общее более или менее разлитое органическое самочувствие индивида, эти эмоциональные состояния носят неопредмеченный характер. Примером может служить чувство беспредметной тоски, такой же беспредметной тревоги или радости. Каждое такое чувство отражает объективное состояние индивида, находящегося в определенных взаимоотношениях с окружающим миром. И "беспредметная" тревога может быть вызвана каким-нибудь предметом; но хотя его присутствие вызвало чувство тревоги, это чувство может не быть направлено на него, и связь чувства с предметом, который объективно вызвал его, может не быть осознана.

Классификация эмоций, намеченная М.И.Аствацатуровым, которая исходит из патологического состояния органов и рассматривает различные чувства как результат нарушения их деятельности (тревогу как результат нарушения сердечной деятельности и т.д.), может, очевидно, относиться лишь к этому уровню эмоционально-эффективных процессов, да и их она охватывает лишь отчасти, преимущественно в патологических формах. Беспредметный страх или тоска, вообще говоря, патологическое явление.

Следующий, более высокий, уровень эмоциональных проявлений составляют предметные чувства, соответствующие предметному восприятию и предметному действию. Опредмеченность чувства означает более высокий уровень его осознания. На смену беспредметной тревоге приходит страх перед чем-нибудь. Человеку может быть "вообще" тревожно, но боятся люди всегда чего-то, точно так же удивляются чему-то и любят кого-то. На предыдущем уровне – органической аффективно-эмоциональной чувствительности – чувство непосредственно выражало состояние организма, хотя, конечно, организма не изолированного, а находящегося в определенных отношениях с окружающей действительностью. Однако само отношение не было осознанным содержанием чувства. На втором уровне чувство является уже не чем иным, как выражением в осознанном переживании отношения человека к миру.

Так же как восприятие не является суммой отдельных ощущений, эмоции – чувства – не представляют собой простую сумму или агрегат чувственных возбуждений, исходящих от отдельных висцеральных реакций. Чувства человека – это сложные целостные образования, которые организуются вокруг определенных объектов, лиц или даже предметных областей (например, искусство) и определенных сфер деятельности. <...> Отдельные чувственные компоненты эмоций возникают внутри целостных чувств, обусловленные и опосредованные ими, а значит, и тем отношением к объектам, которое выражается в чувстве. Таким образом, даже элементарные компоненты чувства у человека представляют собой нечто большее и нечто иное, чем простое выражение происходящих в индивиде органических процессов.

Опредмеченность чувств находит высшее выражение в том, что сами чувства дифференцируются в зависимости от предметной сферы, к которой относятся. Эти чувства обычно называются предметными чувствами и подразделяются на интеллектуальные, эстетические и моральные. Ценность, качественный уровень этих чувств зависят от их содержания, от того, какое отношение и к какому объекту они выражают. Это отношение всегда имеет идеологический смысл. Идеологическое содержание чувства, представленное в виде переживания, и определяет его ценность.

В центре моральных чувств – человек; моральные чувства в конечном счете выражают – в форме переживания – отношения человека к человеку, к обществу; их многообразие отражает многообразие человеческих отношений. Моральные чувства уходят своими корнями в общественное бытие людей. Общественные межличностные отношения служат не только "базисом", предпосылкой возникновения человеческих чувств, но и определяют их содержание. Всякое чувство как переживание является отражением чего-то значимого для индивида; в моральных чувствах нечто объективно общественно значимое переживается вместе с тем как личностно значимое.

Существование интеллектуальных чувств – удивления, с которого, по Платону, начинается всякое познание, любопытства и любознательности, чувства сомнения и уверенности в суждении и т.п. – является ярким доказательством взаимопроникновения интеллектуальных и эмоциональных моментов.

Связь чувства с предметом, который его вызывает и на который оно направлено, выступает особенно ярко в эстетических переживаниях. Это заставляло некоторых говорить применительно к эстетическому чувству, что оно является "вчувствованием" в предмет. Чувство уже не просто вызывается предметом, оно не только направляется на него, оно как бы входит, проникает в него, оно по-своему познает его сущность, а не только как бы извне относится к нему, и притом познает с какой-то интимной проникновенностью. Когда произведение искусства, картина природы или человек вызывают у меня эстетическое чувство, то это означает не просто, что они мне нравятся, что мне приятно на них смотреть, что вид их доставляет мне удовольствие; в эстетическом чувстве, которое они у меня вызывают, я познаю специфически эстетическое качество – их красоту. Это их специфическое качество, собственно говоря, может быть познано только через посредство чувства. Чувства, таким образом, в своеобразных и совершенно специфических формах выполняют и познавательную функцию, которая на высших уровнях приобретает осознанно объективированный характер. Познавательный аспект эмоций в их высших проявлениях является завершающим звеном в сложных взаимоотношениях эмоциональной и интеллектуальной сферы у человека. На всем протяжении своего развития они образуют противоречивое единство. На самых ранних стадиях предметно-познавательные и аффективные моменты не отдифференцированы. По мере того как они дифференцируются, между ними создается антагонизм, противоречие, которое, однако, не упраздняет их единства. Вся история развития аффективно-эмоциональной сферы, переход от примитивных аффектов и ощущений к высшим чувствам, связана с развитием интеллектуальной сферы и взаимопроникновением интеллектуального и эмоционального. Сначала чувства вызываются ощущениями, восприятиями непосредственно наличных предметов; затем, с развитием воспроизведения, представления, также начинают вызывать чувства; воображение движется ими и, в свою очередь, их питает: наконец, и отвлеченные мысли начинают вызывать иногда весьма сильные чувства.

Сначала эмоции полонят познание: человек в состоянии понять в действиях других людей только то, что сам чувствует. Затем познание освобождается от чувства; человек может понять и то, что собственному его чувству чуждо: он может, как учит Б.Спиноза, не любить и не ненавидеть, а только понимать человеческие поступки так, как если бы речь шла о теоремах. И наконец, чувство, которое прежде подчиняло познание, которое затем отделилось от него, начинает следовать за познанием. Углубленное понимание общественной значимости знания направляет чувство человека. Он не только понимает, какое дело правое; его любовь и его ненависть распределяются в соответствии с этим пониманием.

В процессе развития эмоциональные и предметно-познавательные моменты все более дифференцируются. Отделившись от них, чувства начинают направляться на предметы, выражать отношение к ним субъекта. И наконец, на высших ступенях развития чувства возможно, как мы видели на примере эстетических чувств, восстановление на высшей основе более тесного единства и взаимопроникновения эмоционального и предметного. В этих высших предметных чувствах особенно непосредственно и ярко проявляется обусловленность их развития общественно-историческим развитием. Порождая предметное бытие различных областей культуры, общественная практика отчасти порождает, отчасти развивает чувства человека как подлинно человеческие чувства. Каждая новая предметная область, которая создается в общественной практике и отражается в человеческом сознании, порождает новые чувства, и в новых чувствах устанавливается новое отношение человека к миру.

Наконец, над предметными чувствами (восхищения одним предметом и отвращения к другому, любви или ненависти к определенному лицу, возмущения каким-либо поступком или событием и т.п.) поднимаются более обобщенные чувства (аналогичные по уровню обобщенности отвлеченному мышлению), как-то: чувство юмора, иронии, чувство возвышенного, трагического и т.п. Эти чувства тоже могут иногда выступать как более или менее частные состояния, 203 приуроченные к определенному случаю, но по большей части они выражают общие более или менее устойчивые мировоззренческие установки личности. Мы бы назвали их мировоззренческими чувствами.

Уже чувство комического, с которым нельзя смешивать ни юмор, ни иронию, заключает в себе интеллектуальный момент как существенный компонент. Чувство комического возникает в результате внезапно обнаруживающегося несоответствия между кажущейся значительностью действующего лица и ничтожностью, неуклюжестью, вообще несуразностью его поведения, между поведением, рассчитанным на более или менее значительную ситуацию, и пустяковым характером ситуации, в которой оно совершается. Комическим, смешным кажется то, что выступает сперва с видимостью превосходства и затем обнаруживает свою несостоятельность. Несоответствие или несуразность, обычно заключенные в комическом, сами по себе еще не создают этого впечатления. Для возникновения чувства комизма необходимо совершающееся на глазах у человека разоблачение неосновательной претензии.

Чувство комического предполагает, таким образом, понимание несоответствия. Но иногда, когда речь идет о несоответствии поведения в какой-нибудь более или менее обыденной житейской ситуации, сознание этого несоответствия легко доступно и потому очень рано наблюдается у детей (как показало, в частности, исследование Жуковской).

Значительно сложнее, чем чувство комического, собственно юмор и ирония. Юмор предполагает, что за смешным, за вызывающими смех недостатками чувствуется что-то положительное, привлекательное. С юмором смеются над недостатками. любимого. В юморе смех сочетается с симпатией к тому, на что он направляется. Английский писатель Дж.Мередит прямо определяет юмор как способность смеяться над тем, что любишь. С юмором относятся к смешным маленьким слабостям или не очень существенным и во всяком случае безобидным недостаткам, когда чувствуется, что за ними скрыты реальные достоинства. Чувство юмора предполагает, таким образом, наличие в одном явлении или лице и отрицательных, и положительных сторон. Юмористическое отношение к этому факту, очевидно, возможно, пока в нашей оценке положительные моменты перевешивают отрицательные. По мере того как это соотношение в наших глазах сдвигается и отрицательные стороны получают перевес над положительными, чувство юмора начинает переходить в чувство трагического или во всяком случае проникаться трагическими нотками; в добродушный смех юмора включаются боль и горечь. Таким не лишенным трагизма юмором был юмор Н.В.Гоголя: недаром Гоголь характеризовал свой юмор как видимый миру смех сквозь невидимые миру слезы.

Чистый юмор означает реалистическое "приятие мира" со всеми его слабостями и недостатками, которых не лишено в реальной действительности даже самое лучшее, но и со всем тем ценным, что за этими недостатками и слабостями скрывается. Чистый юмор относится к миру, как к любимому существу, над смешными сторонами и милыми маленькими слабостями которого приятно посмеяться, чтобы почувствовать особенно остро его бесспорные достоинства. Даже тогда, когда юмор серьезно относится к тем недостаткам, которые вызывают смех, он всегда воспринимает их как сторону, как момент положительной в своей основе действительности.

Ирония расщепляет то единство, из которого исходит юмор. Она противопоставляет положительное отрицательному, идеал – действительности, возвышенное – смешному, бесконечное – конечному. Смешное, безобразное воспринимается уже не как оболочка и не как момент, включенный в ценное и прекрасное, и тем более не как естественная и закономерная форма его проявления, а только как его противоположность, на которую направляется острие иронического смеха. Ирония разит несовершенства мира с позиций возвышающегося над ними идеала. Поэтому ирония, а не более реалистический по своему духу юмор, была основным мотивом романтиков.

Ирония, как, впрочем, и юмор, но ирония особенно, невозможна без чувства возвышенного. В чистом виде ирония предполагает, что человек чувствует свое превосходство над предметом, вызывающим у него ироническое отношение.

Когда предмет этот или лицо выступает как торжествующая сила, ирония, становясь бичующей, гневной, негодующей, иногда проникаясь горечью, переходит в сарказм. Вместо того чтобы спокойно и несколько высокомерно разить сверху, она начинает биться со своим противником – хлестать и бичевать его.

Истинная ирония всегда направляется на свой объект с каких-то вышестоящих позиций; она отрицает то, во что метит, во имя чего-то лучшего. Она может быть высокомерной, но не мелочной, не злобной. Становясь злобной, она переходит в насмешку, в издевку. И хотя между подлинной иронией и насмешкой или издевкой как будто едва уловимая грань, в действительности они – противоположности. Злобная насмешка и издевка не говорят о превосходстве, а, наоборот, выдают скрывающееся за ними чувство озлобления ничтожного и мелкого существа против всего, что выше и лучше его. Если за иронией стоит идеал, в своей возвышенности иногда слишком абстрактный внешне, может быть, слишком высокомерно противопоставляющий себя действительности, то за насмешкой и издевкой, которые некоторые люди склонны распространять на все, скрывается чаще всего цинизм, не признающий ничего ценного.

Чувства комического, юмора, иронии, сарказма – все это разновидности смешного. Все эти чувства отражаются на человеческом лице, в улыбке и находят себе отзвук в смехе. Улыбка и смех, будучи первоначально выражением – сначала рефлекторным – элементарного удовольствия, органического благополучия, вбирают в себя в конце концов все высоты и глубины, доступные философии человеческого духа; оставаясь внешне почти тем же, чем они были, улыбка и смех в ходе исторического развития человека приобретают все более глубокое и тонкое психологическое содержание.

В то время как чувство иронии, ироническое отношение к действительности расщепляет и внешне противопоставляет позитивное и отрицательное, добро и зло, трагическое чувство, так же как и чувство юмористическое, исходит из их реального единства. Высший трагизм заключается в осознании того, что в сложном противоречивом ходе жизни добро и зло переплетаются, так что путь к добру слишком часто неизбежно проходит через зло и осуществление благой цели в силу внешней логики событий и ситуации влечет за собой прискорбные последствия. Трагическое чувство рождается из осознания этой фактической взаимосвязи и взаимозависимости добра и зла. Юмористическое отношение к этому положению возможно только, поскольку зло рассматривается лишь как несущественный момент благой в своей основе действительности, как преходящий эпизод в ходе событий, который в конечном счете закономерно ведет к благим результатам. Но когда зло начинает восприниматься как существенная сторона действительности, как заключающееся в самой основе и закономерном ходе ее, юмористическое чувство неизбежно переходит в чувство трагическое. При этом трагическое чувство, констатируя фактическую взаимосвязь добра и зла, остро переживает их принципиальную несовместимость.

Трагическое чувство тоже, хотя и совсем по-иному, чем ирония, связано с чувством возвышенного. Если в иронии возвышенное внешне противостоит злу, низменной действительности, то для трагического чувства возвышенное вступает в схватку, в борьбу со злом, с тем, что есть в действительности низменного.

Из трагического чувства рождается особое восприятие героического – чувство трагического героя, который, остро чувствуя роковую силу зла, борется за благо и, борясь за правое дело, чувствует себя вынужденным неумолимой логикой событий иногда идти к добру через зло.

Чувства юмора, иронии, трагизма – это чувства, выражающие весьма обобщенное отношение к действительности. Превращаясь в господствующее, более или менее устойчивое, характерное для того или иного человека общее чувство, они выражают мировоззренческие установки человека. Не служа специальным побуждением для какого-нибудь частного действия, как, например, связанное с влечением к какому-нибудь предмету чувство удовольствия или неудовольствия от какого-нибудь чувственного раздражителя, чувство трагического, юмор, ирония, выражая обобщенное отношение человека к миру, опосредованно сказываются на всем его поведении, на самых различных его действиях и поступках, во всем образе его жизни.

В развитии эмоций можно, таким образом, наметить следующие ступени: 1) элементарные чувствования как проявления органической аффективной чувствительности, играющие у человека подчиненную роль общего эмоционального фона, окраски, тона или же компонента более сложных чувств; 2) разнообразные предметные чувства в виде специфических эмоциональных процессов и состояний; 3) обобщенные мировоззренческие чувства; все они образуют основные проявления эмоциональной сферы, органически включенной в жизнь личности. Наряду с ними нужно выделить отличные от них, но родственные им аффекты, а также страсти.

Аффекты. Аффект – это стремительно и бурно протекающий эмоциональный процесс взрывного характера, который может дать не подчиненную сознательному волевому контролю разрядку в действии. Именно аффекты по преимуществу связаны с шоками – потрясениями, выражающимися в дезорганизации деятельности. Дезорганизующая роль аффекта может отразиться на моторике, выразиться в дезорганизации моторного аспекта деятельности в силу того, что в аффективном состоянии в нее вклиниваются непроизвольные, органически детерминированные, реакции. "Выразительные" движения подменяют действие или, входя в него как часть, как компонент, дезорганизуют его. Эмоциональные процессы по отношению к предметным действиям нормально выполняют лишь "тонические" функции, определяя готовность к действию, его темпы и т.п. В аффекте эмоциональное возбуждение, получая непосредственный доступ к моторике, может дезорганизовать нормальные пути ее регулирования.

Аффективные процессы могут представлять собой дезорганизацию деятельности и в другом, более высоком плане, в плане не моторики, а собственно действия. Аффективное состояние выражается в заторможенности сознательной деятельности. В состоянии аффекта человек теряет голову. Поэтому в аффективном действии в той или иной мере может быть нарушен сознательный контроль в выборе действия. Действие в состоянии аффекта, т.е. аффективное действие, как бы вырывается у человека, а не вполне регулируется им. Поэтому аффект, "сильное душевное волнение" (говоря словами нашего кодекса), рассматривается как смягчающее вину обстоятельство. <...>

Аффективные взрывы вызываются обычно конфликтом противоположно направленных тенденций, сверхтрудным торможением – задержкой какой-нибудь навязчивой тенденции или вообще сверхсильным эмоциональным возбуждением. Роль конфликта противоположно направленных тенденций или задержки какой-нибудь навязчивой тенденции в качестве механизма аффекта выявило на обширном и разнообразном экспериментальном материале посвященное аффектам исследование А.Р.Лурия. 204 По данным этого исследования, конфликт вызывает тем более резкое аффективное состояние, чем ближе к моторной сфере он разыгрывается: здесь в аффективном состоянии нарушаются прежде всего высшие автоматизмы, утрачиваются обобщенные схемы действий. По мере того как конфликт переносится в интеллектуальную сферу, его патогенное влияние обычно ослабляется и аффект легче поддается преодолению.

Конфликтная, напряженная ситуация, в которой образуется аффект, определяет вместе с тем и стадию, в которой он может – и, значит, должен – быть преодолен. Если часто говорят, что человек в состоянии аффекта теряет голову и потому совершает безответственные поступки, то в известном смысле правильно обратное: человек потому теряет голову, что, отдавши себя во власть аффекта, предается безответственному действию – выключает мысль о последствиях того, что он делает, сосредоточивается лишь на том, что его к этому действию толкает; именно процесс напряженного бездумного действия без мысли о последствиях, но с острым переживанием порыва, который тебя подхватывает и несет, он-то именно дурманит и пьянит. Законченно аффективный характер эмоциональная вспышка приобретает лишь тогда, когда прорывается в действии. Поэтому вопрос должен ставиться не так: преодолевайте – неизвестно каким образом – уже овладевший вами аффект, и вы не допустите безответственного аффективного поступка как внешнего выражения внутри уже в законченном виде оформившегося аффекта; а, скорее, так: не давайте зародившемуся аффекту прорваться в сферу действия, и вы преодолеете свой аффект, снимете с нарождающегося в вас эмоционального состояния его аффективный характер. Чувство не только проявляется в действии, в котором оно выражается, оно и формируется в нем – развивается, изменяется и преобразуется.

Страсти. С аффектами в психологической литературе часто сближают страсти. Между тем общим для них собственно является лишь количественный момент интенсивности эмоционального возбуждения. По существу же они глубоко различны.

Страсть – это сильное, стойкое, длительное чувство, которое, пустив корни в человеке, захватывает его и владеет им. Характерным для страсти является сила чувства, выражающаяся в соответствующей направленности всех помыслов личности, и его устойчивость; страсть может давать вспышки, но сама не является вспышкой. Страсть всегда выражается в сосредоточенности, собранности помыслов и сил, их направленности на единую цель. В страсти, таким образом, ярко выражен волевой момент стремления; страсть представляет собой единство эмоциональных и волевых моментов; стремление в нем преобладает над чувствованием. Вместе с тем характерным для страсти является своеобразное сочетание активности с пассивностью. Страсть полонит, захватывает человека; испытывая страсть, человек является как бы страдающим, пассивным существом, находящимся во власти какой-то силы, но эта сила, которая им владеет, вместе с тем от него же и исходит.

Это объективное раздвоение, заключающееся в природе страсти, служит отправной точкой для двух различных и даже диаметрально противоположных ее трактовок; притом в трактовке этой частной проблемы находят себе яркое выражение две различные общефилософские, мировоззренческие установки. Было даже время, время Р.Декарта и Б.Спинозы, когда эта проблема – вопрос о природе страстей – стала одной из основных философских, мировоззренческих проблем. На ней стоические тенденции столкнулись с христианскими традициями.

Для христианской концепции всякая страсть является темной фатальной силой, которая ослепляет и полонит человека. В ней сказывается роковая власть низшей телесной природы человека над ее высшими духовными проявлениями. Она поэтому в своей основе всегда зло. "Страсти души" ("Passions de l'ame") Декарта и "Этика" Спинозы, половину которой составляет трактат о страстях, противопоставили этой трактовке, которая и после них продолжает держаться (на ней построены, в частности, классицистские трагедии Ж.Расина), принципиально от нее отличную (нашедшую себе отражение у П. Корнеля).

В противоположность христианской традиции, для которой страсть – это всегда злые влечения чувственной природы, проявление низших инстинктов, для Декарта разум и страсть перестают быть исключающими друг друга противоположностями. Его идеал – это человек большой страсти. Страсть, любовь не может быть для Декарта слишком большой: в великой душе все велико; с ростом разума растет и страсть, которая, требуя деятельной жизни, воплощается в делах и подвигах.

Сохраняя исходную тенденцию Декарта, Спиноза, однако, острее чувствует двойственную природу страсти. Он выделяет в качестве положительного ее ядра стремление, желание, самоутверждение как основу, как сущность индивидуальности. Эта активность души для Спинозы, как и для Декарта, никогда не может быть чрезмерной; она всегда благо, всегда источник самоутверждающейся радостной действенности. Но собственно страсти, как состояния страдательные, означают все же пленение души чуждой силой, рабство ее, и задача разума – в освобождении человека от этого рабства страстей. Таким образом, в "Этике" Спинозы отчасти снова восстанавливается противопоставление, антагонизм разума и страсти.

Французские материалисты-просветители воспринимают и поддерживают этот нехристианский взгляд на страсть. К.А.Гельвеций в своей книге "Об уме" посвящает особую главу вопросу о "превосходстве ума у людей страстных сравнительно с людьми рассудочными". 205 Эта точка зрения получает отражение во французском романе. О. Бальзак, в частности, начинающий с открыто декларируемых им традиционных взглядов на страсть, затем радикально меняет позицию. "Я изображаю действительность, – пишет он, – какова она есть, со страстью, которая является основной составной ее частью" (из предисловия к "Человеческой комедии"). И в другом месте: "Страсть – это все человечество". К.Маркс и Ф.Энгельс в ряде высказываний сформулировали точку зрения, преодолевающую противопоставление страсти и разума как внешних, друг друга исключающих противоположностей. "Страсть, – пишет Маркс, – это энергично стремящаяся к своему предмету сущностная сила человека". 206

Страсть – большая сила, поэтому так важно, на что она направляется. Увлечение страсти может исходить из неосознанных телесных влечений, и оно может быть проникнуто величайшей сознательностью и идейностью. Страсть означает, по существу, порыв, увлечение, ориентацию всех устремлений и сил личности в едином направлении, сосредоточение их на единой цели. Именно потому, что страсть собирает, поглощает и бросает все силы на что-то одно, она может быть пагубной и даже роковой, но именно поэтому же она может быть и великой. Ничто великое на свете еще никогда не совершалось без великой страсти.

Говоря о различных видах эмоциональных образований и состояний, нужно выделить настроение.

Настроения. Под настроением разумеют общее эмоциональное состояние личности, выражающееся в "строе" всех ее проявлений. Две основные черты характеризуют настроение в отличие от других эмоциональных образований. Эмоции, чувства связаны с каким-нибудь объектом и направлены на него: мы радуемся чему-то, огорчаемся чем-то, тревожимся из-за чего-то; но когда у человека радостное настроение, он не просто рад чему-то, а ему радостно – иногда, особенно в молодости, так, что все на свете представляется радостным и прекрасным. Настроение не предметно, а личностно – это во-первых, и, во-вторых, оно не специальное переживание, приуроченное к какому-то частному событию, а разлитое общее состояние.

Порождаясь как бы диффузной иррадиацией или "обобщением" какого-нибудь эмоционального впечатления, настроение часто характеризуется как радостное или грустное, унылое или бодрое, насмешливое или ироническое – по тому эмоциональному состоянию, которое является в нем господствующим. Но настроение отчасти более сложно и, главное, более переливчато-многообразно и по большей части расплывчато, более богато малоуловимыми оттенками, чем более четко очерченное чувство. Оно поэтому иногда характеризуется, например, как праздничное или будничное – своим соответствием определенной ситуации, или как поэтическое – своим соответствием определенной области творчества. В настроении отражаются также интеллектуальные, волевые проявления: мы говорим, например, о задумчивом и о решительном настроении. Вследствие своей "беспредметности", настроение возникает часто вне сознательного контроля: мы далеко не всегда в состоянии сказать, отчего у нас то или иное настроение.

В возникновении настроения участвует обычно множество факторов. Чувственную основу его часто образуют органическое самочувствие, тонус жизнедеятельности организма и те разлитые, слаболокализованные органические ощущения (интроцептивной чувствительности), которые исходят от внутренних органов. Однако это лишь чувственный фон, который у человека редко имеет самодовлеющее значение. Скорее, даже и само органическое, физическое самочувствие человека зависит, за исключением резко выраженных патологических случаев, в значительной мере от того, как складываются взаимоотношения человека с окружающим, как он осознает и расценивает происходящее в его личной и общественной жизни. Поэтому то положение, что настроение часто возникает вне контроля сознания – бессознательно, не означает, конечно, что настроение человека не зависит от его сознательной деятельности, от того, что и как он осознает; оно означает лишь, что он часто не осознает этой зависимости, она как раз не попадает в поле его сознания. Настроение – в этом смысле бессознательная, эмоциональная "оценка" личностью того, как на данный момент складываются для нее обстоятельства.

То или иное настроение может как будто иногда возникнуть у человека под влиянием отдельного впечатления (от яркого солнечного дня, унылого пейзажа и т.д.); его может вызвать неожиданно всплывшее из прошлого воспоминание, внезапно мелькнувшая мысль. Но все это обычно лишь повод, лишь толчок. Для того чтобы это единичное впечатление, воспоминание, мысль определили настроение, нужно, чтобы их эмоциональный эффект нашел подготовленную почву и созвучные мотивы и распространился, чтобы он "обобщился".

Мотивация настроения, ее характер и глубина у разных людей бывает весьма различной. "Обобщение" эмоционального впечатления в настроении приобретает различный и даже почти противоположный характер в зависимости от общего строения личности. У маленьких детей и у некоторых взрослых – больших детей – чуть ли не каждое эмоциональное впечатление, не встречая собственно никакой устойчивой организации и иерархии мотивов, никаких барьеров, беспрепятственно иррадиирует и диффузно распространяется, порождая чрезвычайно неустойчивые, переменчивые, капризные настроения, которые быстро сменяют друг друга; и каждый раз субъект легко поддается этой смене настроения, не способный совладать с первым падающим на него впечатлением и как бы локализовать его эмоциональный эффект.

По мере того как складываются и оформляются взаимоотношения личности с окружающими и в связи с этим, в самой личности выделяются определенные сферы особой значимости и устойчивости. Уже не всякое впечатление оказывается властным изменить общее настроение личности; оно должно для этого иметь отношение к особо значимой для личности сфере. Проникая в личность, впечатление подвергается как бы определенной фильтровке; область, в которой происходит формирование настроения, таким образом ограничивается; человек становится менее зависимым от случайных впечатлений; вследствие этого настроение его становится значительно более устойчивым.

Настроение в конечном счете оказывается теснейшим образом связанным с тем, как складываются для личности жизненно важные отношения с окружающими и с ходом собственной деятельности. Проявляясь в "строе" этой деятельности, вплетенной в действенные взаимоотношения с окружающими, настроение в ней же и формируется. При этом существенным для настроения является, конечно, не сам по себе объективный ход событий независимо от отношения к нему личности, а также и то, как человек расценивает происходящее и относится к нему. Поэтому настроение человека существенно зависит от его индивидуальных характерологических особенностей, в частности от того, как он относится к трудностям – склонен ли он их переоценивать и падать духом, легко демобилизуясь, либо перед лицом трудностей он, не предаваясь беспечности, умеет сохранить уверенность в том, что с ними справится.

Эмоциональные особенности личности

В эмоциональной сфере между людьми обнаруживаются особенно яркие индивидуальные различия. Все особенности личности, ее характера и интеллекта, ее интересов и отношений к другим людям проявляются и отсвечивают в радуге эмоций и чувств.

Основные различия в эмоциональной сфере личности связаны с различием в содержании человеческих чувств, в том, на что, на какие объекты они направляются и какое отношение к ним человека они выражают. В чувствах человека в форме непосредственного переживания выражаются все установки человека, включая и мировоззренческие, идеологические, все его отношение к миру и прежде всего к другим людям. Если говорить о различном уровне чувств в смысле их ценности, о чувствах высших и низших, то исходить при этом надо из идеологической ценности того содержания, которое то или иное чувство выражает. Гнев может быть благороден и любовь презренна в зависимости от того, на кого или на что они направляются.

Далее, типичные различия эмоциональных особенностей личности могут выражаться: 1) в сильной или слабой эмоциональной возбудимости; 2) в большей или меньшей эмоциональной устойчивости. Эти различия в эмоциональной возбудимости и устойчивости существенно характеризуют темперамент человека. Есть люди, которые легко воспламеняются и быстро гаснут, как и люди, у которых не сразу можно разжечь чувство, но, воспламенившись, они не скоро охладеют. Далее можно различать: 3) силу, или интенсивность, чувства и 4) его глубину. Чувство, сильное в смысле интенсивности или стремительности, с которой оно захватывает человека, может быть неглубоким. Этим увлечение отличается от любви. Любовь отлична от увлечения в первую очередь не интенсивностью чувства, а его глубиной, т.е. не тем, как стремительно оно прорывается в действие, а тем, как глубоко оно проникает в личность. Глубина проникновения чувства определяется тем, настолько существенно для данной личности данное чувство и та сфера, с которой оно связано. Существенную роль играет, далее, и широта распространения чувства. Она определяется тем, как широки и многообразны те сферы личности, с которыми оно сплелось. От этого в значительной мере зависит прочность чувства.

Характерологически очень существенными и глубокими являются различия между собственно эмоциональными, сентиментальными и страстными натурами.

Собственно эмоциональные натуры переживают свои чувства, отдаваясь их вибрациям; сентиментальные натуры, скорее, созерцают свои чувства, любуясь их переливами; натуры страстные живут своим чувством, воплощая его напряжение в действии. У первых господствует аффективность; они впечатлительны, возбудимы, но скорее порывисты, чем действенны; для них само чувство с его захватывающим волнением важнее его объекта. Вторые – созерцательны и чувствительны, но пассивны; любовь для них по преимуществу любование. Третьи – действенны; ни переживание своего чувства, ни созерцательное любование его объектом их не удовлетворяет. Для них чувство – это не упоительное волнение и не блаженное созерцание, а страстное стремление.

Существует известное противоречие между эмоциональностью в специфическом смысле слова и интеллектуальностью, так же, как между сентиментальностью и действенностью. Но страстная натура может быть и действенной, и интеллектуальной. Совершенно неправильно устанавливать какую-то внешнюю противоположность между страстью и разумом. В идеале "щедрого человека" – человека большой страсти – Р.Декарт сочетал в целостном единстве страсть, питающую разум, и разум, освещающий страсть. В этом он был, конечно, более прав, чем традиционная христианская мораль, для которой страсть всегда представляется лишь темной, чуждой, даже враждебной, слепо действующей силой. Так же сочетает мысль и страсть поэт, когда он говорит о своем герое: "Он знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть". Такая цельность недоступна ни эмоциональной, ни сентиментальной натуре.

Эти и ряд других типологических различий, которые можно было бы привести, характеризуя эмоциональность человека, конечно, не исчерпывают всего возможного многообразия различных оттенков индивидуального чувства. Потенциально бесконечное многообразие человеческих чувств не исключает, однако, того, что они часто бывают у людей удивительно трафаретны. Лишь в меру того, как личность является подлинной индивидуальностью, чувство ее оказывается поистине неповторимым. <... >

Развитие эмоций неразрывно связано с развитием личности в целом. Эмоции и чувства, которые появляются у человека на определенной стадии его развития, не обязательно являются, хотя и усложненным опытом, но все же продолжением его эмоций на предшествовавшей стадии. Эмоции не развиваются сами по себе. Они не имеют собственной истории; изменяются установки личности, ее отношение к миру, складывающееся в деятельности и отражающееся в сознании, и вместе с ними преобразуются эмоции. Эмоции не развиваются из эмоций в замкнутом ряду. Чувства, специфические для одного периода, не находятся в непрерывной связи с чувствами предшествующего периода. Новые чувства появляются вместо старых, уже отживших. Когда определенная эпоха в жизни человека отходит в прошлое и на смену ей приходит новая, то вместе с тем одна система эмоций сменяется другой. В развитии эмоциональной жизни имеется, конечно, известная преемственность. Но переход от чувства одного периода к чувствам последующего опосредован всем развитием личности.

В свою очередь одно какое-нибудь чувство, ставшее особенно значительным переживанием для данной личности, может определить как бы новый период в ее жизни и наложить на весь ее облик новый отпечаток. В.Г.Короленко в своих автобиографических записках рассказывает, как впечатление, произведенное на него первым уроком нового учителя, стало поворотным моментом в его развитии, а А.М.Горький в "Детстве" пишет: "Дни нездоровья (после обиды, нанесенной ему побоями деда. – С.Р.) были для меня большими днями жизни. В течение их я, должно быть, сильно вырос и почувствовал что-то особенное. С тех пор у меня явилось беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой". 207

Воспитание через эмоциональное воздействие – очень тонкий процесс. Менее всего в развитии эмоциональной стороны личности допустимо механистическое упрощенчество. Теоретические ошибки механистических теорий могут привести на практике к пагубным последствиям.

Для представителей тех теорий, для которых эмоция – или бесполезный пережиток, или дезорганизатор нашего поведения, единственным педагогическим выводом должно быть признание целесообразности подавления и преодоления эмоций. Но в действительности эмоции выступают далеко не как дезорганизующие шоки; они могут быть мощным стимулом к деятельности, мобилизующим нашу энергию.

Основная задача поэтому заключается не в том, чтобы подавлять и искоренять эмоции, а в том, чтобы надлежащим образом их направить. Это большая по своему жизненному значению проблема.

При ее разрешении нужно учесть следующее: можно себе поставить сознательную цель что-нибудь понаблюдать, запомнить, продумать и т.д., но нельзя себе поставить прямой целью испытать определенное чувство. Всякая попытка его вызвать в себе может породить лишь игру в чувство, актерскую позу, вывих, фальшь – что угодно, но только не чувство. Большой мастер практической – сценической психологии К.С.Станиславский отлично это понимал и ярко показал. Сказанное им относится не только к чувствам актера на сцене. То же верно и для чувств человека в жизни. Подлинные чувства – переживания – плод жизни. Они не делаются, они возникают, зарождаются, живут и умирают, но возникают они, так сказать, по ходу действия, в зависимости от изменяющихся в процессе деятельности человека его отношений к окружающему. Поэтому нельзя произвольно, по заказу вызывать у себя чувство: чувство в своей непосредственности не подвластно действующей воле, оно – своевольное дитя природы. Но чувства можно косвенно, опосредованно направлять и регулировать через деятельность, в которой они и проявляются, и формируются.

Формирование и переделка эмоций совершается по преимуществу в результате включения человека в новую практику, изменяющую его основные установки, общую направленность личности. Существенное значение имеет при этом не сама деятельность, а новое осознание стоящих перед человеком задач и целей. Существенное значение в воспитании эмоций имеет также совершающееся в процессе умственного, нравственного и эстетического воспитания повышение общего уровня развития и его широты.

Если стремление подавлять или искоренять эмоции в корне неверно, то умение регулировать их проявление необходимо. Желательно, чтобы деятельность, направленная на разрешение стоящих перед нами задач, была эмоциональна, мобилизовала нашу энергию, но эмоции не должны превращаться в основной регулятор нашей деятельности. Признание их основным регулятором в конечном счете оказывается более или менее утонченной формой старой гедонической теории, согласно которой высший закон, определяющий человеческое поведение, сводится к тому, что человек всегда стремится к наслаждению или удовольствию, к приятному и избегает неприятного. Это утверждение не соответствует не только элитарной морали, но и фактам действительности. Эмоциональные факторы могут быть одним из мотивов поведения, но вопрос о регулировании человеческой деятельности в целом не решается одними эмоциями.

_

_

Глава XVIII

ВОЛЯ

Природа воли

Всякое волевое действие является целенаправленным действием. Волевое действие сформировалось у человека в процессе труда, направленного на производство определенного продукта. Направляясь на определенную цель, действие в своем ходе регулируется соответствием с этой целью. Цель, преследуемая действующим субъектом, должна осуществиться как результат его действий. Специфически человеческие действия являются волевыми в этом широком смысле слова – все они сознательные, целенаправленные действия, все они включают целеустремленность и регулирование хода действия в соответствии с целью.

Однако осознание единичной цели своего желания, порожденной побуждением, которое в данную минуту владеет человеком, представляет еще очень невысокую ступень сознательности. Сознательный человек, приступая к действию, отдает себе отчет о последствиях, которые повлечет за собой осуществление стоящей перед ним цели, а также о мотивах, которые его к этому действию побуждают. В результате может обнаружиться расхождение между желанной целью и нежелательными последствиями или трудностями, с которыми в силу объективных внешних условий связана ее реализация. Действие, совершающееся в условиях такого конфликта внутренне противоречивых тенденций, – это волевое действие в более специфическом смысле слова. В силу противоречивости действительности, а также сложной иерархии различных и часто противоречивых побуждений человека этот, в принципе, частный случай довольно распространен. Он придает волевому действию особую направленность.

Там, где этот конфликт противоречивых тенденций оказывается сверхтрудным, непосильным человеку, волевое действие переходит в аффективное или импульсивное действие – разрядку.

Различая волевые процессы, мы не противопоставляем их интеллектуальным и эмоциональным; мы не устанавливаем никакой взаимоисключающей противоположности между интеллектом, чувством и волей. Один и тот же процесс может быть (и обыкновенно бывает) и интеллектуальным, и эмоциональным, и волевым. Изучая волевые процессы, мы изучаем волевые компоненты психических процессов. Вместе с тем волевой процесс еще более непосредственно и органически, чем процессы эмоциональный и интеллектуальный, включен в действие и неразрывно связан с ним. Так что изучение волевого акта непосредственно переходит в изучение действия, или, вернее, изучение волевого акта – это и есть изучение действия в отношении способа его регуляции.

Зачатки воли заключены уже в потребностях как исходных побуждениях человека к действию. Потребность, т.е. испытываемая человеком нужда в чем-нибудь, – это состояние пассивно-активное: пассивное, поскольку в нем выражается зависимость человека от того, в чем он испытывает нужду, и активное, поскольку оно заключает стремление к ее удовлетворению и тому, что может ее удовлетворить. В этой активной стороне пассивно-активного состояния потребности и заключены первые зародыши воли, неразрывно связанные с сенсорной и аффективной чувствительностью, в которой первично отражается потребность. Состояние чувствительности, выражающее потребность, обычно связано с сенсомоторным моментом зачаточных движений, направленных на ее удовлетворение. Поэтому и в силу внутренних изменений тонуса, с которым оно связано, уже первичное чувственное переживание потребности включает известное динамическое напряжение – тенденцию, стремление.

Но одно дело – испытывать стремление, а другое – осознавать его. В зависимости от степени осознания стремление выражается в виде влечения, желания или хотения. Потребность, в частности органическая, еще не осознанная, не направляющаяся на определенный предмет, выступает сначала в виде влечения.

Влечение не осознано и беспредметно. Пока человек лишь испытывает влечение, не зная, какой предмет это влечение удовлетворит, он не знает, чего он хочет, перед ним нет осознанной цели, на которую он должен бы направить свое действие. С одной стороны, имеются влечения, субъективно выражающие потребность, но не включающие осознания тех предметов, которые способны их удовлетворить, а с другой – предметы, в которых человек нуждается для удовлетворения своих потребностей, но которые противостоят ему. Возникновение волевого действия предполагает прежде всего установление между ними осознанной связи. Субъективное выражение потребности, ее отражение в психике должно стать осознанным и предметным – влечение должно перейти в желание. Это "опредмечивание" является необходимой предпосылкой возникновения волевой деятельности. Лишь тогда, когда осознан предмет, на который направляется влечение, и объективное выражение потребности становится осознанным и предметным желанием, человек начинает понимать, чего он хочет, и может на новой осознанной основе организовать свое действие. Существенной предпосылкой возникновения волевого действия является, таким образом, переход к предметным формам сознания.

Осознанная связь между потребностями и предметами, которые их удовлетворяют, устанавливается в практическом действенном опыте удовлетворения этих потребностей. Включаясь в практическое, осознанное субъектом отношение к его потребностям, предметы становятся объектами его желаний и возможными целями его действий.

Между желаниями человека и предметами объективной действительности в результате создается двустороннее отношение. Желание, в отличие от влечения, уже является объектированным, опредмеченным переживанием, отношение человека к предмету своего желания существенно. С другой стороны, и сам предмет приобретает в отношении к человеку новый аспект. Если у меня есть желание, направленное на какой-нибудь предмет, то этот предмет для меня желанен. Он может не только удовлетворить возникшее независимо от него желание, но и вызвать, пробудить его. Между предметом и желанием создается в силу этого сложная взаимозависимость. Она обусловлена состоянием потребности, которую выражает желание и удовлетворяет предмет. Очень сильная и не удовлетворенная, а потому активная потребность может выразиться в таком интенсивном желании, которое и в отсутствие предмета вызовет мысль о нем и стремление к нему. При этом очень сильная потребность может сделать желанным предмет, который при несколько меньшей ее напряженности не представлялся бы таковым. С другой стороны, присутствие предмета может вызвать желание, которое само, вследствие меньшей интенсивности выражаемой им потребности, в отсутствие предмета не пробудилось бы. Сложная взаимосвязь потребностей и предметов играет существенную роль в зарождении волевого акта. 208

Зависимость между потребностями и предметами, которые их удовлетворяют, этим не исчерпывается. Существенно, что сами потребности по мере их удовлетворения различными предметами дифференцируются, преобразуются, изменяются. Новые потребности заставляют искать новые способы их удовлетворения, а новые способы их удовлетворения порождают новые потребности. Таким образом, все расширяются побуждения деятельности, и вместе с тем расширяется и дифференцируется круг предметов, способных служить объектами желаний и целями действий.

Будучи в своих первоначальных истоках связано с потребностями, волевое действие человека никогда, однако, не вытекает непосредственно из них. Волевое действие всегда опосредовано более или менее сложной работой сознания – осознанием побуждений к действию как мотивов и его результата как цели. Волевое действие, исходя из побуждений, направляется на осознанную цель.

Для правильного понимания волевого действия очень важно уяснить себе истинное отношение между побуждениями и целью волевого действия. Интеллектуалистическая концепция обычно цель рассматривает как представление, от которого как от источника идет детерминация волевого процесса, что означает телеологическое понимание волевого акта. Осознанная цель, несомненно, играет существенную роль в волевом действии; она должна определять весь ход его. Но цель, которая детерминирует волевой процесс, сама причинно детерминируется побуждениями, мотивами, которые являются отражением в психике потребностей, интересов и т.д. Постановка цели всегда связана с возникновением соответствующих побуждений, в силу которых тот или иной предмет или возможный результат действия становится его целью. Но, с другой стороны, в волевом действии сами побуждения не действуют непосредственно в виде совершенно слепого импульса, а опосредованно через осознанную цель.

Для того чтобы действие было осуществлением цели, необходимым условием становится такое его сознательное регулирование, при котором весь ход действия определяется целью и приводит к ее осуществлению. Таким образом, волевая деятельность исходит из побуждений, источником которых являются потребности и интересы человека; направляется на осознанные цели, которые возникают в связи с исходными побуждениями; совершается на основе все более сознательного регулирования.

Волевое действие – это кортико-пирамидальный процесс. В его выполнении участвует ряд центров: низшие двигательные центры, центры, расположенные в двигательной зоне коры, из которой исходят идущие к низшим центрам проводящие пути, и центры той зоны в левом полушарии, с которой связаны все высшие, наиболее сложные виды деятельности человека. Поражение отдельных участков двигательной зоны и проекционных систем производит частичные параличи дифференцированных движений; поражение зоны в левом полушарии, с нарушением которой связаны также расстройства других высших психических функций (мышления, речи), вызывает так называемые апраксические расстройства – расстройства сложного волевого действия.

Выработавшееся у человека в процессе общественной практики подчинение непроизвольной импульсивности сознательному регулированию предполагает новое специфическое отношение человека как субъекта к миру. Человек должен выделить себя из природы, противопоставить себя предметному миру. Он должен обрести свободу по отношению к непосредственно данному, с тем чтобы иметь возможность его изменять. Свобода волевого акта, выражающаяся в его независимости от импульсов непосредственной ситуации, не означает, что поведение человека не детерминировано его непосредственным окружением, что оно вообще не детерминировано. Волевые действия не менее детерминированы и закономерны, чем непроизвольные – импульсивные, инстинктивные, рефлекторные – движения, но только закономерность и детерминированность их иная. Из непосредственной она становится опосредованной. Волевое действие опосредуется через сознание личности.

Одновременно с изменением связи действия с окружающей действительностью изменяется и связь его с личностью, от которой оно исходит. Поскольку действие в волевом акте не вызывается импульсом, а опосредуется сознательным процессом и приобретает избирательный характер, оно есть в большей или меньшей степени проявление личности, выражение ее направленности. В отличие от импульсивного действия, которое как бы проходит через человека и вырывается у него, волевой акт исходит от человека и направляется им. Такое действие становится в подлинном смысле слова поступком, в котором человек себя выявляет и которым он устанавливает свое отношение к другим.

Наличие у человека воли связано с наличием значимых для него целей и задач. Чем более значимы и притягательны для человека эти цели, тем – при прочих равных условиях – сильнее будет его воля, напряженнее желания, упорнее стремление к их осуществлению. Значимой целью является для человека то, что связано с его потребностями и интересами. Но для человека значимым является не только то, что связано с его партикулярно-личностными интересами и потребностями. Удовлетворение самих личных потребностей в обществе, основанном на разделении труда, обусловлено направлением деятельности индивида на удовлетворение не непосредственно личностных, а общественных потребностей.

У человека как общественного индивида, как личности общественно значимое, далеко выходящее за пределы партикулярно-личностных интересов и иногда вступающее с ними в жесточайший конфликт, становясь личностно значимым, т.е. значимым для данной личности, порождает динамические тенденции иногда большой действенной силы – тенденции долженствования, однородные по своему динамическому эффекту с тенденциями влечений, но существенно отличные от них по своему содержанию и источнику. Воля человека – это единство этих двух компонентов, соотношение между которыми может, однако, складываться по-разному (см. дальше). Чем-то противостоящим воле индивида должное представляется только тогда, когда все значимое для личности сводится к партикулярно-личностному. Если человек переживает что-нибудь как должное (а не только знает, что оно считается таковым), он уже какой-то стороной своего существа хочет этого, даже если при этом ему – непроизвольно – хочется чего-то другого. Должное – это общезначимый моральный компонент личностной воли, т.е. воли индивида, для которого общественно значимое является вместе с тем и личностно значимым.

Возникновение воли у человека необъяснимо только изнутри идущей перестройкой внутренних процессов в духе традиционной функциональной психологии. Оно предполагает изменение во взаимоотношениях индивида с окружающим внешним миром, обусловливающее и внутреннюю перестройку. Отправной пункт становления воли заключен во влечениях (а также в их аффективных компонентах, в элементарных чувствах-переживаниях чего-то как желанного, притягательного или отталкивающего). Но пока действия индивида находятся во власти влечений, определяясь непосредственно органическими, природными особенностями индивида, до тех пор у него нет воли в специфическом смысле этого слова. Воля в собственном смысле возникает тогда, когда человек оказывается способным к рефлексии своих влечений, может так или иначе отнестись к ним. Для этого индивид должен уметь подняться над своими влечениями и, отвлекаясь от них, осознать самого себя как "я", как субъекта, у которого могут иметься те или иные влечения, но который сам не исчерпывается ни одним из них, ни их суммой, а, возвышаясь над ними, в состоянии произвести выбор между ними. В результате его действия определяются уже не непосредственно влечениями как природными силами, а им самим. Возникновение воли, таким образом, неразрывно связано – как сторона или компонент – со становлением индивида как самоопределяющегося субъекта, который сам свободно – произвольно – определяет свое поведение и отвечает за него. Таким субъектом, способным к самосознанию и самоопределению, человек становится через осознание своих отношений с другими людьми.

Воля в специфическом смысле этого слова, поднимающаяся над уровнем одних лишь природных органических влечений, предполагает существование общественной жизни, в которой поведение людей регламентируется нравственностью и правом. В обществе, основанном на разделении труда, человек может удовлетворить свои потребности, лишь направляя свою деятельность на производство предметов, которые, как правило, непосредственно не служат для удовлетворения личных потребностей индивида и не определяются поэтому непосредственно его влечениями. В процессе этой деятельности цели человеческих действий отделяются от его влечений как непосредственного выражения чисто личностной потребности и перестают быть их прямой, непосредственной проекцией. В процессе общественной жизни выделяются общественные блага и ценности, которые выступают для индивида как не зависящие от его влечений объективированные ценности. По мере того как в процессе общественной жизни, в результате воспитания и т.д. общественно значимое становится вместе с тем и личностно значимым, эти объективированные в процессе общественной жизни блага и ценности становятся целями деятельности индивида. Они порождают новые динамические тенденции. Проистекая из общественной жизни, они, включаясь в мотивацию, порождают новое ее содержание и строение: человек не только признает благом и целью своих действий то, чего ему непосредственно, непроизвольно хочется, но он начинает хотеть того, а не иного, потому что он проникается сознанием, что это благо, что это ценно и должно стать целью его действий. Таким образом, внешняя объективная организация общественной жизни и деятельности людей обусловливает специфический внутренний строй регуляции их деятельности. Она определяется уже не непосредственно влечениями как неосознанными природными силами, а зависит от общественного по своему источнику и содержанию сознательного отношения индивида к совершающемуся, значит, от него, от его свободного выбора, от его воли. Становление воли – это становление субъекта, способного к самоопределению.

Выделившийся, таким образом, самоопределяющийся субъект бывает иногда склонен противопоставить себя и обретенную им волю всякому объективному содержанию и признать все зависимым лишь от собственного произвола. И поскольку субъект выделился и овладел своим поведением, опосредуя все совершаемое своим отношением к окружающему, у него имеется формальная возможность занять такую позицию. Однако эта позиция никак не является высшей ступенью в развитии воли, высшей ее формой или наиболее завершенным проявлением. Напротив, высшего, наиболее полного и совершенного своего выражения воля достигает тогда, когда выделившийся и осознавший себя субъект снова входит в объективное содержание и, проникаясь им, начинает жить и действовать так, что само объективное содержание, обретая в субъекте новую форму существования, начинает жить и действовать в нем и через него. При этом для субъекта, поднявшегося до самосознания и самоопределения, само это объективное, всеобщее, общественно значимое содержание перестает быть внешней данностью, которую он должен не мудрствуя лукаво принять именно как данное и непреложное, не вдаваясь в критическое рассмотрение того, что именно ему преподносится по существу. В действительности и по отношению к действующему праву и расхожей морали субъект сохраняет и право, и обязанность проверить и решить, что именно ему надлежит признать (иначе признание общественных норм со стороны субъекта было бы совершенно формальным), и действовать в соответствии со своим убеждением (иначе его поведение, даже при внешнем соблюдении моральных норм, было бы лишено всякого морального содержания). Однако речь при этом идет совсем не о том, чтобы подчинить общественно значимое контролю только партикулярно-личностного, подчинить общественно значимое голой субъективности и сделать зависимым от ее произвола: речь идет о том, чтобы личное убеждение человека, проникаясь общественно значимым содержанием, стало в силу этого судьей в вопросах должного – права и нравственности.

Проблема воли, поставленная не функционально и формально, а по существу, – это прежде всего проблема содержания воли, того, какие мотивы и цели являются для нее определяющими, каково ее строение, т.е. того, как реально складываются у людей в тех или иных условиях соотношения между партикулярным и всеобщим в вещах, значимых для личности.

У одних все значимое сплющено и сведено к партикулярно-личностным мотивам, и если они и совершают поступки, которые по своим внешним результатам отвечают предписаниям общественной нравственности, то в этом случае нравственное содержание не входит в мотивы человека и не детерминирует как таковое его воли.

У других общественно значимое осознается как должное, значимое, обязательное, но переживается как чуждая внешняя сила, противостоящая тому, с чем личность себя отожествляет и что переживает как свое личное, в чем она кровно заинтересована: воля в таком случае расщеплена на внешние друг другу компоненты – влечения и долженствования – и поглощена разрешением их постоянно возобновляющегося конфликта. И наконец, общественно значимое может стать для личности ее кровным, личным, составляющим ее существо: воля в этом случае становится более единой, цельной, монолитной. Противоречия в мотивах неизбежны и в этом случае, но противоречивые тенденции не противостоят в ней как внешние противоположности, а включаются как подчиненные моменты в единство основных устремлений. И такая воля вступает иногда в противоречие не только с узколичностными мотивами, не только с внешними обстоятельствами и препятствиями, которые приходится преодолевать для реализации общезначимых целей – норм права и нравственности – в конкретных условиях действительности, но и с самими этими нормами права и нравственности. Весь вопрос в таком случае заключается в том, с каких позиций эта борьба ведется. Борьба личности и личной воли против действующего права и ходячей нравственности – это не всегда борьба только личностного, т.е. партикулярно-личностного, против общественно значимого, всеобщего. Иногда это борьба не против права и законов, а против уже отжившего права, ставшего бесправием и беззаконием, за новое право; не против нравственности вообще, а против норм расхожей морали за новую, более высокую нравственность. Здесь личность выступает как представитель и носитель всеобщего в его развитии и становлении, а общество, точнее, та пусть еще господствующая часть, представляет уже отжившее и отмирающее, т.е. становится блюстителем партикулярных, утерявших в ходе общественного развития всеобщее значение норм; вот почему мало обосновано формальное противопоставление личного и общественного при определении содержания и строения воли человека!

Подобно тому как в процессе мышления логика вещей – объектов мысли, определяя предметно-смысловое содержание решаемых задач, входит в мышление определяющим началом, подобно этому объективное содержание нравственности, регулирующей межлюдские отношения, входит определяющим началом в волю человека, поскольку она направляется на общественно значимые цели. Строение воли человека существенно зависит от того, какое складывается соотношение между партикулярно-личностным и общественно значимым. Общественно значимое, должное, моральное может оказаться для того или иного человека противостоящим его воле – трансцендентным – в том случае, если значимым для него является лишь отвечающее его партикулярно-личностным интересам; но возможно и иное положение – когда общественно значимое, не растворяясь в партикулярно-личностном и не противопоставляясь извне всему личностно значимому, входит своим объективно-нравственным содержанием в сознание и волю человека определяющим началом. Этот вопрос разрешается не метафизическими рассуждениями, а процессом реального развития личности в определенной общественной среде; в ходе его с изменением отношения личности к общественным нормам морали сдвигаются и перестраиваются взаимоотношения между различными компонентами воли. Нравственное развитие человека в том и состоит, что он поднимается над всем партикулярно-личностным и всеобще значимое становится для него вместе с тем и личностно значимым.

Это решение вопроса о соотношении морали и воли как и соответствующее ему решение вопроса о соотношении логики и мышления являются двумя звеньями единого решения проблемы идеологии и психологии. Это решение с внутренней необходимостью вытекает из наших исходных положений, согласно которым внутреннее, психическое определяется опосредованно через отношение свое к объективному и составляет его специфическую, но существенную часть.

Волевой процесс

Волевое действие может реализоваться в более простых и более сложных формах.

В простом волевом акте побуждение к действию, направленному на более или менее ясно осознанную цель, почти непосредственно переходит в действие, не предваряемое сколько-нибудь сложным и длительным сознательным процессом; сама цель не выходит за пределы непосредственной ситуации, ее осуществление достигается посредством привычных действий, которые производятся почти автоматически, как только дан импульс.

Для сложного волевого акта в его наиболее выраженной специфической форме существенно прежде всего то, что между импульсом и действием вклинивается опосредующий действие сложный сознательный процесс. Действию предшествует учет его последствий и осознание его мотивов, принятие решения, возникновение намерения его осуществить, составление плана для его осуществления. Таким образом, волевой акт превращается в сложный процесс, включающий целую цепь различных моментов и последовательность различных стадий или фаз, между тем как в простом волевом акте все эти моменты и фазы вовсе не обязательно должны быть представлены в сколько-нибудь развернутом виде.

В сложном волевом действии можно выделить 4 основные стадии, или фазы: 1) возникновение побуждения и предварительная постановка цели; 2) стадия обсуждения и борьба мотивов; 3) решение; 4) исполнение.

Основным содержанием первой фазы в развитии волевого действия являются возникновение побуждения и осознание цели. Они взаимосвязаны и взаимообусловлены. В реальном протекании волевого действия различные фазы могут в зависимости от конкретных условий приобретать больший или меньший удельный вес, иногда сосредоточивая в себе весь волевой акт, иногда вовсе выпадая.

Традиционная психология, отражавшая по преимуществу психологию рефлектирующего интеллигента, находящегося на распутье, раздираемого сомнениями, борьбой мотивов, выдвигала в качестве ядра волевого акта именно эту "борьбу мотивов" и следующее за ней более или менее мучительное решение. Внутренняя борьба, конфликт со своей собственной, как у Фауста, раздвоенной душой и выход из нее в виде внутреннего решения – все, а исполнение этого решения – ничто.

В противоположность этому другие теории стремятся вовсе выключить из волевого действия внутреннюю работу сознания, связанную с выбором, обдумыванием, оценкой; с этой целью они отделяют мотивацию воли от самого волевого акта. В результате волевое действие или даже волевой акт превращается в чистую импульсивность. Абсолютизации рефлектирующей сознательности противопоставляется другая крайность – импульсивная действенность, вовсе лишенная сознательного контроля.

В действительности всякое подлинно волевое действие является избирательным актом, включающим сознательный выбор и решение. Но это никак не значит, что борьба мотивов является его центральной частью, его душой. Из самого существа волевого действия, как действия, направленного на достижение цели, на реализацию замысла, вытекает, что основными его частями являются исходная и завершающая фазы – явное осознание цели и настойчивость, твердость в ее достижении. Основа волевого действия – целеустремленная, сознательная действенность.

Признание господствующего значения исходной и завершающей фазы волевого действия – осознания цели и ее осуществления – не исключает, однако, ни существования других фаз, ни того, что в конкретных, многообразных и изменчивых условиях реальной действительности в том или ином частном случае на передний план выступают и другие фазы волевого акта. Все они подлежат поэтому анализу. Волевой акт начинается с возникновения побуждения, выражающегося в стремлении. По мере того как осознается цель, на которую оно направляется, стремление переходит в желание; возникновение желания предполагает известный опыт, посредством которого человек узнает, какой предмет способен удовлетворить его потребность. У того, кто этого не знает, не может быть желания. Желание – это опредмеченное стремление. Зарождение желания означает поэтому возникновение или постановку цели. Желание – это целенаправленное стремление.

Но наличие желания, направленного на тот или иной предмет как цель, еще не является законченным волевым актом. Если желание предполагает знание цели, то оно еще не включает мысли о средствах и хотя бы мысленного овладения ими. Оно поэтому не столько практично, сколько созерцательно и аффективно. Желать можно и того, в достижимости чего не уверен, хотя твердое знание абсолютной недостижимости предмета желания, несомненно, парализует, если не убивает, желание.

Желание часто открывает широкий простор воображению. Подчиняясь желанию, воображение разукрашивает желанный предмет и этим в свою очередь питает желание, явившееся источником его деятельности. Но эта деятельность воображения, в которой взаимодействуют чувство и представление, может заместить действительную реализацию желания. Желание обволакивается мечтами, вместо того чтобы претворяться в действие. Оно приближается к пожеланию. Желать еще не значит хотеть.

Желание переходит в подлинно волевой акт, который в психологии принято обозначать неуклюжим словом "хотение", когда к знанию цели присоединяется установка на ее реализацию, уверенность в ее достижимости и направленность на овладение соответствующими средствами. Хотение – это устремленность не на предмет желания сам по себе, а на овладение им, на достижение цели. Хотение имеется там, где желанны не только сама по себе цель, но и действие, которое к ней приводит.

Как бы ни отличались влечение, желание и хотение друг от друга, каждое из них выражает стремление – то внутреннее противоречивое состояние недостатка, нужды, страдания, беспокойства и вместе с тем напряжения, которое образует исходное побуждение к действию. В ряде случаев побуждение к действию, направленному на определенную, более или менее ясно осознанную цель, непосредственно влечет за собой действие. Стоит только представить себе цель, чтобы чувствовать и знать: да, я этого хочу! Стоит только это почувствовать, чтобы уже перейти к действию.

Но иногда за побуждением к действию и постановкой цели не сразу следует действие; случается, что прежде, чем наступило действие, появляется сомнение либо в данной цели, либо в средствах, которые ведут к ее достижению; иногда почти одновременно появляется несколько конкурирующих целей, возникает мысль о возможных нежелательных последствиях того поведения, которое ведет к достижению желанной цели, и в результате образуется задержка. Положение осложняется. Между побуждением и действием вклиниваются размышление и борьба мотивов.

Основным содержанием второй фазы в развитии волевого действия являются обсуждение и борьба мотивов.

Иногда говорят, что в отличие от импульсивного, аффективного действия, которое обусловлено ситуацией больше, чем постоянными, существенными свойствами или установками личности, волевое действие как избирательный акт, т.е. результат произведенного личностью выбора, обусловлено личностью в целом. Это в известном смысле правильно. Но не менее правильно и то, что в волевом акте часто заключены борьба, противоречие, раздвоение. У человека есть много различных потребностей и интересов, и некоторые из них оказываются несовместимыми. Человек вовлекается в конфликт. Разгорается внутренняя борьба мотивов.

Но и тогда, когда противоречие не выступает непосредственно в мучительном чувстве раздвоения, сознательное мыслящее существо, у которого возникает желание совершить некоторое действие, обычно склонно подвергнуть его предварительному анализу.

Прежде всего естественно возникает потребность в том, чтобы учесть последствия, которые может повлечь осуществление желания. Здесь в волевой процесс включается процесс интеллектуальный. Он превращает волевой акт в действие, опосредованное мыслью. Учет последствий предполагаемого действия сплошь и рядом обнаруживает, что желание, порожденное одной потребностью или определенным интересом, в конкретной ситуации оказывается осуществимым лишь за счет другого желания; желательное само по себе действие может при определенных условиях привести к нежелательным последствиям.

Задержка действия для обсуждения так же существенна для волевого акта, как и импульсы к нему. Задержке должны подвергнуться в волевом акте другие, конкурирующие, импульсы. Временной задержке должен подвергнуться и приводящий к действию импульс, для того чтобы действие было волевым актом, а не импульсивной разрядкой. Волевой акт – это не абстрактная активность, а активность, которая заключает в себе и самоограничение. Сила воли заключается не только в умении осуществлять свои желания, но и в умении подавлять некоторые из них, подчиняя одни из них другим и любое из них – задачам и целям, которым личные желания должны быть подчинены. Воля на высших своих ступенях – это не простая совокупность желаний, а известная организация их. Она предполагает, далее, способность регулировать свое поведение на основании общих принципов, убеждений, идей. Воля требует поэтому самоконтроля, умения управлять собой и господствовать над своими желаниями, а не только служения им.

Прежде чем действовать, необходимо произвести выбор, надо принять решение. Выбор требует оценки. Если возникновение побуждения в виде желания предварительно выдвигает некоторую цель, то окончательное установление цели – иногда совсем не совпадающей с первоначальной – совершается в результате решения.

Принимая решение, человек чувствует, что дальнейший ход событий зависит от него. Осознание последствий своего поступка и зависимости того, что произойдет, от собственного решения порождает специфическое для волевого акта чувство ответственности.

Принятие решения может протекать по-разному.

1. Иногда оно вовсе не выделяется в сознании как особая фаза: волевой акт совершается без особого решения. Так бывает в тех случаях, когда возникшее у человека побуждение не встречает никакого внутреннего противодействия, а осуществление цели, соответствующей этому побуждению, – никаких внешних препятствий. При таких условиях достаточно представить себе цель и осознать ее желанность, чтобы последовало действие. Весь волевой процесс – от первоначального побуждения и возникновения цели до ее осуществления – так стянут в одно нерасчлененное единство, что решение не выступает в нем как особый акт; принятие решения заключено в свернутом виде в признании цели. В тех волевых актах, в которых за возникновением побуждения к действию следует сколько-нибудь сложная борьба мотивов или обсуждение и действие отсрочиваются, решение выделяется как особый момент.

2. Иногда решение как бы само наступает, будучи полным разрешением того конфликта, который вызвал борьбу мотивов. Произошла какая-то внутренняя работа, что-то сдвинулось, многое переместилось – и все представляется уже в новом свете: я пришел к решению не потому, что считаю нужным принять именно это решение, а потому, что никакое другое уже невозможно. В свете новых мыслей, которые я, размышляя над решением, осознал, под воздействием новых чувств, которые на меня за это время нахлынули, то, что недавно еще казалось таким важным, вдруг представилось ничтожным, и то, что не так давно казалось желанным и дорогим, вдруг утратило свою привлекательность. Все разрешилось, и нужно уже не столько принимать решение, сколько констатировать его.

3. Наконец, бывает так, что до самого конца и при самом принятии решения каждый из мотивов сохраняет еще свою силу, ни одна возможность сама по себе не отпала, и решение в пользу одного мотива принимается не потому, что действенная сила остальных исчерпана, что другие побуждения утратили свою привлекательность, а потому, что осознана необходимость или целесообразность принести все это в жертву. В таком случае, когда конфликт, заключенный в борьбе мотивов, не получил разрешения, которое исчерпало бы его, особенно осознается и выделяется решение, как особый акт, который подчиняет одной принятой цели все остальное.

Само решение, а затем и следующее за ним исполнение в таком случае обычно сопровождаются ярко выраженным чувством усилия. В этом чувстве, связанном с внутренней борьбой, некоторые склонны видеть особый момент волевого акта. Однако вовсе не всякое решение и выбор цели должны сопровождаться чувством усилия. Наличие усилия свидетельствует не столько о силе волевого акта, сколько о том противодействии, которое эта сила встречает. Мы испытываем чувство усилия обычно лишь тогда, когда наше решение не дает подлинного разрешения борьбе мотивов, когда победа одного мотива означает лишь подчинение остальных. Когда остальные мотивы не исчерпаны, не изжиты, а только побеждены и, побежденные, лишенные доступа к действию, продолжают жить и привлекать, мы неизбежно испытываем чувство усилия, принимая наше решение.

Поскольку для живых людей, которым не чужды внутренние противоречия, такие конфликтные ситуации не только возможны, но иногда и неизбежны, очень важно, чтобы человек способен был на усилие. Это тем более важно, что такое усилие бывает по большей части необходимо в случаях волевых решений, которые должны обеспечить торжество более отвлеченных принципиальных мотивов над укоренившимися в нас влечениями.

Однако все же неправильно видеть в усилии, связанном с решением, основной признак волевого акта. Когда человек весь в своем решении и все его устремления в полном, нерасчлененном единстве слиты, он не испытывает усилий, принимая решение, и тем не менее в этом волевом акте может быть особая несокрушимая сила. <...>

Она не может не сказаться на исполнении решения. Здесь, однако, в борьбе с реальными трудностями способность к волевому усилию приобретает существенное значение как важнейший компонент или проявление воли.

Три отмеченных нами случая отличаются друг от друга тем, насколько решение выделяется в волевом процессе как особый акт. В первом из перечисленных нами случаев решение непосредственно слито с принятием цели; во втором оно не отделилось еще от борьбы мотивов, являясь лишь естественным ее концом, а в третьем – оно выделилось из этой последней и противостоит как особый акт, наделенный максимальной степенью активности и осознанности. Однако в известном смысле каждый волевой акт включает в себя решение, поскольку он предполагает принятие определенной цели и открывает соответствующему желанию доступ к моторной сфере, к действию, направленному на ее осуществление.

Сама "техника" решения, те процессы или операции, посредством которых к нему приходят, в разных условиях бывают различными.

В тех случаях, когда главная трудность заключается в том, чтобы знать, как поступить, для решения достаточно осмыслить положение и подвести данный конкретный случай под какую-то общую категорию. Как только вновь представившийся случай включен в какую-то привычную рубрику, уже известно, как с ним быть. Так решаются прежде всего более или менее обыденные вопросы, особенно достаточно опытными и не очень импульсивными людьми.

У натур очень импульсивных значительную роль в принятии решения могут играть обстоятельства. Некоторые импульсивные, страстные и уверенные в себе натуры иногда как бы преднамеренно отдают себя во власть обстоятельств, в полной уверенности, что надлежащий момент принесет надлежащее решение.

Нерешительные люди, особенно когда положение сложно, осознавая это, иногда намеренно оттягивают решение, ожидая, что изменение ситуации само принесет желанный результат или сделает принятие решения более легким, вынудив принять его.

Иногда в затруднительных случаях люди облегчают себе решение тем, что принимают его как бы условно, приурочивая исполнение к определенным, не зависящим от их решения, обстоятельствам, при наличии которых оно вступает в силу. Так, будучи не в силах сразу оторваться от увлекательной книги и взяться за скучную работу, человек принимает решение сделать это, как только часы пробьют такой-то час. Окончательное решение или по крайней мере исполнение его перекладывается на обстоятельства, принятие решения – как бы условное – этим облегчается. Таким образом, тактика принятия решения может быть многообразной и достаточно сложной.

Принять решение – еще не значит выполнить его. За решением должно последовать исполнение. Без этого последнего звена волевой акт не завершен.

Восхождение к высшим ступеням волевой деятельности характеризуется прежде всего тем, что исполнение превращается в более или менее сложный, длительный процесс. Усложнение этого последнего завершающего этапа волевого акта является характерным для высших ступеней волевого действия, которое ставит себе все более сложные, отдаленные и высокие, все труднее достижимые цели.

В решении то, чего еще нет и что должно быть, противопоставляется тому, что есть. Исполнение решения требует изменения действительности. Желания человека не исполняются сами собой. Идеи и идеалы не обладают магической силой самореализации. Они становятся реальностью лишь тогда, когда за ними стоит действенная сила преданных им людей, умеющих преодолевать трудности. Их осуществление сталкивается с реальными препятствиями, которые требуют реального преодоления. Когда борьба мотивов закончена и решение принято, тогда лишь начинается подлинная борьба – борьба за исполнение решения, за осуществление желания, за изменение действительности, за подчинение ее человеческой воле, за реализацию в ней идей и идеалов человека, и в этой-то борьбе, направленной на изменение действительности, заключается основное.

При традиционной трактовке воли предметом психологического анализа является то, что происходит в субъекте до начала волевого действия как такового. Внимание исследователя сосредоточивалось на внутренних переживаниях – борьбе мотивов, решении и т.д., предшествующих действию, как будто там, где начинается действие, кончается сфера психологии; для этой последней как будто существует бездейственный, только переживающий человек.

В тех случаях, когда проблема действия не выпадала вовсе из поля зрения психологов, действие лишь внешним образом связывалось с психикой или сознанием, как это имеет место в теории идеомоторного акта у У.Джемса. Согласно этой теории всякая идея имеет тенденцию автоматически перейти в действие. При этом опять-таки само действие рассматривается как автоматическая двигательная реакция или разрядка, вызванная идейным "раздражителем". Она связана с предваряющим его сознательным процессом, но сама будто бы не включает такового. Между тем в действительности проблема волевого действия не сводится лишь к соотношению идей, представлений, сознания и двигательных реакций организма. Волевое действие заключает в себе отношение – реальное и идеальное – субъекта к объекту, личности к предмету, который выступает в качестве цели, к действительности, в которой эта цель должна быть осуществлена. Это отношение реально представлено в самом волевом действии, которое развертывается как более или менее сложный процесс, психическая сторона которого должна быть изучена.

Всякое волевое действие предполагает в качестве отправного пункта состояние, которое складывается в результате предшествующей ему более или менее длительной и сложной внутренней работы и которое можно было бы охарактеризовать как состояние готовности, внутренней мобилизованности. Иногда переход человека к действию совершается с необходимостью естественного процесса, и действие стремительно нарастает, как бурный поток со снежных вершин; иногда же, несмотря на то что решение уже принято, нужно еще как-то собраться, чтобы от решения перейти к исполнению.

Само действие как исполнение протекает по-разному, в зависимости от сложности задачи и отношения к ней действующего человека. По мере того как в силу сложности задачи, отдаленности цели и т.д. исполнение решения в действии растягивается на более или менее длительное время, от решения отделяется намерение.

Всякое волевое действие является намеренным или преднамеренным действием в широком смысле этого слова, поскольку в волевом действии результат является целью субъекта и входит, таким образом, в его намерения. Возможно, однако, волевое, т.е. целенаправленное и сознательно регулируемое, действие, в котором намерение в специфическом смысле слова не выделяется как особый момент: в этом смысле существуют ненамеренные волевые действия, т.е. действия, которые, будучи волевыми, не предваряются особым намерением. Так бывает, когда решение непосредственно переходит в исполнение благодаря тому, что соответствующее действие легко, привычно и т.д. Но в сколько-нибудь сложных ситуациях, когда осуществление цели требует более или менее длительных, сложных, непривычных действий, когда исполнение решения затруднено или в силу каких-либо причин должно быть отсрочено, намерение отчетливо выступает как особый момент. Намерение является внутренней подготовкой отсроченного или затрудненного действия. Человек вооружается добрыми и более или менее твердыми намерениями, когда предвидит трудности в исполнении своего решения. Намерение представляет собой, по существу, не что иное, как зафиксированную решением направленность на осуществление цели. Поэтому, хотя оно не обязательно должно выступать в каждом волевом действии как особый, сознательно выделенный в нем момент, оно все же существенно, особенно для высших форм волевого действия.

Намерение может носить более или менее общий характер, когда оно выступает лишь как намерение осуществить известную цель или выполнить определенное желание, не фиксируя при этом конкретных способов реализации. Общее намерение, направленное на осуществление конечной цели, распространяется на всю цепь ведущих к ней действий и обусловливает общую готовность совершать применительно к различным ситуациям, создающимся в ходе действия, целый ряд различных частных действий.

Наличие общего намерения осуществить какую-нибудь сложную отдаленную цель не исключает возможности подчиненных намерений, специально направленных на то или иное частное действие, служащее осуществлению этой цели, но оно иногда делает их излишними. Внутри сложного волевого акта, в котором намерение регулирует исполнение, возможны в качестве компонентов такие простые волевые действия, которые не предваряются специальным намерением. Поэтому, рассматривая каждое частичное волевое действие само по себе, можно констатировать наличие волевых действий, которые не являются намеренными.

С другой стороны, само наличие намерения обусловливает в отдельных случаях автоматический характер выполнения действия. Образование намерения, т.е. переход цели в намерение при принятии решения, снимает необходимость осознания цели при выполнении действия.

В особенно яркой форме автоматизм некоторых намеренных действий проявляется в тех случаях, когда намерение носит специальный характер и приурочивает определенное действие к заранее фиксированным обстоятельствам. Так, выйдя из дому с намерением опустить в почтовый ящик написанное мною письмо, я могу, увидев по пути ящик, выполнить свое намерение как бы автоматически. Таким образом, рассматривая отдельное действие вне связи со сложным волевым процессом, в состав которого оно входит, можно констатировать наличие намеренных действий, которые носят не сознательно волевой, а автоматический характер.

Таким образом, схема, которая предусматривала бы только две категории действий: 1) целенаправленные, сознательно регулируемые, т.е. волевые и намеренные, и 2) неволевые и ненамеренные, такая схема представляется слишком упрощенной. Действительность противоречивее и сложнее. В ней как будто встречаются еще: 3) действия волевые и ненамеренные, а также 4) действия намеренные и не волевые, а автоматические.

Различные соотношения намерения и сознательного волевого действия обусловлены в конечном счете различиями в самом строении деятельности: частичное действие, которое превращается для субъекта лишь в способ осуществления более общего действия, не предваряется особым намерением; когда же частичное действие, входящее звеном в цепь действий, направленных на общую цель, выделяется для субъекта в относительно самостоятельный акт, оно, чтобы быть преднамеренным, предполагает особо на него направленное намерение, не покрывающееся общим намерением, относящимся к осуществлению общей цели.

В сложном волевом действии для исполнения решения иногда недостаточно намерения, хотя бы самого искреннего и лучшего. Прежде чем приступить к осуществлению отдаленной цели, требующей сложного ряда действий, необходимо наметить путь, к ней ведущий, и средства, пригодные для ее достижения, – составить себе план действий.

При этом путь к конечной цели расчленяется на ряд этапов. В результате помимо конечной цели появляется ряд подчиненных целей, и то, что является средством, само на известном этапе становится целью. Психологически не исключена возможность и того, чтобы такая подчиненная цель-средство на время стала для субъекта самоцелью. В сложной деятельности, состоящей из цепи действий, между целью и средством развертывается сложная диалектика: средство становится целью, а цель – средством.

План бывает более или менее схематичен. Одни люди, приступая к исполнению принятого решения, стремятся все предусмотреть и как можно более детально спланировать каждый шаг; другие ограничиваются лишь самой общей схемой, намечающей только основные этапы и узловые точки. Обычно более детально разрабатывается план ближайших действий, более схематично или более неопределенно намечаются дальнейшие.

В зависимости от роли, которую играет при исполнении план, воля бывает более или менее гибкой. У некоторых людей раз принятый план так довлеет над волей, что лишает ее всякой гибкости. План для них превращается в застывшую, безжизненную схему, остающуюся неизменной при любом изменении обстоятельств. Воля, ни в чем не отступающая от заранее составленного плана, слепая по отношению к конкретным, изменяющимся условиям его осуществления, – это тупая, а не сильная воля. Человек с сильной, но гибкой волей, никак не отказываясь от своих конечных целей, не остановится, однако, перед тем, чтобы ввести в предварительный план действий все изменения, которые в силу вновь обнаружившихся обстоятельств окажутся необходимыми для достижения цели.

Когда конечная цель вовсе не определяет характер и способ действия, вместо единой системы действий, направленных на цель, легко может получиться простое рядоположение друг с другом не связанных действий, последовательность которых находится в полной зависимости от обстоятельств. В таком случае конечный результат действий может вовсе не совпасть с первоначальной целью.

Бесплановость ставит под вопрос достижение цели, на которую направлено волевое действие. Волевое действие в своих высших формах должно быть плановым действием.

Волевое действие – это в итоге сознательное, целенаправленное действие, посредством которого человек планово осуществляет стоящую перед ним цель, подчиняя свои импульсы сознательному контролю и изменяя окружающую действительность в соответствии со своим замыслом. Волевое действие – это специфически человеческое действие, которым человек сознательно изменяет мир.

Воля и познание, практическая и теоретическая деятельность человека, опираясь на единство субъективного и объективного, идеального и материального, каждая по-своему разрешают внутреннее противоречие между ними. Преодолевая одностороннюю субъективность идеи, познание стремится сделать ее адекватной объективной действительности. Преодолевая одностороннюю объективность этой последней, практически отрицая ее мнимую абсолютную разумность, воля стремится сделать объективную действительность адекватной идее.

Поскольку волевой акт является сознательным действием, направленным на осуществление цели, действующий субъект оценивает результат, к которому привело действие, сопоставляя его с целью, на которую оно было направлено. Он констатирует его удачу или неудачу и более или менее напряженно и эмоционально переживает его как свой успех или неуспех.

Волевые процессы являются сложными процессами. Поскольку волевой акт исходит из побуждений, из потребностей, он носит более или менее ярко выраженный эмоциональный характер. Поскольку волевой акт предполагает сознательное регулирование, предвидение результатов своих действий, учет последствий своих поступков, подыскание надлежащих средств, обдумывание, взвешивание, он включает более или менее сложные интеллектуальные процессы. В волевых процессах эмоциональные и интеллектуальные моменты представлены в специфическом синтезе; аффект в них выступает под контролем интеллекта.

Патология и психология воли

Роль различных компонентов волевого акта – импульсов к действию, опосредующих его мыслительных операций, плана и т.д. – наглядно проявляется в тех патологических случаях, когда один из этих компонентов нарушен.

У каждого человека имеется некоторый характерный для него в обычных условиях нейротонус, обусловленный зарядкой его подкорки, или, точнее, динамическим соотношением коры и подкорки. Связанная с этим отношением большая или меньшая заторможенность коры отражается на волевых качествах личности. Нормальный волевой акт предполагает некоторую оптимальную – не слишком слабую и не слишком сильную – импульсивность.

Если интенсивность импульсов оказывается ниже определенного уровня, как это имеет место в патологической форме, при так называемой абулии, нормальный волевой акт невозможен. Точно так же при очень повышенной импульсивности, когда отдельное, только возникшее желание дает стремительную разрядку в действии, как это бывает, например, в состоянии аффекта, сознательный учет последствий и взвешивание мотивов становятся неосуществимыми – действие теряет характер сознательного, избирательного, т.е. волевого, акта.

В стойкой патологической форме это наблюдается тогда, когда патологические изменения в деятельности коры нарушают ее контролирующие функции и приводят как бы к обнажению низших подкорковых центров. Повышенная импульсивность приводит к тому, что действие непроизвольно вырывается у субъекта. При таких условиях нарушена существенная для волевого акта возможность сознательного регулирования.

С другой стороны, резкие изменения динамики коры и патологическое ее торможение, обусловленное повышенной истощаемостью самой коры или иногда являющееся производным результатом патологических изменений в подкорке, приводят к нарушению волевых функций, при котором говорят об абулии. 209 Больной Эскироля по выздоровлении так объяснял свое состояние: "Недостаток деятельности имел причиной то, что все мои ощущения были необыкновенно слабы, так что не могли оказывать никакого влияния на мою волю". 210 <...>

Роль, которую играют в волевом акте опосредующие его мыслительные операции, выступает с особенной отчетливостью при апраксических расстройствах. Под апраксией разумеют (начиная с У.Липмана) такое расстройство действия, которое не обусловлено ни двигательным поражением членов, ни расстройством восприятия, а является центрально обусловленным поражением сложного волевого действия. Расстройство сложного волевого действия теснейшим образом связано с расстройством речи и мышления (как это показали особенно исследования Г.Хэда, А.Гельба и К.Гольдштейна и др.).

Нарушение способности оперировать понятиями и формулировать отвлеченную мысль лишает больного возможности предварить и опосредовать свое действие формулировкой отвлеченной цели и плана. В результате его действие спускается на более низкий уровень. Он оказывается снова как бы прикованным к непосредственно наличной ситуации. Так, один больной Джексона мог высунуть язык, чтобы смочить губы, когда они у него пересыхали, но не в состоянии был произвести то же действие по предложению врача без такого непосредственного стимула. Больной Гейльдброннера во время еды пользовался ложкой и стаканом так же, как нормальный человек, но он оказывался совершенно не в состоянии совершать с ними какие-либо целесообразные действия вне привычной конкретной ситуации. Больной Гольдштейна не мог по предложению врача закрыть глаза, но когда ему предлагали лечь спать, он ложился, и глаза его закрывались. <...>

Другие больные могут по укоренившейся привычке постучать в дверь, прежде чем войти в комнату, и завести перед сном часы, но они оказываются совершенно не в состоянии, стоя на некотором расстоянии от двери или не держа часов в руках – вне привычной конкретной ситуации и без непосредственного контакта с материальным объектом, воспроизвести то же движение. Та же скованность непосредственной ситуацией проявляется и в высказываниях этих больных. Они отличаются своеобразной правдивостью, которая является у них не столько добродетелью, сколько необходимостью. <...> Все эти факты свидетельствуют о том, что нарушение у человека способности к опосредованному мышлению в понятиях и к абстрактным словесным формулировкам связано с переходом всего его поведения на более низкий уровень непроизвольных реакций, вызываемых внешними импульсами. Расстройство речи и мышления в понятиях при афазии сказывается в том, что больные в состоянии выполнить только такие действия, которые непосредственно вызываются теми конкретными ситуациями, в которых они находятся, но они не в состоянии произвести аналогичные действия в результате волевого решения в отсутствие непосредственных импульсов. <...> Действие этих больных всегда как бы подчиняется толчку, идущему сзади, лишено характера волевого акта.

Связь волевого действия с опосредующим его мышлением и речью проявляется в том, что особенно трудной задачей для афатиков, по наблюдениям Хэда, оказалось предложение сделать что-нибудь, произвести действие без указания, какое именно действие нужно произвести. <...>

То же явление обнаружилось во всех ситуациях, в которых подлежащие выполнению действия могли быть начаты с различных концов или осуществлены различными способами. Для этих больных не было ничего более обременительного, чем свобода поступать по собственной воле. Во всех случаях, когда задача могла быть разрешена различными способами, она именно в силу этого оказывалась при расстройстве абстрактного мышления неразрешимой вовсе. В тех случаях, когда решение не предопределено целиком конкретными условиями, оно должно основываться на абстрактных теоретических основаниях; поэтому, когда, как это имеет место в патологической форме афазии, нарушена способность мышления в понятиях и теоретических словесных формулировках, пораженной оказывается и волевая деятельность.

Вышеприведенные исследования апраксии представляют значительный интерес для общей психологии воли. Они на отрицательных примерах очень ярко демонстрируют значение опосредующего мышления для высших форм волевой деятельности. Пока человек не в состоянии подняться над непосредственным переживанием к предметному познанию мира, из которого он себя выделяет и которому себя противопоставляет, волевое действие невозможно. Так же как мышление означает опосредованную форму познания, воля обозначает опосредованную форму деятельности. Интеллектуальное развитие входит одним из компонентов и в тот процесс развития, который ведет от импульсивных, инстинктивных действий к волевым.

Значение объективного содержания в определении волевого акта сказывается очень ярко на отрицательных явлениях внушения, негативизма и упрямства. О внушении говорят там, где решение субъекта определяется другим лицом, независимо от того, насколько объективно обоснование такого решения. В каждом решении непроизвольно, в большей или меньшей степени, учитывается "удельный вес" того человека или коллектива, которые стоят за то или иное решение. Всякое решение, которое принимает человек, опосредовано социальными отношениями к другим людям. Но для нормального волевого акта существенно то, что, учитывая исходящее от других воздействие, человек взвешивает содержание, существо предполагаемого решения. При внушении воздействие, идущее от другого лица, определяет решение независимо от того, что оно означает по существу. При внушении, другими словами, происходит автоматический перенос решения с одного лица на другое, устраняющий элементы подлинного волевого акта – принятия решения на основании взвешиваемых мотивов. Повышенная внушаемость отличает истерических субъектов. В состоянии гипноза она достигает высшей степени.

Гипноз – это "внушенный сон" (Бернгейм), но сон, при котором сохраняется островок бодрствующего сознания; общая заторможенность коры не распространяется на ограниченный ее участок. Через этот "бодрствующий участок", или "сторожевой пункт", по выражению рефлексологов, гипнотизер – и только он – сообщается с загипнотизированным: между ними устанавливается "раппорт" (связь, сообщение). При общей заторможенности коры и суженности сознания идея, которая вводится гипнотизером в сознание загипнотизированного, не встречает конкуренции – она не подвергается сопоставлению, взвешиванию и в силу этой монопольности более или менее автоматически переходит в действие. Однако даже в гипнозе контроль над действиями у человека не абсолютно утрачен. Это явствует из того, что и в гипнотическом сне человеку не удается обычно внушить действия, коренным образом расходящиеся с его сокровенными желаниями и основными установками.

Из одного корня с внушаемостью вырастают и явления негативизма, представляющегося на первый взгляд ее прямой противоположностью. Негативизм проявляется в немотивированном волевом противодействии всему тому, что исходит от других. За негативизмом скрывается не сила, а слабость воли, когда субъект не в состоянии сохранить по отношению к желаниям окружающих достаточной внутренней свободы, чтобы взвесить их по существу и на этом основании принять их или отвергнуть. <...> Как при внушаемости субъект принимает, так при негативизме он отвергает, безотносительно к объективному содержанию, обосновывающему решение. Явления негативизма наблюдаются, так же как внушение, у истерических субъектов.

О негативизме говорят также как о характерном явлении волевой сферы ребенка. Но генетическая обусловленность этих явлений в обоих случаях различна. Еще не окрепшая воля создает себе иногда в явлениях негативизма защитный барьер. Однако и в процессе развития негативизм является обычно симптомом ненормально складывающихся отношений ребенка или подростка с его окружением. То, что трактуется у подростка как негативизм, является иногда проявлением того разлада между отцами и детьми, который особенно сказывался в периоды более или менее значительных общественных сдвигов в истории общества.

В этой связи поучительно и другое явление характерологического порядка – упрямство. Хотя в упрямстве как будто проявляются упорство и настойчивость, все же упрямство и сила воли не тожественные явления. При упрямстве субъект упорствует в своем решении только потому, что это решение исходит от него. Упрямство от настойчивости отличается своей объективной необоснованностью. Решение при упрямстве носит формальный характер, поскольку оно совершается безотносительно к существу или объективному содержанию принятого решения.

Внушаемость, негативизм и упрямство ярко вскрывают значение для полноценного волевого акта объективного, его обосновывающего содержания. Отношение к другим людям и к самому себе играет существенную роль в каждом нормальном волевом акте; при внушении, негативизме и упрямстве они приобретают патологические формы потому, что не опосредованы объективным содержанием принимаемого решения.

Волевые качества личности

В соответствии со сложностью волевой деятельности сложны и многообразны также и различные волевые качества личности. Среди важнейших из этих качеств можно, во-первых, выделить инициативность. Говорят часто, что "первый шаг труден". Умение хорошо и легко взяться за дело по собственному почину, не дожидаясь стимуляции извне, является ценным свойством воли. Существенную роль в инициативности играет известная интенсивность и яркость побуждений; немаловажное значение имеют и интеллектуальные данные. Обилие и яркость новых идей и планов, богатство воображения, рисующего эмоционально привлекательные картины тех перспектив, которые новая инициатива может открыть, соединенные с интенсивностью побуждения и активностью стремлений, делают некоторых людей как бы бродилом в той среде, в которую они попадают. От них постоянно исходят новые начинания и новые импульсы для других людей.

Прямую противоположность им составляют инертные натуры. Раз взявшись за дело, инертные люди также способны иногда не без упорства продолжать его, но им всегда особенно труден первый шаг: меньше всего они в состоянии сами что-то затеять и без стимуляции извне, по собственной инициативе что-то предпринять.

Вслед за инициативностью, характеризующей человека по тому, как у него совершается самый начальный этап волевого действия, необходимо отметить самостоятельность, независимость как существенную особенность воли. Ее прямой противоположностью является подверженность чужим влияниям, легкая внушаемость. Подлинная самостоятельность воли предполагает, как показывает анализ внушаемости, негативизма и упрямства, ее сознательную мотивированность и обоснованность. Неподверженность чужим влияниям и внушениям является не своеволием, а подлинным проявлением самостоятельной собственной воли, поскольку сам человек усматривает объективные основания для того, чтобы поступить так, а не иначе.

От самостоятельности и мотивации решения нужно отличать решительность – качество, проявляющееся в самом принятии решения. Решительность выражается в быстроте и, главное, уверенности, с которой принимается решение, и твердости, с которой оно сохраняется, в противоположность тем колебаниям наподобие качания маятника в одну и в другую сторону, которые обнаруживает нерешительный человек. Нерешительность может проявиться как в длительных колебаниях до принятия решения, так и в неустойчивости самого решения.

Сама решительность может быть различной природы, в зависимости от роли, которую в ней играют импульсивность и обдуманность. Соотношение импульсивности и обдуманности, порывистости и рассудительности, аффекта и интеллекта имеет фундаментальное значение для волевых качеств личности. Оно, в частности, определяет различную у разных людей внутреннюю природу их решительности. Решительность обусловлена не столько абсолютной, сколько относительной силой импульсов по сравнению с задерживающей силой сознательного контроля. Она связана с темпераментом.

Импульсивный тип определяется не абсолютной силой импульсов, а господством или преобладанием их над интеллектуальными моментами взвешивания и обдумывания. Рассудительный тип необязательно отличается абсолютной слабостью импульсов, а преобладанием или господством над ними интеллектуального контроля. Решительность у некоторых людей сводится попросту к импульсивности, будучи обусловлена относительной силой импульсов при слабости интеллектуального контроля. Высший тип решительности покоится на наиболее благоприятном, оптимальном соотношении между большой импульсивностью и все же господствующей над ней силой сознательного контроля.

Но так же как решение не завершает волевого акта, решительность не является завершающим качеством воли. В исполнении проявляются весьма существенные волевые качества личности. Прежде всего здесь играет роль энергия, т.е. та концентрированная сила, которая вносится в действие, учитывая которую говорят об энергичном человеке, и особенно настойчивость при приведении в исполнение принятого решения, в борьбе со всяческими препятствиями за достижение цели.

Некоторые люди вносят сразу большой напор в свои действия, но скоро "выдыхаются"; они способны лишь на короткий наскок и очень быстро сдают. Ценность такой энергии, которая умеет брать препятствия лишь с налета и спадает, как только встречает противодействие, требующее длительных усилий, невелика. Подлинно ценным качеством она становится лишь соединяясь с настойчивостью. Настойчивость проявляется в неослабности энергии в течение длительного периода, невзирая на трудности и препятствия. Настойчивость наряду с решительностью является особенно существенным свойством воли. Когда, не дифференцируя различных сторон, говорят о сильной воле, то обычно имеют в виду именно эти два свойства – решительность и настойчивость, то, как человек принимает решение и как он его исполняет. И точно так же, когда говорят о слабости воли или безволии, то имеют в виду прежде всего неумение принять решение и неумение бороться за его исполнение. Поскольку это, в сущности, два различных свойства воли, можно различать два разных типа безволия: 1) нерешительность, т.е. неумение принять решение, и 2) отсутствие настойчивости, т.е. неумение бороться за исполнение принятого решения.

Такую нерешительность или ненастойчивость обычно проявляют люди, не способные гореть тем делом, которое они делают, или легко воспламеняющиеся, но быстро охлаждающиеся. Когда порыв, который человек вносит в борьбу за достижение поставленной цели, накален страстью и озарен чувством, он выливается в энтузиазм.

Поскольку в волевом действии для достижения цели приходится часто сталкиваться не только с внешними препятствиями, но и с внутренними затруднениями и противодействиями, возникающими при принятии и затем исполнении принятого решения, существенными волевыми качествами личности являются самоконтроль, выдержка, самообладание. В процессе решения они обеспечивают господство высших мотивов над низшими, общих принципов над мгновенными импульсами и минутными желаниями, в процессе исполнения – необходимое самоограничение, пренебрежение усталостью и прочее ради достижения цели. Эти качества воли в сильной мере зависят от соотношения между аффектом и интеллектом, влечением и сознательным контролем. <...>

Развитие произвольных движений делает возможным первые разумные, собственно волевые действия ребенка, направленные на осуществление какого-нибудь желания, на достижение цели. <...>

Уже первое, направленное на определенный объект, осмысленное действие ребенка, разрешающего какую-нибудь "задачу", является примитивным "волевым" актом. Но от этого примитивного акта до высших форм волевого избирательного действия еще очень далеко. Равно несостоятельно как то представление, будто у ребенка в раннем детстве, в 2-4 года, воля уже созрела, так и то, встречающееся в литературе, утверждение, будто воля, как и разум, является новообразованием подросткового возраста. В действительности волевые действия появляются у ребенка очень рано; совершенно неправильно изображать хотя бы трехлетнего ребенка как чисто инстинктивное существо, у которого нет и зачатков воли. В действительности развитие воли, начинаясь в раннем возрасте, проходит длинный путь. На каждой ступени этого развития воля имеет свои качественные особенности.

Первые желания ребенка вызываются непосредственно на него действующими чувственными стимулами, особенно сильно окрашенными эмоционально. <...>

Способность представлений вызывать желания значительно расширяет круг побуждений у ребенка и естественно приводит к развитию у него избирательного действия. Однако эта избирательность вначале не основывается на сознательном выборе того же типа, что у взрослого человека. <...>

Эмоции ребенка непосредственно переходят в действия, так что избирательность сначала означает лишь некоторое многообразие мотивов, между которыми в силу этого иногда возникает борьба. Много шансов на победу в этой борьбе имеют сначала непосредственно действующие чувственные стимулы перед более отдаленными, данными лишь в представлении, и особенно эмоционально яркие перед более нейтральными. Лишь в ходе дальнейшего развития ребенок становится способным действовать не в силу эмоционально привлекательных побуждений. Для этого требуется некоторое самообладание. Было бы фактически неправильно и практически вредно считать маленьких детей вовсе не способными к самообладанию и изображать их, как это иногда делалось, обязательно маленькими дикарями, живущими не поддающимися обузданию инстинктами и импульсивными влечениями. Дети иногда очень рано – уже на 3-м году – обнаруживают самообладание. Оно проявляется в отказе от чего-нибудь приятного, а также в более трудной для ребенка решимости сделать что-нибудь неприятное. Однако это дается не сразу и не легко. <...>

Готовность поступить вопреки непосредственному эмоциональному побуждению – отказаться от чего-нибудь приятного, сделать что-нибудь неприятное – встречается, таким образом, у ребенка иногда очень рано – уже на 3-м году. У ребенка она сначала обусловлена, конечно, не отвлеченными соображениями, как иногда у взрослых, а послушанием, привычкой, подражанием и очень рано пробуждающимся у детей чувством как бы обязанности и в случае ее нарушения вины перед взрослыми. Все же и в таком самообладании, которое развивается на 4-5-м году, заключено ценное зерно. Его надо культивировать.

К началу дошкольного возраста – к 3 годам, а иногда и раньше – проявляется, в зависимости от индивидуальных особенностей темперамента, у одних более, у других менее выраженное стремление к самостоятельности.

Вместе с тем примерно к тому же времени ребенку становится уже доступно понимание того, что не всегда можно делать то, что хочется. Собственному "хочу" противостоит "надо" и "нельзя" взрослых, с которыми приходится считаться. <...>

Сам характер тех правил, которым подчиняется поведение ребенка, и его отношение к ним различны на разных этапах развития.

Правило поведения сначала регулярно соблюдается ребенком, только если оно закреплено у него в виде привычки. Элемент привычки, навыка в детстве играет особенно существенную роль, потому что для маленького ребенка, естественно, слишком трудной задачей было бы постоянно сознательно регулировать свое поведение общими правилами.

Ж.Пиаже предположил, что в раннем детстве "правило" поведения безостаточно сводится для ребенка именно к привычной схеме действия. 211 По утверждению Пиаже, до 3-4 лет, а иногда и позже, ребенку совершенно чужд момент обязательства. Понятие "надо" не включает в себя еще никакого чувства обязанности перед другими людьми. Это утверждение Пиаже связано с общей его концепцией эгоцентризма, согласно которой ребенок сначала является не социальным существом, а живет ряд лет вне социального контакта. Это утверждение так же несостоятельно, как и та концепция, из которой оно исходит. Смущение, которое испытывает ребенок, нарушая какой-нибудь запрет (когда, скажем, укоризненный взгляд матери так смущает, что выплевывается уже находящаяся во рту ягода), убедительно свидетельствует о том, что неправильное поведение не является для него лишь поведением непривычным. Делая что-нибудь запрещенное, дети чувствуют не необычность своего поведения, а свою вину перед другими. Это очень ярко проявляется в их поведении. Дети очень чувствительны к порицанию, так же как и к похвале.

Правила поведения, которыми руководствуется ребенок, понятия "надо" и "нельзя", регулирующие его поведение, насыщены чувством. Оно в значительной мере определяет первоначальное содержание "правил" поведения и их соблюдение. Путем эмоционального воздействия доходят первоначально до ребенка правила, которые, закрепляясь частично как привычки, регулируют его волю. Но ребенок при этом не действует просто, как автомат; у него вырабатывается и некоторое представление о том, что надо и чего нельзя делать, а затем встает и вопрос, почему это можно, а почему этого нельзя. Вопросы "почему?", которые с 3-4-го года начинает задавать ребенок, естественно направляются и на эту, особенно близко его затрагивающую область запретов и разрешений. Собственно говоря, лишь с этого момента правила в какой-то мере осознаются детьми как таковые.

Путем изучения детских жалоб В.А. Горбачева в проведенном под нашим руководством исследовании детей младшей и средней групп детского сада в Ленинграде собрала поучительнейший материал, ярко показывающий, как совершается у дошкольников осознание правил в конкретной практике их применения, нарушения и восстановления: детские жалобы, часто очень многочисленные, в большинстве своем касаются не личных обид, а нарушения правил; апеллируя своими жалобами к воспитательнице, сплошь и рядом без всякой личной задетости и враждебности по отношению к нарушителю, ребенок как бы ищет подтверждение правилу, как бы проверяет его и укрепляется в нем в результате подтверждения его со стороны взрослых. <...>

Сначала эти правила носят очень частный и внешний характер. Они представляют собой в значительной мере лишь совокупность отдельных предписаний, регулирующих по преимуществу внешнюю сторону поведения. В дальнейшем, в связи с общим ходом умственного развития ребенка, они становятся все более обобщенными и осознанными; становясь более сознательными, они приобретают менее внешний характер. Этот процесс совершается и завершается по мере того, как у подрастающего ребенка формируется цельное мировоззрение и внешние сначала правила поведения превращаются в убеждения.

Умение в течение сколько-нибудь длительного времени подчинять свою деятельность определенной цели также требует продолжительного развития. <...> Настойчивость проявляется уже в младенчестве; вместе с тем она проходит длинный путь развития. Ее основа заложена в свойствах темперамента. Но формы, которые она принимает на более поздних ступенях развития, существенно отличаются от ее первых проявлений.

Каждое непосредственно действующее побуждение имеет в раннем детстве большую власть над ребенком. Поэтому внутренняя мотивация еще очень неустойчива: при каждой перемене ситуации ребенок может оказаться во власти других побуждений. Неустойчивость мотивации обусловливает известную бессистемность действий. Бессвязная смена различных стремлений и бессистемное перескакивание от одного действия к другому, не объединенному с предыдущим общностью задач и целей, – очень характерное явление, часто наблюдающееся у детей наряду с настойчивостью, проявляющейся в многократном повторении одного и того же эмоционально привлекательного акта. Высшие формы настойчивости представляют собой в известном отношении противоположность ее начальным проявлениям.

Умение принять задание, подчинить свое поведение будущему результату, иногда вопреки чувственным, непосредственно влекущим побуждениям, действующим в настоящую минуту, – это для ребенка трудное умение. Его нужно специально развивать. Без этого умения невозможно обучение в школе, где нужно готовить уроки, выполнять задания, подчиняться дисциплине. К этому нужно приучать ребенка уже в дошкольном возрасте.

Это, само собой разумеется, не значит, что нужно подчинять всю жизнь ребенка этого возраста строгой регламентации, превращая ее в одно сплошное выполнение разных обязанностей и заданий.

Вообще, встречаются две крайности, каждая из которых таит в себе серьезную опасность для развития воли. Первая заключается в том, что ребенка изнеживают и волю его расслабляют, избавляя его от необходимости делать какие-либо усилия; между тем готовность употребить усилие, чтобы чего-нибудь достигнуть, – совершенно необходимая в жизни, не дается сама собой, к ней нужно приучать; лишь сила привычки может облегчить трудность усилия: совершенно не привычное, оно окажется непосильным. Другая – тоже не малая – опасность заключается в перегрузке детей непосильными заданиями. Непосильные задания обычно не выполняются. В результате создается привычка бросать начатое дело незавершенным, а для развития воли нет ничего хуже. Для выработки сильной воли первое и основное правило – доводить раз начатое дело до конца, не создавать привычки бросать незавершенным то, за что взялся. Нет более верного средства дезорганизовать волю, как допустить один за другим ряд срывов, раз за разом не довести до конца начатое дело. Настойчивость – это ценнейшее качество сильной воли – заключается именно в том, чтобы неуклонно, невзирая на препятствия, доводить начатое дело до конца, добиваясь осуществления своей цели. Ее нужно воспитывать на практике, на деле.

К концу дошкольного возраста и в начале школьного ребенок обычно делает в волевом развитии крупный шаг вперед, который является существенным условием возможности школьного обучения. Ребенок научается принимать на себя задание и действовать из сознания необходимости его выполнить. <...> Дисциплинирующая упорядоченность учебной работы и всей школьной жизни, ее четкая организация являются существенным условием формирования воли учащихся.

В подростковом возрасте для волевого регулирования поведения возникают определенные трудности. Появление новых влечений в период полового созревания предъявляет новые повышенные требования к воле. Для того чтобы подвергнуть сознательному контролю импульсы, идущие от вновь пробудившихся влечений, должна соответственно окрепнуть сознательная основа воли. Некоторое напряжение, требующее известной выдержки, может возникнуть и в связи с усложнением тех отношений с другими людьми, в которые вступает подросток. Он уже не ребенок и еще не взрослый. Сам он особенно чувствует первое, взрослые в своем отношении к нему иногда особенно подчеркивают второе. У подростка возникает тенденция высвободить свою волю из ограничений, которые накладывает на нее ближайшее окружение. Он стремится обрести свою собственную волю и начать жить согласно ей; управление должно перейти из рук окружающих в собственные руки подростка. Это стремление оказывается плодотворным для волевого развития личности постольку, поскольку деспотизму чужих принципов не противопоставляется лишь анархия собственных импульсов и влечений, поскольку процесс высвобождения воли соединяется с ее внутренним преобразованием, основывающимся на превращении внешних правил в принципы, выражающиеся в убеждениях. <...>

Развитие самосознания приводит к более полному пониманию собственных побуждений и создает предпосылки для углубленной мотивации. Складывающийся характер делает мотивы более устойчивыми и связными. Оформление мировоззрения приводит к постановке новых целей более высокого порядка и создает предпосылки для большей принципиальности решений. С формированием характера, мировоззрения и самосознания налицо основные предпосылки зрелой воли. Ее развитие неразрывно связано с развитием личности, формирующейся в процессе деятельности. <...>

Поскольку деятельность человека совершается в более или менее длинной цепи действий, существенно, насколько все волевые акты личности объединены общей линией, насколько твердо сохраняются и последовательно проводятся одни и те же принципиальные установки в следующих друг за другом поступках. Бывают люди, которые могут с известной настойчивостью добиваться достижения какой-нибудь цели, но сами цели у них изменяются от случая к случаю, не объединяясь никакой общей линией, не подчиняясь никакой более общей цели. Это беспринципные люди без четких установок. Последовательность и принципиальность как свойства личности, характера, в силу которых через все поступки человека на протяжении больших периодов или даже всей его сознательной жизни проходит как бы единая линия, составляет выходящую за пределы собственно волевых качеств существенную черту характера личности. При наличии такой принципиальности все время от времени пробуждающиеся желания, любая частная цель, которая может встать перед человеком на каком-нибудь отдельном этапе его жизненного пути, подчиняются большой единой цели – конечной цели всей его жизни и деятельности.

Волевые качества личности принадлежат к числу самых существенных. Во всем великом и героическом, что делал человек, в величайших его достижениях его волевые качества всегда играли значительную роль.

_

_

Глава XIX

ТЕМПЕРАМЕНТ И ХАРАКТЕР

Потребности, интересы и идеалы, вообще установки и тенденции личности определяют, что хочет человек; его способности – что он может. Но остается еще вопрос о том, что же он есть – каковы основные, стержневые, наиболее существенные свойства человека, которые определяют его общий облик и его поведение. Это вопрос о характере. Тесно связанный с направленностью личности, характер человека вместе с тем имеет своей предпосылкой его темперамент. Темперамент и характер отличны и вместе с тем тесно связаны друг с другом. Их научное изучение шло не совпадающими, но неоднократно скрещивающимися путями.

Учение о темпераменте

Говоря о темпераменте, обычно имеют в виду динамическую сторону личности, выражающуюся в импульсивности и темпах психической деятельности. Именно в этом смысле мы обычно говорим, что у такого-то человека большой или небольшой темперамент, учитывая его импульсивность, стремительность, с которой проявляются у него влечения, и т.д. Темперамент – это динамическая характеристика психической деятельности индивида.

Для темперамента показательна, во-первых, сила психических процессов. При этом существенна не только абсолютная сила их в тот или иной момент, но и то, насколько она остается постоянной, т.е. степень динамической устойчивости. При значительной устойчивости сила реакций в каждом отдельном случае зависит от изменяющихся условий, в которых оказывается человек, и адекватна им: более сильное внешнее раздражение вызывает более сильную реакцию, более слабое раздражение – более слабую реакцию. У индивидов с большей неустойчивостью, наоборот, сильное раздражение может – в зависимости от очень изменчивого состояния личности – вызвать то очень сильную, то очень слабую реакцию; точно так же и самое слабое раздражение может иногда вызвать и очень сильную реакцию; весьма значительное событие, чреватое самыми серьезными последствиями, может оставить человека безразличным, а в другом случае ничтожный повод даст бурную вспышку: "реакция" в этом смысле совсем не адекватна "раздражителю".

Психическая деятельность одной и той же силы может отличаться различной степенью напряженности, в зависимости от соотношения между силой данного процесса и динамическими возможностями данной личности. Психические процессы определенной интенсивности могут совершаться легко, без всякого напряжения у одного человека в один момент и с большим напряжением у другого человека или у того же человека в другой момент. Эти различия в напряжении скажутся в характере то ровного и плавного, то толчкообразного протекания деятельности.

Существенным выражением темперамента является, далее, скорость протекания психических процессов. От скорости или быстроты протекания психических процессов нужно еще отличать их темп (количество актов за определенный промежуток времени, зависящее не только от скорости протекания каждого акта, но и от величины интервалов между ними) и ритм (который может быть не только временным, но и силовым). Характеризуя темперамент, надо опять-таки иметь в виду не только среднюю скорость протекания психических процессов. Для темперамента показательна и свойственная данной личности амплитуда колебаний от наиболее замедленных к наиболее ускоренным темпам. Наряду с этим существенное значение имеет и то, как совершается переход от более медленных к более быстрым темпам и наоборот – от более быстрых к более медленным: у одних он совершается, более или менее ровно и плавно нарастая или спадая, у других – как бы рывками, неравномерно и толчкообразно. Эти различия могут перекрещиваться: значительные переходы в скорости могут совершаться путем плавного и равномерного нарастания, а с другой стороны, относительно менее значительные изменения в абсолютной скорости могут совершаться порывистыми толчками. Эти особенности темперамента сказываются во всей деятельности личности, в протекании всех психических процессов.

Основное проявление темперамента очень часто ищут в динамических особенностях "реакций" человека – в том, с какой силой и быстротой он действенно реагирует на раздражения. Действительно, центральными звеньями в многообразных проявлениях темперамента являются те, которые выражают динамические особенности не отдельно взятых психических процессов, а конкретной деятельности в многообразных взаимосвязях различных сторон ее психического содержания. Однако сенсомоторная реакция никак не может служить ни исчерпывающим, ни адекватным выражением темперамента человека. Для темперамента особенно существенны впечатлительность человека и его импульсивность. 212

Темперамент человека проявляется прежде всего в его впечатлительности, характеризующейся силой и устойчивостью того воздействия, которое впечатление оказывает на человека. В зависимости от особенностей темперамента впечатлительность у одних людей бывает более, у других менее значительной; у одних будто кто-то, по словам А.М.Горького, "всю кожу с сердца содрал", до того они чувствительны к каждому впечатлению; другие – "бесчувственные", "толстокожие" – очень слабо реагируют на окружающее. У одних воздействие – сильное или слабое, – которое оказывает на них впечатление, распространяется с большой, у других с очень малой скоростью в более глубокие слои психики. Наконец, у различных людей в зависимости от особенностей их темперамента бывает различна и устойчивость впечатления: у одних впечатление – даже сильное – оказывается очень нестойким, другие длительно не могут от него освободиться. Впечатлительность – это всегда индивидуально различная у людей разного темперамента аффективная чувствительность. Она существенно связана с эмоциональной сферой и выражается в силе, быстроте и устойчивости эмоциональной реакции на впечатления.

Темперамент сказывается в эмоциональной возбудимости – в силе эмоционального возбуждения, быстроте, с которой оно охватывает личность, – и устойчивости, с которой оно сохраняется. От темперамента человека зависит, как быстро и сильно он загорается и с какой быстротой затем он угасает. Эмоциональная возбудимость проявляется, в частности, в настроении, повышенном вплоть до экзальтации или пониженном вплоть до депрессии, и особенно в более или менее быстрой смене настроений, непосредственно связанной с впечатлительностью.

Другим центральным выражением темперамента является импульсивность, которая характеризуется силой побуждений, скоростью, с которой они овладевают моторной сферой и переходят в действие, устойчивостью, с которой они сохраняют свою действенную силу. Импульсивность включает обусловливающую ее впечатлительность и эмоциональную возбудимость в соотношении с динамической характеристикой тех интеллектуальных процессов, которые их опосредуют и контролируют. Импульсивность – та сторона темперамента, которой он связан со стремлением, с истоками воли, с динамической силой потребностей как побуждений к деятельности, с быстротой перехода побуждений в действие.

Темперамент проявляется особенно наглядно в силе, а также скорости, ритме и темпе психомоторики человека – в его практических действиях, речи, выразительных движениях. Походка человека, его мимика и пантомимика, его движения, быстрые или медленные, плавные или порывистые, иногда неожиданный поворот или движение головы, манера вскинуть взгляд или потупить взор, тягучая вялость или медлительная плавность, нервная торопливость или мощная стремительность речи открывают нам какой-то аспект личности, тот динамический ее аспект, который составляет ее темперамент. При первой же встрече, при кратковременном, иногда даже мимолетном соприкосновении с человеком мы часто сразу по этим внешним проявлениям получаем более или менее яркое впечатление о его темпераменте.

С древности принято различать четыре основных типа темпераментов: холерический, сангвинический, меланхолический и флегматический. Каждый из этих темпераментов может быть определен соотношением впечатлительности и импульсивности как основных психологических свойств темперамента. Холерический темперамент характеризуется сильной впечатлительностью и большой импульсивностью; сангвинический – слабой впечатлительностью и большой импульсивностью; меланхолический – сильной впечатлительностью и малой импульсивностью; флегматический – слабой впечатлительностью и малой импульсивностью. Таким образом, эта классическая традиционная схема естественно вытекает из соотношения основных признаков, которыми мы наделяем темперамент, приобретая при этом соответствующее психологическое содержание. Дифференциация как впечатлительности, так и импульсивности по силе, скорости и устойчивости, выше нами намеченная, открывает возможности для дальнейшей дифференциации темпераментов.

Физиологическую основу темперамента составляет нейродинамика мозга, т.е. нейродинамическое соотношение коры и подкорки. Нейродинамика мозга находится во внутреннем взаимодействии с системой гуморальных, эндокринных факторов. Ряд исследователей (Пенде, Белов, отчасти Э.Кречмер и др.) склонны были поставить и темперамент, и даже характер в зависимость прежде всего от этих последних. Не подлежит сомнению, что система желез внутренней секреции включается в число условий, влияющих на темперамент. <...>

Было бы неправильно, однако, изолировать эндокринную систему от нервной и превращать ее в самостоятельную основу темперамента, поскольку самая гуморальная деятельность желез внутренней секреции подчиняется центральной иннервации. Между эндокринной системой и нервной существует внутреннее взаимодействие, в котором ведущая роль принадлежит нервной системе.

Для темперамента существенное значение при этом, несомненно, имеет возбудимость подкорковых центров, с которыми связаны особенности моторики, статики и вегетатики. Тонус подкорковых центров, их динамика оказывают влияние и на тонус коры, и ее готовность к действию. В силу той роли, которую они играют в нейродинамике мозга, подкорковые центры, несомненно, влияют на темперамент. Но опять-таки совершенно неправильно было бы, эмансипируя подкорку от коры, превратить первую в самодовлеющий фактор, в решающую основу темперамента, как это стремятся сделать в современной зарубежной неврологии течения, которые признают решающее значение для темперамента серого вещества желудочка и локализуют "ядро" личности в подкорке, в стволовом аппарате, в субкортикальных ганглиях. Подкорка и кора неразрывно связаны друг с другом. Нельзя поэтому отрывать первую от второй. Решающее значение имеет в конечном счете не динамика подкорки сама по себе, а динамическое соотношение подкорки и коры, как это подчеркивает И.П.Павлов в своем учении о типах нервной системы.

В основу своей классификации типов нервной системы И.П.Павлов положил три основных критерия, а именно силу, уравновешенность и лабильность коры.

Исходя из этих основных признаков, он в результате своих исследований методом условных рефлексов пришел к определению четырех основных типов нервной системы.

1. Сильный, уравновешенный и подвижный – живой тип.

2. Сильный, уравновешенный и инертный – спокойный, медлительный тип.

3. Сильный, неуравновешенный с преобладанием возбуждения над торможением – возбудимый, безудержный тип.

4. Слабый тип.

Деление типов нервной системы на сильный и слабый не ведет к дальнейшему симметричному подразделению слабого типа, так же как и сильного, по остальным двум признакам уравновешенности и подвижности (лабильности), потому что эти различия, дающие существенную дифференциацию в случае сильного типа, при слабом оказываются практически несущественными и не дают реально значимой дифференциации.

Намеченные им типы нервных систем И.П.Павлов связывает с темпераментами, сопоставляя четыре группы нервных систем, к которым он пришел лабораторным путем, с древней, от Гиппократа идущей классификацией темпераментов. Он склонен отожествить свой возбудимый тип с холерическим, меланхолический с тормозным, две формы центрального типа – спокойную и оживленную – с флегматическим и сангвиническим.

Основным доказательством в пользу той дифференциации типов нервной системы, которые он устанавливает, Павлов считает различные реакции при сильных противодействиях раздражительного и тормозного процессов. <...>

Учение Павлова о типах нервной деятельности имеет существенное значение для понимания физиологической основы темперамента. Правильное его использование предполагает учет того, что тип нервной системы является строго физиологическим понятием, а "темперамент – это понятие психофизиологическое и выражается он не только в моторике, в характере реакций, их силе, скорости и т.д., но также и в впечатлительности, в эмоциональной возбудимости и т.п.

Психические свойства темперамента, несомненно, теснейшим образом связаны с телесными свойствами организма – как врожденными особенностями строения нервной системы (нейроконституции), так и функциональными особенностями (мышечного, сосудистого) тонуса органической жизнедеятельности. Однако динамические свойства деятельности человека несводимы к динамическим особенностям органической жизнедеятельности; при всем значении врожденных особенностей организма, в частности его нервной системы, для темперамента они лишь исходный момент его развития, не отрывного от развития личности в целом. <...>

Темперамент не свойство нервной системы или нейроконституции как таковой; он динамический аспект личности, характеризующий динамику ее психической деятельности. 213 Эта динамическая сторона темперамента взаимосвязана с остальными сторонами жизни личности и опосредована конкретным содержанием ее жизни и деятельности; поэтому динамика деятельности человека и несводима к динамическим особенностям его жизнедеятельности, поскольку та сама обусловлена взаимоотношениями личности с окружающим. Это с очевидностью обнаруживается при анализе любой стороны, любого проявления темперамента.

Так, сколь значительную роль ни играют в впечатлительности человека органические основы чувствительности, свойства периферического рецепторного и центрального аппарата, все же впечатлительность к ним несводима. Впечатления, которые воспринимаются человеком, вызываются обычно не изолированно действующими чувственными раздражителями, а явлениями, предметами, лицами, которые имеют определенное объективное значение и вызывают со стороны человека то или иное к себе отношение, обусловленное его вкусами, привязанностями, убеждениями, характером, мировоззрением. В силу этого сама чувствительность или впечатлительность оказывается опосредованной и избирательной. <...>

Впечатлительность опосредуется и преобразуется потребностями, интересами, вкусами, склонностями и т.д. – всем отношением человека к окружающему и зависит от жизненного пути личности.

Точно так же смена эмоций и настроений, состояний эмоционального подъема или упадка у человека зависит не только от тонуса жизнедеятельности организма. Изменения в тонусе, несомненно, тоже влияют на эмоциональное состояние, но тонус жизнедеятельности опосредован и обусловлен взаимоотношениями личности с окружающим и, значит, всем содержанием ее сознательной жизни. Все сказанное об опосредованности впечатлительности и эмоциональности сознательной жизнью личности еще в большей мере относится к импульсивности, поскольку импульсивность включает и впечатлительность, и эмоциональную возбудимость и определяется их соотношением с мощью и сложностью интеллектуальных процессов, их опосредующих и контролирующих.

Несводимы к органической жизнедеятельности и действия человека, поскольку они представляют собой не просто моторные реакции организма, а акты, которые направлены на определенные предметы и преследуют те или иные цели. Они поэтому опосредованы и обусловлены во всех своих психических свойствах, в том числе и динамических, характеризующих темперамент, отношением человека к окружающему, целями, которые он себе ставит, потребностями, вкусами, склонностями, убеждениями, которые обусловливают эти цели. Поэтому никак нельзя свести динамические особенности действий человека к динамическим особенностям органической его жизнедеятельности, взятой в себе самой; сам тонус его органической жизнедеятельности может быть обусловлен ходом его деятельности и оборотом, который она для него получает. Динамические особенности деятельности неизбежно зависят от конкретных взаимоотношений индивида с его окружением; они будут одними в адекватных для него условиях и другими в неадекватных. Поэтому принципиально неправомерны попытки дать учение о темпераментах, исходя лишь из физиологического анализа нервных механизмов вне соотношения у животных с биологическими условиями их существования, у человека – с исторически развивающимися условиями его общественного бытия и практической деятельности. <...>

Динамическая характеристика психической деятельности не имеет самодовлеющего, формального характера; она зависит от содержания и конкретных условий деятельности, от отношения индивида к тому, что он делает, и к тем условиям, в которых он находится. Темпы моей деятельности будут, очевидно, различными в том случае, когда направление ее вынужденно идет вразрез с моими склонностями, интересами, умениями и способностями, с особенностями моего характера, когда я чувствую себя в чуждом мне окружении, и в том случае, когда я захвачен и увлечен содержанием моей работы и нахожусь в созвучной мне среде. <...>

Живость, переходящая в игривую резвость или развязность, и размеренность, даже медлительность движений, принимающая характер степенности или величавости в мимике, в пантомимике, в осанке, походке, повадке человека, обусловлены многообразнейшими причинами, вплоть до нравов той общественной среды, в которой живет человек, и общественного положения, которое он занимает. Стиль эпохи, образ жизни определенных общественных слоев обусловливает в известной мере и темпы, вообще динамические особенности поведения представителей этой эпохи и соответствующих общественных слоев.

Идущие от эпохи, от общественных условий динамические особенности поведения не снимают, конечно, индивидуальных различий в темпераменте различных людей и не упраздняют значения их органических особенностей. Но, отражаясь в психике, в сознании людей, общественные моменты сами включаются во внутренние индивидуальные их особенности и вступают во внутреннюю взаимосвязь со всеми прочими их индивидуальными особенностями, в том числе органическими и функциональными. В реальном образе жизни конкретного человека, в динамических особенностях его индивидуального поведения тонус его жизнедеятельности и регуляция указанных особенностей, которая исходит из общественных условий (темпов общественно-производственной жизни, нравов, быта, приличий и т.п.), образуют неразложимое единство иногда противоположных, но всегда взаимосвязанных моментов. Регуляция динамики поведения, исходящая из общественных условий жизни и деятельности человека, может, конечно, иногда затронуть лишь внешнее поведение, не затрагивая еще саму личность, ее темперамент; при этом внутренние особенности темперамента человека могут находиться и в противоречии с динамическими особенностями поведения, которого он внешне придерживается. Но в конечном счете особенности поведения, которого длительно придерживается человек, не могут не наложить раньше или позже своего отпечатка – хотя и не механического, не зеркального, а иногда даже компенсаторно-антагонистического – на внутренний строй личности, на ее темперамент.

Таким образом, во всех своих проявлениях темперамент опосредован и обусловлен реальными условиями и конкретным содержанием жизни человека. Говоря о том, при каких условиях темперамент в игре актера может быть убедительным, Е. Б. Вахтангов писал: "Для этого актеру на репетициях нужно главным образом работать над тем, чтобы все, что его окружает в пьесе, стало его атмосферой, чтобы задачи роли стали его задачами – тогда темперамент заговорит "от сущности". Этот темперамент от сущности – самый ценный, потому что он единственно убедительный и безобманный". 214 Темперамент "от сущности" единственно убедителен на сцене потому, что таков темперамент в действительности: динамика психических процессов не является чем-то самодовлеющим; она зависит от конкретного содержания личности, от задач, которые человек себе ставит, от его потребностей, интересов, склонностей, характера, от его "сущности", которая раскрывается в многообразии наиболее важных для него взаимоотношений с окружающим. Темперамент – пустая абстракция вне личности, которая формируется, совершая свой жизненный путь.

Будучи динамической характеристикой всех проявлений личности, темперамент в своих качественных свойствах впечатлительности, эмоциональной возбудимости и импульсивности является вместе с тем чувственной основой характера.

Образуя основу свойств характера, свойства темперамента, однако, не предопределяют их. Включаясь в развитие характера, свойства темперамента претерпевают изменения, в силу которых одни и те же исходные свойства могут привести к различным свойствам характера в зависимости от того, чему они субординируются, – от поведения, убеждений, волевых и интеллектуальных качеств человека. Так, на основе импульсивности как свойства темперамента в зависимости от условий воспитания и всего жизненного пути могут выработаться различные волевые качества у человека, который не приучился контролировать свои поступки размышлением над их последствиями, могут легко развиться необдуманность, безудержность, привычка рубить с плеча, действовать под влиянием аффекта; в других случаях на основе той же импульсивности разовьется решительность, способность без лишних промедлений и колебаний идти к поставленной цели. В зависимости от жизненного пути человека, от всего хода его общественно-морального, интеллектуального и эстетического развития впечатлительность как свойство темперамента может в одном случае привести к значительной уязвимости, болезненной ранимости, отсюда к робости и застенчивости; в другом – на основе той же впечатлительности может развиться большая душевная чуткость, отзывчивость и эстетическая восприимчивость; в третьем – чувствительность в смысле сентиментальности. Формирование характера на базе свойств темперамента существенно связано с направленностью личности. <...>

Итак, темперамент – динамическая характеристика личности во всех ее действенных проявлениях и чувственная основа характера. Преобразуясь в процессе формирования характера, свойства темперамента переходят в черты характера, содержание которого неразрывно связано с направленностью личности.

Учение о характере

Говоря о характере (что в переводе с греческого означает "чеканка", "печать"), обычно разумеют те свойства личности, которые накладывают определенный отпечаток на все ее проявления и выражают специфическое для нее отношение к миру и прежде всего к другим людям. Именно в этом смысле мы обычно говорим, что у человека плохой характер или хороший, благородный и т.п. Мы говорим иногда в том же смысле, что такой-то человек бесхарактерный, желая этим сказать, что у него нет такого внутреннего стержня, который определял бы его поведение; его деяния не носят на себе печати их творца. Другими словами, бесхарактерный человек – это человек, лишенный внутренней определенности; каждый поступок, им совершаемый, зависит больше от внешних обстоятельств, чем от него самого. Человек с характером, напротив, выделяется прежде всего определенностью своего отношения к окружающему, выражающейся в определенности его действий и поступков; о человеке с характером мы знаем, что в таких-то обстоятельствах он так-то поступит. "Этот человек, – говорят часто, – должен был поступить именно так, он не мог поступить иначе – такой уж у него характер". Характер обусловливает определенность человека как субъекта деятельности, который, выделяясь из окружающего, конкретным образом относится к нему. Знать характер человека – это знать те существенные для него черты, из которых вытекает, которыми определяется весь образ его действий. Черты характера – это те существенные свойства человека, из которых с определенной логикой и внутренней последовательностью вытекает одна линия поведения, одни поступки и которыми исключаются, как не совместимые с ними, им противоречащие другие.

Но всякая определенность – это всегда и неизбежно определенность по отношению к чему-либо. Не существует абсолютной определенности в себе безотносительно к чему бы то ни было. И определенность характера – это тоже не определенность вообще, а определенность по отношению к чему-то, к конкретной сфере значимых для человека жизненных отношений. Определенность, составляющая сущность характера, может образоваться у человека по отношению к тому, что ему не безразлично. Наличие у человека характера предполагает наличие чего-то значимого для него в мире, в жизни, чего-то, от чего зависят мотивы его поступков, цели его действий, задачи, которые он себе ставит или на себя принимает. Характер представляет собой внутренние свойства личности, но это не значит, что они в своем генезисе и существе определяются изнутри, системой внутренних органических или внутриличностных отношений. Напротив, эти внутренние свойства личности, составляющие ее характер, выражаясь в отношении к тому, что значимо для человека в мире, через отношение к миру и определяются.

Поэтому первый и решающий вопрос для определения характера каждого человека – это вопрос о том, по отношению к чему, к какой сфере задач, целей и т.д. делает человека определенным его характер. Иной человек представляется в обыденных житейских ситуациях как имеющий сильный характер; он проявляет твердость и настойчивость во всем, что касается бытовых дел и вопросов; но тот же человек обнаруживает сразу же полную неопределенность, бесхребетность, когда дело коснется вопросов иного – принципиального плана. Другой, кажущийся сначала лишенным характера в силу своей податливости в вопросах обыденной жизни, для него не значимых, пока они не затрагивают существенных для него сфер, вдруг раскрывается как сильный характер – твердый, непреклонный, как только перед ним встают существенные, значимые для него вопросы, задачи, цели. И один, и другой обладают формально как будто равно сильными характерами – в смысле определенности, твердости, непреклонности, каждый – в своей сфере жизненных отношений, но у одного из них характер по существу мелочный, а у другого – более или менее значительный. Ведь вопрос в том, в какой мере то, что существенно для данного человека, является также и объективно существенным, в какой мере значимым для индивида является общественно значимое. Этим определяется значительность характера.

Для характера, как и для воли, взятых не формально, а по существу, решающим является взаимоотношение между общественно и личностно значимым для человека.

Каждая историческая эпоха ставит перед человеком определенные задачи и в силу объективной логики вещей требует от него как самого существенного определенности в отношении именно этих задач. На них формируется и на них же испытывается и проверяется характер людей. Большой, значительный характер – это характер, который подразумевает определенность человека по отношению к этим объективно существенным задачам. Большой характер поэтому не просто любые твердость и упорство (такое формальное упорство, безотносительно к содержанию, может быть и упрямством, а не большим характером); 215 большой характер – это большая определенность в больших делах. Там, где есть эта определенность в существенном, большом, принципиальном, она неизбежно скажется и в малом, выступая иногда в нем с симптоматической показательностью. Заключаясь в определенности отношения человека к значимым для него целям, характер человека проявляется в его поведении, в его делах и поступках. Проявляясь в них, он в них же формируется. Он зарождается, закладывается в мотивах его поведения в лабильной, от случая к случаю изменчивой форме, определяемой конкретной ситуацией. Выражающееся в мотивах отношение человека к окружающему, проявляясь в действии, в его делах и поступках, через них закрепляется и, становясь привычным, переходит в относительно устойчивые черты или свойства характера.

Характер человека – и предпосылка, и результат его реального поведения в конкретных жизненных ситуациях; обусловливая его поведение, он в поведении же и формируется. Смелый человек поступает смело, а благородный человек ведет себя благородно. Объективно благородные или смелые дела могут первично совершаться, вовсе не требуя особой субъективной смелости или благородства; смелость дел или благородство поступков переходит в смелость или благородство человека, закрепляясь в его характере; в свою очередь смелость или благородство характера, закрепившись в нем, обусловливает смелость или благородство поведения.

Эта взаимосвязь характера и поступка опосредована взаимозависимостью свойств характера и мотивов поведения: черты характера не только обусловливают мотивы поведения человека, но и сами обусловлены ими. Мотивы поведения, переходя в действие и закрепляясь в нем, фиксируются в характере. Каждый действенный мотив поведения, который приобретает устойчивость, – это в потенции будущая черта характера в ее генезисе. В мотивах черты характера выступают впервые еще в виде тенденций; действие переводит их затем в устойчивые свойства. Путь к формированию характера лежит поэтому через формирование надлежащих мотивов поведения и организацию направленных на их закрепление поступков.

Как общее правило, характер определяется не каждым единичным, более или менее случайным поступком, а всем образом жизни человека. Лишь исключительные по своему значению поступки человека – те, которые определяют узловые моменты в его биографии, поворотные этапы в его жизненном пути, накладывают определенный отпечаток и на его характер; вообще же в характере человека отображается его образ жизни в целом; отражая образ жизни человека, характер в свою очередь отражается в нем. Образ жизни включает определенный образ действий в единстве и взаимопроникновении с объективными условиями, в которых он осуществляется. Образ же действий человека, который всегда исходит из тех или иных побуждений, включает определенный образ мыслей, чувств, побуждений действующего субъекта в единстве и взаимопроникновении с объективным течением и результатами его действий. Поэтому, по мере того как формируется определенный образ жизни человека, формируется и сам человек; по мере того как в ходе действий человека выделяется и закрепляется характерный для него, более или менее устойчивый образ действий, в нем самом выделяется и закрепляется более или менее устойчивый строй его свойств. 216 Он формируется в зависимости от объективных общественных условий и конкретных жизненных обстоятельств, в которых проходит жизненный путь человека, на основе его природных свойств – прежде всего темперамента – в результате его деяний и поступков.

К характеру в собственном смысле слова относятся, однако, не все относительно устойчивые свойства личности, которые выделяются и закрепляются в человеке, по мере того как складывается его образ жизни, а только те черты и побуждения, которые обусловливают по преимуществу его действия. К характеру непосредственно не относятся физическая ловкость, вообще свойства, обусловливающие умения человека; в него включаются только те свойства, которые выражают направленность личности. <...>

В характере заключена внутренняя логика, взаимосвязь определяющих его свойств и установок, известная необходимость и последовательность. К характеру относятся лишь те проявления направленности, которые выражают устойчивые свойства личности и вытекающие из них устойчивые личностные, а не только случайные ситуационные установки. Относительно устойчивые свойства личности, которые определяют ее качественное своеобразие и выражают ее направленность, составляют ее характер. <...>

Поскольку в характере сосредоточены стержневые особенности личности, все индивидуальные отличия в нем приобретают особенную значимость и выраженность. Поэтому вопрос о характере нередко ошибочно сводился к одному лишь вопросу о межиндивидуальных различиях или индивидуальных особенностях личности. 217 Между тем вопрос о характере – это прежде всего вопрос об общем строении личности. Характер – это единство личности, опосредующее все ее поведение.

Определяя господствующие побуждения, характер может выразиться как в целях, которые человек себе ставит, так и в средствах или способах, которыми он их осуществляет, как в том, что он делает, так и в том, как он это делает, т.е. характер может выразиться как в содержании, так и в форме поведения. Последняя представляется часто особенно существенной для характера; это отчасти так и есть, поскольку форма является обобщенным выражением содержания. При этом так же как не все свойства человека относятся к его характеру, а только те, которые выражаются в его направленности, так и не все способы поведения показательны для характера. <...> Для него показательны только те способы, которые обнаруживают избирательную направленность личности: с чем человек считается, как он что расценивает, чем он готов поступиться для достижения данной цели и из-за чего он готов скорее отказаться, чем идти к ее достижению неприемлемым способом. Другими словами, в способе поведения, в котором проявляется характер, выражается иерархия между различными возможными целями, которая устанавливается для данного человека в силу его характера; он – обобщенное выражение избирательной направленности личности. Форма, или способ поведения, так понимаемая, действительно является наиболее существенным или показательным выражением характера. В этом смысле можно сказать, что характер определяет способ поведения; но менее всего возможно отсюда заключить, что к характеру относится только форма, а не содержание поведения.

Господствующая направленность человека, в которой проявляется его характер, означает активное избирательное отношение человека к окружающему. В идеологическом плане она выражается в мировоззрении; в психологическом – в потребностях, интересах, склонностях, во вкусах, т.е. избирательном отношении к вещам, привязанностях, т.е. избирательном отношении к людям. Поскольку они служат побуждениями к действиям и поступкам человека, а в этих последних характер не только проявляется, но и формируется, они участвуют в образовании характера. Вместе с тем характер, по мере того как он складывается, обусловливает, какие из всех возможных побуждений определяют поведение данного человека.

Характер теснейшим образом связан и с мировоззрением. Характерное для человека поведение, в котором характер и формируется, и проявляется, будучи его практическим отношением к другим людям, неизбежно заключает в себе идеологическое содержание, хотя и не всегда адекватно осознанное и не обязательно теоретически оформленное. <...> Поскольку то или иное мировоззрение, переходя в убеждения человека, в его моральные представления и идеалы, регулирует его поведение, оно, отражаясь в его сознании и реализуясь в его поведении, существенно участвует в формировании его характера. Единство тех целей, которые оно перед человеком ставит, существенно обусловливает цельность характера. Систематически побуждая человека поступать определенным образом, мировоззрение, мораль как бы оседают и закрепляются в его характере в виде привычек – привычных способов нравственного поведения. Превращаясь в привычки, они становятся "второй натурой" человека. Можно в этом смысле сказать, что характер человека – это в известной мере его не всегда осознанное и теоретически оформленное мировоззрение, ставшее натурой человека.

Этим устанавливается связь, но, конечно, не происходит отожествления мировоззрения и характера: мировоззрение – идеологическое образование, характер – психологическое; они, конечно, не покрывают друг друга. Требования, исходящие от принятого им мировоззрения, сплошь и рядом побуждают чечовека поступать попреки склонности, своему характеру. Сознательно подчиняясь требованиям, исходящим от мировоззрения, человек часто вносит коррективы в свое поведение и в конце концов переделывает свои характер. Вместе с тем характер первично не проистекает из теоретически оформленного мировоззрения, а формируется в практической деятельности человека, в делах и поступках, которые он совершает. Он проистекает первично из образа жизни человека, и лишь вторично на нем сказывается образ мыслей. Так что, как ни важна связь характера с мировоззрением, она носит вторичный, производный характер, нельзя в основном выводить характер из мировоззрения, и тем более нельзя выводить мировоззрение людей из их характера.

Соотношение между идейными, мировоззренческими установками и действенными установками человека в конкретных жизненных ситуациях существенно определяет общий облик человека, его характер. Люди в этом отношении заметно различаются по степени цельности, последовательности, стойкости. На одном полюсе – люди, у которых слово не расходится с делом и сознание является почти зеркальным отражением практики, а практика – верным и последовательным отражением их мировоззренческих установок; на другом – люди, у которых поведение скорее маскировка, чем отражение их подлинных внутренних установок.

Потребности, интересы, склонности, вкусы, всевозможные тенденции и установки, а также личные взгляды и убеждения человека – это психологические формы выражения направленности, в которой проявляется характер; содержанием же ее является практическое отношение человека к другим людям и через них к самому себе, к своему труду и к вещам предметного мира. Ведущим и определяющим моментом в формировании характера являются взаимоотношения человека с другими людьми.

Поскольку характер выражается прежде всего в отношении к другим людям, в общественном по существу отношении к миру, он проявляется и формируется преимущественно в поступках. Смотря по тому, формируется ли характер в замкнутой скорлупе личного благополучия или, напротив, в общем коллективном труде и борьбе, основные свойства человеческого характера развиваются совершенно по-разному.

Взаимоотношения человека с другими людьми определяют и его отношение к своей деятельности – способность к подвигу, к напряженному героическому труду, творческое беспокойство или, напротив, успокоенность, и его отношение к самому себе – уверенность в своих силах, скромность или преувеличенное самомнение, самолюбие, неуверенность в своих силах и т.д. Ведущая и определяющая роль взаимоотношений с другими людьми в образовании характера подтверждается на каждом шагу; она отражается также в типах и характерах, созданных большими художниками.

В многообразных, тонких, богатых всевозможными оттенками людских отношениях, составляющих основную ткань человеческой жизни, складывается и проявляется величайшее многообразие самых основных для облика личности характерологических черт. Таковы заботливость о человеке, чуткость, справедливость, благородство, доброта, мягкость, нежность, доверчивость и множество других аналогичных и им противоположных свойств. При этом единство характера не исключает того, что в различных ситуациях у одного и того же человека проявляются различные и даже противоположные черты. Человек может быть одновременно очень нежным и очень требовательным, мягким вплоть до нежности и одновременно твердым до непреклонности. И единство его характера может не только сохраняться, несмотря на это, но именно в этом и проявляться.

Эти различия, противоположности и даже противоречия необходимо вытекают из сознательного отношения к другим людям, требующего дифференциации в зависимости от изменяющихся конкретных условий. Человек, мягкий при всех условиях и ни в чем не проявляющий твердости, – это уже не мягкий, а бесхарактерный человек. А человек доверчивый, который не только не страдает подозрительностью, но ни при каких условиях не способен к бдительности, – это уже не доверчивый, а наивный или глупый человек.

По отношению человека к другим людям различают характеры замкнутые и общительные. Но эта первая дифференциация, основывающаяся на количественном признаке объема общения. За ней может скрываться самое различное содержание. Замкнутость в себе, ограниченность контакта с другими людьми может основываться в одном случае на безразличии к людям, на равнодушии холодной и опустошенной натуры, которой другие люди не нужны, потому что ей нечего им дать (герои Дж.Байрона), а в другом – на большой и сосредоточенной внутренней жизни, которая в иных условиях не находит себе путей для приобщения к ней других людей и для своего приобщения к ним (биография Б.Спинозы может служить тому наглядной иллюстрацией). Точно так же и общительность может быть различной: у одних – широкая и поверхностная, с легко завязывающимися и неглубокими связями, у других – более узкая и более глубокая, сугубо избирательная. Общительность людей, которые в равной мере являются приятелями каждого встречного, без всякого различия, свидетельствует иногда лишь о легкости и подвижности и о таком же по существу безразличии к людям, как и необщительность других людей. Решающее значение имеет в конце концов внутреннее отношение человека к человеку.

Всякое действительно не безразличное отношение к другим людям избирательно. Существенно, на чем основывается эта избирательность – на личных ли пристрастиях или на объективных основаниях. Наличие общего дела, общих интересов, общей идеологии создает базу для общительности, одновременно и очень широкой, и сугубо избирательной. Тип общительности, имеющий широкую общественную основу, мы и называем товарищеским. Это товарищеское отношение к другим людям не исключает других, более узкоизбирательных, более тесно личностных и вместе с тем идейных отношений, к более тесному кругу лиц или отдельному человеку.

В характерологическом отношении существен, таким образом, не столько количественный признак широты общения, сколько качественные моменты: на какой основе и как устанавливает человек контакт с другими людьми, как относится он к людям различного общественного положения – к высшим и низшим, к старшим и младшим, к лицам другого пола и т.п. <...>

Лишь в процессе общения и влияния на других людей формируется действенная сила характера, столь существенная в общественной жизни способность организовывать людей на совместную работу и борьбу; лишь в процессе общения, подвергаясь воздействиям со стороны других людей, формируется в человеке твердость характера, необходимая, чтобы противостоять внушениям, не поддаваться шатаниям и неуклонно идти к поставленной цели. "В тиши зреет интеллект, в бурях жизни формируется характер", – говорил И.-В. Гёте.

При длительном общении взаимное воздействие людей друг на друга накладывает часто значительный отпечаток на их характеры, причем в одних случаях происходит как бы обмен характерологическиими свойствами и взаимное уподобление: в результате длительной совместной жизни люди иногда приобретают общие черты, становясь в некоторых отношениях похожими друг на друга. В других случаях эта взаимообусловленность характеров выражается в выработке или усилении у людей, живущих в длительном повседневном общении, характерологических черт, которые соответствуют друг другу в силу своей противоположности: так, отец-деспот с властным и нетерпимым характером, подавляя волю своих близких, порождает дряблость, податливость, иногда прибитость и обезличенность у членов своей семьи, живущих в повседневном контакте с ним.

Существенной для становления характера формой общения является воспитание. В своей сознательной организованности и целенаправленности воспитание – общение воспитателя с воспитываемым – располагает рядом важнейших средств воздействия: соответствующей организацией поведения, сообщением знаний, формирующих мировоззрение, личным примером. <...>

Общение создает предпосылки и для самостоятельной работы человека над своим характером. В процессе общения, воздействуя на людей и подвергаясь воздействию с их стороны, человек познает других и испытывает на практике значение различных характерологических черт. Это познание других людей приводит к самопознанию, практической оценке характерологических свойств других людей, регулируемой моральными представлениями, – к самооценке и самокритике. А самопознание, сравнительная самооценка и самокритика служат предпосылкой и стимулом для сознательной работы человека над своим характером.

С отношением человека к человеку неразрывно связано тоже по существу своему общественное отношение к вещам – продуктам общественной практики – и собственному делу. В отношении к ним складывается и проявляется вторая важная группа характерологических черт. Таковы, например, щедрость или скупость, добросовестность, инициативность, мужество в отстаивании своего дела, смелость, храбрость, настойчивость и т.д.

Характер каждого человека включает черты, определяющие как его отношение к другим людям, так и его отношение к вещам – продуктам общественного труда – и к делу, которое он сам выполняет. Они взаимосвязаны и взаимопроникают друг в друга. Характерологически очень существенным является и то, какой из этих планов доминирует. Доминирование одного из этих друг друга опосредующих отношений выражает существенную черту характера и накладывает глубокий отпечаток на облик человека. <...>

Примером субъективно-личностного типа может служить, например, ряд женских образов Л. Толстого – Кити, Анна Каренина и прежде всего Наташа Ростова – женщина, для которой все в жизни преломляется и оценивается через отношения к любимому человеку, все определяется этим отношением, а не отвлеченными объективными соображениями определенного дела.

Опосредованно, через отношения к другим людям устанавливается у человека и отношение его к самому себе. С отношением к самому себе связана третья группа характерологических свойств личности. Таковы самообладание, чувство собственного достоинства, скромность, правильная или неправильная – преувеличенная или приуменьшенная – самооценка, уверенность в себе или мнительность, самолюбие, самомнение, гордость, обидчивость, тщеславие и т.д. Неправильно было бы, как это подсказывает лицемерная мораль, отразившаяся на специфически отрицательном оттенке большинства слов, выражающих отношение к самому себе, – "самоуверенность", "самолюбие", "самомнение" и т.д., считать всякое положительное отношение к самому себе отрицательной характерологической чертой. Достойное и уважительное отношение к самому себе является не отрицательной, а положительной чертой – в меру того, как сам человек является представителем достойного дела, носителем ценных идей.

Каждая характерологическая черта в какой-то мере и каким-то образом выражает специфическое соотношение между отношением человека к окружающему миру и к самому себе. Это можно сказать и о таких, например, свойствах, как смелость, храбрость, мужество.

Существенное значение с этой точки зрения приобретает различие характеров узких, устойчивость которых зиждется на самоограничении, на сужении сферы своих интересов, притязаний, деятельности, и широких натур, которым "ничто человеческое не чуждо", экспансивных людей, умеющих всегда с какой-то большой душевной щедростью отдавать себя так, что при этом они не теряют, а обогащаются, приобщаясь ко все новому духовному содержанию.

Не следует, однако, внешне противопоставлять друг другу два формальных принципа – самоограниченность узких натур и экспансивность натур широких. В каждом конкретном человеке во внутренне противоречивом единстве живут и действуют обе эти тенденции. Не существует такого самоограничившегося человека, который в какой-то мере не жил бы и не обогащался бы от своей собственной щедрости, который не приобретал бы, отдаваясь, который не находил бы себя через другого. И нет такой широкой натуры, такого щедрого человека, который не испытывал бы необходимости в самоограничении: если бы он все отдавал всем, он бы никому ничего не дал. Существенно, в какой мере благородство щедрости и мудрость самоограничения сочетаются в человеке. Избирательность, в которой они сочетаются, определяет лицо личности. Для того чтобы быть характером, нужно уметь не только принимать, но и отвергать.

Все стороны характера, в их единстве и взаимопроникновении, как в фокусе, проявляются в отношении человека к труду.

В отношении к труду заключено в неразрывном единстве отношение к продуктам этого труда, к другим людям, с которыми человек связан через труд, и отношение к самому себе, особенно в нашей стране, где оценка человека и его самооценка основываются прежде всего на его труде, на его отношении к труду. 218

В труде же реально устанавливается отношение между характером человека и его одаренностью, между его склонностями и способностями.

То, как человек умеет использовать, реализовать свои способности, существенно зависит от его характера. Нередки, как известно, случаи, когда люди, казалось бы, со значительными способностями ничего не достигают, ничего ценного не дают именно в силу своих характерологических особенностей. (Рудин, Бельтов и другие образы "лишних людей" могут служить тому литературной иллюстрацией. "Гениальность в нем, пожалуй, и есть, но натуры никакой", – говорит о Рудине Тургенев устами одного из действующих лиц романа.) Реальные достижения человека зависят не от одних абстрактно взятых способностей, а от специфического сочетания его способностей и характерологических свойств.

Характер связан со всеми сторонами психики; особенно тесна связь его с волей, являющейся как бы хребтом характера. Особенности волевой сферы, переходя в свойства личности, образуют существеннейшие черты характера. Выражения "человек с сильной волей" и "человек с характером" звучат обычно как синонимы.

Однако, как ни тесна связь воли и характера, они все же не тожественны. Воля непосредственно связана по преимуществу с силой характера, его твердостью, решительностью, настойчивостью. Но характер не исчерпывается своей силой; он имеет содержание, которое направляет эту силу. Характер включает те свойства и действенные установки личности, которые определяют, как в различных условиях будет функционировать воля.

В волевых поступках характер, с одной стороны, складывается и, с другой, проявляется. Идейное содержание и направленность волевых поступков, особенно в очень значимых для личности ситуациях, переходят в характер человека, в его действенные установки, закрепляясь в нем в качестве относительно устойчивых его свойств; эти свойства в свою очередь обусловливают поведение человека, его волевые поступки; решительные, смелые и т.п. действия и поступки человека обусловлены волевыми качествами личности, ее характера (ее уверенностью в себе, самообладанием, решительностью, настойчивостью и т.п.).

В характер, вопреки распространенному мнению, могут включаться не только волевые и эмоциональные, но и интеллектуальные особенности, поскольку они становятся свойствами личности, выражающимися в качественном своеобразии ее отношения к окружающему. Так, легкомыслие, благоразумие, рассудительность, будучи интеллектуальными качествами, являются или могут быть характерологическими чертами. При этом, превращаясь в свойства характера, интеллектуальные качества начинают определять не один лишь интеллект как таковой, а личность в целом.

Поскольку характер включает свойства, выражающиеся в качественно своеобразном отношении человека к другим людям и опосредованном через него отношении к предметному миру и к самому себе, он, очевидно, выражает общественную сущность человека. Характер человека поэтому исторически обусловлен. Каждая историческая эпоха создает свои характеры. <...> Положение "мне дела нет до другого" выражало основную черту, определявшую весь психологический облик мелких буржуа, заботящихся только о себе и мало интересующихся другими людьми. Отсюда с железной необходимостью вытекала ограниченность, косность, безразличие к своему труду, его общественной значимости, пользе и т.д. В рассказах А.П.Чехова запечатлена целая галерея таких мелких тусклых людей. В творчестве Ф.М.Достоевского психология личности, отъединенной от общества, замкнутой в своей скорлупе, раскрыта в заостренно трагическом плане. "Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить". 219 И из этой исходной позиции по отношению к другим людям с внутренней логикой вытекает ряд производных характерологических черт: объективно не оправданное, преувеличенно высокое мнение о себе; внутренняя опустошенность и болезненные поиски смысла жизни; утрата опорных точек вовне из-за разрыва действенных внутренних связей с другими людьми и бесконечные сомнения, шатания и терзания; отсутствие обязательств, в силу чего как будто "все позволено", и вместе с тем отсутствие каких бы то ни было больших притягательных целей, подлинных внутренних стимулов и здоровой решимости.

Совсем иные черты характера становятся типичными для людей, которые воспитываются в коллективном труде и общей борьбе в условиях социалистического общества. <...>

В характере каждого человека есть черты и черточки, которые отражают своеобразие его индивидуального жизненного пути, его личного образа жизни. Но в нем же в той или иной мере по большей части представлены – в своеобразном индивидуальном преломлении – и черты, отражающие общие для людей данной эпохи особенности. В характерах эпохи получают свое типизированное идеальное выражение те общие многим людям, хотя и по-разному в них представленные, черты, которые связаны со временем, в котором люди живут. Подлинное понимание типического в различных характерах как реально общего, общего в единичном, типичного в индивидуальном возможно только на этой основе. <...> Однако в своей конкретной реальности характер человека обусловлен не только типичными чертами образа жизни людей данной эпохи, но и конкретными, жизненными обстоятельствами, в которых совершается его жизненный путь, и его собственной деятельностью, изменяющей эти обстоятельства. Общие, типические и индивидуальные черты в характере человека всегда представлены в единстве и взаимопроникновении, так что общее, типическое выступает в индивидуально-своеобразном преломлении; поэтому существенное свое выражение характер человека часто получает как раз в присущем ему индивидуально-своеобразном поведении, в типических и потому особенно показательных ситуациях. <...>

Не всякая ситуация дает ключ к пониманию характера. Для того чтобы выявить подлинный характер человека, важно найти те специфические ситуации, в которых наиболее полно и адекватно выявляется данный характер. Искусство композиции у художника при выявлении характера в том и заключается, чтобы найти такие исходные ситуации, которые выявили бы стержневые, определяющие свойства личности. Действующее лицо в художественном произведении представляется реальным, живым, когда, познакомившись с ним в таких исходных ситуациях, мы можем предсказать, как оно поступит или оно должно поступить в дальнейшем ходе действия. Это возможно в силу внутренней необходимости и последовательности, своего рода внутренней логики, которая раскрывается в характере, если найти стержневые, определяющие его черты.

Развитие характера у детей свидетельствует прежде всего о несостоятельности той точки зрения, которая считает характер врожденным и неизменным. Нельзя отрицать значение природных особенностей организма в процессе развития характера, но характер человека не является однозначной функцией организма, его конституции. <...> Характер формируется в процессе развития личности как субъекта, активно включающегося в многообразную совокупность общественных отношений. Проявляясь в поведении, в поступках человека, характер в них же и формируется.

Не подлежит сомнению, что можно уже очень рано констатировать у детей более или менее ярко выраженные индивидуальные особенности поведения. Но, во-первых, эти индивидуальные особенности касаются сначала по преимуществу элементарных динамических особенностей, относящихся скорее к темпераменту, чем собственно к характеру, и, во-вторых, проявление этих индивидуальных особенностей в относительно очень раннем возрасте не исключает того, что они являются не просто врожденными задатками, а и результатом – пусть кратковременного – развития. Поэтому в ходе дальнейшего развития они неоднократно изменяются. Они представляют собой не законченные, фиксированные образования, а еще более или менее лабильные схемы свойственных данному индивиду форм поведения, которые в своей неопределенности таят различные возможности. Наблюдения, которые имеются у каждого человека над людьми, находящимися длительное время в поле его зрения, могут на каждом шагу обнаружить случаи очень серьезной, иногда коренной перестройки как будто уже наметившегося характера. Характер формируется в жизни, и в течение жизни он изменяется. Но то, каким он становится с течением времени, обусловлено, конечно, и тем, каким он был раньше. При всех преобразованиях и изменениях, которые претерпевает характер в ходе развития, обычно все же сохраняется известное единство в основных, наиболее общих его чертах, за исключением случаев, когда особые жизненные обстоятельства вызывают резкую ломку характера. Наряду с этими бывают случаи удивительного единства характерологического облика на протяжении всей жизни, в ходе которой происходит главным образом как бы разработка того общего абриса и "замысла", который наметился в очень ранние годы.

В процессе развития характера годы раннего детства играют существенную роль. Именно в эти годы закладываются основы характера, и потому необходимо уделять влиянию, которое воспитание в эти ранние годы оказывает на формирование характера ребенка, большее внимание, чем это обычно делается. Однако в корне ошибочна точка зрения тех психологов, которые (как З.Фрейд и А.Адлер) считают, что в раннем детстве характер человека будто бы окончательно фиксируется. Это ошибочная точка зрения на развитие характера, которая, не утверждая его врожденности, практически приходит к такому же почти ограничению возможностей воспитательного воздействия на формирование характера, как и теория врожденности характера. Она связана с неправильным в корне пониманием роли сознания в формировании характера. Признание роли сознания, моментов идейного порядка и роли мировоззрения или идеологии в формировании характера с необходимостью приводит в генетическом плане к признанию роли не только младших, но и старших возрастов как периода сознательной, организованной работы над характером. <... >

Вместе с тем очевидно, что человек сам участвует в выработке своего характера, поскольку характер складывается в зависимости от мировоззрения, от убеждений и привычек нравственного поведения, которые он у себя вырабатывает, от дел и поступков, которые он совершает, – в зависимости от всей его сознательной деятельности, в которой характер, как сказано, не только проявляется, но и формируется. Характер человека, конечно, обусловлен объективными обстоятельствами его жизненного пути, но сами эти обстоятельства создаются и изменяются в результате его поступков, так что поступки человека и жизненные обстоятельства, их обусловливающие, постоянно переходят друг в друга. Поэтому нет ничего нелепее и фальшивее, как ссылка в оправдание дурных поступков человека на то, что таков уж у него характер, как если бы характер был чем-то изначально данным и фатально предопределенным. Человек сам участвует в выработке своего характера и сам несет за него ответственность.

Характер человека – это закрепленная в индивиде система генерализованных обобщенных побуждений. 220 Обычно, рассматривая отношение мотивов и характера, подчеркивают зависимость побуждений, мотивов человека от его характера: поведение человека, мол, исходит из таких-то побуждений (благородных, корыстных, честолюбивых) потому, что таков его характер. На самом деле таким выступает отношение характера и мотивов, лишь будучи взято статически. Ограничиться подобным рассмотрением характера и его отношения к мотивам, – значит, закрыть себе путь к раскрытию его генезиса. Для того чтобы открыть путь к пониманию становления характера, нужно обернуть это отношение характера и побуждений или мотивов, обратившись к побуждениям и мотивам не столько личностным, сколько ситуационным, определяемым не столько внутренней логикой характера, сколько стечением внешних обстоятельств. И несмелый человек может совершить сколько смелый поступок, если на это его толкают обстоятельства. Лишь обращаясь к таким мотивам, источником которых непосредственно выступают внешние обстоятельства, можно порвать порочный круг, в который попадаешь, замыкаясь во внутренних взаимоотношениях характерологических черт, свойств личности и ими обусловленных мотивов. Узловой вопрос – это вопрос о том, как мотивы (побуждения), отражающие не столько личность, сколько обстоятельства, в которых она оказалась по ходу жизни, превращаются в то устойчивое, что характеризует данную личность. Именно к этому вопросу сводится в конечном счете вопрос о становлении и развитии характера в ходе жизни. Побуждения, порождаемые обстоятельствами жизни, – это и есть тот "строительный материал", из которого складывается характер. Побуждение, мотив – это свойство характера в его генезисе. Для того чтобы мотив (побуждение) стал свойством личности, "стереотипизированным" в ней, он должен генерализоваться по отношению к ситуации, в которой он первоначально появился, распространившись на все ситуации, однородные с первой, в существенных по отношению к личности чертах. Свойство характера – это в конечном счете и есть тенденция, побуждение, мотив, закономерно появляющийся у данного человека при однородных условиях.

Это понимание характера, связывающее его с побуждениями, как будто приходит в противоречие с. житейскими наблюдениями, говорящими о том, что иногда у людей большого дыхания, живущих высокими благороднейшими побуждениями, бывает нелегкий характер, делающий их в повседневном общении не очень приятными компаньонами, а с другой стороны, нередко можно встретить человека, о котором все окружающие говорят: "Какой у него хороший, легкий характер!", а у человека этого вы не найдете ни высоких целей, ни поистине больших душевных побуждений. Объяснения этому надо искать не только в том, что у людей первого и второго рода центр душевного внимания обращен на разное, но и в следующем обстоятельстве: подобно тому как в способности инкорпорируются общественно выработанные операции или способы действия, в характер как бы инкрустируются общественно выработанные способы поведения, отвечающие требованиям, предъявляемым обществом к своим членам. Эти способы поведения, не выражающие непосредственно соответствующих личных побуждений человека, осваиваются им в силу побуждений или соображений другого порядка. Между способами поведения и побуждениями человека, являющимися результатами его поведения, нет поэтому непосредственного совпадения или соответствия. В результате и получается или может получиться расхождение между побуждениями человека, являющимися результатами его поведения, и освоенными им по привходящим соображениям побуждениями, готовыми способами поведения. Характер человека состоит, таким образом, из сплава побуждений и не непосредственно ими порожденных способов поведения, усвоенных человеком. Основу характера образуют не сами способы поведения, а регулирующие соответствующие способы поведения генерализованные побуждения, которые в силу своей генерализованности могут абстрагироваться от отдельных частных ситуаций и закрепляться в человеке, в личности. Над побуждениями надстраиваются, тоже входя в характер, освоенные человеком шаблоны поведения. Тот, кто за ними не видит их основы и судит о людях только по их "манерам", поверхностно судит о них.

Исследование характера и его формирования, до сих пор мало продвинутое, должно было бы сосредоточиться в первую очередь на этой проблеме – проблеме перехода ситуационно, стечением обстоятельств порожденных мотивов (побуждений) в устойчивые личностные побуждения. Этим в педагогическом плане определяется и основная линия воспитательной работы по формированию характера. Исходное здесь – отбор и прививка надлежащих мотивов путем их генерализации и стереотипизации, перехода в привычки.

Истоки характера человека и ключ к его формированию – в побуждениях и мотивах его деятельности. Ситуационно обусловленный мотив или побуждение к тому или иному поступку – это и есть личностная черта характера в его генезисе. Поэтому пытаться строить характерологию как отдельную дисциплину, обособленную от психологии, – значит, стать на ложный путь.

_

_

Глава XX

САМОСОЗНАНИЕ ЛИЧНОСТИ И ЕЕ ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ

Самосознание личности

Психология, которая является чем-то большим, чем поприщем для досужих упражнений ученых книжных червей, психология, которая стоит того, чтобы человек отдал ей свою жизнь и силы, не может ограничиться абстрактным изучением отдельных функций; она должна, проходя через изучение функций, процессов и т.д., в конечном счете приводить к действительному познанию реальной жизни, живых людей.

Подлинный смысл пройденного нами пути в том и заключается, что он был не чем иным, как последовательно, шаг за шагом прокладываемым путем нашего познавательного проникновения в психическую жизнь личности. Психофизиологические функции включались в многообразные психические процессы. Подвергшиеся сначала аналитическому изучению психические процессы, будучи в действительности сторонами, моментами конкретной деятельности, в которой они реально формируются и проявляются, включались в эту последнюю; в соответствии с этим изучение психических процессов перешло в изучение деятельности – в том конкретном соотношении, которое определяется условиями ее реального осуществления. Изучение же психологии деятельности, всегда реально исходящее от личности как субъекта этой деятельности, было, по существу, изучением психологии личности в ее деятельности – ее мотивов (побуждений), целей, задач. Поэтому изучение психологии деятельности естественно и закономерно переходит в изучение свойств личности – ее установок, способностей, черт характера, проявляющихся и формирующихся в деятельности. Таким образом, все многообразие психических явлений – функций, процессов, психических свойств деятельности – входит в личность и смыкается в ее единстве.

Именно потому, что всякая деятельность исходит от личности как ее субъекта и, таким образом, на каждом данном этапе личность является исходным, начальным, психология личности в целом может быть лишь итогом, завершением всего пройденного психологическим познанием пути, охватывая все многообразие психических проявлений, последовательно вскрытых в ней психологическим познанием в их целостности и единстве. Поэтому при всякой попытке начать построение психологии с учения о личности из него неизбежно выпадает всякое конкретное психологическое содержание; личность выступает в психологическом плане как пустая абстракция. За невозможностью раскрыть вначале ее психическое содержание оно подменяется биологической характеристикой организма, метафизическими рассуждениями о субъекте, духе и т.п. или социальным анализом личности, общественная природа которой при этом психологизируется.

Как ни велико значение проблемы личности в психологии, личность в целом никак не может быть включена в эту науку. Такая психологизация личности неправомерна. Личность не тожественна ни с сознанием, ни с самосознанием. Анализируя ошибки гегелевской "Феноменологии духа", К.Маркс в числе основных отмечает, что для Гегеля субъект есть всегда сознание или самосознание. Конечно, не метафизика немецкого идеализма – И.Канта, И.Фихте и Г.Гегеля – должна лечь в основу нашей психологии. Личность, субъект – это не "чистое сознание" (Канта и кантианцев), не всегда себе равное "я" (" Я+Я" – Фихте) и не саморазвивающийся "дух" (Гегель); это конкретный, исторический, живой индивид, включенный в реальные отношения к реальному миру. Существенными, определяющими, ведущими для человека в целом являются не биологические, а общественные закономерности его развития. Задача психологии – изучать психику, сознание и самосознание личности, но суть дела заключается в том, чтобы она изучала их именно как психику и сознание "реальных живых индивидов" в их реальной обусловленности.

Но если личность несводима к ее сознанию и самосознанию, то она и невозможна без них. Человек является личностью, лишь поскольку он выделяет себя из природы, и отношение его к природе и к другим людям дано ему как отношение, т.е. поскольку у него есть сознание. Процесс становления, человеческой личности включает в себя поэтому как неотъемлемый компонент формирование его сознания и самосознания: это есть процесс развития сознательной личности. Если всякая трактовка сознания вне личности может быть только идеалистической, то всякая трактовка личности, не включающая ее сознания и самосознания, может быть только механистической. Без сознания и самосознания не существует личности. Личность как сознательный субъект осознает не только окружающее, но и себя в своих отношениях с окружающим. Если нельзя свести личность к ее самосознанию, к "я", то нельзя и отрывать одно от другого. Поэтому последний завершающий вопрос, который встает перед нами в плане психологического изучения личности, – это вопрос о ее самосознании, о личности как "я", которое в качестве субъекта сознательно присваивает себе все, что делает человек, относит к себе все исходящие от него дела и поступки и сознательно принимает на себя за них ответственность в качестве их автора и творца. Проблема психологического изучения личности не заканчивается на изучении психических свойств личности – ее способностей, темперамента и характера; она завершается раскрытием самосознания личности.

Прежде всего это единство личности как сознательного субъекта, обладающего самосознанием, не представляет собой изначальной данности. Известно, что ребенок далеко не сразу осознает себя как "я": в течение первых лет он сам сплошь и рядом называет себя по имени, как называют его окружающие; он существует сначала даже для самого себя скорее как объект для других людей, чем как самостоятельный по отношению к ним субъект. Осознание себя как "я" является, таким образом, результатом развития. При этом развитие у личности самосознания совершается в самом процессе становления и развития самостоятельности индивида как реального субъекта деятельности. Самосознание не надстраивается внешне над личностью, а включается в нее; самосознание не имеет поэтому самостоятельного пути развития, отдельного от развития личности, оно включается в этот процесс развития личности как реального субъекта в качестве его момента, стороны, компонента.

Единство организма и самостоятельность его органической жизни являются первой материальной предпосылкой единства личности, но это только предпосылка. И соответственно этому элементарные психические состояния общей органической чувствительности ("сенестезии"), связанные с органическими функциями, являются, очевидно, предпосылкой единства самосознания, поскольку клиника показала, что элементарные, грубые нарушения единства сознания в патологических случаях так называемого раздвоения или распада личности (деперсонализации) бывают связаны с нарушениями органической чувствительности. Но это отражение единства органической жизни в общей органической чувствительности является разве только предпосылкой для развития самосознания, а никак не его источником. Источник самосознания никак не приходится искать в "соотношениях организма с самим собой", выражающихся в рефлекторных актах, служащих для регулирования его функций (в которых ищет их, например, П.Жане). Подлинный источник и движущие силы развития самосознания нужно искать в растущей реальной самостоятельности индивида, выражающейся в изменении его взаимоотношений с окружающими.

Не сознание рождается из самосознания, из "я", а самосознание возникает в ходе развития сознания личности, по мере того как она становится самостоятельным субъектом. Прежде чем стать субъектом практической и теоретической деятельности, "я" само формируется в ней. Реальная, не мистифицированная история развития самосознания неразрывно связана с реальным развитием личности и основными событиями ее жизненного пути.

Первый этап в формировании личности как самостоятельного субъекта, выделяющегося из окружающего, связан с овладением собственным телом, с возникновением произвольных движений. Эти последние вырабатываются в процессе формирования первых предметных действий.

Дальнейшей ступенькой на этом же пути является начало ходьбы, самостоятельного передвижения. И в этом втором, как и в первом, случае существенна не столько сама по себе техника этого дела, сколько то изменение во взаимоотношениях индивида с окружающими людьми, к которому приводит возможность самостоятельного передвижения, так же как и самостоятельного овладения предметом посредством хватательных движений. Одно, как и другое, одно вместе с другим порождает некоторую самостоятельность ребенка по отношению к другим людям. Ребенок реально начинает становиться относительно самостоятельным субъектом различных действий, реально выделяясь из окружающего. С осознанием этого объективного факта и связано зарождение самосознания личности, первое представление ее о своем "я". При этом человек осознает свою самостоятельность, свою обособленность от окружения лишь через свои отношения с окружающими его людьми, и он приходит к самосознанию, к познанию собственного "я" через познание других людей. Не существует "я" вне отношений к "ты", и не существует самосознания вне осознания другого человека как самостоятельного субъекта. Самосознание является относительно поздним продуктом развития сознания, предполагающим в качестве своей основы становление ребенка практическим субъектом, сознательно отделяющим себя от окружения.

Существенным звеном в ряде основных событий в истории становления самосознания является и овладение речью, представляющей собой форму существования мышления и сознания в целом. Играя значительную роль в развитии сознания ребенка, речь вместе с тем существенно увеличивает действенные возможности ребенка, изменяя его взаимоотношения с окружающими. Вместо того чтобы быть объектом направляющихся на него действий окружающих взрослых, ребенок, овладевая речью, приобретает возможность направлять действия окружающих его людей по своему желанию и через посредство других людей воздействовать на мир. Все эти изменения в поведении ребенка и в его взаимоотношениях с окружающими порождают, осознаваясь, изменения в его сознании, а изменения в его сознании в свою очередь ведут к изменению его поведения и его внутреннего отношения к другим людям.

Вопрос о том, является ли индивид субъектом с развитым самосознанием и выделяющим себя из окружения, осознающим свое отношение к нему как отношение, нельзя решать метафизически. В развитии личности и ее самосознания существует ряд ступеней. В ряду внешних событий жизни личности сюда включается все, что делает человека самостоятельным субъектом общественной и личной жизни: от способности к самообслуживанию до начала трудовой деятельности, делающей его материально независимым. Каждое из этих внешних событий имеет и свою внутреннюю сторону; объективное, внешнее, изменение взаимоотношений человека с окружающими, отражаясь в его сознании, изменяет и внутреннее, психическое состояние человека, перестраивает его сознание, его внутреннее отношение и к другим людям, и к самому себе.

Однако этими внешними событиями и теми внутренними изменениями, которые они вызывают, никак не исчерпывается процесс становления и развития личности.

Самостоятельность субъекта никак не исчерпывается способностью выполнять те или иные задания. Она включает более существенную способность самостоятельно, сознательно ставить перед собой те или иные задачи, цели, определять направление своей деятельности. Это требует большой внутренней работы, предполагает способность самостоятельно мыслить и связано с выработкой цельного мировоззрения. Лишь у подростка, у юноши совершается эта работа: вырабатывается критическое мышление, формируется мировоззрение, поскольку приближение поры вступления в самостоятельную жизнь с особой остротой ставит перед юношей вопрос о том, к чему он пригоден, к чему у него особые склонности и способности; это заставляет серьезнее задуматься над самим собой и приводит к заметному развитию у подростка и юноши самосознания. Развитие самосознания проходит при этом ряд ступеней – от наивного неведения в отношении самого себя ко все более углубленному самопознанию, соединяющемуся затем со все более определенной и иногда резко колеблющейся самооценкой. В процессе развития самосознания центр тяжести для подростка все более переносится от внешней стороны личности к ее внутренней стороне, от более или менее случайных черт к характеру в целом. С этим связаны осознание – иногда преувеличенное – своего своеобразия и переход к духовным, идеологическим масштабам самооценки. В результате человек самоопределяется как личность на более высоком уровне.

На этих высших ступенях развития личности и ее самосознания особенно значительны оказываются индивидуальные различия. Всякий человек является личностью, сознательным субъектом, обладающим и известным самосознанием; но не у каждого человека те качества его, в силу которых он признается нами личностью, представлены в равной мере, с той же яркостью и силой. В отношении некоторых людей именно это впечатление, что в данном человеке мы имеем дело с личностью в каком-то особенном смысле этого слова, господствует над всем остальным. Мы не смешаем этого впечатления даже с тем очень близким, казалось бы, к нему чувством, которое мы обычно выражаем, говоря о человеке, что он индивидуальность. "Индивидуальность", – говорим мы о человеке ярком, т.е. выделяющемся известным своеобразием. Но когда мы специально подчеркиваем, что данный человек является личностью, это означает нечто большее и другое. Личностью в специфическом смысле этого слова является человек, у которого есть свои позиции, свое ярко выраженное сознательное отношение к жизни, мировоззрение, к которому он пришел в итоге большой сознательной работы. У личности есть свое лицо. Такой человек не просто выделяется в том впечатлении, которое он производит на другого; он сам сознательно выделяет себя из окружающего. В высших своих проявлениях это предполагает известную самостоятельность мысли, небанальность чувства, силу воли, какую-то собранность и внутреннюю страстность. При этом во всякой сколько-нибудь значительной личности всегда есть какой-то отлёт от действительности, но такой, который ведет к более глубокому проникновению в нее. Глубина и богатство личности предполагают глубину и богатство ее связей с миром, с другими людьми; разрыв этих связей, самоизоляция опустошают ее. Но личность – это не существо, которое просто вросло в среду; личностью является лишь человек, способный выделить себя из своего окружения для того, чтобы по-новому, сугубо избирательно связаться с ним. Личностью является лишь человек, который относится определенным образом к окружающему, сознательно устанавливает это свое отношение так, что оно выявляется во всем его существе.

Подлинная личность определенностью своего отношения к основным явлениям жизни заставляет и других самоопределиться. К человеку, в котором чувствуется личность, редко относятся безразлично, так же как сам он не относится безразлично к другим; его любят или ненавидят; у него всегда есть враги и бывают настоящие друзья. Как бы мирно внешне ни протекала жизнь такого человека, внутренне в нем всегда есть что-то активное, наступательно-утверждающее.

Как бы то ни было, каждый человек, будучи сознательным общественным существом, субъектом практики, истории, является тем самым личностью. Определяя свое отношение к другим людям, он самоопределяется. Это сознательное самоопределение выражается в его самосознании. Личность в ее реальном бытии, в ее самосознании есть то, что человек, осознавая себя как субъекта, называет своим "я". "Я" – это личность в целом, в единстве всех сторон бытия, отраженная в самосознании. Радикально-идеалистические течения психологии сводят обычно личность к самосознанию. У.Джемс надстраивал самосознание субъекта как духовную личность над личностью физической и социальной. В действительности личность не сводится к самосознанию, и духовная личность не надстраивается над физической и социальной. Существует лишь единая личность – человек из плоти и крови, являющийся сознательным общественным существом. Как "я" он выступает, поскольку с развитием самосознания осознает себя как субъекта практической и теоретической деятельности.

К своей личности человек относит свое тело, поскольку овладевает им и органы становятся первыми орудиями воздействия на мир. Складываясь на основе единства организма, личность этого тела присваивает его себе, относит к своему "я", поскольку его осваивает, овладевает им. Человек связывает более или менее прочно и тесно свою личность и с определенным внешним обликом, поскольку в нем заключены выразительные моменты и отражается склад его жизни и стиль деятельности. Поэтому, хотя в личность включается и тело человека, и его сознание, никак не приходится говорить (как это делал Джемс) о физической личности и личности духовной, поскольку включение тела в личность или отнесение его к ней основывается именно на взаимоотношениях, между физической и духовной стороной личности. В не меньшей, если не в большей, степени это относится и к духовной стороне личности; не существует особой духовной личности в виде какого-то чистого бесплотного духа; самостоятельным субъектом она является, лишь поскольку, будучи материальным существом, она способна оказывать материальное воздействие на окружающее. Таким образом, физическое и духовное – это стороны, которые входят в личность лишь в их единстве и внутренней взаимосвязи.

К своему "я" человек в еще большей мере, чем свое тело, относит внутреннее психическое содержание. Но не все и из него он в равной мере включает в собственную личность. Из психической сферы человек относит к своему "я" преимущественно свои способности и особенно свой характер и темперамент – те свойства личности, которые определяют его поведение, придавая ему своеобразие. В каком-то очень широком смысле все переживаемое человеком, все психическое содержание его жизни входит в состав личности. Но в более специфическом смысле своем, относящимся к его "я", человек признает не все, что отразилось в его психике, а только то, что было им пережито в специфическом смысле этого слова, войдя в историю его внутренней жизни. Не каждую мысль, посетившую его сознание, человек в равной мере признает своей, а только такую, которую он не принял в готовом виде, а освоил, продумал, т.е. такую, которая явилась результатом собственной его деятельности.

Точно так же и не всякое чувство, мимолетно коснувшееся его сердца, человек в равной мере признает своим, а только такое, которое определило его жизнь и деятельность. Но все это – и мысли, и чувства, и точно так же желания – человек по большей части в лучшем случае признает своим, в собственное же "я" он включит лишь свойства своей личности – свой характер и темперамент, свои способности и к ним присоединит он разве мысль, которой отдал все свои силы, и чувства, с которыми срослась вся его жизнь.

Реальная личность, которая, отражаясь в своем самосознании, осознает себя как "я", как субъекта своей деятельности, является общественным существом, включенным в общественные отношения и выполняющим те или иные общественные функции. Реальное бытие личности существенно определяется ее общественной ролью: поэтому, отражаясь в самосознании, эта общественная роль тоже включается человеком в его "я". <...>

Эта установка личности нашла себе отражение и в психологической литературе. Задавшись вопросом о том, что включает личность человека, У.Джемс отмечал, что личность человека составляет общая сумма всего того, что он может называть своим. Иначе говоря: человек есть то, что он имеет; его имуществосоставляет его сущность, его собственность поглощает его личность. <...>

В известном смысле и мы можем, конечно, сказать, что трудно провести грань между тем, что человек называет самим собой, и кое-чем из того, что он считает своим. То, что человек считает своим, в значительной мере определяет и то, чем он сам является. Но только это положение приобретает у нас иной и в некотором отношении противоположный смысл. Своим человек считает не столько те вещи, которые он себе присвоил, сколько то дело, которому он себя отдал, то общественное целое, в которое он себя включил. Своим считает человек свой участок работы, своей он считает родину, своими он считает ее интересы, интересы человечества: они его, потому что он их.

Для нас человек определяется прежде всего не его отношением к его собственности, а его отношением к его труду. <...> Поэтому и его самооценка определяется тем, что он как общественный индивид делает для общества. Это сознательное, общественное отношение к труду является стержнем, на котором перестраивается вся психология личности; оно же становится основой и стержнем ее самосознания.

Самосознание человека, отражая реальное бытие личности, делает это – как и сознание вообще – не пассивно, не зеркально. Представление человека о самом себе, даже о собственных психических свойствах и качествах, далеко не всегда адекватно их отражает; мотивы, которые человек выдвигает, обосновывая перед другими людьми и перед самим собой свое поведение, даже когда он стремится верно осознать свои побуждения и субъективно вполне искренен, далеко не всегда объективно отражают его побуждения, реально определяющие его действия. Самосознание человека не дано непосредственно в переживаниях, оно является результатом познания, для которого требуется осознание реальной обусловленности своих переживаний. Оно может быть более или менее адекватно. Самосознание, включая и то или иное отношение к себе, тесно связано и с самооценкой. Самооценка человека существенно обусловлена мировоззрением, определяющим нормы оценки.

Сознание человека – это вообще не только теоретическое, познавательное, но и моральное сознание. Корнями своими оно уходит в общественное бытие личности. Свое психологически реальное выражение оно получает в том, какой внутренний смысл приобретает для человека все то, что совершается вокруг него и им самим.

Самосознание – не изначальная данность, присущая человеку, а продукт развития; при этом самосознание не имеет своей отдельной от личности линии развития, но включается как сторона в процесс ее реального развития. В ходе этого развития, по мере того как человек приобретает жизненный опыт, перед ним не только открываются все новые стороны бытия, но и происходит более или менее глубокое переосмысливание жизни. Этот процесс ее переосмысливания, проходящий через всю жизнь человека, образует самое сокровенное и основное содержание его существа, определяет мотивы его действий и внутренний смысл тех задач, которые он разрешает в жизни. Способность, вырабатывающаяся в ходе жизни у некоторых людей, осмыслить жизнь в большом плане и распознать то, что в ней подлинно значимо, умение не только изыскать средства для решения случайно всплывших задач, но и определить сами задачи и цель жизни так, чтобы по-настоящему знать, куда в жизни идти изачем, – это нечто, бесконечно превосходящее всякую ученость, хотя бы и располагающую большим запасом специальных знаний, это драгоценное и редкое свойство – мудрость.

Жизненный путь личности 221

Личностью, как мы видели, человек не рождается; личностью он становится. Это становление личности существенно отлично от развития организма, совершающегося в процессе простого органического созревания. Сущность человеческой личности находит свое завершающее выражение в том, что она не только развивается как всякий организм, но и имеет свою историю.

В отличие от других живых существ человечество имеет историю, а не просто повторяющиеся циклы развития, потому что деятельность людей, изменяя действительность, объективируется в продуктах материальной и духовной культуры, которые передаются от поколения к поколению. Через их посредство создается преемственная связь между поколениями, благодаря которой последующие поколения не повторяют, а продолжают дело предыдущих и опираются на сделанное их предшественниками, даже когда они вступают с ними в борьбу.

То, что относится к человечеству в целом, не может не относиться в известном смысле и к каждому человеку. Не только человечество, но и каждый человек является в какой-то мере участником и субъектом истории человечества и в известном смысле сам имеет историю. Всякий человек имеет свою историю, поскольку развитие личности опосредовано результатом ее деятельности, аналогично тому как развитие человечества опосредуется продуктами общественной практики, посредством которых устанавливается историческая преемственность поколений. Поэтому, чтобы понять путь своего развития в его подлинной человеческой сущности, человек должен его рассматривать в определенном аспекте: чем я был? – что я сделал? – чем я стал? Было бы неправильно думать, что в своих делах, в продуктах своей деятельности, своего труда личность лишь выявляется, будучи до и помимо них уже готовой и оставаясь после них тем же, чем была. Человек, сделавший что-нибудь значительное, становится в известном смысле другим человеком. Конечно, правильно и то, что, чтобы сделать что-нибудь значительное, нужно иметь какие-то внутренние возможности для этого. Однако эти возможности и потенции человека глохнут и отмирают, если они не реализуются; лишь по мере того как личность предметно, объективно реализуется в продуктах своего труда, она через них растет и формируется. Между личностью и продуктами ее труда, между тем, что она есть, и тем, что она сделала, существует своеобразная диалектика. Вовсе не обязательно, чтобы человек исчерпал себя в том деле, которое он сделал; напротив, люди, в отношении которых мы чувствуем, что они исчерпали себя тем, что они сделали, обычно теряют для нас чисто личностный интерес. Тогда же, когда мы видим, что, как бы много самого себя человек ни вложил в то, что он сделал, он не исчерпал себя тем, что он совершил, мы чувствуем, что за делом стоит живой человек, личность которого представляет особый интерес. У таких людей бывает внутренне более свободное отношение к своему делу, к продуктам своей деятельности; не исчерпав себя в них, они сохраняют внутренние силы и возможности для новых достижений.

Речь, таким образом, идет не о том, чтобы свести историю человеческой жизни к ряду внешних дел. Меньше всего такое сведение приемлемо для психологии, для которой существенно внутреннее психическое содержание и психическое развитие личности; но суть дела в том, что само психическое развитие личности опосредовано ее практической и теоретической деятельностью, ее делами. Линия, ведущая от того, чем человек был на одном этапе своей истории, к тому, чем он стал на следующем, проходит через то, что он сделал. В деятельности человека, в его делах, практических и теоретических, психическое, духовное развитие человека не только проявляется, но и совершается.

В этом ключ к пониманию развития личности – того, как она формируется, совершая свой жизненный путь. Ее психические способности не только предпосылка, но и результат ее поступков и деяний. В них она не только выявляется, но и формируется. Мысль ученого формируется по мере того, как он формулирует ее в своих трудах, мысль общественного, политического деятеля – в его делах. Если его дела рождаются из его мыслей, планов, замыслов, то и сами его мысли порождаются его делами. Сознание исторического деятеля формируется и развивается как осознание того, что через него и при его участии совершается, наподобие того когда резец скульптора из глыбы каменной высекает образ человеческий, он определяет не только черты изображаемого, но и художественное лицо самого скульптора. Стиль художника является выражением его индивидуальности, но и сама индивидуальность его как художника формируется в его работе над стилем произведений. Характер человека проявляется в его поступках, но в его поступках он и формируется; характер человека – и предпосылка, и результат его реального поведения в конкретных жизненных ситуациях; обусловливая его поведение, он в поведении же и складывается. Смелый человек поступает смело и благородный ведет себя благородно; но, для того чтобы стать смелым, нужно совершить в своей жизни смелые дела, и чтобы статьдействительно благородным, – совершить поступки, которые наложили бы на человека эту печать благородства. Дисциплинированный человек обычно ведет себя дисциплинированно, но как становится он дисциплинированным? Только подчиняя свое поведение изо дня в день, из часа в час неуклонной дисциплине.

Точно так же, чтобы овладеть высотами науки и искусства, нужны, конечно, известные способности. Но, реализуясь в какой-нибудь деятельности, способности не только выявляются в ней; они в ней же и формируются, и развиваются. Между способностями человека и продуктами его деятельности, его труда существует глубочайшая взаимосвязь и теснейшее взаимодействие. Способности человека развиваются и отрабатываются на том, что он делает. Практика жизни дает на каждом шагу богатейший фактический материал, свидетельствующий о том, как на работе, в учебе и труде развертываются и отрабатываются способности людей. <...>

Для человека не является случайным, внешним и психологически безразличным обстоятельством его биография, своего рода история его "жизненного пути". Недаром в биографию человека включают прежде всего, где и чему учился, где и как работал, что он сделал, его труды. Это значит, что в историю человека, которая должна охарактеризовать его, включают прежде всего, что в ходе обучения он освоил из результатов предшествующего исторического развития человечества и что сам он сделал для его дальнейшего продвижения – как он включился в преемственную связь исторического развития.

В тех случаях, когда, включаясь в историю человечества, отдельная личность совершает исторические дела, т.е. дела, которые входят не только в его личную историю, но и в историю общества, – в историю самой науки, а не только научного образования и умственного развития данного человека, в историю искусства, а не только эстетического воспитания и развития данной личности и т.д., – она становится исторической личностью в собственном смысле слова. Но свою историю имеет каждый человек, каждая человеческая личность. Всякий человек имеет историю, поскольку он включается в историю человечества. Можно даже сказать, что человек лишь постольку и является личностью, поскольку он имеет свою историю. В ходе этой индивидуальной истории бывают и свои "события" – узловые моменты и поворотные этапы жизненного пути индивида, когда с принятием того или иного решения на более или менее длительный период определяется жизненный путь человека.

При этом все то, что делает человек, опосредовано его отношением к другим людям и потому насыщено общественным человеческим содержанием. В связи с этим дела, которые делает человек, обычно перерастают его, поскольку они являются общественными делами. Но вместе с тем и человек перерастает свое дело, поскольку его сознание является общественным сознанием. Оно определяется не только отношением человека к продуктам его собственной деятельности, оно формируется отношением ко всем областям исторически развивающейся человеческой практики, человеческой культуры. Через посредство объективных продуктов своего труда и творчества человек становится человеком, поскольку через продукцию своего труда, через все то, что он делает, человек всегда соотносится с человеком.

* * *

За каждой теорией всегда в конечном счете стоит какая-то идеология; за каждой психологической теорией – какая-то общая концепция человека, которая получает в ней более или менее специализированное преломление. Так, определенная концепция человеческой личности стояла за традиционной, сугубо созерцательной, интеллектуализированной психологией, в частности психологией ассоциативной, которая изображала психическую жизнь как плавное течение представлений, как протекающий целиком в одной плоскости процесс, урегулированный сцеплением ассоциаций наподобие бесперебойно работающей машины, в которой все части прилажены друг к другу; и точно так же своя концепция человека как машины или, вернее, придатка к машине лежит в основе поведенческой психологии.

Своя концепция человеческой личности стоит и за всеми построениями нашей психологии. Это реальный живой человек из плоти и крови; ему не чужды внутренние противоречия, у него имеются не только ощущения, представления, мысли, но также и потребности, и влечения; в его жизни бывают конфликты. Но сфера и реальная значимость высших ступеней сознания у него все ширятся и укрепляются. Эти высшие уровни сознательной жизни не надстраиваются внешним образом над низшими; они все глубже в них проникают и перестраивают их; потребности человека все в большей мере становятся подлинно человеческими потребностями; ничего не утрачивая в своей природной естественности, они сами, а не только надстраивающиеся над ними идеальные проявления человека, все в большей степени превращаются в проявления исторической, общественной, подлинно человеческой сущности человека.

Это развитие сознательности человека, ее рост и укоренение ее в нем совершаются в процессе реальной деятельности человека. Сознательность человека неразрывно связана с действительностью, а действенность – с сознательностью. Лишь благодаря тому, что человек, движимый своими потребностями и интересами, объективно предметно порождает все новые и все более совершенные продукты своего труда, в которых он себя объективирует, у него формируются и развиваются все новые области, все высшие уровни сознания. Через продукты своего труда и своего творчества, которые всегда являются продуктами общественного труда и общественного творчества, поскольку сам человек является общественным существом, развивается сознательная личность, ширится и крепится ее сознательная жизнь. Это в свернутом виде также цельная психологическая концепция. За ней, как ее реальный прототип, вырисовывается облик человека-творца, который, изменяя природу и перестраивая общество, изменяет свою собственную природу, который в своей общественной практике, порождая новые общественные отношения и в коллективном труде создавая новую культуру, выковывает новый, подлинно человеческий облик человека.

_

_

Послесловие

Исторический контекст и современное звучание

фундаментального труда С.Л.Рубинштейна

Автор этой книги – Сергей Леонидович Рубинштейн, один из крупнейших психологов и философов, – родился 6 (18) июня 1889 г. в Одессе, умер 11 января 1960 г. в Москве. Высшее образование получил в 1909-1913 гг. в Германии – в университетах Берлина, Марбурга и Фрейбурга, где изучал философию, логику, психологию, социологию, математику, естествознание. В Марбурге блестяще защитил докторскую диссертацию по философии "К проблеме метода", 222 посвященную главным образом критическому анализу философской системы Гегеля и, прежде всего, ее рационализма. Вернувшись в Одессу, Рубинштейн становится доцентом Одесского университета, а после смерти известного русского психолога Н.Н.Ланге с 1922 г. возглавляет кафедру психологии и философии.

Сразу же после революции С.Л.Рубинштейн принимает активное участие в перестройке системы высшей школы на Украине. Трудности преобразования высшей школы в Одессе, неприятие одесскими психологами философских идей, которые в 20-е гг. он начал разрабатывать в своих курсах, вынуждают С.Л.Рубинштейна отойти от преподавательской деятельности и принять пост директора Одесской научной библиотеки. В целом 20-е гг. в биографии Рубинштейна – это период интенсивных научных поисков, становления его как философа и методолога науки, создания основ философско-психологической концепции. Освоение работ, написанных в эти годы С.Л.Рубинштейном, только начинается. В 1979 г., а затем в 1986 г. были переизданы его первые статьи, увидевшие свет в начале 20-х гг., 223 однако большая часть его философско-психологического наследия так и не опубликована, хотя и представляет уникальный образец творческого синтеза гносеологии, онтологии и методологии науки. В своих рукописях 1916-1923 гг. Рубинштейн намечает и все более четко разрабатывает как бы "третий" путь в философии – третий по отношению и к материализму, и к идеализму. Но в 30-50-е гг. он мог называть его только диалектическим материализмом или материалистической диалектикой.

В статье "Принцип творческой самодеятельности (к философским основам современной педагогики)" Рубинштейн раскрывает суть деятельностного подхода и начинает разрабатывать его философский, педагогический и психологический аспекты. Сущность этого подхода сам автор прежде всего усматривает в том, что " субъект в своих деяниях, в актах своей творческой самодеятельности не только обнаруживается и проявляется; он в них созидается и определяется. Поэтому тем, что он делает, можно определять то, что он есть; направлением его деятельности можно определять и формировать его самого. На этом только зиждется возможность педагогики, по крайней мере педагогики в большом стиле". 224

В этой статье Рубинштейн проанализировал такие наиболее существенные особенности деятельности, как: 1) ее субъектность, т.е. то, что она всегда осуществляется личностью как субъектом или субъектами (например, учение как "совместное исследование" учителем и учениками познаваемого объекта); 2) ее содержательность, реальность, предметность; 3) ее творческий и развивающий личность характер. Эти характеристики деятельности, ставшие ключевыми в данном труде, были разработаны Рубинштейном в его уникальной философской концепции 20-х гг., завершенной в 50-х гг. и опубликованной после его смерти.

В 20-е гг. не только в Одессе в психологии господствовали механистические, рефлексологические, поведенческие представления, несовместимые с деятельностным принципом. На Украине в то время кафедры психологии были преобразованы в кафедры рефлексологии. Этим отчасти объясняется, почему Рубинштейн не получил поддержки со стороны своих коллег по Одесскому университету и даже не смог опубликовать свою большую философско-психологическую рукопись, очень кратким фрагментом которой была упомянутая статья. Тем не менее он продолжает свои философские и психологические исследования. В этой статье и в других своих немногочисленных публикациях 20-х гг., когда Рубинштейн начинает разрабатывать оригинальную концепцию субъекта и его деятельности, он не ссылается на философию К.Маркса, так как не видит существенной идейной близости между своими и Марксовыми философскими взглядами (такую близость он почувствовал лишь после опубликования в 1927-1932 гг. ранних философских рукописей Маркса).

Энциклопедическое образование, полученное в университетах Германии, в чем-то сближало этого человека с людьми эпохи Возрождения. Решавшиеся марбургской философской школой методологические задачи, – прежде всего поиски синтеза наук о духе (гуманитарных) и о природе, вывели С.Л.Рубинштейна на передовые рубежи тогдашнего научного знания, особенно по проблемам методологии, решение которых он связывал с философской антропологией и онтологией. Отец Рубинштейна – крупный адвокат – был знаком с Г.В.Плехановым и во время заграничных поездок часто бывал у него в гостях, что, по-видимому, явилось одной из причин, побудивших юного Рубинштейна начать изучать философию К.Маркса. Однако Рубинштейна интересует не только поставленная Марксом проблема синтеза социальных и экономических характеристик бытия, но способ связи всех качеств человека и его место в бытии. В 20-е гг. не только закладываются основы мировоззрения, но и формируется научный стиль С.Л.Рубинштейна, сочетающий смелость методологического поиска с немецки педантичной строгостью и систематичностью в построении концепций.

В неопубликованной рукописи 20-х гг. С.Л.Рубинштейн дает критический анализ методологических принципов философии начала века – гуссерлианства, неокантианства, неогегельянства, связывая основные методологические проблемы с задачей построения онтологического учения о структуре бытия и месте в нем человека. Для раскрытия типа причинности, ключевого для гуманитарных наук, он выдвигает фундаментальную идею своей философско-психологической концепции – идею субъекта. Эта идея в начале 30-х гг. оформляется в виде методологического принципа психологии – единства сознания и деятельности. К этому принципу Рубинштейн приходит, применив к психологии Марксово понимание деятельности, труда и общественных отношений. 225

Таким образом, формальная периодизация научного творчества С.Л.Рубинштейна, когда 10-20-е гг. считают собственно философским этапом, а 30-40-е гг. – психологическим, при этом 50-е гг. рассматривают как период возвращения к философии, достаточно поверхностна. При разработке в 20-е гг. принципиальных проблем методологии наук (в советской философии они начали систематически разрабатываться, пожалуй, лишь начиная с 60-х гг., т.е. после смерти Рубинштейна) он, сохраняя философскую направленность этих проблем, решает их применительно к задачам конкретной науки – психологии.

Эти соображения являются исходными для ответа на вопрос, почему Рубинштейну удалось столь глубоко и оригинально в своих "Основах общей психологии" решить эти проблемы, возникшие на рубеже XX в. Состояние глубокого методологического кризиса науки, в том числе и психологии, выдвинуло задачи методологии на первый план. Советские психологи, стремившиеся в 20-е гг. перестроить психологию на основе марксизма, не были профессиональными философами такого уровня, которого требовало решение данных задач. Рубинштейн почти не участвовал в дискуссиях психологов 20-х гг., но полученное им образование, сделавшее его знатоком не только русской, но и мировой психологии и философии, преподавание, начиная с 1916 г., курса психологии, осуществлявшийся им в 20-е гг. философский анализ этой науки свидетельствуют о фундаментальном характере его исследований в данной области. Поэтому его "стремительное" появление в психологии в начале 30-х гг. с программной статьей "Проблемы психологии в трудах Карла Маркса", многими воспринятой как решающей для марксистского становления этой науки, на самом деле было подготовлено почти двумя десятилетиями предшествующей работы.

Рубинштейн приступил к решению задачи построения психологии на диалектико-материалистической основе, уже будучи оригинальным философом. Это позволило ему исходить из целостного марксистского учения, а не обращаться к его отдельным, более близким к психологии положениям.

Приблизительно в то же время или несколько позже на Западе Т.Кун обращается к созданию методологии, но именно как абстрагированной от конкретных наук и потому универсально всеобщей области философского знания. Рубинштейн приступает к разработке методологии именно как метода познания в конкретной науке, неотрывного от этой науки. На основе обобщения и критически рефлексивного переосмысления метода психологического познания Рубинштейну удается, не уходя в область частных проблем психологии, выявить такие, связанные с диалектичностью понимания ее предмета, особенности, которые позднее, в начале 50-х гг., потребовали пересмотра философского обоснования психологии, уровня диалектичности этого обоснования. Этим отчасти объясняется преимущественная философская ориентация работ Рубинштейна последнего периода жизни. Если куновская методология отрывается от философии, превращаясь в абстрактный и формальный сциентизм, то рубинштейновская устанавливает содержательную связь философии и конкретной науки. Решение задачи построения методологии конкретной науки становится для Рубинштейна апробированием возможностей философского метода, операционализацией философского мышления. Вот почему, занимаясь психологией, он продолжает свои философские исследования.

Связав кризис мировой психологии с кризисом методологии науки, Рубинштейн не ограничился проецированием на психологию найденного им в 20-х гг. философско-онтологического принципа субъекта и его деятельности, поскольку как ученый избегал всякого априоризма и относился с пиететом к внутренней логике развития любого явления, в том числе и научного знания. Обращаясь к выявлению внутренних противоречий психологии, он категоризовал этот кризис как взаимоисключающую поляризацию прежде всего двух направлений психологии XX в. – психологии сознания и бихевиоризма. Эта поляризация была связана с идеалистическим пониманием сознания, и хотя бихевиоризм выступил как направление, противоположное психологии сознания, как ее альтернатива, он исходил из того же понимания сознания, что и интроспекционизм, но его попросту отрицал. 226

Противоречия мирового кризиса психологической науки не обошли стороной и советскую психологию 20-х гг. "Парадоксальность ситуации, – оценивает историк советской психологии Е.А.Будилова основные концепции психологии того времени, – возникшей в рефлексологии, так же как и в реактологии, заключалась в том, что оба эти направления, объявляя предметом изучения человека как деятеля, в действительности отводили ему пассивную роль в переключении внешних стимулов на двигательную реакцию. Человеческая деятельность лишилась своей сущности – сознательности и сводилась к двигательным ответам или реакциям". 227 Невозможность преодолеть кризис мировой психологии была связана с механистическим характером попыток его преодоления.

Рубинштейн, выявив ключевую проблему, без решения которой кризис не мог быть преодолен, – проблему сознания и деятельности, сумел вскрыть внутреннюю связь этих категорий благодаря раскрытию их единства через категорию субъекта. Введя субъекта в состав онтологической структуры бытия, он одновременно стремился углубить и конкретизировать понимание объективности в подходе к субъекту как проблему метода всего гуманитарного знания и более конкретно – психологии. Понимание деятельности не как замкнутой в себе сущности, но как проявления субъекта (в его историчности, в его системе общественных отношений и т.д., согласно К.Марксу), позволяет Рубинштейну сформулировать тезис об объективной опосредствованности сознания, т.е. распространить объективный подход на понимание субъективного. Диалектика объективирования и субъективирования – это не гегелевское саморазвертывание сущности субъекта, а объективно-деятельностное и субъективно-сознательное соотнесение данного субъекта с другими, с продуктами его деятельности и отношениями, которые эту деятельность детерминируют.

Таким образом, связь сознания и деятельности не просто постулируется, а раскрывается. Позднее Рубинштейн квалифицировал этот принцип следующим образом: "Утверждение единства сознания и деятельности означало, что надо понять сознание, психику не как нечто лишь пассивное, созерцательное, рецептивное, а как процесс, деятельность субъекта, реального индивида, и в самой человеческой деятельности, в поведении человека раскрыть его психологический состав и сделать таким образом самую деятельность человека предметом психологического исследования". 228 Однако следует подчеркнуть, что реализация Рубинштейном деятельностного (как его позднее назвали) подхода к сознанию, который фактически совпадал в этом значении с принципом субъекта деятельности, не означала сведения специфики сознания и психики в целом к деятельности. Напротив, принцип единства сознания и деятельности базировался на их понимании как различных модальностей, а деятельностный подход служил цели объективного выявления специфики активности сознания.

Одновременно с этим Рубинштейн осуществляет методологическую конкретизацию философского понятия субъекта: он выявляет именно того субъекта, который осуществляет и в котором реализуется связь сознания и деятельности, изучаемая прежде всего психологией. Таким субъектом является личность. Психика и сознание не самодостаточны, не существуют в себе, а принадлежат человеку, более конкретно – личности. Личность в рубинштейновском понимании, исходящем из категории субъекта, одновременно оказывается самым богатым конкретным понятием, благодаря которому преодолевается безличный, бессубъектный, а потому абстрактный характер связи сознания и деятельности. Через личность Рубинштейн раскрывает систему различных связей сознания и деятельности: в личности и личностью эта связь замыкается и осуществляется. Сама личность определяется через триединство – чего хочет человек, что для него имеет привлекательность (это так называемая направленность как мотивационно-потребностная система личности, ценности, установки, идеалы), что может человек (это его способности и дарования), наконец, что есть он сам, т.е. что из его тенденций, установок и поведения закрепилось в его характере. В этом триединстве непротиворечиво соединены и динамические характеристики личности (направленность, мотивы) и ее устойчивые качества – характер и способности. Перефразируя это определение сегодня, можно сказать, что личность как субъект вырабатывает способ соединения своих желаний, мотивов со способностями в соответствии со своим характером в процессе их реализации в жизни, соответственно ее целям и обстоятельствам.

Для Рубинштейна личность – это и основная психологическая категория, и предмет психологического исследования, и методологический принцип. Как все методологические принципы психологии, которые были разработаны Рубинштейном, личностный принцип на разных этапах развития его концепции и всей в целом советской психологии решал различные методологические задачи и потому видоизменял свое методологическое содержание. На первом этапе его разработки в начале 30-х гг. и прежде всего в указанной программной статье 1934 г. личностный принцип решал ряд критических задач: преодоление идеалистического понимания личности в психологии, преодоление методологии функционализма, не признававшей личность основанием различных психических процессов, и т.д. Одновременно и чуть позднее Рубинштейн определяет позитивные задачи, которые решались этим принципом: выявление через личность не только связи сознания и деятельности (с сохранением специфики составляющих), но и связи всех психических составляющих (процессов, качеств, свойств); определение того качества и способа организации психики, которое достигается на уровне личности; наконец, выявление особого измерения и качества самой личности, которое обнаруживается только в особом измерении и процессе ее развития – жизненном пути. Сюда же относятся задачи исследования специфики саморазвития и формирования личности (соотношение развития и обучения, развития и воспитания), выявления диалектики внешнего и внутреннего, индивидуального и типического, особенного и всеобщего, которые также являются методологическими и в таком качестве возникли в психологии.

Однако среди всего этого множества конкретных задач, которые последовательно решались Рубинштейном, нельзя упускать основную, которая, пожалуй, может быть отрефлектирована только при осмыслении всей истории советской психологии и социальных детерминант ее развития. Лишь выявляя эту глубинную тенденцию, можно сказать следующее: на рубеже 20-30-х гг. начинается изучение личности и особенно личности ребенка, но кризисные ситуации советской психологии, связанные с разгромом социальной психологии, психотехники, педологии, т.е. организационным вмешательством во внутренние вопросы науки, приводят к постепенному обезличиванию предмета общей и педагогической психологии. Конкретная разработка теории личности (В.Н.Мясищевым и др.) не может компенсировать того оттеснения на задний план личностной проблематики, которое начинается с середины 30-х гг. и достигает в 40-х гг. своего апогея. Именно поэтому, особенно в контексте эпохи, стремившейся к обезличиванию, очень существенно и принципиально то, что Рубинштейн, начиная с 30-х гг., последовательно реализует личностный подход к предмету психологии и разрабатывает свою теорию личности.

Эти соображения в целом очерчивают круг методологических задач, к решению которых Рубинштейн был подготовлен первыми этапами своего творческого пути и с решения которых он начал теоретические и эмпирические исследования в 30-е гг. 1930-1942 гг. составляют ленинградский период его жизни и творчества, связанный с переездом из Одессы в Ленинград и началом собственно психологической научной деятельности в качестве заведующего кафедрой психологии в Ленинградском педагогическом институте им. А.И.Герцена, куда он был приглашен М.Я.Басовым.

В течение необыкновенно короткого времени Рубинштейн создает новый научный коллектив, разворачивает его силами ряд экспериментальных исследований и приступает к разработке диалектико-материалистических основ психологической науки. Большим этапом решения данной задачи стал выход в свет его первой монографии "Основы психологии" в 1935 г. За эту книгу ему была присуждена (без защиты диссертации) ученая степень доктора педагогических наук (по психологии).

Становление психологии на основе диалектической методологии означает формирование нового типа знания и познания, суть которого состоит в опережающем конкретное исследование философско-методологическом обосновании адекватности самого способа выявления, видения предмета науки. Такое опережение не является произвольной конструкцией или априоризмом философии (в ее прежнем понимании как науки наук) по отношению к конкретной науке, но онтологическим философским обоснованием места психического во всеобщей системе явлений материального мира, а потому объективным выделением перспективных направлений его исследования. Подобный априоризм исключен, поскольку выбор философских категорий, выступающих в роли методологических принципов науки и затем служащих ориентирами при определении направлений ее исследования, осуществляется на основе обобщения всего состояния психологической науки, а не путем внешнего случайного "приложения" к психологии всех подряд положений и категорий марксистской философии (как, например, в 20-е гг. пытались прямо применить к определению сущности психики положение марксизма о классовой борьбе).

Так, принцип единства сознания и деятельности, выделенный в качестве центрального для определения ее предмета, был сформулирован, как уже отмечалось, на основе критического осмысления состояния мировой психологической науки, а не просто в порядке психологического раскрытия и конкретизации марксистской философской категории деятельности. На базе выявленных на протяжении истории философской мыслью наиболее существенных закономерностей действительности психология, устанавливая собственные методологические принципы, существенные для определения ее предмета, получает подлинные, адекватные ее сущности ориентиры для своего исследования действительности, исключающего чисто эмпирический, случайный, тупиковый характер такого исследования.

Создание основ науки, исходящих из новой философской парадигмы, а тем более их обоснование как нового типа научного знания представляло собой уникальную для психологии задачу. Ее уникальность обнаруживается прежде всего при самом общем сопоставлении с особенностями оформления и структурирования психологического знания, которые имели место в те же годы в западноевропейской и американской психологии. Эта психология продолжала свое существование, не преодолев методологического кризиса начала века и лишь компенсировав его последствия широкой сферой выходов психологии в практику (клиническую, инженерную и т.д.). В 30-е и последующие годы в западноевропейской и особенно американской психологии разрабатываются крупные оригинальные концепции. Однако никто не возразит против того, что ни одна из них не претендует на роль интеграции всего психологического знания. Последнее представлено более в информационном, чем интерпретационном, качестве, в форме многочисленных руководств, содержащих недостаточно связанные сводки знаний и сведений из разных разделов психологии.

Между тем развитие психологической науки в СССР на основе решенной Рубинштейном методологической задачи начинается как развитие, говоря современным языком, системного знания, что составляет действительно уникальную ее особенность. Однако выявление многочисленных внутренних связей предмета психологии, к которому приступил Рубинштейн в первом издании своих "Основ..." (1935), возможно в принципе только на базе методологически адекватного определения этого предмета. Принцип единства сознания и деятельности, выявляющий личность как субъекта этого единства, оказался таким предельным и емким основанием, на котором – на том этапе – удалось интегрировать почти все существовавшие психологические знания в единую систему. Эта система, повторяем, имела не классификационный характер, она выступала как категориальная логика интеграции старого и получения нового знания.

Такая категориальная систематизация знаний, которую предпринял Рубинштейн в своей первой психологической монографии, становится эвристическим средством продуцирования новых психологических проблем, т.е. служит средством порождения новых знаний, выполняя функцию их развития в целом. Раскрытие роли социальной детерминации в понимании связи деятельности, сознания и психики стало впоследствии во многом единой принципиальной позицией советской психологии при наличии в ней различных направлений и школ, в разных аспектах рассматривающих эту зависимость и по-разному понимающих роль деятельности в определении специфики психического (Д.Н.Узнадзе, С.Л.Рубинштейн, Б.М.Теплов, А.Н.Леонтьев, Б.Г.Ананьев и др.).

Итак, в книге "Основы психологии" 1935 г. С.Л.Рубинштейн на основе принципа единства сознания и деятельности впервые представил полученные в психологии различные данные, направления и проблемы как внутренне взаимосвязанные и обобщенные. Одновременно на базе этого принципа он занялся исследованием ряда новых психологических проблем мышления, памяти, восприятия, речи и т.д., которое проводилось на кафедре психологии Ленинградского педагогического института в течение ряда лет.

Большую теоретическую и экспериментальную работу на основе деятельностного принципа вели также Б.Г.Ананьев, А.Н.Леонтьев, А.А.Смирнов, Б.М.Теплов и многие другие советские психологи. Например, в ходе исследования П.И.Зинченко, А.А.Смирновым, А.Г.Комм, Д.И.Красильщиковой памяти через ее проявление и формирование в деятельности выявляется специфика и активная природа запоминания и воспоминания. Через изменение задач и условий деятельности выявлялась сущность других психических процессов. "С позиций, выдвинутых этим принципом, – писал впоследствии Рубинштейн, – были плодотворно разработаны в советской психологии проблемы сенсорики, памяти, способностей". 229

В контексте деятельностного подхода началась категоризация видов деятельности по принципу ведущей роли для развития (ребенка), которая опиралась на общепсихологическую классификацию видов деятельности (игра, учение, труд). Эти проблемы обсуждались С.Л.Рубинштейном с Б.Г.Ананьевым, А.Н.Леонтьевым, Б.М.Тепловым, Д.Н.Узнадзе и другими в дискуссиях о соотношении созревания и развития, обучения и развития ребенка. В 30-е гг. начинается психологическое исследование особенностей игры как ведущего вида деятельности для формирования психики и сознания ребенка (А.Н.Леонтьев, Д.Б.Эльконин и др.).

Интенсивное развертывание этих теорий и конкретных эмпирических исследований побуждает Рубинштейна к написанию нового, еще более глубокого и эмпирически фундированного в новом направлении варианта "Основ...". Вскоре после выхода в 1935 г. "Основ психологии" он приступает к созданию своего капитального труда "Основы общей психологии", в котором представил и обобщил почти все теоретические и эмпирические достижения советской психологии 30-х гг.

Одним из методологических стержней этого труда становится рассмотрение психики, сознания и личности в развитии. Здесь Рубинштейн существенно по-новому продолжает наметившуюся в советской психологии в 20-е гг. тенденцию считать проблему развития психики конституирующей в определении предмета психологии, а исследование развивающейся психики ребенка – одним из ведущих по своему значению и удельному весу (П.П.Блонский, М.Я.Басов, Л.С.Выготский и др.). В новом труде С.Л.Рубинштейн раскрывает в единстве исторический, антропогенетический, онтогенетический, филогенетический, функциональный аспекты развития психики и бытийно-биографический – развития личности. Система психологии разрабатывается и представляется им через иерархию все усложняющихся в деятельности психических процессов и образований.

Сама деятельность субъекта также рассматривается в процессе ее становления и совершенствования: на разных этапах усложнения жизненного пути деятельность принимает новые формы и перестраивается. Вот почему Рубинштейн, во-первых, возражает против сведения роли деятельности в психическом развитии только к тренировке, не создающей никаких новых структур, и показывает, что на разных уровнях развития психические процессы строятся различным образом, приобретают новые мотивы, новое качество и включаются в новый способ деятельности, используя старые психические образования лишь в преобразованном, снятом виде. Во-вторых, он противопоставляет свою концепцию всем попыткам понять психическое развитие как чистое созревание, при котором заложенные от природы задатки функционируют независимо от условий конкретной деятельности. Именно это отмечали в концепции Рубинштейна, подчеркивая ее деятельностно-генетический аспект, Б.Г.Ананьев, А.Р.Лурия и другие психологи в отзыве, данном по поводу представления "Основ общей психологии" (1940) на Государственную премию. 230

Аналогичную оценку получил этот труд и в коллективе Института психологии при МГУ: "С.Л.Рубинштейн впервые всесторонне и обоснованно представил психологию как относительно законченную научную систему в свете материалистической диалектики. В этом труде он по существу подвел итоги развитию советской психологии за 25 лет на общем фоне достижений мировой научной психологической мысли и наметил новые пути ее плодотворного развития на основе марксистско-ленинской методологии. Он поставил и дал на высоком теоретическом уровне решение целого ряда психологических проблем (психика и деятельность, взаимоотношение психического и физиологического, строение сознания и т.д.). Многие из числа поднятых им впервые проблем получили оригинальное решение, имевшее фундаментальное значение для дальнейшего развития философско-психологической мысли. Так, например, проблема строения сознания впервые в советской психологии раскрыта им в свете диалектического единства переживания и знания. Глубоко оригинальное решение им проблемы строения сознания стало реально возможно благодаря новому решению психофизической проблемы, данному Рубинштейном на широкой генетической основе. Это решение проблемы, исходя из взаимосвязи и взаимообусловленности строения и функции, дает новое объяснение генетических корней развития психики. С.Л.Рубинштейн дал решение основных вопросов теории психологического познания в свете марксистско-ленинской теории отражения. Профессор Рубинштейн разработал и свою методику психологического исследования – оригинальный вариант естественного эксперимента, реализующий в методике психологического исследования единство воздействия и познания". 231

Принцип единства сознания и деятельности, сформулированный Рубинштейном в статье "Проблемы психологии в трудах Карла Маркса" (1934), выступает в "Основах общей психологии" (1940) в конкретизированном и расчлененном виде. Данный принцип предполагает раскрытие этого единства в аспекте функционирования и развития сознания через деятельность. Здесь нужно подчеркнуть его совершенно особенное содержание соотносительно с обычным генетическим пониманием развития, принятым в психологии. В традиционном понимании развитие рассматривалось как прохождение некоторых последовательных, т.е. следующих во времени одна за другой, стадий, носящих необратимый характер. Детерминация этих стадий связывалась иногда с действием имманентных – лишь внутренних – условий; тогда развитие понималось как созревание. В других случаях, напротив, абсолютизировалась роль внешних условий, и тогда развитие сводилось к механистически понятой заданности извне – тренировке и т.д. Рубинштейн в своей классической формуле связи сознания и деятельности интерпретирует сущность развития через диалектику субъекта и объекта, а тем самым развитие сближается с функционированием: проявление сознания в деятельности есть одновременно (а не последовательно) развитие сознания через деятельность, его формирование.

В "Основах общей психологии" взаимодополняют друг друга оба аспекта (или значения) принципа развития: генетически последовательные стадии развития получают свою качественную определенность, выступают как новообразования в зависимости от оптимально – неоптимально происходящего функционирования структур, сложившихся на каждой стадии, в зависимости от способа взаимодействия с действительностью. Иными словами, качественное изменение строения психики, сознания, личности и т.д. на каждой последовательной стадии их развития, т.е. появление новообразований и, более того, возникновение нового способа функционирования, в свою очередь зависят не от имманентно складывающегося соотношения стадий, а от характера функционирования. Это и есть применительно к человеку проявление и формирование сознания в деятельности в зависимости от активности субъекта последней. То, что является лишь функционированием структур на уровне биологического мира, выступает как особое качество деятельности, активности на уровне человека. Однако чисто категориально в "Основах общей психологии" представлено единство структуры и функции, функционирования, которое позволяет проследить этот аспект развития в его специфике на уровне животных и человека. Резюмируя, можно сказать, что рубинштейновская концепция развития является не структурно-генетической, как большинство концепций развития в психологии, включая концепцию Ж.Пиаже, концепцию развития личности Ш.Бюлер и многие другие, а структурно-функционально-генетической, где генетическая последовательность определенных стадий и структур не имманентна, а зависит в свою очередь от типа взаимодействия или функционирования, а у человека – от характера деятельности.

Развивая вслед за А.Н.Северцовым и И.И.Шмальгаузеном принцип единства строения и функционирования, Рубинштейн раскрывает важное положение о том, что на разных генетических ступенях складывается соответственно различное соотношение между сторонами этого единства, так же как соотношение между сторонами этого единства существенно для смены генетически-последовательных стадий или структур. При рассмотрении филогенетической и онтогенетической эволюции Рубинштейн высказывает и разрабатывает две существенные и взаимосвязанные идеи. Первая указывает на взаимообусловливающий характер строения и функции: "не только функция зависит от строения, но и строение от функции". Вторая – на значение образа жизни для целостного процесса развития: "Прямо или косвенно образ жизни играет определяющую роль в развитии и строения, и функции в их единстве, причем влияние образа жизни на строение опосредовано функцией". Из этих идей в свою очередь вытекает методологическая критика стратегии сравнительного исследования, исходящего из примата строения, морфологии и т.д. и потому видящего свою задачу в сравнении разных этапов, стадий, срезов этого строения. Критика Рубинштейна была направлена против подмены генетического принципа сравнительным, 232 но она значима и для обоснования тех же принципов в психологии, отказа от структурно-сравнительного и утверждения функционально-(структурно)-генетического принципа. Эта критика связана прежде всего с качественно новым пониманием онтогенетического развития личности, а потому только на ее основе можно понять сущность лонгитюдного исследования, важность его стратегии. Изучение срезов, сравнение разных возрастов в их сложившихся фиксированных структурах не позволяют вскрыть их генезис, диалектику внешнего и внутреннего, функциональных возможностей структуры того или иного типа и этапа. Рубинштейн указывает на статичность подобных срезовых исследований, не вскрывающих закономерностей развития.

Что дает применение функционально-генетического принципа к решению задач построения системы психологии? Во-первых, он интегрирует оба этапа развития психики – у животных и человека. При этом функциональный аспект психики человека конкретизируется через деятельность. Не поведение (в бихевиористском смысле), а именно функционирование оказывается для Рубинштейна категорией, позволяющей раскрыть непрерывность двух качественно различных этапов развития психики (животных и человека). И это крайне важно для критики бихевиористской традиции в психологии, которая сумела даже павловское учение об условных рефлексах как несомненно функциональную концепцию подвести под поведенческую, сведя условные рефлексы к внешним проявлениям (в поведении). Во-вторых, функционально-генетический принцип позволяет через понимание развития как развития функции и структуры описать в единых категориях психофизиологическую характеристику психики, с одной стороны, и отражательно-деятельностную – с другой. Надо сказать, что вторая задача применения функционально-генетического принципа встала перед Рубинштейном позднее, в 50-е гг., когда так называемая Павловская сессия Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР (1950) потребовала от психологии отказа от специфики своего предмета, когда возникла опасность полной физиологизации психологии.

Психофизиологическая проблема анализируется в "Основах общей психологии" в категориях мозговых структур и их функций, что позволяет дать психофизиологическую конкретизацию принципа развития (как единого и для уровня отражательно-деятельностного функционирования психики). Вместе с тем, критикуя концепцию функциональной локализации (как одну из теорий соотношения структуры и функции), Рубинштейн развивает важнейшую идею о том, что в эволюционном ряду соотношение структуры и функции изменяется в пользу последней. "Чем филогенетически древнее какой-либо "механизм", тем строже его локализация", а чем дальше по филогенетической лестнице, тем более статическая локализация сменяется динамической и системной, т.е. в осуществлении одной и той же функции участвуют практически все крупные зоны коры. "Вопрос о функциональной локализации должен разрешаться по-разному для разных генетических ступеней – по одному для птиц, по-другому для кошек и собак и опять-таки по-иному для человека".

Непреходящая методологическая значимость данных положений может быть раскрыта в контексте последующих событий в истории психологии и физиологии, связанных с уже упоминавшейся Павловской сессией, которая привела к физиологизации психологии. Эта физиологизация проявилась в прямом переносе на человека положений И.П.Павлова об условных рефлексах животных, что в свою очередь вело к стиранию качественных граней между биологией человека и животных, а затем – как к своему следствию – к зачеркиванию специфики биологии человека. Этот пример подтверждает значимость положений Рубинштейна о методологическом учете специфичности соотношений структуры и функции на разных этапах развития, о качественной специфике этого соотношения у животных и человека.

Генетический принцип в вышеуказанном его понимании пронизывает все теоретические построения книги С.Л.Рубинштейна. Как уже отмечалось, сознание рассмотрено здесь во множестве генетических (в широком смысле слова) аспектов, тщательнейшим образом проанализирована предыстория его возникновения – круг проблем классической зоопсихологии, связанный со стадиальностью психики животных, принципами и критериями дифференциации стадий, которые были в центре дискуссий между западноевропейскими и отечественными психологами (В.Келер, В.А.Вагнер и др.). В каждой из глав, посвященных раскрытию сущности психических процессов (познавательных, эмоциональных, речевых, наконец, собственно личностных – волевых и т.д.), представлен раздел, посвященный генезису этого процесса или функции у ребенка. (Эти разделы были сокращены в третьем издании "Основ", но именно поэтому необходимо отметить их стратегически-методологическую роль в первом и втором и данном изданиях книга как реализацию принципа развития во всех аспектах, во всей конкретике психологических этапов развития.) Наиболее общее содержание методологического принципа развития и его наиболее глубокий смысл раскрывает тезис о потенциальности как о безусловной возможности развития человека "безотносительно к какому бы то ни было заранее установленному масштабу", как это формулирует К.Маркс. 233 Именно этим тезисом преодолевается всякое представление о конечности развития, свойственное теориям локализации и жесткости структур, в которых развитие реализуется. 234 Развитие – это линия на дифференциацию как усложнение структур, с одной стороны, и на генерализацию – с другой. Генерализация и дает возможность неограниченных гибких обобщенных связей между ними.

Каждый новый уровень развития, согласно Рубинштейну, открывает все более широкие возможности, а реализация этих возможностей в свою очередь формирует новые структуры – таков философско-методологический смысл соотношения структуры и функционирования. Рубинштейновская концепция развития раскрывает не только его стадиальность, но и иерархичность. Структуры высшего уровня видоизменяют способы функционирования низшего, совмещаются с ними, что создает сложнейшую феноменологическую картину, которую не мог объяснить, например, К.Бюлер, "вытягивая", по выражению Рубинштейна, реально надстраивающиеся друг над другом стадии развития в "одну прямую линию, разделенную на три строго ограниченных отрезка".

Разрабатывая идею иерархичности развития, Рубинштейн сумел раскрыть не только роль высших более сложных стадий развития по отношению к низшим, но и их качественное отличие. Развитие человека для Рубинштейна есть становление, включающее принцип саморазвития и самосовершенствования.

Единство функционального и генетического аспектов, как его понимал Рубинштейн, весьма актуально, поскольку и в современной психологии до сих пор распространены методологические принципы психологии, жестко разграничивающей функционирование и развитие. В этом случае деятельность человека начинает рассматриваться как нормативное (отвечающее заданным техническим условиям) функционирование. При всей правомерности подобного рассмотрения при определении конкретных профессиональных задач оно не может быть перенесено на понимание психологического аспекта деятельности, всегда предполагающего возможность и необходимость развития человека как субъекта.

Идея развития как становления совпадает с категорией субъекта, его саморазвития в результате активного изменения мира. Реализуя принцип развития в психологии познания и деятельности человека, Рубинштейн рассматривает стадиальность развития через понятия познания и поведения, вполне отвечающие общему генетическому подходу.

Формы поведения и познания, складывающиеся последовательно на разных стадиях как фиксированные и типичные для них, имеют разное внутреннее строение и определяют совокупность возможностей во взаимоотношении субъекта с миром. Именно несовпадение внутреннего строения этих форм с процессом реального взаимодействия с миром ведет к активизации функциональных возможностей субъекта, к поиску новых способов их соотношения (но не так, что внутреннее строение определяет функциональные возможности каждой из форм в отдельности). Рубинштейн раскрывает внутреннее строение и психики, и сознания, и личности, и ее деятельности, которым свойственны определенность, качественное отличие, устойчивость и одновременно способность к расширению способа функционирования и на этой основе к их перестройке. Единство форм или строений основано именно на их различии, а не тождестве, в чем и скрыт постоянный источник, бесконечная возможность их развития.

Такие стабильные формы, как характер и способности, Рубинштейн исследует на уровне личности. И характер, и способности, и воля рассматриваются не только в своих статических формах, но и в динамике, которая является конкретным выражением процессуальности развития. И для этих форм единство устойчивого и динамического раскрывается в генезисе. Устойчивость, определенность форм не есть их фиксированность. Устойчивость и стабильность проявляются в функционировании, которое содержит бесконечные возможности к изменчивости. Характер проявляется в деятельности, в поведении, но в нем же и формируется. Динамика формирования связана с возможностью возникновения в каждой новой ситуации нового способа поведения, который из отдельного поступка может затем превратиться в черту характера.

Таким образом, принцип развития во всей многогранности его понимания пронизывает весь труд Рубинштейна.

Принцип единства сознания и деятельности тоже выступает во множестве аспектов, выполняя как позитивные (методологические, теоретические, эмпирические), так и критические функции. Этот принцип задает систему расчленения и интеграции психологических проблем. Через него дается новое понимание предмета психологии и методологическое определение природы психического: психика как единство отражения и отношения, познания и переживания, гносеологического и онтологического. Через тот же принцип раскрывается принадлежность сознания действующему субъекту, который относится к миру благодаря наличию у него сознания. Определение отражательной природы психического стало общепризнанным. Однако квалификация психики как переживания, как определенного онтологического состояния не давалась ни до, ни после Рубинштейна. Существенность этого аспекта становится особенно очевидной в контексте последующего развития психологии: у некоторых авторов деятельность постепенно свелась к ее идеальным формам. Особенно ярко эта тенденция проявляется в философии и психологии, когда говорят о тождестве сознания и деятельности или, что то же, об общности их строения.

Рубинштейновское определение психики как единства отражения и отношения, знания и переживания, раскрывает соотношение в ней идеального и реального, объективного и субъективного, т.е. представляет психику в системе различных философско-методологических квалификаций. Определение сознания как предметного и как субъектного, т.е. как выражающего отношение личности к миру, трактовка сознания как высшего уровня организации психики, которому в отличие от других уровней присущи идеальность, "предметное значение, смысловое, семантическое содержание", понимание сознания как детерминированного одновременно общественным бытием индивида и общественным сознанием выявляют продуктивные противоречия его движения. Генезис и диалектика трех отношений субъекта – к миру, к другим и самому себе (эти отношения были выделены Рубинштейном как конституирующие еще в 1935 г. в "Основах психологии") – вскрывают основу самосознания и рефлексии сознания индивида. Наконец, соотнесение сознания с нижележащими уровнями психики позволяет понять его роль как их регулятора, а также как регулятора целостной деятельности субъекта в его соотношении с миром.

Это положение о регуляторной функции сознания также является отличительным признаком концепции Рубинштейна. Сознание может выступать как регулятор деятельности только в силу его нетождественности последней, в силу своей особой модальности: в сознании представлена вся объективная действительность (во всяком случае свойственная сознанию идеальность позволяет индивиду руководствоваться всем, что отдалено во времени и пространстве, что составляет не лежащую на поверхности сущность бытия). Именно потому, что в сознании дано все существующее в мире, все отдаленное во времени и пространстве, все, с чем человек никогда не вступал и не сможет вступить в непосредственный контакт, личность не замкнута в узком мире своего "я" и оказывается способной выходить бесконечно далеко за пределы этого "я". Она может задавать свою систему координат относительно значимого для нее в этом мире и тем самым регулировать свои действия и реализовать переживания. Идея о регуляторной роли сознания восходит к марксистскому философскому пониманию его активности, с одной стороны, а с другой – к естественно-научным представлениям о регуляторной роли психики. Однако последнюю зависимость как принципиальную непрерывную линию отечественной психологии Рубинштейн начал детально обосновывать уже после выхода в свет второго издания "Основ общей психологии", т.е. с середины 40-х гг.

Вначале – через принцип единства сознания и деятельности – Рубинштейн ищет подход к объективному изучению личности, к тому, через что и как она проявляется в деятельности. Этот подход был реализован в цикле исследований проблем воспитания ребенка С.Л.Рубинштейном и его сотрудниками еще в 30-е гг. в Ленинграде. Почти одновременно им намечается другое направление исследований – путь активного формирования личности и ее сознания через деятельность. Прослеживая связь сознания и деятельности, Рубинштейн показывает, что сознание есть такой высший психический процесс, который связан с регуляцией личностью складывающихся в деятельности отношений. Сознание не просто высшее личностное образование, оно осуществляет три взаимосвязанные функции: регуляцию психических процессов, регуляцию отношений и регуляцию деятельности субъекта. Сознание, таким образом, высшая способность действующего субъекта. Сознание выводит его в мир, а не замыкает в себе, поскольку его цели детерминированы не только им самим, но и обществом. Детерминация субъектом своей деятельности складывается и в особом процессе – жизненном пути личности.

Принципиальным для Рубинштейна является вопрос о соотношении сознания и самосознания: не сознание развивается из самосознания, личностного "я", а самосознание возникает в ходе развития сознания личности, по мере того как она становится самостоятельно действующим субъектом. Этапы самосознания Рубинштейн рассматривает как этапы обособления, выделения субъекта из непосредственных связей и отношений с окружающим миром и овладения этими связями. Согласно Рубинштейну, сознание и самосознание – это построение личностью через свои действия отношений с миром и одновременно выражение своего отношения к миру посредством тех же действий. Из такого понимания соотношения сознания и самосознания С.Л.Рубинштейном развивается его концепция поступка: "При этом человек осознает свою самостоятельность, свое выделение в качестве самостоятельного субъекта из окружения лишь через свои отношения с окружающими людьми, и он приходит к самосознанию, к познанию собственного "я" через познание других людей". Самосознание в таком смысле есть не столько рефлексия своего "я" сколько осознание своего способа жизни, своих отношений с миром и людьми.

На пересечении всех приведенных определений сознания – гносеологического, социально-исторического, антропогенетического, собственно психологического, социально-психологического (соотношение индивидуального и коллективного сознания), наконец, ценностно-нравственного – и возникает его объемная интегральная характеристика. Она образуется именно при генетическом рассмотрении. Только рассмотрение сознания в развитии позволяет соотнести, различив исторический (антропогенетический) и онтогенетический процессы развития сознания, показать единство и специфику индивидуального и общественного сознаний, определить сознание как этап развития личности ребенка, затем – как этап жизненного пути и нового качества в становлении личности, как способ и новое качество жизни и соотнесения себя с действительностью. Этап сознательного отношения к жизни есть новое качество самого сознания, возникающее в связи с новым способом жизни личности. Личность становится субъектом жизни не потому, что она обладает сознанием, характером, способностями, а потому и в той мере, в какой она использует свой интеллект, свои способности для решения жизненных задач, подчиняет свои низшие потребности высшим, строит свою стратегию жизни.

Глубоко раскрыт С.Л.Рубинштейном генезис коммуникативных функций сознания, проявляющихся в речи и осуществляющихся в ней: "Благодаря речи сознание одного человека становится данностью для другого". Речь является формой существования мысли и выражением отношения, т.е. в функциях речи также прослеживается единство знания и отношения. Чрезвычайно важным является, по Рубинштейну, генезис тех функций речи, которые связаны с потребностью ребенка понимать и со стремлением быть понятым другим. Его анализ этой потребности, сопровождающийся убедительной критикой Ж.Пиаже, отчасти близок бахтинской идее диалога. Однако принципиальная особенность позиции Рубинштейна состоит в том, что в отличие от М.М.Бахтина, настаивавшего вслед за родоначальником герменевтики Ф.Шлейермахером на значимости интерсубъективности, "сократической беседы", Рубинштейн исследует интрасубъективный аспект этой потребности.

Генетически-динамический аспект сознания получает наиболее конкретное воплощение при рассмотрении С.Л.Рубинштейном эмоций и воли. Именно в них сознание предстает как переживание и отношение. Когда потребность из слепого влечения становится осознанным и предметным желанием, направленным на определенный объект, человек знает, чего он хочет, и может на этой основе организовать свое действие. В генезисе обращения потребностей, переключении их детерминации с внутренних на внешние факторы концепция Рубинштейна сближается с концепцией объективации Д.Н.Узнадзе.

Таким образом, раскрытие генезиса и структуры сознания как единства познания и переживания, как регулятора деятельности человека дало возможность представить разные качества психического – познавательные процессы в их единстве с переживанием (эмоции) и осуществлением отношений к миру (воля), а отношения к миру понять как регуляторы деятельности в ее психологической и собственно объективной общественной структуре и все эти многокачественные особенности психического рассмотреть как процессы и свойства личности в ее сознательном и деятельном отношении к миру.

Рубинштейновское понимание сознания тем самым дало и новое понимание предмета психологии, и новую структуру психологического знания. Принципы единства сознания, деятельности и личности легли в основу построения психологии как системы.

* * *

Первопроходческая роль С.Л.Рубинштейна в систематической и глубокой разработке (начиная с 1922 г.) деятельностного принципа в психологической науке должна быть специально подчеркнута, поскольку на протяжении последних 20-25 лет этот его вклад в психологию или умаляется, или замалчивается; в ряде энциклопедических справочников об этом не говорится ни слова. 235 Между тем в нашей стране и за рубежом получают все более широкое распространение многие достижения в разработке деятельностного подхода, хотя нередко и без упоминания авторства или соавторства С.Л.Рубинштейна. Как ни странно, но именно так получилось, например, с хорошо известной философско-психологической схемой анализа деятельности по ее главным компонентам (цели, мотивы, действия, операции и т.д.). В своей основе эта схема была разработана С.Л.Рубинштейном и А.Н.Леонтьевым в 30-40-е гг. Сейчас она очень широко применяется и совершенствуется (иногда критикуется) отечественными и зарубежными психологами, философами, социологами.

Вышеуказанную схему анализа деятельности Рубинштейн начал разрабатывать в своей программной статье "Проблемы психологии в трудах К.Маркса" (1934) и в последующих монографиях. Так, в монографии "Основы психологии" (1935) Рубинштейном были систематизированы первые достижения в реализации деятельностного принципа. Прежде всего в самой деятельности субъекта им были выявлены ее психологически существенные компоненты и конкретные взаимосвязи между ними. Таковы, в частности, действие (в отличие от реакции и движения), операция и поступок в их соотношении с целью, мотивом и условиями деятельности субъекта. (В 1935 г. действие и операция часто отождествлялись Рубинштейном.)

В отличие от реакции действие – это акт деятельности, который направлен не на раздражитель, а на объект. Отношение к объекту выступает для субъекта именно как отношение, хотя бы отчасти осознанное и потому специфическим образом регулирующее всю деятельность. "Сознательное действие отличается от несознательного в самом своем объективном обнаружении: его структура иная и иное его отношение к ситуации, в которой оно совершается; оно иначе протекает". 236

Действие отлично не только от реакции, но и от поступка, что определяется прежде всего иным выражением отношений субъекта. Действие становится поступком в той мере, в какой оно регулируется более или менее осознаваемыми жизненными отношениями, что, в частности, определяется степенью сформированности самосознания.

Таким образом, единство сознания и деятельности конкретно проявляется в том, что различные уровни и типы сознания, вообще психики раскрываются через соответственно различные виды деятельности и поведения: движение – действие – поступок. Сам факт хотя бы частичного осознания человеком своей деятельности – ее условий и целей – изменяет ее характер и течение.

Систему своих идей Рубинштейн более детально разработал в первом (1940) издании "Основ общей психологии". Здесь уже более конкретно раскрывается диалектика деятельности, действий и операций в их отношениях прежде всего к целям и мотивам. Цели и мотивы характеризуют и деятельность в целом и систему входящих в нее действий, но характеризуют по-разному.

Единство деятельности выступает в первую очередь как единство целей ее субъекта и тех его мотивов, которые к ней побуждают. Мотивы и цели деятельности в отличие от таковых для отдельных действий обычно носят интегрированный характер, выражая общую направленность личности. Это исходные мотивы и конечные цели. На различных этапах они порождают разные частные мотивы и цели, характеризующие те или иные действия.

Мотив человеческих действий может быть связан с их целью, поскольку мотивом является побуждение или стремление ее достигнуть. Но мотив может отделиться от цели и переместиться 1) на саму деятельность (как бывает в игре) и 2) на один из результатов деятельности. Во втором случае побочный результат действий становится их целью.

Итак, в 1935-1940 гг. Рубинштейн уже выделяет внутри деятельности разноплановые компоненты: движение – действие – операция – поступок в их взаимосвязях с целями, мотивами и условиями деятельности. В центре этих разноуровневых компонентов находится действие. Именно оно и является, по мнению Рубинштейна, исходной "клеточкой, единицей" психологии.

Продолжая во втором (1946) издании "Основ общей психологии" психологический анализ деятельности и ее компонентов, С.Л.Рубинштейн, в частности, пишет: "Поскольку в различных условиях цель должна и может быть достигнута различными способами (операциями) или путями (методами), действие превращается в разрешение задачи" и здесь же делает сноску: "Вопросы строения действия специально изучаются А.Н.Леонтьевым".

В 40-е гг. и позднее А.Н.Леонтьев опубликовал ряд статей 237 и книг, в которых была представлена его точка зрения на соотношение деятельности – действия – операции в связи с мотивом – целью – условиями. Это прежде всего его "Очерк развития психики" (1947), "Проблемы развития психики" (1959), "Деятельность, сознание, личность" (1975). По его мнению, "в общем потоке деятельности, который образует человеческую жизнь в ее высших, опосредованных психическим отражением проявлениях, анализ выделяет, во-первых, отдельные (особенные) деятельности – по критерию побуждающих их мотивов. Далее выделяются действия – процессы, подчиняющиеся сознательным целям. Наконец, это операции, которые непосредственно зависят от условий достижения конкретной цели". 238

В данной схеме понятие деятельности жестко соотносится с понятием мотива, а понятие действия – с понятием цели. На наш взгляд, более перспективной выглядит не столь жесткая схема, согласно которой и с деятельностью, и с действиями связаны и мотивы, и цели, но в первом случае они более общие, а во втором – более частные. Впрочем, иногда и сам Леонтьев расчленяет цели на общие и частные и только вторые непосредственно соотносит с действиями. 239 Тем самым в этом пункте намечается определенное сближение позиций Рубинштейна и Леонтьева. Вместе с тем между ними сохраняются и существенные различия, прежде всего в трактовке субъекта и его мотивов. 240 Кроме того, как мы уже видели, Рубинштейн все время подчеркивает принципиально важную роль поступка, когда, с его точки зрения, деятельность "становится поведением" в нравственном (но, конечно, не бихевиористском) смысле этого слова.

В целом описанная общая схема соотнесения деятельности, действий, операций в их связях с мотивами, целями и условиями является важным этапом в развитии советской психологии. Не случайно она до сих пор широко используется. Вместе с тем разработанная С.Л.Рубинштейном и А.Н.Леонтьевым схема нередко рассматривается как чуть ли не самое главное достижение советской психологии в решении проблематики деятельности. На наш взгляд, это, конечно, не так. В указанной проблематике наиболее существенным для психологии является вовсе не эта общая схема (которую вообще не следует канонизировать), а раскрытие через Марксову категорию деятельности неразрывной связи человека с миром и понимание психического как изначально включенного в эту фундаментальную взаимосвязь.

В отличие от деятельности и вне связи с ней действия, операции, мотивы, цели и т.д. давно стали предметом исследования психологов многих стран. Например, К.Левин и его школа многое сделали для изучения действий и мотивов, а Ж.Пиаже и его ученики – для изучения операций и действий. Но только в советской психологии, развивавшейся на основе диалектико-материалистической философии, была особенно глубоко проанализирована связь человека и его психики с миром. Наиболее важными критериями такого анализа стали взятые у К.Маркса категории объекта, деятельности, общения и т.д. И именно в данном отношении (прежде всего в разработке проблематики деятельности) советская психология имеет определенные методологические преимущества, например, перед тем же Ж.Пиаже, который не смог избежать некоторого крена в сторону операционализма. 241

Во всех разработках проблемы деятельности и других проблем С.Л.Рубинштейн выступает не только как автор, соавтор и руководитель, но и как один из организаторов психологической науки в СССР. Он прежде всего стремился и умел налаживать творческие деловые контакты и тесное сотрудничество с психологами страны даже в тех случаях, когда они придерживались существенно иных точек зрения. Вот, например, как писал об этом М.Г.Ярошевский применительно к ленинградскому периоду научного творчества Рубинштейна: "Имелись широкие возможности для неформального общения. К Рубинштейну в его двухкомнатную квартиру на Садовой приходили делиться своими замыслами Выготский и Леонтьев, Ананьев и Рогинский. Приезжали на его кафедру Лурия, Занков, Кравков и другие. Превосходно информированный о положении в психологии – отечественной и мировой, Рубинштейн поддерживал тесные контакты с теми, кто работал на переднем крае науки". 242

Во многом не разделяя позиций Л.С.Выготского (см. об этом дальше), Рубинштейн тем не менее пригласил его читать лекции по психологии студентам Ленинградского пединститута им. М.И.Герцена. Он согласился также в ответ на просьбу Выготского выступить в 1933 г. официальным оппонентом на защите диссертации Ж.И.Шиф – ученицы Выготского, изучавшей развитие научных понятий у школьников. (Со слов Ж.И.Шиф известно, что после защиты она довольно долго переписывалась с Рубинштейном, желая подробнее узнать, в чем суть его критического отношения к теории Выготского. Она предполагала, что письма Рубинштейна к ней могли сохраниться в той части ее архива, которая находится в Институте дефектологии АПН СССР.)

Особенно плодотворными были творческие связи и контакты Рубинштейна с его союзниками и отчасти единомышленниками по дальнейшей разработке деятельностного подхода – с Б.Г.Ананьевым, А.Н.Леонтьевым, А.А.Смирновым, Б.М.Тепловым и др. Несмотря на существенные различия между ними в трактовке деятельности, эти психологи во многом сообща развивали и пропагандировали деятельностный подход, в оппозиции к которому тогда находились многие другие, в том числе ведущие советские психологи (например, К.Н.Корнилов, Н.Ф.Добрынин, П.А.Шеварев и другие бывшие ученики Г.И.Челпанова – основателя первого в России института психологии).

Рубинштейн пригласил к себе на кафедру психологии пединститута им. А.И.Герцена А.Н.Леонтьева для чтения лекций студентам. На той же кафедре он организовал защиту докторских диссертаций Б.М.Теплова и А.Н.Леонтьева и выступил в качестве одного из официальных оппонентов. Такую линию на сотрудничество между разными научными школами и направлениями Рубинштейн продолжал и после своего переезда из Ленинграда в Москву осенью 1942 г.

Когда началась Великая Отечественная война против гитлеровской Германии, Рубинштейн остался в осажденном Ленинграде, потому что считал своим гражданским долгом в качестве проректора организовать работу педагогического института в суровых условиях блокады. В первую, самую тяжелую блокадную зиму (1941/42 гг.) он работал над вторым изданием своих "Основ общей психологии", существенно дополняя, развивая и улучшая их первый вариант 1940 г.

Весной 1942 г. первое издание его "Основ общей психологии" было удостоено Государственной премии по представлению ряда психологов, а также выдающихся ученых В.И.Вернадского и А.А.Ухтомского, издавна и глубоко интересовавшихся проблемами психологии, философии и методологии, внесших свой оригинальный вклад в развитие этих наук и высоко оценивших философско-психологический труд С.Л.Рубинштейна.

Осенью 1942 г. Рубинштейн был переведен в Москву, где возглавил Институт психологии и создал кафедру и отделение психологии в Московском государственном университете. (В 1966 г. на базе этого отделения А.Н.Леонтьев организовал факультет психологии МГУ.) Сюда в 1943-1944 гг. Рубинштейн пригласил на работу не только своих ленинградских учеников – М.Г.Ярошевского, А.Г.Комм и др., но и сотрудников А.Н.Леонтьева – П.Я.Гальперина и А.В.Запорожца, по-прежнему успешно координируя коллективную творческую работу многих психологов из разных учреждений и научных школ.

В 1943 г. Рубинштейн избирается членом-корреспондентом АН СССР и становится в ней первым представителем психологической науки. По его инициативе и под его руководством создается в 1945 г. в Институте философии АН СССР сектор психологии – первая психологическая лаборатория в Академии наук СССР. В том же 1945 г. он избирается академиком Академии педагогических наук РСФСР. Все это результат большого и заслуженного признания его "Основ общей психологии" (1940).

Особенно широкие перспективы для его новых творческих достижений открылись весной 1945 г., после победы над фашистской Германией. В 1946 г., когда вышло второе, существенно доработанное и расширенное издание "Основ общей психологии", С.Л.Рубинштейн уже правил верстку своей новой книги – "Философские корни психологии". Эта книга по философской глубине намного превосходила "Основы..." и знаменовала принципиально новый этап в дальнейшей разработке деятельностного подхода. Она должна была выйти в свет в издательстве Академии наук СССР и, казалось, ничто этому не могло помешать. Тем не менее набор был рассыпан, и это было лишь начало грозы, разразившейся в 1947 г., когда С.Л.Рубинштейн был обвинен в космополитизме, т.е. "преклонении перед иностранщиной", в недооценке отечественной науки и т.д. В течение 1948-1949 гг. его сняли со всех постов; воистину "большие деревья притягивают молнию".

Началась серия "проработок", обсуждений, точнее, осуждений "Основ общей психологии" (в Институте философии АН СССР, в Институте психологии Академии педагогических наук РСФСР и т.д., на страницах газет и журналов "Вопросы философии", "Советская педагогика" и т.д.). При первом обсуждении, проходившем в Институте философии с 26 марта по 4 апреля 1947 г., Рубинштейну и тем немногим, кто его поддерживал, удалось как-то "отбиться". Отчасти помогло заключительное слово Б.М.Теплова. Однако все последующие "проработки" ознаменовали полный разгром психологами и философами "Основ общей психологии" и представленного в них деятельностного подхода. Одним из итогов таких "обсуждений" стала разгромная рецензия на оба издания "Основ общей психологии", написанная П.И.Плотниковым и опубликованная в журнале "Советская педагогика" в 1949 г. (почти накануне 60-летия Рубинштейна). Рецензия заканчивалась следующими, прямо-таки зловещими словами: "Книга С.Л.Рубинштейна оскорбляет русскую и советскую науку в целом, психологию в частности и отражает "специализированное преломление" его лакейской сущности. Чем скорее мы очистим советскую психологию от безродных космополитов, тем скорее мы откроем путь для ее плодотворного развития". 243

Столь же незаслуженным гонениям был подвергнут и другой лауреат Государственной премии – психофизиолог Н.А.Бернштейн. После Павловской сессии (1950) жертвами гонений стали физиологи Л.А.Орбели, П.К.Анохин и многие другие ученые. (Все они, как и Рубинштейн, были постепенно восстановлены в правах лишь после смерти И.В.Сталина.)

В эти тяжелейшие и чреватые страшными последствиями годы (1948-1953) Рубинштейн продолжает разрабатывать деятельностный подход. Из неопубликованной, но сохранившейся в верстке монографии "Философские корни психологии" вырос новый философско-психологический труд "Бытие и сознание", который удалось опубликовать лишь в 1957 г.

Особенно сильные изменения философско-психологическая концепция С.Л.Рубинштейна претерпела в трактовке человека и теории деятельности (прежде всего в понимании мышления как деятельности). В основе эволюции его взглядов лежит систематически разрабатываемый Рубинштейном философский принцип детерминизма: внешние причины действуют только через внутренние условия. Разработку данного принципа он начал в 1948-1949 гг., но по вышеописанным причинам смог начать публикацию полученных результатов лишь в 1955 г. 244 Эту трактовку детерминации Рубинштейн применил к взаимодействию субъекта с объектом, существенно уточнив понимание последнего.

Преобразование человеком (в ходе деятельности) окружающего мира и самого себя Рубинштейн анализирует на основе предложенного им различия категорий "бытие" и "объект: бытие независимо от субъекта, но в качестве объекта оно всегда соотносительно с ним. Вещи, существующие независимо от субъекта, становятся объектами по мере того, как субъект начинает относиться к ним, т.е. в ходе познания и действия они становятся вещами для субъекта. 245

По Рубинштейну, деятельность определяется своим объектом, но не прямо, а лишь опосредованно, через ее внутренние специфические закономерности (через ее цели, мотивы и т.д.), т.е. по принципу "внешнее через внутреннее" (такова альтернатива, в частности, бихевиористской схеме "стимул-реакция"). Например, в экспериментах, проведенных учениками Рубинштейна, было показано, что внешняя причина (подсказка экспериментатора) помогает испытуемому решать мыслительную задачу лишь в меру сформированности внутренних условий его мышления, т.е. в зависимости от того, насколько он самостоятельно продвинулся вперед в анализе решаемой задачи. Если это продвижение незначительно, испытуемый не сможет адекватно использовать помощь извне. Так отчетливо проявляется активная роль внутренних условий, опосредствующих все внешние воздействия и тем самым определяющих, какие из внешних причин участвуют в едином процессе детерминации жизни субъекта. Иначе говоря, эффект внешних причин, действующих только через внутренние условия, существенно зависит от последних (что обычно недостаточно учитывается теми, кто анализирует рубинштейновский принцип детерминизма). В процессе развития – особенно филогенетического и онтогенетического – возрастает удельный вес внутренних условий, преломляющих все внешние воздействия. С этих позиций Рубинштейн дает глубокое и оригинальное решение проблемы свободы (и необходимости). 246

При объяснении любых психических явлений личность выступает, по Рубинштейну, как целостная система внутренних условий, через которые преломляются все внешние воздействия (педагогические и т.д.). Внутренние условия формируются в зависимости от предшествующих внешних воздействий. Следовательно, преломление внешнего через внутреннее означает опосредование внешних воздействий всей историей развития личности. Тем самым детерминизм включает в себя историзм, но отнюдь не сводится к нему. Эта история содержит в себе и процесс эволюции живых существ, и собственно историю человечества, и личную историю развития данного человека. И потому в психологии личности есть компоненты разной степени общности и устойчивости, например общие для всех людей и исторически неизменные свойства зрения, обусловленные распространением солнечных лучей на земле, и, напротив, психические свойства, существенно изменяющиеся на разных этапах социально-экономического развития (мотивация и др.). Поэтому свойства личности содержат и общее, и особенное, и единичное. Личность тем значительнее, чем больше в индивидуальном преломлении в ней представлено всеобщее.

С таких позиций Рубинштейн разработал свое понимание предмета социальной и исторической психологии. Если общая психология изучает общечеловеческие психические свойства людей, то социальная психология исследует типологические черты психики, свойственные человеку как представителю определенного общественного строя, класса, нации и т.д., а историческая психология – развитие психики людей того поколения, на время жизни которого приходятся качественные преобразования общества. Однако в любом случае психология изучает психику людей только в ходе их индивидуального онтогенетического развития и постольку, поскольку удается раскрыть прежде всего психическое как процесс, изначально включенный в непрерывное взаимодействие человека с миром, т.е. в деятельность, общение и т.д. 247

По Рубинштейну, процесс есть основной способ существования психического. Другие способы его существования – это психические свойства (мотивы, способности и т.д.), состояния (эмоциональные и др.) и продукты, результаты психического как процесса (образы, понятия и т.д.). Например, мышление выступает не только как деятельность субъекта со стороны его целей, мотивов, действий, операций и т.д., но и как процесс в единстве познавательных и аффективных компонентов (психический процесс анализа, синтеза и обобщения, с помощью которых человек ставит и решает задачи). Процесс мышления (в отличие от мышления как деятельности) обеспечивает максимально оперативный контакт субъекта с познаваемым объектом. Изучая людей в их деятельности и общении, психология выделяет их собственно психологический аспект, т.е. прежде всего основной уровень регуляции всей жизни – психическое как процесс. Основной характеристикой психического как процесса является не просто его временная развертка, динамика, а способ детерминации: не изначальная априорная заданность, направленность течения процесса, а складывающаяся, определяемая субъектом по ходу самого осуществления процесса. В таком понимании психического проявляется онтологический подход Рубинштейна, им была выявлена экзистенциальность психического.

В ходе своей деятельности люди создают материальные и идеальные продукты (промышленные изделия, знания, понятия, произведения искусства, обычаи, нравы и т.д.). В этих четко фиксируемых продуктах проявляется уровень психического развития создавших их людей – их способности, навыки, умения и т.д. Таков психологический аспект указанных продуктов, характеризующий результаты психического процесса, который участвует в регуляции всей деятельности субъекта. Психология и изучает "внутри" деятельности людей прежде всего психическое как процесс в соотношении с его результатами (например, мыслительный процесс анализа, синтеза и обобщения в соотношении с формирующимся понятием), но не эти результаты сами по себе (вне связи с психическим процессом). Когда последние выступают вне такой связи, они выпадают из предмета психологии и изучаются другими науками. Например, понятия – без учета их отношения к психическому как процессу – входят в предмет логики, но не психологии. "Через свои продукты мышление переходит из собственно психологической сферы в сферу других наук – логики, математики, физики и т.д. Поэтому сделать образования, в частности понятия, исходными в изучении мышления – значит подвергнуть себя опасности утерять предмет собственно психологического исследования". 248

Таким образом, уже после завершения "Основ общей психологии", начиная с середины 40-х гг. (с неопубликованной книги "Философские корни психологии"), Рубинштейн систематически и все более глубоко дифференцирует в психике два ее существенных компонента – психическое как процесс и как результат. При этом он использует и развивает все рациональное, что было внесено в разработку данной проблемы, с одной стороны, И.М.Сеченовым, а с другой – гештальтистами, одновременно критикуя основные недостатки их теорий.

Если в своей книге он рассматривает оба компонента психики как более или менее равноценные для психологической науки, то во всех последующих монографиях он подчеркивает особую и преимущественную значимость для нее именно психического – как процесса, формирующегося в ходе непрерывного взаимодействия человека с миром и животного с окружающей средой. У людей такое взаимодействие выступает в очень разных формах: деятельность, поведение, созерцание и т.д. Психическое как процесс участвует в их регуляции, т.е. существует в составе деятельности, поведения и т.д.

С этих позиций в последние 15 лет своей жизни С.Л.Рубинштейн теоретически и экспериментально разрабатывает вместе со своими учениками концепцию психического как процесса, являющуюся новым этапом в развитии и применении к психологии методологического принципа субъекта деятельности (точнее можно было бы сказать, субъектно-деятельностного подхода). В философии он в это время создает оригинальную концепцию человека, представленную в его рукописи "Человек и мир", посмертно, но с купюрами, опубликованную в однотомнике его работ "Проблемы общей психологии" (1973, 1976).

Теория психического как процесса разрабатывалась главным образом на материале психологии мышления. Поэтому специфику данной теории можно выявить особенно четко путем сопоставления главы о мышлении в "Основах общей психологии" с монографией Рубинштейна "О мышлении и путях его исследования", раскрывающей преимущественно процессуальный аспект человеческого мышления. В "Основах..." 1946 г. мышление выступает главным образом как деятельность субъекта. Иначе говоря, Рубинштейн раскрывает здесь мотивационные и некоторые другие личностные характеристики мышления как деятельности в ее основных компонентах (цели, мотивы, интеллектуальные операции и действия и т.д.). А в книге 1958 г. мышление рассматривается уже не только как деятельность субъекта (т.е. со стороны целей, мотивов, операций и т.д.), но и как его регулятор, как психический познавательно-аффективный процесс (анализа, синтеза и обобщения познаваемого объекта).

Термин "процесс" в очень широком смысле постоянно используется в психологии (например, в "Основах..." 1946 г.) и во многих других науках. Но в трудах Рубинштейна последних лет его жизни данный термин применяется в строго определенном значении. В "Основах..." 1946 г., в главе о мышлении, есть раздел "Психологическая природа мыслительного процесса", в котором под процессом понимается очень многое: действие, акт деятельности, динамика, операция и т.д. Особенно важными кажутся следующие положения: "Весь процесс мышления в целом представляется сознательно регулируемой операцией"; "Эта сознательная целенаправленность существенно характеризует мыслительный процесс... Он совершается как система сознательно регулируемых интеллектуальных операций" и т.д. Легко видеть, что мыслительный процесс по существу отождествляется здесь с интеллектуальной операцией или системой операций, регулируемых на уровне рефлексии. Это и есть один из компонентов личностного (прежде всего деятельного) аспекта мышления. Иначе говоря, мышление исследуется в "Основах" 1946 г. главным образом лишь в качестве деятельности, но не процесса (в узком смысле слова).

Переход к изучению мышления как процесса был необходим для более глубокого раскрытия именно психологического аспекта деятельности и ее субъекта. Субъект, его деятельность и ее компоненты (цель, мотивы, действия, операции и т.д.) исследуются не только психологией, но в первую очередь философией, социологией, этикой и др. И потому разработанная С.Л.Рубинштейном и А.Н.Леонтьевым схема анализа деятельности по этим компонентам необходима, но недостаточна для психологической науки.

Например, с точки зрения теории психического как процесса, действия и операции всегда являются уже относительно сформированными применительно к определенным, т.е. ограниченным, условиям деятельности. В этом смысле они недостаточно пластичны и лабильны, что и обнаруживается в новой, изменившейся ситуации, когда они становятся не вполне адекватными. В отличие от действий и операций психическое как процесс предельно лабильно и пластично. По ходу мыслительного процесса человек все более точно раскрывает конкретные, постоянно изменяющиеся, все время в чем-то новые условия своей деятельности, общения и т.д., в меру этого формируя новые и изменяя прежние способы действия. Следовательно, мышление как процесс является первичным и наиболее гибким по отношению к действиям и операциям, которые в качестве вторичных и менее гибких компонентов возникают и развиваются в ходе этого процесса как его необходимые формы. 249

Особенно важно отметить также, что процесс мышления, восприятия и т.д. протекает преимущественно неосознанно (это обстоятельство недостаточно учитывалось в "Основах..." 1946 г., поскольку в них акцент делался на сознательной регуляции операции). Но мышление как деятельность – на личностном уровне – регулируется субъектом в значительной степени осознанно с помощью рефлексии. Рубинштейн в 1958 г. специально подчеркивает различие и взаимосвязь между обоими этими аспектами мышления: "Ясно, что процесс и деятельность никак не могут противопоставляться друг другу. Процесс – при осознании его цели – непрерывно переходит в деятельность мышления". 250

Таким образом, изучение процессуального аспекта психики означает более глубокое психологическое исследование субъекта и его деятельности. Без раскрытия психического как процесса невозможно понять возникновение и формирование таких компонентов деятельности, как цели, операции и т.д., и вообще психологическую специфику соотношения между ними. Иначе говоря, взаимодействие человека с миром изучается не только на уровне деятельности, но и "внутри" нее, на уровне психического как процесса. Это одна из линий соотнесения "Основ..." 1946 г. с последующими трудами Рубинштейна.

* * *

Во всех своих психологических исследованиях Рубинштейн выступает прежде всего как методолог и теоретик, последовательно и органично объединяющий в целостной системе теорию психологии, ее историю и эксперимент. Именно так он строил свою концепцию и, подвергая критическому разбору другие концепции, выделял в них прежде всего теоретическое ядро. Именно так он рассматривал теории гештальтистов, В.М.Бехтерева, П.П.Блонского, Л.С.Выготского и многих других. Весьма критически анализируя, например, рефлексологическую теорию позднего Бехтерева, он вместе с тем высоко оценивал некоторые его экспериментальные работы.

В особом разборе нуждается, как нам кажется, вопрос об отношении С.Л.Рубинштейна к культурно-исторической теории Выготского. Со слов Рубинштейна и ученицы Выготского Ж.И.Шиф нам известно, что в начале 30-х гг. в своих беседах с Л.С.Выготским С.Л.Рубинштейн в целом не согласился с основными положениями его теории, хотя поддержал ряд его идей и находок по многим частным проблемам. Свое мнение об этой теории он изложил потом в своих "Основах..." 1935, 1940 и 1946 гг. и совсем кратко в книге "Принципы и пути развития психологии" (1959). Наиболее подробно его позиция представлена в "Основах..." 1940 г., где по количеству ссылок Выготский занимает первое место среди советских психологов.

Основной недостаток культурно-исторической теории Рубинштейн справедливо усматривает в дуалистическом противопоставлении культурного развития ребенка его натуральному развитию. Однако он тут же специально подчеркивает: "Критикуя эти теоретические установки Выготского, надо вместе с тем отметить, что Выготский и его сотрудники имеют определенные заслуги в плане развития ребенка". 251 Такое признание заслуг Выготского сделано, несмотря на то что после известного постановления (1936 г.) ЦК ВКП(б) "О педологических извращениях в системе наркомпросов" все психологи, связанные с педологией (например, П.П.Блонский и Л.С.Выготский), были подвергнуты разгромной критике и их книги были изъяты из библиотек (тем не менее в сводную библиографию своих "Основ..." Рубинштейн включает некоторые работы обоих авторов).

Однако в целом Рубинштейн с момента возникновения культурно-исторической теории не разделял ее главных идей. По его мнению, ее основной недостаток состоит в следующем: "Слово-знак превращается в демиурга мышления. Мышление оказывается не столько отражением бытия, возникающим в единстве с речью на основе общественной практики, сколько производной функцией словесного знака". 252 Здесь Рубинштейн правильно отмечает главное различие между теориями Выготского и своей. В первом случае слово-знак является ведущей движущей силой психического развития ребенка. Во втором человек и его психика формируются и проявляются в деятельности (изначально практической), на основе которой ребенок овладевает речью, оказывающей затем обратное воздействие на все психическое развитие. 253 Иначе говоря, это и есть различие между недеятельностным (знакоцентристским) подходом Выготского и деятельностным подходом Рубинштейна (в "Основах..." 1946 г. Рубинштейн не воспроизвел своих главных возражений против культурно-исторической теории).

Многие другие психологи примерно так же оценивали в то время (и позже) теорию Выготского. Например, в обобщающей статье "Психология" А.Р.Лурия и А.Н.Леонтьев писали, что в начале 30-х гг. "наиболее значительными являются экспериментальные исследования развития памяти, мышления, речи и других психических процессов, принадлежащие Л.С.Выготскому (1896-1934) и его сотрудникам... Однако в этих работах процесс психического развития рассматривался вне связи его с развитием практической деятельности и таким образом непосредственно выводился из факта овладения человеком идеальными продуктами (речь, понятия)...". 254 В списке литературы к данной статье Лурия и Леонтьев указывают "Основы психологии" С.Л.Рубинштейна (2-е изд. М., 1939). 255

П.И.Зинченко, П.Я.Гальперин, Е.А.Будилова, Д.Б.Эльконин и другие тоже не раз отмечали, что теория Л.С.Выготского построена на основе не-деятельностного подхода. 256 Тем не менее в последние годы своей жизни и вопреки своим предшествующим оценкам А.Н.Леонтьев сделал следующий вывод: "Он (Выготский) сумел увидеть, что центральной категорией для марксистской психологии должна стать предметная деятельность человека. И хотя сам термин "предметная деятельность" в его трудах не встречается, но таков объективный смысл его работ, таковы были и его субъективные замыслы". 257 Часть психологов согласилась с данным выводом.

Сложилась парадоксальная ситуация. С одной стороны, на протяжении последних 60-65 лет сформировалась вполне аргументированная точка зрения на культурно-историческую теорию Выготского как не-деятельностную в своей основе. Эту позицию разделял и развивал, в частности, Рубинштейн. С другой стороны, лет 20-25 назад возникла противоположная и почти никак не аргументированная точка зрения, согласно которой именно Выготский является чуть ли не основоположником деятельностного подхода; причем сторонники данной позиции, по существу, игнорируют противоположные взгляды. 258

В этой связи, очевидно, можно и нужно надеяться, что новое издание "Основ общей психологии" Рубинштейна – наиболее обширного психологического труда по проблемам природы психического, сознания, личности и деятельности – создаст благоприятные условия для успешного разрешения вышеуказанной ситуации и повышения уровня как научных дискуссий, так и всей исследовательской культуры.

Выход в свет нового издания "Основ..." – важное событие в жизни психологического сообщества.

Эта монография – новаторский фундаментальный труд, в котором автор последовательно и систематически разработал и конкретно реализовал все исходные методологические принципы: принцип личности, развития, отражения и отношения и принцип единства сознания и деятельности (названный впоследствии субъектно-деятельностным подходом).

Талант настоящего ученого в сочетании с энциклопедической образованностью, мужество, честность и принципиальность в борьбе за истину, за высокую культуру нашей науки даже в условиях культа личности Сталина, умение организовать коллективную работу своих учеников и сотрудников – все это обеспечило ему заслуженный успех в подготовке и написании его первой капитальной монографии. В ходе творческой критической переработки почти всей советской и зарубежной психологии по состоянию на 30-е и 40-е гг. и в результате своих теоретических и экспериментальных исследований Рубинштейн развил в этой монографии оригинальную целостную систему психологической науки, основанную на ее новейших достижениях и новой философской парадигме. По глубине теоретического обобщения, тонкости анализа и многостороннему охвату эмпирического материала этот его энциклопедический самобытный труд до сих пор не имеет аналогов в отечественной и зарубежной философско-психологической литературе.

Это фундаментальное исследование в значительной степени сохраняет свою актуальность и для наших дней, прежде всего в своих методологических установках и теоретических обобщениях, раскрывающих исходные основы психологического изучения человека, его сознания, деятельности, поведения и т.д. Эта монография по-прежнему живет, используется и цитируется в ряде новейших психологических работ как авторитетный и надежный первоисточник многих исследований, начатых или продолженных на ее основе. Ее переводы и сейчас издаются в разных странах, Например, в 1986 г. эта книга опубликована в Японии, в 1984 г. вышло ее 10-е издание в Берлине (первое издание – в 1958 г.). Новое, четвертое издание "Основ общей психологии" возвращает нас к прошлому – к одному из истоков психологической науки в СССР и вместе с тем ведет в будущее, поскольку в этом, как и в любом другом фундаментальном труде, есть еще много потенциального, неосвоенного, неожиданного.

К.А.Абульханова-Славская, А.В.Брушлинский _

Примечания 1. Впоследствии С.Л.Рубинштейн глубоко и оригинально проанализировал философско-психологическую проблему идеального. По его мнению, характеристика психического как идеального относится, строго говоря, лишь к продукту или результату психической деятельности, а не ко всему психическому в целом (см. его философско-психологический труд "Бытие и сознание" М., 1957. Гл. II. §2. О психическом как идеальном. С. 41-54). В советской литературе это первая большая работа, в которой в рамках философско-психологической теории систематически разработана категория идеального. (Примеч. сост.) 2. В дальнейшем С.Л.Рубинштейн значительно углубил свою трактовку субъективного (см. его "Бытие и сознание". Гл. II. §3. О психическом как субъективном. С. 54-70). (Примеч. сост.) 3. Развивая впоследствии эту идею о "механизме" осознания, С.Л.Рубинштейн следующим образом конкретизировал ее в отношении мышления: исходный всеобщий "механизм" мышления как процесса состоит в том, что в процессе мышления познаваемый объект включается во все новые связи и в силу этого выступает во все новых качествах, которые фиксируются в новых понятиях и понятийных характеристиках; из объекта тем самым как бы вычерпывается все новое содержание; он как бы поворачивается каждый раз другой своей стороной, в нем выявляются все новые свойства (подробнее см.: Рубинштейн С.Л. О мышлении и путях его исследования. М., 1958. С. 98-99; его же. Бытие и сознание. С. 278). (Примеч. сост.) 4. Продолжая свою критику интроспекционизма, С.Л.Рубинштейн позднее пришел к выводу о необходимости принципиально различать обычно отождествляемые самонаблюдение и интроспекцию. По его мнению, самонаблюдение есть факт; оно – наблюдение, направленное человеком на самого себя, на самопознание, а интроспекция – это определенная (причем порочная) трактовка, бесспорно, существующего самонаблюдения. "Суть интроспекционизма... не в том, что в нем познание субъекта направлено на самого себя. Никак не приходится отрицать возможности и необходимости самопознания, самосознания, самоотчета в целях самоконтроля. Направленность на самого себя в интроспекции – не исходная, не основная, не определяющая, а производная черта. Смысл интроспекции – в утверждении самоотражения психического в самом себе..." (Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. С. 65-66). Можно предположить, что такое различение интроспекции и самонаблюдения имело целью, в частности, сохранить и защитить последнее в качестве возможного, необходимого и объективного метода психологического познания. Это было особенно важно в 50-е гг. (автор в это время закончил и опубликовал цитируемую здесь монографию "Бытие и сознание"), потому что после так называемой Павловской сессии Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР в 1950 г. в директивном порядке началась безудержная физиологизация психологической науки. В результате собственно психологические методы и методики исследования (прежде всего самонаблюдение) были объявлены ненаучными и подлежали замене чисто физиологическими методами как якобы единственно объективными и научными. (Примеч. сост.) 5. К числу крайних и наиболее последовательных представителей интроспекционизма С.Л.Py6инштейн относил прежде всего отечественного психолога Н.Я.Грота и американского психолога Э.Титченера (см.: Грот Н.Я. Основания экспериментальной психологии / Вундт В. Очерк психологии: Введение. М.,1897; Титченер Э.Б. Учебник психологии. М., 1914). (Примеч. сост.) 6. К.Маркс очень ярко это выразил, говоря о глазах и ушах, что это "органы, которые отрывают человека от пут его индивидуальности, превращая его в зеркало и эхо вселенной" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 75). 7. Спиноза Б. Избранные произведения: В 2 т. М., 1957. Т. 1. С. 426, доказательство теоремы 21: "Эта идея души соединена с душою точно так же, как сама душа соединена с телом". 8. Проведенный С.Л.Рубинштейном анализ связей психики с мозгом и с внешним миром стал одним из объектов резкой критики в период обсуждения и осуждения 2-го издания "Основ общей психологии" на рубеже 40-50-х гг. С.Л.Рубинштейн был несправедливо обвинен в космополитизме (в "преклонении перед иностранщиной", в недооценке и даже отрицании успехов отечественной науки, в частности физиологического учения И.П.Павлова) и снят со всех постов. В ходе этой антикосмополитической кампании некоторые психологи (А.Н.Леонтьев и другие) публично критиковали автора "Основ..." за то, что вся его монография якобы пронизана дуалистическими идеями так называемой двойной детерминации психики: с одной стороны, психика определяется изнутри – органическим субстратом, мозгом (такова внутренняя детерминация); с другой стороны, она определяется извне – отражаемым объектом (внешняя детерминация). Однако критика легко опровергается. С.Л.Рубинштейн с самого начала (в частности, на комментируемых страницах) специально оговаривает, что, с его точки зрения, вообще не может быть и речи о рядоположном существовании двух разнородных и не взаимосвязанных детерминации. Подобной рядоположности просто нет, поскольку ведущим, определяющим является развитие образа жизни, в процессе изменения и перестройки которого происходит развитие организмов и их органов (в том числе мозга) вместе с их психофизиологическими функциями. Эту главную идею С.Л.Рубинштейн последовательно реализует в "Основах общей психологии". Ту же идею С.Л.Рубинштейн разработал на методологическом уровне в своей следующей монографии "Бытие и сознание", основываясь на выдвинутом им философском монистическом принципе детерминизма: внешние причины всегда действуют только через внутренние условия (т.е. в данном случае через специфические закономерности развития индивида, человека, организма, его мозга). Он подчеркивает, что "никак не приходится обособлять и противопоставлять одно другому – отношение психического к мозгу и к внешнему миру... Психическая деятельность – это деятельность мозга, взаимодействующего с внешним миром, отвечающего на его воздействия... Только правильно поняв связь психического с внешним миром, можно правильно понять и связь его с мозгом... Мозг – только орган, служащий для осуществления взаимодействия с внешним миром организма, индивида, человека. Сама деятельность мозга зависит от взаимодействия человека с внешним миром, от соотношения его деятельности с условиями его жизни, с его потребностями... Мозг – только орган психической деятельности, человек – ее субъект" ("Бытие и сознание". С. 5,7). (Примеч. сост.) 9. См.: К.Маркс, Ф.Энгельс. Соч. Т. 42. С. 123. 10. Приводимый далее фрагмент из книги С.Л.Рубинштейна "Бытие и сознание" (М., 1957, с. 255-264) дает представление о существенной эволюции воззрений С.Л.Рубинштейна на предмет психологической науки. В монографиях "Основы психологии" (1935) и "Основы общей психологии" (1940, 1946) автор разрабатывал принцип единства сознания (вообще психики) и деятельности, систематически не дифференцируя в самой психике объективно присущие ей два аспекта: психическое как процесс и как продукт (результат) указанного процесса. Отсюда обобщающие формулировки: человек и его психика проявляются, формируются (и изучаются) в деятельности; психология изучает психику в закономерностях ее развития и т.д. При этом деятельность обычно понимается строго однозначно – как практическая и теоретическая деятельность субъекта. Однако позднее – в неопубликованной книге "Философские корни психологии" (1946) и особенно в выросшей из нее монографии "Бытие и сознание" (1957), а также во всех последующих рукописях, книгах и статьях – С.Л.Рубинштейн систематически вычленяет в психике ее процессуальный аспект, доказывая, что именно процесс есть основной способ существования психического (другие способы его существования – результаты психического процесса и психические свойства, состояния и т.д.) (Примеч. сост.) 11. Деятельность в этом смысле означает функционирование органа. Характеристика функции органа как деятельности подчеркивает роль в его функционировании взаимодействия организма со средой в отличие от трактовки функции как отправления органа, детерминированного якобы только изнутри. 12. Их мы обычно разумеем, говоря о психических явлениях. 13. Понятие аффекта берется здесь в смысле не современной патопсихологии, а классической философии XVII-XVIII столетий (см., например, у Б.Спинозы). 14. Павлова А. Дневник матери М., 1924; Рыбникова-Шилова В.А. Мой дневник: Записи о развитии ребенка от рождения до 3,5 лет: В 2 ч. Орел, 1923;, Стачинская Э. Дневник матери. М., 1924. 15. Дарвин Ч. О выражении ощущений у человека и животных // Собр. соч.: В 3 т. М.-Л., 1927. Т. 2. Кн. 2. 16. См. сб. "Ученые записки кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А.И.Герцена" Т. 18, 34 и 35 17. Декарт Р. Начала философии. Ч. I, §9 // Избр. произв. М., 1950. С. 429. 18. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 143. 19. Локк Дж. Опыт о человеческом разуме // Избр. философ, произв.: В 2 т. М., 1960. Т. 1. С. 600. 20. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 599. 21. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 599-600. 22. Тот же Чарльз Белл явился, между прочим, и автором замечательного трактата о выразительных движениях. 23. Watson J.В. Psychology as the behaviorist views // Psychological Review. 1931. V. 20. 24. См.: Рубинштейн С.Л. Необихевиоризм Тольмана // Ученые записки кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А.И.Герцена. Л., 1939. 25. См.: Tolman Ed.Ch. Purposive Behavior in Animals and Men. N.Y.-L., 1932. 26. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 439. 27. Wallon A. Le probleme biologique de la conscience // G.Dumas (ed.) Nouveau Traite de Psychologie. P., 1930. Т. 1. Во многом по-иному, чем в означенной статье, поставлены основные философские, методологические проблемы психологии в позднейшей работе того же автора – в его вводных установочных статьях к "La vie mentale" в "Encyclopedic Francaise" (т. VII), где дана новая интересная их трактовка. 28. Ломоносов М.В. Краткое руководство к красноречию, книга первая, в которой содержится риторика, показующая общие правила обоего красноречия, то есть оратории и поэзии, сочиненное в пользу любящих словесные науки. СПб., 1816. С. 11. 29. Потебня А.А. Мысль и язык. М., 1862. С. 21. 30. Теперешний НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР. (Примеч. сост.) 31. В этом своем критическом анализе культурно-исторической теории высших психологических функций, разработанной Л.С.Выготским и его учениками (как и в анализе всех вообще теорий), С.Л.Рубинштейн выступает прежде всего в качестве методолога и теоретика, выделяющего наиболее общий концептуальный каркас и исходную логику рассматриваемых им теории. По мнению С.Л.Рубинштейна, культурно-историческая теория как целостная концепция страдает от противопоставления "культурного" и "натурального", что, однако, не исключает ее достижений в конкретных областях психологии. В последующих главах он раскрывает эти достижения и недостатки применительно к частным разделам психологической науки. Уже после смерти С.Л.Рубинштейна был проведен систематический сопоставительный анализ его концепции и теории Л.С.Выготского, подтвердивший справедливость общей оценки С.Л.Рубинштейном культурно-исторической теории (см.: Брушлинский А.В. Культурно-историческая теория мышления М., 1968; Будилова Е.А. Философские проблемы в советской психологии М., 1972). (Примеч. сост.) 32. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 317. 33. Позднее Рубинштейн уточнит это определение и скажет, что нервная система, мозг являются механизмами психики, а последняя – регулятором поведения, а само поведение и деятельность осуществляются человеком (см. Рубинштейн С.Л. Принципы и пути развития психологии. М., 1959. С. 19, 25 и др.). (Примеч. сост.) 34. Эволюция и психика. М., 1923 С. 8. 35. В своем анализе биологических основ психического развития С.Л.Рубинштейн, продолжая лучшие традиции научной школы А.Н.Северцова и его последователя И.И.Шмальгаузена, разрабатывает принципиально важную идею о формообразующей роли функций, осуществляющейся через естественный отбор. Вместе с тем легко понять, что в условиях 40-х гг. С.Л.Рубинштейн не мог не упомянуть и ламаркистскую точку зрения Т.Д.Лысенко. Делает он это предельно кратко, сразу же переходя к дальнейшему и явно сочувственному рассмотрению работ А.Н.Северцова и И.И.Шмальгаузена. Для того чтобы правильно оценить комментируемые здесь страницы "Основ общей психологии", необходимо учитывать, как они были поняты и за что критиковались в конце 40-х гг. А.Н.Леонтьев писал, что автор "излагает как равноправные обе диаметрально противоположные друг другу теории: теорию морганистскую и теорию, развиваемую Т.Д.Лысенко" ( Леонтьев А.Н. Важнейшие задачи советской психологии в свете итогов сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук // Советская педагогика. 1949. №1. С. 76-85). П.И.Плотников резко осудил С.Л.Рубинштейна за то, что он "поднимает на щит и восхваляет" И.И.Шмальгаузена (см. рецензию П.И.Плотникова на "Основы общей психологии" в: Советская педагогика. 1949. №4. С. 11-19). (Примеч. сост.) 36. Данное положение весьма существенно тем, что здесь С.Л.Рубинштейн указывает на философский первоисточник трактовки психики как оперирования знаками и символами – ее принадлежность Э.Кассиреру. Концепция субъекта, разработанная С.Л.Рубинштейном в марбургской диссертации, позволила ему позднее сделать существенные коррективы в знаково-символической трактовке психики: 1) ограничив ее значение ролью речи; 2) указав, что существенно не только происходящее с помощью знаков выделение субъекта из действительности, но и устанавливаемая субъектом его связь с ней; 3) отметив, что по мере проникновения субъекта в действительность расширяется внутренний план его психики. Эти коррективы позволяют сопоставить общефилософские взгляды С.Л.Рубинштейна на роль знаков в соотнесении субъекта с действительностью, диалектику внешнего и внутреннего со знаково-символической концепцией Л.С.Выготского в психологии. (Примеч. сост.) 37. В этом положении – в еще не развитом виде – содержатся истоки той концепции детерминизма, которую С.Л.Рубинштейн разработал в 50-е гг. и представил в книге "Бытие и сознание". Этим положением не только отрицается бихевиористская схема, согласно которой организм якобы реагирует на все внешние воздействия, не только указывается на его избирательность, но и определяется принцип этой избирательности – значимость, которая не совпадает с биологической и физиологической возможностью организма воспринять и дифференцировать внешние воздействия. (Примеч. сост.) 38. Эта мысль нашла яркое выражение у акад. А.А.Ухтомского (см. его статьи в: Физиологический журнал СССР. 1938. Т. XXIV. Вып. 1-2). 39. Богатейший материал об инстинктах содержат труды В.А.Вагнера, как специальные (Водяной паук. М., 1900; Городская ласточка. СПб., 1900), так и обобщающие (Биологические основания сравнительной психологии. СПб.; М., 1913. Т. I, II; Этюды по эволюции психических способностей. М., 1924-1929. 11 выпусков). 40. Положение, что биологические закономерности не упраздняются, а "снимаются", т.е. сохраняются в преобразованном виде, чрезвычайно существенно как принципиальная позиция С.Л.Рубинштейна в свете последующей дискуссии в советской психологии о соотношении биологического и социального, непосредственно касавшейся природы способностей, а более глубоко – соотношения социального и биологического (как наследственного, генетического и в широком смысле природного). В последующем анализе этой проблемы, который был связан с изучением "Философско-экономических рукописей 1844 г.", С.Л.Рубинштейн подчеркнул диалектику природного и общественного в философском плане. "Первично природа детерминирует человека, а человек выступает как часть природы, как естественное или природное существо" (Рубинштейн С.Л. Принципы и пути развития психологии. М., 1959. С. 204-205). Это в свою очередь не исключало для него обратной зависимости – природы от человека (и окружающей человека природы, и его собственной "телесной" или "чувственной", по выражению К.Маркса, природы). Более того, только понимание общественного способа развития природы человека (превращение его зрительного восприятия в эстетическое, превращение его движения в пластику и язык танца) дает возможность раскрыть совершенно новое качество, в котором выступает биологическое, становясь на уровне человека природным. Абсолютизация социальной детерминации человека приводит к двум методологическим просчетам: к упразднению специфики биологии человека (с настоятельным требованием восстановить которую выступил позднее Б.Г.Ананьев) и почти одновременно к переносу при генерализации павловской теории на всю психологию закономерностей биологии животных (и их высшей нервной деятельности) на биологию человека, что также фактически нивелировало специфику последней. Рефлекторные закономерности высшей нервной деятельности животных хотя и выявлялись по принципу связи организма со средой, при переносе на человека (в виде рефлекторных основ психики вообще) специфика этого принципа (как опосредующего возможность переноса основания) в них не учитывалась, а лишь дополнялась учением о второй сигнальной системе. (Примеч. сост.) 41. Попытку дать такую историю развития форм отражения и форм деятельности предпринял А.Н.Леонтьев в своей докторской диссертации "Развитие психики" (1940; см. также его книгу "Проблемы развития психики". М., 1972.). 42. Положение С.Л.Рубинштейна об обусловленности психического развития животных общими закономерностями биологического развития организмов, происходящего при взаимодействии последних с окружающей средой, и соответственно об обусловленности психики – ее форм – образом жизни существенно отличается от позиции по этому вопросу А.Н.Леонтьева. В своем выступлении в 1947 г. при обсуждении книги А.Н.Леонтьева "Очерк развития психики" С.Л.Рубинштейн четко сформулировал это различие: "В анализе развития психики животных проф. Леонтьев неизменно исходит из форм психики – сенсорной, перцептивной, интеллектуальной – с тем, чтобы, отправляясь от них как от чего-то определяющего, идти к анализу поведения тех или иных животных, вместо того чтобы исходить из их образа жизни и прийти к формам психики как чему-то производному" (частный архив С.Л.Рубинштейна). (Примеч. сост.) 43. См.: Боровский В.М. Психическая деятельность животных. М.-Л., 1936. 44. См.: Ладыгина-Коте Н.Н. Приспособительные моторные навыки макака в условиях эксперимента. М., 1928. 45. См.: Войтонис Н.Ю. Характерные особенности поведения обезьян // Антропологический журнал. 1936. №4; его же. Поведение обезьян со сравнительной точки зрения // Фронт науки и техники. 1937. №4. 46. См.: Маркс К. Капитал. Т. 1. Гл. 5. §1 // К.Маркс, Ф.Энгельс. Соч. Т. 23. С. 188-189. 47. Фрагмент из книги С.Л.Рубинштейна "Принципы и пути развития психологии". М., 1959. С. 219-230, 232-233, 236-237. 48. Сравнение позиции С.Л.Рубинштейна с позицией другого известного психолога – Д.Н.Узнадзе по вопросу о формировании потребности как отвлеченной от непосредственных побуждений индивида позволяет лучше понять сложный диалектический процесс ее формирования. Отношение субъекта к действительности, появляющееся в результате отрыва от собственных побуждений, Д.Н.Узнадзе называл объективацией и связывал ее с переключением собственной потребности на детерминацию потребностями других людей. Он также связывает способность руководствоваться логикой объекта с абстрагированием от его значимости для удовлетворения собственной потребности. "Совершенно естественно, – пишет по этому поводу Д.Н.Узнадзе, – что, направляя свою деятельность на явления и вещи, объективированные мною, я получаю возможность при манипуляции с ними руководствоваться не какой-нибудь из практически важных для меня особенностей, а рядом объективных данных их свойств" (Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. Тбилиси, 1961. С. 192). Сначала, на первом уровне, происходит абстрагирование непосредственных потребностей индивида и закладывается возможность руководствоваться в своих действиях потребностями других людей. Однако сказанное не означает, что при этом личность не руководствуется собственными потребностями, интересами и т.д., что происходит полное абстрагирование от собственных потребностей. Сознательность (или осознанность) личностных потребностей предполагает возможность их постоянного соотнесения с интересами общества и других людей и степень согласования, соединения личных и общественных потребностей. (Примеч. сост.) 49. Фрагмент из книги С.Л.Рубинштейна "Бытие и сознание". М., 1957. С. 233-238. Проблема социальной детерминации психики была конкретизирована С.Л.Рубинштейном в книге "Бытие и сознание", из которой приводится соответствующий фрагмент. (Примеч. сост.) 50. Общую диалектико-материалистическую трактовку сознания, связанную со способом существования человека, С.Л.Рубинштейн дает в книге "Бытие и сознание" (М., 1957. С. 272-276, 280), фрагмент из которой приводится. (Примеч. сост.) 51. Здесь С.Л.Рубинштейн пользуется общепринятым в мировой психологии понятием созревания, но впоследствии он перестал его употреблять, поскольку это понятие предполагает трактовку развития как имманентного процесса. (Примеч. сост.) 52. С.Л.Рубинштейн имеет здесь в виду прежде всего следующие идеи Л.С.Выготского, разработанные последним в 1933 г. и в начале 1934 г: "...процессы обучения пробуждают в ребенке ряд процессов внутреннего развития, пробуждают в том смысле, что вызывают их к жизни, пускают их в ход, дают начало этим процессам... Обучение создает зону ближайшего развития ребенка" (Выготский Л.С. Умственное развитие детей в процессе обучения. М.-Л., 1935. С. 132, 134). По мнению Л.С.Выготского, как известно, самым существенным симптомом детского развития является не то, что ребенок делает самостоятельно, а лишь то, что он выполняет в сотрудничестве со взрослыми, при их помощи. Этим и характеризуется зона ближайшего развития, создаваемая в ходе обучения. Тем самым проведено существенное различие между детьми, которые делают что-либо самостоятельно, без помощи со стороны, и детьми, делающими что-либо с помощью взрослых. В дальнейшем С.Л.Рубинштейн продолжил свой анализ этих идей Л.С.Выготского и его последователей и пришел к следующему выводу: "Обычно испытуемых делят на тех, которые могут, и тех, которые не могут самостоятельно, без чужой помощи решить задачу. Эта альтернатива недостаточна, чтобы проникнуть во внутренние закономерности мышления. К тому же это фиктивное, метафизическое разделение. Умение самостоятельно решить данную задачу предполагает умение использовать данные прошлого опыта, решение других задач. Существенное значение имеет дальнейшее подразделение испытуемых, в распоряжение которых предъявлялись дополнительные средства для решения стоящей перед ними задачи, на тех, кто в состоянии и кто не в состоянии их освоить и использовать как средство дальнейшего анализа. В ходе мышления непрерывно те или иные данные, сообщаемые субъекту другими или обнаруживаемые им самим, – сначала внешние по отношению к мыслящему субъекту, к процессу его мышления – становятся звеньями мыслительного процесса; результаты произведенного субъектом анализа этих данных превращаются в средства дальнейшего анализа стоящей перед ним задачи. Какие данные (подсказки, вспомогательные задачи и т.п.) человек в состоянии использовать, зависит от того, насколько продвинут его собственный анализ задачи" ( Рубинштейн С.Л. О мышлении и путях его исследования. М., 1958. С. 82-83). Так, С.Л.Рубинштейн совсем конкретно реализует в психологии мышления и обучения свой уже упоминавшийся выше принцип детерминизма: внешние причины (в частности, помощь со стороны) действуют только через внутренние условия, т.е. в зависимости от того, насколько человек, решающий задачу, самостоятельно продвинулся вперед в ее анализе. Эта фундаментальная закономерность мышления была подробно раскрыта в 50-е гг. в экспериментальных исследованиях Л.И.Анцыферовой, А.М.Матюшкина, К.А.Славской и других учеников С.Л.Рубинштейна (см.: Процесс мышления и закономерности анализа, синтеза и обобщения / Под ред. С.Л.Рубинштейна. М., 1960). В свете этих исследований было потом заново проанализировано понятие "зоны ближайшего развития" (см.: Брушлинский А.В. Культурно-историческая теория мышления. М., 1968. С. 63-68). (Примеч. сост.) 53. Stern W. Ableitung und Grundlehre des kritischen Personalismus. Leipzig, 1923. S. 299-300. 54. Известное положение С.Л.Рубинштейна об основном (ведущем) для каждого этапа развития виде деятельности было позднее подвергнуто острой критике Б.Г.Ананьевым (см. также критику этого положения А.В.Петровским в: Психология развивающейся личности. М., 1987. С. 48-50). Он отметил, что расположение ведущих видов деятельности в возрастной последовательности привело к тому, что учение не сочеталось с трудовой деятельностью, а это нанесло ущерб коммунистическому воспитанию (см.: Ананьев Б.Г. О проблемах современного человекознания. М., 1977. С. 158-159). По поводу этой в принципе справедливой критики можно заметить следующее. Во-первых, как отмечает и сам Ананьев, задача Рубинштейна заключалась в сопоставлении двух планов развития личности – общественно-исторического и индивидуального, поэтому, хотя Рубинштейн и помещает свою периодизацию в раздел о развитии ребенка, его общая идея об основном виде деятельности (как это явствует из самого текста) относится в целом к индивидуальной линии развития человека, а не только к детству. Во-вторых, никак не отрицая, а постоянно подчеркивая роль трудового воспитания ребенка, Рубинштейн под трудом понимает не трудовые навыки, даже не общественно полезный труд, посильный для ребенка, а именно общественно необходимый труд. К сожалению, до сих пор психологи не различают эти два, конечно переходящие друг в друга, но вместе с тем принципиально различные по характеру личностной детерминации и социальной сущности параметра труда. Даже при осуществлении школьной реформы не было выявлено, что в жизнь взрослой личности труд входит в качестве системообразующей в отношении жизнедеятельности, т.е. является и осуществлением общественной необходимости, и возможностью, основанием самостоятельности в личной жизни, и сферой реализации ценностей личности, способом самовыражения. (Примеч. сост.) 55. См. Статьи С.Л.Рубинштейна и его сотрудников в сб.: Ученые записки кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А.И.Герцена. Л., 1939. Т. XVIII; 1940. Т. XXXIV; 1941. Т. XXXV. 56. Эта генетическая, исторически изменяющаяся на разных этапах развития сущность "клеточки", или "единицы", анализа в психологии до сих пор недостаточно учитывается многими психологами и философами, особенно современными последователями культурно-исторической теории, разработанной Л.С.Выготским. Поэтому полезно разобраться в позициях С.Л.Рубинштейна и Л.С.Выготского по данному, принципиально важному вопросу. Если Л.С.Выготский считал, что единицей анализа является такой "продукт", который "обладает всеми основными свойствами, присущими целому" (Выготский Л.С. Соч: В 6 т. М., 1982. Т. 2. С. 15), то для С.Л.Рубинштейна "единица" психического изначально содержит в себе лишь "зачатки всех элементов или сторон психики" (см. с. 163 наст. книги). Легко видеть, что у Л.С.Выготского недостаточно учтена именно развивающаяся сущность "клеточки", так как последняя уже изначально и сразу обладает всеми основными свойствами целого. Отметим также и эволюцию в трактовке С.Л.Рубинштейном этой проблемы. Если в "Основах общей психологии" (1940, 1946) он в качестве "единицы" деятельности и поведения рассматривает действие (изначально практическое) и поступок, то в 50-е гг. "единицей" психического для него становится целостный акт психического отражения объекта субъектом, включающий единство познавательного и аффективного компонентов (см. дополнение к гл. I настоящей книги и комментарий к нему). (Примеч. сост.) 57. "Мы можем, – писал Э.Б.Титченер в 1897 г. в статье "The Postulates of Structural Psychology" ("Постулаты структурной психологии"), – установить в современной психологии точное соответствие с современной биологией. Как в одной, так и в другой существуют три способа рассмотрения... Первая цель экспериментальной психологии заключается в анализе структуры психики, в выделении из сознания элементарных процессов... Ее задача – вивисекция". В результате психика превращается в совокупность элементарных процессов, протекающих в организме при определенных условиях. Но наряду с этим он признает, что правомерно заняться и вопросами "духовной физиологии", т.е. проблемой функции. Он даже предсказывает функциональной психологии "большое будущее", но считает, что "на сегодняшний день (в 1897 г.) лучшие надежды психологии связаны с продолжением структурного анализа психики". 58. Вопросы строения действия специально изучаются у нас А.Н.Леонтьевым. 59. Эти выделяемые С.Л.Рубинштейном различия и взаимосвязи между процессуальными психическими компонентами какой-либо деятельности субъекта, с одной стороны, и всей в целом деятельностью субъекта, с другой, станут в дальнейшем одним из исходных пунктов для сопоставления друг с другом мышления, восприятия и т.д. как процесса и как деятельности (см. фрагмент в конце гл. I настоящей книги). (Примеч. сост.) 60. Здесь С.Л.Рубинштейн реализует в построении системы психологических категорий идущий от Г.В.Ф.Гегеля и К.Маркса методологический принцип восхождения от абстрактного к конкретному, подробный и оригинальный анализ которого он осуществил позднее в своем философско-психологическом труде "Бытие и сознание" (М., 1957. С. 106-125 и др.). (Примеч. сост.) 61. Впоследствии С.Л.Рубинштейн выделил генетически более раннее психическое явление, которое он обозначил как "чувственное впечатление". Это впечатление возникает при различении раздражителей при помощи механизма, приспособленного для соответствующей рецепции и наследственно закрепленного в ходе эволюции под воздействием раздражителей, жизненно важных для организма. Ощущение же возникает по мере того, как наследственно закрепленная, безусловно-рефлекторная основа чувственного впечатления обрастает условно-рефлекторными связями (см.: Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. С. 73-74). На основе идеи о чувственном впечатлении как первичном психическом явлении была разработана гипотеза о пренатальном (внутриутробном) возникновении психики у человека (см.: Брушлинский А.В. О природных предпосылках психического развития человека. М., 1977. С. 37-44). (Примеч. сост.) 62. В данном случае, как и в некоторых других, С.Л.Рубинштейн довольно близко подходит к будущей формулировке своего принципа детерминизма (внешние причины опосредуются внутренними условиями). Здесь он справедливо подчеркивает, что физиологические и психические процессы должны быть включены в состав (внутренних) условий, опосредующих внешние воздействия, и это опосредствование, вопреки Й.Мюллеру, означает не отрыв познающего субъекта от познаваемого объекта, а, напротив, взаимосвязь между ними. С позиций вышеуказанного принципа детерминизма С.Л.Рубинштейн осуществил впоследствии блестящий анализ трудов Й.Мюллера и Г.Гельмгольца, во многом заложивших основы современной психофизиологии органов чувств (см.: Рубинштейн С.Л. Принципы и пути развития психологии. М., 1959. Раздел "Об ощущении". С. 43-50). (Примеч. сост.) 63. Бронштейн А.И. О синтезирующем влиянии звукового раздражения на орган слуха // Бюллетень экспериментальной биологии и медицины. 1936. Т. I. Вып. 4: Сообщения 1 и 2; Т. II. Вып. 5: Сообщение 3. 64. Сепп Е.К. К критике теории Хэда о протопатической и эпикритической чувствительности // Невропатология и психиатрия. 1937. Т. VI. №10. 65. Павлов И.П. Статьи по физиологии нервной системы: Лабораторные наблюдения над патологическими рефлексами в брюшной полости // Полн. собр. трудов. М.-Л., 1940. Т. I. С. 336. 66. Так как подавляющее большинство проприоцептивных импульсов не осознается, можно назвать удачным определение И.М.Сеченовым мышечного чувства как "темного". 67. Сеченов И.М. Элементы мысли. СПб., 1898. С. 187. 68. Орбели Л.А. Боль и ее физиологические эффекты // Физиологический журнал СССР. 1936. Т. XXI. Вып. 5-6. 69. См. Беркенблит З.М. Динамика болевых ощущений и представления о боли // Труды ин-та по изучению мозга им В.М.Бехтерева. 1940. Т. XIII; Давыдова А.Н. К психологическому исследованию боли // Там же. 70. Ряд тонких психических замечаний о роли руки, главным образом правой, как органа познания объективной действительности дал И.М.Сеченов, предвосхитивший многое из того, что позже разработал Д.Катц. "Рука не есть только хватательное орудие, – свободный конец ее, ручная кисть, есть тонкий орган осязания и сидит этот орган на руке как стержне, способном не только укорачиваться, удлиняться и перемещаться во всевозможных направлениях, но и чувствовать определенным образом каждое такое перемещение... Если орган зрения по даваемым им эффектам можно было бы уподобить выступающим из тела сократительным щупалам с зрительным аппаратом на конце, то руку как орган осязания и уподоблять нечего, она всем своим устройством есть выступающий из тела осязающий щупал в действительности" (Сеченов И.М. Физиологические очерки. С. 267-268). 71. Шабалин С.Н. Предметно-познавательные моменты в восприятии формы дошкольником // Ученые записки кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А.И.Герцена. 1939. Т. XVIII; Розенфельд Ф.С. Взаимоотношения восприятия и памяти в узнавании предметов // Там же. 72. В подготовке настоящего раздела существенную помощь оказала наша сотрудница В.Е.Сыркина, сочетающая психологическую и музыкальную специальности. Благодаря любезности Б.М.Теплова нам удалось также частично использовать в этом разделе его еще не опубликованную работу. 73. Расхождение закона Вебера-Фехнера с опытными данными объясняется, по-видимому, тем, что произведенное Фехнером интегрирование закона Вебера является не вполне законной математической операцией. Фехнер принял разностный порог за величину бесконечно малую, между тем как в действительности это величина конечная, да к тому же быстрорастущая при слабых звуках. 74. См.: Теплов Б.М. Ощущение музыкального звука // Ученые записки Гос. науч.-исслед. ин-та психологии. М., 1940. Т. 1. 75. Вибрато специально изучалось К.Сишором с помощью фотоэлектрических снимков. По его данным, вибрато, будучи выражением чувства в голосе, не дифференцировано для различных чувств. См.: Seaschore С.Е. Psychology of the Vibra to in Music and Speech // Acta Psychologica. 1935. V.I. №4. 76. H.А.Римский-Корсаков так характеризует тембр различных деревянных духовых инструментов в низком и высоком регистрах:

низкий

высокий

Флейта

матовый, холодный

блестящий

Гобой

дикий

сухой

Кларнет

звенящий, угрюмый

резкий

Фагот

грозный

напряженный

77. См. его: Основы оркестровки с партитурными образцами. Пб., 1913. Т. 1. 78. В дальнейшем С.Л.Рубинштейн дал более глубокую трактовку запротоколированного им наблюдения (которое в 50-е гг. было экспериментально проверено в исследовании Ю.А.Кулагина под руководством Е.Н.Соколова). В книге "Бытие и сознание" С.Л.Рубинштейн писал: "Смысл этого факта не в том, что слуховые восприятия подчиняются зрительным, а в том, что любые восприятия, в том числе и слуховые, ориентируются по предмету, выступающему наиболее отчетливо в чувствительности того или иного рода (зрение, слух, осязание и т. д). Суть дела в том, что локализуется не слуховое ощущение, а звук как отраженное в слуховом образе физическое явление, воспринимаемое посредством слуха; поэтому звук локализуется в зависимости от зрительно воспринимаемого местонахождения предмета, являющегося его источником" (с. 81-82). См. также: Кулагин Ю.А. Попытка экспериментального исследования восприятия направления звучащего предмета // Вопросы психологии. 1956. №6. (Примеч. сост.) 79. Впрочем, некоторые исследования показывают как будто, что и другим частям лабиринта в какой-то мере присуща слуховая функция. Экстирпация и клинические наблюдения доказывают, что и после удаления обеих улиток реакции на звуковые раздражения сохраняются. Кроме того, дрессировка на восприятие тонов рыб, обладающих, как известно, одним лишь вестибулярным аппаратом, также указывает на слуховую функцию вестибулярного аппарата. 80. Андреев Л.А. Характеристика слухового анализатора собаки на основании экспериментальных данных, полученных по методу условных рефлексов // Журнал технической физики. 1936. Т. VI. Вып. 12. 81. См.: Ржевкин С.Н. Слух и речь в свете современных физических исследований. М.-Л., 1936. 82. Майкапар С.М. Музыкальный слух. Его значение, природа и особенности и метод правильного развития. М., 1900. С. 214-215. 83. Кравков С.В. Глаз и его работа. М., 1936. 84. См.: Ученые записки кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А.И.Герцена. Л., 1940. Т. XXXIV. С. 20 и далее. 85. См.: Труды Гос. ин-та по изучению мозга им. В.М.Бехтерева. 1938. Т. IX. С. 15 и далее. 86. Разработанная Г.Гельмгольцем теория была впервые предложена Т.Юнгом в 1802 г. и получила дальнейшее развитие в ионной теории (П. П. Лазарев). 87. См.: Компанейский Б.М. Проблема константности восприятия цвета и формы вещей: Докт. дис. // Ученые записки кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А.И.Герцена. Л., 1940. Т. XXXIV. С. 15-179. 88. См.: Каничева Р.А. Влияние цвета на восприятие размера // Психологические исследования / Под ред. Б.Г.Ананьева. Л., 1939. Т. IX. 89. Узнадзе Д.Н. К вопросу об основном законе смены установки // Психология. 1930. Вып. 3. 90. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 122 91. Сеченов И.М. Германн ф. Гельмгольц как физиолог // Собр. соч.: В 6 т. М., 1908. Т. 2. С. 446. 92. См.: Шемякин Ф.Н. К психологии пространственных представлений // Ученые записки Гос науч.-исслед. ин-та психологии. М., 1940. Т. I. С. 197-236. 93. См.: Комм А.Г. Реконструкция в воспроизведении // Ученые записки кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А.И.Герцена. Л., 1940. Т. XXXIV. С. 237. 94. Данное явление объясняется также влиянием константности восприятия. 95. См.: Беленькая Л.Я. К вопросу о восприятии временной длительности и его нарушениях // Исследования по психологии восприятия / Под ред. С.Л.Рубинштейна. М.-Л., 1948. (Примеч. сост.) 96. В дальнейшем С.Л.Рубинштейн продолжил – во многом по-новому – свой методологический и теоретический анализ философско-психологических проблем восприятия. См. его ст.: Проблемы психологии восприятия. Вместо предисловия// Исследования по психологии восприятия. М.-Л., 1948; и его кн.: Бытие и сознание. М., 1957, §4 "Восприятие как чувственное познание мира". С. 70-105. Новейшие результаты в изучении ощущений и восприятии обобщены в коллективном труде: Познавательные процессы: ощущения, восприятие / Под ред. А.В.Запорожца, Б.Ф.Ломова, В.П.Зинченко. М., 1982. См. также: Митькин А.А. Дискуссионные аспекты психологии и физиологии зрения // Психологический журнал. 1982. Т. III. №1. (Примеч. сост.) 97. Н.А.Рыбников, например, установил, что осмысленное запоминание в 22 раза эффективнее механического. См. его работу: О логической и механической памяти // Психология и неврология. 1923. №3. 98. С 1918 по 1934 г. Харьков был столицей Украинской ССР. (Примеч. сост.) 99. См.: Комм А.Г. Реконструкция в воспроизведении // Ученые записки кафедры психологии Гос. пед. ин-таим. А.И.Герцена. Л., 1940. Т. XXXIV. 100. Зинченко П.И. Проблема непроизвольного запоминания // Научные записки Харьковского гос. пед. ин-та иностр. яз. 1939. Т. 1. 101. См. Смирнов А.А. О влиянии направленности и характера деятельности на запоминание. Экспериментальное исследование // Труды Института психологии АН ГССР. Тбилиси, 1945. Т. 3. 102. В работе "Бытие и сознание" (с. 229) С.Л.Рубинштейн углубил свою интерпретацию этих и других данных, полученных в экспериментах А.А.Смирнова (Примеч. сост.) 103. Bartlett Е.S. Remembering. Cambridge, 1932 104. П.П.Блонский в одной из своих последних работ рассматривает разные типы припоминания, резко отделив припоминание от вспоминания. См.: Блонский П.П. Психологический анализ припоминания // Ученые записки Гос. науч.-исслед. ин-та психологии. М., 1940. Т. 1. С. 3-25; а также: Занков Л.В. О припоминании // Советская педагогика. 1939. №3. С. 151-157; Соловьев И.М. О забывании и его особенностях у умственно отсталых детей // Вопросы воспитания и обучения глухонемых и умственно отсталых детей. М., 1941. С. 193-229. 105. Halbwachs М. Les cadres sociaus de la memoire. Paris, 1925. 106. См.: Шардаков М.Н. Усвоение и сохранение в обучении // Ученые записки кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А.И.Герцена. Л., 1941. Т. XXXV. 107. Bollard D.В. Obliviscence and Reminiscence // British Journal of Psycholoqical Monography: Supplement. 1913. V. 1. 108. В педагогической практике известно, что воспроизведение воспринятого материала происходит не сразу, а по истечении некоторого времени: заученному материалу надо как бы "отстояться". 109. Красильщикова Д.И. Реминисценции в воспроизведении // Ученые записки кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А.И.Герцена. Л., 1940. Т. XXXIV. 110. З.Фрейд подверг такую особенность забывания, как обмолвки, описки и т.д., изучению с позиций своего учения о вытеснении и о бессознательном. 111. См.: Леонтьев А.Н. Развитие памяти. М., 1931. С. 235-247. 112. В дальнейшем С.Л.Рубинштейн продолжил и значительно углубил свои теоретические и экспериментальные исследования памяти. Главное из них – это проведенное вместе с К.А.Славской изучение актуализации знаний в процессе мышления. Данное исследование привело к следующему выводу: "...невозможно рассматривать память и мышление как две порознь действующие "функции"; они сливаются в единую деятельность, в которой анализ и синтез играют ведущую роль. Таким образом, актуализация теорем, общих положений – привлечение и применение их к решению проблем или задач, в каких бы конкретных формах они ни совершались, всегда является результатом процесса мышления, подчиненного определенным закономерностям; актуализация теоремы при решении задачи определяется закономерным ходом анализа этой последней". Рубинштейн С.Л. Принципы и пути развития психологии. М., 1959. С. 88-90; Славская К.А. Процесс мышления и использование знаний // Процесс мышления и закономерности анализа, синтеза и обобщения / Под ред. С.Л.Рубинштейна. М., 1960. (Примеч. сост.) 113. Писарев Д.И. Промахи незрелой мысли // Собр. соч.: В 3 т. Л., 1981. Т. 2. С. 177. (Примеч. сост.) 114. Рибо Т. Творческое воображение. М., 1901. 115. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 330. 116. Там же. Т. 45. С. 125. 117. Ленин В.И. Полн собр. соч. Т 29. С. 152-153. 118. Здесь С.Л.Рубинштейн имеет в виду прежде всего философские и психологические теории Э.Кассирера, К.Бюлера, Л.С.Выготского и других, согласно которым слово-знак выступает в качестве демиурга мышления. Открытую, развернутую и убедительную полемику с этими теориями С.Л.Рубинштейн провел в первом издании "Основ общей психологии" (М., 1940. С. 338-339, 343 и далее). В 1946 г. – во втором издании "Основ" – он в большинстве случаев ограничивается обычно скрытой полемикой с вышеуказанными авторами, особенно с Л.С.Выготским (подробнее об этом сказано в послесловии к настоящему изданию). (Примеч. сост.) 119. Здесь С.Л.Рубинштейн имеет в виду прежде всего Т.Цигена – одного из наиболее последовательных представителей ассоциативной теории. См.: Циген Т. Физиологическая психология. СПб., 1893. (Примеч. сост.) 120. Эббингауз Г. Очерк психологии. СПб., 1911. С. 153. 121. Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 161. 122. На основе этих положений С.Л.Рубинштейн разработал впоследствии свою теорию научного обобщения, противопоставив ее эмпирической теории обобщения (см. его "Бытие и сознание", с. 140-162; его же "О мышлении и путях его исследования". М., 1958, а также уже упоминавшуюся статью К.А.Славской, с. 344). С данной концепцией С.Л.Рубинштейна в некоторых пунктах сближается теория В.В.Давыдова, разработанная им по вопросу о соотношении теоретического и эмпирического обобщения (см.: Давыдов В.В. Виды обобщения в обучении. М., 1972). (Примеч. сост.) 123. По вопросу об отношении понятия и представления см.: Шемякин Ф. О взаимоотношении понятия и представления // Фронт науки и техники. 1937. №2; Deyerson I. Wes images // Kumas (ed.). Nraite de Psychologie. Paris, 1932. V. III. 124. См.: Staehlin R. Pur Psychologie und Statistik der Detaphern. Eine methodologishe Untersuchung // Archiv fuer die gesamate Psychologie. Bd. 31. H. 1-2. 125. Немногочисленные психологические исследования понимания метафор детьми (Ж.Пиаже, Л.С.Выготский) строились до сих пор на рационалистических основаниях, и весь вопрос в них сводился к тому, в состоянии ли ребенок выявить ту общую мысль, которая заключена в метафоре. Идея, что подлинное понимание метафоры включает понимание не только общей мысли, но и специфических выразительных оттенков, выходящих за ее пределы, легла в основу работы: Семенова А.П. Психологический анализ понимания аллегорий, метафор и сравнения (образ и понятие) / / Ученые записки кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А.И.Герцена. Л., 1941. Т. XXXV. С. 138-200. 126. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 24. 127. По трудности задачи предъявлялись в следующей последовательности: достать предмет при помощи простейших средств (становясь на стул, взяв палку); догадаться самому изготовить нужное средство (сделать крючок из гибкой проволоки, лежащей возле банки, и достать им находящийся в банке предмет); использовать несложный механизм; наконец, решить простейшие задачи по динамике (заполнить промежутки для передачи толчка) и по статике (восстановить равновесие). 128. Работы П.П.Блонского и Л.С.Выготского, посвященные изучению детского мышления, С.Л.Рубинштейн проанализировал в первом издании "Основ общей психологии" (М., 1940) и потому здесь не повторяет свой анализ (подробнее об этом см. в послесловии к настоящему изданию). (Примеч. сост.) 129. См.: Менчинская Н.А. Вопросы развития мышления ребенка в дневниках русских авторов // Ученые записки Гос. ин-та психологии. М., 1941. Т. III. 130. См.: Isaacs S. Intellectual Grouth in Young Children. N.Y., 1930. 131. См.: Запорожец А.В., Луков Г.Д. Развитие рассуждений у ребенка младшего школьного возраста // Научные записи Харьковского гос. пед. ин-та. 1941. №76 (на укр. яз.). 132. Минто У. Логика. М., 1898. С. 103. 133. Здесь С.Л.Рубинштейн продолжает скрытую полемику с культурно-исторической теорией Л.С.Выготского (подробнее см. с. 85-86, 99, 152-153, 163-164, 312, 346 настоящего издания). Термин "производящая причина" взят из его итоговой книги (1934) "Мышление и речь" (Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. М., 1982. т. 2. С. 133.). (Примеч. сост.) 134. Гиттис И. Историческая терминология в начальном обучении истории // Советская педагогика. 1937. №3. 135. Иванов П. Природоведческий словарь учащихся I класса // Начальная школа. 1939. №7. 136. Скаткин М.Н. Образование элементарных понятий в процессе обучения естествознанию // Советская педагогика. 1944. №4. 137. Последующая эволюция философско-психологической концепции С.Л.Рубинштейна особенно сильно проявилась в его теории мышления. Легко видеть, что в данной главе мышление выступает преимущественно как деятельность субъекта, т.е. в личностном аспекте. Иначе говоря, С.Л.Рубинштейн раскрывает здесь мотивационные и некоторые другие деятельностные характеристики мышления, такие как цели, мотивы, интеллектуальные действия и операции и т.д. Однако в конце 40-х гг. и в 50-е гг. он, продолжая исследовать мышление как деятельность субъекта, начинает изучать его в новом качестве, как психический процесс. Первично "не операции порождают мышление, а процесс мышления порождает операции, которые затем в него включаются" (Рубинштейн С.Л. О мышлении и путях его исследования. М., 1958. С. 51). Благодаря такому выделению процессуального аспекта мышления и вообще психики становится возможным уточнить предмет психологической науки. В 50-е гг. экспериментальное изучение мышления как деятельности и как процесса под руководством С.Л.Рубинштейна вели Л.И.Анцыферова, А.В.Брушлинский, И.М.Жукова, Е.П.Кринчик, Н.С.Мансуров, А.М.Матюшкин, В.Н.Пушкин, Э.М.Пчелкина, К.А.Славская (ныне Абульханова-Славская), Ф.А.Сохин, О.П.Терехова, Д.Б.Туровская (ныне Богоявленская), Н.Т.Фролова, И.С.Якиманская. Некоторые из них до сих пор продолжают эту линию исследования мышления. Сейчас новое поколение психологов присоединилось к указанному направлению: Н.И.Бетчук, М.И.Воловикова, Б.О.Есенгазиева, В.А.Поликарпов, Л.В.Путляева, С.В.Радченко, В.В.Селиванов, Л.В.Сластенина и другие. Основные результаты этих работ обобщены в следующих монографиях и сборниках: Рубинштейн С.Л. О мышлении и путях его исследования. М., 1958; его же: Принципы и пути развития психологии. М., 1959; Процесс мышления и закономерности анализа, синтеза и обобщения; Экспериментальные исследования. М., I960; Исследования мышления в советской психологии. М., 1966; Основные направления исследований психологии мышления в капиталистических странах. М., 1966; Славская К.А. Мысль в действии. М., 1968; Брушлинский А.В. Психология мышления и кибернетика. М., 1970; МатюшкинА. М. Проблемные ситуации в мышлении и обучении. М., 1972; Брушлинский А.В. Мышление и прогнозирование. М., 1979; Якиманская И.С. Развивающее обучение. М., 1979; Абульханова-Славская К.А. Деятельность и психология личности. М., 1980; Мышление: процесс, деятельность, общение. М., 1982; и др. (Примеч. сост.) 138. Фрагмент из статьи "Принцип детерминизма и психологическая теория мышления", опубликованной в жур. "Вопросы психологии". 1957. №5. Приводимый фрагмент позволяет лучше понять, что изменилось во взглядах С.Л.Рубинштейна на мышление в середине 50-х гг. (Примеч. сост.) 139. Goethes H.W. Werk. Auswohl in sechzehn Baenden. Leipzig: Zweiter Band.S. 190. 140. С этим изменением понятийной характеристики элементов задачи связано и совершающееся в процессе анализа переформулирование задачи. Сама формулировка задачи обусловливает направление ее анализа; в свою очередь анализ ведет к ее неоднократному переформулированию. В ходе решения задачи осуществляется непрерывная взаимозависимость между словесной формулировкой задачи и ее анализом. Эта взаимозависимость является частным выражением связи мышления с речью и языком как фиксированной системой анализа и обобщения. См.: Рубинштейн С.Л. К вопросу о языке, речи и мышлении // Вопросы языкознания. 1957. №2. 141. Этот анализ дан в: Рубинштейн С.Л. О мышлении и путях его исследования М, 1958. (Примеч. сост.) 142. Достаточно точная оценка взглядов С.Л.Рубинштейна на характер связи сознания и речи была дана в рецензии на рукопись "Основы общей психологии": "У автора совершенно правильно решается вопрос о психологической природе речи: речь у него коррелирует с сознанием в целом, а не только с мышлением. Это значительный шаг вперед по сравнению с обычной постановкой этого вопроса даже в нашей марксистской литературе. В итоге, совершенно правильно выступая против традиции западной психологии выделить по преимуществу сигнификативную функцию речи в ущерб ее коммуникативной функции, автор по существу не только связывает проблему речи с психологией познавательных процессов, но и рассматривает ее в аспекте психологии общения" (ОР ГБЛ им. Ленина. Ф. 642. Ед. хр. 1.17). (Примеч. сост.) 143. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 29. 144. Исходя из этого О.Йесперсен (см.: Jespersen О. Language: It's Nature. Development and Origin. N.Y., 1922) построил свою теорию происхождения речи из пения. Говорящий человек, согласно этой теории, – это более интеллектуализированный и менее эмоциональный потомок поющего человека. 145. В 50-е гг. С.Л.Рубинштейн существенно пересмотрел теорию речи (см. раздел "Мышление, язык и речь" в его книге "Принципы и пути развития психологии". М., 1959). Если в "Основах общей психологии" он, как правило, придерживался распространенной тогда (да и теперь) точки зрения о двух функциях речи: 1) коммуникативной (сообщение, общение) и 2) обозначающей, смысловой, сигнификативной, семантической, то впоследствии он приходит к выводу, что у речи не две, а "одна основная функция, ее назначение – служить средством общения". Функция общения включает в себя "функции коммуникаций – сообщения, обмена мыслями в целях взаимопонимания – экспрессивную (выразительную) и воздейственную (побудительную) функции... Речь в подлинном смысле слова является средством сознательного воздействия и сообщения, осуществляемых на основе семантического содержания речи; в этом – специфика речи в подлинном смысле слова, речи человека" (Рубинштейн С.Л. Принципы и пути развития психологии. С. 110-111). С этой точки зрения, скажем, обезьяны, овладевая языком жестов, не владеют речью в точном смысле этого слова. (Примеч. сост.) 146. Вопрос о различии письменной и устной речи достаточно четко был поставлен еще Аристотелем. В лингвистической литературе он хорошо освещен у Ч.Балли. В советской психологической литературе этот вопрос разрабатывал Л.С.Выготский. 147. Особенности строения внутренней речи в нашей психологической литературе изучал Л.С.Выготский, характеризовавший структуру этой речи как предикативную. 148. См.: Прейер В. Душа ребенка: наблюдение над духовным развитием человека в первые годы жизни. СПб., 1912. 149. Хотя их значения у разных народов все же различны. 150. Ситуация описывается в: Рагозина З.А. История одной души (Елена Келлер). М., 1923. С. 36-37. 151. Примеры таких словоупотреблений и словоизменений, которые ребенок не мог слышать от взрослых, приводит К.И.Чуковский в книге "От двух до пяти". Они встречаются и во всех дневниках, посвященных детям этого возраста. 152. См.: Звоницкая А.С. Психологический анализ связности речи и ее развития у школьника // Ученые записки кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А.И.Герцена. Л., 1941. Т. XXXV. 153. Сыркина В.Е. Психология речи // Ученые записки кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А.И.Герцена. Л., 1941. Т. XXXV. 154. Ухтомский А.А. Доминанта как рабочий принцип нервных центров // Русск. физиол. журн. 1923. №6. 155. Маркс К. Капитал. T.I. Гл. V. 1931. С. 120. 156. Монтессори: см. Фауссек. О внимании у маленьких детей. Пг., 1922. 157. Имеется в виду сбор средств на оборону страны в годы Великой Отечественной войны. (Примеч. сост.) 158. Арнольд Винкельрид – народный герой Швейцарии. По преданию, в битве 1386 г. при Земпахе ценою жизни обеспечил победу швейцарского войска над войском австрийского герцога. 159. Одним из наиболее интересных динамических эффектов, вскрытых К.Левином, является замещающее (эрзац") действие. Замещающим действием является такое действие, которое разряжает напряжение, созданное какой-нибудь потребностью, но не приводит к той цели, на которую направлено замещенное подлинное действие. Например, когда человеку не удается осмысленное действие, необходимое для достижения поставленной перед ним цели, он иногда совершает первое попавшееся бессмысленное движение, дающее какую-то разрядку создавшемуся у него напряжению. В таком замещающем действии мы имеем более или менее чистый аффект динамических соотношений напряжения и разрядки, так же как в тех аффективных разрядках, когда человек срывает раздражение, вызванное одним лицом, на другом лице или на первой подвернувшейся под руки вещи. Но мы не имеем в этих действиях как раз то, что существенно для подлинно волевых действий: осознанная цель не определяет их. 160. Сеченов И.М. Избр. труды. М., 1935. С. 277. 161. Сеченов И.М. Избр. труды. М., 1935. С. 278. 162. Там же. С. 283. 163. Мы придерживаемся здесь, вводя, в частности, понятия меткости и ловкости, классификации психомоторных функций А.А.Толчинского, выделяющего следующие основные 6 свойств движений: 1) меткость, 2) ловкость, 3) координация, 4) ритмичность, 5) скорость и 6) сила. 164. Кора, надо думать, является высшей контрольной инстанцией для всех движений человека, но в различных движениях механизмы разных уровней включаются по-разному, с различным удельным весом. 165. В своей монографии "Бытие и сознание" (М., 1957) С.Л.Рубинштейн существенно углубил анализ теории Н.А.Бернштейна, учтя вышедший в 1947 г. и удостоенный Государственной премии труд этого ученого "О построении движений". (Примеч. сост.) 166. С.Л.Рубинштейн имеет в виду исследования движений в процессе их восстановления у раненых бойцов, проведенные по инициативе и под руководством А.Р.Лурия и А.Н.Леонтьева в восстановительных госпиталях – в филиале Всесоюзного института экспериментальной медицины (Челябинская область) и в филиале Московского государственного института психологии (Свердловская область). Эти исследования С.Л.Рубинштейн проанализировал более подробно в своей статье "Советская психология в условиях Великой Отечественной войны" (Журнал