IndexАнастасия ШульгинаLittera scripta manetContact
Джеймс БЬЮДЖЕНТАЛЬ

ДВОЙСТВЕННОСТЬ И ОТКРЫТОСТЬ

Мне шестьдесят лет. Какое это странное, невероятное утверждение. Мужчины в шестьдесят перестают считаться людьми среднего возраста и становятся "пожилыми", если не старыми. А я едва достиг среднего возраста. Я знаю это. Я могу почувствовать это. Я все еще пытаюсь выяснить, что значит быть человеком, профессионалом, мужем, отцом. Статистика говорит, что мне осталось жить еще тринадцать лет. Что за дерьмо! Тринадцать лет назад мне было сорок семь; когда я теперь вижу сорокасемилетнего человека, я думаю о нем как о молодом. (Это звучит как мысли пожилого человека, не хотелось бы мне их иметь.) Мне было сорок семь, а моим детям - двадцать и шестнадцать. Совсем не дети. Я был в полном расцвете жизненных сил, но не знал об этом. Почему?

Шестьдесят лет. Через тринадцать лет мне будет семьдесят три! Такого не может быть. Это кажется таким ужасным, просто убийственным. Все произошло слишком быстро. Я все время спешил, пытаясь все делать правильно, пытаясь получать удовольствие от всего хорошего в жизни, пытаясь учиться и быть таким, каким я хотел. Ну и что?

Шестьдесят лет я пытался подготовиться к тому, чтобы жить настоящей жизнью. Шестьдесят лет я готовился к жизни... Которая начнется, как только я выясню, как нужно жить... как только я заработаю достаточно денег... как только у меня будет больше времени... как только я буду больше похож на человека, которому можно доверять. В последнее время я чувствую, что знаю немного больше о том, как нужно жить, как быть другом, как быть искренним с людьми, как смотреть правде в глаза. В последнее время я стал больше надеяться на самого себя. Но затем я смотрю на эти цифры: 60, 13 и 73. Не опоздал ли я?

Сколько я себя помню, я всегда хотел быть "правильным". Беда в том, что определения "правильности" все время меняются. Единственное, что остается неизменным, - это то, что правильные люди чем-то существенно отличаются от меня.

Моя мама была большой почитательницей "культурных людей". У меня даже создалось впечатление, что такие люди созданы из другого теста, чем большинство людей. Может быть, потому, что другим любимым словом для описания культурных людей у нее служило слово "благородные". Но ни одно из этих слов - "правильный", "культурный", "благородный" - не помогло мне толком в моих поисках.

Иногда я начинал представлять себе, как живут такие люди. Представлять себе их дом, обязательно расположенный на холме и гораздо более дорогой, чем тот, что могла позволить себе наша семья, разоренная депрессией. Они, несомненно, жили в этом доме несколько поколений, и у них было высшее образование - нечто такое, чего не имели ни мои родители, ни их братья и сестры. И у них была не работа, а "профессия".

Попытка уяснить, что значит быть действительно "правильным" человеком, очень напоминает попытку поймать Снежного Человека. Существует множество следов и множество показаний предполагаемых очевидцев, но каждый такой след и каждое свидетельство запутывают поиски еще больше, чем раньше. И, оглядываясь назад, я вижу столько признаков того, что не понимал как следует, что было по-настоящему важным.

На большом пустыре стояла заброшенная хижина. В ней почти ничего не было, кроме деревянного стула и сломанного письменного стола, покрытого пылью - и нас, двух маленьких мальчиков и одной маленькой девочки. Но это нас странно волновало, потому что мы были там совсем одни и, казалось, отрезаны от остального мира - хотя мир был за дверью и окружал хижину со всех сторон. Охваченные этим любопытным чувством, мы уговорили друг друга раздеться и с удивлением рассматривали то, что обнаружилось. Мы пытались понять зашифрованные сообщения, которые посылали нам наши чувства, но остались не удовлетворены робкими прикосновениями.

Мама каким-то образом узнала. Она всегда знала. Стала задавать вопросы. Она не удовлетворилась моими испуганными отговорками. Каким-то таинственным и загадочным способом она все-таки добилась от меня правды. Наконец, когда я, рыдая, признался, она сказала, что ужасно потрясена. Она была холодной и сдержанной, а я был переполнен стыдом и чувством, что потерял единственную прочную опору своего мира. Только после долгих слез, которые я пролил, спрятав лицо в ее ладонях, я, наконец, обещал исправиться и вернул ее расположение, без которого не мог продолжать жить. Я буду, я должен быть хорошим, правильным.

Быть "правильным" так важно, и так легко потерять это свойство. Очевидно, быть правильным означает радовать учителей, быть "маменькиным сыном". Ясно, что быть правильным - значит не быть таким, как отец - любящий, но слишком ненадежный, напивающийся всякий раз, когда он нужен нам по-настоящему.

Как-то в младших классах средней школы я решил поменять цель: вместо того, чтобы быть правильным в школе, я решил быть таким же, как все, и сделка мне понравилась. Но вскоре я уже старался стать правильным бойскаутом, и это оказалось одним из способов быть правильным и одновременно быть частью группы. Знаки отличия и особые награды, и, наконец, звание советника лагеря подтверждали мою правильность. И мне нравилось танцевать и обнимать девочек, но я был осторожен и "не пытался ничего делать", потому что, очевидно, это было неправильно. Но я уступал искушению "пытаться что-то делать". Только сам с собой - с ужасным стыдом и постоянно возобновляемым и постоянно нарушаемым решением "больше никогда" - я позволял ненадолго проявиться своей неправильной, скрытой части. Я знал, как это плохо - "насилие над самим собой, одинокий порок, это ослабляет твой ум, это сделает тебя неспособным иметь детей". Меня как следует учили.

Так продолжалось исследование. В некоторых случаях я получал подтверждения своей правильности - признания, звания, одобрение. Но тайное всегда должно было быть спрятано, потому что я знал, что оно неправильное. Его следовало стыдиться, потому что оно сексуально, эмоционально и непрактично, потому что оно все время хочет играть, когда я заставляю его работать, потому что ему нравится мечтать, а не быть реалистичным. Два Я: одно постепенно становится все более публичным, другое - все более скрытым.

Депрессия кончилась с началом военного бума. Я женился на своей институтской подружке перед тем, как Гитлер вступил в Польшу. Высшее образование, вновь обретенная вера в свои силы и созданная войной потребность в психологах помогли мне достичь более высокого положения. Должно быть, я делал все правильно. И все же теневое, неправильное всегда было со мной.

Я получил степень доктора по клинической психологии на волне послевоенного образовательного энтузиазма. Я преподавал в университете и начал публиковать профессиональные статьи. С двумя коллегами мы открыли частную практику и посвятили многие часы на протяжении примерно пятнадцати лет развитию наших знаний, техники и самоосознания. И непроизвольно я внес в свою жизнь бомбу с часовым механизмом.

Я обнаружил, что заниматься психотерапией - значит постепенно все глубже и глубже проникать в мир людей, которых консультируешь, в мир совершенно разных личностей. Сначала было достаточно одного сеанса в неделю, потом наша работа начала требовать двух, трех, четырех сеансов в неделю. Это отражало наше растущее понимание того обстоятельства, что цели, которые мы преследуем, - это существенные изменения в жизни; силы, с которыми мы боремся, глубоко укоренены; работа по распутыванию паттернов, складывавшихся на протяжении всей жизни, к прорыву к новым возможностям является самым грандиозным делом из всего, что я и люди, с которыми я работаю, когда-либо выполняли.

Увлеченность другими разнообразна: я встал на путь, ведущий меня за пределы привычных отношений в моих попытках быть открытым и искренним, в попытках вызвать изменения в других, в стремлении быть большим целителем, чем один человек может быть для другого, и - глубоко подо всем этим - в попытках преодолеть расщепление в самом себе, помогая своим пациентам справиться с таким же расщеплением в них самих.

Так накапливались знания о человеческом опыте, и постепенно стала проясняться цена моей двойной жизни. Мои попытки поделиться этим растущим пониманием дома были восприняты как хвастовство растущими профессиональными успехами и не были оценены. Я обратился к психоанализу и провел многие часы на кушетке, пытаясь выявить свою двойственность и избавиться от нее, пытаясь оправдать или скрыть ее. Анализ кончился безрезультатно, двойственность стала еще болезненнее, чем раньше, и больше, чем раньше, беспокоила мои мысли.

Груз этой двойственности сильнее всего давил на меня дома, в семье. Это служило постоянным противоречием моей возрастающей искренности с другими, и я чувствовал себя виноватым и отвергаемым. Я чувствовал, что в моем браке принимают только мое "правильное" Я. Поэтому конец был предрешен. Мы действительно любили друг друга - в той степени, в какой действительно знали друг друга, - и поэтому разрыв больно ранил нас обоих. Она была хорошей женой, насколько я могу об этом судить, а я - хорошим мужем и отцом в своих собственных глазах (очевидно, этот образ был искаженным). Но мы не могли больше быть вместе, во всяком случае, я не знал, как этому помочь. Как можно более мягко, но все же с неизбежной жестокостью я расстался с домом на холме и со спутницей, с которой делил так много и с которой никогда не мог бы чувствовать себя целостной личностью. Я оставил двух взрослых детей, которых так мало знал и которые так мало знали меня. Я пытался быть для них всем тем, чем не был для меня отец - финансово состоятельным, известным и уважаемым в обществе, - но я не знал, как быть с ними самим собой.

Теперь наступило время перемен, время исцеления и надежды на новую жизнь. Тайное Я больше не было тайным. Я нырнул в море стыда и обнаружил, что не утонул. В новых отношениях я постепенно осмеливался показать все больше и больше истинного Я и обнаружил, что меня принимают. В новом браке я открыл, какой извращенной была моя потребность скрывать свою внутреннюю жизнь, насколько я принимал за нечто само собой разумеющееся свою отдельность. Но эта женщина разделяла мои убеждения и, как и я, ценила полноту и поддерживала меня в моих попытках достичь целостности. Мы удочерили девочку, для которой я был намерен стать настоящим отцом, а не просто средством материального обеспечения. Мы вступили в союз еще с шестью семьями и переехали в другую область, чтобы попробовать жить более независимо и лучше поддерживать друг друга. И старое расщепление уменьшилось.

Оно прошло, излечился ли я от него? Стал ли я, наконец, "правильным"? Нет, нет - ответ на оба вопроса. Оно не прошло; расщепление все еще со мной - хотя и значительно меньшее по сравнению с тем, что было. Я исцеляюсь и открываю самого себя и исцеляюсь немного больше. Я оставил попытки быть правильным; я хочу попытаться быть самим собой.

Попытка быть самим собой оказывается почти такой же трудной, как попытка быть тем, чем я должен быть. Но постепенно это получается все лучше и лучше. Все, кто приходил ко мне за помощью, все терпеливо учили меня. Я вновь и вновь видел, как жизнь человека переворачивается, когда он начинает открывать для себя свое внутреннее осознание, начинает обращать внимание на свои собственные желания, страхи, надежды, намерения, фантазии. Так много людей делают то же самое, что делал я, - пытаются диктовать то, что должно происходить, вместо того, чтобы открывать подлинный поток своих переживаний. Диктовать таким образом - это путь к смерти, который убивает спонтанность нашего существования. Только внутреннее осознание делает возможным истинное бытие, и только оно является единственным руководителем на моем пути к подлинной жизни.

Меня никогда не учили прислушиваться к своему внутреннему чувству. Наоборот, меня учили слушаться внешнего - родителей, учителей, вожаков бойскаутов, профессоров, начальников, правительство, психологов, науку - из этих источников я брал инструкции, как мне прожить мою жизнь. Те требования, которые шли изнутри, я рано научился рассматривать как подозрительные, эгоистичные и безответственные, как сексуальные (ужасная возможность) или как неуважительные по отношению к матери (если не хуже). Внутренние побуждения - и с этим, кажется, согласны все авторитеты - являются случайными, ненадежными, подлежащими немедленному строгому контролю. Вначале этот контроль должны осуществлять взрослые, но если бы я был правильным человеком (вот оно, опять), со временем я смог бы сам выполнять функции надзирателя, как будто родитель, учитель или полицейский находятся прямо здесь (как оно и есть), в моей голове.

Так что теперь, когда я стал пытаться прислушиваться к себе, так много станций подают сигналы одновременно, что трудно различить среди них свой собственный голос. Я бы даже не знал, что у меня есть этот голос, если бы тысячи часов, которые я потратил на выслушивание своих пациентов, не продемонстрировали мне наглядно, что он существует в каждом из нас, и наша задача вернуть себе это врожденное право внутреннего голоса, которое было частично или полностью подавлено. Так я пришел к убеждению, что даже у меня есть это внутреннее чувство, руководящее мной внутреннее знание.

Все это очень хорошо, может сказать читатель, но разве эти люди, которых вы называете вашими учителями, не были невротиками и серьезно неуравновешенными? Только тот, кто не совсем в порядке, вынужден прибегать к столь интенсивной терапии или так бурно реагирует на то, что там происходит, верно? В конце концов, мы - большинство из нас - не настолько привязаны к своему доктору, что думаем, будто весь мир рухнет, если мы останемся без него, мы не ломаем мебель, не кричим, не делаем тех странных вещей, которые делали эти люди. Как вы можете переносить то, что узнали от этих людей, на других - здоровых?

Правда в том, что эти люди не слишком отличаются от нас, здоровых. Несомненно, друзья и родственники иногда знали об их периодах несчастья и депрессии, но как до, так и после терапии большинство из них не были какими-то особенно странными. Никто из нас полностью не свободен от стрессов и странностей.

Кажущееся необычным поведение является относительно открытым выражением того напряжения и эмоций, которые каждый из нас испытывает внутренне, но часто подавляет. Мир был бы разумнее и безопаснее, если бы каждый из нас мог найти им выход, безвредный для себя и других и ведущий к росту.

Каждый человек вырабатывает способ бытия в мире, который является разумным компромиссом между тем, как он понимает себя и свои потребности, и тем, как он понимает мир с его возможностями и опасностями. К сожалению, понимание и того, и другого складывается в детстве, и в нашей культуре человеку предоставляется очень мало помощи для пересмотра своего детского мировоззрения в зрелом возрасте. Таким образом, мы разрабатываем способы бытия, суживающие и ограничивающие нашу жизнь. То, что мы называем интенсивной психотерапией, на самом деле есть ускоренный образовательный процесс, направленный на то, чтобы достичь зрелости, задержавшейся на двадцать, тридцать или более лет из-за попыток жить с детским отношением к жизни.

Зрелое отношение к жизни начало постепенно вырисовываться передо мной, пока я слушал, как люди рассказывают мне о своей жизни, в течение последних тридцати лет. Я сделал одно из самых удивительных открытий: насколько всем нам трудно взглянуть на свою жизнь честно и непредвзято. Почти каждый человек, консультировавшийся со мной, должен был сделать это, потому что он неудовлетворен тем, как складывалась его жизнь; каждый пробовал разные способы, чтобы изменить свою жизнь, но эти усилия не принесли удовлетворения. Можно было бы ожидать поэтому, что каждый из них провел уже много времени, вновь и вновь размышляя о том, как складывается его жизнь и что он может сделать, чтобы она шла в соответствии с его желаниями. Вовсе нет. Ни один из тех людей, что приходили ко мне, не знал по-настоящему, как пересмотреть основы своей жизни, хотя эти люди, разумеется, предпринимали попытки пересмотра своей работы или каких-то других внешних областей своей жизни, если в них что-то шло не так, как они хотели. Наоборот, все эти люди стандартно, как и я сам, привыкли не доверять своему внутреннему переживанию, избегать и обесценивать его.

Снова хочу подчеркнуть, что это странное отсутствие способности отдать себе отчет в своем собственном существовании не является исключительной характеристикой "пациентов" интенсивной психотерапии. Я обнаруживал это в различных группах, которые вел, - у людей, которые добились успеха в бизнесе, технике, профессиональной карьере; у людей, которых даже с большой натяжкой никак нельзя назвать невротиками, хиппи или незрелыми. Я также обнаружил это у своих коллег и друзей, когда мы пересекаем социальные барьеры и говорим друг с другом на более глубоком уровне. И, разумеется, я обнаружил это в самом себе.

Конечно, каждый из тех, с кем я работал, потратил огромное количество времени и эмоций, размышляя о себе. Критическое рассмотрение самого себя может принять форму напрасного сожаления, агрессивного самообвинения, печальной жалости к себе, разработки планов и проектов относительно самого себя, принятия решений и подведения итогов, самонаказания или многих других усилий изменить действия или чувства этого обманчивого и приносящего одни неприятности Я.

Что же требуется от человека, который хочет быть хозяином своей жизни? Главное - как можно более полно предоставить и открыть свое сознание заботе о своей жизни, самому факту того, что ты живешь здесь, в определенном месте, в определенное время. Большинство из нас, кажется, бездумно полагают, что у нас действительно существует такое осознание, и мы только иногда позволяем ему быть заслоненным различными вмешательствами - социальным давлением, попытками усилить наши образы, чувством вины и т.п. На самом деле такое открытое и свободное осознание чрезвычайно редко, и только люди, искусные в медитации и некоторых других искусствах созерцания, могут развить его до значительного уровня.

Что касается меня, я обнаружил, что быть истинно осознающим, сохранять подлинное осознание своей жизни - задача, которую я могу выполнить лишь частично. Если я начинаю думать, как мне поступить в той или иной ситуации, я склонен иногда быстренько оценить обстановку и сказать: "О, черт, я просто не знаю, что делать". И в этот момент это действительно так. Как будто я захожу в картотеку, которая находится в моей голове, и ищу там интересующую меня тему, но нахожу лишь несколько старых засаленных карточек и с раздражением захлопываю папку. Еще я обычно начинаю заниматься чем-нибудь другим, или, когда дело по-настоящему серьезное, чувствую себя несчастным. Я могу говорить, что целый час размышлял о какой-то проблеме, а на самом деле ничего не делал.

Когда я действительно осознаю нечто важное в своей жизни, процесс совершенно другой. Во-первых, я на время "погружаюсь" в проблему. Позволяю всем ее сторонам воздействовать на меня и переживаю тревогу, гнев, напряжение и любые эмоции, связанные с ней. Но не пытаюсь, если мне удается удержаться, сразу же решить проблему. Затем, когда процесс уже запущен, я разговариваю с кем-нибудь (или, если это невозможно, пишу самому себе, но последнее время у меня есть, с кем поговорить). И единственное, что я делаю во время этого разговора, - говорю все, что приходит мне в голову относительно дела, которым я занят: что чувствую, как это на меня давит и т.д. И человек, с которым я разговариваю, просто помогает мне проговорить все это и избегает критиковать меня, давать советы или вмешиваться.

В этот момент начинает происходить интересная вещь. Когда я открываюсь изнутри так, что говорю все, что приходит в голову, возникают также многие неожиданные перспективы. То, что казалось безнадежной ситуацией, постепенно начинает приобретать новые возможности. Некоторые из этих "решений" неосуществимы; некоторые вполне реальны, но недоступны мне в данный момент; а какие-то - как я внезапно понимаю - бьют точно в цель. И еще, нечто странное происходит с самой целью - с проблемой, которая казалась такой огромной, трудной и непреодолимой. Она изменяется. Как будто я даже не могу точно припомнить, в чем она заключалась. Или, может быть, не могу вспомнить, почему она казалась такой важной; или даже я не могу понять, почему она доставляла мне столько хлопот и казалась вначале такой неразрешимой. Не всегда, конечно, но очень часто вопрос начинает уменьшаться и изменять форму.

В этом процессе происходит еще и другая трансформация. Все время частью того, что происходит, являюсь я или, по крайней мере, имплицитное осознание самого себя по отношению к стоящему передо мной выбору. Когда этот процесс протекает правильно, осознание несколько изменяется. Я по-другому думаю о себе, по-другому воспринимаю свои возможности, понимаю нечто новое, вспоминаю нечто забытое.

Хотя это описание может показаться очень туманным и довольно загадочным, я не могу свести его к терминам, которые приняты в той психологии, которую преподают в институтах. Однако единственное, что я знаю твердо, - что результат, появляющийся в конце концов, больше, чем исходные условия.

Последнее предложение является ключевым. Из исследования моего осознания возникает нечто большее, чем то, что можно объяснить простой актуализацией прошлого опыта или какой-либо новой комбинацией предыдущего научения, которая получается из перетасовки информации в моей голове. Нет, существует только один способ определить это. Он кажется мне верным: нечто создается. Новые значения, новые восприятия, новые отношения, новые возможности существуют теперь там, где их не было раньше. Короче говоря, мое внутреннее видение есть творческий процесс, который не только осматривает то, что уже имеется в наличии; он дает жизнь новым возможностям. Это поразительная и творческая возможность, заложенная в нашем существовании.

К сожалению, данный вид внутреннего восприятия, это использование нашего осознания в нашей собственной жизни у большинства из нас очень ограничено или почти совсем утрачено. Я и сам только начинаю приближаться к тому, чтобы иметь к нему надежный доступ, и я еще удачливее многих.

Понимание того, как редко мы по-настоящему обладаем внутренним осознанием, кажется мне необычайно важным. Если мне трудно всерьез думать о своей жизни, неудивительно, что мне не удается построить такую жизнь, как я хочу. Если такое положение повсеместно (а я полагаю, что это так), можно проследить причины многих личных и социальных неурядиц вплоть до их истока, лежащего в нашей неспособности осмысленно и целенаправленно использовать наши возможности.

В конце концов, если бы я собирался починить двигатель моей машины, первое, что я захотел бы сделать, - это посмотреть, в каком состоянии находится двигатель сейчас. Только объективная и полная оценка существующей ситуации и разумное понимание того, что необходимо сделать и с чем я должен работать, чтобы сделать это, позволяет мне надеяться, что мои усилия приведут к благоприятным изменениям в двигателе. Кажется, что с моей жизнью все должно быть точно так же.

Но, конечно, все не так. Я и есть тот самый процесс, который хочу понять. То, что я хочу исследовать, включает сам процесс исследования. Двигатель не меняется, когда я осматриваю его. Но когда я пытаюсь рассмотреть свою жизнь, я также пытаюсь рассмотреть и свое рассмотрение, а это совершенно другое мероприятие.

Существует решающее и очень важное отличие между изучением двигателя и более полным осознанием своего бытия. После того, как я закончил осмотр двигателя, настоящая работа только начинается. С другой стороны, когда я полностью осознаю свое бытие - включая свои чувства относительно своего способа существования и того, как я действительно хочу жить, - настоящая работа заканчивается!

Подождите минуту. Подумайте об этом рассуждении; оно имеет колоссальное значение. В этом различии между процедурой починки двигателя и процессом роста или изменения нашей собственной жизни сконцентрирована вся суть уникальности существования человека. И эта суть может быть сформулирована двумя главными идеями.

Во-первых, процесс осознания сам по себе является творческим, развивающим процессом. Именно так: процесс осознания сам по себе является творческой, целительной силой, актуализирующей наш рост. Мы слишком привыкли думать об осознании, используя модель кинокамеры, которая пассивно фиксирует, но ни в коем случае не влияет на то, что происходит перед ней. Но это неправильно. Определенно, когда мы обращаем эту мощную силу, какой является наше человеческое осознание, на свое собственное бытие, мы запускаем самый важный процесс, который находится в нашем распоряжении. Если это утверждение кажется вам слишком сильным, вспомните о том, что именно человеческое сознание приручило пар, электричество и атом. Я не играю словами. На самом фундаментальном уровне, на котором состязаются силы, действующие на нашей планете, человеческое осознание вновь и вновь демонстрирует свое превосходство. Невероятная ирония заключается в том, насколько эта сила обесценилась за последние двести лет.

Все очень просто: мы не должны ничего делать с собой, чтобы быть тем, чем действительно хотим быть; вместо этого мы должны просто быть по-настоящему самими собой и как можно более широко осознавать свое бытие. Однако это просто только на словах; невероятно трудно достичь этого в реальности. Дело в том, что когда я полнее осознаю, каким хочу быть и что удерживает меня от того, чтобы быть таким, я уже нахожусь в процессе изменения. Полное осознание само по себе является способом стать тем, кем я действительно стремлюсь стать.

Эта идея кажется нам столь невероятной, что мы часто ищем какие-то словесные ловушки или мистические предположения, вместо того чтобы прямо взглянуть на колоссальную силу нашего бытия.

Вторая чрезвычайно важная идея проясняет, почему процесс осознания обладает такой большой силой: осознание является фундаментальной природой человеческой жизни. Пережевывайте это утверждение медленно; в нем содержится вся энергия, изменяющая жизнь. Если сравнить простое физическое существование с подлинной жизнью в моем и вашем понимании, будет ясно, что наша природа полностью воплощается в осознании. Так, чем полнее я осознаю, тем более живым являюсь. Чем больше я искажаю свое осознание, тем более уродую свою жизнь. Чем более я увеличиваю объем и подвижность своего осознания, тем более полноценным является мой опыт.

В предыдущих предложениях говорилось: Я искажаю или увеличиваю свое осознание? Отрицает ли это идентичность Я и осознания? Нет, не отрицает. Разрыв между Я и моим осознанием является не более чем языковым артефактом. Моя подлинная сущность есть "осознание". Другими словами, это я искажаюсь или увеличиваюсь. Я не есть продукт этих процессов; я есть сам процесс. Так, если я осознаю, что исказил свое осознание, то я уже наполовину восстановил его; когда я осознаю, что могу усилить свое осознание, я именно это и делаю.

Легко упустить из виду важность этой идентичности для нашей жизни и нашего осознания. Мы, представители западной культуры, настолько свыклись с объективным взглядом на мир, что постоянно пытаемся превратить собственное бытие в объект. И находим подходящие для этих усилий объекты. Таким объектом является личность. Личность состоит из всех действительно объективных аспектов нашего бытия. Она включает наш образ тела, наши идеи относительно своего характера, наши предположения о том, как нас воспринимают окружающие, и нашу личную историю. Так понятие "личность" является абстракцией, перцептивным и понятийным объектом. Это не то, кто я есть, это, скорее, то, чем я был и что я сделал. Личность является продуктом деятельности Я. Это сброшенная кожа, внешне наблюдаемый аспект того, что уже изменилось и является абсолютно чистым и абсолютно субъективным процессом.

Когда мы пытаемся рассматривать свою жизнь объективно - так же, как рассматриваем ремонт автомобильного двигателя, - мы можем иметь дело только с личностью. Мы лишаем себя жизненной силы осознания и пытаемся переделать свою жизнь, переклеив фотографии в семейном альбоме. Мы воздействуем на бездушный объект, поэтому неудивительно, что от этих усилий мало жизненной пользы. Некоторые версии классического психоанализа и других сверхинтеллектуализированных терапевтических направлений, кажется, являются именно такими. Они собирают огромное количество информации о ранних детских переживаниях и создают сверхсложные теории личностной динамики, но пациенты не обнаруживают существенных изменений в своей реальной жизни. Анализ личности так же тщетен, как и любые медицинские мероприятия по отношению к мертвецу. Тот, кем я был, мертв; мое осознание (осознающее Я) живо сейчас и движется, постоянно изменяясь.

Психотерапевты постоянно пытаются выявить факторы, способствующие изменениям. Если бы мы только лучше понимали, почему некоторые люди получают такую существенную помощь в процессе психотерапии, в то время как другие, на первый взгляд, очень похожие, демонстрируют незначительные изменения или вообще никаких. Каждый терапевт, каждая теория, каждая техника могут добиться некоторого успеха; но все они вынуждены признать, что у них бывают и неудачи. Насколько важными являются инсайт, понимание истории пациента, отношения с терапевтом, разрядка прежде подавленных эмоций и другие признанные целебные воздействия?

Иногда пациент достигает нового понимания своей жизни и своих проблем - как мы говорим, достигает инсайта, - и результаты оказываются глубокими, изменяющими всю жизнь. Иногда самое подробное изучение жизненной истории пациента и его симптомов оказывается таким же бесполезным, как прошлогодняя биржевая сводка. Фрейд пришел к пониманию того факта, что одного инсайта недостаточно. Хотя он имеет решающее значение для некоторых людей, что подтверждают все терапевты и впечатляющее количество литературы.

Я верю в то, что ключом к существенным жизненным изменениям является обнаружение жизненного центра в субъективном осознании. Истинный инсайт, по-моему, - это взгляд внутрь, субъективное зрение. Так называемый "инсайт" исходит главным образом из наблюдений и интерпретаций терапевта и не является внутренним зрением. Это объективная информация о том, каким пациент был, а не воспроизведение его нынешнего состояния.

Массовая культура - фильмы, романы, телепередачи - создала образ целительного эффекта, который оказывает на человека внезапный инсайт, новый взгляд на свою жизнь. Это привело к тому, что я называю "детективным" направлением в психотерапии. Многие пациенты относятся к себе таким образом и охотно исследуют собственные действия, слова, оговорки, сновидения и все остальное, чтобы отыскать улики, на основании которых можно было бы выстроить дело. Различие между "инсайтом", к которому приходят (терапевт, пациент или оба) с помощью детективной психотерапии и через осознание внутреннего чувства, таково же, как и различие между искусственным освещением и солнечным светом. Первый может показывать нам вещи, которые мы иначе не увидели бы, но только последний обладает всеми свойствами, которые необходимы нам для жизни и роста.

Внутреннее зрение - человеческое осознание, преодолевающее световой барьер. Это непосредственное осознание нашего субъективного бытия. Оно становится видимым в своих содержаниях и эффектах. "Я хочу кусок пирога" - эту фразу можно выразить более точно: "Я есть желание куска пирога".

Но, конечно, как только я облекаю его в слова, оно больше не является внутренним чувством, которое я описываю, а объективированной работой моего внутреннего видения. Только в момент дорефлективного понимания желания во мне живо осознание. Сейчас я есть писание этих строк. Нет, даже не так; сейчас я есть осознание новых дословесных мыслей, которые становятся словами в моих внутренних ушах.

Я - гребень волны, который всегда сдвигается к тому времени, как мы можем увидеть саму волну.

Короче говоря, мой поиск привел меня к пониманию того, что у каждого из нас есть внутреннее чувство, орган восприятия нашего субъективного мира, но что слишком часто нас не учат ценить и использовать этот жизненно важный элемент нашего бытия. В результате мы теряемся в пустыне объективаций, лишенные путеводной звезды нашей идентичности, которая подсказала бы нам правильный курс к подлинному воплощению.

Поняв колоссальную важность этого внутреннего зрения для нашего повседневного существования, я начал осознавать, что оно может также вести к другим важным следствиям, лежащим за пределами повседневного.

Я убежден, что мы не живем в подлинном согласии со своей глубочайшей природой.

Наоборот, мне кажется, что мы живем образами самих себя. Они искажены и снижены. Мы мыслим себя в качестве машин и животных и принимаем это за свойства нашей природы, когда это всего лишь простейшие средства достижения наших целей.

Люди, с кем я работал, научили меня тому, что наша природа гораздо глубже и гораздо менее изучена, чем мы обычно предполагаем. И большую часть своей жизни мы проживаем, имея ограниченные представления о самих себе. Мы обычно упускаем из виду, что каждый из нас проживает жизнь в соответствии со сложившимся у него образом того, что возможно. Когда нам говорят, что мы животные и такие идеи, как "свобода и достоинство", являются иллюзиями, мы можем усвоить этот образ самих себя. Разумеется, это правда: мы животные, так же, как правда и то, что мы можем ходить на четвереньках. Большой угрозой для человека являются навязываемые нам взгляды бихевиористов, но не потому, что они ошибочны. Господство действительно ошибочных взглядов на природу человека было бы относительно коротким. Нет, опасность не в том, что Скиннер и его коллеги ошибаются, а в том, что они правы. Они правы, но их правота умышленно односторонняя и разрушительная.

Голубей можно научить ударять по шарику для пинг-понга, чтобы этот шарик прыгал туда-сюда по маленькому столику. Скиннер это сделал. То, что не понимает Скиннер и упускают из виду популярные издания, сообщающие о его работе: Скиннер не научил и не может научить голубей играть в пинг-понг. Скиннер добился только того, что превратил голубей в маленькие машины, ударяющие по мячу. Однако голуби могут играть, но, разумеется не столь механическим и искусственным способом.

Человека можно низвести до уровня белой крысы или голубя. Человека можно превратить в машину. Редуцированный образ человека можно использовать, чтобы им управлять, как это хочет сделать Скиннер. Но останется ли человек человеком, если превратить его в голубя, гоняющего мячик для пинг-понга?

Когда я думаю о том виде психотерапии, который больше всего поглощает меня сейчас, я обнаруживаю, что пользуюсь словами, которые звучат непривычно в таком контексте: я в основном занят работой с теми пациентами, которые разрешают мне разделить с ними поиски бога в самих себе. (Для тех, кто до сих пор воспринимает слово "бог" как препятствие, можно заменить его словом "творчество" (креативность), но значения этих слов не до конца совпадают, во всяком случае, для меня.)

Я убежден, что осознание каждого отдельного человека - уникальная часть Вселенной. Каждый человек является частью существующей материи, и в этом смысле каждое осознание подобно растению, животному или даже реке или горе. Каждое существо получает некоторую порцию потока бытия (солнечный свет, силу тяготения, химический состав воздуха) и использует его в соответствии со своей собственной природой (обменом веществ, уязвимостью перед вниманием, воздействиями и разрушением), вносит свой вклад в общую космическую систему (выделяя углекислый газ, отражая свет). Во время этого цикла материя космоса меняет форму, но она не прибавляется и не убавляется. Мы называем это "законом сохранения вещества".

Но индивидуальный человеческий разум не только похож на животное, реку или гору. Каждый человек также имеет возможность внести во Вселенную что-то новое, что-то ранее не существовавшее. В области значений человек не только воспроизводит по-новому существующие понятия, но может в некоторых случаях создать поистине новые смыслы и значения. Если это подлинное творчество есть дар Божий, то создание новых значений, новых визуальных образов, новых отношений, новых решений свидетельствует о божественности нашего глубочайшего бытия.

Можно добавить еще кое-что к этому расширенному представлению о роли человека во Вселенной. В основном, насколько нам известно, мир и космос существуют как совершенные часы, которые были заведены однажды и теперь идут и будут идти вечно. Из конденсированной влаги формируются облака, которые проливаются дождем на районы, где увеличивается масса зелени, способствующей конденсации влаги и т.п. Вся конструкция замечательно продумана, чтобы работать, не вскрывая фабричной печати.

Конечно, иногда человек вмешивается и срывает печать (съедает яблоко), и тогда великие часы останавливаются или меняют ритм, по крайней мере на один удар. И, тем не менее, человек является частью этого замысла. Но он - нечто большее. Человек - особый элемент системы, элемент, имеющий знание обо всей системе и о самом себе. Совершенно ясно, что человек не знает всего - или, может быть, даже не знает большей части - о системе и о себе, но сам факт, что он нечто знает, полностью меняет весь ход вещей. В широкой перспективе (сто лет, миллион?) это может быть лучше или хуже (для кого и для чего?), что он знает, но дело не в этом. Дело в том, что человек знает.

И это другая совершенно реальная божественная способность, которой обладает человек: мы участвуем в великом деле творения. Мы создаем не только новые смыслы и образы внутри нашего субъективного мира. Мы также - насколько нам известно - единственные создания во всей космической системе, которые сознательно выбирают из бесконечности возможностей те элементы, которые осуществляются в действительности. Мы, люди, служим архитекторами действительности, постоянно переделывая реальность и более или менее удачно приспосабливая ее к своим нуждам.

Так что, когда я говорю о поиске бога, скрытого в человеке, я имею в виду, совершенно буквально, что верю в божественную силу, скрытую в каждом из нас, - в способность к творчеству и осознание нашего участия в определении облика мира.

Этот творческий процесс исследования и открытия моего осознания является рискованным приключением, последствия которого трудно предвидеть; а его долгосрочные результаты неисчерпаемы. Из такого путешествия я могу извлечь гораздо больше, чем решение проблемы или осуществление трудного выбора. Хотя степень решимости и способности различных людей пройти этот путь очень различна, многие достигают обновленного ощущения собственной идентичности, силы и возможностей, открывающихся перед ними. В тех случаях, когда мы отваживаемся заглянуть в глубины нашего бытия и не исказить увиденное, мы возвращаемся с чувством, что видели Бога.

Человек познает Бога в своей глубочайшей интуиции относительно собственной природы. Глубоко внутри себя, далеко за пределами того, что можно выразить словами, я иногда чувствую такие возможности, открытые передо мной, перед всеми людьми, от которых захватывает дух и которые настолько превосходят все наши обычные заботы (хотя и не умаляют их), что я знаю, что никогда не увижу их воплощения - по крайней мере, в этой жизни. Я думаю, что это видение Бога.

Чем глубже я могу проникнуть в свои собственные возможности, тем ближе я подхожу к тому, чтобы узреть Бога. Я не думаю, что существует конечная точка. Я не мыслю Бога в качестве определенной сущности или существа. Мне кажется, Бог - это измерение бесконечной возможности; Бог - это возможность всего. Так что Бог - это Все. Внутри себя я могу ощутить все возможности, хотя я не могу представить себе ничего даже близкого к этой бесконечности.

Когда мы обнаруживаем свое собственное ощущение возможности, мы открываем нашу глубинную природу и все больше и больше обнажаем собственную жизненную силу. Знать (в самом глубинном смысле знания), что возможно, значит оживить то, что есть. Знать, как можно жить более полно, значит быть недовольным случайным и частичным в своей нынешней жизни. Понимание ожидающей нас полноты жизни делает нас жадными в стремлении обогатить свою жизнь.

Все мы ищем Бога, все. Атеисты и агностики не меньше, чем страстные богомольцы. Мы можем отказаться от этого поиска не больше, чем остановить поток нашего осознания.

Осознавать означает заботиться о том, что есть и чего нет, о бытии и небытии. И единственный способ осознать небытие (то, чего нет) состоит в том, чтобы думать о том, что могло бы быть.

Невозможно мыслить небытие. Мы пытаемся представить себе его, но все кончается представлением чего-то, что, как мы знаем (или думаем), не существует. Но, разумеется, оно больше не является несуществующим, раз мы подумали о нем. Оно существует по крайней мере в нашем воображении, а на самом деле является колыбелью всех человеческих творений.

А когда мы думаем о том, чего еще нет, но что могло бы быть, мы думаем о том, что хотим воплотить в жизнь. Наши мысли неизбежно сталкивают то, что есть, с тем, чего мы желаем, и вскоре мы уже представляем себе, какими мы могли бы быть и, таким образом, вступаем на путь поисков Бога. Это Бог, который над богом.

Я верю в то, что Бог совпадает с глубочайшими стремлениями человека к его собственному бытию.

Бьюдженталь Д. Наука быть живым. - М., 1998. с. 305-324.

Hosted by uCoz