IndexАнастасия ШульгинаLittera scripta manetContact

3. ОБЛИКИ ПУТИ

А. РАСТВОРЕНИЕ СОЗНАНИЯ

Встреча узкоограниченного, но зато интенсивно ясного индивидуального сознания с чудовищной протяженностью коллективного бессознательного представляет собой опасность, ибо бессознательное обладает откровенно растворяющим действием на сознание. Это действие даже является, согласно "Hui Ming Ging", одной из характерных особенностей практики китайской йоги. В трактате говорится: "Каждая отдельная мысль получает облик и становится видимой в цвете и форме. Совокупная душевная энергия дает ощутить свои следы" [27]. Приложенная к трактату иллюстрация изображает погруженного в медитацию мудреца, голова которого окружена пылающим огнем, откуда выступают пять человеческих фигур, которые, в свою очередь, разделяюся на двадцать пять меньших [28]. Это был бы шизофренический процесс, если бы мы рассматривали его как состояние, Подпись под картинкой говорит об этом: "Образованные духовным огнем облики суть лишь пустые краски и формы. Свет сущности лучится вспять к изначальному, истинному".

Понятно поэтому, почему надо прибегать к защитной фигуре "охранительного круга". Он должен воспрепятствовать "излиянию" и защитить единство сознания от растворяющего воздействия бессознательного. Мало того, подход китайцев пытается ослабить растворяющее воздействие бессознательного тем, что характеризует "мысленные облики" или "частичные мысли" как "пустые краски и формы" и тем по возможности лишает их силы. Эта мысль проходит через весь буддизм (особенно махаянский) и заостряется в наставлении для умерших "Бардо Тходол" (тибетской Книге мертвых) вплоть до заявления, что и боги – дружелюбные и враждебные – суть иллюзии, которые надлежит преодолеть. Устанавливать

метафизическую истинность или ложность этой мысли, конечно же, не в компетенции психолога. Он должен довольствоваться тем, чтобы насколько это возможно установить, что является фактором, воздействующим на психику. При этом его не должно волновать, представляет ли собой соответствующее явление трансцендентальную иллюзию или нет. Об этом пусть судит вера, а не наука. Мы здесь так или иначе продвигаемся по той области, которая до сих пор была как бы вне сферы науки и потому в общем расценивалась как иллюзия. Со стороны же науки такое допущение подтвердить никак невозможно, поскольку субстанциальность этих материй – отнюдь не научная проблема, ведь в любом случае она находится по ту сторону способности человеческого восприятия и суждения, а тем самым и по ту сторону всякой доказуемости. Да и для психолога речь идет не о субстанции этих комплексов, а лишь о психическом опыте. Это, несомненно, познаваемые психические содержания, обладающие столь же несомненной автономией, ибо они являются психическими подсистемами. Они либо спонтанно проявляются в экстатических состояниях и при случае вызывают сильнейшие впечатления и эффекты, либо, при душевных расстройствах, закрепляются в форме бредовых идей и галлюцинаций, тем самым разрушая единство личности. Психиатр, конечно, склонен тут думать о токсинах и тому подобных вещах, и этим объяснять шизофрению (расщепление духа в психозе), не придавая при этом никакого значения психическим содержаниям. Но при психогенных расстройствах (например, при истерии или неврозе навязчивых состояний), где попросту невозможно вести речь о токсинных воздействиях и вырождении клеток, имеют место, как например, в сомнамбулических состояниях, подобные спонтанно отщепившиеся комплексы, которые Фрейд, правда, пытался объяснять бессознательным вытеснением сексуальности. Такое объяснение относится, однако, далеко не ко всем случаям, поскольку из бессознательного и спонтанно могут возникнуть содержания, которые сознание ассимилировать не в состоянии, В этих случаях предположение о вытеснении не работает, Вообще-то эту автономию можно изучать в повседневной жизни на аффектах, которые своевольно прорываются вопреки нашей воле и нашим судорожным попыткам вытеснить их и, затопляя Я, подчиняют его своей воле. Поэтому неудивительно, что дикарь видит в этом феномене одержимость или выход души из тела – да ведь и наш язык все еще держится этого обычая: "Не возьму в толк, что на него сегодня накатило", "В него бес вселился", "Опять на него что-то нашло", "Он выходит из себя", "Он работает как одержимый". Даже в судебной практике признается частичное снижение вменяемости в состоянии аффекта. Поэтому автономные душевные содержания для нас – вполне привычное переживание. Такие содержания оказывают на сознание расщепляющее воздействие.

Медитация 1 ступени собирание света Медитация 2 ступени новое рождение в пространстве силы Медитация 3 ступени отвязывание духовного тела и получение им самостоятельного существования Медитация 4 ступени центр посреди условных сущностей

Однако помимо этих обычных, общеизвестных аффектов имеются и более тонкие, более комплексные аффективные состояния, которые уже не назовешь просто аффектами. Это, скорее, сложные душевные подсистемы, обладающие личностным характером тем более, чем они сложнее. Они-то и являются составляющими психической личности и потому должны иметь личностный характер. Такие подсистемы встречаются при душевных заболеваниях, в случаях психогенного раздвоения личности (double personnalite) и весьма распространены при медиумистических явлениях. Их можно обнаружить и в феноменах религиозного опыта. Поэтому многие наиболее древние боги из лиц превратились в персонифицированные идеи, а в конце концов – в абстрактные идеи, ведь активизировавшиеся бессознательные содержания всегда выступают сначала как проецированные вовне, и в ходе духовного развития постепенно ассимилируются сознанием посредством пространственных проекций, преобразуясь в сознательные идеи, причем последние утрачивают свой изначально автономный и личностный характер. Некоторые древние боги благодаря астрологии стали, как известно, просто свойствами характера (воинственность, возвышенность, угрюмость, эротичность, логичность, лунатизм и т.д.).

Наставления "Бардо Тходол" очень хорошо показывают, сколь велика для сознания опасность быть растворенным этими фигурами. Усопший раз за разом получает увещевания: не следует принимать эти фигуры за реальность и путать их темное свечение с чистым белым светом Дхармакайи (божественного тела истины), т.е. не проецировать единый свет высшего сознания на конкретизированные фигуры, тем самым растворяя его в множественности автономных подсистем. Если бы такой опасности не было и подсистемы не представляли бы собой опасные автономизирующие и дивергирующие тенденции, то, видимо, не понадобились бы эти настоятельные увещевания; последние означают для более наивного, политеистически ориентированного менталитета восточного человека, вероятно, примерно то же, что, предположим, для христианина призыв не соблазняться иллюзией личностного бога, не говоря уже о Троице, бесчисленных ангелах и святых.

Если бы расщепляющие тенденции не были свойствами, присущими человеческой психике, то психические подсистемы вообще не отщеплялись бы, иными словами, не было бы духов или богов. Вот почему наша эпоха в столь большой степени лишена божественного и священного: это обусловлено нашим незнанием бессознательной психики и подавляющим культом сознания. Истинной нашей религией является монотеизм сознания, одержимость сознанием при фанатичном отрицании существования автономных подсистем. Но от йогических учений буддизма мы отличаемся тем, что отрицаем даже познаваемость этих подсистем. Здесь психику поджидает большая опасность, ведь в этом случае подсистемы ведут себя как какие-нибудь вытесненные содержания: они неизбежно влекут за собой ложные установки, а при этом вытесненное вновь появляется в сознании, но в измененной форме. Такой факт, бросающийся в глаза при наблюдении любого невроза, относится и к коллективным психическим феноменам. Наша эпоха в этом смысле впадает в роковое заблуждение, полагая, будто факты религиозного опыта могут быть подвергнуты интеллектуальной критике. Считают, как это делал, например, Лаплас, что бог есть гипотеза, подлежащая интеллектуальному освидетельствованию – подтверждению или отрицанию, При этом полностью забывают, что причина, по которой человечество верует в "даймона", не имеет ничего общего с внешним миром, но состоит просто в наивном ощущении мощного внутреннего воздействия автономных подсистем. Это воздействие нельзя уничтожить, интеллектуально критикуя его название или считая его ложным. В коллективном отношении оно постоянно налицо, и автономные системы действуют всегда, ибо шатания мимолетного сознания нисколько не затрагивают фундаментальной структуры бессознательного.

Если отрицать существование подсистем, воображая, будто его можно сделать недействительным при помощи критики названия, то будет невозможно понять, почему они несмотря на это продолжают проявлять активность, а поэтому будет невозможно и ассимилировать их сознанием. И вот они становятся причиной необъяснимых расстройств, причиной, которая, как в конце концов начинают подозревать, идет откуда-то извне. Тем самым подсистемы проецируются, причем опасность возрастает в той степени, в какой расстраивающие воздействия приписываются отныне внешней злой воле, коренящейся, разумеется, не где-нибудь, а именно у соседа "de l'autre cote de la riviere"*. Это ведет к коллективным галлюцинациям, служит причиной войн, революций, – одним словом, деструктивных массовых психозов,

* Через тьму к свету (лат.)

Мания есть одержимость бессознательным содержанием, которое как таковое не ассимилируется сознанием. И поскольку сознание отрицает существование таких содержаний, оно и не в состоянии их ассимилировать, Выражаясь языком религии, утратив страх божий, полагают, будто все предоставлено на усмотрение человека. Эта гордыня, т.е. узость сознания, всегда прямиком ведет в сумасшедший дом [29].

Просвещенному европейцу покажется, скорее, более приемлемым такое высказывание "Hui Ming Ging": "Образованные духовным огнем облики суть лишь пустые краски и формы". Это звучит совсем по-европейски и, кажется, превосходно соответствует нашему разуму, и мы даже смеем льстить себе надеждой, что уже достигли этой ступени просветленности, ибо уже давно, как будто бы освободились, от таких призрачных богов. Однако то, от чего мы освободились, всего лишь словесные химеры, а не душевные факты, ответственные за возникновение этих богов. Мы по-прежнему одержимы нашими автономными душевными содержаниями – с точно такой же силой, как если бы они были богами. Нынче их зовут фобиями, навязчивыми идеями и т.д., короче говоря, это невротические симптомы. Бот превратились в болезни, и Зевс правит теперь не Олимпом, a plexus solaris*, становясь причиной редких клинических случаев или приводя в расстройство умы политиков и журналистов, которые, сами того не ведая, сеют психические эпидемии.

* Солнечным сплетением (лат.)

Поэтому для западного человека будет лучше, если сначала он узнает не слишком много о тайных интуициях восточных мудрецов, ибо это было бы "верным средством в руке человека превратного". Вместо того чтобы постоянно заверять себя, будто даймон есть иллюзия, западному человеку надо вновь открыть реальность этой иллюзии. Ему надо бы научиться заново узнать эти психические силы, а не ждать, покуда его причуды, нервные срывы и бредовые идеи заявят ему, к его вящей муке, что он не единственный хозяин в доме. Расщепляющие тенденции суть действительные психические личности, обладающие относительной реальностью. Они реальны, когда не признаются реальными и потому проецируются; относительно реальны, когда соотносятся с сознанием (на языке религии: когда существует культ); и ирреальны, поскольку сознание начинает отвязываться от своих содержаний. Но последнее имеет место лишь в том случае, если человек проживает свою жизнь столь исчерпывающе полно и с такой отдачей, что для него больше нет никаких безусловных жизненных обязательств, а потому на пути внутреннего превосходства над миром нет больше ни одного желания, которым нельзя было бы пожертвовать без всяких сомнений. В этом отношении бесполезно клеветать на самого себя. Кто еще в плену, тот еще одержим. А когда кто-то одержим, всегда найдется сила, которая им овладеет. ("Истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта" [30].) Совсем не одно и тоже, называть ли нечто "манией" или "богом". Служить мании – предосудительно и недостойно, а служить богу – в силу покорности чему-то более возвышенно Невидимому и Духовному – гораздо целесообразнее и притом перспективнее, потому что персонификация уже сама по себе обусловливает относительную реальность автономной подсистемы, а тем самым – возможность ассимиляции и ирреализации сил, управляющих жизнью. Там, где не признают бога, рождается мания эгоизма, а мания превращается в болезнь.

Йога предполагает признание существования богов как нечто само собой разумеющееся. Поэтому ее сокровенное учение предназначено лишь для того, чей свет сознания сумеет отрешиться от сил, управляющих жизнью, чтобы вступить в последнее, неделимое единство, в "центр пустоты", где "обитает бог максимальной пустоты и жизненности", как выражается наш текст [31]. "Чтобы внять этому, нужно тяжко трудиться на протяжении тысячи эонов". Очевидно, что покрывало Майи невозможно прорвать простым умозаключением – необходима основательная и длительная подготовка, состоящая в том, чтобы все грехи, совершенные в жизни, были верно сочтены. Ибо покуда существует полная плененность "cupiditas"*, покрывало не поднято, а высота бессодержательного, лишенного иллюзий сознания не достигнута, и наколдовать ее фокусами и хитростью невозможно, Это идеал, окончательно реализующийся лишь в смерти. А до той поры будут существовать реальные и относительно реальные фигуры бессознательного.

* "Влечением" (лат.)

В. АНИМУС И АНИМА

К фигурам бессознательного, согласно нашему тексту, относятся не только боги, но также Анимус и Анима. Слово "hun" Вильхельм переводит как "Анимус" – понятие animus и впрямь прекрасно соответствует слову "hun", иероглиф которого сложен из знаков "облако" и "демон". "Hun", таким образом, значит "облачный демон", высшая душа дыхания, принадлежащая к началу ян, а потому мужская. После смерти "hun" подымается вверх и становится "schen", "расширяющимся и открывающим себя" духом, или богом. Анима, звучащая как "po", пишется знаками "белый" или "демон", таким образом, она – "белый призрак", низшая, хтоническая телесная душа, принадлежащая к началу инь, а поэтому женская. После смерти она опускается вниз и становится "gui", демоном, что чаще всего объясняют как "возвращающееся" (а именно, на землю), revenant, привидение. Тот факт, что Анимус и Анима после смерти разделяются и идут каждый своим путем, доказывает, что для китайского менталитета это различные психические факторы, которые и действуют явно по-разному, хотя изначально они суть одно в "едином, действующем и истинном существе", однако в "жилище творения" их двое. "Анимус – в небесном сердце, днем он обитает в глазах (т.е. в сознании), всю ночь напролет грезит о сокровенном". Он – то, что "мы получили от великой пустоты, что с началом всех начал обрело облик". Анима же есть "сила тяжести и мрака", привязанная к телесному, плотскому сердцу. Ее деятельность состоит в "наслаждениях и гневных побуждениях". "Тот, кто при пробуждении мрачен и погружен в себя, скован Анимой".

Прежде чем Вильхельм познакомил меня с этим текстом, я уже многие годы пользовался понятием "Анима" – способом, совершенно аналогичным его китайскому определению [32] и, разумеется, без какой бы то ни было метафизической презумпции. Для психолога Анима – отнюдь не трансцендентальное, а вполне познаваемое существо, да и китайское определение ясно указывает на это: аффективные состояния суть непосредственные переживания. Почему же тогда говорят об Аниме, а не просто о причудах настроения? Причина здесь такова; аффекты обладают автономным характером, и потому большинство людей им подвержено. Однако аффекты – отделяемые содержания сознания, части личности. В качестве частей личности они имеют личностный характер, а потому с легкостью персонифицируются, как это происходит еще и в наши дни, о чем свидетельствуют приведенные примеры. Персонификация не является пустым измышлением в той мере, в какой аффективно возбужденный индивидуум демонстрирует не индиффирентный, а совершенно определенный характер, отличный от его же характера в обычном состоянии. При внимательном исследовании оказывается, что аффективный характер у мужчины имеет женские черты. На этом психологическом факте зиждется китайской учение о душе "ро", а также и моя концепция Анимы. Углубленная интроспекция или экстатическое переживание раскрывают существование в бессознательном женской фигуры, откуда и наименования женского рода – Анима, психика, душа. Можно определить Аниму и как imago, или архетип, или осадок всего мужского опыта относительно женщины. Поэтому образ Анимы, как правило, и проецируется на женщину. Как известно, Анима по большей части изображалась и воспевалась поэтическим искусством [33]. Отношение, в котором Анима, согласно китайским представлениям, находится к призраку, интересно для парапсихологов в той связи, что "controls"* очень часто бывают противоположного пола.

* Наблюдаемые (англ.), "контрольные" медиумы.

Насколько я должен признать верным перевод Вильхельмом "hun" как Анимус, насколько же принципиальны для меня причины передавать мужской дух, просветленность его сознания и разумность не термином "Анимус", который в ином случае прекрасно соответствовал бы ему, а выражением "Логос". Перед китайским философом стояли те же определенные трудности, какие осложняют решение задачи, с которой имеет дело европейский психолог. Китайская философия, как и всякая духовная активность в древности, была исключительной прерогативой мужского мира. Ее понятия никогда не истолковывались психологически, а потому никогда и не исследовались на предмет того, насколько они приложимы и к женской психике. Но для психолога немыслимо игнорировать существование женщины и характерной для нее психологии, Вот здесь-то и лежат те причины, по которым "hun" у мужчины я переводил бы как "Логос". Вильхельм использует "Логос" для передачи китайского понятия "sing", которое можно переводить и как "сущность" или "творческое сознание". "Hun" после смерти превращается в "schen", дух, который в философском смысле близок понятию "sing". Поскольку китайские понятия в нашем понимании – не логические, а интуитивные воззрения, то их значения можно выяснить только принимая во внимание их контекст и структуру иероглифа или такие взаимосвязи, которые возникают между "hun" и "schen". "Hun" в соответствии с этим – свет сознания и разумное начало в мужчине, происходящие из logos spermatikos*, "sing", и через стадию "schem после смерти вновь возвращающиеся к дао. Выражение "Логос" могло бы быть особенно уместно в таком контексте, в котором речь идет о понятии универсальной сущности – ведь и просветленность сознания и разумное начало мужчины представляют собой отнюдь не нечто индивидуально обособленное, но универсальное; и таким же образом они принадлежат сфере не личностного, а в глубочайшем смысле этого слова над2личностного – в прямую противоположность "Аниме", этому личному демону, проявляющему себя в первую очередь в архиличностных капризах настроения (отсюда и Animositat!)**.

* Зародышевый, первоначальный логос (греч.) ** Возбужденность, раздражительность (нем.)

Имея в виду эти психологический факты, выражение "Анимус" я оставил исключительно за женским началом, поскольку "mulier поп habet animam, sed animum"* Ведь психология женщины зеркально противоположна Аниме у мужчины, – она изначально не имеет аффективной природы, а является квазиинтеллектуальным образованием, которое лучше всего характеризуется словом "предрассудок". Сознательной стороне женщины соответствует эмоциональная природа мужчины, а вовсе не "дух". Дух – это, скорее, "душа", а еще точнее – Анимус женщины. И так же как Анима мужчины состоит прежде всего из неполноценной аффективной ангажированности, так и Анимус женщины состоит из неполноценного суждения, или, лучше, мнения. (За подробностями мне приходится отсылать читателя к моему упомянутому выше сочинению. Здесь же я в состоянии указать лишь на главное.) Анимус женщины образован громадным количеством предвзятых мнений и потому в меньшей степени персонифицируется одной фигурой, скорее – группой или толпой. (Хороший пример из области парапсихологии – так называемая группа "Император" миссис Пайпер [34].) Анимус на низшей своей ступени есть неполноценный Логос, карикатура на развитый мужской дух, так же как Анима на низшей ступени – карикатура на женский Эрос. И так же как "hun" соответствует "sing", которое Вильхельм переводит как "Логос", так и Эрос женщины соответствует "ming", которое переводится как судьба, "фатум", рок и толкуется Вильхельмом как "Эрос", Эрос есть сплетение, Логос – различающее познание, проясняющий свет. Эрос есть ангажированность, Логос – дискриминация и неангажированность. Поэтому неполноценный Логос в Анимусе женщины проявляется как абсолютно несоотнесенное и, стало быть, непреодолимое предубеждение, или как мнение, обескураживающим образом не имеющее ничего общего с сутью дела.

* "У женщины не анима, а анимус" (лат.). В латинском языке то и другое слово может означать "душа".

Меня уже часто упрекали в том, что я как бы аналогичным мифологии образом персонифицирую Анимуса и Аниму. Однако этот упрек был бы справедлив лишь в том случае, если бы было доказано, что я мифологически конкретизирую эти понятия и в сфере психологии. Должен раз и навсегда заявить, что персонификация – не мое изобретение, а есть нечто имманентное сущности соответствующих явлений. Было бы противно духу науки игнорировать тот факт, что Анима – психическая и, значит, личностная подсистема. Любой из упрекавших меня в этом без всяких раздумий скажет: "Мне снился господин Икс", а ведь на самом деле ему снилось лишь его представление о господине Икс. Анима есть не что иное как представление личностной природы автономной подсистемы, о которой идет речь. А является ли эта подсистема транцендентальной, т.е. лежащей по ту сторону границ познания, нам не дано знать.

Я дал и общее определение Анимы как персонификации бессознательного и потому раскрыл ее содержание еще и в качестве моста к бессознательному, как функции отношения к бессознательному. И здесь утверждение нашего текста о том, что сознание (т.е. личностное сознание) исходит от Анимы, попадает в интересный контекст. Поскольку западный дух прочно стоит на точке зрения сознания, он должен понимать Аниму так, как я только что изложил. Восток же, стоящий на точке зрения бессознательного, наоборот, рассматривает сознание как порождение Анимы! Сознание, без сомнения, изначально происходит от бессознательного. Мы думаем об этом слишком мало и потому все время пытаемся отождествлять психику в целом с сознанием – или, по меньшей мере, выставлять бессознательное в виде производного или порождения сознания (как, например, в теории вытеснения Фрейда). Однако по изложенным выше основаниям прямо-таки существенно необходимо никоим образом не затушевывать реальность бессознательного, а его фигуры рассматривать в качестве действующих сил, Тот, кто понял, что имеется в виду под психической реальностью, вряд ли побоится из-за этого впасть в первобытную демонологию. Но если за фигурами бессознательного не признавать достоинства спонтанно действующих сил, то верх одержит односторонняя вера в сознание, что в конце концов приведет к перенапряжению. А тогда с необходимостью последуют катастрофы, поскольку несмотря на всю сознательность оказались проигнорированы темные силы психики. Не мы персонифицируем их – они сами обладают исконно личностной природой. Лишь признав это полностью, мы сможем подумать над тем, чтобы деперсонализировать их, т.е. "покорить Аниму", как выражается наш текст.

Здесь вновь обнаруживается огромное различие между буддизмом и нашей западной манерой мышления – и притом вновь в опасной форме мнимого согласия. Йога отвергает все фантастические содержания. Мы поступает так же. Но Восток делает это на совершенно иной основе, нежели мы. Там господствуют воззрения и доктрины, в огромной степени являющиеся выражением творческой фантазии. Там приходится даже защищаться от преизбытка фантазии. Мы же относимся к фантазии как к жалкому визионерству субъективного плана. Фигуры бессознательного, конечно, не выступают в абстрактном виде, лишенные всякого рода аксессуаров, – наоборот, они врасли и вплелись в ткань фантазий невероятной пестроты и головокружительной насыщенности. Востоку можно отвергать эти фантазии, потому что он уже давно извлек их экстракт и сконцентрировал их в глубинах поучений своей мудрости. А мы даже еще и не переживали такие фантазии, не говоря уж о том, чтобы извлечь их квинтэссенцию. В этом отношении нам надо еще наверстать весь этот участок экспериментального для нас переживания, и лишь когда в мнимой бессмыслице мы найдем смысловое содержание, нам удастся отделить ценное от негодного. Уже теперь мы можем быть уверены в том, что экстракт, который мы извлечем из наших переживаний, будет другим, нежели тот, что ныне предлагает нам Восток. Восток пришел к знанию глубин души в детском неведении мира. А мы станем исследовать психику и ее бездны при поддержке обширнейших исторических и естественнонаучных познаний. Разумеется, со временем внешнее знание становится сильнейшим препятствием для интроспекции, но потребность души преодолеет все препоны. Ведь мы уже на пути к тому, чтобы строить психологию, т.е. науку, дающую нам ключ к вещам, доступ к которым Восток нашел лишь при помощи особых состояний души!

4. ОТВЯЗЫВАНИЕ СОЗНАНИЯ ОТ ОБЪЕКТА

Через понимание мы освобождаемся от господства бессознательного. Это, в сущности, и есть цель наставлений нашего текста. Адепта учат, как концентрироваться на свете сокровенного округа и при этом освобождаться от всех внешних и внутренних привязанностей. Его жизненная воля направляется на бессодержательную сознательность, которая вместе с тем заключает в себе возможность существования всех содержаний, "Hui Ming Ging" говорит об этом отвязывании так:

Сияние света окружает мир духа, Один забывает другого, тихо и чисто, совершенно и до пустоты. Пустота пронизана блеском сердца небес. В море вода спокойна, луна отражается на ее глади. Облака парят в синем просторе. Ясно светятся горы. Сознание растворяется в созерцании. Одиноко покоится диск луны [35].

Такая характеристика совершенства изображает душевное состояние, которое, может быть, лучше всего обозначить как отрешение сознания от мира и его стягивание в некую внемировую точку. В соответствии с этим сознание пусто и не пусто. Оно больше не наполнено образами вещей, а просто содержит их в себе. Непосредственно обступавшая прежде полнота мира ничего не теряет в своем богатстве и в своей красоте, но уже не владеет сознанием. Магические права вещей исчезли, ибо изначальная вплетенность сознания в мир разрушена. Бессознательное больше не проецируется, а потому прекращается исконная participation mystique, мистическая сопричастность вещам. Значит, сознание больше не переполнено навязанными ему целями, а становится созерцанием, как об этом с изяществом говорит китайский текст.

Как достигается такой эффект? (А мы предполагаем, что китайский автор, во-первых, говорит правду, во-вторых, находится в здравом уме, а в-третьих, конечно уж, необычайно проницательный человек.) Чтобы понять или объяснить такое, от нашего рассудка требуется совершить определенные обходные маневры. Копирование тут не поможет, ведь стремление к эстетизации такого душевного состояния было бы чистой воды мальчишеством. Речь здесь идет об эффекте, очень хорошо знакомом мне по врачебной практике, – это par excellence* терапевтический эффект, добиться которого я стремлюсь с моими учениками и пациентами: снятие participation mystique. Леви-Брюль гениальным чутьем выделил то, что он назвал "participation mystique", в качестве отличительного признака первобытного духовного склада [36]. То, что он имел в виду, есть просто неопределимо обширный атавизм неразличенности субъекта и объекта, который достигает у дикаря таких размеров, что, безусловно, должен броситься в глаза европейцу, человеку сознания. В той степени, в какой различие между субъектом и объектом не осознается, господствует бессознательное тождество. В этом случае бессознательное проецируется на объект, а объект интроецируется в субъект, т.е. психологизируется. Тогда животные и растения ведут себя, как люди, люди одновременно являются животными, и во всем обитают духи и боги. Культурный человек, конечно, уверен в том, что как небо от земли далек от таких вещей. Но зато он часто на всю жизнь отождествляет себя с родителями; он тождествен своим аффектам и представлениям и бесстыдно признает за другими то, что не хочет замечать у себя самого. У него еще обнаруживается именно этот атавизм первоначальной бессознательности, т.е. неразличенности субъекта и объекта. В силу этой бессознательности он испытывает на себе магическое воздействие, т.е. безусловное влияние, бесчисленных людей, вещей и обстоятельств, он переполнен дезориентирующими содержаниями – почти в той же степени, что и дикарь, а потому столь же интенсивно, что и тот, пользуется апотропеическим колдовством. Только ему для этого нужны не мешочки с зельями, амулеты и жертвоприношения, а успокаивающие средства, неврозы, просвещение, культ воли и т.д.

* Главным образом (фр.)

Но вот если удастся признать бессознательное в качестве одной из действующих сил наряду с сознанием и жить так, чтобы по возможности учитывались сознательные и бессознательные (т.е. инстинктивные) потребности, то центром тяжести целокупной личности будет уже не Я, которое является только центром сознания, а, так сказать, виртуальная точка между сознанием и бессознательным, точка, заслуживающая названия самости. Если такая перестройка проходит удачно, то в качестве благоприятного исхода выступает снятие participation mystique, благодаря чему на свет появляется личность, для которой страдание остается актуальным только на, так сказать, ее нижних этажах, в то время как на верхних для нее наступает своего рода отрешенность и к горестям, и к радостям жизни.

Изготовление и рождение этой верховной личности и есть то, на что ориентирует наш текст, когда ведет речь о "священном плоде", об "алмазном теле" и тому подобном, относящемся к нетленной плоти. Эти выражения психологически символизируют: установку, отрешенную от полнейшей эмоциональной запутанности и тем самым от всеобъемлющего потрясения, и сознание – отвязанное от мира. У меня есть основания предполагать, что это, собственно говоря, начинающаяся по достижении середины жизни естественная подготовка к смерти. В психологическом смысле смерть так же важна, как и рождение, и в такой же степени является интегрирующей составной частью жизни, О том, что происходит в конце концов с отвязанным сознанием, не следует спрашивать психолога. Любым теоретическим высказыванием он безвозвратно ушел бы за границы своей научной компетенции. Он может только указать на то, что отношение нашего текста к вневременности отрешенного сознания согласуется с религиозным мышлением всех эпох и почти всего человечества и что поэтому тот, кто стал бы мыслить иначе, оказался бы вне строя человечества и, значит, страдал бы нарушением психического равновесия. Поэтому как врач я прилагаю все усилия, чтобы по возможности укрепить веру в бессмертие, особенно у наиболее пожилых из моих пациентов, для которых эти вопросы приобретают угрожающую актуальность. Ведь смерть, если рассматривать ее психологически правильно, – вовсе не конец, а цель, и потому, как только пройдена вершина жизни, начинается жизнь, направленная к смерти.

На факте этой инстинктивной подготовки к смерти как цели строится наша китайская философия йога и по аналогии с целью первой половины жизни – зачатием и продолжением рода, этим средством продления физической жизни, в качестве цели духовного существования она выдвигает символическое зачатие и рождение психического воздушного тела ("subtle body"), обеспечивающего непрерывность отвязанного сознания, Это рождение пневматического человека, которое издавна знакомо европейцам, но которое они пытаются достичь при помощи совсем иных символов и магических действий, веры и христианского образа жизни. Здесь мы вновь оказываемся стоящими на совершенно другой почве, нежели Восток. И вновь наш текст звучит так, словно ему близка христианско-аскетическая мораль. Но нет ничего превратнее, чем считать, что речь в нем идет о том же самом. За нашим текстом стоит тысячелетняя древняя культура, органически строившаяся на фундаменте первобытных инстинктов и потому не ведающая о той насильственной морали, которая годится нам, лишь недавно цивилизовавшимся варварам-германцам. Поэтому тут отсутствует момент вытеснения инстинктов силой, вытеснения, которое истерически утрируется и отравляется нашим интеллектуализмом. Кто живет вместе со своими инстинктами, тот в состоянии и разлучиться с ними – таким же естественным образом, как он с ними жил. Нет ничего более чуждого нашему тексту, чем геройское преодоление себя, до чего у нас непременно и дойдет дело, если мы станем следовать букве китайского наставления.

Нам никогда не следует забывать нашим исторических предпосылок: лишь немногим более тысячелетия назад мы, отказались от самых отсталых принципов политеизма, попали в объятия высокоразвитой восточной религии, поднявшей основанный на воображении ум полудикаря на высоту, никак не соответствовавшую уровню его духовного развития. Чтобы хоть как-то удержаться на этой высоте, неизбежно потребовалось в значительной степени подавить сферу инстинктов, в результате чего религиозная практика и мораль приняли откровенно насильственный, даже чуть ли не жестокий характер. Подавленное, естественно, не развивается, а влачит дальше свое существование в бессознательном в исходном варварском виде. Мы бы и хотели, но фактически уже неспособны взобраться на вершины религиозной философии. В крайнем случае до них можно дорасти. Рана Амфортаса и раздвоенность Фауста, поразившие германцев, еще не залечены. Их бессознательное все еще отягощено содержаниями, которые должны сперва быть осознаны, чтобы можно было от них освободиться. Недавно я получил письмо от одной из давних моих пациенток, которая выражает необходимую перестройку простыми, но точными словами:

Из злого для меня выросло много доброго. Смирение, невытеснение, внимание и идущее с ними рука об руку приятие действительности – сами по себе, а не такие, какими я хочу их видеть, – дали мне необычные знания, но и необычные силы, каких раньше я и представить себе не могла. Я всегда думала, что тот, кто принимает вещи, каким-то образом им подчиняется; а теперь вижу, что это совсем не так – можно только занять по отношению к ним какую-то позицию. И теперь я буду принимать участие в игре жизни, принимая все то, что несет с собой каждый день и вся жизнь, – доброе и злое, свет и тень, которые постоянно меняются местами, а тем самым и мою собственную сущность со всем позитивным и негативным, что ей свойственно, и все нальется жизнью. Какой же я была дурой! Как я хотела, чтобы все плясало под мою дудку!

Лишь на основе такой установки, которая не отказывается от ценностей, приобретенных в ходе развития христианства, а, напротив, с христианской любовью и долготерпением лелеет малейшие нюансы природы личности, можно достичь более высокой ступени сознания и культуры. Эта установка в подлинном смысле религиозна, а потому терапевтична: ведь все религии суть терапии страданий и болезней души. Развитие на Западе интеллекта и воли наградило нас почти дьявольским умением с видимым успехом подражать такой установке – невзирая на протесты бессознательного. Но в таком случае с тем более резким контрастом проявляется здесь или там встречная позиция – это всегда только вопрос времени. Благодаря удобству подражания все время создается неустойчивая ситуация, которая в любой момент может быть разрушена бессознательным. Более прочная основа возникнет лишь в том случае, если инстинктивные предпосылки бессознательного будут приниматься во внимание не меньше, нежели ориентиры сознания. Было бы заблуждением считать, что это требование не стоит в сильнейшей оппозиции к западно-христианскому и особенно протестантскому культу сознания. И хотя новое всегда кажется врагом старого, стремление к более глубокому пониманию непременно обнаружит, что без серьезнейшего отношения к накопленным христианством ценностям не сможет появиться на свет и ничто новое.

5. ДОСТИЖЕНИЕ ЦЕЛИ

Углубляющееся знакомство с духовным Востоком может быть символически представлено так: мы начинаем вступать в связь с тем пока еще чужим, что есть в нас самих. Отречение от наших собственных исторических предпосылок было бы чистой глупостью и прямым путем к повторному вырыванию корней. Мы можем усвоить дух Востока, лишь твердо стоя на собственной почве.

Гу Дэ замечает: "Мирские люди потеряли корень и стали держаться за макушку", имея в виду тех, которые не ведают, в чем подлинный источник сокровенных сил. Дух Востока возрос на желтой земле, наш же дух может и должен расти только на нашей земле. По этой причине я подхожу к такого рода проблемам путем, который часто подвергается упреку в "психологизме". Если под ним понимается "психология", то я буду чувствовать себя польщенным – ведь в мои намерения действительно входит безжалостное отрицание метафизических претензий всех тайных доктрин, ибо заключенное в них тайное желание власти приобретаемой через слова, плохо согласуется с фактом нашего глубокого незнания, допустить которое требует скромность. Я специально хочу представить в ясном свете психологического понимания метафизически звучащие вещи и сделать все от меня зависящее, чтобы люди не уверовали в темные заклинания. Убежденному христианину вольно верить – ведь он заранее взял на себя это обязательство, Но тот, кто таковым не является, лишен благодати веры. (Быть может, он уже от рождения обречен не верить, а обрести способность просто знать.) Поэтому он не должен верить и ни во что другое. Понимать же следует не метафизически, а, видимо, психологически. Поэтому-то я и лишаю вещи их метафизического аспекта: я стремлюсь сделать их объектами психологии. Тем самым я получаю возможность по крайней мере извлечь из них что-то понятное и усвоить это, а кроме того, изучаю на этом материале психологические условия и процессы, прежде облеченные в символы и ускользавшие от моего понимания. Вместе с тем я могу проделать тот же путь и приобрести тот же опыт, а если в конце пути обнаружится и что-то немыслимо метафизическое, то для него это и будет наилучшим способом раскрыть себя. Мое восхищение великими восточными философами столь же непреложно, сколь лишено почтения мое отношение к их метафизике [37]. Я ведь подозреваю их в том, что они – символические психологи, и невозможно сыграть с ними более злой шутки, чем понимая их буквально. Если бы то, что они имеют в виду, и впрямь было метафизикой, то желание понять юс было бы бесперспективным. Но если это психология, то мы сможем их понять и извлечем из этого великую выгоду, потому что тогда станет познаваемым так называемое "метафизическое". Когда я предполагаю, что бог абсолютен и существует по ту сторону всякого человеческого опыта, он остается для меня безразличным. Я не воздействую на него, а он не воздействует на меня. Но когда я знаю, что бог есть мощная сила, правящая в моей душе, я обязан иметь с ним дело; ведь тогда он может даже приобрести неприятную важность, даже в практическом отношении, что звучит чудовищно банально, как и все, что появляется в сфере действительного.

Презрительная кличка "психологизм" подходит только к глупцу, полагающему, будто он и впрямь владеет своей душой. Правда, этого более чем достаточно, поскольку недооценка души есть типично западный предрассудок, несмотря на то, что там умеют петь панегирики "душе". Как только я применяю понятие "автономный душевный комплекс", так у публики уже и готов предрассудок: "всего лишь душевный комплекс". Но откуда же такая уверенность в том, что душа – это "всего лишь"? Те, кто так думает, словно бы и ведать не ведают или все время забывают о том, что все осознаваемое нами есть в принципе образ, а образ есть душа. Те же самые люди, которые полагают, что бог теряет всякую ценность, когда понимается как пассивное и активное начала души, т.е. как "автономный комплекс", могут испытать роковые аффекты и невротические состояния, и их воля, вся их жизненная мудрость окажутся плачевно бессильны перед ними. Но разве этим душа докажет свое бессилие? Надо ли упрекать в "психологизме" и Мейстера Экхарта, сказавшего; "Бог все вновь и вновь должен рождаться в душе"? По-моему, в психологизме можно упрекать лишь того, кто отрицает изначально-подлинную природу автономного комплекса и стремится рационалистически толковать его как следствие известных фактов, т.е. как несамостоятельный. Такое суждение не более дерзостно, чем "метафизическое" утверждение, пытающееся – поверх человеческих границ – передать некоему непознаваемому божеству способность воздействовать на наши душевные состояния. Психологизм – это просто зеркальная противоположность метафизической крайности, столь же детски наивный, как и она. Мне кажется, гораздо более разумным оставлять за душой такую же значимость, как и за познаваемым миром, и признавать за ней ту же "реальность", что и за ним. Для меня душа – это и есть мир, в котором содержится Я. Конечно, может быть, есть на свете рыбы, которые верят, что море содержится в них. С этой расхожей у нас иллюзией необходимо, разумеется, покончить, если мы намерены рассматривать метафизическое с точки зрения психологии.

Подобным метафизическим утверждением и является идея "алмазного тела", нетленной воздушной плоти, зарождающейся в Золотом Цветке или в пространстве квадратного дюйма [38]. Это тело, как и все ему подобное, символически выражает примечательный психологический факт, который – именно потому, что он объективен, – и проецируется прежде всего в формах, внушенных опытом биологической жизни, как то: плода, эмбриона, младенца, живых тел и т.д. Проще всего выразить этот факт словами: не я живу, а что-то живет через меня. Иллюзия перевеса сознания верит: я живу. Но стоит этой иллюзии разрушиться благодаря признанию бессознательного, как бессознательное начинает выступать в качестве чего-то объективного, включающего в себя Я, что подобно, например, мироощущению дикаря, для которого сын гарантирует продолжение жизни. Такое весьма характерное ощущение может принимать даже гротескные формы, как в случае с тем старым негром, который, возмущаясь тем, что сын его не слушается, воскликнул: "Он стоит вон там с моим телом и не желает меня даже слушать".

Речь идет об изменении самоощущения, подобном тому, что испытывает отец, у которого рождается сын, изменении, известном нам в том числе благодаря признанию апостола Павла: "И уже не я живу, но живет во мне Христос" [39]. Символ "Христос" представляет собой – в качестве "Сына человеческого" – аналогичный психический опыт по поводу высшего духовного существа в человеческом облике, которое невидимо рождается в каждом человеке, пневматическое тело, которое послужит нам в грядущем переселении и которое, по выражению Павла, надевается, как платье ("все вы... во Христа облеклись" [40]). Естественно, это всегда щекотливое дело, тонкое ощущение, тем не менее бесконечно важные для жизни и благополучия индивидуума, если выражаться интеллектуальным, понятийным языком. В некотором смысле это ощущение "замещенности", разумеется, без примеси "смещенности". Это подобно тому, как если бы руководство жизненными делами перешло бы к некоей невидимой центральной инстанции. Метафора Ницше "быть свободным в нежнейшей узде" могла бы быть уместной в этом отношении. Религиозный язык богат образными выражениями, передающими это ощущение свободной зависимости, безмолвия и покорности.

В этом примечательном переживании я усматриваю следствие отвязывания сознания, благодаря которому субъективное "я живу" становится объективным "что-то живет через меня". Такое состояние переживается как более высокое по сравнению с предшествующими, собственно, даже как своего рода избавление от принуждения и немыслимой ответственности, которые возникают как неизбежные следствия participation mystique. Это чувство освобождения переполняет Павла, оно – сознание сыновства по отношению к богу, сыновства, избавляющего от власти крови. Это и чувство примирения со всем происходящим вообще, и по этой причине взор достигшего совершенства, по Hui Ming Ging, возвращается к красоте природы.

В Павловом символе Христа смыкается наивысший религиозный опыт Запада и Востока. Христос, страдающий герой, и Золотой Цветок, распускающийся в пурпурном зале нефритового города; какая противоположность, какое немыслимое различие, какая бездна истории! Вот тема для шедевра какого-нибудь будущего психолога.

Наряду с великими религиозными проблемами современности имеется еще совсем маленькая проблема – это прогресс религиозного духа. Если бы об этом зашла речь, то следовало бы подчеркнуть различие между Востоком и Западом в их отношении к "драгоценности", т.е. центральному символу. Запад выделяет вочеловечение и даже личность и историчность Христа, Восток же говорит: "Без возникновения, без уничтожения, без прошедшего, без грядущего" [41]. Христианин в соответствии со своим воззрением подчиняется вышестоящей божественной личности – в чаянии ее милости; восточный же человек знает, что спасение зависит от деяния, которое он совершает сам по себе. Дао целиком вырастает из отдельного человека. У подражания Христу всегда будет тот недостаток, что в качестве божественного праобраза мы чтим человека, воплощающего наивысший смысл, и из чистого подражания забываем, что нам надо воплотить наш собственный высочайший смысл. Ведь отказываться от собственного смысла – это довольно удобно. Если бы Иисус так и поступил, то, вероятно, стал бы почтенным плотником, а не религиозным бунтарем, которому сегодня, естественно, пришлось бы испытать примерно то же, что и тогда.

Подражание Христу без труда можно понять и более глубоко, а именно как обязательство с таким мужеством и такой жертвенностью как это делал Иисус, воплощать свое заветное убеждение, которое как-никак является наивысшим выражением индивидуального темперамента. К счастью, должны мы сказать, не перед каждым стоит задача быть учителем человечества – или великим возмутителем спокойствия. Значит, в конце концов, любой в состоянии воплотить себя на свой собственный лад. Эта великая честность, возможно, могла бы превратиться в некий идеал. Поскольку великие новации всегда зарождаются в самых фантастических углах, то, к примеру, тот факт, что сегодня не стыдятся собственной наготы так сильно, как прежде, мог бы стать началом признания этого статус-кво. За этим последовали бы все новые признания вещей, прежде находившихся под строжайшим табу, ибо реальная жизнь земли не останется сокрытой навеки, как "virgines velandae"* Тертуллиана. Моральное саморазоблачение означает лишь один следующий шаг в этом направлении, а кто-то уже стоит в чем мать родила и исповедуется себе самому. Если он делает это без смысла, то остается внутренний хаос глупости; но если он разумеет смысл того, что делает, то он может стать высшим человеком, который невзирая на страдание, воплощает символ Христа. И нередко можно видеть, как чисто конкретные табу или магические ритуалы религиозной, предварительной ступени, на следующей становятся актуальными вопросами души или чисто духовными символами. Внешний закон по мере развития превращается в исходящий изнутри образ мыслей. И таким-то путем именно протестантскому человеку легко придти к тому, что личность Иисуса из внешнего исторического пространства может перейти в высшего человека в нем самом. А то психологическое состояние, которое соответствует состоянию просветленного в восточном понимании, было бы найдено на европейской почве.

* "Прикрытые девы" (лат.)

Все это, очевидно, ступень в процессе развития более высокого сознания человечества, находящегося на пути к неизвестным целям, а вовсе не метафизика в обыкновенном смысле, Прежде всего и в известной мере это только "психология", но в известной же мере и нечто познаваемое, постижимое и – слава Богу – действительное, – действительность, с которой можно что-то делать, действительность со смыслом, а потому и живая. То, что я довольствуюсь психически переживаемым и отвергаю метафизическое, вовсе не означает жеста скептицизма или агностицизма, направленного против веры в высшие силы или их чаяния, как ясно любому разумному человеку, а говорит приблизительно о том же самом, что имел в виду Кант, называя вещь в себе "сугубо негативным пограничным понятием". Надо избегать любого высказывания о трансцендентном – ведь такие высказывания всегда свидетельствуют лишь о смехотворной заносчивости человеческого духа, не осознающего своей ограниченности. Поэтому, когда бога или дао называют движением или состоянием души, то тем самым высказываются только о чем-то познаваемом, а не имеют в виду нечто непостижимое, о котором просто невозможно составить никакого представления.

6. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Целью моего комментария была попытка перекинуть мост внутреннего, душевного понимания между Востоком и Западом. Основой любого подлинного взаимопонимания является человек, и потому я должен был говорить о вещах человеческих. Этим можно извинить то, что я сосредоточил внимание только на общих вопросах, не вдаваясь в специальные, технические подробности. Технические инструкции хороши для тех, кто знает, что такое фотоаппарат или бензиновый мотор; но они бессмысленны для того, кто не имеет о таких устройствах ни малейшего представления. А ведь именно в подобном положении и находится западный человек, которому я адресую написанное. Поэтому мне казалось, что самое важное – подчеркнуть согласованность психических состояний и символики, ибо через эти аналогии открывается доступ во внутренние пространства восточного духа, доступ, не требующий от нас приносить в жертву наше своеобразие и не грозящий нам лишением собственных корней; но не интеллектуальный телескоп или микроскоп, открывающий перед нами вид, который нас, в сущности, не касается, потому что нас не захватывает. Это, скорее, присущая всем людям культуры атмосфера страдания, поиска и стремления, это претерпеваемый человечеством чудовищный естественный эксперимент, суть которого – становление сознания, эксперимент, связывающий самые изолированные друг от друга культуры воедино как их общее задание.

Западное сознание ни при каких обстоятельствах не есть сознание вообще. Это, скорее, исторически обусловленная и географически ограниченная величина, представляющая лишь часть человечества. Влияние нашего сознания не должно возрастать за счет других типов сознания, но должно осуществляться путем развития тех элементов нашей психики, которые аналогичны свойствам чужой психики, так же как и Восток не может обойтись без нашей техники, науки и промышленности. Европейское проникновение на Восток было огромных масштабов насилием. Оно оставило нам после себя – noblesse oblige* – обязательство постичь дух Востока. Возможно, это нам более необходимо, чем мы теперь думаем.

* Положение обязывает (фр.)

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13

Hosted by uCoz