СИСТЕМАТИЧЕСКОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ И НАУКА ПСИХОАНАЛИЗА

Идеал объяснения

Бинсвангером утверждается, что постижение априорных структур человеческого существования, экзистенциального(-ных) априори, дает терапевту более полное понимание мира пациента, чем дает, например, психоанализ. Бинсвангер утверждает, что естественно-научному методу из принципа закрыт путь к самому полному пониманию пациента, хотя его способность объяснять психологические феномены, в принципе, не подвергается сомнению ! . Основной целью этой главы будет общее исследование естествознания, в особенности психоанализа, рассматриваемого как объяснительная система в противоположность феноменологическому подходу, на который, по утверждению, опирается Daseinsanalyse. Конечная цель — установить систему отсчета, в которой философские соображения, окружающие психоаналическую и дазайнсаналитическую точки зрения, можно будет с меньшей степенью общности обсудить в последующих главах.

Различие между пониманием (Verstehen) и объяснением (Erklaerung) можно, в самом начале, грубо приравнять к различию между феноменологией и философской системой. Одним из того, что, как утверждает феноменология, отличает ее от философской системы, является ее попытка быть непредвзятой. Существуют системы, которые заявляют о не подлежащих сомнению исходных посылках, но нет ни одной, которая заявляла бы, что у нее нет вообще никаких исходных посылок. Мы увидим, что надежность феноменологии, так же как и ее бессилие, проистекает из этого отказа от исходных посылок.

1 Binswanger, Schizophrenie (Pfullingen, 1957), S. 142.

38

Критическое введение в экзистенциальный психоанализ А. Бинсвангера

В главе I была отмечена кругообразность кантовской аргументации, и там был намек на то, что это не обязательно указывает на слабое место в его размышлениях. Фактически, целью философской системы является именно эта кругообразность. Как это сформулировал Вайсе (Weiss):

Заключение, которое повторяет посылку, четко соответствует требованиям самой строгой логики. Недостаток круговой аргументации в том, что она часто является неинформативной, слишком быстро возвращаясь к своему началу. Но если круг всеобъемлющий, если он охватывает все, что есть, тогда он* выполняет все, что требует философская система *.

Другими словами, система, которая не является круговой, так же сильна и так же слаба, как сила ее посылок. Только когда заключения в каком-то смысле являются доказательствами посылок, система может быть завершенной. Круг должен быть всеобъемлющим — то есть он должен охватывать все, что есть. Но что есть? Если бы не было спора о том, что на самом деле существует или обладает бытием во Вселенной, расхождение философских систем, которые все в самом общем смысле являются круговыми, было бы гораздо менее выраженным и затрагивало бы, возможно, только вопрос акцента или отправной точки. Но, в действительности, каждая философская система приходит со своим собственным заранее установленным критерием, с помощью которого нечто признается реально существующим, чем-то, что должно быть включено в систему, или чем-то, ссылаясь на что, можно «объяснить» все остальные реально существующие вещи, которые были охвачены.

Таким образом, утверждение, что систематическая философия есть круговое предприятие, не является полностью разъясняющим, поскольку философская система должна заранее предположить точную «качественную окружность» круга. Рискуя допустить натяжку в метафоре, мы можем сказать, что систематическая философия начинается с маленького круга, который затем переходит в больший круг, радиус которого можно принять как диаметр меньшего круга.

Меньший круг представляет собой неизбежные основные посылки любой системы; он намечает окружность большего круга. Если меньший круг сравнительно мал, мы имеем систему (больший круг), которая относительно четко очерчена и уверена в себе (т. е. такую, чей критерий для признания простого факта относительно узок), но которая, в своих пределах, не объясняет многого (я бы привел в качестве примера первоначальный логический позитивизм). Если меньший круг велик, мы имеем систему, которая, хотя и охватывает многое, опирается на предположения, которые сами по себе кажутся"" требующими дальнейшего подтверждения.

* Paul Weiss, Modes of Being (Carbondale, 111., 1958), p. 193. Я мог бы добавить, что различие между началом и концом круговой системы — это, возможно, различие между посылкой самой по себе и посылкой в приложении ко всему остальному во Вселенной.

*" Я подчеркиваю здесь слово «кажутся», потому что, когда меньший круг увеличивается в размере, то, что является только правилом преобразования феноменов, может принять вид посылок собственно системы (большего круга). Строго говоря, однако, открытость сомнению не является дифференциальным критерием.

Систематическое объяснение и наука психоанализа 39

Меньший круг представляет собой критерии, определяющие, что составляет исходный факт, который должен быть объяснен при помощи систематической связи в большем круге. Меньший круг представляет собой стандарт качества данных, которые будут приняты как таковые и объяснены с помощью посылки и правил заключения в большем круге. Это правило преобразования, в соответствии с которым философ, двигаясь в большем круге, признает определенные данные несводимыми и основными, а другие — производными и преобразуемыми в несводимые основные данные.

Система Гегеля, предложенная в «Феноменологии духа», — это пример системы, в которой меньший круг сравнительно велик. Меньший круг у Гегеля гласит: все в науке, истории, искусстве, религии и философии, что обнаруживает себя, обладает истинностью и реальностью. Исходные посылки большего круга (исходные посылки «системы») таковы: реальное разумно, а разумное реально; разум развивается вследствие неизбежного диалектического процесса. Этими посылками Гегель вводит огромное и откровенное круговое доказательство, как все может быть объяснено, т. е. упорядочено в систему. Здесь мы видим явный случай того, как большой размер меньшего круга неизбежно влечет за собой гигантский больший круг. В системе Гегеля очень немногое, с чем происходит столкновение, преобразуется, само по себе, в нечто более «элементарное». По крайней мере, каждый момент обладает своей реальностью и не изменяется, но неизбежно влечет за собой встречное движение, которое также имеет свою реальность. (Конечно, Абсолютный Дух наиболее реален, но это не влияет на точку зрения, что каждый момент обладает какой-то степенью реальности, целостности сам по себе.)

Основная критика гегелевской системы должна быть направлена на меньший круг, поскольку он обеспечивает слишком мягкий критерий для реальности. Ничто не признается нереальным, никакой взгляд не считается полностью ложным — всякая вещь в мире человека понимается и принимается на ее собственных условиях, и в результате объясняется очень мало или ничего не объясняется. Здесь возникает первое главное утверждение этой главы: систематическое философское объяс-

40

Критическое введение в экзистенциальный психоанализ Л. Бинсвангера

нение должно лежать посередине между двумя противостоящими силами человеческого мышления — (1) редуцирующей тенденцией, которая пытается свести все феномены к минимальному количеству элементарных реальностей и (2) соглашающейся тенденцией, которая принимает любую вещь или идею на ее собственных условиях. Первая, доведенная до неприличных крайностей, приводит в результате, если взять хорошо известный пример, к заявлению типа «квартет Бетховена — это не что иное, как кошачьи кишки, по которым царапают лошадиным хвостом». Последняя, доведенная до крайности, имеет своим результатом только энциклопедию, а не объяснительную систему и, таким образом, не выполняет задачу систематической философии, которая, в известном смысле, состоит в том, чтобы объяснить содержание энциклопедии.

Логический позитивизм Венского кружка был примером систематического философского подхода, который, если бы он просуществовал достаточно долго, чтобы развиться в философскую систему, представил бы собой превосходный пример скудости небольшого меньшего круга, рассматриваемого в его роли порождающего объяснительный больший круг. Здесь меньший круг требует эмпирического, чувственного наполнения для всякого понятия и эмпирического подтверждения для всякого суждения. В соответствии с этим суждения, касающиеся морали, эстетических ценностей, религиозного сознания и тому подобного, отвергаются как вздор или преобразуются, сводятся к уровню вещественности, и эта редукция совершенно невыносима для людей в этических ситуациях, творчестве и религиозной борьбе. (Примером было бы то, что все три ситуации — этическая, художественная и религиозная — есть просто результат взаимодействия молекул в клетках мозга.)

Но в равной степени отвратительна для, скажем, благочестивого католика мысль, что все религии, начиная с религии каннибала с островов Фиджи до дзен-буддизма, — это просто разные способы обращения к одному и тому же Богу. Рассудительный католик захочет увидеть, насколько некоторые религии похожи на его религию и даже, в некотором смысле, говорят одно и то же — но он будет требовать, чтобы убедительное объяснение истории религии показало, что некоторые религии являются языческими, варварскими, самонадеянными, идолопоклонническими и так далее. Он не согласится с тем, что поклоняющиеся козе приходят к Христу через слишком узкий смысл всего сущего.

Аналогом вышеупомянутого в философии является система, которая заявляет, что все системы истинны в некоторой степени, что все идеи относятся к некоторой реальности, что ничто не является полностью ложным или иллюзорным. Томимый жаждой путник в пустыне не получает убедительного объяснения его миража, когда ему говорят, что вода, которую он видел, была реальной для него, хотя и не «интерсубъективно». Убедительное объяснение должно начинаться и заканчиваться утверждением, что вода была абсолютно нереальной, это в действительности был песок и только песок. Философская система должна иметь в себе некую основу для анализа, должна отбирать и отвергать, так же как и принимать, и истинность некоторых других систем, и объекты, которые состав-

Систематическое объяснение и наука психоанализа 41

ляют «вселенную». Систематический философ не может допустить, чтобы больший круг был таким большим, как он (философ) захочет. Он должен ограничить больший круг, уделяя особое внимание меньшему кругу.

Идеал объяснения должен, таким образом, объединять две взаимно противоположные цели: сохранить то, что должно быть объяснено, в целости, как оно появляется, и в то же время свести его, насколько это возможно, к тому, с чем мы уже знакомы, о чем мы уже имеем знание, или, в более общем смысле, к тому, что считается основной реальностью. Пренебрегать первым требованием значит подвергаться опасности, иллюстрируемой примером с квартетом Бетховена, опасности, которую можно формализовать следующим образом: если А объясняется с помощью редукции (в смысле либо подведения А под «заранее установленные b законы, либо разбивания А на «приемлемые» компоненты) как «в действительности» abed, и если, исходя только из abed, невозможно, не зная заранее, каким образом А явилось in toto (в целом, целиком (лат.}. — Прим. перев.), вернуться к А, — тогда то, что объясняется, было не А, а в лучшем случае только аспект А. В нашем радикальном примере с квартетом Бетховена едва ли было бы возможно, исходя из представления о лошадином хвосте и кошачьих кишках, прийти к обратному заключению о чем-либо музыкальном (не говоря уже о квартете), если не знать заранее, что струны и смычки скрипок изготавливаются из таких вещей. Опасность здесь, таким образом, — это бедность дифференциала в рамках «основной реальности» мира, рассматриваемого системой. С другой стороны, пренебрегать вторым требованием значит вообще отбросить назад феномены, которые необходимо объяснить, как они появились. Такой способ философствования — это «ни на что не годный брат» феноменологии, который, пожалуй, мы могли бы назвать «феноменографией» 2 и который может стать просто толкованием или раскрытием. В та*Пй философии существует соответствующая неспособность доказать точку зрения. Ибо доказательство точки зрения в философской системе связано с тем, что отрицание точки зрения, которую нужно доказать, противоречит исходным посылкам или суждениям, выведенным из исходных посылок в системе (большем круге). Но поскольку большой меньший круг очерчивает систему, в которой в противоположность системе, очерченной небольшим меньшим кругом, мы имеем избыток основной реальности, существует тенденция, что все «вещи» и суждения о вещах поглощаются нетронутыми, как они являются, «проглатываются целиком». Доказательство имеет тенденцию уступать ассимиляции. Дополнительная тенденция такой философии становиться просто раскрытием или толкованием усугубляет эту ситуацию, поскольку в таком случае мы постоянно находимся в затруднении относительно того, каковы исходные посылки и каковы производные суждения.

Феноменография появляется на свет, когда меньший круг неудержимо увеличивается, когда критерий для элементарного факта становится бесконечно неопределенным. В таком случае исчезает возможность того,

Ulrich Sonnemann, Existence and Therapy (New York, 1954), p. 344.

42 Критическое введение в экзистенциальный психоанализ А. Бинсвангера

что больший круг вообще когда-либо появится, и с ней исчезает возможность системы, даже несмотря на то, что в то же время делается попытка создать систему. Результат энциклопедический, а не объяснительный. Казалось бы, феноменология с ее сознательным игнорированием попытки редукции — не путать с феноменологической редукцией Гуссерля, которая является названием для метода устранения редуцирующего, толковательного элемента из исследования феноменов — может сделать \:ебя уязвимой для такого обвинения. Однако есть большая разница между принятием объекта или феномена, как он появляется, и методичным поиском сущности феноменов, как они на самом деле являются человеческому сознанию. Это разница между, скажем, принятием Бога как существа высшей реальности и исследованием сущности феноменов веры-в-Бога; с другой стороны, разница между принятием феноменов веры-в-Бога как мирского объекта и исследованием сущности верования или веры, как она переживается верующим. Это, далее, разница между признанием объекта основной реальностью, обладающей всей силой первичного факта, и исследованием содержания сознания до тех пор, пока не будет раскрыта необходимая феноменальная структура объекта. В первом случае исследование останавливается радикально рано, при этом критерием становится тот факт, что нечто является реальным; в последнем исследование продолжается до тех пор, пока не будет обнаружен «чистый опыт... с его собственной свойственной ему сущностью» 3 . «Решающий фактор заключается прежде всего в абсолютно точном описании того, что в действительности лежит перед человеком в феноменологической чистоте, и в удерживании на расстоянии всех интерпретаций, которые выходят за пределы данного» 4 .

Теперь мы можем сформулировать подразумеваемое здесь различие между «объяснением» и «пониманием». Понять вещь, феномен, идею или опыт значит подойти к объекту, который нужно понять, на его условиях, видеть в нем структуры, которые выявляются с его стороны, а не с нашей. Понять объект значит принимать в нем участие до тех пор, пока он не уступит свою сущность нам — тем, кто понимает. Необходимое условие такой задачи — это, с другой стороны, «[держать] на расстоянии все интерпретации, которые выходят за пределы данного». Ни редукция, ни «феноменография», системы как с маленьким, так и с большим меньшим кругом, не могут выполнить этого. Первая не может, потому что по определению она стремится свести феномены к тому, что она считает основными законами 5 или основной реальностью. Последняя не может по менее очевидной причине: она регистрирует, наряду с феноменом, все интерпретации этого феномена, так что то, что она дает нам, это не тот феномен, который действительно находится перед нами, но феномен, инкрустированный выходящими за пределы феномена соотнесениями и интерпретациями, т. е. феномен как уже редуцированный.

3 Husserl, Ideas, trans, by W. R. Boyce Gibson (London, 1952), p. 344.

4 Ibid., p, 262.

5 Sonnemann, p. 33.

Систематическое объяснение и наука психоанализа 43

В объяснении феномены, как они появляются, преобразуются в том смысле, что они либо подводятся под законы, устанавливающие их связь с другими, отличными от них феноменами, либо они разбиваются на части, почему-то представляющиеся более реальными, чем конфигурация тех частей, которые, как считается, составляют исходный феномен. Оба смысла объяснения можно назвать редукцией в том отношении, что феномены больше не сохраняют нетронутость, независимость или нерушимую целостность.

Пожалуй, может показаться странным подразумевать, что возможно объяснить что-либо полностью, не понимая это. Смысл, который я вкладываю в эти слова, однако, следующий: то, что объясняется, сводится к тому, что понято ранее. Конечно, мы понимаем объясняемый феноме^, но только постольку, поскольку он соотнесен, сведен и преобразован в то, что мы поняли ранее, возможно, тем же путем, возможно, путем понимания в первоначальном смысле, как изложено выше.

Естествознание как объяснительная система

На естествознание, трактуемое в контексте вышеизложенных различий, можно смотреть как на одну объяснительную систему среди многих в истории мысли или, если быть более точным, как на класс объяснительных систем, класс, который состоит из физики, химии, биологии и т. д. Как объяснительную систему мы могли бы назвать ее системой, в которой меньший круг невелик и хорошо очерчен. Например, в физике:

Первый шаг Галилея заключался в отвлечении. Только материальный аспект вещей и мира вообще принимается во внимание. Единственный предмет исследований?^— пространственные конфигурации и пространственно-временные события 6 .

Здесь мы видим, что одному аспекту явлений, процессов, вещей придается привилегированное положение основного факта: их пространственно-временному аспекту. В физике меньший круг, правило преобразования феноменов, таков, что все феномены, объясняемые с помощью систематической связи в большем круге (собственно физике), сначала сводятся к их пространственно-временному аспекту. Это общее понятие объективного пространства-времени само является результатом другой исходной посылки, не самой физики, а естествознания в целом, рассматриваемого как объяснительная система; эта более фундаментальная посылка — та, которая определяет материальность.

В науке биологии это понятие материальности подверглось дальнейшему изменению. Вместо вещей мы находим организмы, которые являются вещью особого рода, но тем не менее все же вещью, т. е. все же феноменом,

6 Aron Gurwitsch, «The Last Work of Edmund Husserl», Philosophy and Phenomenological Research, Vol. 16 (1956—1957), p. 391.

44 Критическое введение в экзистенциальный психоанализ А. Бинсвангера

рассматриваемым в объективном пространстве-времени. Организм, для нехолистической биологии, это сложная вещь, с движением и меньшими вещами внутри нее (опять-таки только в смысле объективного пространства-времени). Там, где в физике мы имеем силы, в биологии мы имеем тропиз-мы, инстинадгы, побуждения; там, где в физике мы имеем элементарные частицы, в биологии мы имеем гены и т. д. Меньший круг биологии — это модификация меньшего круга физики в этом смысле: несводимая реальность для целей биологии — это пространственно-временная вещность постольку, поскольку она функционирует в живом организме, который сам по себе является очень сложной пространственно-временной вещью.

Науки — это элементы одной огромной объяснительной системы, в которой каждая отдельная наука представляет собой частный случай главного меньшего круга, определяющего объяснительную систему естествознания в целом.

Обращаясь к рассмотрению меньшего круга этой, по крайней мере в нынешние времена, гипотетической дисциплины науки вообще, мы обнаруживаем вместо основной субстанции или вещества то, что является почти методологическим предписанием, выполняющим роль исходной посылки и мирообразующего правила преобразования феноменов. Недостаточно просто классифицировать это как эмпиризм или как приказ признавать исходным фактом то, что воспринимается органами чувств или что имеет конечное соотнесение с чувственным восприятием. Ибо в современной науке сам термин «чувственное восприятие» очень усложнен, это термин, который никоим образом нельзя отождествлять с «восприятием», как мы обычно переживаем его в повседневной жизни. Современную научную концепцию чувственного восприятия лучше всего понять как результат более простого предписания, а именно, предписания удалить воспринимающего, насколько это возможно, от того, что воспринимается, при попытке получить знание о том, что воспринимается. Корни такого предписания можно увидеть не только в том, что Галилей поместил пространственно-временные процессы в основание реальности, которую он исследовал 7 , но также и более поразительно в Декарте, который изолировал сферу сознания от сферы тела и воспринимаемого мира, что приводит к понятию чистой материальности, которая, хотя и лишена сознания, доступна математическому познанию.

Если мы все же пытаемся найти основную субстанцию, к которой сводятся все феномены, подпадающие под сферу научного объяснения, то это была бы та самая чистая материальность. Но по крайней мере в равной степени важно помнить, что это понятие чистой материальности есть продукт умонастроения или позиции, или методологического предписания: не пускать «я» в его мир, когда оно исследует «мир». Я вернусь к этому вопросу при обсуждении научного проекта мира.

Что касается «большего круга» науки, собственно науки, содержания научного знания, того, что наука знает, — первый вопрос, который мы должны задать, действительно ли это круг. Поскольку несомненно выяснилось бы, что наука, прежде всего, — неограниченная во времени

7 Ibid., р. 392.

Систематическое объяснение и наука психоанализа 45

дисциплина, «поступательный исторический процесс, который переходит от фазы к фазе, [приближаясь к] идеальной цели, а именно, „природе как она действительно есть в себе"» 8 . Следовательно, против того, чтобы назвать науку круговой, выступает, по-видимому, то, что эта наука еще не завершена, возможно, по существу не завершена, поскольку верификация, основа научного теоретизирования, обращается к будущему времени. И все же то, что говорит Зоннеманн, характеризуя астронома, может быть отнесено ко всему естествознанию:

Движения и величины небесных тел даны наблюдателю таким образом, что контекст количественных законов, управляющих четырехмерной областью, где производятся наблюдения, можно абстрагировать от них, а также применить к ним повторно, делая возможными поддающиеся проверке предсказания 9 . (Курсив мой.)

Другими словами, только то рассматривается отвлеченно от феноменов, что в принципе может быть применено повторно, проверено. Это круг — хотя и не порочный. Он был бы порочным, только если бы законы, рассматриваемые отвлеченно от данных, сами стали бы конституирующими для дальнейших данных, и неудача проверки стала бы фактически невероятной, как случилось, например, в развитии Птолемеевой астрономии, где в движениях планет видели и искали только безукоризненные круговые * движения. Мы могли бы, пожалуй, неточно охарактеризовать круг современной науки как рассуждение от А (наблюдения) через В (законы, рассматриваемые отвлеченно) до А (другие наблюдения, включая А). Требование состоит в том, чтобы А проводились в том же духе, что и А, не позволяя В влиять на выбор или регистрацию А. Это становится, таким образом, трудной проблемой, касающейся того, что проверяется при проверке: законы или наблюдения.

Если можно говорить о «неограниченном во времени» круге (спирали?), или «круге в объективном времени», то здесь мы имеем такой круг» Факты, сами по себе, не существуют, кроме как в теории, и, в известной степени, конституируются теорией; теория имеет силу только постольку, поскольку она согласуется с фактами. «В этом процессе происходят постоянные взаимные уступки между тем, что мы считаем установленным фактом, и возможными гипотезами. Мы не только исключаем гипотезы, признанные несовместимыми с фактами, но мы также используем теоретические аргументы, чтобы скорректировать показания наблюдения или результаты эксперимента» 10 .

В общем, таким образом, меньший круг науки требует сведения феноменов к факту, при этом факт понимается как феномены, лишенные сознания и человеческой самости. Больший круг подробно устанавливает, что есть факты, посредством применения и повторного применения теорий, которые сами отчасти конституируют и освещают факты.

8 Ibid., р. 391.

9 Sonnemann, p. 42.

* Конечно, в буквальном смысле, а не метафорическом.

10 Morris R. Cohen, Reason and Nature (Glencoe, 111., 1953), p. 81.

46 Критическое введение в экзистенциальный психоанализ А. Бинсвангера

Возможность психологии как естественной науки

Психология, наука о человеческом сознании и поведении, оказывается, таким образом, в неестественном положении. С одной стороны, она хочет joebiTb «объективной», хочет занять свое место как одна из естественных наук, хочет найти подтверждение в других науках, таких как биология и химия, и подтверждать их. С другой сторону, она хочет изучать то, что наука со времен Декарта и Галилея требует исключить из области исследования: душу, психику, сознание.

В психологии феномены, упрощаемые меньшим кругом науки, кроме того относятся к тому же классу, что и само исследование.

В отличие от физика, психолог... исследует процессы, которые относятся к тому же общему роду — восприятие, научение, мышление, — что и те, пек средством которых он проводит свое исследование 11 .

Опасность заключается в том, что научный метод считается конституирующим для природы мышления или восприятия, и таким образом любое мнение или восприятие, которое, как утверждает человек, дает ему истину и которое расходится с научным мнением, сразу объявляется «просто субъективным» или «проективным» и так далее. Ибо психолог не может признать, что его способ достижения истины можно вытеснить другим способом мышления или восприятия. Если он поступает так, пытаясь сохранить верность феноменам, которые он исследует, он косвенным образом признает, что его метод может быть опровергнут, а его результаты отвергнуты другим методом — скажем, художественным или интуитивным.

Психолог пытается ввести в область исследования то, что исключил Декарт. Объективный мир, мир res extensa — это мир, из которого удалены сознания и «я». Научный метод не может редуцировать то, что производит редукцию, сознание, мышление, восприятие — «я». Психология не может объяснить процессы, относящиеся к тому же роду, что и тот, посредством которого она проводит свое исследование, не предписывая вначале, что собой представляют эти процессы; не предписывая фактам заранее. В таком случае круг был бы порочным, как в Птолемеевой астрономии.

Казалось бы, в таком случае, что единственная возможность для психологии существовать в качестве естественной науки — существовать в форме бихевиоризма, где фактически сознание было исключено из области исследования. Бихевиоризм твердо придерживается предписания естествознания; то, что изучает бихевиорист, — это объекты, которые материальны, в которых исключен воспринимающий. Короче, предмет бихевиоризма — это предмет, в котором «я» изгнано из мира, который оно исследует. Это, возможно, научный метод. Но психология ли это? Если «я» исключается, если на сознание навешивается ярлык бессмыс-

11 Sonnemarm, p. 15.

Систематическое объяснение и наука психоанализа 47

ленного, если все, что мы переживаем как «субъективное», не только не объясняется, но изымается из области исследования, у нас больше нет науки о «я», больше нет психологии, а есть набор теорий о человеческом поведении, которые в принципе могут быть проверены, только если избегать сам источник проверки — самого сознающего субъекта.

Недостаточно сказать, что наука предписывает только, чтобы индивидуальный субъект был, насколько это возможно, исключен из исследования, что сознание, мышление, сами по себе, могут исследоваться отдельным индивидуумом при условии, что этот отдельный исследователь, qua ученый, нс допускает свою субъективность в исследование. Ибо, повторим, психолог ищет истину о мышлении, восприятии и так далее. «Свести самого себя» к ученому — и только к ученому, — который ориентируется на свой предмет, как физик ориентируется на свой, значит автоматически исключить из поля зрения определенные возможные данные, среди которых имеются умозрительные формы, противоречащие тем, к которым, как он полагает, ведет его исследование 12 .

Затруднение можно сформулировать так: по существу неправомерно сводить (т. е. преобразовывать) феномены того же общего порядка, что и те, которые являются источником систематической структуры, используемой для объяснения феноменов, редуцируемых таким образом. Единственный способ размышлять о мышлении — наблюдать мышление. Но к чему мышление может быть умозрительно сведено, кроме как к самому себе? Объяснять мышление путем преобразования его значит терять феномены мышления. Но сохранить его в целости значит отказаться от естественно-научного метода, который держал бы его мир свободным от сознания, конечных целей и т. д.; сохранить его в целости значит нарушить меньший круг естествознания и признать реальным то, что в науке преобразуемся во что-нибудь другое.

Следовательно, псюсология как естественная наука не в состоянии объяснять из-за крайне маленького размера ее меньшего круга по сравнению с содержанием ее мира. В такой психологии мы обнаруживаем то же препятствие, с которым мы столкнулись при объяснении квартета Бетховена как лошадиных волос и кошачьих кишок. Мы никак не можем вернуться от объяснения к объясняемой вещи без предшествующего знания о том, что представляло собой то, что нужно было объяснить.

Дилемма психологии сходна с дилеммой любой дисциплины, предметом которой является человеческое сознание и которая желает следовать примеру естествознания. Коренное различие между предметами физики, биологии и т. д. и психологии, истории, литературной критики и т. д. выражается следующим образом: в то время как в физике каждое данное не имеет смысла, пока оно не связано с другими данными посредством концептуальной схемы и гипотезы, в психологии каждое данное, результат человеческого восприятия, мысль, эмоция и т. д. сами по себе обладают своим собственным смыслом для воспринимающего, думающего, чувствующего — для человека.

12 Ibid., р. 15.

48 Критическое введение в экзистенциальный психоанализ А. Бинсвангера

Мы могли бы выразить эту мысль языком феноменологической психологии: изменение светового паттерна само по себе не направлено, не обращено, само по себе не нацелено на что-либо вне себя — в то время как акт сознания по существу является интенциональным, по существу обращен вне себя (Гуссерль, Брентано). Наука, имея дело, как в физике, с объектами интенциональных актов, с вещами, поступает правильно, исключая намерение как неотъемлемо присущее объекту, на который направлено намерение (лишает мир сознания). Астроном не редуцирует акт восприятия звезды; он не редуцирует красоту звезды, ее романтику. Эти качества он игнорирует, потому что они представляют собой характеристики осознания-мира, бытия-в-мире, интенциональных актов". Объективным процессам в физическом пространстве-времени, таким образом не имеющим никакого соотнесения вне их самих, научная теория придает соотнесение, и мир, понимаемый исключительно как вещь, затем объясняется. Психолог, с другой стороны, когда он следует примеру науки, может только лишить сознание того самого качества, которое состав^гяет его сущность, его интенциональности. Чтобы действительно быть эмпириком, психолог должен сохранить «трансцендент--ность», отнесенность сознательных процессов вне себя — одним словом, их значения для «я», в котором они имеют место.

Если психология может существовать как естественная наука, она может делать это, только сохраняя значения этих восприятий и мыслей, которые она хочет объяснить. Тогда она может попытаться объединить эти значения в концептуальную схему, но ее меньший круг, ее правило преобразования встреченных феноменов, не должен опускаться ниже уровня значения-для-«я». Одним словом, она должна больше понять, прежде чем стремиться объяснить. Она не должна предписывать субъекту, как это часто делается в психологическом эксперименте, способ или установку восприятия объекта, если только это не тот случай, когда все, что она хочет исследовать, это восприятие в экспериментальных условиях.

Гештальтпсихология была движением в направлении изучения восприятия, мышления, научения в контексте смысла. Она тоже, однако, продолжала изолировать «перцептивное» от «эмоционального». И, та-

* Психолог, с другой стороны, когда он пытается следовать примеру естествоиспытателя, не игнорирует, но преобразует сам акт восприятия до тех пор, пока, как в радикальном бихевиоризме, например, восприятие красоты звезды, ее романтики не становится паттерном движений физического объекта с двумя ногами и руками. Сила физики проистекает частично из ее отказа от сознания в его мире: звезда не прекрасна, не романтична; это туманность четвертой величины, окруженная газами XYZ. Слабость научной психологии проистекает из того самого источника, который дает силу физике: звезда воспринимается как прекрасная, как романтичная; восприятие — это не процесс синтезирования оттисков на сетчатке глаза с усвоенной в процессе научения ориентацией глаз на перспективу и расстояние, тем более не возможный паттерн движений или поведения двуногого, лишенного перьев. О любом объяснении, которое совершенно упускает из виду восприятие красоты звезды, нельзя сказать, что оно объяснило восприятие. Психология, если она стремится иметь дело с сетчаткой, световыми волнами и тому подобным, — это неврология, физиология или биохимия — все, что угодно, только не наука о сознании.

Систематическое объяснение и наука психоанализа 49

ким образом, Gestalten по-прежнему представляют собой подсознательный меньший круг, где основная реальность, хотя и смысловой контекст, есть все еще не тот вид смыслового контекста, в котором восприятие и мышление имеют место в «обычной» жизни и сознании. Фрейд был первым, кто как естествоиспытатель признавал главными феномены, которые соответствовали феноменам, переживаемым и воспринимаемым людьми в сознательной жизни. Здесь однако мы больше не находимся в сфере естествознания самого по себе — в сфере науки только как попытки объяснить. Мы находимся также по крайней мере с равной силой в сфере психотерапии — отрасли медицины, краткая характеристика которой сейчас следует.

Наука медицины

Мы можем охарактеризовать медицину как ту отрасль биологии человеческого организма, которая имеет дело с биологической целью, нормами, ценностями. Ее нужно, по мнению Бинсвангера, отличать от чисто естественно-научной биологии: «Здоровье и болезнь — это ценностные понятия, объекты суждений, основанных на биологической цели...» 13 . В применении к организмам, не человеческим или очеловеченным (домашние животные), различие между медициной и биологией не так плодотворно, т. е. объяснение биологических феноменов часто исчерпывает их рассмотрение относительно цели и ценности. Скажем, появление определенных микроорганизмов в кишечнике акулы можно объяснить тем фактом, что в кишечнике акулы удовлетворяются определенные условия, которые наиболее благоприятны для этих микроорганизмов. Дополнительный факт, что присутствие этих микроорганизмов приводит к нарушению функционирования пищеварительной системы акулы и, в конце концов, к ее смерти, не относится к делу. Ценность для микроорганизма (ценность понимается как имеющая отношение к тому, что поддерживает его жизнь) этих условий в кишечнике акулы помогает объяснить его присутствие там. Если мы не заинтересованы в том, чтобы акулы оставались в живых как можно дольше, факт конечной смерти акулы не имеет значения в данном случае. Биология, таким образом, — это наука об организмах, в которой не ставится акцент или не помещается центр на какой-либо один вид организма. Медицина — это биология с центром отсчета на одной отдельной группе организмов. Так, медицина растений, медицина собак и тому подобное. Конечно, медицина, как мы наиболее часто думаем о ней, — это биология с особым соотнесением с человеком и поддержанием его жизни.

Медицина — это, таким образом, биология со специфической позицией, центром отсчета — человеком. Чтобы поддерживать человека в

13 Binswanger, «The Case of Ilse», in Rollo May, Ernest Angel, and Henri F. Ellenberger (eds.), Existence (New York: Basic Books, 1958), p. 229.

50 Критическое введение в экзистенциальный психоанализ А. Бинсвангера

живых, свободным от (физических) страданий, медицина сводит человека к природному объекту, ищет в природных объектах причины его страданий или угрозу его жизни и пытается устранить или предупредить эти причины. «Этот природный объект — это организм в смысле всего контекста жизни и деятельности человеческого индивида» 14 .

Если мы можем говорить о меньшем круге в такой, по сравнению с физикой, несистематической науке как медицина, мы могли бы испытывать искушение рассматривать его как частный случай меньшего круга биологии: несводимая реальность для целей медицины — это пространственно-временная вещность постольку, поскольку она функционирует в человеческом организме или имеет отношение к человеческому организму, который сам является очень сложным организмом среди организмов. Такое описание того, как медицина первоначально сталкивается с феноменами, с которыми она имеет дело, было бы, однако, не в состоянии отделить ее от, скажем, физиологии. В таком описании не хватает ценностного контекста, в котором функционирует медицина, понимаемая как наука о лечении. В медицине, в отличие от других наук, феномены, как они предстают, преобразуются не в факты, а в симптомы, детер- [s ]минанты здоровья, болезни, нарушения функционирования. Симптомы и такие детерминанты можно определить как обремененные ценностью биологические факты, касающиеся функционирования особого организма, обычно человека. То есть в медицине биологические факты получают телеологическое соотнесение — здоровье организма.

Наука психоанализа

В свете вышесказанного я хочу сейчас сосредоточить внимание на психоанализе, показав ограничения и силу, которые Бинсвангер считает присущими ему, и указав, каким образом Бинсвангер предлагает Daseinsanalyse как его необходимое дополнение.

Дилемма естественно-научной психологии (которую Бинсвангер называет contradictio in adjecto 15 ) была сформулирована выше таким образом: пытаясь быть объективной наукой, сущностью которой, как мы видели, является полное преобразование феноменов в факты, лишенные сознания или самообразующей значимости, чтобы поставить эти феномены под эгиду математики, психология в то же время обнаруживает, что предмет, который она изучает, того же порядка, что и тот, который определяет само исследование. Чтобы избежать предписывания данным, ей пришлось бы отказаться от заранее установленных методов — оставить свои притязания как наследницы естественных наук. Действуя с помощью научного метода, понимаемого таким образом, психология может только лишить феномены сознания, мышление, восприятие, волю

14 Ibid., р. 229.

15 Бинсвангер, «Фрейдовская концепция человека в свете антропологии», в данной книге.

Систематическое объяснение и наука психоанализа 51

их необходимой сущности — интенциональности, обращения-вне феномена на объект. То есть она может только разрушить значение-для-«я» феноменов сознания, которые она стремится объяснить, в самом акте объяснения. В лучшем случае она может только заранее свести эти феномены к таким, которые соответствуют тем феноменам сознания, посредством которых она проводит свое исследование.

Психология как естественная наука, таким образом, сталкивается с очевидно абсурдной и внутренне противоречивой задачей исследования сознания как части сферы res extensa, абсурдной и внутренне противоречивой потому, что сущность картезианской res extenso, состоит как раз в том, что она есть то, что является сознанию или что существует независимо от сознания; одним словом, чтобы научно исследовать сознание, психология должна лишить сознание сознания.

Именно эту внутренне противоречивую на вид задачу выполнил Фрейд. Что представляет собой его учение о бессознательном, если не такую попытку рассмотреть сущность сознания как то, что по существу входит в сферу res extenso, *? -

Психоаналитическое рассуждение начинается с впечатления, полученного при исследовании бессознательных процессов, что сознательность не может быть самой общей характеристикой психических процессов, но просто их особой функцией 16 .

Таким образом, в противоположность такой естественно-научной психологии, как описана выше, научный метод у Фрейда не рискует, вначале, посягать на свои собственные данные или предписывать данным. Позже мы увидим, что он тоже предписывает данным, но данным другого рода, в своей роли в качестве терапии, и что это предписывание данным не обязательно нужно осуждать. Но на данный момент заметим только, что как только основная часть психических процессов помещается, по определению, вне прямого опыта сознания, они становятся поддающимися обработке и наблюдению с помощью научного метода — фактически, они оказываются поддающимися даже математике. Нам нужно только процитировать такой отрывок из произведений Фрейда, чтобы увидеть, насколько он тяготел к идеалу математики:

Это происходит так, будто сопротивление сознания против них [производных вытеснения] обратно пропорционально их удаленности от того, что былс первоначально вытеснено .

* Это лишь вопрос терминологии — поднять здесь проблему различия между сознательным и психическим. Сейчас главное то, что Фрейд поместил то, что картезианская наука особенно исключала из научного исследования, обратно в сферу возможного научного исследования. Мы называем это психическим, сознательным, душой и т.д. См Freud, «The Unconscious», trans, by Cecil M. Baines, in Collected Papers (New York, 1959) Vol. IV, pp. 98—100.

16 Freud, Beyond the Pleasure Principle, trans, by C. J. M. Hubback, in The Majo\ Works of Sigmund Freud (Vol. 54 of Great Books of the Western World [Encyclopaedii Britannica, 1955]), p. 646.

17 Freud, «Repression», trans, by Cecil M. Baines, in Collected Papers, Vol. IV, p. 88.

52 Критическое введение в экзистенциальный психоанализ А. Бинсвангера

Таким образом, избегается первая половина сформулированной выше дилеммы психологии. Другая половина также избегается у Фрейда. Психические акты, чувства, мышление, восприятие — короче, все феномены сознания — не лишаются их значения-для-«я». В то время как в таких школах, как бихевиоризм или Павловская психология, феномены сознания расщепляются на «объективные» составляющие таким образом, что их значение-для-«я» становится ненужным этой психологии, у Фрейда именно эти значения — часть основного предмета психоанализа. Эта мысль станет яснее, если мы рассмотрим психоанализ как объяснительную систему.

Наша первая задача — понять то, что выше было охарактеризовано как меньший круг этой системы, правило преобразования, в соответствии с которым встречные феномены определяются либо как поддающиеся, либо как не поддающиеся редукции. Между прочим, этот аспект объяснения в науке был замечен самим Фрейдом в начале работы «Инстинкты и их превратности»:

Подлинное начало научной деятельности заключается скорее в описании феноменов, а потом в переходе к группированию, классификации и установлению их связей. >[ Больший круг.] Даже на стадии описания невозможно избежать применения определенных абстрактных идей, полученных из разных источников и безусловно плодов не одного только нового опыта. [Меньший круг.] 18 (Курсив

Мы уже заметили, что любая отдельная наука в качестве меньшего круга будет иметь модификацию и конкретизацию меньшего круга непосредственно науки, т. е. удаления «я» или сознания из мира. Мы также заметили, что у Фрейда это требование выполняется с величайшей преданностью, что представлено в его учении о бессознательных психических процессах. Однако понятие бессознательного — это постулат, который существует в систематической структуре собственно психоанализа, большего круга; это гипотеза, которая помогает связать определенные факты о сновидениях, гипнозе и т. п. 19 Здесь мы ищем нечто еще более фундаментальное, нечто, что очерчивает способ, каким устанавливаются сами факты. Учение о бессознательном, будучи гипотезой большего круга, должно само брать начало из какого-либо более элементарного допущения, такого, которое еще более явно выводит сознание и «я» из области исследования и которое, следовательно, еще более радикально придерживается фундаментального требования картезианской науки — «объективности».

Нам нет нужды идти дальше самого Фрейда, чтобы найти ясную и точную формулировку этого самого фундаментального допущения, которое мы называем меньшим кругом: «В нашем понимании воспринимаемые феномены должны уступить только предполагаемым стремлениям» 20 . Эти Strebungen (стремления) — это побуждения, инстинкты,

18 Freud, «Instincts and Their Vicissitudes», trans, by Cecil M. Baines, in Collected Papers, Vol. IV, p. 60.

19 Freud, «The Unconscious», p. 99.

Фрейд, цитируемый Бинсвангером в «Фрейдовская концепция человека», в данной книге, с. 141.

Систематическое объяснение и наука психоанализа 53

«...основные свойства которых одинаковы у всех людей и которые направляют его [человека] на удовлетворение определенных примитивных потребностей» 21 . Таким образом, психоанализ — это наука, которая объясняет психические феномены путем сведения этих феноменов с самого начала к их инстинктивному компоненту. Меньший круг психоана-Диза преобразует феномены, когда он сталкивается с ними (описывает их) *, в их функцию в отношении побуждений и потребностей.

Здесь необходимо заметить, что эта основная реальность психоанализа — побуждения или инстинкты — хотя и является понятием, возникающим строго из науки биологии, — это целенаправленная, интенциональ-ная реальность. Инстинкт направлен на объект; он не является, подобно объективным процессам, скажем, физики, чем-то в себе, не имеющим значения или соотнесения вне себя и нуждающимся в теоретизировании физики, чтобы она окончательно установила его связь с другими данными. Инстинкт обращен вне себя, на свое удовлетворение. Следовательно, феномены, которые объясняются в психоанализе, никогда не могут быть редуцированы ниже уровня интенциональности, то, на что не могут претендовать предшествующие естественно-научные психологии **.

Так, у Фрейда феномены сознания, сами интенциональные, сводятся к инстинктам, тоже интенциональным. Было бы невозможно свести эти феномены к другой группе или разновидности феноменов сознания, т. е. сказать, что все психические акты основаны на преобразованиях психической тенденции, сущность которой предполагает сознание и возможность самосознания. Ибо тогда просто самонаблюдения любого человека было бы, в принципе, достаточно, чтобы доказать или опровергнуть гипотезу. Инстинкты должны брать начало в бессознательном, чтобы выполнить свою объяснительную роль сведения феноменов и таким образом дать им возможность «...поглощаться предполагаемыми силами, побуждениями и законами, которые ими управляют» 22 .

И все же, чтобы помешать меньшему кругу стать слишком маленьким, «основная реальность», инстинкты, должна быть того же рода, что и упрощаемые феномены сознания. Следовательно, чтобы завершить

21 Там же.

* Пример того, как в психоаналитической теории меньший круг преобразует феномены, когда он сталкивается с ними (описывает их), можно найти на стр. 213 в книге Instincts in Man by Ronald Fletcher (New York, 1957): «Завершая этот рассказ о „психических механизмах", необходимо подчеркнуть, что, как показано выше, эти механизмы не предназначены в качестве объяснений процесса, посредством которого индивидуум приспосабливается к требованиям среды, но являются просто описательными понятиями, указывающими специфические пути, которыми идет этот процесс приспособления».

** Интересный момент здесь — то, что понятие инстинкта само заимствовано из большего круга другой науки, биологии. Понятие инстинкта в биологии — это гипотеза, которая связывает и сводит воедино определенные феномены очень сложной вещи, организма. Я думаю, было бы полезно, за рамками этой книги, провести параллели такого свойства в развитии и взаимозависимости других наук, где элементы, относящиеся к большему кругу, теоретической структуре, одной науки становятся определяющими для меньшего круга другой.

22 Там же.

54 Критическое введение в экзистенциальный психоанализ А. Бинсвангера

адекватную объяснительную систему, в которой обеим тенденциям объяснения отдается должное, Фрейд постулирует психические акты, которые являются бессознательными. Проблема, которая теперь возникает, состоит в том, чтобы установить различие между сознательным и бессознательным интенциональным актом, психическим процессом. Искушения допустить, что все акты такого рода должны иметь «стоящую за ними действующую силу», и затем провести разграничение, утверждая, что действующая сила бессознательного психического акта отличается от действующей силы сознательного акта, необходимо избегать, ибо оно может только втянуть нас в трудности формулирования понятия действующей силы, которая не есть «я» и которая, тем не менее, выполняет функции, выполняемые «я». Различие между сознательными и бессознательными психическими актами должно, скорее, быть проведено более широко в этом же направлении: интенциональный акт без действующей силы является бессознательным; интенциональный акт, «исходящий» или имеющий необходимую связь с действующей силой, был бы сознательным.

Таким образом, в эч^ой связи мы можем определить инстинкты (Triebe] как интенциональные акты, не имеющие никакой первоначальной необходимой связи с действующей силой-«я». Это более точное определение меньшего круга, правила преобразования исходных фактов, как они встречаются. Выше я говорил о необходимости сохранения значения-для-«я» как неупрощаемого исходного факта при объяснении феноменов сознательной жизни. Если мы понимаем значение, очень широко в феноменологическом контексте, как направление или обращение акта вне себя (т. е. размышление есть размышление о чем-то, восприятие есть восприятие чего-то), мы видим, что меньший круг Фрейда сохраняет значение, но не значение для индивидуального «я». Психоаналитическая теория человека, делая акцент на сходствах людей и психических феноменов, может говорить о значении материнской любви, ножа как символа фаллоса, отцовства. Так возникает набор значений, которые объясняются и объединяются в большем круге и которые используются как критерий, с чьей помощью редуцируются индивидуально появляющиеся значения, значения для пациента. То есть: необходимая связь интенциональности с действующей силой-«я» исключается постулированием вместо нее формы интенциональности (инстинктивность), для которой связь с действующей силой-«я» не является определяющей. Интенциональность, значение, сохраняется; у индивидуального «я» «отнята» его уникальность.

Подведем итог этого раздела: психоанализ — это объяснительная система, которая остается верной основному требованию науки со времен Галилея и Декарта в том отношении, что она устраняет «я» и сознание из области исследования. Поскольку его предметом является «я» и сознание (интенциональные феномены), феномены, с которыми он сталкивается, должны быть в большой мере сохранены в целостности. Меньшим кругом или самой основной исходной посылкой психоанализа, таким образом, становится правило для сведения феноменов к такому виду ин-

Систематическое объяснение и наука психоанализа 55

тенциональности, в котором не делается обязательной ссылки на действующую силу-«я». И сведение, и сохранение феноменов выполняется в этом «меньшем круге среднего размера». Такой вид интенциональности происходит из понятия биологической теории, понятия инстинкта.

Взгляд Бинсватера на Фрейда

Вышесказанное помогает объяснить, почему Бинсвангер считает Фрейда первым мыслителем, который когда-либо основательно представил на обсуждение идею человека как homo natura. (Это доминирующая тема эссе Бинсвангера «Фрейдовская концепция человека в свете антропологии», включенного в данную книгу.) «Основательно» — потому что, отнюдь не будучи большим набором aperc,us (мимолетный взгляд, мимолетное впечатление; краткий очерк (фр.). — Прим. nepess.), устанавливающих связь человека с органической природой, теории Фрейда связывают упрощенные феномены психической жизни с помощью систематической связи, соответствующей тому, что я охарактеризовал выше как больший круг науки. Теории Фрейда о структуре психического аппарата, принципе удовольствия, исполнении желаний, вытеснении составляют этот больший круг. Например, говоря об отношении работы сновидения к желанию, Бинсвангер говорит:

То, что работа сновидения... может быть приведена в движение только посредством стимула желания, — это настолько же необходимый постулат психического аппарата, насколько это факт опыта. Если это кажется порочным кругом, тогда не был понят научный метод вообще. Так же как понятие психического аппарата — это теоретическое воплощение действительности опыта, так «опыт» — это теоретическая проверка этого воплощения. Все естествознание служит примером этого круга 23 .

Сравнительно более детальное исследование содержания этого большего круга, собственно психоанализа, и его отношения к понятию экзистенциального априори будет интересовать нас в следующих главах. Здесь я хочу показать ту радикальную степень, в какой Фрейд, как его понимает Бинсвангер, упрощает человека и объясняет его как homo natura, как творение органической природы.

Бинсвангер первым представляет интересную параллель между Фрейдом и Локком 24 . Там, где Локк спрашивает, как далеко простирается способность человека к познанию, Фрейд спрашивает, как далеко простирается способность человека к цивилизации, культуре. Там, где Локк ищет метод правильного знания, Фрейд ищет метод правильной жизни с учетом цивилизации. Там, где Локк исходит из сомнения, достижима ли цель всеобъемлющего знания, Фрейд исходит из сомнения, достижима ли в

23 Там же, с. 148.

24 Там же, с. 139 (сноска).

56 Критическое введение в экзистенциальный психоанализ Л. Бинсвангера

человеке цель абсолютной способности к культуре. Для обоих психическая жизнь — это «движение» в соответствии с законами его более простых элементов, у Локка — образов, а у Фрейда — инстинктов. Оба — строго психологические эмпирики и своими истоками восходят еще к Декарту. Оба отвергают метафизические гипотезы как вредные. Оба ориентированы преимущественно сенсуалистически и номиналистически и т. д.

Итог параллели между Локком и Фрейдом Бинсвангер подводит, применяя к Фрейду перефразирование локковского «nihil est in intellects, quod non feurit in sensu» («Нет ничего в разуме, чего прежде не было бы в чувствах» (лат.}. — Прим. перев.}. Для Фрейда: «nihil est in homine cultura, quod non feurit in homine natura».

Бинсвангер проводит параллель наиболее убедительно, когда говорит о фрейдовской tabula rasa. Однако важная оговорка, которую Фрейд дает понятию tabula rasa, заключается в том факте, что для Фрейда «у новорожденного младенца на этой дощечке уже имеется определенная биологическая гравировка, эскиз, в соответствии с которым происходит последующее культурное развитие» 25 . Этот Zeichnung (эскиз), конечно, набрасывается инстинктами, представление о которых, как уже было замечено, формирует самую основную фундаментальную посылку психоанализа. Сведение всех аспектов психической жизни человека к биологическому, к инстинктам, само по себе не осуждается Бинсвангером. «Это подлинный естественно-научный дух, — пишет он. — Естествознание никогда не начинает с одних только феноменов; в действительности, его основная задача — как можно скорее и полнее лишить феномены их феноменальности» 26 . Как подлинный естественно-научный метод также рассматривается

...тенденция фрейдовской теории нивелировать или уравнивать отдельные аспекты необходимого человеческого бытия путем сведения их к уровню «всеобщих» необходимостей или потребностей и психической значимости этих потребностей 27 .

Степень этого нивелирования или редуктивно-объяснительного процесса нигде не видна так очевидно, как во фрейдовском понятии Ид, самой глубинной, самой основной психической реальности. Базальная структура «индивида» — это не более чем рой неуправляемых процессов или интенциональных актов. ^

Глубоко внизу индивидуальная жизнь тоже хаотичная, темная, недоступная, и ее можно описать только в отрицательном сравнении и по контрасту с «организованным» Эго. Она похожа на «котел с бурлящим возбуждением» 28 .

Таким образом, нивелирование человека до homo natura структурирует его как в высшей степени по существу аморального, несвободного, иррационального и неисторического — нужно заметить, что мораль,

25 Там же, с. 139.

26 Там же, с. 141.

27 Там же, с. 143.

28 Там же, с. 145.

А

Систематическое объяснение и наука психоанализа 57

свобода, рациональность, историчность — это те качества, которые меньший круг науки со времен Декарта и Галилея устраняет из мира, когда он устраняет сознание и уделяет внимание только res extensa.

Мы обсудили, как интенциональные акты, значения, которые являются феноменами психической жизни, как они предстают, сводятся к интенциональному акту другого сорта, инстинкту. Хотя инстинкт по существу не происходит из организованного «я» как действующей силы, объект, на который он направлен, недвусмысленно формулируется Фрейдом как Lust, удовольствие. Таким образом, смыслы, как они воспринимаются и переживаются человеком, сводятся в научной теории Фрейда к одному виду смысла, желанию 29 .

Медицинская психология: психопатология

Бинсвангер видит основную заслугу Фрейда перед наукой, как ее видел сам Фрейд: 30

Он приписывал основное значение не «практической задаче» толкования символов, а скорее «теоретической» задаче объяснения предполагаемых «операций» отдельных способов функционирования психического аппарата 31 . (Курсив мой.)

Более того,

...доктрину Фрейда отличает именно его попытка продемонстрировать, что следует с механической необходимостью из заданных условий естественной организации человека и столкновения этих условий с факторами окружающей среды 32 .

С этим «раскрытием механизма» мы попадаем, по мнению Бинсван-гера, в сферу медицинской психологии и психотерапии.

Здесь необходимость незаконно захватывает место свободы, механистичность — место рефлексии и решимости. И вместе с этим мы оказываемся в сфере медицины. «Ибо, — говорит Лотце в своем знаменитом трактате об инстинктах, — насколько в сущности худо пришлось бы нашему здоровью, если бы рефлексия, а не механизация, была его защитником» 33 .

Говоря о вышеприведенной дискуссии, нам нужно только ввести ценностное понятие психического здоровья в меньший круг психоанализа, уже охарактеризованный, чтобы увидеть, как осуществляется переход от теоретической структуры к практической дисциплине. Инстинкт нацелен на удовольствие. Неуспех в этой цели приводит к страданию, тревоге и т. п. Здоровье, таким образом, становится способностью удовле-

29 Там же, с. 147.

30 Там же.

31 Там же, с. 148.

32 Там же.

33 Там же.

58 Критическое введение в экзистенциальный психоанализ А. Бинсвангера

творить цели инстинктов, насколько это возможно в рамках цивилизации, сущность которой подразумевает препятствия для основного удовлетворения инстиндтов 34 . Психологические факты становятся симптомами, так же как в соматической медицине'физиологические факты становятся симптомами.

Это как медицина, где искажение данных, которое само по себе так осуждалось выше в отношении непсихоаналитической психологии, становится определяющим для самой задачи медицины. Мир, как он предстает для пациента, должен быть изменен, поскольку болезнь обнаруживает себя именно соотношением с этим самым миром, смыслами, как они переживаются пациентом.

В соматической медицине ценностные термины «здоровье», «симптом», «болезнь» вполне поддаются выражению в неценностном контексте физиологии, анатомии, неврологии, в отношении жизни, страдания, смерти, нарушения функционирования организма. То есть каждый медицинский факт полностью поддается преобразованию в факт биологии человека, при этом теряется отношение ученого, врача к фактам. В соматической медицине, следовательно, ценностные термину здоровья и болезни, например, являются ориентирами для процедуры, так сказать, регулятивными идеями — которые, теоретически, не конституируют данные, но только влияют на акцент в установлении данных, во внимании и контроле.

Но в медицинской психологии понятия (психического) здоровья, нормальности и т. д. нельзя соотнести с такими «объективно» недвусмысленными состояниями физического организма, как здоровье, смерть, органическое нарушение. Допустить такое значило бы впасть в ошибку позволения меньшему кругу признавать неинтенциональные акты основной реальностью, ошибку непсихоаналитической психологии. С другой стороны, объекты, на которые нацелены инстинкты или побуждения, — это объекты, обладающие ценностью, желаемые, нужные, требующиеся; другими словами, биологическая цель становится критерием оценки « нормальности» целей, желаний и ценностей, как они переживаются в своей феноменальности. Одним словом, если можно так выразиться, оцениваются сами ценности, в то время как в биологической медицине оцениваются процессы, сами по себе неинтенциональные.

Как теория объяснения психоанализ может иметь основания сводить феномены психической жизни к побуждениям и потребностям и таким образом структурировать эти феномены в систему фактов. Как терапия, однако, там, где он пытается оказать влияние на ход психической жизни, видно, что его собственная оценочная структура того же рода, как и то, на что она влияет. То есть в то время как в непсихоаналитической психологии, как только что обсуждалось, проблема происходила из того факта, что метод исследования был того же рода, как и объект исследования, в медицинской психологии или психотерапии основа метода вли-

34 Freud, Civilization and Its Discontents, trans, by Joan Riviere, in Major Works (Vol. 54 of Great Books of the Western World), pp. 767—806.

Систематическое объяснение и наука психоанализа 59

яния и контроля того же рода, как и то, на что должно быть оказано влияние. Именно в такой системе отсчета психоанализу могут быть адресованы подобные вопросы: обязательно ли страдание является признаком ненормальности — и если нет, то когда? Всегда ли вина патологична? Явлйется ли плохая приспособляемость к социальным требованиям симптомом эмоционального нарушения?

Если вскоре появится подтверждение биологического критерия оценивания самих ценностей, оно будет практическим, а не научно-теоретическим. Наука не,может подтвердить ценность, как она подтверждает теорию. И хотя может оказаться, что «искажение» мира пациента (осуждаемое «чистыми» феноменологическими психиатрами, такими как Ван ден Берг) 35 является сущностью психотерапии и что определенные виды психотерапии (такие как психоанализ) работают, так как оцениваются с помощью критериев психического здоровья, заимствованных из их собственных объяснительных систем, психологическая медицина не может и даже не пытается подтвердить свои оценочные предположения чисто биологически. Она должна без привилегированного статуса вступить на общую арену ценностных систем.

35 J. H. Van den Berg, The Phenomenologie al Approach to Psychiatry (Springfield, 111., 1955).

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18